Глава 2

Лис приподнялся на локте. За проемом окна, затянутого бычьим пузырем, словно боясь пропустить рассвет, голосил местный шантеклер.

— И неймется же ему, — пробормотал Сергей, пытаясь рассмотреть пейзаж за окном.

Селение, в котором оперативники нашли себе ночлег, вечером казалось абсолютно вымершим — ни огонька, ни дыма над крышей. Сейчас откуда-то издали ветер доносил звуки голосов. Лис прислушался. Всю дорогу от того места, где были обнаружены следы босых ног, плавно переходящие в отпечатки медвежьих лап, и до этого странного жилья Сергей кожей между лопаток чувствовал тяжелый взгляд. Стоило обернуться — ощущение пропадало. Сначала Лису казалось, что это лишь игра взбудораженного находкой воображения, но и Вальдар то и дело озирался. Все было тихо. Никто и не думал мешать им, не чинил каверз, но тягостное ощущение не пропадало. Когда у дороги показались распахнутые настежь ворота постоялого двора, сотрудники Института устремились туда, но в здании гулял ветер, наступая на хвосты голодным крысам. В зале, некогда, должно быть, многолюдной, было убрано, но на полу и на столах лежал изрядный слой пыли.

— Шо-то здесь какой-то переучет, а также антисанитарный день, — оглядываясь по сторонам, заметил Лис. — Пойдем-ка отсюда, пока санитары не навалили.

— Какие еще санитары? — удивленно спросил Вальдар.

— Известно какие, санитары леса. А судя по следам, заодно и с фельдшерами.

Как и ожидалось, поселок оказался неподалеку. Когда всадники въехали на единственную улицу, из-за высоких палисадов сдержанно гавкнули собаки и, сочтя караульный долг выполненным, тут же замолкли. Отчаявшись докричаться до хоть каких-нибудь хозяев, всадники без спросу вошли в один из дворов. Лохматый пес перед крыльцом выжидающе покосился на незваных гостей, но, словив налету кусок лепешки с запеченной олениной, удовлетворенно отправился переваривать добычу. В доме было так же пустынно, как на постоялом дворе. Казалось, жильцы ушли, нимало не заботясь об оставленном имуществе. Не бог весть каком, но все же.

— Шо-то я не понял, куда все подевались. Я уже тут, а оценить привалившую в моем лице удачу категорически некому. Я не вижу не только счастья на лицах, но и самих лиц.

— Впрочем, всего остального тоже нет, — хмуро отозвался Камдил.

— Может, это… Ну, чума на все тутошние дома?

— А тела куда делись?

— Собаки съели. А кости зарыли на черный день.

— Очень смешно. Должен заметить, друг мой, что самый настоящий «черный день» у них бы наступил аккурат в момент перехода на такую, с позволения сказать, диету.

Сейчас Лис проснулся, вскочил на ноги, достал из лежащих в изголовье ножен меч и с тревогой отметил, что Вальдара рядом нет.

— Ядрен батон! Вот ни хрена ни разу не поверю, что он за сигаретами побег.

Поспешно одевшись, Сергей выскочил во двор. Давешний пес, увидев подателя земных благ, радостно завилял хвостом. Звук голосов, который слышался еще из дома, теперь раздавался более отчетливо.

Сергей отыскал щелку в тесовых воротах и глянул на улицу. Возле забора, беседуя с незнакомым аборигеном, стоял Камдил. Среди низкорослого местного населения Вальдар с его неполными шестью футами роста считался человеком высоким. Но собеседник его и вовсе выглядел гигантом. Выражение лица местного жителя было хмурым, почти угрюмым. Но враждебности не чувствовалось. Мужчина был хорошо в годах, однако, по всему видать, чрезвычайно силен. Вот только самодельный костыль, на который он опирался при каждом шаге, придавал громоздкой фигуре отпечаток горькой обиды на весь мир.

— А что, дед, немцы в селе есть? — вместо «здрасьте» спросил Лис, появляясь из-за ворот.

— Никого нет. Я есть.

— Шо ты говоришь?! Один во всех домах по очереди? А прочих ветром сдуло?

— Погоди, Лис, — остановил его Вальдар. — Он говорит, что народ ушел на какой-то праздник Ардуинари. Не знаю, что это означает, но Ардуинари у древних галлов — аналог Артемиды, богини охоты.

