– Аззэ фуэш ироно маттронг олли эсх.

Мир бесновался!

Он бросался ей в глаза резкими шевелящимися картинками и тут же отпрыгивал. Вперёд-назад! Влево-вправо! В сторону! В стороны... Мир перевернулся вверх ногами. Ходил ходуном. Распадался на кусочки. И каждое его движение было враждебным. И отдавалось болью.

Она тщательно готовилась к будущим испытаниям тяжёлой походной жизни, к всепоглощающему торжеству первобытных инстинктов. Записывала сотни самовнушений на все, как ей казалось, случаи жизни. Но первые же дни на воюющей планете показали – вариантов намного больше! А инстинкты намного сильнее её волевых импульсов...

Нельзя сказать, чтобы подготовка ей совсем не пригодилась, но...

Руки, туго стянутые за спиной ремнями, онемели, и это...

Телу, перекинутому через седло, до мельчайших тычков передавались удары копыт о твердь горного склона, и это...

Голова билась обо что-то упругое, а вместе с ней сотрясались все внутренности, и это...

Это... это... В памяти у неё просто не нашлось ничего подобного, чтобы вызвать ассоциацию, необходимую для описания.

Неописуемое ЭТО сводило на нет потуги взять себя в руки. Не паника, но растерянность. Растерянность, вот чем было переполнено её сознание с того мгновения, когда, вынырнув из дурного сна, она попала во сто крат более дурную явь.

Свисавшая вниз голова моталась из стороны в сторону в такт неистовой скачке. Эта тряска распугала и без того нестройные мысли. Те же, что всплывали-вспыхивали в голове, лишь усиливали растерянность.

«Куда меня везут? О чём они говорят?»

Непонятные слова. Возбуждённо звучавшие резкие голоса. Судя по всему, те, кто её пленил, возвращались из военного похода или набега.

Амрина напряглась и ощутимо прикусила нижнюю губу. Эта дополнительная боль не отрезвила – болезненных ощущений хватало и без неё, по всему телу. Однако новая боль была иная – управляемая. Правда, на очередном скачке голова резко дернулась, и зубы прокусили кожу. Рот наполнился солёной слюной. Всё же острая боль позволила, несмотря на неподходящую ситуацию, попытаться относиться к происходящему более осмысленно.

Для начала она попробовала определиться: куда её везут? Однако голова, резко и безостановочно меняющая своё местоположение, так же хаотически меняла оси координат восприятия. Само собой, и проекции мелькали так, что не было никакой возможности их увязать и осмыслить.

Единственное, что поняла Амрина: путь лошади, на которой она перемещалась в образе мешка, перекинутого поперёк, лежал вверх по горному склону. Иногда на поворотах она выхватывала взором других всадниц. Чуть поодаль. Чуть сзади. Впереди не было никого. Та, на чьей лошади она тряслась, должно быть, возглавляла этот конный отряд.

Сколько они скакали? Амрина не знала даже слова, которым может называться такой немыслимо длинный отрезок времени. Ей стало дурно, и уже не мир в неё, а сознание нечастыми вспышками пыталось ворваться в бездушное пространство, окружавшее пленённое тело. Но почти сразу гасло. Словно в тесной, загаженной всякими отходами, уже непригодной для обитания комнатке кто-то раз за разом выключал вплывающий извне свет, и жизнь здесь становилась ещё невозможнее.

Ей показалось, что пошёл дождь. Какой-то липкий и неправильный. Капли собирались в ручейки и неспешно щупали её тело, уже не отзывающееся даже на насилие. Ручейки не сползали, а, напротив, поднимались вверх. По животу – на грудь. По шее – на лицо. Пропитывали насквозь волосы и срывались куда-то вверх...

Очнулась она в полутёмном помещении, напоминавшем пещеру. При свете факелов. На земляном полу. Шевелились фигуры, смутные, будто тени. Маленькой молнией блеснуло лезвие ножа в руках женщины, приблизившейся к ней. Амрина инстинктивно попыталась отползти прочь, но женщина сказала что-то непонятное и успокаивающее. Судя по мягкому тону. В её голосе не было слышно враждебности... И Амрина, сама не зная почему, поверила этому голосу. Только настороженно замерла, когда холодный клинок касался онемевших рук, срезая стянувшие их ремни.

Её о чём-то спрашивали. Амрина отвечала на своём родном языке и видела недоумённые лица. И опять, и опять слышала, в числе прочих, те самые, первые, уже знакомые, но всё так же непонятные слова:

– Кавжэ ллунг?! Грэггис?.. Схэддрис!..

Пока пришедшие спорили между собой, она успела нащупать под комбинезоном свой мобильный терминал, машинально удивилась – не обыскали?! – и, не отвлекаясь больше, наощупь проделала все необходимые манипуляции. Амрина активизировала сразу несколько режимов. Одни из них были жизненно необходимы, другие могли вскоре понадобиться. И самым главным сейчас был режим подключения к узловому лингвомодулю.

Именно с понимания – чего от неё хотят? – начиналась возможность выжить. Правда, с этого момента её персональная «Спираль» становилась доступной для пеленга. Ладно – плевать! – тут уж ничего не поделаешь. Главное, что её персональный терминал остался с нею. Чего нельзя было сказать о знаке Избранницы.

Её пластина исчезла...

– Кавжэ ллунг?! Грэггис?.. Схэддрис!.. – Откуда идёшь? Лазутчица? Говори!

Теперь она уже понимала их речь, но предпочла пока хранить этот факт в тайне.

С этого момента она ловила каждое слово. Оброненное пришедшими. Сказанное вскользь стражницами. И, наконец, поверила, что добралась-таки до намеченной цели... Полумифическая армия женщин-воительниц.

Она была среди амазонок! В самой гуще «кандидатур», некогда ею же и предложенных для использования в Походе.

Эх, знали бы они, при чьём активном участии угодили в эту враждебную местность!

Амазонки...

После того, как её оставили в покое, Амрина забилась в угол, подгребла под себя ворох сухой травы и затихла. Попыталась забыться, подремать, но мешали неугомонные мысли. О чём только не передумала она за первую бессонную ночь! Среди прочего, перебирая мнемо, так или иначе связанные с Аленьким, она припомнила мимолётный разговор со своим Избранником. Там, в избушке, на базе Упырёва воинства.

– Вот ты говоришь – война не женское дело. Что женщины могут воевать только в постели. Я правильно тебя поняла?

– Ну, я именно так не говорил. Я просто... – в его глазах проскользнуло желание не говорить на эту тему.

– Ты просто дал это понять. И в этом ничем не отличаешься от остальных мужчин, хочешь ты признаться или нет... Подожди! Не надо ничего объяснять. Это же абсолютно нормальная подсознательная реакция любого... самца, который издревле сидит внутри всех вас, мужчин. Это животное начало... А разумное начало подсказывает, что женщина... точно такой же человек, просто имеет совершенно другие функции, среди разделённого на две половины человечества. В этом, даже осознавая, тебе не всегда хочется признаться вслух... А ведь есть ещё и духовное начало. Надсознательное. И оно говорит, что нет никаких половинок!.. На этом уровне мир представляет собой единое целое, где каждая частица дополняет собой остальные...

– Хорошо. Остановимся на сознательном уровне... Скажи, почему тогда нет никаких... массовых геройств женщин в мировой истории? Или же каких-то заметных воинов... воительниц. За редким исключением... так, десяток или более имён, и всё... – его глаза посмеивались.

– Что-о-о?! Да возьми хотя бы амазонок!

– Кого? Ты бы ещё Афину Палладу вспомнила! Амри, давай... обойдёмся без мифов...

В тот раз они обошлись. Амрина не стала убеждать его в обратном. Для российского офицера Алексея Дымова амазонки были не больше, чем легендой. Для неё же...

Она видела их воочию! Когда путешествовала внутри лабиринта земной истории, перебирая и выбирая варианты для «Вечной Войны». И поняла, что эти воительницы способны на многое. И когда пришло время делать выбор – не думая, нажала внутренний сенсор «за».

Так уж вышло – исторические сведения об их реальной жизни не дошли до современности Дымова. И тут можно было придумывать версии, кому это было угодно: мирозданию или же мужчинам? Амрина лично склонялась ко второй причине. Мужчины! Вот кто встал на пути исторической правды. Той правды о женщинах-воинах, которая безжалостно вымарывалась из каких-либо документальных свидетельств. Правда о них уничижалась, искажалась в устных пересказах. «Правда» о них из века в век делалась мужчинами и со временем пришла к подсознательно задуманному коллективному формату – стала ложью. Тем же отголоскам эволюционно-опасной правды, которые прорывались ростками сквозь каменистую пустыню лжи, было позволено существовать лишь в виде Красиных мифов.

Амазонки... Бестии, стервы, мужеубийцы, твари, безжалостные фурии. Каких только комплиментов не заслужили они от современников и потомков! Только за то, что посягнули на самое грязное и вековое призвание мужчин – убивать тех, кого они считали своими врагами.

Именно по её, Амрины, настоянию они были отобраны в «большую космическую игру», привлечены в качестве участниц. Когда Амрина обосновывала перед Советом Проекта своё предложение «не обойти вниманием амазонок», главным её доводом было то, что женщины-воины гарантированно внесут колорит и зрелищность, а это очень даже немаловажно для привлечения ещё большего внимания зрителей.

Но, говоря эти чужие, хотя и родившиеся в её голове, слова – она чувствовала, что главная причина её выбора вовсе не в том. На самом же деле... Она столько раз думала над этим и каждый раз не могла нащупать даже хвостик ускользающей правильной мысли. Словно кому-то было нужно, чтобы она отстояла своё мнение. Словно кем-то большим и хитрым было заранее запрограммировано участие амазонок, чтобы доказать – они могут многое. И ДОЛЖНЫ совершить многое...

«Эх, милый... Ты можешь волноваться за меня, за мою жизнь, но единственное, чего ты можешь теперь не делать – ревновать. Вокруг меня сейчас на многие километры нет ни единого мужчины, только... Женщины? А остались ли они женщинами, в нормальном смысле этого слова?!»

Она часто беседовала со своим Избранником. Мысленно. Советовалась. Жаловалась. И он терпеливо выслушивал эти монологи. Там – внутри неё. И там же: хмурился, молчал, терзался тем, что не может даже вымолвить словечко в ответ, не то, чтобы помочь! Эти страстные монологи уплывали вдаль, в бездушное пространство, – туда, где в реальности находился он. Но оттуда не было никакого ответа.

«Аленький... Маленькое моё солнышко! Как же не хватает мне твоего тепла. Твоего пульса, мерно отсчитывающего наше время. „Время влюблённых и сов“... Я помню каждую строчку, что ты посвятил мне! Если я когда-нибудь буду нести тебе чушь, что убежала на Экс только затем, чтобы стать настоящим Воином... Не верь! Главным было и есть и пребудет – найти тебя. Вернуться к тебе, но не прежней... В НОВОМ КАЧЕСТВЕ. Вернуться целиком. Без остатка. Как тебе воюется, мой Воин? Помнишь ли обо мне? Ждёшь ли меня? Жди! Я каждый день иду к тебе... Даже если я делаю шаг в противоположную от тебя сторону. Знай, каждый мой шаг – это дорога к тебе. Я возвращаюсь...»

Сколько их было, подобных страстных посланий!

Если исключить такую важную составляющую как любовь – во всём остальном её выбор был осознанным. В последние дни перед побегом она долго выбирала – в какой точке экспериментальной планеты ей высадиться? И хотя все нежелательные варианты развития событий и перечень возможных напастей предусмотреть было нельзя, Амрина постаралась свести их число к минимуму.

Она выбрала оптимум, общество амазонок, резонно рассудив, что в среде женщин-воинов ей будет легче добиться своей настоящей цели. По крайней мере, не будет сексуальных домогательств. К тому же в своё время она в ходе подготовки к вербовке детально изучила их военный быт и взаимоотношения между собой, что могло очень пригодиться.

Так уж вышло, что армии амазонок, привлечённой в Проект, не довелось долго общаться с координаторами. Единственную армию, состоявшую из женщин, должны были женщины и опекать. Это было не только логично, но и единственно возможно – амазонки и слушать не хотели мужчин, заведомо видя в них заклятых врагов. Однако среди локосианок не отыскалось ни одной реальной кандидатки на эти роли. Те же из женщин, кто предлагали свои кандидатуры, больше напоминали жертв.

Две координаторши, имевшие в процессе вербовки кратковременный контакт с амазонками, общались преимущественно с царицей Пенфесилией, убитой две недели назад. Видя неэффективность их пребывания и практическую неуправляемость орды воительниц, Совет Проекта решил отозвать обеих и перебросить на другой участок, тем более, что к тому моменту уже начались проблемы с персоналом. Именно тогда Амрина слёзно просила отца разрешить ей побыть координатором у амазонок, но такая эскапада, судя по всему, совершенно не входила в его планы. Взамен он, скрепя сердце, выделил ей место на том самом пресловутом терминале, где Амрина и встретила своего Избранника. Сам того не ведая. Инч Шуфс Инч Второй, послал родную дочь в настоящее пекло.

...Миновали невыносимо долгие трое суток изоляции. Стражницы исправно приносили ей пищу и воду, подавая их через небольшое отверстие в двери. Миска похлёбки из крупных семян неизвестного злака, кусок мяса, лепёшка и кувшин воды. И больше – НИЧЕГО. Она ни о чём не спрашивала, старательно притворяясь, что не знает их наречия, – лишь иногда произносила пару фраз на локосианском. Ей не отвечали, тем более не понимая её странную речь.

«А на что ты рассчитывала, девочка? На радушный приём?! Когда ученик приходит обивать пороги мастера – он надеется, что на него обратят внимание, не больше. И считает верхом удачи, если мастер с ним заговорит и даст какую-нибудь, пусть самую грязную работу. Сколько предстоит вынести подмастерью, пока его начнут учить ремеслу! Ты хотела овладеть кровавым ремеслом Воина, девочка? Тебе ли роптать на жестокость мастериц?! Терпи, подмастерье амазонок! Терпи...»

Лишь на четвёртый день о пленнице вспомнили власть имущие. Лязгнули запоры. Стражницы подобрались, пропуская эскорт из шести женщин в полном вооружении. Старшая конвоя, не говоря ни слова, жестом показала Амрине: следуй с нами. Красноречиво покачала боевой плетью.

Когда Амрину ввели в обширное помещение, сооружённое из жердей и натянутых шкур, – двенадцать тяжёлых взглядов вперились в пленницу. Амрина физически ощутила и эти взгляды, и плотное молчание, от которого стало трудно дышать. Она узнала каждую из этих грозных женщин. Наяву, а не на пласт-мониторах аналитическо-поисковой группы, копавшейся в складках земной истории, как в чужом грязном белье. Тогда она неспешно рассматривала видеопроекции этих людей, в разных ракурсах, в привычной для себя обстановке. Теперь же...

Знатные амазонки сидели, расположившись полукольцом, и рассматривали её. Реальные, как боль во всём теле... Уфрита. Суарни. Хлуммия. Рун. Агрис. Нуола. Талиора. Шимма. Ардана. Эфтисса. Ипполита. И, конечно же, Рэкфис, что означало «Неистовая». Неукротимая полуобнажённая фурия, презирающая доспехи. Как уже успела почерпнуть Амрина, внимательно слушая беседы окружавших её женщин, ту воительницу, что её пленила, звали именно Рэкфис.

Двенадцать предводительниц огромных конных отрядов. Двенадцать бесстрашных женщин, оставшихся без своей грозной царицы, Пенфесилии...

Две недели назад, во время боя со встреченным на пути отрядом афинян, царица лично возглавила обходной рейд в тыл противника. Но, должно быть, она давно прогневила местных богов... Как только копыта её лошади коснулись берега, вынося наездницу из вод неглубокой реки... как только копыта в полную силу обрушились на земную твердь... эта самая твердь вздыбилась и взметнулась вверх столбом огня, дыма и камней, вперемешку с землёй! Всадницу подбросило в воздух вместе с лошадью. Смертельно израненную Пенфесилию ударило оземь. Животному досталось ещё больше – взрыв разворотил живот, разметав внутренности.

