~ ~ ~
Вот в чем заключается заблуждение власти: она в конечном счете эффективна в абсолютном, ограниченном пространстве, а главный урок, который мы извлекаем из релятивистской вселенной, заключается в ее изменчивости.
Любая сила неизбежно наталкивается на большую силу. Пауль Муад'Диб преподал этот урок сардаукарам на равнинах Арракиса. Его последователям еще предстоит сделать из этого урока выводы для себя.
Проповедь в Арракине
Первым просителем на утренней аудиенции был кадешианский трубадур, паломник хаджа, кошелек которого опустошили арракинские торговцы. Человек стоял на малахитовом полу палаты, не в силах решиться просить за себя.
Сидя на своем месте, Джессика восхищалась смелостью паломника, стоявшего у подножия трона Алие. Троны матери и дочери были одинаковы, но трон последней стоял справа, то есть на мужском месте.
Что же касается кадешианского трубадура, то люди Джавида пустили его сюда только благодаря тому качеству, которое он сейчас демонстрировал, — мужеству. Предполагалось, что трубадур окажет кое-какие услуги двору в счет денег, коих у него больше не было.
Из речи священника-адвоката, который представлял кадешианца, явствовало, что у того осталась только одежда, которая на нем, и балисет, висевший на плече.
— Он утверждает, что его опоили темной жидкостью, — говорил адвокат, не слишком сильно пытаясь скрыть усмешку, кривившую его губы. — Если это будет угодно вашему святейшеству, питье сделало его беспомощным, но сохранило сознание, и он видел, как у него срезали кошель.
В то время, как адвокат тянул свою бесконечную песню, выказывая фальшивую угодливость и склонность к морализаторству, Джессика внимательно изучала трубадура. Кадешианец был высок, не меньше двух метров. Живые, подвижные глаза выдавали острый ум и незаурядное чувство юмора. Золотистые волосы, по моде его планеты, были распущены по плечам; трубадур был широк в плечах, и узок в бедрах — он него веяло мужской силой, которую не могла скрыть свободная одежда паломника. Звали трубадура Тагир Мохандис, он происходил из семьи торговых инженеров, очень гордился своими предками и собой.
Алия нетерпеливо прервала адвоката движением руки и, не оборачиваясь, произнесла:
— В честь своего возвращения первое дело решит госпожа Джессика.
— Благодарю тебя, дочь моя, — сказала Джессика, чтобы до всех дошел порядок старшинства. Дочь! Так этот Тагир Мохандис стал частью их плана. Или он просто невинный дурачок? Предоставление ей первого права решения дела было спланировано для организации массированной атаки на нее, поняла Джессика. Это было ясно по тону и отношению Алие.
— Хорошо ли ты играешь на этом инструменте? — спросила Джессика, указывая на балисет.
— Так же хорошо, как несравненный Гурни Халлек! — Тагир Мохандис говорил громко, чтобы все слышали его слова. Среди придворных обозначилась заинтересованность, люди зашевелились.
— Тебе нужны деньги на проезд, — сказала Джессика. — Куда доставят тебя эти деньги?
— На Салусу Секундус, ко двору Фарад'на, — ответил Мохандис. — Я слышал, что ему нужны трубадуры и менестрели, что он поддерживает искусство и возрождает в своей Империи культурную жизнь.
Джессика не стала оглядываться на Алию. Естественно, и она, и ее присные прекрасно знали, что и зачем будет просить трубадур. Она просто наслаждалась этой двойной игрой. Неужели они думают, что могут поймать ее на такую дешевую приманку?
— Не сыграешь ли ты, чтобы заработать на проезд? — спросила Джессика. — Мои условия — это обычные фрименские условия. Если твоя музыка усладит мой слух, то ты останешься здесь и будешь играть для меня; если же твоя музыка оскорбит мой слух, я отправлю тебя на принудительные работы в Пустыню и там ты заработаешь деньги; если же я найду, что твоя музыка понравится Фарад'ну, врагу Атрейдесов, то я с благословением пошлю тебя к нему. Станешь ли ты играть на этих условиях, Тагир Мохандис?
Откинув белокурую голову, трубадур зычно расхохотался. Принимая условия Джессики, он снял с плеча балисет и принялся настраивать инструмент.
Толпа в зале попыталась приблизиться, но придворные и охрана проявили бдительность.
