ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Редкостная стерва. Переспала со всеми, с кем нужно для пользы дела, даже с Самим».
«Ни фига себе!»
«Точно-точно. Не первый год с ней работаю. Чтоб ты знал, ей уже скоро сороковник — неплохо сохранилась, скажи? Если ты не в ее вкусе, проглотит и выплюнет, что осталось. Если в ее — еще хуже… Кстати, говорят, у вас на днях жуткий разгон был, правда?»
«Ты это о чем? Когда передатчицу взяли?»
«Ага. Каланиха всегда бесится, если не ей первой. Особенно после того, как ту чернопузую уморили ребята из Внешнего, помнишь? Так что вам еще повезло. Она же сама бывшая гебейщица, ты в курсе?»
«Ну, это все знают. А про Самого — правда?»
«Ха! А ты думал, кто ее двигает? Остальные у нее карманные, на посылках: и экологист этот, и гебейщик из Особого назначения, и наш общий друг Марис Сирил…»
«Что, и он тоже?»
«Ну, это старая песня. Они чуть ли не в соцгруппу вместе ходили… Да, я слышал, у вас в ведомстве вакансия освобождается, так хотел у тебя разузнать. Понимаешь, есть одна цыпочка с амбициями, и не дура, между прочим…»
Стало неинтересно, и я отключилась с линии. Что может быть глупее и нерациональнее, чем просмотр приватной коммуникации подчиненных? Но тонизирует, честное слово. Иногда мне кажется, будто я уже подсела на это милое развлечение, как Слав — на гаугразский чай. И не возьмусь утверждать, что лучше.
Но пора заняться делом. Я загрузила на стену Секретаршу и стребовала с нее сегодняшнее расписание. Аппаратное совещание — это раз. Встречу с главой Ведомства торговых связей со спокойной совестью перенесем на завтра, подождет. Открытую конференцию гебейной верхушки можно вообще продинамить: в ГБ ничего по-настоящему важного на открытые мероприятия не выносится. Насчет приглашения в новый элитарный сюрр-клуб еще подумаем, до вечера далеко. А вот годовщина Любецкого дестракта — от нее не отвертишься. Более того, придется подготовить приличествующую краткую речь… от которой никому не станет легче.
И еще передатчица. Ее нужно допросить прямо сейчас.
Во всяком случае, попытаться.
— Загрузи Спичрайтера, пусть напишет по Любецкой трагедии, три минуты с паузами. И прикажи этим бездельникам в отделе доставить девушку. Только предварительно договорись сама, хорошо?
— Да, госпожа Калан.
Секретарша улыбнулась и исчезла.
С личностными программами гораздо легче, чем с людьми. На них можно положиться, со спокойной душой забыть об отданных распоряжениях: все будет сделано, причем именно так, как ты сформулируешь. Я бы с удовольствием укомплектовала ведомство одними Секретаршами, Клерками и Сопровождающими. Жаль, что это противоречит законам Глобального социума как ущемление прав человека.
Разумеется, они еще минут десять грузились на коммуникативной линии, на этот раз на тему Глобального чемпионата по вирт-болу. Потом один соизволил, хоть приятель из соседнего отдела и уговаривал его не суетиться почем зря. Другой вяло — я, конечно, не включала режима наблюдения, но и без того понятно, что не на седьмой скорости, — присоединился к напарнику. По инструкции № 513 передатчицу должны сопровождать как минимум двое. Людей. Полагаться на Сопровождающих с ними, увы, нельзя.
Я включила в стене зеркальный режим. Анфас, профиль, полный рост. Этот недоумок из отдела был прав: я неплохо сохранилась. Прическа и конусиль в порядке. Можно отключать зеркало; на все про все пятнадцать секунд.
Но обойтись без этого ритуала я не могу. Перед ними нельзя выглядеть старой скользилкой. Нельзя психологически проигрывать им ни на мгновение; а тяжело. Они все такие юные, такие невероятные красавицы…
Какой же надо быть сволочью, чтобы использовать их!…
— …величайшей трагедии в истории Глобального социума. Все мы помним, каким потрясением для каждого из нас ровно год назад стала весть о тотальной разгерметизации и разрушении города Любецка, повлекших за собой многочисленные человеческие жертвы. Имя этого маленького городка, население которого не достигало и трех миллионов, стало синонимом ужаса и горя — и в то же время залогом стойкости Глобального социума, его готовности противостоять любым несчастьям. Если наши враги думали, будто одного этого жеста варварства и цинизма достаточно, чтобы мы сдались, сломались, пошли на унизительные переговоры, которые нам предлагают в столь же циничной, извращенной форме, то они ошибались! Глобальный социум был и остается непримирим…
И как таких идиотов допускают до цифрофона? Траурный митинг по случаю годовщины Любецкого дестракта проходил в Блоке Глобальных событий с участием первых лиц и транслировался по всем ведущим информалкам. Лично я с самого начала, еще на этапе утверждения программы, не понимала, зачем столько шуму и пыли. Хотя родственникам погибших, наверное, приятно… может быть.
Я потихоньку выходила из блаженного состояния, куда была ввергнута конфиденциальным сообщением Модератора о том, что в программе произошли изменения и моей речи там уже нет. Разумеется, я тут же по возможности расслабилась (за трагическим выражением лица все-таки приходилось следить); передатчица оставила от меня выжатый комплект с мятой трубочкой. И только теперь до сознания постепенно начала доходить, мягко говоря, нелогичность этих самых изменений.