Испуганные лошади всадниц, следовавших сразу за предводительницей, встали на дыбы. Одна из них сбросила свою наездницу в воду и в панике поскакала вдоль берега. Но не успела сделать и десятка шагов, как новый огненный фонтан взметнул её в воздух, оторвав голову.

Истекающую кровью царицу так и не сумели довезти до лагеря, она скончалась по пути.

Двенадцать пар глаз, казалось, раздевали Амрину донага, потом снимали мясо с костей, внимательно пересчитывали кости и нехотя возвращали всё на место. В полном молчании.

Потом посыпались вопросы, в ответ на которые она лишь разводила руками и трясла головой: НЕ-ПО-НИ-МА-Ю!

Происходившее не было похоже на допрос. Скорее на мучительные попытки объясниться, впрочем, сплошь неудачные. Эта несуразица могла ещё длиться долго, а могла и непредсказуемо оборваться, вместе с её жизнью.

И тогда она решилась пустить в ход последнее средство.

Я устал от непроизвольного напряжения, которое не покидало меня последние дни. Все пики моих биографиков смотрели вниз. К тому же – вот уже три дня девятилучевой знак Избранника просто грел мой лоб. Я перестал принимать мпемопослания от своей Амри. Что с ней случилось? Она в опасности?!

Терпеть ненавижу ожидание! Мало какое из состояний души гаже мучительной неизвестности.

Я вслушивался в тишину, но состояние покоя не приходило. Как бы там ни было – тишина ничего доброго нам не сулила. Последнее время она была плотной и бархатной, как театральный занавес. Но, за этой пеленой, скрывающей многое до условного знака невидимого распорядителя, уже стояли неизвестные актёры. Стояли, затаив дыхание, и ждали этот знак. Чтобы сорвать в одночасье занавес. Чтобы вероломно начать спектакль, в самом начале которого все ружья, развешенные на стенах, стреляют в зрительный зал.

Гастрольная труппа наверняка порадует нас крутой «премьерой». Пауза, во время которой нас «оставили в покое», затянулась куда дольше самой грандиозной «мхатовской», но рало или поздно и она окончится...

Сегодня же тишина мало напоминала занавес. Она повисла пересохшим постиранным одеялом, которым, несмотря на чистоту, не хотелось накрываться.

В воздухе ощутимо пахло нашествием. Оно предощущалось по напряжению часовых спиралей и подрагиванию минутных стрелок. Оно прощупывалось хаотическими паузами в разгулявшемся пульсе. Оно присутствовало во взглядах, зависавших на полпути и не видящих объект. Оно изводило присутствием ничего не понимающих, взбудораженных птиц, возбуждённо налегающих на трели, но помимо воли делающих всё более длинные перерывы. Паузы длились. Плодились, И неотвратимо расползались, выгрызая звуки...

В последние дни я ощущал себя исполнителем главной роли в новой версии старинной сказки «Золушка». Нет, я не чувствовал себя девушкой! Скорее – переодетым трансвеститом, согласившимся изображать другого человека и выполнять чужие функции. А ещё – я был очень зол! Именно из-за этого, а не из-за обязанности копаться в золе – приглянулось и пристало имя. Я постоянно ничего не успевал и мыслил только категориями специальных операций, забыв про обычные. А мачеха-жизнь всё ставила и ставила невыполнимые на первый взгляд задачи. Сегодня вот – она высыпала в огромный чан все имеющиеся семена, перемешала их и потребовала рассортировать. Каждый вид в отдельный мешок.

Иногда мне казалось, что этими семенами были мои мысли, иногда, что этими семенами... были МЫ сами.

Разносортица. Нас смешали в одночасье. И посеяли, кидая горстями в сухой враждебный грунт. Ой, будут ли всходы?!

Башня, посягнувшая достичь небес, разваливалась. Кирпичи осыпались, с грохотом падая на землю. Тот, кто смешал наши наречия, как семена разных сортов, – мог быть доволен. Среди земных воинов и действительно началась нешуточная неразбериха. И если в однородных национальных подразделениях фактор непонимания влиял только на совместные действия, то в тех, которые из-за понесённых потерь были вынуждены восполнять численность за счёт инородцев – ситуация была намного серьёзнее. Здесь проблемой было даже добиться от всех единообразного понимания поставленных задач.

Именно это явилось причиной единственного настоящего поражения от десанта «черношлемников».

Осталась в прошлом та памятная стычка с чёрными «демонами», когда мы немного опоздали на помощь гвардии Чингисхана, но, тем не менее, одержали полную победу. И даже захватили в плен сто сорок два локосианских «солдата». После этого, если быть честным – тишина прерывалась трижды. Судя по донесениям посыльных, с того времени произошло ещё три подобных десантирования вражеских отрядов, с каждым разом – всё большей численности. Все столкновения произошли неподалёку от узловых терминалов, ещё не блокированных нами. Последнее из них, наше подразделение, входящее в состав Карфагенского корпуса, проиграло вчистую! Виной, конечно же, было «смешение языков» – в сводном отряде насчитывалось около пятнадцати национальностей из разных эпох. Непонимание и суматоха на первом этапе сражения, когда ещё можно было рассеять локосиан издалека, превратились в панику и всёпожирающий ужас, после первых слаженных залпов локосианских излучателей.

Самое странное – после одержанной победы, локосиане не стали развивать успех, а ретировались. Вернулись назад в свой мир через тот же узловой терминал.

Что-то здесь было не так! Как будто главной задачей у них, с недавних пор, стало не одержание победы, а... накопление боевого опыта. И хотя душа надеялась на русское «авось!»– умом я понимал, что не может, не может столь могущественная цивилизация бесконечно долгий период находиться в ступоре!

Иначе она давно бы уже валялась на помойке мироздания. Пусть у них проблемы с настоящими воинами в частности и с милитаризмом вообще, но техника-то, чёрт возьми, у них мощная и эффективная! Уж коль хватает ума и возможностей следить чуть ли не за каждым нашим шагом...

Когда постовые сообщили о приближении какого-то вооруженного стада обезьян, я первым выскочил на крыльцо. Показав жестом – оставаться на местах! – побежал по тропинке, ведущей к упомянутому посту.

Я ждал его. Знал – рано или поздно он появится. Более того – он был мне нужен. ОЧЕНЬ нужен. Поэтому амулет Крома, завоеванный в честном поединке, лежал в моём кармане, ждал своего часа.

Дождался. Я на бегу нацепил неандертальскую святыню на шею, поправил ремешок – чтобы соответствовать образу побратима...

Они стояли, сгрудившись и озираясь в разные стороны. Я успокоил командира блокпоста словами: «это ко мне». Он, похоже, не поверил. Да и мыслимое ли дело – с ТАКИМИ иметь ДЕЛА?! Однако, предпочёл не сомневаться вслух – старшим виднее, как именно сходить с ума. По моей команде вооружённые постовые исчезли из поля зрения и понемногу напряжение среди древних людей ослабло. Все их взгляды устремились на меня – единственную человеческую фигуру, стоявшую на их пути.

– Кро-о-ом! – собственный голос показался мне чужим, словно я вызывал джина или же ещё какого сказочного персонажа.

Стадо зашевелилось. С ворчанием раздалось в стороны. Изнутри, отодвинув зазевавшихся, показался...

Кром-вождь!

Я смотрел, смотрел, не отводя пристального взгляда, как он шёл, как остановился...

Мохнатая, покрытая коричнево-серой шерстью, фигура Крома раскачивалась в пяти шагах.

Неандерталец был среднего «человеческого» роста – ниже меня почти на голову, – хотя среди своих заметно выделялся. Крупная грудь, широченные плечи. Морда, которую я себя с трудом убедил называть лицом, сплошь испещрённая шрамами. Среди них было два глубоких – в области левого уха и на правой щеке. Тяжёлые надбровные дуги и массивный покатый лоб... эх, знать бы, что за мысли блуждают под ним! Наверняка бродят, ведь ЧЕЛОВЕК же, пусть и «тупикового» рода-племени, расплатившегося исчезновением с лика Вселенной за поражение в эволюционной войне... Его глубоко посаженные тёмные глаза ощупывали меня не менее внимательно.

Из всей одежды на вожде по-прежнему была лишь волчья шкура, прикрывающая чресла и окрестности. Так же негусто было и с вооружением – ничего кроме массивного копья с каменным наконечником, на которое неандерталец иногда опирался при ходьбе.

Верхняя губа вождя приподнялась, обнажив мощные передние зубы. Из утробы наружу вырвалось негромкое уверенное рычание. В глазах возникло нечто осмысленное. Толстые губы искривились, зашевелились, как будто что-то пережёвывали, и я опять услышал его неповторимый глухой голос:

– Кром-вождь... – тычок в свою грудь, – приветствует тебя... Алисей... друг.

И я понял его! Дословно. Неужто в разговорах с человеком «тупиковой ветви» всепланетный толмач продолжает функционировать? Или – я хорошо запомнил обертона рычания... дословно.

Я непроизвольно проследил за тычком и застыл, увидев прячущийся в густой шерсти вождя крупный медальон. Медный Феникс на зелёном шелковом шнурке! Красноватая мифическая птица, нашедшая приют на груди Крома.

Мой талисман, подарок покойного отца. Я уже несколько раз жалел, что отдал его неандертальцу. Но что поделать, обстоятельства в тот момент были уж слишком крутыми – не до жадности и сентиментальности. Моя жизнь попросту висела на волоске, и я отдал бы тогда не только зелёный шнурок с реликвией. Много больше, лишь бы волосок тот не порвался.

Долгий взгляд, в котором промелькнула целая гамма чувств – от сожаления до благодарности. Я с трудом отвёл глаза. Вождь также уставился на амулет, висевший на моей груди. На его бывший амулет! Правда, наткнувшись на застывшие глаза без зрачков, взиравшие с костяного лика, Кром заметно дёрнулся. По его лицу пробежала болезненная судорога. Мне показалось – он по-настоящему опасался мести злого духа, изображённого на амулете. Или же за этой реакцией скрывалось что-то другое?!

Я впервые озадачился: откуда он взялся у дикаря? С виду непропорционально вырезанный лик существа, в котором присутствовали как человеческие, так и звериные черты. Его пасть была оскалена и в то же время искривлена в демонической ухмылке.

Было ли ЭТО образом злого духа-покровителя? Уж больно смахивало на отображение ЧЕЛОВЕКА вообще, с извечной борьбой человеческого и звериного. Я впервые посмотрел на эту вещицу, как на символ. Но... дикарские ли руки её сработали?!

Я подвёл под амулет ладонь. Покачал, как бы взвешивая, эту массивную отполированную кость. И, насколько позволял ремешок, протянул по направлению к вождю. Не отрывая взгляд, приподнял вопросительно брови. Повёл головой, предлагая обратный обмен.

Его глаза вспыхнули. И тут же потускнели, взгляд опустился к земле. Негромко зарычав, вождь отрицательно покачал головой – настоящее дитя природы, не умеющее притворяться. Для него было яснее ясного, что Дух уже знает о том, что Кром был побеждён, а значит – не может носить амулет. Недостоин...

«Херр оберст... Ты бы это... с высшими приматами поосторожнее. В каждом из них – зародыш Кинг-Конга. Как бы ОНО на нас не прыгнуло врасплох! Угомонись, мы ведь не в войсках ООН».

Мой альтер-эго, похоже, не одобрял мою миротворческую деятельность.

«Антил, тебе слово „побратим“ хоть что-нибудь говорит?»

«Вот-вот. ГОВОРИТ... что от таких побратимов надо прятать всё, начиная со спичек и заканчивая самыми уязвимыми местами тела. Слышишь, Дымов, где ты их разыскиваешь?! Они тебя плохому научат! – Антил сегодня был не в духе, что не мудрено. – Брататься он наловчился, ишь ты... Только усыновлять их не вздумай – самим есть нечего!»

Я устал от перепалок с самим собой настолько, что промолчал. Хотя, хотелось спросить: «Что ты понимаешь в спецоперациях, нахлебник-теоретик?!»

Сдержался.

Процесс обнюхивания затянулся. И я решил взять протокол встречи на высшем уровне в свои руки. Жестами попытался объяснить Крому, что нам надо поговорить наедине. После нескольких попыток он понял, чего я от него хочу, и заковылял рядом со мной. Отойдя метров на двадцать, я остановился и произнёс, глядя прямо ему в глаза:

– Кром. Твоему другу Алексею нужна помощь. Мне... – похлопал я себя ладонью по груди. – Мне... Очень нужна помощь. Твоя помощь, Кром.

Его глаза сузились. В них промелькнула какая-то внутренняя работа, даже борьба. Потом они вспыхнули нехорошим огнём.

«Может быть, просьба о помощи воспринимается как очевидная слабость? А значит, ему предоставляется подходящий случай отомстить? А, херр оберст?! Что молчишь?» – занервничал Антил.

«Молчу, чтобы лучше тебя слышать!» – рявкнул я внутрь себя.

Глаза вождя притушили огонь.

– Я помочь тебе. Алисей... друг... Что нужно делать?

Я прекрасно понимал его. Несмотря на то, что «толмач» вырубился. Странно, но факт.

Амрина плавала в глубинах памяти. Расхаживала вдоль «стеллажей» своей индивидуальной мнемотеки. Начала, естественно, с мыслей о любимом мужчине, воюющем на недосягаемом (пока) расстоянии от неё. Хотя и на этой же планете.

Потом увлеклась воображённым диалогом с ним.

Пыталась доказать ему то, о чём они никогда не спорили. Если бы хватило времени – вполне могли бы. Во всяком случае, так ей казалось. И вдруг опять возникла мысль: «Мы с ним на ОДНОЙ планете! Рано или поздно расстояние сократится до одного взгляда».

Континент, на котором они не так давно повстречались, на котором им было суждено полюбить друг друга, на котором Алексей сейчас мысленно и наяву стремился навстречу к ней (она в это свято верила!) – назывался Эджисса.

Если мерить земным аршином – искусственная планета Экс была почти в два раза меньше Земли. А стало быть, и масштабы были поскромнее. Даже числом материков Экс не мог бы похвастаться – их тоже вдвое меньше. Три против шести земных.

Похожий очертаниями на вытянутую трапецию Эджисса являлся самой крупной частью суши, он занимал большую часть восточного полушария. Территория его, по земной аналогии – равнялась примерно Европе и Африке вместе взятым. Два других материка – Фьолла и Кверж – располагались в западном полушарии. Хотя Фьолла, отдалённо похожий на неправильный треугольник, своей вытянутой частью заползал в соседнее полушарие; полукруглый Кверж, самый маленький их трёх, находился практически по центру полушария, на расстоянии половины своего размера от Фьоллы, Имелось ещё пять крупных островов, эдакая группа земных Мадагаскаров и Новых Гвиней, почти равномерно разбросанная левее Квержа среди океанских просторов.

Амрина отчётливо, до малейших деталей, помнила карту планеты... Как удивлялся и восхищался её Избранник, когда узнал, что локосианам, «чтобы помнить», не нужно таскать с собой массу обременительных носителей информации! Всё это, и многое другое, без проблем помещалось внутри них самих. Взять хотя бы эту пресловутую карту. Амрина изучила её предварительно, детально, до мелочей – и органично вписала в свою память. Данная процедура была отработана настолько, что уже не требовала особых ментальных усилий. Неспешно впитать внимательным взглядом, а при необходимости – просто вызвать мнемофрагмент и считать его.

Она раз за разом вызывала нужную информацию, рассматривала интересующий её участок, увеличив восточную часть Эджиссы. Именно эта местность влекла Амрину к себе. Мысли о ней плавно перетекали в иные, большей частью опять – о встрече с любимым мужчиной. Встрече, которая напрямую связывалась с данным участком суши.

Встреча... Она будет возможна, только когда все дороги останутся позади. Когда все шаги по их тверди будут сделаны, все следы оставлены за спиной. Но самое плохое заключалось в том, что, даже сложив все дороги её и дороги Алексея, – нельзя было получить единого целого! Эти две половины не срастались, потому что каждая упиралась в воду. В БОЛЬШУЮ ВОДУ.

Между ними были многие километры водной стихии...

Между ними распростёрся ОКЕАН.

