Все на свете здания объединяет одно: они возводятся для борьбы со стихиями и законом всемирного тяготения, зловредно норовящим снивелировать земную поверхность. Всех их роднит наличие фундамента, стен и крыши, в подавляющем большинстве их перекрытия прободены всевозможными трубами, шахтами лифтов, вентиляционными колодцами и электрическими кабелями, одетыми в черную глянцевую изоляцию специально, кажется, для того, чтобы сильнее походить на дохлых гадюк. Скажи «здание» — и воображение обязательно нарисует тебе некую обобщенную конструкцию вполне определенного назначения — терпеть внутри себя людей, поощряя их к менее сиюминутной деятельности, нежели защита от холода и осадков. Смысл у зданий один — но какая разная судьба! Одно стоит тысячу лет, другое попадает под бомбу, идет на снос по ветхости, уничтожается стихийным бедствием, а то и просто разваливается без всякой видимой причины. Черт ли угадает, какую постройку что ждет? И дровяной сарай, скособоченный от рождения и подпертый бревном, может пережить помпезный дворец — уж кому как повезет.

Комплексу зданий на площади Согласия, бывшей Лубянке, названной так, очевидно, за большую народную любовь к размещенному здесь учреждению, бесспорно, повезло. Со времен Сандры Рамирес главное здание Департамента федеральной безопасности Славянской Федерации не претерпело никаких серьезных перестроек, по крайней мере внешне. Разве что гранитный цоколь украсился табличками, предупреждающими пешеходов о слегка повышенном радиационном фоне, характерном для данных гранитов, и намекавшими на то, что подолгу торчать здесь не след. Но кому придет в голову праздно слоняться вокруг этого здания?

Ольга решительно вошла в назначенный ей подъезд. Тяжелая, как могильная плита, дверь весомо захлопнулась за спиной. Так, куда теперь?..

Пропуск на нее был заказан. И уже через три минуты она входила в дверь, украшенную только номером. Дама средних лет с еще явственными следами холодной красоты, но уже начавшая увядать, подняла голову от настольного терминала. Первым делом Ольга отметила громадные темные круги под глазами на холеном когда-то лице. Затем разглядела сеть морщинок — видимо, недавних. Да, как видно, работе этой дамы не позавидуешь…

— Вострецова Ольга Алиновна?

— Так точно, мэм.

— Меня зовут Евгения Зинаидовна Фаустова, я полковник эф-бэ. У нас есть к тебе несколько вопросов. Садись.

Прямо перед столом, блестя белой эмалью, торчал, как бледная поганка, одноногий металлический табурет, намертво привинченный к полу; сбоку распахивало кожаные объятия уютное мягкое кресло. Куда именно сесть, Фаустова не подсказала. Сейчас же Ольге пришло в голову, что, возможно, выбор клиентом места рассматривается здесь как деталь психологического портрета. «Виновна или нет» — так вопрос, по-видимому, не стоит. «Робеет или нет» — куда ближе к истине.

Ольга выбрала кресло.

Действительно мягкое, расслабляющее. Тем хуже. Но выбрать табурет — значит сразу признаться: заранее настроена на бой, напряжена, комфорт неуместен. И тем самым вскрыть свою слабину. Плюхнулась в кресло — либо наивная дура, либо, напротив, объект, достойный внимания.

Мимолетная поощрительная улыбка хозяйки кабинета показала Ольге, что она недалека от истины.

Допрос — с какой стати? Беседа — это пожалуйста. Вот она я, спрашивайте, но знайте, что содержание разговора я буду вынуждена сообщить своему начальству. Надеюсь, вы видите, что на мне полицейская форма? Это намек. Если хотите — вызов. Последней, кому удалось на время добиться терпимых отношений между ДФБ и Министерством порядка, была Анастасия Шмалько. Дела давно минувших дней.

— Слушаю, мэм.

— Видела вчера твое выступление, — начала Евгения Зинаидовна. — Совсем неплохо, даже хорошо. Кофе выпьешь?

— Нет, мэм, спасибо.

— Как хочешь. Давно выступаешь за мытищинский отряд?