Да, я не самое первое лицо в Глобальном социуме. Мои амбиции не настолько болезненны, чтобы ненавязчивое напоминание об этом могло меня задеть. Но в данном контексте глава Ведомства проблем Гауграза — эксперт, узкий специалист, черт возьми!.. До сих пор мне не удавалось открутиться ни от одного Всеглобального заседалова или мероприятия по Любецку, не говоря уже о городских и региональных. Странно все это. Что-то сдохло в лесной экосистеме.
Кое-что изменилось. И не только программа нынешней трагической тягомотины.
Заставила себя собраться. Для эйфории не время и не место.
На трибуне и мониторах был уже другой оратор. В штатском. Впрочем, одни его мастерские паузы с успехом заменяли мундиркомб; полковник, не ниже, прикинула я. И выглядел далеко не таким дураком, как предыдущий.
— …конкретных действий. Возможно, потребуется даже некоторый пересмотр экологической политики Глобального социума. Когда речь идет о безопасности и жизни людей, наших сограждан, было бы неразумно держаться за старые приоритеты и концепции, разработанные в совершенно других условиях. Думаю, со мной согласятся все присутствующие, и зрители информ-каналов тоже: ни одна уникальная экосистема не стоит…
За ним выступала худенькая дамочка из Ведомства культуры; тоже интересно, их вообще редко куда приглашают. Говорила она скомканно и невнятно, и единственное, что я смогла выделить в осадок из ее речи, так это то, что культура традиционных обществ, остановившихся на доглобальном уровне развития, особого интереса для сокровищницы Глобального социума не представляет. И, разумеется, не имеет никаких перспектив для развития.
Далее в программе имелся еще один полковник, на этот раз при полном параде, не гебейщик, а военный. Этот рубил короткими понятными фразами: без ораторских изысков, но с четкими смысловыми посылками. «Глобальный социум устал от затяжной войны», «ежегодно на границе гибнет до десятка и более солдат», «стратегия обороны подрывает боевой дух» и так далее. Впрочем, военные всегда несут нечто подобное. Другое дело, что им редко дают высказываться на таком уровне, как сегодня, тем более с ретрансляцией на весь Глобальный социум. И никогда не воспринимают всерьез.
Странно. Более чем странно.
Сохраняя трагическое выражение лица, я достала ведомственную связилку и подключилась на коммуникативную линию Модератора. С готовностью (видимо, не я первая) он сообщил, что до конца официальной части еще тринадцать минут, после чего по программе идет фуршет и сюрр-концерт с участием…
Я перебила его на самом интересном месте:
— Кто там остался из ораторов?
Сейчас узнаю, насколько я права.
— Господин Цинус, глава Ведомства глобальной экономики, и госпожа Ротано, Ведомство проблем Га…
Так я и думала.
— Спасибо. Внесите изменение в программу. От нашего ведомства я выступлю сама.
— Но, госпожа Калан…
Модераторы — зловредная программа. У них имеются настройки принятия экстренных решений, что позволяет им запросто спорить с людьми, причем независимо от социального статуса последних. Но тут он ничего не может поделать. В программе стоит выступление человека от Гаугразских проблем, и само собой разумеется, что на митинге такого уровня эта честь предоставляется главе ведомства, то есть мне. Кто-либо другой — только с моего ведома и согласия. И до сих пор все у них прокатилось гладко: в известность меня поставили, а за согласие сошло мое блаженное молчание. Молодцы!
Ротанша, ничего себе. Даже не первый зам. Интересно, какую речь они ей наваяли?
— Я передумала. Внесите изменение.
— Хорошо, госпожа Калан.
О чем говорил Цинус, я в упор не слышала. Жалко, он-то как раз умный мужик и наверняка формулировал убедительно; что именно — можно догадаться. Но мне надо было срочно обдумать собственную речь. Мероприятие оказалось далеко не таким формальным, как я надеялась, одобряя «рыбу» от Спичрайтера; придется экспромтом. Не люблю. Но иначе никак нельзя.
Годовщина Любецкой трагедии. Сволочи!
— Юста Калан, глава Ведомства проблем Гауграза.
— Спасибо. — Я перевела дыхание; надеюсь, незаметно. — Мое выступление последнее в программе, и я понимаю, что все утомлены, все хотят фуршета и сюрр-концерта. Я сама устала. Я давно не вижу в Любецком дестракте реальную беду, которая могла бы произойти и с кем-то из моих родных. Согласитесь, я не одна такая. За год мы успели выхолостить эту трагедию, она уже не волнует никого, кроме тех, кто потерял там близких; а Любецк, как уже звучало здесь, был небольшим городом. Тем более удобно использовать его — как имя, брэнд, символ. Что угодно! И это может иметь гораздо более страшные последствия, чем гибель отдельно взятого маленького городка.
…Я была цинична; это заставляет слушать. Я была в меру патетична и возвышенна: с этими людьми иначе нельзя. Я старалась быть простой и доступной — чтобы дошло до каждого, кто в ожидании сюрр-концерта не переключил канал на какую-нибудь приватную информалку.
Я надеялась, все это хоть что-то даст.