И, как ни странно, она сама сделала этот выбор, перебирая варианты побега на Экс. Осознала: иногда самая длинная цепочка действий бывает единственно верной и самой короткой дорогой к желаемому. Потому-то и не колебалась больше, и осуществила сложную схему пространственных перемещений – формулу с одним неизвестным. Этим неизвестным был терминал, от рождения Системы никогда не подключавшийся не только к общим схемам движения, но и неведомый всеобщей базе данных мира Локос. Терминал, известный только двоим.

Инч Шуфс Инч Второму и ей.

Таким образом, её возлюбленный воевал на Эджиссе. Она же – пыталась выжить на материке Фьолла. И многие реалии на этих разных материках совершенно отличалось друг от друга.

Так уж вышло – широкополосная волна мнемо с обещанием правительства Локоса, «всем землянам вернуть Вчера» накрыла не все части суши и моря равномерно. Основная мощь сигнала – в первую очередь предназначалась земным отрадам, вышедшим из-под контроля на Эджиссе. Именно там произошла утечка информации о подлинной сущности Проекта, именно в том краю полигона возмущённые земляне начали объединяться. Именно там пролилась первая кровь локосиан. И Локос затрубил тревогу.

На Фьолле же... В силу внешних причин, к которым относились: гористая поверхность материка, поломка основной ретрансляционной антенны и активных космических помех в данное время в данном месте – эффект был минимальным. Решающую роль сыграло полное отсутствие информации о происходящем по ту сторону воды, на другом континенте. Суть мнемопослания, вызвавшего на Эджиссе столь яростную бурю негодования, на Фьолле мало кто уразумел.

По одной простой причине – никто из землян, оказавшихся здесь, до сих пор не подозревал, где они на самом деле находятся! Может быть, не нашлось своего подозрительного «спецназовца Дымова», страдавшего раздвоением личности? А может, вялое развитие событий позволяло координаторам полностью контролировать ситуацию?

Ещё в меньшей мере был охвачен военной горячкой Кверж. Что и понятно: этот маленький континент в основном использовался как материальная база, снабжающая армии земных гладиаторов, да ещё – для технического обеспечения многих процессов, необходимых жизнедеятельности Проекта. Земных армий здесь не было, только персонал терминалов и хранилищ, да вездесущие координаторы.

Таким образом, всем трём материкам изначально отводились совершенно разные роли. Главным театром гладиаторских сражений был Эджисса – земля, занимавшая одну девятую часть территории планеты. Фьолла же предназначался для отработки вспомогательных линий Проекта, хотя здесь тоже велись достаточно обширные военные действия.

Узловых терминалов на Фьолле было всего три. Это не являлось прихотью создателей Экса или же заведомо ничтожной ролью малого материка. Так было определено Мирозданием: на данном локальном участке пространства имелось всего лишь три входа в тоннели-норы Его пещеристой структуры.

«Ох уж эти пространственные коридоры! О какой свободе разума может идти речь? Какая свобода передвижений?! Если Некто или Нечто, как его не назови, позволяет пользоваться лишь малой толикой огромного и неизведанного механизма! – Амрина сокрушённо покачала головой. – Все эти наши открытия новых путей и возможностей расширить границы – не больше, чем чья-то санкция... свыше. Явственное впечатление, что Вселенная создана давно и не для нас, что нам только иногда позволяют кое-чем пользоваться. Просто терпят... ДО ПОРЫ».

«Нет, нет! Прочь из оперативной памяти! Голова лопается на части и без копания в себе».

Она обвела взглядом помещение. Незнакомые стены, обмазанные глиной. В углу висели чьи-то доспехи. Слева от них висели два щита. На соседней стене копьё, лук и колчан со стрелами.

Это не было темницей, где она провела трое суток. Ещё бы! После вчерашнего сбора воительниц...

Память Амрины вновь, против её воли, погрузилась в прошедшие события.

...Когда во взглядах двенадцати вооружённых фурий стали вспыхивать злые искры. Когда выкрики-призывы «Убить её!» стали звучать чаще, чем вопросы. Когда воздух стал колким и совершенно непригодным для дыхания... она решилась пустить в ход последнее средство.

Уйдя в себя, сосредоточилась; голоса стали звучать тише и глуше. Прикрыла веки. Вызвала из памяти заготовленное послание, которое она излучала каждый день с момента высадки на Эксе. И, сконцентрировав всю имевшуюся на данный момент энергию, стала излучать без помощи терминала «Спираль», вкладывая в процесс все силы без остатка.

«О сёстры мои!.. Пенфесилия... Уфрита... Суарни... Хлуммия... Рун... Агрис... Нуола... Талиора...»

Она не видела, как застыли лица амазонок! Она не смотрела, зная, что главное происходит сейчас внутри неё.

«Поспешите же навстречу той... Запомните это имя. Клеонта...»

Все двенадцать напоминали изваяния – ни единого движения.

«Я приду и скажу вам единственную фразу...»

Силы оставляли её, но она ещё успела остановить трансляцию... открыть глаза... медленно опуститься на пол... и, уже сидя, произнести вслух на их языке так громко, как только смогла:

– АЗЗЭ ФУЭШ ИРОНО МАТТРОНГ ОЛЛИ ЭСХ...

И провалилась в какую-то яму, наполненную темнотой, пустотой и тишиной. Она валилась, катилась, даже падала. Её хватали чьи-то руки, трясли, но не могли удержать, и она падала дальше. Лишь однажды кто-то поймал её тело и принялся тормошить, приводя в чувство. Перед Амриной возникли тёмные глаза, пытливо смотревшие в глубь естества. На лице были только губы и глаза. Губы шевелились. Она вслушалась и Разобрала:

– Тебя зовут Клеонта?!

– Нет... – чуть слышно прошептала Амрина. – Я не Клеонта... Меня зовут Эвтиона... Я её...

Силы иссякли. И свет в глазах опять померк.

Он уже минут двадцать по кругу листал несколько видеокартинок – отчёт аэронаблюдения. Сначала внимательно рассматривая каждую, потом, уменьшая паузы между кадрами, торопясь. Всё быстрей. Всё чаще! Ещё немного и...

Очнулся, вырвался из завораживающего ритма. Откинулся на спинку кресла. Задумался.

Ещё бы! На каждом снимке, в разных ракурсах, была запечатлена его родная дочь. Его любимая дочь.

Руки её были связаны. Во рту кляп. Закрытые глаза и неестественная поза рождали лавину мыслей о самом плохом. Но следующие кадры отметали летальный вариант развития событий. На этих кадрах её, как безвольный тюк, две полуобнажённые женщины в доспехах укладывали поперёк спины лошади. Последний снимок получился хуже всех, смазанным – на нём лошадь, управляемая одной из женщин, мчалась по предгорной дороге.

Он сидел, полностью уйдя в свои мысли, даже, казалось, позабыв о присутствии своей собеседницы – медлительной в словах и движениях сорокалетней женщины. Её полное лицо с тяжелым подбородком, и без того довольно непривлекательное, портило большое родимое пятно на левом виске. Она, не отрывая взгляда, следила за его мимикой.

Каково же было её удивление, когда сквозь маску удивления и боли прорвались совсем неожиданные эмоции. Удовлетворение и даже тщательно скрываемая радость! Да нет! Скорее всего – померещилось... Женщина отёрла ладонью лицо, коснулась пальцами век, уставших от бессонной ночи. Позвала мужчину по имени.

Очнувшись от своих дум, тот нахмурился, словно закрылся на все замки.

– Эйе... Я прошу, оставь меня. Мне о многом надо...

Грузная женщина молча встала, не спеша поправила волосы, стянутые в пучок. Уходя, оглянулась на лицо мужчины. И опять ей померещилась довольная улыбка на его губах.

Вердикт воительниц был краток – признать Эвтиону гостьей! И разослать во все стороны большие отряды – искать Клеонту.

Ещё были вопросы – к Рэкфис, захватившей Эвтиону в плен и доставившей её в Фемискиру. Как могло статься, что сестра не узнала спутницу Посланницы?! Дошло до криков и потрясания оружием. И, не выдержав, Рэкфис в сердцах изо всех сил швырнула своё копьё в стену. Наконечник наполовину вошёл в древесину. Пока древко раскачивалось, она громогласно выкрикнула:

– Я не верю ей! Если она Избранная, почему дала себя связать? Почему вообще попала в плен?! И эта пластина мне пока ни о чём не говорит! А дурацкие узоры на её щеках я приказала смыть...

Брошенная разгневанной амазонкой пластина, звякнув, упала к ногам Ипполиты. Та нагнулась, подняла. Показала боевым подругам. Все зашумели.

Звезда с девятью кривыми лучами! Именно та, о которой говорилось в послании – в этом странном голосе, звучавшем внутри головы. Вот объяснение, почему Рэкфис носилась с ней – взяла в плен, а не прикончила на месте, как она обычно и поступала.

Звезда Посланницы!

Враждебные взгляды одиннадцати амазонок устремились на Рэкфис. Но та, оттолкнув Суарни, вставшую было на её пути, в считанные мгновения покинула помещение. Бросила напоследок:

– Вы ещё пожалеете, что так легковерны!

С улицы донёсся её резкий свист. Потом ржание её коня. Потом – частый топот копыт.

...Сегодня, на пятый день пребывания среди амазонок, ей дозволили самостоятельно передвигаться в пределах лагеря. Скорее всего, это была демонстрация силы: пусть ходит и смотрит! Да окажись назвавшаяся Эвтионой хоть трижды лазутчицей – куда она денется из города, где каждая пара глаз между делом присматривает за подозрительной иноземкой?

Пристанище амазонок нельзя было назвать временным. За те несколько месяцев, что они провели в этом горном краю, на месте пустоши обширного плато, сокрытого обильной растительностью от чужих глаз, – вырос целый город. Строительным материалом считалось и в качестве такового применялось что угодно. Почва, камни, древесина, шкуры убитых животных. Имелась здесь своя главная площадь, названная по греческой традиции: Агора. И тут же, не в пример щепетильным эллинам, высился специально сооружённый частокол – дань древним варварским обычаям – с кольев которого скалили свои зубы, одеревеневшие головы врагов.

Город Фемискира, названный так покойной царицей Пенфесилией в память о далёкой столице, не смог вместить в себя всех женщин-воительниц – площадь его ограничивалась размерами плато. Поэтому, здесь были оставлены лишь семь из тринадцати тысяч всадниц, составлявших Союз Амазонок.

Следовательно, шесть военачальниц размещали свои тысячные отряды за пределами города. Этими шестью были Хлуммия. Рун. Ардана. Эфтисса. Шимма и Рэкфис...

Именно из своего лагеря и спешила Рэкфис в Фемискиру на военный совет, когда её разведка наткнулась на спящую неизвестную девушку.

Городок с высоты ближайшего скалистого склона, где размещался постоянный наблюдательный пост, представал большим овальным пятном, перечёркнутым вдоль и поперёк чёткими линиями. Именно так выглядели пять улиц, пересекающих Фемискиру в длину, и три улицы – в ширину.

Вот по этим-то улицам и передвигалось почти всё население города. В результате они были так переполнены, что на лошадях можно было ехать только шагом.

Амрина с удовольствием брела по шумной улице, смирившись, что облеплена настороженными взглядами, как лошадь слепнями. В одном месте, заблудившись, она даже попробовала обратиться на местном языке к девочке-подростку. Та воровато оглянулась вокруг и буркнула несколько слов, среди которых Амрина разобрала два самых главных: «иди туда!», подкреплённых направляющим жестом. Это её чрезвычайно порадовало, ещё бы – первый контакт без помощи отключённой на время «Спирали».

Однако первая же экскурсия была омрачена нежданной встречей. Рэкфис! Снова эта фурия. Амрина столкнулась с ней, когда уже возвращалась в своё жилище. Ей, на правах гостьи, выделили небольшой домик на окраине, сразу за которой начинался скалистый склон. Вот тут, за десяток шагов от строения, она и наткнулась, как на длинное острое копьё, на пристальный взгляд зелёных глаз неукротимой воительницы.

Эти красивые, широко распахнутые глаза портило только одно – нескрываемая ненависть. Она выплескивалась наружу с каждым взглядом, словно зрачки были двумя дульными срезами. И даже когда амазонка улыбалась – ненависть плавала малозаметными льдинками в холодной водице её глаз.

Рэкфис была не просто красива – прекрасна. До того момента, пока взгляд смотревшего не встречался с этими переохлаждёнными глазами, он замечал каждую деталь облика. Длинные тёмные волосы, схваченные на лбу плетёным ремешком. Заметные скулы. Пухлые губы. Тугая грудь, простреленная изнутри крупными коричневыми наконечниками сосков. Но, как только взгляд проваливался в ледовые проруби глаз...

Амрина даже вздрогнула, испытав настоящую физическую боль от того сгустка злобы, в который окунулась. Словно незримая звенящая нить натянулась между ними. Внутренний звук становился сильнее и тоньше, грозя вот-вот лопнуть и что-то разрушить.

– Ну что? Я вижу, тебе доверяют? Может быть, ты решила, что всё уже позади?

Амрина промолчала, лихорадочно соображая, как ей себя повести.

– Молчишь, стерва?! Я не знаю, действительно ли ты Эвтиона, как назвалась... и принадлежит ли тебе злополучная пластина о девяти лучах... Но, я знаю одно – ты мне не нравишься, а значит – никогда не станешь своей. Мне не нужна здесь змея! Поэтому, чем быстрее ты покинешь Фемискиру, тем... – её глаза вспыхнули, заметив приближающуюся Ипполиту. – Улыбнувшись, Рэкфис добавила неожиданно громко, так, чтобы слышала воительница, временно заменившая убитую царицу: – Наш город не может не понравиться! Полагаю, ты погостишь у нас подольше?..

И огонь в её глазах сменился злорадно поблёскивающими льдинками. Ипполита, уже поравнявшаяся с Амриной, заметила эти холодные искры.

– Или даже останешься здесь навсегда! Во всяком случае, я тебе настоятельно это советую. И я не привыкла, чтобы мои советы пропускали мимо ушей.

Ипполита ещё не сообразила, к чему клонит Рэкфис, но интуитивно почувствовала недоброе. Её рука легла на рукоятку меча. И этот жест также не ускользнул от настороженных глаз Рэкфис – уголки губ злобно поджались.

– Я настаиваю, чтобы ты ос-с-ста...

Хлёсткий мах. Резкий шелест воздуха, сдвинутого вместе с броском.

Копьё, брошенное с близкого расстояния, метров с четырёх, рассекло воздух и почти мгновенно достигло цели. Глаза Рэкфис пылали жутким огнём в момент броска. Когда же наконечник коснулся цели – пробил пятнистую грязно-зеленую ткань и двинулся дальше в плоть! – глаза вспыхнули, словно переполнились испепеляющим огнём. И тут же...

ЗАМЕРЛИ.

Ипполита, поздно заметившая искажённое лицо Рэкфис и занесённое для броска копьё, ничего не смогла сделать. Только взметнула в протестующем жесте свободную руку, только открыла рот для крика, только...

Она боковым зрением видела, как копьё попало в Эвтиону, в область живота. Она не сводила взгляда с Рэкфис, ожидая продолжения агрессии, в том числе и в собственный адрес. Она заметила мгновенные перемены в её лице, её поражённые, застывшие глаза...

Резко повернула голову вправо и остолбенела.

Копье – только что ударившее в женское тело! – проследовало дальше и упало на землю шагах в пятнадцати от них. Невероятно! Оно, как сквозь пустое место, прошло через плоть Эвтионы и умчалось дальше. Хотя... Собственно, никакой плоти и не было.

То ли Эвтиона была бесплотным духом, лишь на время принявшим образ земной женщины, то ли Ипполита, а заодно с ней, судя по выражению лица, и Рэкфис сошли с ума! Да и было от чего! Та, которую одна воительница хотела убить, а другая – защитить, просто-напросто ИСЧЕЗЛА!

Мгновенно. Словно и не было её никогда.

От резкого импульса боли я чуть не взвыл!

«Чёрт! Что за шутки?!»

Руки взметнулись вверх. Обхватили лоб, пылавший огнём. Казалось, пластина на повязке мгновенно раскалилась до предельной температуры. Наверное, так себя чувствует бык, когда ему ставят тавро – выжигают калёным железом по дымящейся плоти знак хозяина.

«Кто?! Кто возомнил себя моим владельцем?»

