9
— На, Бобик, нюхай! На. На. Апорт!
Взмах руки — и нож-пила летит. Заодно я упражняюсь в метании на точность: корабль, мой хозяин, всякий раз выращивает на дальней стенке мишень, по фактуре напоминающую пенопласт. То здесь, то там, но всегда недалеко от пола, чтобы Двускелетный мог дотянуться жвалами. Свои короткие лапы он использует только для перемещения. Вон как шустрит, рысак. Похоже, его сородичи давно забыли, что такое ручной труд. Но что такое игра, они еще помнят, и живые корабли строят свою тактику рекультивации угасшего разума Двускелетных именно на этой их способности.
Что ж, все дети обучаются, играя. Сначала агукающему младенцу дают погремушку, затем к его услугам кубики и куклы, игрушечные домики, жужжащие заводные механизмы, прятки-салочки, «Море волнуется», казаки-разбойники и дочки-матери. Но то у людей. Здесь, судя по всему, никаких кубиков и детских конструкторов не было и в помине — как видно, поднаторевшие в инопланетной сурдопедагогике «няньки» не сочли нужным развивать конечности подопечных, а заодно и соответствующие отделы их мозгов. Здесь сразу перешли к игре в пограничники на вольном вакууме. Не лезь к нам, не то получишь, бяка! Непонятно, кого же «няньки» мечтают вырастить из панцирных дебилов. Равных себе? Ой, не смешите. Вояк? Да на что им вояки, когда каждая «нянька» сама в силах растрепать эскадру? Что же получается: эта игра лишь одно из многих развивающих упражнений, а до чего-то более сложного еще не дошла очередь?
«Да».
«А я тебя не просил вмешиваться, между прочим!»
«Ты задал вопрос. Я ответил».
— Я задал его не вслух!
С некоторых пор между мной и кораблем установилось соглашение: вопросы, на которые я хочу получить ответ, я произношу голосом, вопросы риторические — мысленно. На мысленные вопросы он отвечать не обязан. Правда, и на изреченные-то вопросы он отвечает далеко не всегда. И как, интересно, я могу ему помешать отвечать, когда я не жду ответа, и вообще делать все, что ему заблагорассудится? Он мой хозяин, а я всего лишь подопечный, причем второй по значимости подопечный, вроде домашней зверушки, а первый — вон рысит с ножом в жвалах.
— Принес, Барбосина? Давай сюда. Ну давай, давай, не упрямься… Что, нет? Ну тогда метай ты…
Двускелетный нелепо вздрыгивается, мотает башкой — и снаряд летит. О, он попал! Нож-пила косо торчит в самом краю мишени, того и гляди вывалится под собственной тяжестью, но все же это попадание. Случайное, конечно…
Ой ли? Двускелетный в полном восторге валится на спину и молотит в воздухе лапами, издавая при этом серию неприятных звуков, от которых у меня мурашки по коже. Вроде как ногтями по тонкой наждачной бумаге пополам с визгом бормашины, только еще хуже. Да он же в полном восторге! Он метнул нож и попал. Он хотел попасть в мишень. У него долго не получалось как надо, но все-таки он сумел. Вот это игра!
Тоже развивающая, между прочим. Не лапы, так жвалы. А может, чуть-чуть и мозги?
Корабль молчит, но, кажется, он со мной согласен.
Хотелось бы знать, что развиваю в себе я. Умение метать ножи? Ага. При тройной тяжести. Можно подумать, это умение мне позарез необходимо.
— Ну что, хватит на сегодня, Полкаша? Я с тобой совсем забегался. А ты молодец, Тобик, ты умница, тебя скоро можно будет в цирке показывать вместе с дрессированным медведем…
Чешу ему брюхо.
Что ж, сам развлекся и дебила развлек. Умаялся и хоть ненадолго забыл о препоганых своих мыслях. Сколько на сегодняшний день осталось существовать человечеству — уже двадцать шесть суток, да? Или все еще двадцать семь?
— Несколько больше, — снова встревает корабль. — Матожидание порядка двух тысяч лет с очень большой дисперсией.
— Что-о? — Я захлебываюсь воплем. Перехватывает дыхание. Я плохо понимаю, что за зверь такой эта дисперсия, ориентируясь в основном на двухтысячелетний срок. — Повтори! Почему?
