— Потом, потом, — сказал священник, у которого отлегло от сердца, когда шприц начал отодвигаться, а механические руки — втягиваться в металлические «плечи». Он мог попытаться убежать, но трупа на приемном конвейере уже не было! Мертвый игрок бесследно исчез в электрических дебрях. — Я хотел бы закончить то, зачем пришел.

— Успеете, священник. — Теперь она заговорила по-другому, а он живо представил себе старую, развратную, стервозную бабенку (не ведьму, нет. Гораздо хуже). — Сначала повеселите даму. Поработай языком, святоша; я это дело обожаю. Не теряйся, малыш, у тебя получится. Напряги фантазию. Как вспоминаю твои пальчики — так вся аж дрожу!..

— Мне Полина говорила… — робко вставил поп, но Большая Мама взвыла:

— Пусть она идет на хер, твоя Полина! Тоже мне эксперт, якорь ей в задницу!.. Извини, дорогуша, срываюсь. Нервы ни к черту. Сгораю от ревности, мой цыпленочек!.. Еще раз вспомнишь при мне про эту шлюху — кастрирую… Слушай, экспромт наваляешь, а? В девичий альбом. На долгую светлую память.

— Но у меня нет времени! — Чем дальше, тем с большим трудом священнику удавалось находить отговорки.

— У нас МАССА времени, дурачок! Часы остановить пока что я сумею… — (Последняя фраза прозвучала зловеще. Он без колебаний поверил в то, что она и впрямь это сделает, и на одно ужасное, леденящее душу мгновение почувствовал себя погребенным заживо — но не в земле, а в прозрачной клетке секунд, растянувшихся на столько, сколько длится вечность.) — Это у тебя в мозгах тикает, котик! Вопрос восприятия, и я его давно решила… Расслабьтесь, священник, дышите глубже. «Свистят они, как пули у виска…» Вся процедура займет не более восьми часов. Светило скоро зайдет. Проявляю искреннюю заботу о вашей драгоценной жизни. «Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно». Аминь.

Священник бросал по сторонам испуганные взгляды. Что еще ожидало его в этом сумасшедшем доме с единственным обитателем? Или уже с двумя?

— Как насчет картишек? — спросила Большая Мама после паузы. — Пошлепаем?

— Я… не играю, — промямлил он. Прозвучало это не слишком убедительно.

— Бросьте, священник. Признайтесь, был грешок? Неужто ни разу не играли? Не верю. Быть того не может. А в семинарии? В перерывах между онанизмом?

— Ну знаешь ли!.. — взвился священник. — С меня хватит!

— Что, без перерыва?! Вот это да! Вот это мужик! «Знаете, каким он парнем был?..» Учту на будущее. Вы, священник, простите за выражение, потомственный интеллигент. В «очко» я вам не предлагаю. Значит, распишем пульку. С болваном. Аминь.

— А кто болван? — подозрительно спросил священник.

Большая Мама издала смешок Фантомаса, от которого у попа забегали по спине мурашки.

— Для разнообразия — не ты. Болвана сейчас сделаем.

По необъяснимой причине священнику стало нестерпимо страшно. Что-то зашевелилось и зачавкало в полумраке — словно механический дьявол пробуждался от многолетней спячки.

— Кого оживлять будем? — осведомился реаниматор загробным голосом.

— В смысле?

— Тебе что, каталог показать?! — возмутилась Большая Мама. — Не возникайте, священник. Проще надо быть… «На тридцать восемь комнаток — всего одна уборная…» Иосиф Виссарионович вас устроит?

— Не знаю я никакого Иосифа Висса…

— О черт! Ну и зануда попался! «В жизни, как обычно, нет гармонии…» Может, тогда Горби? Или Лизка Тейлор? Синдюшка? Без ничего, а? У нас тут все нудисты. Не стесняйтесь, священник. Мне без разницы, кого лепить, — хоть бритого Чебурашку. Аминь.