Однако пластина сообщила ладоням приятную прохладу.

«Что за бред?! Она, как обычно, холодная. Что же означает этот импульс?»

Я ещё пытался связывать воедино огрызки ощущений и крупицы недолгого опыта, приобретённого за время пользования девятилучевой звездой. Что-то уже предполагалось и даже вырисовывалось, но... интуиция, нахлынув волной на песчаный берег, смыла все песчинки и соринки, державшиеся непрочно – вошла в меня и осела уверенностью знания.

«БЕДА! Моей любимой угрожает опасность... Только что её жизни угрожала реальная смертельная опасность! Обошлось ли? Или же это был последний импульс-агония?!

ЧТО?! Что же делать? Куда бежать? КАК ей помочь? Или же... не доведи господь! – КОМУ МСТИТЬ???»

Небо висело над головой. Земля лежала под ногами. Всё будто бы оставалось таким, как прежде. Вот только мне они казались плоскими, нарисованными. Сам я был не больше, чем нарисованный солдат, бессильный сделать даже шаг.

Мой двойник также молчал, как будто его никогда и не было во мне. Ещё бы. Нарисованный солдат не может быть личностью!

Тем более – страдать её раздвоением.

...Импульс! Сравнимый разве что с теоретически возможной атакой из Запредела.

Этот всплеск энергетической активности Космоса зафиксировали буквально все наблюдательные системы Локоса.

Возмущения с подобным коэффициентом ещё не было за всю историю существования...

Словно ураган пронёсся в незримом гигантском просторе, вызвав колоссальные погрешности текущих взаиморасчётов энергетических комплексов, обеспечивавших планетарные нужды. И сразу же...

Сбой функций в самых надёжных цепочках. Лавина всё усиливающихся помех. Непредсказуемые реакции аппаратуры, превысившей все возможные пиковые перегрузки. Цепь аварийных отключений. И паника, паника среди многочисленных команд персонала, обслуживающих терминалы в разных точках мира.

Ещё один импульс!

Сразу же ёмкость глобального энергетического резервуара начала необратимо таять! Словно гигантский клещ, присосавшись, ежеминутно поглощал невероятные количества энергии. Она уходила, не успевая восстанавливаться. Вот она приблизилась в минимальной отметке...

Ещё один!

Минимальная отметка осталась позади. Остатки энергии исчезали, поглощаемые неведомым бездонным потребителем. Какая же мощность, какое устройство способно вот так...

Уже пройдена аварийная отметка. Ещё немного и приблизится критическая точка – предел, за которым, как минимум, – энергетическая катастрофа...

В большом крахе никто не считает маленьких смертей и мелких поломок. И всё же, если бы кому-нибудь в этот судьбоносный момент целого мира было дело до частных моментов, – он бы всё равно отталкивался от себя и судеб своих близких. Если бы этим «кем-то» был Алексей Алексеевич Дымов, ничтожная мыслящая пылинка, занесённая ветром обстоятельств с далёкой планеты... Если бы он хоть немного был посвящён в суть происходящих событий... если бы он совместил некоторые из них на оси Времени...

Получилась бы фатальная накладка. Произойди импульс-пожиратель энергии на двадцать одну минуту раньше... Погуляй Амрина по городу Фемискира на двадцать одну минуту больше... И уже никакая защита «от пули-дуры» не сработала бы. Ей просто неоткуда было бы брать энергию – всё пожрал бы убийственный импульс.

Значит, копьё пронзило бы живую плоть, а не воздух.

Впрочем, уже не было никакой разницы – спаслась бы она или нет. Судя по всему, подобное незримое копьё безжалостно пронзало сейчас всю её цивилизацию... И никто из локосиан не знал, чем это кончится и во что выльется. Мир Локос уже около получаса находился в оцепенении.

Официальные источники молчали, никак не объясняя происходящее. Но уже мчались во все стороны вольные трактовки наблюдаемого «вступления в апокалипсис». Слухи плодились. Пожирали сами себя. Возникали вновь с удвоенной, утроенной, удесятерённой силой... Лейтмотивом было одно слово: «Нашествие!».

Нашествие!!

НАШЕСТВИЕ!!!

Неужели... ЭТО началось? В реальность «этого» не верилось, ведь апокалиптическая перспектива предсказывалась на далёкое будущее, а нынешнему человечеству твёрдо обещалась уйма времени, которого «на наш век хватит!». И всё же...

Неужели Тьма уже дотянулась своими чёрными всепоглощающими лучами-щупальцами?! Что для НЕЁ какая-то энергосистема какого-то крохотного мира?

Неужели... неужели Чёрные Звёзды вдруг оказались на дистанции прямого удара?!!

Совершили внезапный атакующий прыжок, не прогнозируемый и не предвиденный никем, и широко распахнули свои пасти???

Чёрные, естественно.

Два слова сменили единственное, бывшее лейтмотивом первые полчаса после начала светопреставления.

«КОНЕЦ СВЕТА».

Не спастись. Тьма сильнее. Пустота небытия, из которой почти на сто процентов состоит Вселенная, яростно противится любой попытке наполнить её бытием.

Когда-то Велес чтился как авега* Всевышнего.

Рождён он был Небесной Коровой Земун от бога Рода*, который протёк от белой горы Солнечной Сурьей, Ра-рекою*.

И потом Велес умирал и рождался много раз. Он был и Доном, сыном Дану, и Рамной, сыном Ра, и тавром, также Асом-Асилой, Астером. И тьма* сменяла тьму, и сотни раз возрождалась Русь – и сотни раз бывала разбита от полуночи до полудня.

Но, каждый раз, упорно вставала с колен. Отряхивалась от пепла. «Не сдавайся!» – бросала клич. И брала в руки железо, а в глаза впитывала огонь.

Встала и в этот раз. И всё чаще говорили в последние годы: потому и восстала из праха Славянская Традиция что опять родился Велес на многострадальной земле. Воспрял к жизни в лице своей новой ипостаси, звать которую на этот раз: Святополк Ветрич. Более ведомый под именем Святополк Третий. Миллионы же соотечественников называли его проще и смачнее. АВЕГА.

Авега Велеса...

Развевалась на зелёно-красном знамени Святополка знаменитая надпись, выполненная древними знаками: «Будьте сынами своих Богов, и сила их пребудет в вас до конца!». И многие видали знамя это – кто в страшных снах, а кто в ежедневных молитвах.

И шептали: сгинь!

И шептали: да пребудет!..

Ветерок трогал соломенного цвета пряди, спадавшие до плеч. Добирался ко лбу, где они были схвачены плетёным ремешком из сыромятной кожи, и начинал заново. Не играл – признавал за своего, пытался поделиться силой – авось ему сейчас нужнее! Ещё бы – Ветрич. «Признанный Ветром». А может, «Сын Ветра»?..

Стальные глаза с осадком усталости и Раздражения. Самую чуть раскосые. И брови, разлетающиеся в стороны как взметнувшиеся крылья. Полные губы. Литой волевой подбородок на мощной шее. Вот беглый портрет стосорокадевятилетнего полководца. К себе он относился с уважением и иронией одновременно. Не уважать то, каким он вылепил себя из обычного с виду юноши, и то, что он сделал для своей Родины, – было несправедливо. Посмеиваться же над собой изнутри – просто необходимая черта характера, чтобы после всего свершённого не возомнить себя, как минимум, полубогом.

Авега...

Он усмехнулся – время разберётся.

Был Ветрич среднего роста, самую малость не дотянул до двух метров. Зато необычайно крепок. Тело в сплошном корсете мышц – результат поистине фанатичных занятий боевым фехтованием. И дело вовсе не в моде на прикладные исторические забавы. Для него не была пустым звуком фраза: «Дань славному прошлому далёких предков». Эту дань он отдавал щедро и вовремя. Ещё в Академии Военно-космического Братства не было равных курсанту Святополку, когда выходил он в круг и брал в руки меч. И это притом, что весь его багаж на ту пору состоял из базовой защитной техники «Железная рубаха» да стандартной боевой школы «Удар богов». Это потом уже начались углублённые изыскания и выработка собственного неповторимого стиля. Но для этого мало безупречной техники, мало невероятного чувства клинка. Нужно было поистине неземное наитие, а как следствие этого – общение с мечом, словно бы тот является живым существом. И однажды оно пришло...

Свой стиль назвал он «Третья рука».

Злопыхатели пускали пену по губам, утверждая, что за основу Святополк взял полумифическое тайное учение ведуна Белоглаза. Он и вправду много раз встречался с затворником. И если не кривить душой – очень много взял из движений, показанных старцем. Но взять мало, надо ещё сотворить СВОЁ, пусть даже на основе вековых традиций. Недруги снова и снова вещали, что ТАКОЕ мог бы создать любой из них – допусти их Белоглаз к древним таинствам) – и что встречался-де с ним Святополк, воспользовавшись своим высоким государственным статусом.

Ничтожные завистники! Как будто неясно, что никакой статус не мог повлиять на властного старца, уже давно живущего по космическим законам – балансируя на зыбкой нити между Гармонией и Хаосом. Повлиять могло только внутреннее убеждение ведуна: пришёл тот, кто сохранит и понесёт древнее Знание ДАЛЬШЕ. Тот, кого старец помнил и выделил ещё юнцом, в ком видел огнь ещё много лет назад.

И, должно быть, пришёл именно ТОТ.

Закончилась Лютая эпоха, которая, казалось, надёжно погребла под обломками империй Истинное Учение. Но мало-помалу Время перемыло свои песчинки. Вымыло лишнее, налипшее и привнесённое. А может быть, и действительно вмешались Силы Высшие, дабы вернуть в измученный мир истинную – Православную веру. Ту веру древних славян и русов, что испокон веков, задолго до Крещения Руси, именовалась ПРАВОСЛАВИЕМ. Ибо предки СЛАВИЛИ ПРАВЬ*. Ибо следовали по СТЕЗЕ ПРАВИ.

То, что веками отторгалось – опыт поколений и русские национальные традиции – стало востребовано и явилось единственно возможным путём для спасения Отечества.

И не зря опасались многочисленные апологеты «христианской православной идеи», что размоет её славянская ведическая традиция. Не просто размыла – стёрла напрочь. И наложила новые заветы. Как будто пришёл незримый небесный реставратор и смыл рисунки, нанесённые – с умыслом ли, в неведенье ли?! – поверх древней картины мира. И освежил давние, изначальные краски.

Вот и заблистал разноцветный мир новыми оттенками...

«Человек, вставший на путь Прави» – так поначалу величали Святополка Ветрича. Блестящая карьера, сделанная им, не шла ни в какое сравнение с тем, что сотворил он с Землёй Русской. Впервые, за «тьму тьмы лет», крушение фундаментальных основ общества досталось ценой малой крови. Это даже никак нельзя было назвать гражданской войной. Скорее, по аналогии с прадавними Крестовыми походами – свершён был единственный Ведический поход. И это в неукротимой, непредсказуемой стране, коей продолжала пребывать Русь и в тридцать первом веке от рождества Христова?! Что ни говори – загадочная пресловутая русская душа оставалась «вещью в себе» и ныне – в Эпоху космических контактов «Второго порядка»*.

«Ежели раздуть ещё теплящийся огонёк русского ведизма, – терпеливо разъяснял двухсотлетний ведун Белоглаз отроку Святополку, – явится миру всё великое многообразие культуры наших предков. Воинское искусство и народная медицина, и музыка, и зодчество, и ремёсла, ибо всё это живо и поныне. И взойдёт, как солнечный диск Хорс*, эпоха Русского Возрождения».

Внимал отрок диковинному дядьке, и никто не ведал, каким пожаром однажды вспыхнут в его душе искры, зароненные ведуном.

Эх, дядька Белоглаз!

Высокий старец, двести тридцати трёх сантиметров ростом. Широкий в кости. Жилистые руки с узловатыми пальцами. Широкие, слегка усохшие плечи. Был он бледен лицом, но не измождён нездоровьем, напротив – просветлён. Отчего и необычные большие глаза, похожие на бельма из-за светлосерых зрачков, не отталкивали сторонний взгляд. Гармонично обрамлялись длинными седыми волосами, опускавшимися ниже плеч.

Немногое знал о нём Святополк, хотя и известное ему было недоступно остальным. Всю свою сознательную жизнь шёл Белоглаз по Пути Прави. Нелёгок был Путь сей, возводящий земного жителя к Всевышнему. Прошёл он по нему от безвестного отрока Студича, нарекомого Белоглазом за необычный белёсый взор, до ведуна, известного на всю Лигу Славянских Народов. Заслужившего исключительное право носить одно имя, узнаваемое всеми, без добавления родового имени или же числительного, применительного к власть предержащим.

Идя по Пути Прави, человек проходил несколько ступеней. Первой из них было служение близким и обществу. Многие находились на данной ступени всю сознательную жизнь, даже не догадываясь и не задумываясь, что, живя так, они служит Всевышнему. И многие же – скатывались с этой единственной доступной им ступени, подталкиваемые неисчислимыми соблазнами и тёмными вихрями в собственных душах. Белоглаз не скатился. И долго на этой ступени не засиделся – поднялся на следующую.

Здесь начинался путь знания. Ступень постижения Истины. Время накопления сведений о Мире, время вопросов и ответов. С годами избежал он соблазна пустого мудрствования, ложной гордости, обогатился приобретёнными умениями. А ещё – осознал, что, оказывается, не всё можно познать за ограниченный срок земной жизни. Но, как говорилось в ведических канонах, упорядоченных Асовом Асиличем*: «Коль человек осознал, что есмь непознаваемое, беспредельное, обретающееся за гранью нашего Мира, и понял, что у Мира есть Причина, то, значит, этот человек был на верном пути и вплотную подошёл к подъёму на следующую ступень».

На третью ступень – овладения знаниями духовными – Белоглаз ступил, когда ему уже было хорошо за сто. Здесь, как и все дошедшие, он избрал своего духовного наставника – самого Ведича Огнекудрого! Ему несказанно повезло; известный волхв признал его и стал делится сокровенным. Целых двадцать четыре года послушец* Белоглаз Студич углублённо изучал Веды*, овладевал в совершенстве звёздной наукой и иными духовными дисциплинами. В эти годы избрал он свой особенный путь. Стал со временем ведуном-хранильником, или же – волхвом, изучившим тайны бытия и берегущим для последующих поколений священное знание – Веды.

Теперь Белоглаз мог быть духовным учителем. И он – редчайший случай! – САМ избрал своего ученика. Это знал только он, как и то знал, что сей ученик стоил того. Святополку Ветричу же мстилось, что ему тоже просто несказанно повезло. Остальным и вовсе в нечастых встречах старца и мужа виделись лишь случайность и хаотичность.

Главное же, что определило выбор, и чего при жизни Белоглаз ни за что бы ни поведал своему послушцу Святополку, заключалось в следующем: зрил старец огнь, до поры тлевший в очах ученика. И однажды, в одночасье, сие потаённое пламя должно было взметнуться до самой высшей ступени.

Взошедший на эту ступень уже мог зваться ПОБУДОМ*.

Всё началось с Войны Полушарий.

Или же с Пятой мировой, по исчислению дотошных историков.

Во времена предыдущих, Третьей и Четвёртой войн глобального масштаба, главное, что удалось неугомонным подмастерьям бога Войны, – не расколоть пополам планету. Чего же не удалось им – так это успокоиться.

В первую очередь, неукротимому, оголтелому чудищу – Америке. «Защитница демократии» в числе прочих контрибуций и выгод заполучив после Третьей мировой полноту власти над южным материком, объявила о своём новом статусе и вместо США прозывалась далее Соединёнными Континентами Америки. Такие мелкие составляющие, как штаты, агрессивную мегаимперию больше не устраивали. Высокопоставленные янки, небескорыстно протиравшие брюки и юбки в Капитолии и ВайтХаусе, уже мыслили континентами. Вот и родилась аббревиатура, соответствовавшая территориальным приобретениям: «СКА».