И громом фанфар звучат в моих ушах скучные слова, воспроизведенные какой-то из живых стен живых «внутренних покоев» живого корабля. И тон-то их самый обыденный:
— Общее решение принято. Твоя цивилизация просуществует отпущенный ей природой срок.
— Вы… вы отказываетесь от вмешательства в нашу судьбу? — не могу я удержаться от уточняющего вопроса.
— Ни в коем случае. Вмешательство будет продолжено, изменена лишь его форма. Вы приняты в игру.
Что-то я нынче туго соображаю…
— Кто это «мы»? Все человечество, что ли?
Только что я был вне себя от счастья. Теперь мне представляется жуткое видение: рассеянные по Вселенной десять миллиардов живых кораблей, и в каждом из них — человек и Двускелетный, играющие в ножички. Или, допустим, в салочки, а если корабль обеспечит соответствующую топографию внутренних помещений, то и в прятки. Наверняка окажется, что для нас все Двускелетные будут похожи друг на друга как две капли воды, а вот люди будут разные: настоящие… то есть женщины, мужчины, привыкшие к слову «эксмен», старики, дети… При тройной силе тяжести, между прочим! Да что тяжесть, не в тяжести дело и не в том, что возиться с дебильной черепахой унизительно даже для эксмена, а то жутко, что история человечества на этом и прекратит свое течение…
Хотя… сколько их? Может, не десять миллиардов особей, а гораздо меньше, в разы меньше? Хорошо бы это было так. И будем надеяться, что для забавы одного Двускелетного хватит одного человека.
Выкуп людьми? Что ж, если не будет иного выхода, мы дадим отступные. Человечество откупится — эксменами, конечно. Для них это тоже благо: лучше уж развлекаться детскими забавами, метать в цель всякую дрянь, играть в бирюльки, нежели аннигилировать…
Нет, не совсем так. Легко и просто умирать на виду, со всеми, и если уж погибнет человечество, нет смысла длить свои дни, зато если одному умирать, а другому жить и решаешь не ты, тут уж в обреченном просыпается такое чувство справедливости, что дальше некуда, и обреченный издает полный негодующего отчаяния крик: «Почему я?!» А почему не ты, собственно? Почему другой? Нет, заточение в живом корабле на пару с дебильной черепахой — палка о двух концах. Если человечество погибнет, а ты останешься жить хотя бы так — это одно, а если тебя запрут здесь, в то время как с большинством народонаселения ничего особенного не случится, — это совсем другой коленкор…
— Нам нет нужды привлекать к игре других особей твоего вида, — равнодушно сообщает корабль.
— Достаточно меня одного, так? — Вспышка мимолетной радости сразу гаснет во мне, и я прячу горькую усмешку. — А как же другие… подопечные? Ты меня делением, что ли, размножать собираешься?
Много-много малюсеньких Тимов Гаевых… Чтобы хватило на всех, и каждый Гаев ростом с бациллу.
Мощный сейсмический толчок при тройной тяжести — это слишком. Хорошо, что я сижу, а не стою, и все равно меня валит навзничь. Неужели корабль просто-напросто содрогнулся от смеха, сосканировав представившуюся мне картину?
— Ты не толкайся, ты ответь толком, — сержусь я. — Значит, Землю вы оставляете в покое, я правильно понял? Как насчет лунных баз и Марса? Тоже в покое? Заметано. Чур не переигрывать! Теперь говори, что там насчет меня…
Двускелетный устал ждать, когда же я снова почешу ему брюхо. Он недовольно переворачивается на живот и, пытаясь побудить к ласке, толкает меня башкой, затем легонько пробует мою ногу на зуб… то есть на жвалу… то есть тьфу, жвалы бывают только во множественном числе… Жвалы, они же мандибулы. Ученье — свет.
Больно, между прочим! Куснет всерьез — быть мне без ноги. Но он пока что играет.
— Сгинь! Фу, Тузик!.. Так как ты поступишь со мной?
Ответа я не слышу — я вижу его, но не сразу догадываюсь, что это и есть ответ. Позади азартно копошащегося Двускелетного «пол» моего узилища внезапно вздувается горбом, вскочивший на ровном месте волдырь стремительно растет вверх, оборачиваясь сталагмитом — сначала ровным, как тумба или пень, затем каким-то корявым, и неспроста…
Когда «пень» достигает моего роста, я уже различаю в нем намек на руки, ноги и голову. Все это формируется не дольше минуты — и вот уже позади Двускелетного стоит с ухмылочкой на лице мой точный двойник. Ухмылка — противная.