Камдил перешел на русский язык, чтобы не смущать хмурого аборигена, раздосадованного как незваными гостями, так и собственной малой подвижностью, помешавшей принять участие в празднике.

— Собственно, название «Арденны» происходит от имени этой богини. Вероятно, среди местных охотников ее культ сохранился по сей день.

— То-то он бирюком смотрит, — отозвался Лис. — Капитан, я вот шо подумал. Ежели родичи этого бедолаги такой же комплекции, как и он, так лучше пусть будут сборы недолгими, потому как хрен их знает, какими мухоморами они на своих праздниках догоняются. Еще примут нас за шпионов инквизиции, и поляжем мы в неравной борьбе с языческим мракобесием, шо та академия изящных искусств в битве за урожай.

— Уезжайте, — без злобы, но с угрюмой безапелляционностью произнес хромоногий страж диковинного селения. — Приедут — не поздоровится.

Он смерил Камдила внимательным взглядом, задумчиво проговорил:

— Хотя… — Но тут же оборвал себя: — Уезжайте.

— Куда ехать, хозяин! — всплеснул руками Лис. — Дорога, как драконий хвост, того и гляди, шею свернешь.

— Дорога — потом, — опираясь на костыль, повернулся спиной неразговорчивый селянин. — Сейчас не ездят. Дижон там.

Дижон бурлил. Приезд Анны Венгерской произвел на герцогскую столицу такое же впечатление, как сейчас бы высадка инопланетян на центральной площади. Конечно, резиденция повелителей Бургундии, этих почти королей, не впервой принимала высоких гостей: и монархов, и папских нунциев, а уж о купцах, менестрелях и прочих жонглерах и речи-то нет.

Но увидеть своими глазами красавицу-принцессу съезжались отовсюду. Не то что из Парижа, но даже из Тулузы. Анна и впрямь поражала взоры праздных зевак и благородных рыцарей, собравшихся на турнир, объявленный герцогом Жаном Бесстрашным. Тонкий стан ее был окутан драгоценными мехами, неведомые европейцам благовония наполняли воздух запахом жасмина и алого цветка, именуемого «гюль».

Она ступала по расстеленным для нее персидским коврам в легких сандалиях с загнутыми носами, и бургундские модницы, затаив дыхание, следили за каждым ее шагом. Модники и вовсе не знали, на что раньше смотреть: то ли на расшитые бисером туфли, то ли на тонкие лодыжки, если те случайно выглядывали из-под платья.

Герцог изощрялся, придумывая все новые празднества, чтобы потешить гостью, устраивал охоты и пиры в честь ее прекрасных глаз. Глаза и впрямь были прекрасны: почти черные, миндалевидной формы, с длинными, удивленно загнутыми ресницами. На тонком лице принцессы они казались просто огромными и притягивали, заставляя смотреть, не отрываясь, забывая обо всем. Пожалуй, единственной, кто, казалось, не был в восторге от приезда в Бургундию экзотической красавицы, была ее двоюродная сестра Мария. Со сдержанным раздражением она наблюдала за чересчур явными знаками внимания «милой кузине», которые, не скупясь, оказывал ее супруг. Но житейская мудрость подсказывала ей, что лучше не перечить воле своенравного мужа. Тем более что в ее пользу говорили груды счетов, ежедневно доставляемых в герцогскую резиденцию, да и Анна, с приветливой улыбкой принимавшая ухаживания, казалось, оставалась холодна и неприступна.

В эти дни Жан Бесстрашный устраивал рыцарский турнир. Знатоки называли герцога одним из фаворитов будущего состязания, и сам он надеялся блеснуть ратной сноровкой перед очами прекрасных дам. И потому с особым интересом оценивал всех приезжающих рыцарей. Облаченный в доспех Камдил не стал исключением из их числа.

— Вы приехали на турнир? — поинтересовался властитель Бургундии, глядя на широкоплечего воина в странном восточном одеянии поверх бесценного доспеха.

— Нет, ваше высочество, — склонил голову Вальдар.

— Вот как? А я было решил…

— Я прибыл с тем, чтобы передать вам, сударь, послание от моего господина, пресвитера Иоанна.

— Вы что же, — герцог удивленно поднял брови, — прибыли сюда от самого пресвитера Иоанна?

— Вот моя верительная грамота.

Приезжий рыцарь протянул герцогу пергамент с массивной вызолоченной печатью, подвешенной к свитку.

