Книга: Фантастика 2002. Выпуск 1
Назад: Дмитрий Скирюк КОПИЛКА
Дальше: КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ

Сергей Лукьяненко

АХАУЛЯ ЛЯЛЯПТА

— Чего-чего? — спросил Павел подозрительно.
— Ахауля ляляпта! — повторил Андрей, демонстрируя клиенту что-то маленькое, волосатое, черное, сморщенное, похожее на высушенную обезьянью лапку. — Сувенир. Купил у старого индейца.
— Убери ты эту гадость от стола! — рявкнул Павел. — Она же обезьянья…
— Да кто этих индейцев поймет, — пряча лапку в карман, заявил Андрей. — Может, человеческая?
Он облокотился на перила и уставился вниз С балкона. Не иначе, как высматривал человеческих особей, похожих на свежеприобретенный сувенир.
Павел только презрительно фыркнул и налил себе вина. Нет, отношения у них сложились хорошие, в чем-то даже дружеские. Индивидуальный тур в Чили стоил немалых денег, и к выбору персонального гида Павел Арсенов подошел очень внимательно. С ходу отмел смазливых девочек — кто же ездит в Тулу со своим самоваром? Понравился было средних лет интеллигент, выпускник МГИМО, успевший и дипломатом поработать, и свой бизнес завести, и прогореть. Но вовремя выяснилось — бывший мгимошник подорвал здоровье на дипломатической ниве и теперь вынужден цедить безалкогольное пиво. Разве это достойный товарищ для двухнедельного вояжа по Чили?
Андрей же был всем хорош — и языки знал в совершенстве, и по миру успел помотаться, и водку готов был пить наравне с клиентом, при этом не утрачивая ни бдительности, ни дружелюбия. Немного настораживала его непрерывная веселость и слабое чувство дистанции. Арсенов даже заподозрил гида в нетрадиционной ориентации. Но нет, и тут все было в порядке. Просто такой характер. Выбор был сделан, и вначале Павел не мог нарадоваться на своего гида. Мотаясь по всей стране, от горнолыжного курорта Портильо до пустыни Атакама, от Огненной Земли до заросшего виноградом каньона реки Майпо, молодой гид оставался энергичным, деятельным и компанейским. Вот только стоило Арсенову постановить, что последние три дня они проведут в Винья дель Мар, как Андрей заметно сник.
Ну не умел этот парень спокойно отдыхать! Не понимал, что есть свое удовольствие в трех днях, проведенных в спокойном чилийском захолустье, когда ожидающие в Москве проблемы уже приближаются во времени, но все еще остаются отдаленными в пространстве — на целых семнадцать тысяч километров. Ему требовалось действие, все равно какое — взбираться на склон вулкана, вести машину по зажатой между океаном и горами автостраде, знакомиться с чилийками или попросту напиваться с клиентом.
Арсенову же хотелось сейчас только покоя…
— Вот и еще одна мечта детства исполнена, — сказал он, глядя на океан. — Веришь, с детства мечтал в Чили побывать.
— Верю, — согласился Андрей. — А я в Россию хотел… Папаню из Перу отозвали, когда мне шесть лет было… ох как же я радовался!
Все это уже было не раз сказано. И про юность Андрея, безалаберного сына дипломатических работников. И про детскую мечту Арсенова — побывать на Огненной Земле, посмотреть на пингвинов.
Ну — посмотрел. Местный гид с готовностью привез их на огромное стойбище… или как оно там называется? Гнездовье? Лежбище? Птичий базар? Да не важно. Посмотрели они на пингвинов. А потом Арсенов поймал взгляд гида, болтающего с аборигенами, пока они с Андреем ловили пингвинов в объективы камер. И представилось ему, как приехавших в Россию туристов везут посмотреть на местную экзотику — воронье гнездовье. И как стоят богатые южноамериканцы, с восторгом фотографируя каркающее воронье… а окрестные мужики крутят пальцами у виска…
Что русскому экзотика, то немцу банальность. Вот что обидно по-настоящему — прошло время уникальных впечатлений. Даже на Южный полюс с парашютом прыгнуть — всего лишь вопрос денег и бесшабашности.
— Покажи-ка свою… ахулю… — попросил Павел.