— Чего вылупился? — это он мне.
Корабль молчит. Ждет, когда мы разберемся между собой. Двускелетный поворачивается на голос и в обалдении замирает, раззявив жвалы. Это как? Это почему? Уж что-что, а считать до двух он умеет.
— Удивлен? — спрашивает мой двойник. — Не дрейфь, тебе свезло, ты отсюда изгоняешься. Скатертью дорога. А мне еще больше свезло, я остаюсь. Ты, случайно, не в претензии?
— Почему это я должен быть в претензии? — осведомляюсь я, не без труда справившись с непослушным языком. Еле ворочается, сволочь.
— А ты и не понял? — У моего двойника отличное настроение. — Да ведь это я остаюсь тут, я, а не ты! Что, опять не понял? Ну и туп же ты, братец! Ведь это ты назад летишь, а не я! А кто ты там? Эксмен! Но ты не бойся, тебя в рабы не запишут, ведь ты же у нас телепортирующий, то есть опасный, потрясатель основ, так сказать, а значит, тебя допросят и скоренько шлепнут. Думаешь, извернешься как-нибудь? Вряд ли, но допустим. Ну и проживешь ты там обыкновенную короткую жизнёнку, лет сорок каких-нибудь, ну пятьдесят, если очень повезет… Всего-то навсего!
— А ты?
— Сравнил! Я проживу как минимум вдесятеро, и проживу интересно, не то что ты. Кого хозяин оставляет в симбионтах? Меня, а не тебя. О ком он будет заботиться? Обо мне же. Кто первым из людей достигнет звезд? Я, а не ты. Э, да что с тобой разговаривать, дубина ты, прости на грубом слове, счастья своего не понимаешь, удачи своей…
— Взаимно, — бормочу я. — Оставайся, я не против…
— Да кто ж тебя спрашивает, против ты или нет? — Двойник жизнерадостно хохочет. — Думаешь, хозяин способен нас перепутать? Не надейся. Вали в свою капсулу — и адью! Привет там на Земле передавай, сам сообразишь кому… Эй, Бобик! На! На! Апорт!
Нож у него свой. Взмах — попадание точно в середину мишени. Так метко у меня никогда не получалось.
Стало быть, это не совсем я. Улучшенная, выходит, модель. Гаев — бис. Товарищ для игр.
Дробно топоча, Двускелетный устремляется к мишени.
— Погоди… В какую еще капе… о какой капсуле речь?
— Чего? Да в твою же, в твою. Хозяин ее сразу после той большой драки подобрал и поглотил, попутно проанализировав, у него это запросто. Он космическую пыль и метеориты перерабатывает только так, что ему капсула? А сейчас он растит ее заново… да она уже, наверное, выросла! Во, гля!
Часть стены становится прозрачной, и я вижу, как совсем рядом, в двух шагах от чужака висит в пустоте, никуда не дрейфуя, моя капсула… та самая! Конечно, без ракет, которые я выпустил в бою. Уверен: чужак и не думает осторожничать — просто он анализировал капсулу уже без них.
Моя, моя капсула!..
И слезы наворачиваются на глаза. Давно, очень давно я не плакал. Ругался, рычал, зверел, пытался драться, впадал в тупое отчаяние, задумывал и откладывал самоубийство — все это было, но только не слезы. Не знаю, в чем причина. Неужто в том, что для мужчины неприлично показывать слезы врагу?
Да, но какой я мужчина? Эксмен, илот, служебная овчарка, натренированная хватать и рвать в клочья, вот я кто. Вот кого из меня делали. Выходит, не доделали?
Поспешный вывод. Наверное, все дело в том, что корабль мне больше не враг, наедине с ним можно немного расслабиться…
Именно наедине. Я не беру в расчет моего двойника — он не я, а всего лишь мое отражение в кривом зеркале. Его породу выводили совсем другое кинологи.