— Мне тоже все равно, — мрачно проворчал священник, которому и впрямь стало почти все равно. Он ощущал чудовищную умственную усталость и был на грани срыва. — Сама выбирай.

— Принято. Вот и чудненько. Пусть будет Элвисик. Красивый мальчик, вы уж не обижайтесь на меня, священник. Элвис-пелвис. «Лав ми тендер, лав ми свит…» Старая стала. Сентиментальная…

— Понимаю, — поддакнул поп, теряя опору в реальности.

— Играть будем на внутренние органы, — объявила Большая Мама.

— На чьи органы? — спросил уже совершенно обалдевший священник, хотя ответ был очевиден.

— На ваши, уважаемый белковый организм! Лично я проигрывать не собираюсь… Печень — сто вистов; желудок — пятьдесят; сердце — двести; серое вещество, извините, двадцать пять. Запишите, чтобы потом не было претензий…

— Да пошла ты! — рявкнул поп. Оказалось, что даже его терпение имеет границы. Лучше быть заколотым и разделанным, как последняя свинья, чем терпеть подобные издевательства…

— Ого! Какой горячий мужчина! Я так и думала. Насчет этого я никогда не ошибаюсь, можешь поверить… Я жду, животное. Жду, когда ты меня приласкаешь… «Зачем тебя я, милый мой, узнала, зачем ты мне ответил на любовь?..»

Священник застонал сквозь крепко сжатые зубы и невольно посмотрел вверх, словно ждал помощи ОТТУДА. Его взгляд наткнулся на мутный стеклянный глаз камеры. Совершенно безжизненный. И все же…

— Поняла вас, священник, — сказала Большая Мама, проявляя неожиданную покладистость. — Хотите перейти прямо к делу? Действительно — к чему эти игры! Мы же с вами не дети. «Я за ночь с тобой отдам все на свете!..» Вы читали роман «Сто лет воздержания»? Это про меня и про вас. Так обрадуй меня поскорее, мой страстный! Приступим к главному. Изюминка вечера. Белый танец. Танцуют все! Аминь.

Один из металлических щитов с ржавым визгом пополз в сторону. То, что священник увидел в открывшейся глубокой нише, напоминало витрину старинного магазина, заставленную манекенами. Но только в ПЕРВУЮ секунду. Во вторую становилось не по себе. В третью хотелось плюнуть на все и бежать без оглядки.

Манекен, стоявший слева, двинулся навстречу священнику деревянной походкой…

Девушка, судя по форме груди и впадине между ног. Абсолютно голая.

Лысая голова и плечи присыпаны пылью. Кожа покрыта трупными пятнами.

Одноцветные декоративные стекла вместо глаз. Между губами игриво подрагивал кончик почерневшего распухшего языка.

Из спины мертвой девушки торчали шланги, соединявшие ее с некоей системой, вмонтированной в стену лаборатории. Радиус действия у ходячего трупа оказался небольшим — около двадцати метров, но священник как-то не воспринимал этих нюансов. У него отвисла челюсть. И дрожала.

— Может быть, священник предпочитает черненьких? Аминь, — произнес голос.

У Большой Мамы были и черненькие.

Священник уже ничему не удивлялся. Он смотрел на лысую шоколадно-лиловую бабищу негроидного типа, которая надвигалась на него, потряхивая внушительными десятилитровыми баллонами. Между ногами черной королевы хлюпало и чмокало — она была полностью готова к употреблению. Синтезатор в ее глотке зашипел: «Но никто никогда не любил тебя так, как я…»

Священник отбежал подальше, опасаясь атаки шприца и последующей принудиловки. Однако Большая Мама отнеслась к его постыдному отступлению с пониманием.