Наконец Мохандис взял ноту, заставив звучать в басовом регистре боковые струны, возвысил голос до сладчайшего тенора и, импровизируя, запел. Он касался струн настолько искусно, что Джессика была захвачена его музыкой раньше, чем до нее дошел смысл лирических слов.
Влекут вас Каладана виды,
Когда-то вы там правили, Атрейдесы,
Без устали — вы даровиты…
Теперь изгнанники вы в стороне чужой.
Здесь было горько, люди — грубы,
Мечту сломали Шаи-Хулуда зубы,
Еда и вина были вам не любы…
Теперь изгнанники вы в стороне чужой.
Арракис к нежности приучен вами,
Управились вы с грозными червями,
Но дни свои закончите вы сами
Изгнанниками в стороне чужой.
Алия! Тебя зовут все Коан-Тин,
Как духа, что никем не видим,
До той поры, пока…
— Довольно! — Алия в бешенстве подскочила на троне. — Я тебя…
— Алия! — громко произнесла Джессика — так, чтобы не спровоцировать перепалку, но привлечь к себе внимание. То было мастерское владение Голосом, и все, кто слышал Джессику, поняли всю его силу. Алия снова уселась на трон, и мать заметила, что дочь не проявила ни малейшего замешательства.
Это они тоже предвидели, подумала Джессика. — Как это интересно.
— Принимать решение по этому делу буду я, — напомнила Джессика Алие.
— Очень хорошо, — едва слышно произнесла Алия.
— Я нахожу, что этот человек будет подходящим подарком для Фарад'на, — заговорила Джессика. — У Мохандиса язык остер, как бритва. Кровопускание, которое может причинить этот язычок, не повредило бы и нашему двору, но пусть он лечит Дом Коррино.
По залу прокатился сдержанный смешок. Алия позволила себе возмущенно фыркнуть.
— Ты понимаешь, как он меня назвал?
— Никак он тебя не назвал, дочь моя. Он просто повторил то, что он, как и всякий другой, мог услышать на улице. Именно там тебя называют Коан-Тин…
— Женский дух смерти, который ходит без ног, — злобно произнесла Алия.
— Если ты ликвидируешь всех, кто говорит правду, то останутся только те, кто говорит то, что ты хочешь услышать, — сладким голосом сказала Джессика. — Я не могу представить ничего более ядовитого, чем прокисать в зловонии собственной рефлексии.
Было слышно, как все присутствующие затаили дыхание.
Джессика пристально посмотрела на Мохандиса. Тот молчал, сохраняя полнейшее спокойствие. Он с такой безмятежностью ожидал приговора, словно тот его совершенно не касался. Мохандис, без сомнения, был из тех людей, которых герцог без колебаний брал на службу в самые тяжелые времена, людей, способных действовать по собственному усмотрению и не боящихся брать на себя ответственность и умеющих принимать любые удары, даже смерть, не проклиная при этом судьбу. Почему он решил так себя вести?
— Почему ты пел именно эти слова? — спросила Джессика. Трубадур поднял голову и заговорил, сохраняя самообладание и четко произнося фразы.
— Я слышал, что Атрейдесы честны и искренни, и решил проверить это. Быть может, мне повезло бы попасть к вам на службу, и тогда у меня появилась бы возможность найти моих обидчиков и поквитаться с ними по-свойски.
— Он осмеливается проверять нас! — пробормотала Алия.
— А почему бы и нет? — возразила Джессика.
В знак благосклонности она улыбнулась трубадуру с высоты своего трона. Человек пришел в этот зал только для того, чтобы использовать возможность испытать новое приключение, пройти свою вселенную другим, неизведанным доселе путем. Джессика едва устояла перед искушением оставить трубадура у себя, но реакция Алие предвещала смельчаку злую судьбу. Кроме того, по некоторым признакам Джессика поняла, что именно этого и ждала от нее дочь — что мать возьмет Мохандиса в свою свиту, как когда-то она взяла к себе храбреца Халлека. Пусть Мохандис следует своим путем, хотя жалко уступать такой экземпляр человеческой породы Фарад'ну.
— Он отправится к Фарад'ну, — объявила Джессика. — Позаботьтесь, чтобы он получил проездные деньги. Пусть его язык устроит кровопускание Дому Коррино, а мы посмотрим, как они это переживут.
Алия сердито уставилась в пол, потом, спохватившись, улыбнулась.