— Ахаулю, — поправил Андрей, с готовностью извлекая скрюченную лапку. — Индеец называл ее ахауля ляляпта.
— Как переводится? — со скукой разглядывая сувенир, спросил Павел.
Гид неожиданно засмущался.
— Честно говоря, не знаю. Индеец по-испански совсем не говорит. Наверное, настоящий мапуче. Их на лицо и не отличишь-то особо, это не североамериканцы.
Павел внимательно рассматривал лапку. Потом положил ее на столик и сообщил:
— Фальшивка.
— Чего? — обиделся Андрей.
— Фальшивка, говорю. Нагрел тебя индеец.
— Почему? — хватая лапку, возмутился Андрей.
— Да ты глаза открой, — объяснил Павел. — На этой лапке — шесть пальцев! Два противостоящих пальца, понимаешь? И еще — в каждом пальце по четыре сустава.
— Ну… — вертя лапку и осторожно пробуя согнуть черные скрюченные пальцы, произнес Андрей. — Это…
— Я, дорогой ты мой, МГУ заканчивал, — пояснил Павел. — Биофак. Животных с такими конечностями не существует.
— Может, ящерица? — предположил Андрей.
— Покрытая шерстью? Да и у ящериц нет таких лап. Так что, Андрей, ахаулю эту сшила бабка твоего мапучи, специально для идиотов-туристов.
— Все равно забавно, — сказал Андрей, изучая опозоренный сувенир. — Нет, постой, ну как это — сшила? Нет тут никаких швов… сейчас!
Он бросился в гостиничный номер, хлопнула дверь. Оставшись на балконе в одиночестве, Павел снова взял в руки ахаулю.
Да, швов не наблюдалось — кроме зашитой тонким шнурком культи. Павел подковырнул шнурок — внутри лапка оказалась аккуратно набита сухой травой.
— Нет таких животных, — повторил уже для себя Павел и отложил лапку. Но в душу начало закрадываться сомнение. Для чего старому индейцу сооружать такую правдоподобную фальшивку? Туристу вполне сгодится высушенная обезьянья лапа…
Вернулся Андрей — с огромной лупой в руках. На недоуменный взгляд Павла пояснил:
— Купил внизу, в газетном киоске. Хорошая лупа, да?
Минут пять он простоял, изучая лапку вооруженным глазом, после чего гордо заявил:
— Никакая это не фальшивка. Нет тут швов.
Павел почувствовал азарт:
— Давай лупу сюда, Паганель хренов! Сейчас покажу, чем профессионал отличается от любителя!
Через четверть часа Павел был вынужден признать (конечно, лишь себе самому), что в данном случае профессионал от любителя не отличается ничем. Андрей, надо отдать ему должное, тактично молчал и об опрометчивом обещании не напоминал. Можно было просто вернуть обезьянью лапку и объявить ее сделанной на заводе в Китае…
Но Павел уже был задет за живое.
— Выпотрошим? — предложил он.
Андрей пожал плечами:
— Давайте.
Шнурок был распущен, сухая трава вытрясена, лапка — вывернута наизнанку. Павел еще раз осмотрел ахаулю изнутри и его прошиб пот.
Не выглядел этот дрянной сувенир фальшивкой! Похоже было, будто кожу и впрямь содрали, словно перчатку, с лапки животного.
— Я вот помню, — задумчиво произнес Андрей, — что когда чучело утконоса первый раз в Европу привезли, ученые его обозвали подделкой. Не бывает, мол, таких зверей…
— Помолчи, — сказал Павел очень серьезно. — Вопрос серьезный…
Конечно, на дворе — двадцать первый век. Да и Чили — не Австралия. Но вот же, лежит перед ним лапа существа, которого не может существовать в природе!
— Что еще продавал индеец? — спросил он.
— Камешки какие-то, — начал вспоминать Андрей. — С дырочками, на шнурках… вроде как амулеты. Еще какие-то лапки, шкурки…
— Пошли. — Павел поднялся, подтянул живот, заправляя его в штаны. — Будем трясти твоего индейца. Он у нас живо испанский вспомнит.