Четвёртая мировая война вспыхнула век спустя, в другом полушарии – Восточном. И это при том, что большая часть милитаристской энергии цивилизации, жажда экспансии и контроля над территориями в двадцать шестом столетии пришлась на космические колонии землян. Тем не менее, главные проблемы, зачастую, разрешимы только в метрополиях. Именно здесь решают, как и что перекраивать на старых картах. И, уже во вторую очередь, что делать с картами новыми, колониальными. В тот раз за кройку взялся Индо-Китайский Союз, имевший собственное мнение по поводу современного облика Евразии. Это мнение самым категорическим образом не совпадало со взглядами мусульманских стран на собственное место в Новом мире. Мусульман на этот раз подстрекали к решительным действиям, а потом и в открытую поддержали СКА (стремясь тем самым укрепить в мире свой авторитет, вновь стремительно падающий). Помощь же китайцам и индийцам неожиданно пришла с севера, от восславян, граждан уже образовавшейся к тому времени и стремительно набиравшей мощь Лиги Восточно-Славянских Народов. Как ни крути, а ведическое вероисповедание обязывало помочь и своим соседям (китайцам), и потомкам Ариев (индийцам). Обязала она и ираноязычных зороастрийцев вспомнить о единых корнях... И такое началось!

В результате, через три с половиной года – мусульманская часть мира была расколота пополам. Одна половина капитулировала, другая же – примкнула к победителям и, припомнив все былые обиды недавним «союзникам поневоле» (и давним «врагам по традиции»!), с остатками сил и неисчерпаемой ненавистью ринулась на «америкосов». Ринулась с привычным для исламистов безрассудством смертников. Отвели душу...

Главным же итогом войны явилась Силиконовая Стена. Изоляция Соединённых Континентов Америки в условном кольце – пределах Западного полушария. Многочисленные хищные конечности, веками терзавшие страны Восточного полушария, были обрублены, как минимум, по локоть. У себя, дескать, вытворяйте что хотите и живите как можете, а к нам – боле не лезьте со своим «образом жизни».

Хорошо поработали ампутаторы! Почти пять веков понадобилось СКА, чтобы отрастить новые щупальца и поднять надломленную шею. Почти пять веков не сотрясали планету безумия мировых войн, но... Настал час, и грянула новая.

На сей раз – Война Полушарий.

Нынче Святополк Ветрич опять стоял во главе своих верных полков. И злые ветры войны покорно скручивались у его ног.

Смутно было у него на душе. Ох, смутно! Впору бы разобраться, пока не поздно, со своими сомнениями, да не время уединяться. С минуты на минуту должно было начаться ежедневное совещание виртуального оперативного штаба. А может, изменить установленному распорядку? Взять и связаться с Белоглазом, остающимся духовным наставником, несмотря на то, что взошёл Ветрич на одну с ним ступень...

Взять бы!

Зудящий звук развеял так и не окрепшие намерения. Сигнал призвал к началу совещания. Пора!

Святополк дал подтверждение своей готовности, тут же спешно направился к месту, подготовленному для сеанса голографического проецирования. Когда разговор шёл о мероприятиях, связанных с большим расходом энергии, требования к дисциплине и пунктуальности удваивались и касались, безусловно, всех. Высшего руководства – в первую очередь.

Волобой, командир звена тотальной связи, почтительно поприветствовал командующего уставным жестом. Жестом же пригласил войти на подготовленную площадку, готовясь тут же включить по периметру силовое поле, совмещённое с голограммой-маскировкой в виде островка буйной растительности.

...Они наступали одновременно тремя корпусами из трёх базовых точек.

Точки выброски, они же исходные вехи отсчёта, были оговорены заранее. Как был оговорен и размер военного присутствия Войска Святополка Третьего.

Три полновесных корпуса: «Пардус», «Росомаха» и «Вепрь». Два спецподразделения: штурмовая бригада и аэромобильное крыло.

Соединение «Пардус», ведомое давним сотоварищем Святополка по имени Крутояр, являлось, по сути, Полком Правой Руки. Вначале оно отстояло от центрального корпуса «Росомаха» всего на двадцать пять километров. Потом, выполняя поставленную задачу, отклонилось вправо. Расстояние между ними с каждым днём увеличивалось и в данный момент составляло сорок девять километров.

На левом фланге, практически параллельно «Росомахе», наступал самый многочисленный корпус «Вепрь». На первых порах это было продиктовано исключительно рельефом местности. В дальнейшем же, после выхода на равнину, «Вепрю» надлежало расширять оперативный простор, постоянно забирая влево.

Сам Святополк со штурмовой бригадой «Коловрат» шёл позади, на расстоянии суточного перехода от центрального корпуса. Тут же передвигалось аэромобильное крыло «Алконост»...

Приказ о начале военной операции «Жертвоприношение» был отдан четверо суток назад.

Точно по плану – минута в минуту.

Спустя восемь мирных лет.

И опять стояли перед Святополком монолитной стеной испытанные в битвах воины. Внимающие каждому жесту и верящие каждому его слову. Но время слов закончилось. Как закончилось и само время. Теперь – осталась только временная вечность, спрессованная в одно остановившееся мгновение, и оттого – условно бесконечная.

До белизны в костяшках сжал Авега Славянского Мира древко своего знамени. Поднял над головой и потряс, подставляя полотнище встрепенувшемуся ветру. Вслед за ветром взметнулся к ожившему знамени одобрительный рёв воинов.

И вырвался из глотки Святополка Третьего будоражащий древний призыв:

– Гой еси, добры молодцы!!!

И, как в былые годы, всколыхнул, разорвал на части и поглотил окружающее безмолвие боевой многотысячный клич.

– Го-о-о-о-ой!!!

Он пытался примирить этих бестий – чёрного и белого зверей. Тщетно!

Сегодня, как никогда, каждый из них старался вырваться наружу и убежать подальше. Никто не хотел уступать. Но никто и не стремился первым начать движение мимо противника – иначе, в подставленный на мгновение незащищённый бок тут же вопьются безжалостные клыки! Всё это длилось. Чёрный не уступал белому. Белый не выпускал чёрного... Душа боролась с инстинктами, связывала их из последних сил. Но, как только она делала передышку, – инстинкты рвали путы и навязывали свои условия.

И вся эта возня плодила неисчислимые мысли. Неутешительные выводы. Давящие сомнения. Тревожные предчувствия.

Сегодня...

Хасанбек вынырнул из своих дум, как из тяжёлых многослойных вод омута. Полной грудью глотнул спасительную дозу рассветного воздуха. Потянулся, треща суставами.

Утро неспешно полоскало испачканные за ночь облака. Погружало их в раствор прохладного воздуха. Снова и снова. Последовательно вымывало из них по частице темноту, набившуюся как копоть. Затем, справившись с чёрным, принялось за серый цвет. Облака светлели на глазах.

Заметно ниже, перед самой землёй, курились туманы, словно мутный осадок, вымытый из облаков. Они вспучивались и висели над огромным рваным лоскутом ложбины, окаймлённой редколесьем. Казалось, вся эта пологая, незаметно сползавшая к далёкой реке местность была гигантским раскалённым противнем. И сейчас на нём затевалось необычное варево, которого должно было хватить на всех желающих.

Что это будет, пир или тризна?

Клубы тумана трогал лёгкий ветерок, колыхал и сдвигал с места. Они плавно видоизменяли свои очертания, шевелились – то чуть заметно, лениво, то более оживлённо. Возня зверей в утробе темника и порождённые этим мысли вносили искажения в восприятие действительности. Когда резвый ветерок разбивал курящиеся дымно-молочные клубы на части, Хасанбеку мерещились многочисленные цепи наступающих врагов. Там, далеко, у самой реки. И от подобных видений он не спешил отмахнуться – разве не могли эти слуги бездны возникнуть из ничего?! Из воды. Из воздуха. Из-под земли. В конце концов – из тумана... Нойон нервно покусывал губу, барабанил пальцами по пластинам нагрудного доспеха. Вслушивался в тишину, изредка нарушаемую ранними пичугами.

Он оглянулся назад. За его спиной, выглядывая из дымки, где по грудь, а где и по пояс – стояли уступами его конные гвардейцы. Ветерок обдувал их суровые лица, шевелил хвосты лошадей и плюмажи на шлемах. Не задерживался, снова и снова улетал туда, где было раздолье его воображению – кроить на свой вкус вскипающее туманной пеной поле.

Хасанбек перевёл взгляд обратно и обмер. Замерли и звери внутри него.

По полю, медленно покачиваясь и уплывая в сторону реки, двигалась... процессия.

Повозка, запряжённая девятью белыми быками!

Немного поодаль шевелились головы многочисленного конного отряда охраны.

Он уже видел однажды это... Там – по ту сторону Облачных Врат. С той стороны, откуда их сюда обманом заманили... В тот чёрный день, когда орда прощалась с Великим Ханом. Именно в этой повозке размещался гроб из дубового кряжа, обёрнутый девятью белыми войлоками. А в гробу – тело Потрясателя Вселенной, которое тысяче всадников надлежало доставить к родным монгольским улусам, к горе Буркан-Калдун. К месту, где и надлежало хоронить Повелителя, согласно его предсмертной воле.

Эта картина потом не раз виделась ему во время кратких забвений на походных привалах. Удаляющиеся спины всадников. Чёрная двухколёсная повозка. И белые быки.

«Каким образом они забрели сюда? Неужели не доехали, заплутали, и до сих пор скитаются, не в силах упокоить бездыханное тело там, где должно? Не может быть!..» Ногти темника впились в ладони.

Боль отрезвила. Рассеяла наваждение. И всадники, и белые быки, и повозка – постепенно исказились, а потом распались на всё те же клочья тумана, очутившиеся во власти ветра.

«Ох, не к добру увидеть подобное перед встречей с неведомым врагом!»

Хасанбек заскрипел зубами, раскачиваясь в седле. Конь тревожно всхрапнул, покосился на хозяина. Военачальник сжал рукоятку меча, свободной рукой потрепал скакуна по шее, успокаивая его, а заодно и себя.

Ветер усиливался. Он уже не разбивал туманные клубы на куски, а гнал их прочь целиком. Старательно выдувал с равнины. Туман поддавался неохотно, цеплялся за травы, кусты и камни. Хасанбека даже посетила сумасбродная мысль – дать команду гвардейцам: плотными рядами ринуться по ветру и помочь ему напрочь вытеснить дымное марево с будущего поля сражения, чтобы он не помог врагам незаметно приблизиться.

Напряжение от ожидания нарастало. Того и гляди, скоро темник мог поддаться навязчивой мысли: скомандовать топтать туман копытами лошадей. Сдерживало и отрезвляло сегодняшнее присутствие Великого Хана. Да ещё опасение – во время маневров в тумане враг мог напасть ещё более неожиданно...

Опять НОВЫЙ враг!

Сегодня и здесь они попробуют остановить грозную волну нашествия. Если не Чёрный тумен остановит, то кто?

По данным разведки – именно в этом месте вот-вот должны показаться первые отряды неприятеля. Два дня назад, примчавшийся в расположение тумена гонец из штаба Первой Земной Армии передал срочный приказ главнокомандующего. Им предписывалось оставить в лагере только боевое охранение и спешно, несколькими боевыми колоннами, двинуться в указанное место. Вместе с гонцом прибыли два проводника и всё тот же Юджин-бек, пятнистый воин, друг Аль Эксея.

В указанный район предполагаемого появления врага монголы прибыли несколькими часами раньше отведённого времени. Сказались выучка и железная дисциплина.

Сильно озадачили Хасанбека переведённые штабным толмачом-китайцем (лишая бывших гладиаторов возможности общаться напрямую, враги не учли, что среди разноплеменных землян из разных времён обязательно сыщутся люди, владеющие многими наречиями), ведающим монгольский, слова Аль Эксея, который также оказался здесь. Недолгая радость, навеянная их встречей, сменилась тяжёлым молчанием. После долгой паузы Аль Эксей заговорил...

– Не буду тебя обманывать, Хасан, как представитель командования, для которого главная цель – победа... Но даже, если бы для нас было неважно, какую цену заплатить за неё... если бы не волновало, какие именно подразделения, каких именно народов будут брошены в пекло... Я и тогда бы не стал обманывать своего... истинного брата! – Он рывком привлёк темника к себе, обнял и похлопал по спине. – Локосиане долго таились, копили силы, но вскоре затянувшееся затишье окончится... Новый враг очень опасен, и от вас многое зависит. Это не те «чёрные шлемы», не те «демоны», которые сеют ужас. С которыми вы уже встречались... Эти будут пострашнее. Не известно, откуда они такие взялись, но... судя по данным разведки, они умеют воевать. Даже очень хорошо умеют, хрен им на всё рыло! Поэтому готовьтесь к битве как никогда... Может статься, все подразделения, которые будут оборонятся вместе с вами, – не сдержат их натиск, и тогда вся надежда на вас... Поверь мне, Хасан!

– Я верю тебе, анда. Что нам надлежит?..

Китаец старательно передавал Хасанбеку слова побратима...

Им надлежало многое. За оставшиеся несколько часов – занять господствующую высоту, продумать дислокацию и варианты возможного хода событий, наладить сообщение с соседними подразделениями. Кроме монголов, в масштабной операции под общим названием «Армагеддон» участвовали некоторые другие подразделения Земной Армии. Римский корпус подпирал монголов сзади. Турецкий корпус разместил своих неистовых янычар левее Чёрного тумена, за перелесками. Мотострелковый Русский корпус окопался заметно правее, рваной цепью на склонах нескольких пологих высоток.

Но главное, что предстояло им всем – ВЫСТОЯТЬ. Любой ценой остановить неизвестного врага.

...Сзади донёсся шум. Приглушённый неспешный топот коня, пущенного полурысью. Шелест трав и негромкое ржание. Темник оглянулся и увидел, как передняя неровная шеренга монголов разломилась пополам, подалась в стороны. В образовавшийся проход выехал всадник на сером «в яблоках» скакуне и направился к нему. Хурдун хуба* по имени Джуггэ, подарок ханского сына Джучи, скользил в тумане, заломив голову вверх и набок. Он, казалось, подобно всаднику ждал неведомого сигнала с небес.

Сам Великий Хан!

Хасанбек развернул своего коня и почтительно замер в ожидании Повелителя. Тот медленно подъехал. Проследовал немного вперёд и, не говоря ни слова, стал всматриваться в туманную даль. Одет он был, по обыкновению, в синий шёлковый халат, скрывающий лёгкую кольчугу, и соболиную шапку, под которой таилась прочная начинка специального железного шлема. Конский доспех также был неполным – налобная пластина и кожаная оплётка с металлическими бляхами на боках. Да и этого было много – уже несколько лет не принимал Великий Хан прямого участия в боевых действиях. Не по телесному старческому недомоганию, и не по развивающемуся с годами страху за собственную жизнь. Слишком дорого стоила эта жизнь для созданной им империи, чтобы подвергать её ничем не оправданному риску.

И всё бы ничего, вот только...

Чуть поодаль, шагов за пятнадцать, остановились как вкопанные и маячили два телохранителя. Один из них держал в поводу подвершного коня. К седлу был приторочен полный боевой доспех «хуяг»* с позолоченными центральными пластинами. Рядом висел дуулга* воронёной стали, снабжённый золотой тумагой.

Жеребец переминался с ноги на ногу. Чёрный как смоль, со злыми огоньками в глазах. Барлас, так звали этого норовистого боевого коня, подаренного некогда китайским императором и доставленного вместе с обозом тысячником Серого тумена Торокбеем. Оттуда – из-за Облачных Врат, после страшной битвы с шагающей стеной «халанкхой». Тысяча всадников и обоз – единственное подкрепление из родных степей за всё время, прошедшее с начала проклятого Вечного Похода...

Редко садился Повелитель на этого скакуна. Пару раз с того памятного дня, не больше. Что же случилось сегодня? Или не доверяет уже Повелитель испытанному хурдун хубе Джуггэ? А может... Неужели пришла пора сбыться словам Великого Хана? Помниться, тогда, увидав впервые неистового чёрного коня, у него вырвалось:

– На таком коне подобает въехать в свою последнюю нескончаемую ночь, измазав копыта кровью врагов!

Страшное предчувствие змеёй вползло в душу темника. Ох, неспроста померещилась ему похоронная повозка с девятью белыми быками!