— …Сегодня я разговаривала с передатчицей. Именно разговаривала, не допрашивала: девушка потеряла связь с тем, кто послал ее сюда. Возможно, она лжет, но меня интересовало другое. Я пыталась просто поговорить с ней… знаете, она совсем молоденькая. Лет на пять старше моей дочери. Но там, у них, в таком возрасте уже выходят замуж, рожают детей. У этой девушки был жених, она ждала, когда он вернется с посвящения оружием… Если кто не знает, на Гаугразе есть обряд: юноша не считается мужчиной, пока не примет участие в бою на границе. По данным Внешнего департамента ГБ, примерно двадцать пять — тридцать процентов смертовиков не возвращаются из своего первого боя…
— Регламент, госпожа Калан.
— Я заканчиваю. Мы можем уничтожить Гауграз; в отличие от предыдущих ораторов я позволю себе выразиться прямо. Так вот смертовики давно об этом знают. Однако до сих пор не считали это основанием сложить оружие. А сегодня они тоже реально могут уничтожить нас: не городок Любецк, о котором никто из присутствующих и не слышал до трагедии, а весь Глобальный социум. Но они предлагают договориться. Мне кажется, попробовать стоит.
Без малейшей паузы мое лицо на многочисленных мониторах потонуло в рекламной заставке. Модератор дал долгожданное объявление о фуршете. Я улыбнулась и поблагодарила за внимание ряды затылков и задниц над удаляющимися скользилками.
Какая все-таки слабая вещь — человеческий голос без цифрофона.
Аськи дома не было.
Воспиталька сообщила, что моя дочь сосвязилась с друзьями из колледжа и отправилась в новый психовиртуальный клуб, не оставив якорных координат, несмотря на ее, Воспиталькины, неоднократные напоминания. Когда вернется, тоже не сообщила. В колледже у нее завтра коллоквиум, к которому, насколько Воспитальке известно, Аська и не думала готовиться. Вот.
Я поблагодарила эту ябеду и отключила ее. Дочка все равно не вернется раньше позднего вечера, так что нет смысла переводить энергию, утром загрузится. И как Аська ее терпит?
И тут же, чувствуя себя полной идиоткой, села связить. Отвечалка бойко оттарабанила Аськиным голосом знакомый текст; разумеется. Я включила персонал и совсем уже было запустила программу поиска ДНК-маячка — к счастью, вовремя спохватилась. Аська и так намекала, что один знакомый мальчик обещал научить ее блокироваться от всяких… то есть от меня. Ну и от органов ГБ в придачу.
Поскользила на кухню. В программу сегодняшнего дня снова не вписался пункт «перекусить», не считая траурного фуршета, где мне мало что полезло в горло (по-видимому, мне одной: стол очистился мгновенно, как если бы запустили встроенный аннигилятор). Контейнер, конечно, оказался абсолютно пуст. Надо было все-таки слетать на открытие того сюрр-клуба…
В коридоре зашуршала скользилка. Аська? Быть не может. Неужели Слав?!
Я даже выскользила ему навстречу. Соскучилась.
— Привет. Соскучился, Юська…
От него пахло дымом. До тридцати с лишним лет я и не знала, как пахнет дым… Потому для меня это его запах, запах Слава. Приникла щекой к продымленному комбу; через минуту стало больно, как если б я прижималась к стене или скале…
— Только что вернулся. Вот решил зайти.
— Откуда ты знал, что я дома?
— У нас же в базе твой маячок.
— А-а.
Его руки невозможно расцепить. Совершенно нереально высвободиться из его объятий, если Слав этого не хочет. Я и не пробовала. Прямо так, припав занемевшей щекой к его груди, с трудом шевельнула губами и спросила:
— Ты голодный?
Он коротко усмехнулся у меня над головой:
— А ничего нет, правда?
— Ага.
— По фиг.
И моя скользилка закружилась, выписывая кольца и восьмерки вопреки запрограммированному пути, а потом исчезла у меня из-под ног, и я уже сама кружилась в воздухе, и невозможно было сопротивляться этому кружению, танцу, водовороту морской экосистемы… На седьмой скорости — коридор, повороты, мелькание мониторов перед глазами — в глубину, в бездну, в невероятное никуда…
Он сумасшедший. Мы когда-нибудь разобьемся. Нелепее не придумаешь: разбиться в собственном блоке, не вписавшись в поворот вдвоем на безумной скользилке…
— Слав!.. А если Аська вернется?
— У твоей Аськи своя личная жизнь. Бурная.
— Откуда ты знаешь?
— Молчи.
Он шутил. Он знал, что я при всем желании не сумею молчать.
И в последний момент я, тоже в шутку, попыталась ускользнуть — я же сильная, я независимая, хладнокровная, я женщина, в конце концов!.. А женщина, это неоспоримо, всегда может переиграть мужчину. Подразнить. Распалить еще сильнее. Заставить его хоть на секунду признать свою слабость…
Он набросился на меня, как хищный зверь из той экосистемы, откуда только что вернулся, пропитанный дымом. Его глаза очутились так близко, что не могли видеть меня, да и не стремились, для него теперь имело значение только одно — его сила, мужская, не терпящая ни малейших сомнений. И меня уже не было, не существовало, эта необоримая сила смяла, смела начисто остатки независимой женщины, и конечно же, я сама этого хотела, разве мыслимо вообще желать чего-то другого?..
— Сла-а-ав!!!
— Они сбросят бомбу.
— С чего ты взяла?
— Они готовятся к этому, Слав. На всех уровнях. Сегодня на митинге шла хорошая промывка мозгов с ретрансляцией навесь Глобальный социум. И это только начало. Мне кажется, если б не Любецк, они придумали бы что-то еще.