— Третий год в команде, мэм. Но раньше, как правило, была запасной.

— И сразу такой успех, — поддакнула Евгения Зинаидовна. — Опередила Верхогляд и чуть-чуть не достала Шлейхер. Отчего, как ты думаешь? Везение?

— Было и везение, мэм, — откровенно ответила Ольга. — Да вы же сами, наверное, видели, как я едва не сорвалась на «скакалке». Быть бы мне в хвосте десятки, если бы сорвалась…

— Что все же отнюдь не так плохо, верно?

— Верно, мэм.

— Есть свое кредо?

— Конечно. Я борюсь с Вязким миром, а не с соперницами.

— Любопытно… А если соперницы борются именно с тобой?

— Их право. И, по-моему, их проблемы, мэм. В Вязком мире есть только Вязкий мир, там нет никаких соперниц. Я о них забываю, они мне неинтересны.

— Почему? Аутотренинг?

— Нет. Так было со мной всегда. Зачем усложнять? Телепортация — это единоборство только с Вязким миром. Как мне может помочь или помешать кто-то посторонний?

— Понятно. Ты не командный игрок, верно?

— Э-э… В каком смысле, мэм?

— В широком.

Ольга чуть помедлила с ответом. Вопросы хозяйки кабинета вызывали недоумение.

— В спорте — нет, наверное. А на службе… Мне трудно судить. Во всяком случае, взысканий за плохую работу в группе у меня пока не было. Я думаю, с этим вопросом лучше всего обратиться к моему непосредственному начальству.

— То есть будем считать так: в группе ты работать можешь, если надо. Поставлю вопрос иначе: тебя никогда не привлекали игровые виды спорта? Футбол, волейбол, водное поло?

— Никогда.

— Значит, только сама? Одна на одну против чего-то, что сильнее тебя, так?

— М-м… Я только стараюсь увеличить время, когда сильнее я, вот и все. Нельзя победить Вязкий мир, можно лишь использовать его.

— Надо ли это понимать так, что ты не ставила перед собой цель занять призовое место?

— Не знаю… Нет, я обрадовалась серебру, мэм. Точно, обрадовалась. А цель… Я хотела выступить как можно лучше, вот и все.

— Что ж, похвально, — кивнула Евгения Зинаидовна. — Самолюбие, но не тщеславие. Такой человек, как правило, надежнее и ответственнее, но и хлопот с ним полон рот. Однако при правильном руководстве те, кто, подобно тебе, обладает этим ценнейшим даром в сочетании с умом, хваткой и преданностью делу, могут рассчитывать на быстрый служебный рост. Ты ведь хочешь доказать, что чего-то стоишь, прежде всего себе самой, а не другим, не так ли?

— Не знаю, мэм. Может быть. Я не думала об этом.

— А ты подумай.

Секунду или две Ольга размышляла: чего же все-таки здесь от нее хотят? Ответ не пришел, а недоумение осталось. С кем играет эта кошка — с мышкой? Очень возможно, что она так и думает. Э нет, меня так просто не схарчишь, и она это уже поняла. Зачем тогда игра? Почему нельзя просто и ясно изложить, что нужно Департаменту от Ольги Вострецовой?

Стукачество? Это, пожалуй, самое вероятное, хотя нет никакой надобности вызывать человека в это здание ради вербовки. А «кошка» — то выглядит скверно, сразу видно, что недосыпает… Хочется ли ей играть это еще вопрос. А контрвопрос звучит так: умеет ли она иначе?

— Думаю, что вы правы, мэм. — Ольга вежливо наклонила голову и сейчас же вздернула подбородок. Может, нахамить? Чего, в самом деле, в душу лезут?

Нет, успеется. Сначала надо послушать. А чтобы что-то услышать, приходилось самой отвечать на непонятно зачем задаваемые вопросы о спорте, о семье, об учебе, о планах на будущее, как ближайшее, так и отдаленное… Ольга все меньше понимала, чего же здесь от нее хотят. Намереваются как-то использовать — это бесспорно. Но этот официальный вызов… Хотят перетащить к себе, что ли? Чего ради?