Он ведь считает, что он один такой, тогда как каждый корабль-нянька, имеющий в своей утробе Двускелетного, уже наверняка вырастил в себе мое исправленное подобие. Их много. Много-много чуть-чуть подправленных Тимофеев Гаевых, вдумчивых контактеров, бесстрашных исследователей просторов Вселенной, и каждый, наверное, полагает себя единственным и неповторимым. Сказать ему об этом, что ли? А — ну его, к шуту! Чего доброго, еще затоскует от своей неуникальности, задумается о ненужном, и кораблю придется скушать его, чтобы вырастить взамен нового меня, исправленного и еще раз подкорректированного…
Дурачок он, мой двойник, пусть таким и останется. Пусть он считает дурачком меня, пусть сохранит жизнерадостность, никогда не догадавшись о том, что для корабля он всего-навсего партнер подопечного по игре и сам элемент игры, забавная живая игрушка вроде комнатной болонки. Пусть он живет долго-долго, то и дело радуясь по-жеребячьи, и будет по-своему счастлив. Как наркоман, который всегда при дозе. Как слепая рыба в подземном озере, не ведающая, что где-то над каменной толщей есть дневной свет.
— Жаль мне тебя, парень, — говорит двойник. — Давай, что ли, прощаться?
— Давай, — соглашаюсь я. — Счастливо оставаться.
Он кивает с иронией: мол, без тебя знаю, кому из нас двоих привалило счастье. Ну и улыбка… Не знаю, чего мне сейчас больше хочется: пожалеть беднягу или врезать ему хук правой, чтобы не лыбился.
Ни то, ни другое. Я просто жму ему руку. Встретились — разошлись. Живи как умеешь и не вспоминай обо мне, ладно?
Очень ему надо. Других дел у него нет, что ли, кроме как вспоминать о неудачнике, безусловно виновном в своих неудачах и по этой причине не заслуживающем даже деланого сожаления?
Прощай.
Прощай, не-я.
Счастливо оставаться и тебе, бывший мой хозяин, пресытившийся могуществом. Лети, ищи смысл своего существования, цепляйся, как утопающий, за всякую соломинку, завидуй тем, кто молод и не задает себе вопросов о смысле дыхания, а просто дышит… Слышишь меня?
Он не отвечает.
Что ж, не рискну настаивать. Прощай и ты, Двускелетный, слабоумная черепаха с тяжелой планеты, мне с тобой больше не играть. Живи как-нибудь. Может, со временем ты и впрямь обретешь утраченный некогда разум? Дерзай, я не против.
Как глупая синица в стекло, я тычусь носом в прозрачную стенку. Двойник хихикает. Ага, мне намекают, что посадки под белы рученьки не ожидается — телепортируй сам, выматывайся через Вязкий мир, невелика шишка. А может, корабль не желает изгонять меня силой, оставляя мне какую-никакую свободу выбора?
Если да, то я ею воспользуюсь.
Направление, расстояние…
Как легко в Вязком мире! Как потрясающе легко после трех g, когда ходишь будто в свинцовом скафандре да еще таскаешь кого-то на плечах! Жаль, в лиловой мгле нельзя дышать, иначе бы я обосновался в ней надолго… Стоп, а не дурак ли я? Еще два шага, и мне станет совсем легко, ведь в капсуле невесомость! Да здравствует косность земной науки, еще не додумавшейся до управления гравитацией!..
Вынырнуть с первого раза не получается. Ничего удивительного: габариты рубки рассчитаны на человека, а не на слона. Сейчас я соображу, куда надо сместиться и как скрючиться, чтобы точно вписаться во внутреннюю полость, не «наложившись» на какой-нибудь прибор или элемент конструкции. Кажется, так… Нет, не выходит. А так?
Тоже нет. Лиловый клейстер поймал меня, как муху. Держит. Не вырваться. А вот так? Опять мимо. Первоматерь моя Люси, а ведь я и вправду глуп: забыл в живом корабле скафандр-эластик с недоизрасходованным кислородным баллончиком… Вернуться, что ли?
Почему-то мне очень не хочется возвращаться. Даже на одну минуту. Тюрьма есть тюрьма, а я еще не освобожден окончательно — хозяин ведь может и передумать.
Лишь с девятой попытки я попадаю в рубку — и дышу! Блаженство пополам с мукой, эйфория, опьянение! Так дышит кашалот, всплывший с километровой глубины, полной мрака, холода и морских чудищ, но не воздуха. Так дышит неудавшийся висельник, рвущий с шеи оборвавшуюся веревку.