— Я — рыцарь кентурии личной охраны моего государя, хранитель сокольничьих покоев.

— Верхних мхов и трех мостов, — не замедлил дополнить Лис.

— Для меня было бы честью принять участие в турнире, но мой государь полагает, что угроза, нависшая над всем христианским миром, столь велика, что недостойно рисковать жизнью и здоровьем на ристалище, когда каждый меч и копье нужны на поле битвы против общего врага.

Лицо герцога помрачнело.

— Не могу представить, что у меня и могущественного императора Востока есть общий враг.

— Я говорю о Тамерлане.

— У меня нет причин считать его врагом. Более того, он доблестно разгромил Баязида, причинившего мне и всему христианскому рыцарству немало бед. А враг моего врага, как известно, мой друг.

— У нас говорят: наводнение гасит пожар, но утонуть или сгореть — конец один.

— Вряд ли Железный Хромец пожелает лезть в наши леса и горы.

— Хромота не помешала ему дойти от Самарканда до Константинополя.

— Я направил к нему посольство с поздравлениями, изъявлениями дружеских чувств и богатыми дарами. Судя по тому, что о нем рассказывает восхитительнейшая принцесса Анна, он благосклонно примет мои дары.

— Благосклонно примет дары, — с усмешкой повторил Камдил. — Полагаю, вы отправили ему нечто ценное.

— Конечно. Ирландских скакунов, линялых соколов, серебряную посуду, золотые украшения с каменьями…

— Не сомневайтесь, он примет дары. Золото и серебро раздаст челяди и женам, ибо не почитает драгоценности достойными своего внимания, а вот хорошие кони и ловчие птицы придутся ему по нраву. Но, — Вальдар сделал паузу, — если бы существовала возможность повернуть время вспять, я бы настоятельно не рекомендовал вам делать такие подарки.

— Отчего же? — Герцог нахмурился.

— Не так давно Баязид, тогда еще бывший в зените славы и могущества, узнав о приближении Тамерлана, разослал посольства ко дворам европейских владык, предлагая им совместно выступить против Великого амира. Это было еще в те дни, когда султану только лишь донесли о приближении этого грозного полководца…

— Да, такое посольство однажды прибыло и в Дижон.

— И что вы ответили?

— Три года перед этим я провел в османском плену. Пусть же сарацинские шакалы будут счастливы уже тем, что я не велел казнить их, едва они оказались в моих землях.

— Ваше благородство всем известно, мой герцог. Примерно тот же ответ посланники султана получили и от прочих владык христианских земель. И это несмотря на клятву Баязида освободить земли по Дунаю, завоеванные после битвы у Никополиса и предлагаемую им щедрую награду каждому, пришедшему к нему на подмогу. Результат известен: Баязид сокрушен, и вся Европа в радостном порыве шлет дары его победителю.

— Что же с того? — недоуменно пожал плечами Жан Бесстрашный.

— Почти ничего, — криво усмехнулся Камдил. — Кроме разве что одного. Пленный Баязид, коварный и мстительный, как любой восточный деспот, склонил Тамерлана к совместному походу в Европу. Обилие же драгоценных подарков укрепило Железного Хромца в мысли, что земли, в которые лежит его путь, обильны и богаты. Так что отныне вам придется иметь дело не только с Баязидом, но и с Тамерланом.

— Откуда вам известно, что Баязид смог договориться с Тамерланом? Мои сведения противоречат вашим словам.

— Вероятно, монсеньор, — Камдил свел брови на переносице, — вы говорите об известиях, привезенных Анной Венгерской. Они были верны, когда Анна уезжала из Адрианополя, но с тех пор многое изменилось. Сын Баязида, Мехмет, восстал против отца, желая похитить султанский трон. Тамерлан с Баязидом общими силами обрушились на мятежника, и теперь на месте древнего города лишь груда обугленных развалин, а принц с небольшой свитой бежал в Венецию. Это вполне достаточный повод, чтобы начать войну.

— Пожалуй, да, — задумчиво согласился Жан Бесстрашный. — Но, покуда стоит Константинополь, вряд ли найдется полководец, осмелившийся ударить в сердце Европы. Константинополь — надежный страж у ворот христианского мира.

