Наверное, это очень непросто — быть мешочком со смехом. Представьте-ка себе, что вам во что бы то ни стало надо смеяться всякий раз, когда на вас нажимают!.. Действительно вам от этого весело или нет — никто не спрашивает: ваше дело — хохотать да хохотать.

— Ну и весельчак он, этот Мешочек-со-Смехом, — удивлялся Грустный Клоун. — Дотронуться до него нельзя — сразу хохочет, как сумасшедший!

— Да не весельчак он, а просто дурачина! — отвечала Боксёрская Перчатка и со знанием дела добавляла: — Смех без причины — признак дурачины. Эй, там… Подъёмный Кран, толкните его в бок посильнее: давно чего-то его дурацкого смеха слышно не было.

И Подъёмный Кран толкал — отчего ж не толкнуть, когда в тебе столько силы! А Мешочек-со-Смехом тут же начинал смеяться, да как оглушительно!

— Что и требовалось доказать, — подхватывала Боксёрская Перчатка. — Ничего смешного, заметьте, не происходит, а он смеётся! Ну, не дурачина ли?

— Пожалуй, и правда дурачина, — огорчённо соглашался Грустный Клоун, и по щеке его бежала слеза.

А Мешочек-со-Смехом надрывался от хохота.

Перед началом осени все игрушки свалили в ящик — и ящик задвинули под кровать. Дачный сезон прошёл — теперь до следующего лета в доме должны были наступить тишина и зима. Игрушки, понятное дело, этого времени не любили: кому ж приятно мёрзнуть под кроватью!

— Так бы и отлупила всех дачников! — сказала Боксёрская Перчатка. — Что за непонятливый народ такой — сами уезжают, а нам говорят: счастливо оставаться! Лежи теперь тут месяцев восемь и коченей… А восемь месяцев — срок немаленький.

— Не только коченей, но и ржавей! — вставил Подъёмный Кран. — С меня после прошлой зимы ржавчину еле отодрали… у меня ни одно колёсико не крутилось! Спасибо, маслом шарниры смазали, а то бы так и был калека…

— Грустное, грустное, грустное… бесконечно грустное время! — согласился Печальный Клоун — и по щеке его побежала было слеза, да и замёрзла.

И тут откуда-то снизу раздался оглушительный смех.

— Здра-а-авствуйте вам! — в сердцах сказала Боксёрская Перчатка. — Значит, и дурачина тоже с нами. А впрочем… впрочем, оно и к лучшему: хоть и невелика польза от его смеха, а всё ж… Эй, кто там рядом с ним, пихните-ка его в бок посильнее!

— Одну минутку! — сказала Палочка-с-Лошадиной-Головой и сильно лягнула Мешочек-со-Смехом.

И Мешочек-со-Смехом снова расхохотался. С этого дня любимым занятием обитателей ящика стало пинать Мешочек-со-Смехом. Как только начинал чувствоваться холод или с пола подбиралась сырость, кто-нибудь пинал Мешочек-со-Смехом — и хохот его сотрясал стенки ящика, причём с такой силой, что в ящике становилось тепло, как в южном приморском городе.

— Ну, сами посудите, — согреваясь, начинала философствовать Боксёрская Перчатка, — плохо ли находиться в обществе такого дурачины, как этот Мешочек-со-Смехом? Никому нормальному и в голову бы не пришло рассмеяться в подобных условиях, а этот — послушайте! — заливается…

И все соглашались с Боксёрской Перчаткой, устраиваясь в теплом ящике поуютнее. Так и перезимовали — без забот.

Только ближе к весне хохот Мешочка-со-Смехом начал почему-то становиться всё тише — иногда в нём даже можно было расслышать какой-то не то сип, не то хрип.

— Досмеялся, — крякнула однажды в начале апреля Боксёрская Перчатка. — Оно и понятно: кто ж это выдержит — заливаться без перерыва! Добро бы ещё было над чем смеяться, а тут ведь у нас что? Смех без причины! Эй, лягните-ка его там, Палочка-с-Лошадиной-Головой… и посильнее!

— С удовольствием, — откликнулась Палочка-с-Лошадиной-Головой — небольшой взрыв хриплого смеха был ей ответом.

— Ему хоть говори, хоть нет, — повёл Подъёмный Кран ничуть не заржавевшей за зиму шеей. — Вот уж что правильно, то правильно: нет ума — считай, калека!

А в конце мая возле дачи снова стали слышны весёлые голоса: дачники приехали! И в доме тотчас же началась жизнь: захлопали окна, запели двери, зазвенели чашки и тарелки, ножи, вилки, ложки и ложечки.

— Не могу найти мой ящик с игрушками! — раздался вдруг хорошо знакомый игрушкам голос. Потом раздался плач.

— Эй, Палочка-с-Лошадиной-Головой, — скомандовала Боксёрская Перчатка, — что Вы там себе думаете? Лягните-ка изо всех сил Мешочек-со-Смехом — пусть нас наконец найдут, а то мне отнюдь не улыбается пролежать тут всё лето — ненайденной!

— Я уже лягаю, — отчиталась Палочка-с-Лошадиной-Головой, — только он не смеётся!

— Да быть такого не может! — разгорячилась Боксёрская Перчатка. — Давайте-ка мы все нажмём сверху… да ещё и попрыгаем на нём — рассмеётся как миленький!

Так и сделали — и действительно разразился из-под толщи игрушек взрыв хохота, да такого, какого тут ещё в жизни не слышали.

— Мои игрушки! — закричали сверху. — Мой Мешочек-со-Смехом!

Ящик тут же вынули из-под кровати — и принялись доставать игрушки, бросая их куда пришлось, забираясь всё глубже, на самое дно…

— Он лопнул! — послышался вдруг испуганный голос. — Мой Мешочек-со-Смехом от чего-то лопнул…

— «От чего-то»! — передразнила испуганный голос Боксёрская Перчатка. — Что за непонятливый народ такой эти дачники… от смеха и лопнул — от чего ещё? Нельзя же так надрываться всё время, тем более — без причины!

А Грустный Клоун вздохнул — и по щеке его, как всегда, сбежала слезинка. Может быть, от жалости к Мешочку-со-Смехом… а может быть, и нет: Грустный Клоун — он на то и грустный, чтобы плакать всё время, иногда даже и без причины.