— Пусть торжествует мудрость госпожи Джессики. — Алия жестом руки отпустила Мохандиса.
Она хотела совсем другого, подумала Джессика, но судя по поведению Алие можно было думать, что у нее в запасе есть еще одно испытание.
Вперед выступил другой проситель.
Заметив реакцию дочери, Джессика почувствовала, что ее обуревают сомнения. Как ей пригодился сейчас урок, который преподали близнецы. Пусть даже Алия ныне воплощение Мерзости, но она отмечена предрождением. Она знает свою мать точно так же, как себя саму. Не стоит полагать, что Алия не поняла суть действий матери при разбирательстве с трубадуром. Но зачем Алия так искусно режиссирует столкновение? Чтобы отвлечь меня?
Однако времени на рефлексию не оставалось. Место у подножия тронов занял другой проситель. Рядом с ним стоял адвокат.
На этот раз просителем был старый фримен с обветренным лицом уроженца Пустыни. Старик был невысок ростом, но худ и жилист, а носимая обычно поверх защитного костюма дишдаша придавала его облику известную величавость. Одежда видно подчеркивала узкое лицо, орлиный нос и горящие глаза — синие радужки на голубом фоне склер. Сейчас на старике не было защитного костюма и фримен чувствовал себя не в своей тарелке. Огромное пространство Зала Аудиенций, видимо, казалось старику опасным местом, где он может лишиться всей своей драгоценной воды. Капюшон был откинут назад, открывая волосы, собранные в кеффию, отличительный знак наиба.
— Меня зовут Гхадхеан аль-Фали, — сказал он, поставив одну ногу на нижнюю ступеньку трона, чтобы подчеркнуть свое превосходство над остальными присутствующими. — Я был одним из воинов-смертников Муад'Диба и хочу выступить здесь от имени народа Пустыни.
Алия слегка напряглась и едва не выдала себя. Имя аль-Фали стояло под петицией о введении Джессики в Совет.
От имени народа Пустыни, мысленно повторила Джессика.
Гхадхеан аль-Фали заговорил прежде, чем адвокат успел раскрыть папку с прошением. Формальная фрименская фраза, которую произнес наиб, говорила о том, что он выступит сейчас с тем, что тревожит всю Дюну, и о том, что говорить будет не кто-нибудь, а федайкин, который предложил свою жизнь вместо жизни Муад'Диба. Джессика сомневалась, что эту причину старый наиб указал Джавиду и Главному Адвокату, добиваясь аудиенции. Догадка оказалась верной, ибо не успел старик начать, как по залу к тронам начал пробираться чиновник Священства с черным платком в руке — требованием прервать аудиенцию.
— Государыни! — крикнул чиновник. — Не слушайте этого человека! Он пробрался сюда под фальшивым…
Видя бегущего к ним священника, Джессика краем глаза уловила, как Алия подает рукой знак на тайном боевом языке Атрейдесов: «Сейчас!» Джессика не поняла, к кому относится этот приказ, но инстинктивно метнулась влево, свалив трон. Падая, она откатилась от развалившегося трона, вскочила на ноги и в этот миг услышала плевок выстрела… потом еще один. На бегу Джессика почувствовала, что кто-то словно схватил ее за рукав. Она немедленно нырнула в толпу просителей и придворных, собравшихся под помостом. Алия осталась неподвижно сидеть на троне.
Оказавшись в окружении людей, Джессика остановилась.
Она видела, как Гхадхеан аль-Фали стремительно переместился к противоположной стороне помоста, оставив адвоката на месте.
Все произошло в мгновение ока, но все присутствующие в зале знали, что могут сделать с тренированными людьми безошибочные рефлексы в минуту опасности. Алия и адвокат остались на своих местах, словно в оцепенении.
Какое-то движение толпы к центру зала не ускользнуло от внимания Джессики, и она, прокладывая себе путь сквозь скопление народа, бросилась к тому месту, где находился чиновник Священства. Кусок черной материи валялся у его ног, а в складках ее виднелся пистолет.
Молниеносно переведя взгляд со священника на пистолет, мимо Джессики, словно ураган, пронесся старый наиб. Издав крик ярости, он нанес священнику удар выпрямленными пальцами кисти в горло. Чиновник, издав хлюпающий звук, упал. Не оглянувшись на человека, которого он только сейчас убил, аль-Фали обернул искаженное гневом лицо к помосту.