Нойон вспомнил вчерашний вечер в жёлтом шёлковом шатре. Тени от факелов ползали по лицам. Делали их вялыми и даже безжизненными. Углубляли морщины, выделяли шрамы. Хан сидел, поджав под себя ноги, на белой кошме. Отхлёбывая кумыс из золотой чаши, он долго молчал и вдруг неожиданно спросил о карте, найденной во вражеском логове. Потом, не дослушав до конца объяснений темника, резко переключился на воспоминания о собственном детстве. Хасанбек сидел, боясь лишний раз пошевелиться. Ещё бы! Ни разу в жизни не слышал он откровений Великого Хана, потому и чувствовал себя очень неуютно: что последует за этим?! Чингисхан вспоминал какие-то, важные лишь для него, незначительные моменты собственной жизни, перескакивал с детства на юность, потом возвращался к отрочеству. Всё это он говорил негромко, монотонным голосом, словно убаюкивал самого себя. Оживился лишь, когда вспомнил Джамугу, своего анду, ставшего смертельным врагом.

Это было время, когда юноша Темучин кочевал с места на место с остатками своего рода. Он не мог удалиться на лето в горы, как делали состоятельные кочевники, но и оставаться круглый год на берегах рек и озер – удел бедноты – он также не мог. Больно много врагов накопилось у его покойного отца Есугай-багатура, вот и вынужден был будущий Повелитель с малолетства лавировать, не пренебрегая ни отсидками в лесных чашах, ни временными союзничествами с кем попало...

– Он говорил, враги ненавидят тебя за то, что у тебя огонь в глазах и свет на лице. Он знал, что говорил... – зловещая улыбка шевелилась на губах старца.

Хасанбеку уже начало казаться, что хан заговаривается, позабыв, где он и с кем. Но тут же неожиданно, врасплох прозвучало:

– Ты помнишь своё детство, Хасан?

Помнит ли он?! Перед глазами темника тут же возник неуловимый, убегающий вдаль барашек, и зазвучал тревожный крик мамы.

– Ничего. Скоро мы встретимся со своими матерями. Обнимем их и скажем... Вот мы и вернулись. И добавим – самый долгий поход когда-нибудь да кончается...

Глаза хана округлились, словно он и вправду уже видел свою мать. Его лицо необъяснимо помолодело, морщины стали мельче. Он даже как-то подобрался внутренне. Встал. Пружинисто прошёлся взад-вперёд по шатру. Подойдя к темнику, устремил на него кошачий взор, взметнув сонм песчинок в своих глазах.

– Завтра... мы обнимем их завтра! Своих матерей... Неужели ты не слышишь, Хасан, зов своей мамы?

Холодная испарина выступила на лбу Хасанбека. Ещё бы он не слышал! Её голос и сейчас кричал, не различимый более никому, бился под черепным сводом: «Хасан-багатур! Неси его сюда, я жду!» И опять мнилось блеянье противного барашка. Пушистый барашек, который вырос в лохматого большущего зверя, и с тех пор поселился внутри. Неужели...

«Кого ты ждёшь, мама? Меня или барашка?»

Почувствовав, что хан сказал ему всё, что хотел – темник, как зачарованный, покачал головой и негромко завороженно повторил.

– Завтра...

Потом вышел из шатра, пятясь до самого выхода и не отрывая взгляда от пронзительных глаз Повелителя.

...Туман неохотно сползал вниз, к реке. Сопротивлялся, но ветер был сильнее.

– Мне сегодняшней ночью мало спалось, – заговорил хан, не оборачиваясь. – Только под утро забылся. И пришло мне три видения. Первым зашёл в шатёр безголовый воин в дорогом синем халате. В руках он держал укутанный тряпицей предмет, который шевелился. Остановившись напротив меня, он развернул окровавленную ткань и поднял над собой то, что было в ней сокрыто. Это оказалась голова, отрубленная косым ударом по линии губ – твоим ударом, Хасан! Оживший мертвец медленно опустил её себе на обрубок шеи. И она ПРИРОСЛА! Глаза открылись. Страшные пустые глаза, водянистые и неподвижные. Губы зашевелились, зазмеились в отвратительной улыбке. Эта была та, убитая тобой улыбка. Словно по лицу поползли пыльные жирные черви... Потом эти черви задёргались – мертвец смеялся. Он смеялся надо мной! Да! Это был он! Кусмэ Есуг. Исчадье бездны, заманившее нас сюда... Он брызгал на меня слюной вперемешку с кровью, а я не мог сдвинуться с места, будто ноги приросли к земле... И ещё он говорил слова. Не свои. Он повторял то, что кричал нам его дружок Дэггу Тасх... Помнишь их, Хасан? – Он медленно развернулся и продолжил, глядя мимо темника: – ... безумцы... как вы могли даже подумать, что можно поднять руку на посланца небес... теперь вы полностью во власти звёзд... звёзды стали ближе... они, как стая голодных волков, окружают вас со всех сторон... и ждут они своего часа... когда на миг отвернётся Вечное Синее Небо... ждут, чтобы разорвать вас... в одночасье... Так говорил он, выплевывая эти слова в меня, как слюну. И я не мог заткнуть его грязную пасть. – Злая судорога исказила лицо хана. Он прикрыл глаза, помолчал. Потом, очнувшись, продолжил: – Не сомневаюсь, ты помнишь эти слова... Вторым пришёл шаман Теб-Тенгри... которого я знал ещё юношей. Тогда его звали просто Кэкчу, сын Мунлика. Он даже не пришёл, а опустился сгустком дыма, сверху, через отверстие в шатре. Потом дым рассеялся и явил моему взору фигуру шамана. Он тяжело поворочал сломанной шеей, разглядел меня и уставился жутким неподвижным взглядом. Зашипел, как змея; «Ну, что, палач, дождался и ты смертного часа? Ты думал, будешь жить вечно?.. Я буду смеяться, когда ты станешь корчиться от боли!» Потом он обернулся дымным облаком и растворился, восходя вверх... И сразу же за ним пришла она... Мама. Оелун-еке. Сказала, что ей грустно без меня в небесных хоромах. А ещё она сказала, что мой старший сын Джучи... он уже давно там, вместе с ней. Кусмэ Есуг не обманывал меня... демоны действительно настигли Джучи, идя по следу Учумы, коня, которого я подарил ему в обмен на Джуггэ... они думали, что преследуют меня, и убили его вместо... А напоследок мама улыбнулась, сказала, что они ждут меня завтра. И попросила – успеть до полудня.

Темник до боли прикусил губу. Сделал вид, что поправляет нагрудные пластины.

– Ты, я вижу, нервничаешь, Хасан, – Великий Хан наконец-то посмотрел ему в глаза. – Ты, должно быть, гадаешь, каким он явится на этот раз... наш дайисун*? Пытаешься разглядеть, когда замаячат вдали первые воины? Расслабься. Сегодня мой день. Мой самый главный день. Я лично поведу свою Гвардию в битву. – Он пытливо посмотрел на верного темника. Прищурился, пригасил свет кошачьих глаз. – Всё помню. Было вас, Хасан, четверо оролуков. Богурчи. Мукали. Бороул. И ты... самый молодой из всех. Как выяснилось, самый способный да удачливый. Я сказал вам когда-то: «Если Небо сохранит меня и поможет мне, то все вы, старые мои, впоследствии будете моими счастливыми сподвижниками»... Всё сбылось. Да только где они? И где ты... Богурчи погиб во время хорезмского похода. Мукали охромел от вражеской стрелы и остался там же, наместником новых земель. Бороул возглавляет китайские провинции. И только ты по-прежнему возле меня. Неотступно, как и подобает сподвижнику. Ты взлетел так высоко, что паришь наравне со мной. Ты – мой хранящий кречет. Я ни разу после Облачных Врат не спрашивал о твоем отношении к моему решению – ступить на тропу Вечного Похода. И вот сегодня я хочу услышать от тебя... – Он опять устремил на Хасанбека свой пристальный взор. – Скажи, Хасан, может, лучше было бы чуть раньше нам опалить свои крылья? И тебе, и мне... Может, не стоило взлетать так высоко, всё равно ведь – не заглянуть за окоём... Зато не так страшно было бы падение с головокружительной высоты.

Говоря это, хан спешился. Распустил пояс, повесил его себе на шею. Сняв шапку, водрузил её на луку седла. Далее жестом показал Хасанбеку присоединиться к нему. Тот поспешно снял боевой шлем, спрыгнул с коня. Ударяя себя в грудь и бормоча слова молитвы, они девять раз преклонили колени, выражая этим полное подчинение высшей воле. Вечное Синее Небо благосклонно внимало их мольбе – многочисленные белые лошади Облачной Орды неспешно маневрировали по бескрайней синей степи, распростёртой над головами молющихся.

Достав из седельной сумы маленький бурдюк и чашу, Повелитель сделал возлияние кумысом. Передал ёмкость темнику. Дождался, пока тот пригубит. После чего, повертев золотую чашу в руках, без сожаления отбросил её в траву.

– Уже никогда не понадобится. – Он горько усмехнулся и спросил: – Почему ты молчишь, Хасан? Ты жалеешь, что прошёл сквозь Облачные Врата? Что выступил в Вечный Поход?

– Я жалею только об одном... что самый страшный враг в этом мире неподвластен нашему оружию. Имя ему – Время. Может так статься, что этот враг уже давно нас победил. И с той дороги, по которой мы зашли так далеко – нам уже нет возврата. Нам просто не хватит оставшихся лет жизни на обратную дорогу, Повелитель.

– Быть может, нам сегодня сразится со всеми врагами сразу? И со Временем тоже? Чтобы нас запомнили такими, какие мы есть, намного дольше, чем ЕМУ бы этого хотелось? Судьба Воина – на клинке его меча. Помоги, Хасан...

Чингисхан подал условный знак и один из телохранителей тронулся с места, ведя в поводу Барласа. Подъехав и передав поводья Великому Хану, он тут же вернулся на своё место.

Хасанбек уже и не мог припомнить, когда он видел Повелителя в полном панцирном доспехе. Значит, новый отсчёт пойдёт с сегодняшнего дня. А может... этим днём и закончится?!

Темник помог снять с седла доспех, положил на траву, Подал хану улву*, удерживая одной рукой поводья норовистого жеребца, потом бюдэлгэ*, потом и сам панцирный доспех.

Хан одевался неспешно. Тщательно проверял, подогнаны ли пластины, крепко затягивал ремни. Водрузил на голову цельнокованый дуулга, закрепил золотую тумагу в верхнем положении поверх шлема. Поправил ножны. Потом сложил свою дорогую тонкую кольчугу, синий халат и облегчённый шлем, отороченный мехом соболя, в седельную суму. Приторочил к луке. Обнял за шею своего верного коня, хурдун хубу Джуггэ, принялся нашёптывать слова, ведомые только им двоим...

Замер в молчании... И, словно очнувшись, резко отстранился, сильно хлопнул по боку испытанного скакуна, отсылая его подальше. Конь обиженно взбрыкнул, коротко заржал, выгнув шею и, кося глазом на хана, отбежал шагов на десять. Остановился, ожидая, когда хозяин позовёт назад.

Но хозяин не звал и уже не смотрел в его сторону. Всё тот же телохранитель подъехал и, ухватив уздечку, повлёк назад мотающего головой Джуггэ.

– Хасан. Сегодня мой день. – Чингисхан вставил ногу в стремя и без посторонней помощи взобрался на затрепетавшего боевого коня. – Если что, отступай, чтобы сохранить хоть что-то. Я слышу глас Неба – с этого дня я один пойду в свой Поход. Пусть даже будет он направлен в Ночь. Возьми под своё начало засадную тысячу Мурада и Отряд багатуров. Отныне – ты хранитель Белого Девятиножного Знамени.

Хан резко махнул рукой, предупреждая возможный поток слов. В этом жесте было всё.

«ВСЁ! Уходи – и не мешай мне. Уходи – и будь достоин памяти этого дня. Уходи – и не жалей о сделанном. Уходи – и спаси уцелевших».

Верный темник понял жест именно так... Осознав, склонил голову, смиряясь с выбором Повелителя.

Оглянувшись назад, на своих верных кэкэритэн, величайший из монголов привстал в стременах и выхватил саблю из ножен. Первые шеренги, уже полностью проступившие в ослабевшем тумане, увидев это, громыхнули боевым кличем. Его тут же подхватили задние шеренги.

«Хур-раг-гкх-х-х!!!» – покатилось вглубь боевого построения Чёрного тумена.

Хан с поднятой саблей, шевеля бока коня пятками сапог, тронулся вдоль фронта конницы, изготовившейся к атаке. Он выкрикивал слова, тонущие в непрерывном боевом кличе гвардейцев. И слова эти множили силы у воинов, и без того рвущихся в бой.

«Хур-раг-гкх-х-х!..» – громыхала даль, расплёскиваясь кипящим варевом из тесного чана.

Впереди был враг. И конная лава сдвинулась с места. Тронула застоявшихся коней...

«Сегодня – мой день! Отныне – ты хранитель... Спаси уцелевших!» – бился в голове Хасанбека голос хана.

По щекам темника пробирались вниз, прятались в морщинах, как в оврагах, солёные ручейки. Но верный нойон не стыдился собственных слёз.

Слёз бессилия. Слёз предчувствия.

Впервые Повелитель не взял его с собой!

В СВОЙ ДЕНЬ.

Слезинки прожигали кожу. Текли уже где-то внутри. Плавили плоть...

Пускай, как выяснилось, великих полководцев в истории немало было, есть и будет. Пускай же! Но беспримерный военный Поход храбрейшего из монголов не повторить и не превзойти никому, никогда.

Великий ХАН в истории – единственный.

Был. Есть. Пребудет.

Провожая Потрясателя Вселенной тоскливым прощальный взглядом, Хасанбек понял: всё в этом мире не имеет значения. Жизнь слишком коротка и преходяща. Только Память имеет смысл. Память, которую оставляют люди о себе, о своей жизни. От того, какою она была, зависит, долго ли будут помнить человека. Века, тысячелетия, или забудут через день...

Пока хоть кто-то в мире помнит о человеке, он не умирает. Продолжает ЖИТЬ.

Ему показалось, что в глазах от напряжения заплясали светлые мошки.

– Михалыч, глянь! Кажись, полезли... – взводный Максим Шайда протянул Ничепорчуку свой бинокль.

Тот взял, припал к окулярам и чертыхнулся.

– Макс, у тебя и бинокль с глюками! Мать-его-и-мачеху! Разгрррреббут... твою-капицу-курицы! Ждали демонов черношлемных, а лезут ангелы в белых одёжках... Обещали тёмных, а прислали светлых... Что за хрень до нас прётся?

Там, за излучиной реки, и вправду показались первые группы воинов противника. Не в белой, нет, но в довольно-таки светлой униформе! Хотя, буквально вчера, координаторы из штаба Объединённого командования Первой Земной Армии распинались, инструктируя бойцов его полка: как выглядит потенциальный враг, какое вооружение имеет и какой тактики придерживается во время боя... На деле же выходило совершенно иное. Вместо обещанных, наспех обученных горе-пехотинцев, облачённых в чёрные комбинезоны и шлемы, к руслу реки сноровисто выдвигались бывалые солдаты в необычных, невиданных светло-серых одеяниях. Двигались они слаженно, растекаясь в разные стороны и тут же занимая боевые позиции.

– Да ладно тебе, Михалыч! Нормальный бинокль – настоящий «цейссовский». У «эдельвейсов» отбил. В том бою, пока они нам ещё врагами были... – пробурчал Макс, вешая бинокль опять себе на шею. – Эти вот, тоже нахрапом прут. А глядишь, те из нас, кто выживут, и с ними брататься будут. Что за война такая? Дурдом на «Зарнице»*!

Большая часть мотострелкового полка окопалась на второй высотке, если считать от лесного массива, отделявшего их от поля. В районе первой высотки расположились полковые миномётчики, чтобы в случае чего поддержать огнём не только своих бойцов, но и соседнее конное соединение монголотатар. Вот уж чего не пришло бы в голову ещё недавно – что русские будут воевать бок о бок со средневековыми монголами, теми самыми пресловутыми обидчиками Земли Русской! На третьей и четвёртой высотах, слева, держали оборону всего две роты. На данном участке наступление врага считалось маловероятным.