— Так ли важен страж у ворот, когда в стенах не счесть проломов? Не забывайте, что Баязид и прежде стоял на Балканах, а его вылазки заходили далеко в глубь имперских владений. К тому же, готов биться об заклад, цитадель Константинова града не устоит перед Тамерланом.

— По вашим словам, Тамерлан — демон во плоти. Мне же его описывали как человека мудрого и не стремящегося к излишнему кровопролитию. Говорили, что он почитает ученых и ценит музыку.

— Это правда. Но окажись вы сейчас у стен Адрианополя, его любовь к музыке перестала бы вас занимать.

— И все же, друг мой, мне представляется, что вы и ваш господин преувеличиваете опасность.

— Скорее преуменьшаю. Ибо словами невозможно полностью выразить то, что ждет Европу в ближайшие месяцы, если вы, герцог, не поднимете знамени, растоптанного при Никополисе.

Жан Бесстрашный нахмурился при упоминании событий, для него крайне неприятных, но, точно не заметив этого, Вальдар продолжал:

— Скажу честно, среди многочисленных советников его святейшего величества раздавались голоса о том, что поражения и плен сломили волю зерцала европейского рыцарства — герцога Жана Бесстрашного. Были и те, кто говорил: «Пусть Тамерлан идет в Европу, пусть он разорвет ее в клочья, сожжет и разграбит. Европа велика, он потеряет множество своих людей, погрязнет в бесконечных сварах со вчерашними союзниками, еще больше устанет от жизни. Годы победоносного старца позволяют надеяться на то, что, куда бы ни повел он свои бесчисленные рати, это станет его последним походом».

— Но ведь это же… — Герцог вспыхнул, сжимая пальцы на эфесе меча. — Оставлять собратьев-христиан на растерзание диких орд бесчестно!

— И неблагородно, — не давая хозяину закончить речь, кивнул Вальдар. — Так я и сказал, когда пришла моя очередь. И я был не одинок. Святейший пресвитер поддержал нас, и оттого я здесь, пройдя через сотни гор и рек, через пустыни и дремучие леса, через засады и открытые схватки…

— Про медведёв спроси, — вмешался Лис. — Шо тут у них за пастбище…

— Итак, монсеньор, от вас зависит не только сказать, впустую ли я и мой спутник рисковали жизнями, спеша принести вам тревожную весть. В вашей власти решить, быть ли далее Европе или же пасть ей под копыта жестоких варваров Тартарии, пред которыми даже османы Баязида не более чем вороны пред соколом.

— Я обдумаю ваши слова, — без особого энтузиазма ответил герцог. — Нынче же прошу вас быть моим почетным гостем и после дневных ристаний прибыть с вашим благородным спутником на вечерний пир.

— С благодарностью принимаю ваше приглашение за себя и за моего друга. Что же касается предмета нашего разговора, то давайте заключим пари. Я утверждаю, что не пройдет и нескольких дней, как Тамерлан возьмет Константинополь.

— Это невозможно. Баязид простоял под его стенами несколько лет, и все без толку. И не он первый.

— Тамерлан войдет в крепость за считанные часы. И если я выиграю пари и вы услышите, с каким треском распахиваются ворота Европы, тогда, полагаю, излишне будет доказывать, что думать и действовать следует очень быстро.

Герцог потеребил длинный ус и выдохнул после недолгой паузы:

— Я принимаю ваше пари.

Замок герцогов Бургундских поражал великолепием. Он все еще сохранял мрачное величие неприступной крепости, но лишь снаружи. Внутри под неусыпным присмотром огромной башни донжона красовался дворец, равного которому не сыскать было по эту сторону Альп. Лучшие архитекторы Европы съезжались в Дижон, зная, что герцоги несметно богаты и не скупятся на золото для демонстрации собственного величия. Совсем рядом, за границами цветущего герцогства, задыхалась от войны, неурожаев и чумы несчастная Франция. Но пока соседи истекали кровью и затягивали пояса потуже, Бургундия набирала силы если не славой мечей, то объемом торговли. Даже чума, пару лет назад опустошившая Европу, лишь вскользь затронула этот благословенный край. Все это вкупе с личной храбростью и высоким происхождением давало великим герцогам Запада основание помышлять о королевском венце. Жан Бесстрашный — могучий красавец с врожденной осанкой и решительностью монарха, куда более подходил для роли короля, нежели Карл Безумный, повелитель Франции.

