Мир
(продолжение)

Сколько времени он сидел – неизвестно. Часов в ванной комнате не было. Во всяком случае, не более ста двадцати минут. Он не возмущался, не ломился, не хныкал. Он отдыхал.

Звонок в дверь заставил его вспомнить, где он и зачем.

Прислушался. Раздался бодрый возглас:

– Ну как, стервы, проспались?

– Не волнуйся за нас, ублюдище, – последовал нежный ответ. – Иди лучше вон с тем придурком разберись.

– С Люмпом?

– Да нет! С хозяином.

– С кем?

– С хозяином квартиры этой. Как его… С Холеным.

Молчание.

– Врете, – и через некоторое время. – Где он?

– В ванной. Мы его заперли.

– И как?

– Пока молчит.

Мужской голос казался знакомым. Уверенный, наглый голос.

– Выпустите! – крикнул Холеный.

Приблизилось топанье, дверь открылась. Несомненно, новый гость был знаком. Низкорослый, плотный, со взбитыми волосами. Правильно, девочки же говорили! Голяк – такая кликуха, а настоящее его имя…

– Костя! – сказал Холеный. – Что это… – он вспомнил приличествующую ситуации грубость, – за драные мочалки под моей крышей?

Голяк долго вглядывался – изучал, припоминал, удивлялся. Наконец, решил поработать языком:

– У Люмпа спрашивай, это он с ними живет. А ты… У кого прятался, чистюля?

– Путешествовал.

– В астрале?

– Почти.

– Расскажешь?

Вновь повеяло странной надеждой.

– Хочешь, пойдем со мной, покажу.

– Ладно, я пошутил, – тут же среагировал Голяк. – У меня ноги болят. И жить охота.

Холеный слез с ванны и двинулся прямо на него – в коридор, в прихожую, в комнату.

– Воняет же от тебя, – поморщился Голяк, отступая.

Девочки увлеченно смотрели видео. На экране кому-то вспарывали живот.

– Что же вы, стервы, так с хозяином обошлись? – спросил Голяк. – Поиграли бы лучше, как вчера со мной! – он загоготал.

– Люмп здесь так и живет? – зачем-то поинтересовался Холеный, указав рукой на брошенное возле стены тело друга. Тот был повернут на спину.

– Да, он что-то наврал твоим родителям.

Голяк тяжело плюхнулся на матрац. Очень кстати рядом с ним оказалась бутылка «Гаяне», он откупорил ее, сделал глоток, поставил обратно. И поморщился. От вина или от мыслей?

– Хорошо, что ты вернулся. За тобой ведь должок есть. Помнишь, диски у меня брал? А сам растворился. Я помню. Фильмецы там клевые. А я тут недавно в одной компании тусовался, так у них должников очень интересно учат. Приводят клиента в специальную квартиру, где соседи вокруг куплены и свое место знают – кричи, не кричи, ни одна собака к телефону не подойдет. Так вот, приводят его, он ничего не подозревает, а там собраны мужики отборные, страстные. Ставят его в позу – ну и начинают…

– Возьми, – сказал Холеный.

Он поспешно достал из рюкзачка стопку дисков.

Голяк осекся. Недоверчиво раскрыл пару коробок…

– Надо же. Я думал, они давно накрылись… Фильмы-то хоть понравились?

– Я их не смотрел.

– Ну ты даешь! Если нужны, оставь себе. Я уже взял из твоей коллекции на замену. Все тип-топ. Я что, ждать тебя должен был?

Голяк снова глотнул из бутылки. Очевидно, хотел пить. Или для смелости. Он начал новый разговор, крайне важный, можно сказать – принципиальный.

– Да, вовремя ты вернулся. Вечером классная тусня наметилась. Здесь, в твоей квартире. Про Фигу слышал когда-нибудь?

Холеный не ответил. Впрочем, кто в городе не слышал про Фигу, большого человека в маленьком Питере? Просто смешно.

– Так вот, сегодня собирались прийти парнишки из толпы Янки. А Янки как раз человек из толпы Фиги! Просек?

– Костя, мне плевать, – сказал Холеный, глядя приятелю в глаза. Ему было нехорошо. Ему становилось все тоскливей.

– Как это? – Голяк заморгал. – Бастуешь, что ли? Договорено ведь, назад не раскрутишь! Люмп договаривался! Телок притащат.

Холеный отвернулся.

– Делайте, что хотите, – и повторил равнодушно. – Плевать.

Люмп вдруг шумно вздохнул, пошевелился и сел. Мальчик кинулся к нему, обрадованный, но тот уже упал обратно. Затылком в расплющенный яблочный огрызок. Друг продолжал купаться в неведомых океанах.

– Я не понял, – мрачно уточнил Голяк. – Ты даешь свою крышу или нет?

– Даю, – сказал Холеный.

Он побрел из комнаты. Вышел в прихожую, щелкнул замком входной двери.

– Эй, куда? – крикнул Голяк.

– Не твое дело, – прошептал мальчик.

– Ну-ка, стервы, кончаем валять дурака! – Голяк продолжил крик. – Офигели? Народ скоро будет, массовка, небось, уже тачки ловит! Вырубайте аппарат! Одна в лабаз, вторая на кухню, быстро!

Холеный захлопнул за собой дверь.

– Мама, – сказал он.

Телефонная трубка в его руках взорвалась:

– Малыш! Малыш! Это ты? Алё!

– Это я.

– Боже… Малыш, ты где!

– Я дома. Говорю от соседки с третьего этажа.

На другом конце города возник ураган эмоций. Сначала мама пыталась рыдать. Потом пыталась смеяться. Потом стихия угомонилась.

– Почему от соседки, а не от себя? – спросила мама звенящим от радости голосом.