— Подожди, Юська. Только не обобщай. Факты.
— Ты сам знаешь. Почему до сих пор не свернули проект по учебным тревогам?
— Тормозы. Как будто ты сама не работала в ГБ.
— Работала. Тормозы. Но целый год — все-таки чересчур. После Любецка учебные тревоги потеряли всякий смысл, это стало ясно сразу же. Но они продолжаются, и цель тут одна — маскировка. Люди не должны заметить, что за весь год не произошло ни единого локального дестракта.
— Откуда ты знаешь?
— Старые связи. Я не о том…
— А я о том. Сам?
— Не начинай. Я не хочу сказать, что меня это радует. Наоборот, пугает. Локальные дестракты уже вряд ли возобновятся. Теперь, если мы так и не наладим переговорный процесс, нас ждет второй Любецк, только помасштабнее. Возможно, столица.
— Ты добрая.
— Я вижу, что происходит. Гебейщики считают, что социуму нельзя знать об этом, и они правы, нам не хватает только паники. Но на дозированной информации очень легко играть, ты же понимаешь. Постоянные дестрактные тревоги плюс годовщина Любедкой трагедии — хороший фундамент для узаконивания наступательной стратегии. Глобальный социум грамотно доводят до пика ненависти к Гаугразу, но это должна быть ненависть сильного к слабому, без примеси страха. Поэтому…
— Перестань. Ты не на аппаратном заседании.
— Они не желают меня слушать. Просочились слухи, не знаю, насколько это правда, что на следующей сессии Глобального парламента мое ведомство вообще упразднят. В любом случае реально что-то предпринять можно только через ГБ.
— Это не ко мне. Ты в курсе.
— Слав! Ты должен подать рапорт. С предложением включить меня в состав новой экспедиции. Я уверена, что…
— Должен? Тебе кажется, ты все еще моя начальница?
— Подожди, ты же ничего не знаешь. Я сегодня говорила с передатчицей, Она замкнулась, они всегда сразу замыкаются, если… а ее еще допрашивали до меня… Но мне показалось…
— К Самому. Приемные часы уточни у Секретарши. Хотя тебе оно, думаю, не зачем.
— Слав…
Его плечо резко исчезло из-под моего затылка — будто выдернули опору, фундамент, несущую конструкцию. Я увидела Слава уже на другом конце комнаты — голого, худого, жилистого, с белым пухом приставшей постели на животе и груди. Над любым другим мужчиной в таком виде я бы обхохоталась до колик. Но Слав никогда не бывает смешным.
Брезгливо стряхнул белые хлопья. Нагнулся за продымленным комбом.
— Слав.
Он молчал.
— Ты уходишь?
Я без малого десяток лет уверена, что когда-нибудь он уйдет. Впрочем, он уже не раз уходил, иногда со скандалом, часто молча, как теперь, — и я не сомневалась, что он не вернется. И становилось даже где-то легче. Но потом он все-таки возвращался. И при этом я знала, что так не будет продолжаться до бесконечности.
Если со Славом вообще можно о чем-то точно знать.
Я тоже встала и огляделась в поисках конусили. Слишком уж много преимуществ у одетого мужчины перед голой женщиной в разворошенной постели.
Конусили нигде не было. Или Слав сорвал ее с меня еще в коридоре на скользилке — не помню, ничего не помню… — или аннигилятор идентифицировал то, что от нее осталось, как мусор. Теперь надо идти в гардеробную комнату программировать новую одежду… Слав, конечно, не станет ждать.
И по фиг!!!..
Я встала на скользилку и проплыла мимо него на первой скорости, очень прямо держа спину. Я неплохо сохранилась. Мне никто не дает моих тридцати девяти. И я спокойно проживу без него, грубого, вздорного, сумасшедшего гебейщика…
— Юста.
Не затормозила. Обернулась уже в дверях:
— Что?
— Завари чаю.
— Еще чего. Обойдешься.
Он в несколько шагов догнал мою скользилку. Ни слова не говоря, обхватил меня со спины жилистыми руками и чуть-чуть приподнял, позволив ей медленно двигаться дальше. Я снова вдохнула запах дыма. И снова закружилась голова — от этого запаха, от прикосновения жестких пальцев к груди…
Не вырваться. Пока он сам не захочет.
И никогда нельзя предугадать, чего он захочет в следующую минуту.
— Юська… Полетели на море.
Волны одна задругой разбивались о подножие горы, похожей на лошадь. Лайя, 2145 метров над уровнем моря, Южный хребет.
Аська визжала, кидаясь навстречу волнам. Под одни подныривала, на других подпрыгивала, прокатываясь к берегу вместе с пенным гребнем; несколько раз ее, кажется, чувствительно приложило о прибрежные булыжники. Тем не менее она вскакивала и снова с победным визгом бросалась в море.
— Это опасно, — сквозь зубы проговорила я.
— Ничего ей не будет.
— Я не о том. Ты знаешь.
— Расслабься. — Полуголый Слав нагнулся, выбрал плоский камешек, похожий на цифродиск, и запустил его в море; камешек перелетел через Аськину голову и на излете пересчитал спины нескольких волн. — Мы с ребятами всегда здесь зависаем, и проблем с местными еще ни разу не было. Это же Юг. Здесь самая низкая плотность населения на всем Гаугразе.
— И часто?
— Что?
— Зависаете. Мне казалось, у вас жесткий временной лимит вылетов. Когда вы вообще успеваете работать?