Хорошо, что воздух в рубке есть вообще! Похоже, чужак восстановил мою капсулу именно в том виде, в каком подобрал ее. Светятся индикаторы, работают все экраны внешнего наблюдения, кроме переднего, сожженного ядерной вспышкой. Сейчас чужак должен быть на левом экране…
Его нет. Там чернота, там мертво, немигающе светят холодные звезды, неровной полосой тянется река Млечного Пути, и я точно знаю, что чужак не закрыл обзор. Нет его и на других экранах. Ссадив меня, живой корабль просто исчез, не заботясь о дальнейшей судьбе бывшего подопечного. Что ему до меня? За сошедшего на остановке пассажира водитель ответственности не несет.
Хорош бы я был, если бы вздумал вернуться!
Короткий озноб. Настоящего страха еще нет, он придет потом, и скорее всего во сне. Что ж, покричим от кошмаров, плевать. Это небольшая плата за жизнь и свободу. Ничего не пугаются только мертвые да коматозники.
Топливо?
Ползаправки. Кислород? Кислорода еще много, суток на пятнадцать. Воды полно, система регенерации работает, зато пищи всего два дневных рациона — обычный НЗ. Плюс тонизирующие таблетки. Ладно, с голоду не подохну, а вот успею ли за пятнадцать суток добраться до лунной базы — вопрос.
Система навигации работает по очень простому принципу: по наводке на две опорные звезды и Солнце бортовой компьютер вычисляет положение капсулы в пространстве, определяет текущие координаты пункта назначения (для планет, крупных спутников и нескольких астероидов их не надо даже вычислять — параметры орбит «зашиты» в памяти) и предлагает на выбор несколько расчетных траекторий полета, особо выделяя среди них кратчайший, оптимальный по расходу топлива и даже оптимальный по комфорту.
Можно пытаться оптимизировать траекторию по двум или даже трем параметрам. Находясь во внутренних областях Солнечной системы, можно повысить точность исходных данных, избрав в качестве основной «опоры» не Солнце, а одну из планет — если уверен в том, что при помощи слабой оптики можешь отличить Венеру от Юпитера. С далекими звездами проще: компьютер нарисует звездную карту, и только полный идиот спутает Капеллу с Антаресом. Проще не придумаешь. В системе навигации разберется не только пилотесса со стажем, но и наскоро обученный эксмен со среднетехническим образованием, а то и без оного.
Бетельгейзе я нахожу безо всякой карты. Почему это, любопытно знать, греки видели в Орионе звездного охотника? По-моему, он куда больше похож на галстук-бабочку или на бантик для игры с котенком. Впрочем, в Древней Греции, кажется, не было домашних кошек, не говоря уже о галстуках. Но ведь и арабы дали звезде в правом нижнем углу «бантика» имя Ригель, что значит Нога, а значит, тоже видели в контурах созвездия нечто человекоподобное? Выходит, и они не играли с котятами?
Взять, что ли, в качестве второй опорной звезды этот самый Ригель?.. Нет, лучше уж Бегу — для повышения точности рекомендуется брать звезды, разнесенные подальше друг от друга. Бетельгейзе и Вега — то, что надо.
Готово. Теперь Солнце. Все-таки пусть будет Солнце, а попозже я всегда сумею провести коррекцию. Вот он — желто-оранжевый шарик, услужливо затемненный, чтобы у меня не слезились глаза. Кожа лица явственно ощущает идущее от шарика тепло, но это элементарные шутки психологии, на самом деле при данной настройке экран не транслирует мне инфракрасное излучение. Даю увеличение, ищу центр шарика, который только в первом приближении шарик, а на самом деле нечто медузоподобное и геометрического центра не имеет…
Мама дорогая, что же я делаю! Холодный пот — внезапно, по всему телу. Ведь если чужак скрупулезно восстановил мою капсулу в точности в том виде, в котором она находилась на момент захвата, то в бортовом компьютере сбито время! Однажды растворенный в чужаке и вновь возрожденный компьютер свято убежден, что сейчас идет август прошлого года, а не февраль нынешнего…
Проверка — так оно и есть. Из холода меня бросает в жар. Ну и что мне теперь прикажете делать? Какому ослу придет в голову менять текущее время в бортовом компьютере? Оно выставляется по изотопному стандарту времени один раз — и как минимум до следующей профилактики. Это вам не домашний комп, а я вам не программист, чтобы знать, как «перевести стрелки», я всего-навсего пилот!..
Очень хочется пожевать что-нибудь. Это нервы. Надо было попросить моего хозяина завернуть мне какой-нибудь снеди в дорогу… Глотаю слюну. Нет, НЗ надо беречь! Мне две недели зубами щелкать.