Так и оказалось.

— Как бы ты посмотрела на то, чтобы перейти на оперативную работу к нам в Департамент?

Ольгу словно огрели мешком из-за угла. Оперативная работа! Не нудное патрулирование улиц, не воспитательная канитель с «трудным» контингентом, не разбор визгливых бытовых склок, не развоз по специальным клиникам пьяных и обкурившихся обалдуек, не каждодневные малопродуктивные попытки привить правильные рефлексы упрямым и тупоумным эксменам, не многочасовая скука в оцеплении, наконец! Ну и, разумеется, не спокойная судейская должность с верным куском хлеба на старость, предел маминых мечтаний. Это все не для нее.

Долой будни и мелочевку! Долой придирки к выправке, нагоняи за превышение власти, кляузы «безвинно пострадавших от произвола», оправдательные рапорты, прокурорские проверки, ядовитые нотации Сциллы Харибдовны, чтоб она была здорова! Долой родное отделение, облупленные стены «обезьянника», унылые кабинеты и комнату психологической разгрузки, где на недавно обновленном лозунге «Пользуйся только своим сексатором!» кто-то опять приписал вверху: «Непрерывно». Наконец-то предложена настоящая работа: выслеживание опасных преступников, молниеносные операции по задержанию, решаемые на ходу хитрые головоломки, опьянение риском, быть может, работа, связанная с проникновением в подрывные организации изуверские секты…

Одно мгновение Ольгой владел восторг, и Евгения Зинаидовна не могла его не заметить.

— Если надо, могу дать тебе время подумать. Но и очень долго. Скажем, до завтра. Годится?

— Прошу прощения, мэм… — Ольга почувствовала что ее голос внезапно сел. — Я могу дать ответ прям; сейчас. К сожалению… к сожалению, я вынуждена от казаться.

Тонкие брови Евгении Зинаидовны удивленно поднялись, изломившись домиком, морщинки на лбу обозначились резче.

— А мне говорили, что ты имеешь склонность как раз к оперативной работе… Выходит, это не так?

— Это так, мэм. — Ольга кашлянула, голос стал лучше. — Но я не могу.

— Почему?

— Меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там, если бы я приняла ваше предложение, мэм, — объяснила Ольга, не вдруг сообразив, что ответила цитатой. Тьфу. А кто виноват? Мама с ее надоевшим «гармоничным развитием личности ребенка» и тщательно подобранными дообновленческими книгами!

— Что ж, это уважительная причина, — молвила Евгения Зинаидовна. — То есть я хочу сказать, что она была бы уважительной, если бы наши ведомства не занимались по большому счету одним общим делом. Скажу более: сложившаяся к настоящему моменту обстановка столь критична, что малейшую попытку защиты узковедомственных интересов мы будем вынуждены карать беспощадно. Скажу еще более: есть самые серьезные основания полагать, что не сегодня-завтра наши ведомства будут слиты в единую мощную и мобильную структуру, где ведущую роль предстоит играть кадрам Департамента. Соответствующее решение будет проведено через Ассамблею со дня на день…

А вот это уже точно было как мешком по голове, причем пыльным. Если госпожа полковник не лгала, а она, по-видимому, не лгала, случилось что-то из ряда вон, и даже не просто из ряда вон, а какой-то катаклизм мирового значения. Что у них там в Ассамблее — вулкан Кракатау проснулся? Или все разом впали в слабоумие? Уму ведь непостижимо…

Евгения Зинаидовна дружелюбно улыбнулась:

— Видишь, я не боюсь заранее говорить тебе о предстоящих преобразованиях. Я не верю, не убеждена — все это не те слова, — я просто знаю, что так и будет. Какой же тебе смысл оставаться в кадрах сугубо подчиненного подразделения, вдали от настоящих дел, так сказать, ехать на прицепе, а? Подумай. У нас ты принесешь больше пользы. Само собой разумеется, твоя работа будет по достоинству оценена. Такой шанс выпадает людям нечасто, уж ты мне поверь. Что ты скажешь о производстве в следующий чин и солидной прибавке к окладу? Это можно будет устроить уже в ближайшие дни, так сказать, авансом…

— Не люблю брать авансы, — Ольга покачала головой, — особенно когда не знаю сути дела. Прошу извинить меня.