— Отстань, Юська… Отдыхай.
Он пружинисто вспрыгнул на ноги и подошел к костру. Приплюснутое пламя упрямо пробивалось из-под термостойкой решетки, в круглом сосуде бурлила кипящая вода. Слав присел на корточки и всыпал в серебряный заварник (если кто не знает, это довольно распространенная на Гаугразе разновидность артефактной посуды; мне Слав давным-давно подарил такой же, понятно для чего) горсть перетертой сухой травы. Залил кипятком и тоже поставил на решетку. Дурманящий запах тут же тотально залил все вокруг, задавив свежее дыхание моря. Ненавижу!..
Ноздри Слава раздулись, а губы растянулись в блаженной улыбке предвкушения. Я демонстративно отвернулась.
Подбежала Аська, мокрая и восторженная. Бледно-синие губы, зуб на зуб не попадает: я набросила на нее гигрополотенце и прижала к себе. Я впервые попала на море в пять лет; Аська — в три с половиной, и с тех пор мы с ней каждый год пользуемся моими льготами для ведомственных социальных категорий. Сейчас ей уже восемь, могла бы вести себя повзрослев. Еще, не дай бог, простудится; на мгновение я почувствовала прилив раздражения, за который тут же стало стыдно.
Неужели я такая старая, чтобы не понять? Разве можно сравнить: цивилизованный экодосуг — и нелегальная высадка в скалистой бухте на Южном побережье Гауграза?… Рискованная, пьянящая…
Реально опасная.
Слав был прав, когда отказывался брать Аську. Но он мог бы и предупредить меня, на какое именно море мы летим.
И пьет как ни в чем не бывало свою отраву. Ненавижу, ненавижу!..
Аськины зубы все еще выбивали энергичную дробь.
— Замерзла?
— Ага. Мам, что там Слав пьет? Горячее? Я тоже хочу.
— Не советую. Редкая гадость.
Слав услышал и, кажется, поперхнулся. Раздраженно обернулся к нам с артефактной глиняной чашкой под названием «пиала» в руках:
— Юська, я сколько раз говорил, чтоб твоя дочь не называла меня по имени?! Я не мальчишка из ее соцгруппы!
— А как ей тебя называть? Подполковник?
— А я думала, дядя Слав еще майор, — невинно съязвила Аська. — Бывает, мам. Он же не в курсе, что я уже учусь в колледже.
— Хватит, Ась. Веди себя пристойно.
— Какого черта мы ее взяли, — в который раз проворчал Слав. Отхлебнул большой глоток.
Аська засмеялась и вскочила, сбросив гигрополотенце. Голенькая, длинноногая, невероятно похожая на Мариса: это обнаружилось давным-давно, случайно, не мной. Я тогда только перешла из ГБ на ведомственную работу и имела неосторожность повесить на монитор персонала цифроснимок трехлетней дочери. Через несколько часов ничего не осталось ни от репутации господина Сирила, к тому времени уже главы Внутриглобального ведомства, ни от моей маленькой тайны. Бывает, как любит говорить Аська. И Слав ее терпеть не может именно за это. Но мало ли чего он не может терпеть…
Я пожала плечами:
— Какого черта мы вообще сюда прилетели… И не увлекайся там, слышишь? Ты вообще сможешь вести капсулу?
Слав не ответил. Ему уже было легко, спокойно и на все наплевать.
В отличие от меня.
Бухта была с обеих сторон замкнута горами — Лайей и каким-то скалистым обрывом, названия которого я не помнила, вот позорище! — и выглядела достаточно затерянной и безлюдной. Плотность населения на Южном, феодальном Гаугразе действительно невысока, к тому же это в подавляющем большинстве женщины, старики и дети; но все-таки.
Я представила себе нашу компанию в проекции с наблюдательной точки где-то на холке каменной лошади: экзотично, мягко говоря. Капсулу в маскировочном режиме, допустим, можно не заметить, но мы сами чего стоим! Ладно еще голая девчонка восьми лет, хотя здесь, насколько я знаю, барышням Аськиного возраста уже не дозволяется за здорово живешь снимать накидку. Но Слав с его защитными штанами и униходами военного образца!.. Да и я сама в веселеньком зеленом комбике и с прической, меньше всего похожей на черные косы до колен…
И все это совсем не смешно.
Но я все-таки нервно хохотнула, вспомнив долгую и нудную подготовку к той экспедиции: виртуалки, тренажеры и национальные костюмы словно из дешевого цифрофильма. Слав потом говорил, что все это практически не понадобилось. А больше так ничего внятно и не рассказал. А я надеялась… если честно, тогда, в самый первый раз, я, кроме всего, питала надежду, что уж теперь-то он разговорится. Но Слав оказался из тех мужчин, которые в постели хранят глухое молчание. И после -тоже.
На кой черт он вообще мне нужен? Я регулярно пытаюсь отвечать себе на этот вопрос. Сегодня ответ вырисовывался более-менее четко: чтобы отвезти нас с Аськой обратно. И как можно скорее.
— Слав. Полетели, нам пора.
Он развернулся медленно, наслаждаясь собственной ленью:
— Уже? Куда ты так торопишься?
— Аста замерзла. И у меня еще много недоделанного… завтра аппаратное, и передатчица, может, заговорит…
Слав усмехнулся:
— А зачем тебе с ней говорить?
Было непонятно, придуривается ли он, чтобы меня подразнить, или действительно поплыл мозгами от своей травы. Я понадеялась на первое.