Спокойно, спокойно… Представь, что ты на ринге в шоу Мамы Клавы. Представь, что ты в бою, и не теряй головы, иначе проиграешь. В сущности, у тебя только два мало-мальски разумных варианта действий: либо попытаться выставить на бортовом компьютере истинное время, либо прокладывать курс вручную. Первое чревато всеми ошибками, какие только можно сделать, работая наобум, включая потерю жизненно важных данных и прочие фатальные неприятности; второе грозит мне истощением запасов кислорода и топлива задолго до прибытия к цели, следовательно, смерть от удушья. Хорошенькая перспектива…
Третий вариант — ничего не делать — я по понятным причинам не рассматриваю.
Минуточку!.. А почему я должен обязательно «цепляться» за звезды? Да просто потому, что планеты ползут по орбитам. Если я сейчас поймаю, например, Землю, которая находится совсем не в том месте, где, по мнению компьютера, она должна находиться, и скажу компьютеру, что это Земля, поверит ли он мне?
Попытка не пытка. Сейчас я болтаюсь где-то между орбитами Земли и Марса, ближе к первой. В течение нескольких бесконечных минут я ищу в звездной пыли на экранах самую яркую пылинку и для начала едва не путаю Землю с Юпитером, а затем с Венерой. Но вот она — яркая зеленовато-голубая искра с притулившейся рядышком желтой искоркой Луны. Тот, кто проектировал Солнечную систему, сделал очень правильно, снабдив планеты разным количеством крупных спутников, а мелких мне с моей оптикой все равно не разглядеть. Любопытно все же, уцелел ли планетоид по имени Ананке после аннигиляции построек базы?
Но праздное любопытство наказуемо, а потому придержим-ка его до лучших времен. Сбрасываю старые ориентиры. Поймав искорку в перекрестие визира, жму на клавишу и выбираю в меню «Земля». Возмущенный компьютер предлагает мне хорошенько подумать. Да Земля же, Земля! Тычу раз, другой. Принято! Теперь Юпитер. И снова Солнце. Принял? Думаешь, я сошел с ума? Нет, я заставлю тебя поверить, что из нас двоих тронулся умом не я, ты только не зависни от огорчения…
Не знаю, кто программировал мозги моей капсулы, но большое ему спасибо — компьютер принимает задачу. Оптимизация по минимальному времени в пути. Что? Нет решения? Почему?
Не хватит топлива, вот почему. Ладно. Оптимизация по расходу горючего. Сколько-сколько? Двадцать суток? Не годится. Оптимизация по двум параметрам: времени и топливу. Семнадцать суток?! Да ты что, железяка, я же столько не проживу…
Передо мною встает с неотвратимостью та же перспектива смерти от нарастающей гипоксии. Умирать прямо здесь или на подлете к цели — не вижу большой разницы.
А зря. Это я погорячился — разница есть. Близ Земли я дам в эфир позывные, и — чисто теоретически — меня могут подобрать до того, как я задохнусь. Вероятность чего, прямо скажем, маловата, но почему бы не попробовать?
Ох… Вот так всегда: как позарез нужна умная мысль, так она приходит последней. Мне же незачем тормозить близ Земли, уравнивая наши скорости! Отдав все топливо на разгон и коррекцию курса, я достигну нашей планеты за каких-нибудь суток десять и промчусь мимо нее шальным метеоритом, вопя на весь эфир о помощи. Назову себя. Я лазутчик, вернувшийся из вражеского тыла! Тим Гаев нужен как важнейший источник информации. Меня спасут. Пусть попробуют не спасти — Присцилла О’Нил спустит с подчиненных семь шкур за малейшую задержку.
Новые данные для расчета — результат меня удовлетворяет. Приступить к выполнению программы?
Ну конечно. Он еще спрашивает, дурачок.
Десятисекундный обратный отсчет. Пока что с негромким свистом работают движки ориентации, заставляя плыть куда-то звездные поля на экранах обзора. Я устраиваюсь поудобнее — сейчас врубятся маршевые, и меня с силой вожмет в ложемент.
И за секунду до старта не могу удержаться от повторения знаменитого возгласа, приписываемого первому. подопытному эксмену из тех, что полетели в космос чуть позже подопытных собачек и несколько раньше настоящих людей:
— Поехали!..