Ну где может приложить свои силы современный биолог, жаждущий оставить след в истории? Разве что искать новые виды тараканов и глубоководных рыб. А вот открыть настоящее животное, дать ему гордое имя вроде «Шестипал Арсенова»… Даже в наивные годы далекой юности Арсенов такими амбициями не страдал.
Но вот, вот же она, шестипалая четырехсуставчатая лапа невиданного, зверя!
— Пятнадцать баксов, между прочим, отдал, — тараторил Андрей, идя рядом с Павлом. — Я еще удивился, с чего индеец столько денег ломит, но решил — редкий какой-то сувенир…
— Головой чаще думай, — сурово сказал Павел. — Если цена слишком высокая или слишком низкая — сразу насторожиться следует.
Индейца они нашли на окраине городка, в месте совершенно нетуристическом — и как туда забрел неугомонный Андрей? Все здесь было неприглаженное, нетуристическое, обшарпанное. Маленький местный рынок, никак не рассчитанный на туристов. Всякая экзотическая жратва, несколько магазинчиков с единым для всего мира выбором товаров…
И скромно сидящий в пыли у дороги индеец. И впрямь очень старый, спокойный, никого к себе не зазывающий — будто дремлющий над разложенными на земле сувенирами. Старая соломенная шляпа на голове, неподвижное морщинистое лицо, грязное пончо, торчащие из-под него босые ноги.
— Здорово, отец! — добродушно сказал Павел, покосился на Андрея — тот затараторил по-испански, потом — на каком-то знакомом ему местном наречии.
Индеец, похоже, ничего не понял. Но неспешно кивнул.
А Павел уже склонился над его товаром.
Да, сувенирчики и впрямь — дрянь дрянью. Камешки с дырочками на шнурках вроде «куриных богов», что любят собирать на Черном море детишки. Примитивные фигурки, вырезанные из дерева.
И еще одна ахауля. Андрей купил левую, а эта была правая.
Павел поднял с земли странный сувенир, внимательно изучил. Спросил:
— Сколько?
Индеец неторопливо нарисовал в пыли пальцем цифры. Лукаво посмотрел на покупателей. И добавил значок доллара.
— Пятьдесят? — растерялся Андрей. — Павел Данилыч, он мне утром за пятнадцать продал, честное слово…
— Подожди, — велел Павел. Сел перед индейцем на корточки. Внимательно посмотрел в глаза.
Черт, ничего не разберешь, будто стеклянные. Душа индейская — потемки.
— Много хочешь, Виннету, — сказал Павел. — Пятнадцать.
И, зачеркнув назначенную цену, начертил в пыли «15».
Индеец покачал головой. И повторно написал «50».
— Издевается, — решил Андрей.
— Нет, парень, — сказал Павел. — Он не дурак. Ты думал, он с тебя много слупил за первую ахаулю? Он тебе крючок закинул. Нарочно продал задешево… чтобы ты присмотрелся и снова прибежал.
Индеец молчал и улыбался. Будто понимал по-русски.
— Откуда оно? — потрясая сушеной лапкой, спросил Павел. — Что за зверь, где живет?
Индеец разгладил пыль морщинистой рукой и принялся рисовать. Вокруг потихоньку собиралась толпа аборигенов — глядели, похохатывали, то ли над старым торговцем, то ли над чужестранцами-покупателями. Подошел полицейский, постоял, изучая обстановку, проследовал дальше.
Павел и Андрей ошарашенно смотрели на схематичный рисунок.
Была на нем цепочка холмов и деревья, нарисованные со старанием пятилетнего ребенка. Было два странных существа, неподвижно лежавших на земле. «Ляляпта!» — провозгласил индеец, указывая на них.
А еще было нечто большое, округлое, наполовину воткнувшееся в землю, — из этого округлого шел дым. Индеец внимательно посмотрел на Павла — понял ли, что ему показывают. Потом одним взмахом руки стер рисунок.
— Я же тебе говорил, нет на Земле таких животных, — сообщил Павел гиду. — Дошло?
— Павел Данилыч… — Андрей полез в карман, вытащил первую ахаулю. — Так это что же… мне руку инопланетянина продали?