— Далал-иль'ан-нубувва! — воскликнул старик, прижал ладони ко лбу и тотчас опустил руки. — Кадис аш-Шалаф не позволит заткнуть мне рот! Если я не убью тех, кто мне препятствует, то их убьют другие!
Наиб думает, что мишенью был он, догадалась Джессика. Она посмотрела на свой рукав и приложила палец к маленькой дырочке — пуля наверняка была отравлена.
Просители отошли от священника, который корчился на полу в предсмертных муках. Джессика повернулась к двоим потрясенным придворным, стоявшим слева, и приказала:
— Я хочу, чтобы этого человека спасли для допроса. Если он умрет, то умрете и вы! — Видя, что они колеблются, оглядываясь на помост, она крикнула своим Голосом: — Шевелитесь!
Придворные бросились выполнять приказ.
Джессика подбежала к аль-Фали и толкнула его локтем.
— Ты глупец, наиб! Они охотятся за мной, а не за тобой! Эти слова слышали несколько человек, стоявших рядом. В наступившей мертвой тишине аль-Фали посмотрел на Алию, продолжавшую сидеть на уцелевшем троне. Лицо его озарилось пониманием, недоступным для непосвященного.
— Федайкин, — обратилась к наибу Джессика, напоминая о его былой службе ее семье, — мы, те, кого преследуют, умеем сражаться спиной к спине.
— Можешь мне верить, госпожа, — ответил наиб, поняв Джессику с полуслова.
Резкий вскрик сзади заставил Джессику стремительно обернуться, и в это мгновение она почувствовала, что за ее спиной стоит аль-Фали. Над распростертым на полу телом священника выпрямилась женщина в безвкусном кричащем наряде городской фрименки. Двоих придворных нигде не было видно. Женщина не смотрела на Джессику, она возвысила голос в древнем плаче своего народа — плаче о тех, кто заслужил смертный покой, зов к ним, чтобы они отдали свою воду в племенную цистерну. Трудно было ожидать такого плача от женщины, одетой в такой наряд. Старые обычаи живучи, мысленно отметила Джессика, хотя в этой женщине была какая-то фальшь. Это создание в пестром платье, очевидно, сама убила священника, чтобы он никогда не заговорил.
Зачем она так суетилась? — удивленно подумала Джессика. Надо было всего лишь подождать, пока он сам не умер бы от асфиксии. Такие поступки — следствие сильнейшего страха.
Алия, подавшись вперед, сидела на краю трона, напряженно наблюдая за происходящим. Стройная женщина с пучком кос, одна из амазонок Алие, прошла мимо Джессики, склонилась над священником, выпрямилась и объявила:
— Он мертв.
— Уберите тело, — приказала Алия, сделав знак рукой охране, стоявшей у помоста. — Поставьте на место трон госпожи Джессики.
Итак, ты решила спрятать все концы в воду, подумала Джессика. Неужели Алия думает, что ей удастся кого-то одурачить? Аль-Фали воззвал к Кадис аш-Шалафу, к святым отцам фрименской мифологии, как к своим защитникам. Но отнюдь не сверхъестественная сила пронесла в зал пистолет, хотя вход сюда с оружием строго воспрещен. Единственный ответ на эту головоломку — заговор, в который вовлечены люди Джавида, а судя по спокойному поведению Алие, она также является участницей этого заговора.
Старый наиб, обернувшись через плечо, тихо проговорил:
— Примите мои извинения, госпожа. Мы, люди Пустыни, пришли к вам, как к нашей последней отчаянной надежде, и теперь мы видим, что все еще нужны вам.
— Убийство матери не слишком к лицу моей дочери, — сказала Джессика.
— Племена узнают об этом, — пообещал аль-Фали.
— Если я была вам так нужна, то почему вы не обратились ко мне во время Большого Совета в сиетче Табр?
— Стилгар никогда не позволил бы нам это сделать.
Ах, подумала Джессика, — это же старинное правило наибов! В Табре слово Стилгара — закон.
Тем временем на помосте восстановили трон Джессики. Алия жестом пригласила мать занять свое место.
— Пусть все запомнят смерть этого изменника. Те, кто угрожает мне, погибнут, — она взглянула на аль-Фали. — Я выражаю вам свою признательность, наиб.