— Прекрати. Готовь капсулу.
— Я не вижу логики. — Он отпускал слова обильно и безмятежно, словно программировал виртуальные радужные пузыри. — Ты хочешь побеседовать с этой девушкой о проблемах Гауграза. Так?.. При условии, что ее хозяин соизволит выйти с тобой на связь, опять-таки с Гауграза. Я правильно говорю? А, Юська?… — Слав довольно хихикнул. — А сейчас ты, по-твоему, где? Думаешь, тут не с кем побеседовать об этих самых… проблемах? Зачем тебе какая-то несчастная передатчица?
— Слав…
— Столько лет рваться на Гауграз, пробивать проекты, разрабатывать, блин, концепции… А как только попала сюда, сразу ноги в руки — и в капсулу. Не понимаю женщин. Покажи мне твою логику! Где она? Может, здесь?!.
— Перестань!!! Аська же…
— Плевать.
Аська, к счастью, опять плескалась в волнах и ничего не видела, кроме пенных гребней. Но я все равно — всему есть предел, в конце концов! — стала отчаянно сопротивляться, беспорядочно отбиваясь кулаками и ногами, попадая то в воздух, то в жилистое тело без единого мягкого места, пыталась разорвать кольцо его рук, как-то обмануть, выскользнуть… Может быть, у меня бы и получилось, он все-таки конкретно замедлил себе реакцию этим самым чаем. Но тут…
…Потом я старалась вспомнить. В деталях. Так, чтобы можно было задним числом оценить ситуацию, найти виновного, определить степень его вины…
Хотя бы понять, успела ли Аська добежать до капсулы.
Одуряюще пахло какими-то листьями, древесиной на изломе. Пока только ими. Вообще здесь было пусто и чисто; подозреваю, в этой яме уже давно некого было держать. Не помню, сколько лет назад я последний раз слышала, чтобы кто-нибудь из наших попал на границе в плен. Я запрокинула голову: в просвете между ветвями, наброшенными на нее сверху, зияло голое небо. Жуткая незащищенная дыра — там, где почти сходились стены, из которых торчали корни с комьями земли. Вверх лучше не смотреть.
Все это казалось слишком сюрреальным, чтоб я могла по-настоящему поверить в происходящее. Со мной!… Юста Калан, тридцать девять лет, глава Ведомства проблем Гауграза. Доклад на траурном митинге по случаю годовщины Любецкого дестракта, Блок Глобальных событий, ретрансляция по всем основным информалкам, скандал, резонанс. Еще допрос передатчицы… когда это было?!.
Яма с земляными стенами. Гаугразская пленница. Классика доглобального жанра.
Я нервно усмехнулась. Выход должен быть. Из идиотских ситуаций всегда можно найти выход. Если б только знать… точно знать, что Аська добежала.
…Слав был ранен, и, кажется, тяжело, — мгновенная цепь красных пятен от правого плеча к груди. Он отстреливался левой, в которой неизвестно откуда взялся табельный лучемет, беззвучные нити лазера полосовали море и горы, а в ответ, перебивая друг друга, рассыпались стуком гальки в прибое автоматные очереди. Я уже потом поняла, что автоматные. Когда увидела длинноствольный раритет на плече того, бородатого… впрочем, бородатые тут все. Как они вообще здесь появились, столько мужчин? Почему они не на границе, не на войне?!
Слав отстреливался, а голенькая Аська со всех ног бежала к замаскированной капсуле. Она должна была успеть. Не могли же они, смертовики с их традиционным культом мускулистости и воинской доблести, стрелять в спину ребенку!..
И Слав должен был. Добежать. Поднять капсулу в воздух… и долететь.
Козел. Все из-за него. Хоть бы он успел. И остался жив. Связилку они у меня отобрали. Они откуда-то знали, что такое связилка. Судя по их разговорам (южное наречие, девяносто семь тысяч с чем-то баллов на восьмом уровне лингвотеста, но они-то были уверены, что я ни черта не понимаю), местные смертовики неплохо разбирались в самых разных вещах. Например, в новейших системах лучеметов… похоже, Славу удалось кого-то подстрелить, что обсуждалось вполне бесстрастно, с профессиональных позиций. А еще в стратах и категориях Глобального социума — по расчетам диких гаугразцев, я принадлежала то ли к ведомственной, то ли к гебейной верхушке: практически в точку. Вот только при мне все равно не стали обсуждать, что же из этого следует.
Надеюсь, они все-таки не умеют блокировать ДНК-маячок. И за мной вот-вот пришлют кого-нибудь из Департамента быстрого реагирования. Надеюсь, эти идиоты сумеют освободить меня аккуратно, более-менее без шума и крови; в последнее, если вспомнить моего бывшего «научного сотрудника» Гиндера (он уже майор, между прочим!), верилось с трудом. Еще и годовщина Любецка, и развернутая под нее кампания пропаганды наступательной стратегии… Как оно все неудачно.
Не важно. Только бы Аська…
Пора запретить себе думать о ней.
И вдруг стемнело — обвально, на глазах, как бывает, если отключить сразу все мониторы в блоке, не программируя их в эконом-режим. В один миг я перестала видеть противоположную стену, до которой, я уже успела посчитать, было всего четыре с половиной шага. Ветви пряного растения наверху превратились в сеть беспорядочно пересекающихся черных линий, а через минуту и вовсе пропали, только запах стал еще острее.
