Евгений Лукин. Седьмой кол из плетня супостата

Второй день подряд то накрапывало, то моросило. Физические капли бились о крышу, астральные пролетали здание насквозь чуть ли не до фундамента. Души мокли, настроение было соответственное.

— Это где ж тебе так физию русифицировали? — ворчливо полюбопытствовал старый колдун Ефрем Нехорошев, присматриваясь к переплюснутым чертам ученика. Правый глаз Глеба Портнягина был объят траурным фингалом. Левый и вовсе заволокло.

— На митинге, — мрачно ответствовал воспитанник.

— Ишь ты! — подивился колдун. — На митинге! Никак в политику потянуло?

Ведя отшельнически-запойный образ жизни, он настороженно относился к любому общественному начинанию, справедливо подозревая в нём напущенную кем-то порчу.

— Да не в политику… — с досадой отозвался Глеб. — Друган у меня… бывший… Склад с ним брали…

— Та-ак… И что?

— Ну, иду проспектом, а там митинг. Потом смотрю — вроде оратор знакомый. Пригляделся — он. Хотел я ему рыло о динамик поправить…

— Другану-то?

— Таких друганов!.. — вскипел Глеб. — Думаешь, из-за кого нас тогда на складе ментовка повязала? Полтора года по его милости отмотал!.. — Насупился, приостыл. — Ну вот всем митингом меня и…

— Суров ты, однако… — Старый знахарь, кряхтя, поднялся с табурета, изучил повреждения. — Дай-ка заговорю…

Нахмурился, зашептал. Глеб прислушивался в надежде запомнить слова заговора, но больно уж тихо и быстро бормотал Ефрем. Однажды только проступило из общей невнятицы что-то вроде: «у киски заболи, у собачки заболи…» — а дальше опять пошло неразборчиво.

Обработав последнюю травму, чародей аккуратно наложил на неё заклятие, после чего напутственно чиркнул Глеба кончиками пальцев по маковке. То ли подзатыльником ободрил, то ли астральную слякоть с души стряхнул.

— Слышь, Ефрем, — помолчав, спросил ученик. — А тебе по молодости лет с толпой махаться случалось?

Ответил колдун не сразу — присел на табурет, призадумался. Брюзгливо скомканное лицо разгладилось, подобрело. Юность Ефрема прошла на хуторке, расположенном аккурат меж двух недружественных колхозов. Корни вражды уползали в седую древность. Надо полагать, животноводы так и не смогли простить земледельцам убийства Авеля, поэтому драки молодежь обоих хозяйств по праздникам учиняла грандиозные.

— Да-а… — выдохнул наконец чародей, и воспоминание осветило его смягчившиеся черты. — Метелились почём зря! Теперь уже не то… Совсем не то… Поймали это мы, помню, одного с «Красного бугая». Там мальчонка-то — с хренову душу… — И дальше — пристанывая от уважения: — Как вертелся! Четверо за ноги за руки держали! Куртка в руках осталась — сам ушёл! Друг по дружке попали, по нему — ни разу…

— И тебе небось доставалось? — как-то больно уж неспроста продолжал допытываться Глеб.

— А то! Таких однажды плюх с двух сторон наловил — уши поплыли! И ещё, прикинь, назавтра встретить обещались…

— Ну! А ты?

— А я — что я? Околдовать решил. Пришибут ведь, думаю…

— Оберег, что ли, сделал? — с сомнением спросил Глеб.

— Скажешь тоже! — Чародей усмехнулся. — Мне ведь не просто уцелеть — мне ещё плюхи им вернуть хотелось! Я ж говорю: молодой был. Обидчивый. Сварил, короче, ататуй…

— Кого-кого?

— Зелье такое, — пояснил колдун. — Ататуй называется… А оберег — нет. Ататуй с оберегом не ладят. Тут надо либо то, либо это…

— Ну! И как же ты его варил?

Колдун озадачился, заморгал:

— Погоди, что ж я брал-то?.. А! Седьмой кол из плетня супостата…

— Ты ж говоришь, тебя толпой били…

— Нет, ну не у всех, ясное дело, колы дёргать! Только у главаря. Причем брать не абы когда, а сразу по первой звезде — и чем быстрее, тем лучше…

— Это понятно… Считать от угла или от калитки?

— Без разницы. Я от угла считал…

— А если, допустим, штакетник у него?

— Ну, значит, седьмую штакетину выломить.

— Погоди-погоди! А варить-то её как?