— Признательность за ошибку, — тихо пробормотал аль-Фали и взглянул на Джессику. — Вы были правы. Моя ярость — причина того, что погиб тот, кого можно и должно было допросить.
— Запомните тех двух придворных и женщину в пестром одеянии, федайкин. Их надо схватить и допросить, — прошептала в ответ Джессика.
— Будет исполнено, — ответил наиб.
— Если мы выберемся отсюда живыми, — произнесла Джессика. — Пошли, будем дальше играть свои роли.
— Слушаю и повинуюсь, госпожа.
Вместе они вернулись к помосту. Джессика заняла свое место на троне, а наиб встал у подножия трона на месте просителя.
— Итак, — провозгласила Алия.
— Одну минуту, дочь моя, — заговорила Джессика. Она подняла вверх простреленный рукав и на виду у всех просунула палец в отверстие. — Целью нападения была я. Пуля едва не нашла свою мишень, хотя я вовремя среагировала. Но пистолета вы уже не найдете. На трупе его нет. Кто его взял?
В ответ в зале воцарилась мертвая тишина.
— Вероятно, это все же можно выяснить, — сказала Джессика.
— Какая чепуха! — крикнула Алия. — Это я была…
Джессика вполоборота повернулась к дочери и махнула рукой, приказав Алие замолчать.
— У кого-то из людей в зале — пистолет. Ты не боишься, что…
— Пистолет взял один из моих стражей.
— Пусть этот страж принесет оружие мне, — потребовала Джессика.
— Его уже унесли отсюда.
— Как это удобно, — язвительно произнесла мать.
— О чем ты говоришь, — угрожающе спросила Алия.
Джессика позволила себе жестокую усмешку.
— Я говорю о том, что двоим из твоих людей было приказано спасти этого изменника. Я предупредила их, что если он умрет, то умрут и они. Они умрут.
— Я запрещаю это!
В ответ Джессика лишь пожала плечами.
— Перед нами стоит храбрый наиб, — заговорила Алия. — Наш спор может подождать.
— Он может ждать вечно, — ответила мать на языке чакобса. Потайной смысл фразы заключался в том, что ничто не сможет предотвратить смертный приговор.
— Посмотрим, — ответила Алия. — Для чего ты пришел сюда, Гхадхеан аль-Фали?
— Увидеть мать Муад'Диба, — ответил наиб. — Что еще остается федайкину? Наше братство, служившее ее сыну, собрало деньги на проезд сюда и на взятки алчным чиновникам, которые скрывают от Атрейдесов правду об Арракисе.
— Если федайкины чего-то хотят, то им стоит всего лишь… — начала говорить Алия, но ее перебила Джессика.
— Он пришел ко мне, — сказала она. — В чем состоит твоя отчаянная нужда, федайкин?
— Здесь я говорю от лица Атрейдесов, — протестующе возвысила голос Алия. — Итак, в чем…
— Замолчи, смертоносная Мерзость! — взорвалась Джессика. — Ты пыталась меня убить, доченька! Я говорю это в присутствии всех. Ты при всем желании не сможешь убить всех присутствующих, чтобы заткнуть им рот, как убила этого священника. Да, удар наиба мог убить этого человека, но его можно было спасти. Его можно было допросить! Тебя совершенно не волнует то обстоятельство, что он мертв и не сможет ничего сказать. Ты можешь протестовать сколько тебе угодно, но твоя вина доказывается твоими действиями!
Алия в оцепенении застыла на месте, лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Наблюдая за лицом дочери, Джессика вдруг с ужасом заметила, что пальцы Алие выбивают дробь, которую когда-то выбивал в напряженных ситуациях смертельный враг Атрейдесов. Дважды удар мизинцем, трижды — указательным пальцем, средним — дважды, мизинцем еще один удар, средним пальцем — два и… все сначала в той же последовательности.
Старый барон!
Алия проследила за взглядом матери и посмотрела на свою руку, перестала барабанить пальцами и снова посмотрела на Джессику, чтобы подтвердить страшную догадку. Лицо Алие исказилось злобной ухмылкой.
— Ты решила направить свою месть на нас? — прошептала Джессика.
— Мама, ты сошла с ума?
— Хотелось бы, — произнесла Джессика. Она знает, что я доложу об этом Общине Сестер. Она знает. Она даже подозревает, что я сообщу об этом фрименским племенам, и тогда ей не избежать Суда Одержимых. Она не может выпустить меня отсюда живой.