А потом в невидимых просветах между ветками и листьями вспыхнули звезды.
…Я довольно долго держалась. В конце концов, те же звезды светили у меня над кроватью в моем первом блоке, полученном в двадцать пять лет по соцпропозиции. Я сама захотела, чтоб они у меня были, я любила их, я знала их имена. И потом, на экодосуге, сколько раз мы с дочкой гуляли по вечерам под открытым небом… и никакого страха не было и близко. Не было!.. Может, самое чуть-чуть…
Наверное, это из-за дестрактов. За пятнадцать лет, как мы ни сопротивлялись, он прочно въелся в наше подсознание — ужас открытого пространства, неба, пустоты. С которым еще можно справляться при свете, рядом с близкими, будучи свободной. Но не в плену, не в одиночестве, не…
Пронзительные звезды с голого неба. Нацеленные в упор из черной пустоты. Не скрыться… не спастись… только съежиться в комочек, зажмуриться, закрыть голову ладонями…
Кажется, я даже кричала. Никто не пришел.
Слава богу, что никто не пришел…
Постепенно я все-таки взяла себя в руки. Не открыла глаза, нет. Просто устроилась поудобнее в углу остывающей ямы и попыталась представить себя на кушетке в каком-нибудь гебейном блоке… мало ли где приходилось ночевать за мою нелегкую карьеру. Когда-то Слав пытался учить меня технологиям автопрограммирования психики в режим спокойствия. Очень, видимо, действенным, если учесть, что самому Славу для этой цели требуется пол-литра гаугразского чая…
И уже понемногу получалось, выходило, покачивало на волнах… когда вдруг вспомнилась та девушка, передатчица. Тоже пленница. Запертая в герметичном блоке повышенной защиты, и монитор на потолке для нее, возможно, еще страшнее, чем для меня — небесные дыры над головой…
Растерянная. Испуганная. Совсем молоденькая.
Мы с ней так и не договорили.
* * *
— Как тебя зовут?
Молчание.
— Я Юста. Я хочу с тобой поговорить. Ты же для этого сюда и пришла, разве нет?
Ни слова. Черные глаза из-под накидки.
— Не бойся меня.
Вскинулась:
— Я не боюсь.
— Так давай поговорим.
Снова молчание. С ними всегда трудно. И с ними ни в коем случае нельзя спешить.
И внезапно — совсем другим, низким, почти мужским голосом:
— Я все скажу лично Спикеру Глобального парламента.
Я напрягаюсь. Главное — не выказать удивления, мгновенно перестроиться, поддержать контакт. С ним. Который послал ее сюда.
— Спикер — лицо практически недосягаемое, вы должны бы знать об этом. Да и Глобальный парламент все равно не может принимать решений без коллегиального рапорта глав ведомств. Я, Юста Калан, возглавляю Ведомство проблем Гауграза, профильное по нашим с вами вопросам. Я знаю язык… я, может быть, единственная в Глобальном социуме немного разбираюсь, а главное, хочу как следует разобраться в том, что у вас происходит. Поймите, в ваших же интересах начать переговоры именно со мной.
Тонкий девичий голосок:
— Что?
Сорвалось. Но проявлять досаду тоже нельзя.
— Расскажи мне. Пожалуйста. Поверь, я не стала бы спрашивать, если б не могла тебе помочь. Но я могу. Правда.
Презрительно-недоверчиво-ненавидящий взгляд. Все из-за них, из-за тех гебейных идиотов! Кто давал им право допрашивать ее раньше меня?!. И кто знает, как они ее допрашивали…
— Ты тоже можешь помочь. И мне. И своему… хозяину?.. не хозяину, нет? Не важно. Всему Гаугразу. Разве ты этого не хочешь? — Я перевожу дыхание, легонько кусаю губу. — Попробуй снова выйти на связь… пожалуйста.
— Я не могу. Он сам.
Не знаю, верить ли. Вздыхаю:
— Жалко.
Она впервые смотрит на меня в упор. Долго. Глаза в глаза. Сколько ей лет: тринадцать, четырнадцать? Почему они все такие юные, почему?!!
— Почему ты не сбежишь отсюда? Вы же умеете дестр… разрушать любые стены. Ты могла бы уйти. Если все равно не хочешь говорить.
Молчит.
Я снова зашла в тупик. Как всегда. Я никогда не смогу их понять, этих подростков с четырьмя черными косичками и подвесками в ушах, девочек, которые сами, добровольно идут в ловушку, в плен, в тюрьму — и молчат, глухо, безнадежно, по одной лишь прихоти какого-то идиота, согласного говорить исключительно со Спикером Глобального парламента… Да откуда он у себя на Гаугразе вообще прослышал о существовании такой должности?! Кстати, у нас поговаривают, будто Спикер, которого практически никто не видел вживую, — вообще личностная программа, что-то вроде усовершенствованного Модератора… Хохма, конечно, но почему бы и нет? Во всяком случае…
Глухая злоба, надежно запихнутая в самую глубину меня, опять опасно подплескивает к краю. Эти девушки — молоденькие, живые. Я не понимаю. Если я когда-нибудь до него доберусь…
— Я не умею.
Вздрагиваю. Как если бы услышала не чуть слышный полудетский шепот, а как минимум выстрел из доглобального пистолета.