— Суть дела… — Поморщившись, Евгения Зинаидовна побарабанила пальцами по крышке стола. — Суть дела можно выразить одним словом: скверно. Или двумя: крайне скверно. Везде, всюду. Очень серьезное положение. Ты ведь не дурочка и должна сама понимать: с бухты-барахты объединять Департамент федеральной безопасности и Министерство порядка никто не станет. Выводы делай сама. Более подробной информацией пока могут располагать только наши сотрудницы… Пауза вышла весьма многозначительной.

— Жаль, что я не ваша сотрудница, мэм, — вздохнула Ольга. — Я могу идти?

— Еще нет. Если ты отказываешься у нас работать или еще не приняла решение, это дело твое. Во всяком случае оставляю тебе время до завтра — подумать. Предложение пока остается в силе. А сейчас я прошу тебя ответить на несколько частных вопросов… не напрягайся так, они не связаны с твоей профессией. Ты родилась в сто пятьдесят четвертом году, верно?

— Да, мэм.

— В августе сто шестьдесят третьего ты с мамой отдыхала у родственников в поселке Благостном близ Камышина. В конце того же месяца, уже в Москве, ты была помещена в детскую инфекционную больницу номер три. Что с тобой случилось?

— Краснуха, мэм. Я помню, как это было. Продержали три недели в больнице и все время что-то кололи, я ни сесть, ни лечь нормально не могла… Потом выпустили.

— Только краснуха? Тебе не говорили, что у тебя развился постинфекционный энцефалит? Нет? К счастью, он не оставил никаких последствий. Но меня интересует другое: недели примерно за две до твоей госпитализации у тебя начались обмороки, один раз к тебе даже вызывали врача. Если не ошибаюсь, из-за этих обмороков твоя мама благоразумно решила прервать отдых раньше намеченной даты, не так ли?.. С тобой Все в порядке? Быть может, воды? Чаю? Кофе?..

— Не надо, мэм, — сказала Ольга. Ее колотило. — Я в порядке.

— Тогда продолжим. Насколько можно судить по медицинским документам, касающимся твоего детства, до того случая ты никогда не страдала внезапными обмороками и не имела к этому никакой склонности. Известно, что обмороки у здоровых детей случаются, как правило, в результате перенесенной психической травмы. Плюс ослабленный иммунитет, это как правило. Очень возможно, что твоя краснуха и твои обмороки были следствием одного и того же события, которое… Тебе плохо?

— Н-нет, мэм…

— На, выпей воды. Так вот, нас интересует… извини, что я касаюсь данной темы, я понимаю, как тебе тяжело, но нас интересует то, что в августе сто шестьдесят третьего года столь сильно напугало тебя, девятилетнюю. — Евгения Зинаидовна понизила голос, глядела сочувственно, уместно вздыхала. — Поверь, нас интересует только это. Если тебе тяжело вспоминать, у нас есть специальные щадящие методы…

Зубы Ольги стучали о стакан.

— Что ты скажешь о беседе под гипнозом? Так тебе будет гораздо легче. Единственное, что требуется, — твое согласие. Надеюсь, ты не подозреваешь меня в попытке выудить у тебя служебную информацию?

— Н-нет, мэм…

Надо было собраться. Надо было как следует разозлиться на себя, и Ольга начала злиться. Поставила стакан на стол, умудрившись не расплескать остатки воды. Эй, туловище, чего одеревенело? А вы, руки? А ну, прекратить дрожать! А вы, зубы, можете пока поскрипеть немного, это я вам разрешаю, а стучать — нет! Соберись, рохля, на тебя смотрят. Грудь колесом, хвост пистолетом. Во-от таким! Кремневым, седельным.

— Гипноз не нужен, мэм, — сумела сказать Ольга и решительно помотала головой. — Я готова рассказать.

— Так что же тебя напугало?

