Должность мажор-лейтенанта Пряхина была синекурой. Он получил ее после того, как блестяще провалил пару простых дел, служа в уголовной полиции. Полностью новая должность называлась так: Председатель Особой Комиссии при Святейшем Синоде по делам маранов и морисков. На деле Особая Комиссия состояла из одного человека. Впрочем, подопечных у Пряхина тоже было немного: из маранов — только портной Гурвиц с женой, и две семьи морисков — к несчастью, довольно плодовитые. Относительно последних имелось подозрение, что это просто оседлые цыгане. Пряхин должен был следить за чистотой их веры. Несложная задача, учитывая, что никто не хотел неприятностей. Все исправно посещали церковь, а Гурвиц даже делал регулярные пожертвования в «Фонд реконструкции сгоревшего храма».

Кроме личного контроля, мажор-лейтенант использовал агентурные данные. Еще во времена своей службы в уголовке он оброс целой сетью невольных и добровольных осведомителей. Теперь две трети из них послали Пряхина к черту, но зато с оставшимися он не церемонился. Этих можно было ПРИЖАТЬ. И было за что.

Прижать Пряхин умел. Память на чужие грешки у него была отменная, а работать кулаками он не разучился. Как Председателю Комиссии ему полагался пистолет — смехотворная мелкокалиберная хлопушка с разболтанным механизмом, — но у подавляющего большинства жителей города не было и такого.

В общем, мажор-лейтенант устроился неплохо. Порой только свербило в заднице, когда он видел издалека обшарпанную коричневую карету уголовки, — и Пряхин начинал чувствовать собственную несостоятельность. Откуда-то снизу поднимался гнев, что сопровождалось впрыском в голову чрезмерной порции крови. В такие минуты Пряхин становился примитивным и страшным.

Его жена умерла несколько лет назад от чахотки. Выкашляла в окровавленный платочек свою убогую бездетную жизнь; ушла на цыпочках — так же, как и жила. Жалкое создание! Мумия, а не женщина… Под конец супруг ее возненавидел — могла бы оставить после себя хоть что-нибудь, кроме долгов («Ну а как насчет ребеночка, чертова плоскодонка?»). Даже ее долги оказались до смешного маленькими.

Пряхин был еще не старым мужчиной — ему только-только исполнилось пятьдесят. Изредка он навещал девочек в банном комплексе «Авангард» и никогда не упускал случая воспользоваться растерянностью какой-нибудь безмозглой курочки, попавшей под следствие или просто напуганной его жесткими методами.

Ничего хорошего из этого обычно не получалось. Мажор-лейтенант не умел расслабляться по-настоящему. Сверлышки неприятных мыслей буравили череп до, после и во время любой, даже самой приятной процедуры. «Трепанация» прекращалась только во сне. Но и сны становились все более странными. Настолько странными, что, проснувшись, Пряхин уже не мог осознать, чем это он во сне занимался. Пожалуй, ему мог бы посочувствовать Аркадий Глухов, однако о таких вещах не болтают даже в исповедальне.

Наяву тоже возникла маленькая неприятность. Микроскопическая. После долгих недель затишья у Председателя Особой Комиссии появилась работа. И, конечно же, дурацкая. Ему предстояло выяснить, куда подевались несовершеннолетние детеныши морисков.

Пряхин не ждал от этой работы положительных результатов. В лучшем случае он найдет трупы — и тогда придется передать дело уголовке. В худшем случае он станет посмешищем — если окажется, что детеныши не пропадали вовсе, а просто потерялись. Но Пряхин был обязан проверить любую информацию, касавшуюся потенциальных врагов веры, — даже самую абсурдную.

Сигнал поступил от осведомителя, жившего поблизости от хаты Лемы

Кураева и заметившего, что голых задниц на соседском дворе поубавилось.

Пряхин долго не мог взять в толк, как такое вообще можно заметить. Сам черт не разберет, сколько малолеток возится в грязи — девять, десять или одиннадцать. Тем более что иноземцы плодились, как кролики. Чтобы быть точным и не ошибиться досадным образом, Пряхину пришлось поднять досье на семейство Лемы. Тринадцать детей! Без всяких признаков дегенерации.

Последний — мальчик — родился восемь месяцев назад.

Прочитав это, мажор-лейтенант заскрежетал зубами. Грязные, полунищие, неграмотные коровы регулярно приносили здоровый приплод, а его чистенькая, умненькая гимназисточка не смогла родить ему единственного наследника! Мысль о том, что, возможно, во всем виноваты его собственные маленькие хвостатые живчики, даже не приходила Пряхину в голову. Было от чего разозлиться. Не хотелось подыхать, оставив после себя только стопку протоколов и не очень светлую память. Но, видать, такова судьба…

В ближайшее воскресенье Пряхин не поленился и отправился в церковь пораньше. Он частенько игнорировал службу, считая, что для него это уже лишнее. Попы убедили его во всем, в чем только можно. Однако некоторые догматические установки мажор-лейтенанту не нравились. Например, он был категорически против того, чтобы вновь соединиться после смерти со своей благоверной. С него хватит!..

Поэтому он откровенно скучал на паперти до тех пор, пока не увидел семейство Кураевых, шествующее на службу, словно гусиный выводок. Впереди шел Лема — смуглый кучерявый весельчак с серебряной серьгой в ухе, в лоснившемся от старости костюме-тройке, потрескавшихся хромовых сапогах и древнем картузе с надписью «New-York City». Правда, сегодня особого веселья на его роже написано не было.

Следом перекатывалась бокастая коротконогая мать-героиня (Пряхин не мог не уважать ее за производительность), одетая в серое просторное платье, которое не скрывало ее пышных форм, и, кажется… О Господи! Неужели опять?!

Пряхин захихикал, как слабоумный. Стоявший поблизости одноногий нищий отпрянул и перекрестился. Мажор-лейтенант не обратил на него внимания. Он пытался визуально провести тест на беременность. Похоже, Лемин пистолет-пулемет выплевывал пульки без передышки. Оставалось только позавидовать такому здоровью…

С некоторым трудом сосредоточившись на деле, мажор-лейтенант начал считать цыплят — по осени, как положено.

Цыплят оказалось восемь. А вовсе не тринадцать. И даже не двенадцать, если учесть, что самый младший еще сосет соску вместо того, чтобы внимать проповедям… Старшая, четырнадцатилетняя, дочка Лемы обещала стать похожей на мать во всех отношениях. При одном взгляде на ее блестящее сальное лицо и волосы, густо смазанные жиром, Пряхина перекосило. Но он не сомневался, что охотники оплодотворить эту будущую свиноматку-рекордсменку найдутся. Два пацана помладше, державшиеся за руки, были еще грязнее. Восьмилетняя дочь сосала палец (Пряхин взял этот факт себе на заметку — не мешало бы проверить ее умственную полноценность). Замыкали шествие отпрыски в возрасте от семи до трех лет — судя по пятнам на одежде, либо уже онанировавшие, либо еще делавшие в штаны…

Пряхин увидел все, что хотел. Он дождался, пока кастраты на хорах завопили «Аллилуйя!», и отправился выполнять свою работу. Он привык действовать напролом. Клиента надо брать тепленьким, поучал его прежний полицмейстер города Ина Иван Ревяко, больше известный в народе под псевдонимом Чарлик (упокой, Господи, его душу!).

Поэтому Пряхин не мешкал, взял извозчика и велел доставить себя на окраину Пыльной слободки.