— Прошу прощения, один деликатный вопрос. Вероятно, уважаемый священник гомосексуалист? Педофил? Церковный хор, мальчики — логично, не правда ли? «Голубая луна, голубая…» В таком случае могу предложить…

— Нет! — закричал поп, живо вообразив себе, КОГО она может ему предложить. — Не хочу! Никого не хочу! Я устал. Я болен…

— Принято. Немедленная диагностика выдыхаемого воздуха и ауры. «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…» Э-э, да у вас энурез, батюшка. На нервной почве. Сколиоз. Гастрит. Кальциниды в легких. «Долой врачей и их советы вечные!..» Кариес. Стенокардия. Для более подробного анализа необходимо…

— К чертям собачьим! — заорал священник и понял, что у него действительно невроз. — Заткнись ты, тварь поганая, рухлядь раздолбанная, стерва недоделанная, сучка болотная! Плевал я на тебя и твой диагноз! Что тебе надо от меня, зараза? Потрох мой нужен?! На потрох! Убей меня, сволочь! Только избавь от своих дурацких! дебильных!! жлобских!!! разговоров!!!!

— Принято! — сказала Большая Мама после зловещей паузы, во время которой нарастал режущий ухо свист. — Тогда отдыхай! Аминь.

Снова стремительное и точное, как бросок кобры, движение манипулятора. Блеснуло стеклянное тело шприца, на этот раз наполненного чем-то прозрачным. Укол в шею. Без лишних слов — как и просил священник.

Черт возьми, что это, если не яд? Должно быть, снотворное. Во всяком случае, он поймал кайф впервые в жизни. У него помутилось в глазах, и все показалось не таким уж важным…

Где-то далеко зазвучала музыка — главная тема из «Молчания ягнят». Священнику послышалось в ней что-то возвышенное и печальное. По крайней мере гораздо лучше отходняка с импровизациями, который обычно исполнял на похоронах сводный джазовый оркестр почетных маразматиков города Ина…

С помощью манипуляторов Большая Мама извлекла кассету из-под одежды мертвеца, включила видеомагнитофон и наслаждалась первым новым фильмом за несколько десятков лет.

Но она не ограничилась только просмотром.

…Он видел сквозь сгущающийся туман, как по проходу к нему движется тележка на колесах… Повсюду плясали невесть откуда взявшиеся солнечные зайчики. Уходила тяжесть… Отступала боль… «Мир оставляю вам… Мир мой даю вам…» Легкость, парение, эйфория… Вот как, оказывается, можно было достичь отдохновения, уснуть без кошмаров! А ведь ему предлагали! И неоднократно! А он, дурак, сопротивлялся!..

Он полностью расслабился. Тела не стало. Сейчас он был зыбким, как «близнец». И своего «близнеца» он увидел тоже — напоследок. Тот шел за ним по проходу, сопровождая тележку, и в результате взаимодействия с электрическими цепями реаниматора его силуэт был окружен мерцающей фиолетовой короной…

Что это было — проводы в последний путь? Приглашение на собеседование в чистилище? Или начало вечных мук? Безразлично…

«Близнец» протянул к священнику черные руки без костей. От каждого пальца тянулись нити — куда-то в пустые пространства, во владения смерти, в трясину сверхчеловеческого страха, туда, где ангелы безнаказанно предаются некрофилии…

Но душа не отлетела. Скелет задребезжал на ветру, как трещотка; потом ребра обросли мясом; внутрь черепа кто-то вложил клубок червей…

Тележка ударила священника под колени. Он рухнул на нее спиной, раскинув руки и невольно пародируя распятие… Над ним плыли старые, усталые, багровые звезды. Распухшие до неприличия, поглотившие все свои планеты… И осталась Черная Лаборатория в пустотах между звезд — там, где было достаточно холодно, чтобы могла возникнуть жизнь…

Мозг священника вместил в себя миллиарды световых лет. Большая Мама терзала его лазерами и скальпелями — изнутри. Механические крысы копошились на его задворках. Ламии сражались за лунные моря сладострастия. Кричали панцирные рыбы, порождая цунами. Птицы метали икру в звенящей пустоте небес. Звери вынашивали человеческих детенышей и кормили их неразгаданными иероглифами судеб. Женщины несли яйца, из которых вылупливались тираннозавры. Нежить порхала стайками черных бабочек, оплодотворяя галактики…

Это был бесконечный зверинец чудовищ. Они плодились в его мозге быстрее, чем их убивала атомная машина уничтожения. Они выдерживали любые дозы радиации. Они подпитывались ею и плодились еще быстрее. В конце концов они заполнили даже бесконечный объем и начали пожирать друг друга. Не осталось сгустков страха, которыми они питались. Зародыши кошмаров умирали прямо в матках безумия, избавляя священника от грядущих потрясений.