— Близ того места, мэм, был подготовительный интернат для эксменов. В перелеске возле его забора я собирала грибы… мама иногда отпускала меня одну. Однажды мне показалось… м-м… показалось, что один эксмен-подросток телепортировал сквозь ограду. — Ольгу чуть было вновь не начало трясти, но она справилась. — Я убежала. Все это звучит нелепо, я понимаю. Наверное, мне просто напекло голову, вот и померещилась такая жуть. А может, кто-то из поселковых девчонок просто-напросто устроил глупую шутку. Переодеться и подгримироваться ведь нетрудно…

— Разумные гипотезы, — улыбнулась Евгения Зинаидовна. — Ну и на какой из них ты остановила свой выбор?

То ли улыбка подействовала, то ли дружеский тон, но Ольга почувствовала себя увереннее.

— Затрудняюсь ответить, мэм. Ведь это было так давно. Страх свой помню, это точно. Какой-то совершенно дикий страх. Ведь я видела… то есть мне показалось, будто я видела то, чего никак не может быть. Ну примерно как если бы вдруг ожил древний динозавр, сам собой выкопался из земли и погнался за мной. Я прибежала домой и спряталась в шкаф. А потом начались эти обмороки… Обе гипотезы хороши, мэм. Они хоть что-то объясняют. Ведь не могло же на самом деле быть телепортирующего эксмена, уж это-то ясно…

Но вместо подтверждения данного бесспорного тезиса Ольга услышала:

— Он был старше тебя?

— Простите, кто, мэм?

— Тот, кого ты увидела. Наяву или только в своем воображении — сейчас это не слишком важно.

— Кажется, старше, мэм. Более рослый, это точно.

— Когда ты заметила его, он был за оградой?

— Я не знаю, он это был или она, — заартачилась Ольга.

— Он — это объект, — пояснила Евгения Зинаидовна. — Слово мужского рода. Никаких половых признаков я в нем не подразумеваю и ни на чем тебя не ловлю. Успокойся и соберись. Итак, в первый момент объект находился за оградой?

— Да, мэм.

— Ты слышала хлопок воздуха при телепортации?

— Да, мэм.

— А какие грибы ты собирала — помнишь?

— М-м… пожалуй, не вспомню, какие в тот раз, мэм. Тем более что корзинку я потеряла. Но в тот год было много белых, лисичек и поддубней, это я помню.

— Отлично. Теперь постарайся припомнить, во что ты была одета.

— Наверное, в легкое платье и сандалии, мэм. Лето было с ливнями, но теплое. Как раз в сто шестьдесят третьем был рекордный урожай, потом еще в сводках много лет подряд все сравнивали с тем годом… Я потому и запомнила.

— У тебя хорошая память, — констатировала Евгения Зинаидовна. — Ну что ж, ты нам помогла, благодарю. А о моем предложении все-таки подумай. Ты сейчас к себе в Мытищи?

— Да, мэм. Разрешите идти?

— Счастливого пути. Советую сегодня не задерживаться в центре, поезжай домой сразу, лучше подземкой. Давай отмечу пропуск.

Как в стародавние времена, а может, и как в новые времена, но обязательно в аномальном месте, где то и дело невзначай всплывают реликты ушедших эпох и никто не удивляется этому, здесь сохранился ритуал проставлять начальственные автографы на бумажках с печатями. Как будто трудно было поставить нормальную систему и не черкать стилом по бумаге, а попросту послать с монитора команду папиллятору на выходном контроле… Оно, конечно, все гениальное просто, но все простое — гениально ли?

Удивление Ольги длилось лишь мгновение. Ошарашенного человека трудно удивить всерьез.

Конечно, надо было просто уйти. Но, великолепно чувствуя, что сейчас ее непременно поставят на место Ольга все же не сумела удержаться от вопроса:

— Простите мою назойливость, мэм… Могу ли я спросить, как вы узнали о… о том давнем случае?

Реплика Евгении Зинаидовны была преисполнена иронии:

— Спросить ты можешь, почему бы нет. Жаль, что на этот и некоторые другие вопросы я могла бы ответить только нашей сотруднице. Всего доброго.

Разумеется, ее поставили на место. Не грубым окриком — и на том спасибо.