В тот день на ристалище хозяин Дижона превзошел себя. Его копье раз за разом находило цель, и противники герцога, все как один могучие воины, вылетали из седел, подобно тюкам с соломой. Среди ликующей толпы то и дело слышался радостный вопль. «Азур эт ор! — Лазурь и золото!» Любому, имевшему глаза, было видно, что именно эти цвета имеют перевязи на гербовом щите отважного бургундца. В отличие от привычного начертания герба, где их окружала алая кайма по краю щита, нынешняя эмблема точно повторяла герб королевства Арелат, прекратившего существование уже более трех с половиной веков назад. Кроме непосредственно Бургундии, оно включало Савойю, Прованс и ряд других земель, на которые теперь герцоги Бургундские поглядывали с нескрываемым интересом.

Все время турнира Камдил сидел на расшитой подушке в герцогской ложе среди высоких гостей, по большей части знатных дам свиты герцогини, а также почтенных старцев. Он то и дело кусал губы, наблюдая за происходящим на ристалище и слушая на канале связи ехидные комментарии Лиса:

— Где же ты честные глаза возьмешь? — хмуро отозвался Камдил.

— В Йемене, — поправил Камдил.

— Хрен редьки не слаще.

Но, по сути, ты прав. Связь между принцессой Анной и купцом из тех самых мест, откуда она сейчас прибыла, наводит на размышления. Тем паче, судя по словам герцога, Анна расхваливала ему Тамерлана как любителя прекрасного, почтенного мудреца, вынужденного покорять мир исключительно в порядке самообороны. Ты прав, — повторил Камдил, — следует обратить внимание на связь этой парочки с высочайшим дуэтом.

Стоя в затененной нише окна, Камдил направлял усиленное внимание на «дуэт». Вернее, как и подобало в танце труа-а-труа, таковых было три. Под звон лютневых струн и подвывание шеврета — французского родича шотландской волынки — пары церемонно скользили по драгоценному паркету, усыпанному лавандой и розмарином, сходясь, расходясь, куртуазно раскланиваясь и сменяя друг друга. Среди кавалеров изысканностью и великолепием отличался сам герцог, сопровождаемый иными героями сегодняшнего дня. Их дамы — сама герцогиня, несравненная Анна Венгерская, и некая прелестница двора, имени которой Камдил не знал, притягивали взоры окружающих, как и подобало первым красавицам Бургундии. Специально для сегодняшнего бала Анна Венгерская отказалась от привычных восточных нарядов. Отказалась в пользу темно-лилового платья с шитой золотым узором алой оторочкой и горностаем на плечах. На длинной изящной шее красовалось изумительной работы жемчужное ожерелье с тонкой работы подвесками.

На голове Жана Бесстрашного, ошеломляя благородное общество доселе невиданным покроем, высился темно-лиловый тюрбан, расшитый по краю изумительным скатным жемчугом. Длинный край экзотического в здешних широтах головного убора спадал на грудь, и все придворные модники готовы были в клочья разорвать собственные шапероны и отдать последний ливр за этакую восхитительную диковину.

В этот момент музыка стихла, и церемониймейстер, обряженный в длинное, старинного покроя одеяние с бубенцами, грохнул жезлом об пол, призывая слуг открыть двери в пиршественную залу. Хозяева и гости чинно последовали к столам, и как только они расселись, разодетые в ливреи слуги начали расставлять благоухающие яства на серебряных блюдах и зачем-то горки куриных яиц. Когда столы были заполнены и виночерпии закончили разливать вина в кубки, в залу под звук фанфар было внесено огромное золоченое блюдо. На нем возвышался пирог в виде замка в половину человеческого роста. Башни, стены, подъемные мосты и замковые рвы — все здесь было воспроизведено с величайшей скрупулезностью. Даже крошечные бомбарды на куртинах поражали достоверностью. Окружая «замок» плотным кольцом, у края блюда восседали чудовищные монстры, очень похожие на одетых в доспехи жареных цыплят. Следом за первым блюдом несли второе с выпеченным из теста оленем со стрелой в боку, прикованным золотой цепью к двум массивным пирогам, покрытым румяной корочкой. Как только и второе блюдо было установлено перед герцогской четой, Жан Бесстрашный подал знак. Церемониймейстер поднес фитиль с огоньком на конце по очереди к каждой из маленьких бомбард. Орудия захлопали, наполняя залу пороховым дымом и выплевывая из стволов ядра лесных орехов. Вслед за этим чудовищные цыплята, как заговоренные, стали пританцовывать на месте. Дождавшись этого сигнала, благородное общество с радостью начало расхватывать лежавшие в горках яйца и бросать друг в друга.