— Спрячь! — скомандовал Павел. Он был сейчас в своей стихии. Требовалось действовать. Требовалось уломать посредника и выйти непосредственно на товар. Требовалось решить проблемы с властями, таможней… не позволить оттереть себя в сторону. Требовалось при всем этом остаться живым. Это даже не «Шестипал Арсенова»! Это Нобелевская премия, это настоящая слава, это настоящее положение в обществе. Да это, если на то пошло, маленькие дивиденды для одного человека, но огромный кредит для всего человечества!
— Отведи нас туда, старик, — сказал Павел. — А? Я заплачу. Много заплачу. Сто баксов. Нет, шучу, пятьсот. Файф хандред. Понял?
Индеец покачал головой.
— Значит, так, Андрюша, — велел Павел. — Тащи нам по бутылочке пивка, вискарика какого-нибудь поприличнее… и потрись в толпе. Поговори с аборигенами, узнай, откуда этот старичок взялся, где живет. Одна нога здесь…
— Другая уже там, — исчезая в толпе, отрапортовал. Андрей.
Через полчаса Павел был вынужден признать свое поражение.
Индеец не отказался от пива. Индеец глотнул виски. Индеец согласился принести тутитоку — нижнюю конечность существа. Индеец сумел жестами объяснить, что одного инопланетянина при падении разорвало на куски — которые он сейчас и продает, другой почти целый, но из него тоже пришлось набить чучело. Жара, мухи, личинки… все это он продемонстрировал с настоящим актерским мастерством, хоть сейчас его в ГИТИС принимай.
А еще индеец наотрез отказался отвести покупателя к месту падения тарелки.
— Значит, так, Андрей, — подвел наконец итоги Павел. — За две тутитоку старый хрыч хочет по сотне. За вторую лапу полтинник. Это все фигня. За целое чучело требует штуку. Что ж, придется покупать.
— А как же сама летающая тарелка? — жадно спросил Андрей.
— Вот когда он нам чучела продаст, тут и до тарелки дело дойдет, — уверенно сказал Павел. — Какие-то штуки оттуда он уже доставал… но не хочет пока ничего говорить.
— Он вообще испанский не знает…
— Да все он знает, ему торговаться так удобнее! — в сердцах сказал Павел. — Пошли в отель. Завтра утром он все принесет…
— А если проследить за ним? — предложил Андрей, когда они отошли от старого индейца.
— Нет, не стоит. — Павел строго глянул на гида. — Тут самодеятельность вредна… дикий-то он дикий, но мозги у него работают. Заметит слежку — ничего больше не получим.
— Не заметит, — самоуверенно сказал Андрей.
— Если дальше будет упираться — попробуем в детективов поиграть… — решил Арсенов. — Что ты про него выяснил?
— Неделю уже ходит на рынок, продает всякую дрянь, — сказал Андрей. — Кто такой, откуда — никто не знает.
— Умен, — согласился Павел. — Умен и осторожен. Искал настоящего покупателя.
Вечером пили. По такому случаю — не вино, а хорошую русскую водку. Под копченное на ветру, на испанский манер, мясо ламы водка шла замечательно.
— Павел Данилыч, — захмелев, начал Андрей разговор на волнующую его тему. — А ведь это дело большими деньгами пахнет… и не только деньгами.
Арсенов усмехнулся.
— Не бойся, в стороне не останешься.
— Нет, я все понимаю, — гнул свое гид. — Вы человек знающий, опытный… а у меня и денег-то нет, чтобы целую ляляпту выкупить. И все-таки…
— Гарантий хочешь? — Павел с живым интересом наблюдал за гидом. — Ладно, объясняю, чем ты мне дорог в этом деле. В посольстве связи есть?
— А? — насторожился Андрей.
— Как повезем чучела через границу? А если удастся инопланетные железяки добыть? Бластеры всякие? Нас же на таможне повяжут.
— Повяжут, — согласился Андрей.
— Так вот, ты у нас мальчик из дипломатической семьи, родители твои в этих краях трудились… завязки остались?
Андрей мигом протрезвел и задумался:
— Что же… дипломатической почтой?
— С государством делиться все равно придется, — философски заметил Арсенов. — И уж лучше со своим, точно? Можно к американцам пойти, но те нас сразу в сторонку отодвинут. А то и прикончат. «Секретные материалы» смотрел? То-то…
— Так-так-так… — воодушевился Андрей.