Полком теперь командовал бывший ротный Ничепорчук. Такое повышение – с роты на полк! – не диковинка, скорее закономерность на войне – прежнего комполка подполковника Федоренко срезал немецкий снайпер. Выцелил его в том памятном бою с егерями из дивизии «Эдельвейс», когда уже всё закончилось, и враги расползались в стороны зализывать раны. Тем нелепей показался одиночный выстрел, откуда-то из немыслимой выси – и как только он туда забрался-то, этот гад ползучий? Не смогли его до конца блокировать братья-снайперы Павелко. Всё ж таки вывернулся, змей подколодный, и залез ещё выше... НО КАК? Ну не по отвесной же стене?!

Кстати, о снайперах! Ничепорчук встрепенулся.

– Макс, живо давай сюда своих снайперов!

– Да тут они, Михалыч. Я ж знал, что понадобятся. – Макс свистнул, махнул кому-то рукой. – Грищенко, Супрун, Михалёв... Ко мне!

Через десяток секунд в окоп перевалились и спрыгнули три гибкие фигуры. Принялись по очереди докладывать о прибытии. Ничепорчук не дослушал до конца.

– Иван и Павел... Значит, так. Занимаете позиции, на склоне перед самой вершиной. Справа и слева... Костя. Останешься в нашем окопе. И не светиться. Бить на самом дальнем возможном расстоянии, но наверняка. Постарайтесь определить, как выглядят их командиры... Правда, не знаю, как вы это будете делать! Хоть воздух нюхайте, хоть глазами через бинокли в даль ввинчивайтесь... Ладно, это я для порядка. Сами разберётесь. Давайте, с богом... Стрелять без команд и сигналов.

Комполка проводил глазами Супруна с Михалёвым, удалявшихся в стороны и выше по склону, как две большие пятнистые ящерицы.

Длящиеся минуты ожидания, растягиваются как резиновые...

Грищенко сразу же облюбовал выбоину в бруствере. Правее командиров, там, где линия окопа изгибалась и уходила по склону полого вверх. Не медля, разложился. Приник к оптическому прицелу, принялся изучать далёкого пока врага, обозначившего своё приближение. Судя по дальномеру, стрелять уже было можно, вот только – В КОГО?!

Справа, со стороны позиций Монгольского корпуса, донёсся слаженный вопль тысяч глоток. Но шума битвы или же любых звуков, похожих на начало боевых действий, не было.

Вопль громыхнул с новой силой. Громче и яростней. Что-то похожее на «ура-а-а!».

И тут неподалёку, справа от Ничепорчука глухо хлестанул выстрел винтовки. Комполка резко повернулся на звук.

Грищенко... Уже присмотрел себе мишень. К тому же не одну – палец плавно шевельнул спусковой крючок, и второй раз коротко дёрнулся ствол СВД, обрывая чью-то жизнь. Там, на противоположной стороне.

Что произошло потом, сначала не понял никто. С того берега, с расстояния больше километра... резанул глаза немыслимо яркий тонкий луч. И почти сразу достиг их окопа. Это мгновенно подтвердил короткий стон и мимолётное шипение.

Когда Шайда с Ничепорчуком, держа рыщущие стволами Калашниковы наперевес, добежали до умолкшего снайпера, выстрелившего всего два раза – тот уже не дышал.

Житомирский парень Костя лежал лицом вниз, навалившись вперёд, на бруствер. Когда они перевернули его на спину – отшатнулись! Голова Грищенко была прожжена насквозь, вместе с каской. Его не отбросило назад – луч прошил преграду без особого усилия.

Какой же невероятной силой и точностью обладало неизвестное оружие?! И какие сюрпризы для землян были припасены ещё?!.

Для ответов на все вопросы остались считанные минуты.

Пятая тысяча, ведомая опытным Мурадом, уже больше, чем наполовину, слагалась из пришлого пополнения. Тысячник нервно покусывал свой ус. Так сталось, что сегодня он уже не был безоговорочно уверен в своих подчиненных. Он не знал, что творится в головах у чужеземцев, пополнивших ряды его отряда. Нет, он не боялся ни скорой схватки, ни собственной смерти. Только позора! Только бы не побежало с поля боя при первом же серьёзном натиске это самое разноплеменное пополнение...

Они разместились слева от поля, в перелеске, готовясь нанести внезапный удар во фланг врагу. В том случае, если дрогнет и попятится конная гвардия Великого Хана. Пять двухсотенных отрядов пятой тысячи растянулись на добрый полёт стрелы, чтобы атаковать широкой лавой. Они даже не спешивались – деревья надёжно укрывали всадников, рассредоточившихся вдоль края перелеска. Спереди внимание возможных наблюдателей отвлекали пышные кусты.

Невыносимо настоящим воинам наблюдать битву со стороны. Ох, не любил Мурад, когда по замыслу командования выпадало ему бывать в резерве или засаде! Ненавидел бездеятельно наблюдать, как гибнут его боевые товарищи.

Он видел, как слева в среднем темпе наступал неведомый враг. Почему-то, глядя на далёкого пока неприятеля, тысячнику пришла на ум пена. Как ни странно. Вражеские пехотинцы в светлых одеяниях напомнили Мураду слой пены, проступивший из-под травы. Именно пены! Шевелящейся. Многократно лопающейся пузырьками. Исчезающей оттого, во многих местах сразу. И вновь возникающей, от наплывающих со всех сторон сотен и сотен пузырьков. Светлых пузырьков. Светлых фигурок...

Справа виднелась тёмная стена панцирной конницы. Она еле заметно колыхалась. Должно быть, застоявшиеся лошади переминались с ноги на ногу. Сегодня, по слухам, мгновенно разлетевшимся среди гвардейцев, их должен был повести в бой сам Великий Хан! И разве мог устоять неприятель от натиска многих тысяч дэгэлэй хуягт*, ведомых Потрясателем Вселенной?!

Его соплеменники выжидали. Мурад перевёл взгляд вглубь перелеска. Встретился со многими настороженными глазами своих подчинённых, включая пришлых. Немного отлегло – страха не было, только нетерпение.

«Хур-раг-гкх-х-х!» – хлестанул по ушам резкий вопль, тут же заполнивший справа всё поле, отозвавшийся эхом в перелеске.

НАЧАЛОСЬ.

Ударная тысяча пришпорила лошадей, устремившись в атаку.

Мимо затаившихся нукеров пятой тысячи, по равнине с рёвом рванула вперёд конная лава. Мечи всадников пока были в ножнах. Гвардейцы готовили к стрельбе номо*, прикладывали на тетиву хвостовики стрел, ожидая, когда доскачут на расстояние прицельного выстрела.

Спустя несколько мгновений со стороны врага прилетел ответ – непонятный ухающий боевой клич. Хаотично передвигавшиеся доселе светлые фигурки упорядочили своё движение.

И вдруг!

...по глазам наступавших и сторонних наблюдателей резанул яркий свет.

Сотни светящихся красных нитей! Они, невесть откуда возникнув, мгновенно вытянулись и преодолели разделявшее врагов пространство. Прилетели от светлых фигурок. Уткнулись в движущиеся навстречу фигурки тёмные – нукеров Чёрного тумена. Каждая ниточка – в своего, в облюбованного. И полыхнула огнём наступавшая конная лава...

Внутри у Мурада всё мгновенно заледенело.

– Ёш-ш-шкин кот!!! – схватился руками за голову красноармеец Семён Давыдов. – Ну всё, Ваня! Кранты нам...

Два бойца, сдружившиеся давным-давно, с дней формирования Первой конной армии Буденного, наблюдали за ходом битвы со стороны. Из перелеска, где они, как и все прочие воины, пополнившие пятую тысячу Чёрного тумена, напряжённо ожидали своего часа.

– И супружницам нашим никто не отпишет, что, мол, пали геройски... и что гадов этих смрадных без числа с собой на тот свет забрали... Некому отписать, да и некуда... Ни один почтарь не возьмётся доставить похоронку из этой Тмутаракани! Эх, забросило нас с тобой...

– Ладно те, Сёма, скулить-то! Забросило... Сейчас нас так забросит, поди сразу на Страшный суд! – одёрнул его товарищ.

Светящиеся красные и жёлтые нити всё летели и летели. Простреливали пространство. Вышивали на яростно пульсирующем теле Чёрного тумена огненные узоры. Монголы же пока не имели никакой возможности ответить стрельбой – их с врагом разделяло более двух полётов стрелы.

– Гля! Ты только глянь, Сёма, что затеялось-то... – голос Ивана Козубенко сорвался, и он засипел и без того плохо слышавшему его товарищу. – Не иначе, геенна огненная... Эх, головы наши бедовые! Боже, збавь наши души грешные...

Он невесть откуда добыл медный крестик, торопливо одел па шею и принялся осенять себя крёстным знамением, не отводя глаз от происходившего на поле. А там творилось такое!..

Враг наступал совсем не так, как шагающая стена «халанкха». И не так, как недавняя «подкова» черношлемных «демонов». Разрозненные группы бойцов противника, возникающие там и сям, двигались перебежками. Мгновенно валились наземь, перекатывались. Замирали, как будто проваливались под землю.

Потом возникли странного вида предметы, величиной и видом напоминавшие маленькие гоночные лодки – скутеры. У этих странных средств передвижения (или боевых машин неведомой пехоты?) не было ни колёс, ни салазок. Однако, несмотря на это, «лодочки» очень резво передвигались. Это было необъяснимо, так как их абсолютно никто не тянул и не толкал. Они имели обтекаемую, скруглённую на углах форму. И неслись по траве, словно на воздушной подушке, с одним лишь отличием – они резко меняли скорость и направление движения.

Если бы забраться хотя бы на самое захудалое облачко, плывущее над полем битвы, можно было бы увидеть, что боевые действия развернулись не везде. Однако тот напор и та огневая мощь, с какими наступали неизвестные воины в светлой униформе, сулил большинству землян, пытавшихся преградить им путь – всё-таки попасть на это облачко. И на все соседние сразу. Вознестись, отбросив жизни, обесценивающиеся с каждой минутой боя.

Но динамично изменяющуюся карту сражения можно было разобрать только с немыслимой заоблачной высоты. Увы, не с высоток, защищаемых советскими мотострелками!

Противник наступал тремя основными группами. И, как бы там ни было – главной сценой в театре военных действий опять оказался участок, закреплённый за монгольскими гвардейцами. Кусок чужой земли, который Чёрный тумен защищал, как свою собственную. Сюда, из низины, восходя на широкое поле, ринулся самая большая группировка светлых воинов.

Дивные повозки, напоминающие небольшие вытянутые лодки, стремительно приближались к середине поля. Уже можно было разобрать, что в каждой находилось по два воина, из которых один управлял боевой машиной, другой же – неведомым оружием, закреплённым стационарно.

Скоростные челноки оставили далеко позади пехотинцев, словно были предназначены для разведки боем...

Сорвавшаяся с места конная лава, яростно вереща, нахлёстывая и без того заведённых общим куражом лошадей, раздалась ненадолго в стороны. Пропустила в образовавшуюся брешь одинокую фигуру Великого Хана, и, тут же сомкнувшись, во весь опор устремилась на россыпь пехотинцев врага,

Хасанбек, к тому времени успевший сместиться влево к перелеску, послал одного из своих телохранителей к Отряду багатуров с указанием тысячнику Бурхулу: срочно направить в распоряжение темника пять сотен витязей вместе со знаменосцами и Белым Девятиножным Знаменем. Самому же Бурхулу – оставаться при Ставке с другой половиной Отряда.

Темник проводил взглядом удаляющуюся в сторону неприятеля конницу. На этот раз битву начала шестая тысяча Шанибека. Они резво преодолели четверть простиравшейся впереди равнины, когда...

...там, на значительном расстоянии, недоступном для ордынских стрел...

...где уже отчётливо различались крохотные фигурки воинов наступавшей вражеской пехоты...

...даль ПОЛЫХНУЛА множественными беззвучными вспышками!

И словно пучки прицельных молний – сверкнули! – ударили в самую гущу наступавшей конницы монголов. Мгновенно. Без промаха.

Тотчас же среди атакующих нукеров полыхнули вспышки разрывов, и многие всадники оказались полностью объяты пламенем. Боевой клич захлебнулся, перекрываемый нечеловеческими криками, истошным рёвом лошадей. А пучки молний продолжали прилетать. Залп за залпом. И каждый приносил на кончиках светящихся нитей сгустки огня, заливавшего обезумевшую конно-людскую массу, словно он был горящей жидкостью. Залпы выбивали всадников из сёдел, валили лошадей на полном скаку. Те же, на кого жидкий огонь перебрасывался – сами покидали сёдла, катались по земле, надеясь сбить пламя...

Через короткое время от атакующей стены остались разрозненные всадники. И целая горящая пустошь посреди равнины, по которой метались живые факелы. Конные. Пешие. Уцелевшие нукеры нахлёстывали коней, стремясь поскорее прижаться к спасительным островкам зелени по краям поля...

Вторая конная лава, возглавляемая Хэргулаем, командиром третьей тысячи, видя кромешный ад, ожидавший их впереди – успела перестроиться. Тысячник среагировал вовремя, и его подчинённые резко разделились пополам, устремились вправо и влево, в проходы между перелесками и горящей пустошью. Может быть, стремительный рейд двумя колоннами по краю поля будет удачнее?

Но, похоже, враг знал ответы на все загадки, которые сегодня были в состоянии загадать монголы. Огонь дьявольских управляемых молний также разделился на две половины. И хлестанул одновременно по двум направлениям, сразу залив сплошным огнём авангардные отряды обеих атакующих колонн.

Огонь вскоре перекинулся и на перелесок. Зелень затрещала, пожираемая незатухающим пламенем. Клубами повалил белый удушливый дым.

Сотенные командиры тут же были вынуждены дать команды своим воинам – углубиться в лесополосу и пробираться вперёд меж стволов деревьев.

Как бы там ни было – атака захлебнулась.

– Драко-оны!!!

Хасанбек вздрогнул от истошного крика своего телохранителя. В его сознании ожил тот кошмар, что пережили гвардейцы месяцем раньше. Тогда одна из двух стай драконов, сражавшихся за господство в небе, неожиданно накинулась на растерявшихся всадников пятой тысячи. Под Хасанбеком плюющийся металлом дракон убил коня, темник при падении здорово зашибся, но отделался только синяками. И вот опять! Правда, на этот раз драконы воевали на их стороне. Аль Эксей, помнится, объяснял Хасану перед сражением, что называются эти чудовища – «замаль-ёты», что на самом деле это такие боевые машины, которые водят по воздуху люди. Но Хасанбек верил в это, только пока рядом был Аль Эксей. В его же отсутствие, да ещё и при появлении опасных небожителей – все разъяснения забылись, и опять на губах было одно слово. ДРАКОНЫ!

Они летели с тыла, и темник уже вознамерился подать команду своему отряду рассредоточиться, чтобы уменьшить возможный урон, но...

В считанные мгновения драконы повисли над их головами и промелькнули с громким, прижимающим к земле рёвом. МИМО! Понеслись навстречу врагу. Две стаи – юркие серебристые и большие чёрные.

Топот многих сотен копыт отвлёк темника от событий в небе. Сзади к нему, правя среди невысоких кустов, по краю поля приближались витязи Отряда багатуров. Впереди, как обычно, скакали рослые знаменосцы, Джаглай-багатур и Урсул-багатур. В могучей руке первого трепетало Белое Девятиножное Знамя.

Тут же впереди раздались громкие разрывы! Как оказалось, враг нисколько не боялся смертоносных драконов. Более того, он принялся уничтожать их с таким же успехом, с каким немного раньше расстреливал атакующую конницу. От земли к стаям серебристых и чёрных драконов протянулись огненные пяти. И металлические чудища, одно за другим, стали дымиться и вспыхивать...

Тем не менее, драконы, даже неся большие потери, не унимались. Они продолжали пытаться по воздуху достичь расположения противника. Вот уже третья стая, прилетевшая откуда-то сзади, сманеврировала вправо, попыталась зайти сбоку по крутой дуге. Увы...

Яркие лучи хлестали в небе, как неотступные бичи. Раз за разом. Почти без промаха! И настигали, настигали, настигали драконов. Рвали их на куски. Те взрывались в небе, распадались. Рушились объятые пламенем, оставляя за собой шлейфы жирного чёрного дыма.

И всё же, некоторые пробились сквозь убийственную стену огня!