– У меня гостей полон дом. Не хочу, чтоб слышали.

– Ну так гони их в шею!

– Обязательно.

У тебя все в порядке, малыш?

Он ответил:

– Конечно.

– А где ты был?

– Я все расскажу. Только не по телефону, ладно?

– Понимаю… – мама прерывисто вздохнула. – Я так волновалась! Так волновалась… Тебя нигде нет, не звонишь, отвечаешь на звонки, не приходишь, никто ничего не говорит. И Федька еще нагнал страху…

– Тебе звонил Люмп?

– Нет, Федя зашел без звонка. Сказал, что ты безумно влюбился в какую-то девицу с Дальнего Востока и тут же улетел с ней туда. Будто ты просил через него передать нам, чтобы мы не беспокоились, мол, ты побалуешься и вернешься. Извини, он очень хороший паренек, но не могла же я поверить в такую глупость! Знаешь, я решила, что у тебя неприятности, и тебе надо скрываться… От каких-нибудь твоих гнусных приятелей или от милиции. В милицию я на всякий случай не заявляла. Но малыш, еще немного, и я бы не выдержала! Пошла бы.

– Прости меня, – сказал он внезапно.

– У тебя точно все в порядке? – мама снова забеспокоилась.

Он улыбнулся:

– Я ведь уже дома!

Она еще повздыхала, успокаиваясь, приходя в себя от радостного потрясения.

– Ладно, малыш. Ты у меня взрослый мужчина. Я ни о чем не спрашиваю. Но вообще-то если твои неприятности связаны с финансами, мог бы сразу сказать, еще прошлым летом.

Чудесное воспоминание наполнило телефонную кабину: свеча… горящие купюры… Он ответил:

– Не волнуйся, у меня с финансами нормально.

– А то твой Люмп просил у меня деньги, сказал, что перед самым отлетом ты у него взял в долг. Я ему, конечно, не дала. Если бы ты позвонил или оставил записку… Ты ему вернул?

– Вернул, – соврал он; другого выхода не было. – А с ключом как?

– Дала ему запасной ключ. Он сказал, что по твоей просьбе присмотрит за квартирой. Я подумала: если он даже и темнит, и вообще – все наврал, за квартирой в любом случае надо присмотреть, да? Или зря я это…

– Правильно, мама, не волнуйся.

– Федя хороший мальчик, хоть и потешный. Из всех твоих ему одному можно доверять. Не обчистит же он тебя?

Мама уже совершенно успокоилась. Обрела привычную твердь под ногами. Разговаривать с ней было легко и приятно.

– Хочешь, я сейчас приеду? – предложил он, поддавшись душевному порыву. Мама замялась.

– Знаешь, у меня тоже гости… Я страшно хочу тебя видеть, малыш! Страшно! Давай завтра, а?

Он огорчился – умеренно, в пределах разумного.

– Папа там как?

Теперь мама заметно напряглась.

– Отец в командировке, – сухо сообщила она. – Жив, здоров.

– У вас-то самих все в порядке?

– Как нельзя лучше, – еще суше произнесла мама. С тайным, только ей известным смыслом.

– Понятно… Ладно, счастливо.

Человек нажал на кнопку. В трубке успело только пискнуть: «Малыш, я страшно рада…» Он тяжко усмехнулся. «Гости, отец в командировке». Скорее всего – банальщина.

Мама так и не назвала его по имени.

Трудно воспроизвести дословно столь интимный разговор. Может, таким он был, может не совсем таким, может и вовсе не таким. Невозможно передать на бумаге сумбурные речи взволнованной матери! Но суть разговора ясно видна: мать была далеко. На другом конце города. И – самое важное – она вполне обошлась без имени сына. Самое странное…

Беглец спустился во дворик. Привычнейшее, почти родное место, неразрывно связанное с понятием «дом». Он вошел в крошечный скверик посередине и сел на скамейку. Прямо напротив скрипел дверью его подъезд – также почти родное место. До него было не больше двух десятков шагов. А в скверике на второй скамейке сидела женщина с ребенком. По всей видимости, бабуля с внучком.

Надо идти, – сказал себе человек. И прислушался. Отклика в душе не последовало.

Надо идти, – твердо повторил он. Надо спасать друга. Надо спасать всех этих маленьких слепых людей.

Вот теперь отклик был. Только не тот, который требовался. Всколыхнулся густой, мутный, противный осадок, заставил кулаки беспомощно сжаться. Человек не знал, как спасать души, не знал, как сохранять разум. SOS никто не кричал. В приступах безумия никто не бросался на стены. Вдобавок, он не мог никому ничего сказать – объяснить, убедить, помочь увидеть – потому что слова ушли! Те слова, которые копил он в Келье, которые переполняли его всего день назад, они исчезли. Они бросили его, предали, сбежали! Да и были ли они вообще – ТЕ СЛОВА?

Его предназначение…

Надо идти домой, – снова напомнил себе человек.

Ноги не желали вставать: тело затопило незнакомой усталостью. И он остался сидеть. Решил подумать, что же ему предпринять. Конкретно – что?

Бабуля неподалеку пригрозила внуку:

– Если ты не будешь слушаться, то станешь таким же, как этот дядя!

– Ничего себе, экземпляр! – буркнул мужчина, гуляющий по двору с собачкой. – Бывает же такое.

Человек заснул сразу. Отключился, не сопротивляясь, с покорностью обреченного, даже не заметив, что закрыл глаза. Так и не начав думать. Будто для этого и уселся на скамейке в почти родном скверике рядом с почти родным подъездом. Сказались бессонная ночь, утренний стресс, волнения встречи с гостеприимным миром.

Была уже вторая половина дня. Дело шло к вечеру.