— Все, что добудем, сдадим в посольство, — продолжал Арсенов. — Ну или почти все. Решим. Под гарантии. Под очень большие гарантии!
— Под совсем большие? — с детским восторгом спросил Андрей.
— Под самые большие! Будь мы с тобой, Андрей, американцами, тут бы завтра морская пехота высадилась, весь район оцепила и никто бы не пикнул! Но мы граждане России, страна у нас не столь сильна. Пока не столь сильна! — Он выразительно покосился на сушеную ахаулю, лежащую на столе. — А вот с неземными технологиями…
— Может быть, нам еще памятник поставят, — предположил Андрей. — Как Минину и Пожарскому! За возрождение славы и силы Отечества!
Арсенов усмехнулся. Нет, все-таки при всей положительности гид оказался совсем еще мальчишкой.
— Может быть. Давай, гражданин Минин, еще по одной…
— Почему это я Минин… — запротестовал было Андрей, но развивать вопрос не стал. Зато задал другой, который волновал и Арсенова: — Павел Данилыч, а нет у вас ощущения, что нас все-таки дурачат? Тут ведь уже большие деньги…
— Это не подделка, — мрачно сказал Павел.
— А все-таки? Вдруг — телепередача какая-то, съемки скрытой камерой. Дурачат туристов, потом с извинениями деньги возвращают. Вот будет позорище…
Арсенову сразу же вспомнился один серьезный человек, надолго потерявший деловую репутацию из-за подобной телепрограммы. И всего-то объяснял симпатичной иностранке, потерянно стоявшей возле своего «мерседеса», как проехать к Кремлю. Там ехать-то было — два поворота! А оказалось, что странная карта, по которой он водил пальцем, указывая дорогу, была выкройкой из журнала мод. Мелочь, казалось бы, а сколько возникло проблем…
— Ничего, Андрей. Придется рискнуть, — решил Арсенов. — Так что с посольством?
— Папе надо позвонить, — признался Андрей.
— Только аккуратно говори, хорошо? — напомнил Арсенов.
В глазах Андрея вдруг появилась легкая ирония.
— Павел Данилыч, вот с этим не беспокойтесь. Папа у меня хоть и в отставке, но с его работы насовсем не уходят.
«Как бы не получилось, что и ты там подрабатываешь», — обеспокоенно подумал Арсенов. Впрочем, в нынешней ситуации это было даже удачно.
Он взял со стола ахаулю и убрал в шкаф. Пояснил:
— Нехорошо получается, все-таки представитель высшего разума.
— Да и не схарчить бы ее по пьяни, — хихикнул Андрей и достал телефон.
Утром индеец был на прежнем месте. Рядом с ним лежал грязный мешок. При появлении новоиспеченных Минина и Пожарского индеец изобразил подобие улыбки.
Арсенов открыл мешок и внимательно изучил его содержимое. Да, индеец не соврал. Тут лежали две тутитоку — шестипалые перепончатые нижние конечности. Была и аккуратно содранная с несчастного пришельца шкура — жаль только, что без головы.
— Куда голову дел, зараза? — поинтересовался Павел.
Индеец на себе показал, что голову у ляляпты оторвало, и ее пришлось выбросить.
— Ведь врешь, отдельно хочешь загнать… — обреченно сказал Арсенов. Но спорить не стал, расплатился. Деньги перекочевали куда-то под пончо, индеец дружелюбно улыбнулся и встал.
— Эй, старикан, ты куда? — забеспокоился Андрей, хватая индейца за локоть. — А как же все остальное?
Индеец улыбался, но рисунков в пыли больше не делал и в объяснения не вступал.
— Пусть идет, — процедил Павел. — Захочет еще денег — вернется.
И незаметно подмигнул компаньону. Его все сильнее и сильнее одолевало дурацкое подозрение, что индеец понимает русский язык.
Андрей выпустил продавца, сказав вслед:
— Вали… чучельных дел мастер. Еще разобраться надо, не живых ли пришельцев ты потрошил!
Индеец неспешно удалялся. Он даже ни разу не оглянулся.
