Юста
— Где он?!
Ворвавшись сюда после яркого солнца, я совершенно ослепла. Полумрак и низкий потолок — как они могут так жить? К нормальным блокам Глобального социума привыкаешь катастрофически быстро. А может, все дело в том, что здесь, на севере, гаугразские жилища лишены флера экзотичности, что этот город — доглобальная пародия на обычные человеческие города…
Женская фигура возникла из мглы мгновенно, словно загрузилась без единого сбоя личностная программа неизвестной специализации. Идентифицировать, то есть знакомиться, — некогда. Я обернулась к девочке:
— Где?!!
— Проходи, — сказала Юстаб. — Вот.
Я шагнула вперед, мимо женщины (его жена?), мимо девушки, — куда теперь? — да неужели можно заблудиться в этом тесном, как шлюзовый блок, доглобальном жилище… Что-то подвернулось под ноги; споткнулась, едва не потеряла равновесия. Щурясь, снова попыталась оглядеться по сторонам: глаза упрямо не желали привыкать к темноте. Никаких кроватей у них, конечно, нет, значит, он лежит прямо на полу, на кошме. Где?!!..
— Откройте же кто-нибудь это… оконницу!!!
Нервно усмехнулась; надо же, раскомандовалась, как в собственном доме. Впрочем, почему бы и нет, если это дом Роба? И какого черта они у себя на Гаугразе, имея в распоряжении так много настоящего солнца, прячутся, отгораживаются от него всеми этими оконницами и пологами? Идиотский менталитет идиотской страны, столетиями неизвестно зачем скрывавшей свою силу, чтобы потом враз оказаться в безвыходном положении. Какого…?!
Неожиданный, неконтролируемый поток раздражения и злости. Нет, наверное, страха. Что я все-таки опоздала. Я уже сто раз могла опоздать.
Снова споткнулась, взмахнула руками, выругалась сквозь зубы. Почему они молчат, не указывают, куда идти? Что там путается под ногами, в конце концов?
И наконец-то разглядела: край кошмы. На которой — да, лежал человек. Почти у моих ног.
Стремительно опустилась на корточки:
— Роб?..
В этот момент одна из них — то ли мать, то ли дочь — все-таки вышла из ступора и распахнула оконные створки. Солнечный свет оказался на удивление слабым, квелым косым лучиком в эконом-режиме. Не ударил по глазам, а деликатно и услужливо посветил туда, куда мне было нужно. Не зажмурилась, ни на мгновение не отвела взгляда. Рассмотрела.
На кошме, вытянувшись под узорчатым покрывалом, за край которого ныряла седая борода, лежал незнакомый старик. Совершенно незнакомый. Чужой. До паники, до моментального, как аварийное переключение режимов, осознания ошибки.
Чудовищной. Непоправимой. И вполне реальной, предсказуемой — да что там, иначе, в сущности, и быть не могло. Да как я вообще могла поверить, что голос юной передатчицы в моем мозгу и вправду принадлежит дочери Роба?! Как могла, опираясь только на эту веру и ни на что больше, затеять собственную игру, противопоставив ее Самому, моему единственному реальному союзнику… в чем угодно, только не в глупости. Несусветной глупости!!!
Ловушка, да?
А там, внизу, — Аська. Капсула готова к старту, достаточно нажать одну-единственную клавишу. Но как сделать, чтобы Аська поняла?!.
Женщина за моей спиной шагнула ближе; я развернулась ей навстречу с молниеносной реакцией животного змеи из местной же экосистемы. Свет от окна падал на лицо гаугразки. Красивая. Вроде бы примерно моего возраста, хотя нет, гаугразские женщины к этому времени уже сплошь старухи — а она такая красивая… И черные косы без единого седого волоска.
Женщина спросила:
— Ты — Юста Калан?
Всего лишь из-за бороды. Гебейная программа индивидуального старения почему-то в упор не учитывала варианта с бородой. Смешно.
Роб…
Все-таки абсолютно чужой седобородый старик; выглядит на сотню лет, а ведь ему всего пятьдесят с небольшим… Да он хотя бы жив? Нащупала под одеялом жесткую морщинистую руку, поискала пульс; не нашла. Допустим, это мало о чем говорит, я же не Диагност или хотя бы Медсестра — да, чуть не забыла, микрочип первой помощи на запястье! — и срочно доставить в клинику, пока не перейден порог реанимации… быстро!!! Оглянулась: они вообще думают мне помочь, его жена с дочерью? Или, может быть, он им совершенно безразличен?!.
Как и мне самой.
Замерла. Выпрямилась.
Каплями воды из горного источника протекали между пальцами секунды — возможно, последние для Роба, фатальные для Гауграза! — а я стояла в оцепенении, обрабатывая с натугой и по частям, будто слабенький персонал многоступенчатую программу, эту дикую мысль. Вот я и нашла его. Своего единственного брата. Которого искала всю жизнь. И это не вызывает у меня никаких чувств.
Роб. Попыталась пойти беспроигрышным путем: представить себе его — тогдашнего, молодого, безбашенного авантюриста, мой воплощенный идеал свободы. Не может же быть, чтоб я не помнила квадратные плечи, коричневое лицо, широкую улыбку, неистовую брань, запах мужского пота, артефактную подвеску с выпавшим камнем… И тот последний поход по ночной тропе, когда гебейщик Чомски рванул меня за шнур, обвязанный вокруг талии, а Ингар…
Ингар. Живое, щемящее чувство потери. А Роб… что ж, Роб, кажется, еще жив. Немедленно отнести его в капсулу и отправить с Аськой в Глобальный социум.