Последнее, что разглядел Хасанбек в стороне, откуда надвигался враг, – резкие громовые раскаты и гигантские вспышки огня, взметнувшего вверх чёрный дым и землю. Неужели взрывается в рядах наступавшей вражеской пехоты?! Ему показалось, что этот огонь порождают предметы, сброшенные на землю некоторыми долетевшими чёрными драконами. А может, это было что-то иное, вовсе необъяснимое или же недоступное его разумению.

...Хасанбек проглядел этот момент.

Увлёкся созерцанием драконов. Спохватился, услышав громкие крики. Бросил взгляд вперёд и обмер. По полю, усеянному догорающими кострами из павших конников, вдаль ринулся одинокий всадник. Он скакал на грозного врага, всё убыстряя и убыстряя бег своего чёрного коня. Темник боялся верить своим глазам... да это же... О Повелитель!

Рука Хасанбека мимо воли поползла к древнему амулету, укрытому под панцирем. Извлекла его за ремешок. Сжала...

Губы зашевелились, страстно моля Вечное Синее Небо.

Мурад оцепенел, узнав всадника, ринувшегося вперёд в самоубийственном порыве. Храбрость, граничащая с безумием! Безрассудство героя? Или же геройство безумца? А может...

Именно вот так и входят в Вечность?!!

Мрачное полотнище хара туг* развевалось над чёрным всадником. И показалось тысячнику Мураду, что все краски, кроме чёрной, – ушли из его напряжённых глаз. Даже бушевавшее там и сям пламя – стало чёрно-белым...

Сотня телохранителей хана запоздало рванула за ним стремясь догнать и прикрыть Повелителя. Но неистовый скакун Барлас всё увеличивал расстояние, унося хана навстречу близкому врагу. Всё ближе. БЛИЖЕ...

Наверное, он внушал страх своей невероятной одиночной атакой – странный чёрный всадник. На чёрном коне. С чёрным знаменем в руках. В самый ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ ЖИЗНИ.

Враги не стали гадать, что бы это значило? Не стали искушать судьбу, допуская подвох. С негромким свистом и шипением с расстояния полутора полётов стрелы воздух прорезали тонкие светящиеся нити. Прицельно ударили по одинокому всаднику. Как будто мгновенно увязались в сноп, сойдясь в единой точке. Не менее пяти огненных сгустков врезались в коня, исторгнув из него предсмертное ржание, больше похожее на рёв с хрипом. Ещё три вспышки ударили в панцирь, защищавший тело хана... Вспыхнуло знамя, став из чёрного огненным.

Но эти удары огня лишь наполовину погасили его скорость – не свалили. Он ещё несколько шагов по инерции пролетел на неистовом дёргающемся скакуне. Весь объятый пламенем. Как огненный всадник из ночных кошмаров!

Или же... как неотступная, всё сжигающая совесть. Что же вы, доблестные воины, испугались чужого огня?!

Глаза Мурада, казалось, уже вылезли из орбит: он не верил, что это явь – кошмары наяву, не иначе! Боль! Жалкая частица, что передалась ему от догорающего тела, только что бывшего Чингисханом. Его боль...

Огненный всадник с боевым кличем, перешедшим в звериный рёв, рвался в безвременье.

А огненные струи перекинулись на отряд телохранителей, отставший на добрую сотню шагов. Через каких-то десятка два мгновений всё было кончено – почти все нукеры отряда вспыхнули огромными живыми факелами. Корчились. Катались по земле от боли. Догорали, затихая...

Время замерло. Должно быть, смилостивилось, прислушалось к последним словам Чингисхана.

Только Оно да ещё Вечное Синее Небо знали о последней просьбе-мольбе Великого монгола. Просил он Высшее Божество лишь об одной милости – умереть без пролития крови. Хотя это и было маловероятно в надвигающейся смертельной сече. Но старый Воин всё равно молил об этом последнем благе. Шевелил губами, нахлёстывая коня навстречу неминуемой гибели. Каждый монгол знал, что душа воина заключается в крови. И если не пролить эту кровь – тогда душа, сохранившая свою целостность, будет гением-покровителем всех потомков Темучина.

Темучин! Именно так называла его мама Оелун-еке. Именно с таким именем он войдёт к ней и поклонится до колен. Именно так скажет...

Вечное Небо вняло последнем мольбе старца. Кровь так и не пролилась. Кровь запеклась в его жилах!

Обуглилась, не выйдя наружу, вместе с телом.

Душа УЦЕЛЕЛА.

Ноги коня подломились. Его горящая туша рухнула на землю. На бок. Подмяла под себя бесчувственное уже тело Чингисхана. Кусок бесформенной, догорающей плоти.

«Не-е-ет!!! – внутри Хасанбека всё сотрясалось от крика. – Повелитель! Зачем же так?!»

Ни звука не проронили уста верного темника. Свело судорогой сжатые изо всех сил челюсти. И онемел язык.

Чингисхан умер.

Да пребудет его слава в веках и мирах...

На левом участке обороны неприятель, как будто ЗНАЯ, не раздумывал, двинул основными силами прямиком на вторую высоту. Третью и четвёртую – проигнорировал. Первую – заблокировал непрерывным огнём.

Там всё полыхало. Заживо сгорали минометчики, сумевшие сделать несколько неприцельных залпов, и больше не Успевших НИ-ЧЕ-ГО. Даже – сменить позицию.

Что происходило на самом дальнем, правом фланге, где оборонялись янычары Турецкого корпуса... ведали только инопланетные боги.

На второй высотке, где обосновалось управление мотострелкового полка и больше половины личного состава, бушевал кромешный ад.

Вокруг них разлился целый океан огня, а издалека, от наступавших вражеских пехотинцев, раз за разом прилетали всё новые пламенные сгустки. Взрывались, как лопались. Разбрызгивали нечто, похожее на горящую густую жижу, напоминающее напалм. И с каждым прицельным залпом множились животные вопли солдат, корчившихся в жарких объятиях огня. Некоторые выскакивали из окопа и, пытаясь сбить с себя пламя, катились вниз по склону огненными комами...

– Олег! – во весь голос окликнул Ничепорчук. – Куда прёшь! Сюда!

Сухина, командир второго взвода, с обезумевшими глазами перемещался с нижней линии окопов вверх по частично горящему склону. Но не к командному пункту, а намного левее.

– Ложи-и-ись! Ползи сюда, хрен в камуфляже! Ты что, берега потерял?!

Взводный насилу разглядел командира, осознал и шустро упал в траву. Пополз на крик в мареве белого дыма, щедро источаемого сгорающей зелёной травой.

– Пантера... Пантера... Я – Барс-один... Я – Барс-один... Приём! Я – Барс-один. Приём! – монотонно бубнил неподалёку радист Быцанёв.

Тщетно! Связи со штабом не было.

Впервые – в бою над головами не пересвистывались пули. Неведомый враг НЕ СТРЕЛЯЛ ПУЛЯМИ! Только хлопки, напоминающие резкое щёлканье бичей. И жуткий посвист лучей с последующими огненными разрывами.

– Я – Барс-один... Я – Барс-один... Приём! Пантера... как слышите меня?

– Суки, вот вам!!! – выкрикнул в сердцах неподалёку какой-то стрелок, вкладывая недосказанное в длинную, на весь магазин, очередь из автомата. И досказал постскриптумом: – Душманы б...кие!

– Миха-а-лыч! – Сухина перевалился через бруствер.

– Пантера... Пантера, приём! Как слышите меня?

– По-о-олк! Слуша-а-ай мою кома-а-ан-ду-у-у! Передать по цепочке влево и вправо! Всем, кроме пулемётчиков и подрывников, затаиться на дне окопов! Забиться во все щели. Пропустить вражескую технику над собой. Выждать. Открыть огонь только когда враг будет на расстоянии броска гранаты...

Торопливые голоса понесли, многократно повторяя, команду Ничепорчука по второй линии окопов.

– Олег, ну что, оклемался от ступора? – Комполка повернулся к взводному. – Слушай меня внимательно. Я тебя успокаивать не собираюсь. Самое страшное ещё впереди. Судя по всему, у этих сраных гуманоидов неведомое нам высокоточное оружие, лазерное или... это, плазменное. Бластер-шмастер, скорч... ну, читал же фантастику? Поэтому, чтобы нас не перехлопали, как моль... значица, так. Убери всех своих орлов с малейшего обзора, выжди момент. Наблюдай за их приближением скрытно – в стереотрубы, бинокли. На эти скоростные лодки не отвлекайся, пропускай, не выдавая себя. Я думаю, их не настолько много, чтобы они, прорвавшись, разогнали весь наш второй эшелон. Дальше танков не пройдут. А вот пехота... Это наше. Тут уж изволь. Я не знаю, что они ещё выкинут за неожиданные фортели, когда начнётся ближний бой. Но тут уж как карта ляжет. Может рубашкой. Может козырем. А может и надгробием... Держись, Олежка! Чует мой кровяной мешочек – нам, скорее всего, в окружении отбиваться придётся. Уж больно мобильные и крутые они, сволочи... Смекаешь, ведь не было раньше таких, чтоб из далёкого будущего... Блин, амба подкралась незаметно. Короче, отступить мы, при всём желании, не успеем. Да и команды не было... Усёк?!

– Усёк, Михалыч. Ты это... не подумай только, что я испугался. Радиста моего грохнули... а тут всё огнём полыхает. Я вот к тебе за указаниями сам и метнулся.

– Метну-улся... – передразнил его Ничепорчук. – Тут в землю впору зарываться, у врага, что ни солдат, то и снайпер... а он как заяц по склону скачет. Голова твоя садовая... Ладно. Точно всё понял? Всё, что я тебе пояснил, запусти по своей первой линии окопов. Давай! И ползком! Ползком...

Комполка проводил взглядом Олега, ужом заскользившего по траве, и приник к окулярам бинокля.

Первая пятёрка странных боевых машинок, скользя над травой и неведомо как обходя впадины, – уже приблизилась к подножию высоты. Там начиналось минное поле.

«Раз. Два. Три. Четыре. – Ничепорчук мысленно отсчитывал секунды. – Пять... Девять... Одиннадцать... НУ!!!»

Первая машина ворвалась на эту смертоносную полосу и...

Комполка от напряжения прокусил губу до крови...

...ничего не произошло!

В висках комполка противно и болезненно застучали молоточки.

Машины одна за другой влетали на плантацию, щедро засеянную противопехотными минами, но мины МОЛЧАЛИ. Округлившимися глазами смотрел Ничепорчук на эту чертовщину и не мог понять, КАК ЭТО?! Неужели и в самом деле не касались они земли, эти чёртовы скоростные лоханки? Должно быть, именно так оно и было, и механизмы мин, настроенные хоть и на минимальное, но давление – не срабатывали.

– Ма-а-акс!!! Командуй подрывниками!! – почти. на ухо заорал ему Ничепорчук. – Рви управляемые фугасы!

К этому моменту неуязвимые чёртовы машины преодолели минное поле. Все пять. И начали веерообразно расходиться в стороны... Ухнул мощный взрыв. Потом другой. Третий.

Первую машину подбросило вверх, вместе с комьями земли. Перевернуло и обрушило вниз, присыпая землёй.

Ещё несколько взрывов – и вторая машина, откинутая взрывной волной в сторону, врезалась в землю. Остальные «боевые челноки» пронеслись там, где не были установлены фугасы – потому уцелели. Однако вверх по склону они не пошли. Скользнули ниже, обошли высоту по сторонам и помчались дальше – в глубь обороны мотострелков.

– Пантера... Пантера... Я – Барс-один... я – Барс-один... Приём!..

Пантера молчала, словно уже давно пылилась чучелом в зоологическом музее.

– Хасан!!!

Хасанбек впервые за последние лет десять растерялся. Он уже почти не осознавал, что творится вокруг. Огонь. Везде ОГОНЬ. Неистовый необъяснимый огонь, способный мгновенно перемещаться, как управляемая человеком молния. И эти ручные молнии безостановочно хлестали с недоступного ордынским стрелам расстояния. А там, куда они попадали, а попадали они почти без промаха – тут же возникали огненные сгустки и сразу взрывались, обдавая всадников жидким, обволакивающим огнём.

Похоже, земля сегодня разломилась, выпустив из преисподней самых страшных своих обитателей – огненных демонов.

– Хасан!!! – кто-то принялся трясти его за плечо.

Конь всхрапнул и кинулся на нападавшего всадника, ещё миг и...

Темник успел натянуть резко поводья, останавливая своего скакуна. Юджин-бек!

– Штаб приказывает! Отводи своих всадников! ОТВОДИ! Через позиции Римского корпуса. Поспеши!

Пятнистые одеяния Юджин-бека во многих местах прогорели. Волосы на голове также наполовину сгорели. Лицо покрылось жирной копотью от сгораемой плоти, летавшей в воздухе.

Темник смотрел на пятнистого обгоревшего воина и, не понимая из его сбивчивой речи ни слова, читал по жестам: ОТСТУПАТЬ! Жестикуляция пятнистого была красноречива, двояко не истолкуешь смысл его движений.

Хасанбек ошалело встряхнул головой, пытаясь выбросить из глаз силуэт объятого пламенем всадника, а вместе с ним и всё, что было связано со страшной гибелью Великого Хана. Сжал зубы до резкой боли в челюстях. Подал знак дунгчи: труби отход! Подъехал к Джаглаю и принял из его рук Белое Девятиножное Знамя. Стиснул древко, приподнял святыню над головой и потряс. Белое полотнище с чёрным парящим кречетом затрепетало. Кречет ожил, зашевелил крылами, словно перебирая восходящие потоки воздуха.

Душераздирающий рёв трубы привлёк к себе внимание гвардейцев даже в этом светопреставлении. Разрозненные группы всадников, заприметив реющее над полем Белое Девятиножное Знамя, принялись нахлёстывать обезумевших лошадей. Лавировали между очагами пламени. Многие по пути опять попадали под прицельные залпы врага. Последнее, что выхватывал их ослеплённый взор: Священное Белое Знамя плыло над морем огня... Звало за собой. Призывало поспешить. Последнее, что они успевали подумать: если святыня по-прежнему развевается в руках Воина, значит Чёрный тумен ещё не побеждён до конца. Умирали они счастливыми...

Некоторым всадникам везло больше. Особенно тем, которые выбирались из завалов обгоревших тел и огненных очагов, перемещаясь вдоль краёв поля, а то и прямо через кусты, не углубляясь в перелесок.

Вокруг Хасанбека уже образовалось целое шевелящееся кольцо из съехавшихся со всех сторон всадников. А вокруг них – ещё одно неподвижное – из вповалку лежавших обгоревших, дымящихся трупов. Взгляд выхватывал на тушах лошадей лоскуты кожи, полопавшейся от неистового жара. Вытекшие глаза воинов. И повсюду...

СМРАД ГОРЕЛОГО МЯСА.

Запах дьявольского пирога, приготовленного огненными демонами.

Жаркое из Чёрного тумена.

Хаос, куда ни брось взгляд!

ХАОС, выбравший себе в помощники СМЕРТЬ и ОГОНЬ.

Сегодня формула войны для Первой Земной Армии состояла именно из этих трёх слов. Эту формулу не нужно было доказывать. Мироздание само доказало её, вычертив огненными знаками.

Я смотрел во все глаза! Я рвался на кусочки, больше всего на свете желая помочь своим собратьям, погибающим ТАМ, в сплошном огне.

У меня сегодня было много глаз – больше десятка! А если быть точным, двенадцать. Именно шесть «орлов», которых мы с помощью Олега Крохина и русского мата с горем пополам запустили в небо, взирали на поле битвы с небес, работая против своих творцов. И все эти двенадцать электронных глаз, выхватывая происходящее на разных кусочках пространства, где шла битва – видели одно и то же.

СМЕРТЬ и ОГОНЬ. Синонимы...

Здесь, на этом поле, смертоносным огненным варевом кипело очередное из бесчисленных сражений эволюционной войны. Выживает сильнейший. Слабый – сдохни! Живые существа всю историю своего существования только тем и занимаются, что воюют за выживание, норовят друг друга изничтожить, по принципу: сегодня ты, а я погожу до завтра.

Особых успехов в этом искусстве достигли существа разумные. Они творчески развили принцип.

Завтрашний рассвет встретит умнейший.