— Ты…
Она плачет. Беззвучно. Что-то в ней переломилось, тоненькое и хрупкое, и теперь она должна выплакаться, выговориться… Это не значит, что она решила, будто мне можно доверять. Просто для нее уже не важно, кто именно ее слушает, и слушает ли вообще:
— Я ничего не умею… Я плела шнурок, а Дюрбека все равно убили… Это потому что я на самом деле не первая дочь. Первая была Калатаб, она умерла в полгодика, а я… Я должна была признаться!.. Но он бы подумал, что я просто боюсь. А я не боюсь. Мы уничтожим глобалов. Все города. Как этот… Лю?.. Я забыла.
— Любецк.
Я подаю голос, и она мгновенно замолкает. Вспоминает, что рядом с ней враг.
Но теперь я должна продолжать:
— В Любецке погибло очень много людей. Не тех глобалов, которые убивают на границе ваших воинов, а мирных жителей. Женщин, детей… таких, как твой самый младший братик. Но самое страшное, что Глобальному социуму уже все равно. Он слишком большой, чтобы помнить о тех погибших детях… Он не хочет вести переговоры с Гаугразом. Нам придется самим. Некому, кроме нас… Если тот, кто тебя сюда послал, все-таки выйдет на связь, скажи ему об этом. Хорошо?
Она не отвечает.
— Договорились?
Девушка вскидывает голову, и подвески в ее ушах резко звякают, словно какой-то доглобальный музыкальный инструмент. Выговаривает глухо и раздельно:
— Вы нас боитесь. А мы вас — нет.
Я не могу точно определить, сама ли она это сказала. На всякий случай спрашиваю — раздраженно, без надежды на ответ:
— Кто — вы? Вы лично? Назовите себя, пожалуйста. Разрешите вашей передатчице сообщить, кого она представляет. Это было бы с вашей стороны… логично.
Она вдруг улыбается. Мечтательно, по-девчоночьи.
И даже немного краснеет.
Я открыла глаза. И тут же зажмурилась от нацеленных прямо в зрачки лазеров солнечных лучей. Села, опустила голову и осторожно приоткрыла веки. На земляном полулежала черная сетка тени от веток наверху. На мне тоже. Может быть, я уже успела загореть вот так, в бесформенную сеточку.
Пошевелилась и чуть не зацепила локтем плетеную корзину, в которой обнаружился керамический кувшинчик и лепешка. Натурпродукты!.. Я усмехнулась. Попробовала: лепешка была жесткая и кисловатая на вкус. В кувшине оказалось, к счастью, не молоко, а просто вода.
Наверное, спустили на веревке. Странно, что я не проснулась.
И что теперь?
Солнце жарило все сильнее с каждой минутой (интересно, это еще утро?… не могла же я проспать до полудня!), зеленый комб взмок и прилип к телу, кожа зудела и требовала душа, хотя бы ионного. И спутанные волосы. И противный привкус во рту, не заглушаемый ни водой, ни сырной лепешкой. И резкий запах из-под мышек, откуда выветрился суточный ароматик. Ну и кроме всего, конечно…
Это унизительно. В самом деле, нельзя же вот так здесь оставаться!
Я встала во весь рост; до «потолка» из ветвей оставалось еще как минимум полтора таких же роста. Попробовать выбраться, цепляясь за корни?.. Но там, наверху, яму наверняка кто-нибудь сторожит, и этот кто-нибудь с наслаждением спихнет меня обратно. Может быть, поговорить с ним, раздобыть хоть какие-то сведения? Вряд ли они будут стоить раскрытия того факта, что я владею южным наречием, равно как и десятком других языков и диалектов Гауграза. Если это станет известно, любые разговоры при мне точно прекратятся.
Сейчас сверху не доносилось ни звука. Возможно, никто меня и не стерег. Может быть, они вообще забыли, как нужно содержать пленников. За последний десяток лет им, наверное, очень редко выпадала такая возможность.
Но теперь многое изменилось. Слишком многое. Я оказалась в плену вовсе не на том Гаугразе, который в свое время вдоль и поперек изучала по виртуальным тестам, и даже не на том, проблемами которого занимается мое ведомство. Якобы занимается… вслепую, выпрашивая крохи информации у Внешнего департамента ГБ и безуспешно ведя допросы несчастных передатчиц. Того Гауграза просто нет — как говорил когда-то Ингар.
Ингар… Я уже старше него. И почти не помню, какой у него был голос.
Смертовики больше не считают нужным неотлучно находиться и перманентно погибать на границе. Они более-менее четко представляют себе устройство Глобального социума: и общественное, и географическое. Они знают в лицо своего врага, то есть нас, а это многое упрощает. Да что там смертовики — если юные девушки, воспитанные, кстати, в традиционном обществе патриархального типа, — готовы запросто уничтожить, как Любецк, все наши города! И, наверное, владеют нужной технологией: при условии, правда, что они первые дочери в семьях (характерный для традиционных обществ эффект примата рождения, проявляющийся обычно в культово-обрядовых действах). Надо бы поглубже изучить суть вопроса… пока я здесь, на месте.
Может быть, Слав действительно оказал мне услугу?
Раздался треск, сверху посыпались мелкие веточки и сухие листья; я машинально отступила к стене, напоровшись на корень, окутавший меня серым облачком сухой земли. Запрокинула голову — и пересеклась взглядом с бородатым мужчиной, смуглым и демоническим, будто сошедшим с монитора стрелялки моего детства «Атака гаугразских смертовиков».
Я ему улыбнулась.
Хотя, возможно, и не ему. Просто так.