Все остальное — как-нибудь потом.
Повернулась к нему, сдернула покрывало со стариковского — да нет, все еще мощного и квадратноплечего тела. В нем не меньше девяноста килограммов; н-да. Как некстати, что здесь лестница… Что ж, если две гаугразки мне помогут, втроем мы, пожалуй, без проблем снесем его вниз. Еще надо будет снять с него артефактную одежду; ну, это, допустим, не так уж трудно, Аська справится. Затем доставит Роба в обычную городскую клинику, расскажет нашу легенду… Легенда, конечно, самое слабое место во всем плане. Впрочем, я и не рассчитываю, что возвращение пусть даже мертвого человека по имени Робни Калан в Глобальный социум пройдет без внимания ГБ. Но им понадобится время, чтобы разобраться и поверить. А когда вопрос все-таки вылезет нахально-острым шилом и звучно потребует решения, я уже вернусь. Может быть.
Глянула из-под низу на мать и дочь. Ближе к делу:
— Помогите! Я держу за голову, Юстаб за ноги, а вы…
Женщина, имя которой я так и забыла спросить, коротко кивнула и, подойдя, склонилась над ним. Мягко оттеснив меня, сама зашла с головы и взяла в ладони лицо; тонкие пальцы утонули в дремучем седом волосе. Пожалуйста, какая, собственно, разница. Я поискала глазами девочку: ну?..
Юстаб нигде не было.
Махнула рукой: в принципе можем обойтись и без нее. Примерилась к Робовым ногам, босым, но заскорузлым настолько, что кожа на пятках казалась подошвами артефактной обуви. Ногти, желтые и утолщенные, похоже, были поражены какой-то доглобальной болезнью… проглотила комок липкой гадливости. Ничего. Потом. Я привыкну. Я справлюсь.
И тут неизвестно откуда — прямо в мозгу? — прозвенел девичий голосок; точь-в-точь как тогда:
— Оставьте его.
Я поднатужилась, отрывая ноги брата от кошмы; тяжелый. Стоп, а его жена что, разве не помогает? Вскинула глаза: точно, чернокосая женщина уже не держала в ладонях бородатые щеки, она даже отступила на шаг!.. Не понимаю. Последовала заминка, в течение которой я припоминала наиболее сильные, действенные выражения на северном наречии…
И тут мне в лицо ударил порыв горячего ветра. Резкий и раскаленный, опаливший, кажется, ресницы и брови.
Слова вспомнились сами собой. Но уже не показались достаточно сильными.
И снова тонкий голосок:
— Оставьте его, слышите?!!
Девчонки по-прежнему не было видно, зато по комнате заметались, закручиваясь спиралями, огненные вихри, затрещали снопы голубых искр, натужно заскрипели оконницы, с грохотом посыпались с полок артефактные кувшины, взрываясь к самому потолку глиняными черепками. И невыносимый всепронизывающий звук: то ли визг, то ли вой, то ли стон…
— Юстаб! — гневно и чуть испуганно крикнула женщина.
А старик, который был моим братом Робом, лежал посреди этого шума и неистовства спокойно, как труп. Я невольно обтерла ладони о комб и тут же устыдилась своего движения. И уже не удивленно, даже со смутным одобрением следила, как на простертое тело сам по себе наползает, будто волна, край покрывала, скрывая под собой руки, плечи и седую бороду.
Женщина что-то произнесла: не на северном наречии, не на южном, не на срединном… ни на одном из известных лингвистической базе ГБ. Разумеется, как же иначе.
Разом все стихло. С сухим треском распался на части надтреснутый кувшин.
— Скажи ей, — в голосе женщины была одна смертельная усталость, — куда и зачем ты хочешь его увезти. Она должна знать. Он ее отец.
И я послушно заговорила.
Я старалась быть логичной и убедительной, тщательно отфильтровывая при этом готовые прорезаться интонации Наставницы или Воспитальки. Простой и доступной — но без заискивания и панибратской фальши. Краткой; при самом лучшем раскладе время у нас ограничено. Достаточно жесткой — но не допуская прямого давления на психику и гебейных пауз. Как если бы говорила с Аськой. С моей девочкой, которая, хоть и немного помоложе, точно такая же независимая, обидчивая, ранимая, всегда правая, готовая противостоять всему миру… с ума сойти, до чего же мне повезло, что Аська не владеет еще и магией!
Мать в переговоры не вмешивалась. Подозреваю, давным-давно разуверилась в собственных возможностях как-то повлиять на свое чернокосое чудо.
Невидимая девчонка возражала, возмущалась, обвиняла, заходила в тупик и даже выпустила в меня в качестве последнего аргумента еще один горячий вихрь. Она уже верила мне. Она понимала, что уходит время. Сознавала бессилие своего волшебства перед неподвижным телом на кошме. И все-таки не хотела уступать кому бы то ни было право спасти его.
И тогда ее мать бросила одно короткое непонятное слово.
Подошла к Робу, нагнулась, откинула покрывало.
Без малейшего усилия подхватив грузного мужчину на руки, она нежно, словно ребенка, понесла его к выходу. И дальше, вниз, мерно отсчитывая шагами ступени каменной лестницы.