— Да не варить! — Колдун всхохотнул глумливо. — Из дровины этой костерок складывают, а на него уже шлем ставят…

— Опа… — тихонько выдохнул Глеб. — Что за шлем?

— Лучше всего, конечно, рыцарский — со дна Чудского озера, но таких теперь не добыть. Во-первых, заграница, во-вторых, ржавь, а в-третьих, там сразу после побоища… лёд ещё не сошел, а волхвы да колдуны всё уже повыгребли. Потому сейчас ничего и не находят — даже с металлоискателем… Ну а замена какая тут может быть? Солдатская каска. Или пожарная. Но с трагически погибшего!

— Ага… — пробормотал Глеб, явно размышляя, где достать подобную посуду. — И что туда класть?

Чародей возвёл глаза к потолку, подставив лицо незримым астральным каплям, и принялся перечислять. В рецепт входили и лапка жабы, и пепел повестки из прокуратуры, и одолень-трава, и хрен-трава, и укроп-трава… много чего входило!

— Во-от… Помешивать непременно посолонь…

— Это как?

— По часовой стрелке… Пальцем убийцы.

— Отрубленным?!

— Ну а каким же!

— Да где ж его взять?

— Н-ну… В морге попросить можно…

Глеб прикинул — и повеселел. Не надолго. На миг.

— Так это что ж потом? — содрогнувшись, спохватился он. — Самому, что ли, пить?!

Гитлеровскую каску с выразительной осколочной пробоиной в районе виска Глеб выменял на пузырек отворотного зелья у вахтёра краеведческого музея. Вопреки ожиданиям, на диво легко удалось приобрести и палец убийцы. Сотрудница морга, смешливая деваха, с которой воспитанник колдуна учился когда-то в параллельных классах, выслушав просьбу, прыснула и спросила:

— Тебе сколько?

Думал, шутит. Выяснилось — ничего подобного: не далее как вчера некий вспыльчивый пенсионер, обидевшись за что-то на паспортный стол, заявился туда с толовой шашкой. Пол-очереди уложил и себя за компанию. Так что пальцев хватало.

В итоге, как это ни странно, самым сложным и рискованным предприятием оказалось изъять седьмую от угла штакетину из забора Никодима Людского (так звали бывшего друга, а ныне заклятого врага Глеба Портнягина). Собственно, само-то изъятие тоже особого труда не составило — серая от дождей рейка держалась всего на одном гвозде. А вот убегать пришлось быстро.

Вернувшись с добычей, Глеб застал Ефрема непривычно тихим и благостным. По сморщенным устам старого колдуна бродила мечтательная улыбка: не иначе всё ещё вспоминал боевую юность.

— Да, кстати, — встрепенувшись, сказал он. — Знаешь, что я ещё тогда в варево клал? Сушёного шершня, в ступке растёртого…

Благо, стояла осень, и с дохлыми сухими шершнями в Баклужино было особенно хорошо. Зелье Глеб на всякий случай варил при лунном свете, чтобы крепче вышло. По чёрно-серому пустырю, прилегающему к кладбищенской стене, шмыгали тени, собиралась к малому костерку выродившаяся нечисть городской окраины. Помешивая варево посолонь привязанным к прутику пальцем престарелого убийцы, юный чародей угрюмо шевелил ноздрями и ещё сильнее ненавидел бывшего другана, из-за которого ему придётся потом всё это выпить. До дна и залпом.

К двум часам остуженное зелье ататуй было слито в особую склянку. Оставалось выяснить время следующего митинга — и, задержав дыхание, произвести первый глоток.

Лишь бы обратно не полезло!

Минуло два дня. На улице похолодало. Старый колдун Ефрем Нехорошев сидел на табурете и прикидывал, как бы это половчее приспособить зациклившегося барабашку в перегоревшем электрокамине, когда хлопнула дверь — и на пороге живым укором возник Глеб. Лицо его выглядело разбитым.

Учитель и ученик молча смотрели друг на друга.

— Ну? Как?

— А то не видно? — злобно процедил юноша.

Старый колдун озадаченно почмокал губами.

— Крепко досталось?

Ответа не последовало.

— Но хоть помогло чуток? — с надеждой спросил Ефрем.

— Какое там «помогло»! — взорвался Глеб. — Вообще не сработало…

Чародей опечалился, покивал.

— Вот и у меня тоже… — сокрушённо признался он. — Ох, помню, и вломили мне тогда! Еле ноги унёс…

И тихая ностальгическая улыбка вновь тронула сухие сморщенные губы старого колдуна.