— Блин, капитан, шо происходит? Шо за падение нравов! — возмутился Лис, уклоняясь от метательного снаряда.

— Детский сад, трусы на лямках! — сокрушенно констатировал Лис. — И эти люди запрещали мне пить коньяк из пластиковых стаканчиков. А куры от какого нетерпения вытанцовывают?

— Шо ртуть начинает, я понимаю. Значит, цыплят на сегодня вычеркиваем. Больше никуда ртуть не кладут? Или там стрихнин?

В это время запасы яиц подошли к концу, и побоище закончилось само собой. Увидев это, герцог подал руку жене, предлагая ей вытащить стрелу из бока оленя. Герцогиня решительно потянула за древко, и тут же из раны в подставленную чару начало хлестать красное вино. Это событие было воспринято с радостным воодушевлением. Затем слуги герцога взрезали корочки пирогов и… Оглушительный визг огласил пиршественную залу. Из пирога, увидев свет, во все стороны запрыгали лягушки, отловленные в камышах Сонны. Из другого хлебобулочного шедевра выпорхнула стая птиц и заметалась в ужасе, взмахами крыльев гася свечи и погружая залу во мрак. Радостное возбуждение достигло апогея.

— Весело у них тут, — констатировал Лис. — Почти как у нас на дискарях. Только мордобоя не хватает.

Точно подслушав его слова, герцог хлопнул в ладоши, и тотчас загорелись новые свечи, птицы были изгнаны в распахнутые окна, а пироги на столе сменились настоящими. Вслед за этим Жан Бесстрашный радостно возгласил:

— Пусть теперь выступают борцы. — Он испытующе поглядел на Камдила: — Не желаете ли померяться силой?

— С вами? Нет. — Вальдар дернул плечами. — Неучтиво побеждать хозяина в его доме. Но, если желаете, можете выставить против меня трех своих бойцов.

Глаза Жана Бесстрашного вспыхнули:

— По очереди?

— Как хотите. Можно и вместе, — со скучающим видом ответил Камдил.

— Ну все, дорвался. Все б тебе маленьких обижать. Я ж говорил, без мордобоя дискарь — не дискарь, — со слезой в голосе отметил Лис. — Ладно, пойди порезвись.

— Воля гостя для нас священна, — ухмыльнулся герцог, жестом подзывая к себе пажа и шепча ему на ухо имена поединщиков. Спустя минуту трое крепкого вида бойцов стояли в пространстве между столами, горя желанием проучить самонадеянного чужака.

— Напоминаю, — огласил Жан Бесстрашный, — вы не должны бить друг друга в лицо, кусаться, выдавливать глаза и, — герцог сделал недвусмысленный жест, — щадить мужское достоинство. Готовы?

Камдил бросил на руки Лиса расшитый золотом камзол и остался в одной шелковой рубахе.

— Начали!

Бой был недолгим. Хотя для Камдила он продолжался дольше обычного. Раза в три дольше, чем понадобилось бы ему, чтобы привести в полную негодность противостоящих ему борцов. Вероятно, они были славными поединщиками, но при этом отчаянно мешали друг другу, норовя первыми добраться до ловкого чужестранца. Камдил перехватил запястье одного из герцогских бойцов, повернул, бросая несчастного под ноги второго поединщика, сметая его. Затем как-то в одно движение подцепил носком колено третьего нападавшего и пяткой с силой ткнул во внутреннюю часть бедра. После чего, уложив третьего на второго, уселся сверху, объявляя во всеуслышание:

— Вот так и малое побеждает великое.

На лице герцога появилась досадливая гримаса. Такого афронта он никак не ожидал.

— Ваша светлость желает еще выставить поединщиков?

Жан Бесстрашный тяжело поглядел на Камдила, раздувая ноздри:

— Это было отменно. Нет, более не желаю.

В эту минуту вошедший в залу церемониймейстер объявил:

— Барон Рауль де Буасьер к вашему высочеству.

— Хотя почему же? — меняя свое решение, улыбнулся бургундец. — Сойдитесь-ка в схватке с моим лесничим.