— Наш храбрый федайкин ждет окончания нашего спора, — напомнила Алия.
Джессика усилием воли переключила внимание на старого наиба.
— Ты явился сюда, чтобы встретиться со мной, Гхадхеан?
— Да, моя госпожа. Мы, люди Пустыни видим, что происходят страшные события. Маленькие Дельцы объявляются в Пустыне, как о том предупреждали нас древние пророчества. Шаи-Хулуда можно отыскать теперь только в Великой Пустоши. Мы покинули и предали нашего друга — Пустыню!
Джессика взглянула на Алию, но та молча дала матери знак продолжать. Джессика оглядела зал — на всех лицах была написана тревога. Ссора между матерью и дочерью продолжала занимать всех и людям было странно видеть, что аудиенция продолжается. Джессика снова обратила свое внимание на аль-Фали.
— Гхадхеан, кто такие эти Маленькие Дельцы и почему ушли песчаные черви?
— Мать Влаги, — ответил наиб, называя Джессику старым фрименским титулом, — в Китаб аль-Ибар содержится предупреждение об этом. Мы на коленях умоляем тебя: пусть никто не забудет, что в тот день, когда умер Муад'Диб, Арракис перевернулся! Мы не можем, не имеем права покинуть Пустыню.
— Ха! — презрительно скривилась Алия. — Все это — суеверный бред на тему экологической трансформации. Они…
— Я слушаю тебя, Гхадхеан, — сказала Джессика.
— Если исчезнут черви, исчезнет и Пряность. Если же исчезнет Пряность, то где мы возьмем деньги, чтобы жить?
Под сводами зала эхом разнесся общий вздох. Алия пожала плечами.
— Суеверный вздор!
Аль-Фали поднял правую руку и указал на Алию.
— Я говорю с Матерью Влаги, а не с Коан-Тин!
Алия изо всех сил вцепилась в ручки трона, больше ничем не выказав своей злобы.
Аль-Фали снова обратил свой взор на Джессику.
— Когда-то это была земля, на которой ничего не росло. Теперь у нас есть деревья и другие растения. Они расползлись по планете, словно черви по кровоточащей ране. В поясе Дюны появились облака и пошли дожди! Дожди, моя госпожа! О, драгоценная мать Муад'Диба, подобно сну, дождь в поясе Дюны — это брат смерти. Это смерть для всех нас.
— Мы делаем только то, что начали Лиет-Кинес и сам Муад'Диб, — запротестовала Алия. — Что за суеверная болтовня? Мы преклоняемся перед словами Лиет-Кинеса, который сказал: «Я желаю видеть всю планету покрытой деревьями». И так будет.
— А как быть с червями и Пряностью? — спросила Джессика.
— Часть Пустыни все равно останется, — ответила Алия, — и черви выживут.
Она лжет, подумала Джессика. Почему она лжет?
— Помоги нам, Мать Влаги, — умоляюще проговорил аль-Фали.
У Джессики внезапно возникло двойное видение, сознание словно накренилось под воздействием слов наиба. Ошибки быть не могло — это адаб, память, которая возникает в мозгу сама по себе. Эта память не имеет определенных свойств и парализует все внешние чувства, а в сознание в это время проникают уроки прошлого. Это состояние охватывает человека целиком, он запутывается в нем, словно рыба в сетях. Однако это наиболее человеческое из всех состояний, воспоминание о творении. Каждый элемент этого урока реален, но не поддается описанию, он беспредметен в силу своей изменчивости. Именно это и есть в чистом виде предзнание, которое выкристаллизовывается в абсолютное знание истины. Это знание стало причиной гибели сына.
Алия солгала, потому что она одержима одним из тех, кто хочет уничтожить род Атрейдесов. Она сама пала первой жертвой этой войны. Аль-Фали говорит правду. Черви обречены, если не изменить способ экологической трансформации.
Подавленная этим откровением, Джессика оглядела людей в Зале Ауедиенций. Движения их словно бы замедлились, и роль каждого из них стала ясна Преподобной Матери. Одни понимали, что Джессике не уйти из зала живой! Сознание соединило Джессику с ними ярким светом, как путеводной нитью, — люди были растеряны, притворялись, что спотыкаются, наталкиваясь друг на друга, группки смешались. Она понимала, что если покинет Большой Зал, то неминуемо попадет в руки других убийц. Алие все равно, станет ли ее мать мученицей или нет. Точнее даже было бы сказать, что это безразлично тому существу, которым одержима ее дочь.