Он очищался, не подозревая об этом. Он рос. Он уже был намного больше, чем ужас, испытываемый им перед лицом жизни. Тысячи маленьких чудес стекались в одно большое чудо, словно капли расплавленного металла…

И все для того, чтобы он узрел будущее. Собственное будущее и будущее города Ина. Это была исключительная привилегия; это был тягчайший крест. Но и то, и другое он осознал гораздо позже.

В чреве Реаниматора он разделил участь Ионы, проглоченного Рыбой, однако без всякой надежды на отрыжку. И никто не посылал его проповедовать; и не было у него возможности молиться; и плен его продлился гораздо дольше трех дней. По его личному календарю прошли годы. Ему выпала редкая удача — он увидел отдаленный результат своих деяний.

Но для чего? Может быть, эта чертова «мамаша», смахивающая на демиурга-психопата, просто забавлялась, разыгрывая перед ним спектакль, который в точности воспроизводил и предварял реальность? Может быть, она предупреждала о чем-то? Может быть, хотела, чтобы он вовремя отступился? Может быть, исследовала пределы человеческого убожества? Или просто изучала случайно подвернувшуюся живую игрушку, разобрав ее на части и собрав вновь в соответствии с неким планом, который стал ясен ей, как только она добралась до хранилища объективной информации — до НАСТОЯЩЕГО, — ну а в нем уже содержалось все БУДУЩЕЕ в законсервированном виде? И тогда функция «реанимации» приобретала зловещий смысл…

А пока он видел сон. Долгий-долгий сон. Самый долгий в его жизни. Долгий, скучный, местами приятный или отвратительный, как сама действительность. В этом сне он получил власть, достиг величия, стал объектом поклонения, состарился, сделался инвалидом, изведал горечь предательства, страдал от прогрессирующего слабоумия и испытал окончательное падение.

Но жутким образом в течение многих лет он был еще кем-то. Его размноженная электронным копировщиком душа населяла другие тени — юношей, детей, женщин, зародышей и даже «птенцов» шестипалого. Большая Мама разложила его на гораздо более примитивные, но зато и более цельные личности — изгоя, тирана, прирожденной шлюхи, обреченной на физическую чистоту, храброго, умелого и бескомпромиссного блюстителя веры, девственницы, вынашивающей мутанта.

А затем Реаниматор затеял новый эксперимент: изгой вдруг дорвался до запретных плодов; тиран потерял все; шлюха уподобилась мадонне, блюститель веры превратился в истребителя патриархов, а беременная — в любящую мать, готовую отдать жизнь за свое дитя…

Священник получил урок, которого так и не усвоил. Он был другом, любовником и врагом самого себя. Он имел шанс спастись; он мог постичь взаимосвязь всех и всего на свете, приобрести опыт потустороннего единства и понять, как сверхсущество терзает, поедает, убивает и возрождает из пепла и хаоса распада собственный, личный, неделимый и вечный сонм потерянных образов, пересыпая кусочки плоти, будто кубики в дурацком конструкторе, запас которых никогда не кончается.

Да и было ли то сном? Нет — скорее последним, самым совершенным шедевром Большой Мамы. Ее нечеловечески сложный мозг (или что там у нее было) сделал абсолютно точный прогноз. Прогноз учитывал все — не только последовательность и логику событий, но даже эмоции еще не родившихся людей. Кое-какие сведения она, без сомнения, извлекла из мозга самого священника. Однако гораздо более полную информацию поставляли ее чудовищные посланцы («Тупица! Только по частям!»), продолжавшие отлавливать и препарировать многострадальные «белковые организмы».