В эту страшную минуту Джессика нашла способ спасти старого наиба и послать его из зала как вестника. Путь из зала был свободен. Как все просто! Перед ней стояли фигляры с заложенными ушами, плечи их опущены в знак пассивной защиты. Каждое существо на полу зала было коллизией бесплодной драмы, плоть этих людей можно было отделить от костей, обнажив омерзительные скелеты, коими они в действительности и являлись. Их тела, одежды, лица — все это воплощения их личного персонального ада — иссушенной груди запечатленного ужаса, блестящая наживка фальшивого камня заменила собой рыцарские доспехи; уста были готовы изрыгнуть любую истину, чтобы только избавиться от страха; брови были подняты, отражая возвышенные религиозные чувства, не усвоенные чреслами.
Джессика почувствовала разрушительную силу, которая грозила уничтожить сформированный мир Арракиса. Голос аль-Фали послужил сигналом, разбудившим зверя, дремавшего в глубинах ее души.
Спустя мгновение, Джессика вернулась в реальный мир движений, но это была уже не та вселенная, занимавшая ее ум всего секунду назад.
Алия начала было говорить, но Джессика грубо перебила ее.
— Молчать! Здесь присутствуют те, кто испытывает страх по поводу моего безусловного возвращения в лоно Общины Сестер. Но с того дня, когда фримен преподнес дар жизни мне и моему сыну, я сама стала фрименкой! — Она перешла на древнее фрименское наречие, которое могли понять только те, кому предназначались слова Джессики. — Онсар акхака зелиман ав маслумен! Поддержи в несчастье брата своего, прав он или не прав!
Слова Джессики произвели желаемый эффект, в зале произошло заметное движение.
Но Джессика уже пришла в ярость и не могла остановиться.
— Этот Гхадхеан аль-Фали, честный фримен, явился сюда сказать то, что должны были открыть мне другие, и пусть никто не смеет это отрицать! Экологическая трансформация превратилась в экологическую катастрофу, вышедшую из-под нашего контроля.
Всеобщее молчание было лучшим подтверждением правоты Джессики.
— Моя дочь наслаждается этой катастрофой! — продолжала Джессика. — Мектуб аль-меллах! Ты разрываешь мою плоть и сыпешь в раны соль! Почему Атрейдесы обрели свой дом здесь? Потому что мохалата оказалась для нас естественной. Для Атрейдесов правление всегда было партнерством во имя защиты подданных, а фримены называют это своим словом мохалата. Теперь посмотрите на нее! — Джессика указала рукой на Алию. — По ночам она смеется, одержимая искушениями зла! Производство Пряности упадет до нуля или до ничтожной доли современного уровня! И когда слово об этом вырвется наружу…
— Мы все равно останемся главными производителями этого бесценного продукта во вселенной! — закричала Алия.
— Мы будем главными в аду! — яростно вскричала в ответ Джессика.
Алия заговорила на древнем языке Атрейдесов, языке, изобилующем гортанными звуками и толчками.
— Теперь ты все знаешь, мама! Ты что, думала, что бабка барона Владимира Харконнена не одобрит все те жизни, которые ты навязала мне прежде, чем я успела появиться на свет? Когда я пришла в ярость от того, что ты со мной сделала, то я просто спросила себя, что сделал бы в этой ситуации барон. Но он ответил! Понимаешь, Атрейдесова сука? Он ответил мне!
Джессика физически ощутила яд, который источали слова Алие, и поняла, что ее догадка полностью оправдалась. Мерзость! Алия порабощена изнутри, одержима кагуэтом зла, бароном Владимиром Харконненом. Барон сам говорит устами Алие, нисколько не беспокоясь, что именно она раскрывает. Он хочет видеть, как она осуществит его мщение, хочет убедиться, что его нельзя изгнать из души дочери Джессики.
Я осуждена оставаться здесь в полной беспомощности своего знания. Осознав это, она встала и направилась к пути, который видела в состоянии адаба.
— Федайкины, за мной! — скомандовала она.
В зале было шесть федайкинов. Пятеро из них немедленно оказались возле Матери Влаги.