— Эх, сюда бы пару-другую хороших топтунов из наружки… — сказал Андрей. — Ну…
Павел раскрыл сумку и протянул гиду приготовленную заранее яркую рубашку. Через несколько секунд Андрей уже надел ее поверх футболки, на голову нацепил легкомысленную кепочку — и двинулся за индейцем.
Павел шел следом, стараясь не терять Андрея из виду. Молодец все-таки гид. Только бы старик не заметил слежки…
Старик слежки не заметил. Он свернул в ближайший переулок, Андрей выждал десяток секунд и двинулся следом.
Павел наткнулся на Андрея сразу за поворотом. Гид стоял, вытаращив глаза и безмолвно озирая короткий грязноватый тупик. Сюда выходила лишь пара дверей, но давно и основательно заколоченных. Интернациональный запах наводил на мысль, что окрестные жители и продавцы с рынка используют этот тупик для самых низменных потребностей. То же самое следовало из взгляда потасканной девицы, стоящей чуть в сторонке и нетерпеливо поглядывающей на Андрея. Павел подергал висячие замки, почему-то будящие воспоминания о российских селах и старых амбарах, потом повернулся к Андрею. Толкнул его в плечо:
— Где дед? Куда он делся?
— Нет его, — сообщил Андрей. — Куда же он…
Бросившись к девице, даже шарахнувшейся от такого напора. Андрей быстро заговорил по-испански.
Разговор длился не больше минуты, после чего гид вернулся к Арсенову и убитым голосом сообщил:
— Никого она тут не видела! Говорит, что я первым зашел, что никакого старика не было… предлагает обслужить нас обоих за десять баксов…
Арсенов сплюнул и сообщил:
— Руссо туристо, облико морале…
Они еще раз изучили тупичок. Три стены. Две двери, которые явно не открывались несколько лет. До крыши никак не допрыгнуть. Никаких люков в земле.
Девица получила свои десять долларов и подверглась допросу. Получив деньги она от восторга готова была признать что угодно: и зашедшего в тупичок старика, и то, что старик до сих пор тут. Арсенову даже пришла в голову нелепая мысль, что сама потаскушка и притворялась стариком, а зайдя за угол быстро и ловко переоделась. Вот только старый индеец был выше девицы сантиметров на двадцать…
— Павел Данилыч, нас кинули, — обреченно сказал Андрей. — Как детей развели.
— Кинуть — не кинули, — честно признал Павел. — Что старик обещал, то и продал, о другом речи не было. А развести — развели.
Девица, еще раз предложив свои услуги, обиделась и ушла. Компаньоны проверили тупик снова.
Никаких следов старого индейца.
— Знаете, Павел Данилыч, — вдруг сказал Андрей, тихо и убежденно, — а ведь они его забрали!
— Кто они?
— Пришельцы. Прилетели своим на помощь, обнаружили, что трупы подверглись поруганию… выследили индейца, да и втянули в тарелку силовым полем! Все, конец старику!
Арсенов посмотрел в горящие энтузиазмом глаза гида и промолчал.
Они толкались у рынка еще два дня. Арсенов даже подумывал, не продлить ли поездку, но интуиция подсказывала ему — бесполезно. Нобелевскую уже не получить. Отечеству не придется рассчитывать на чудеса внеземной техники и тратиться на памятник новым героям.
С «Шестипалом Арсенова» тоже вышло кисло. Оказалось, что шкура ляляпты для насекомых является невиданным деликатесом. Через два дня расползающуюся на куски шкуру пришлось залить каким-то местным дихлофосом. Остатки пришельца были спасены, но идти с ними в посольство или в аэропорт уже не стоило. Проклиная все на свете, Павел и Андрей зарыли шкуру за городом.
Уцелели только две ахаули, которые Павел в сердцах отдал гиду.
На Андрея случившееся произвело очень сильное впечатление. Через пару месяцев он заглянул в гости к Арсенову — хотя тот, разумеется, и не оставлял ему адреса. Был вежлив, тих и корректен, одет в скромный неприметный костюм. Очень убедительно попросил бывшего клиента собственноручно описать все, свидетелем чего довелось быть в Чили. От виски отказался, объяснив, что не пьет на работе. Расспрашивал, не случалось ли с Арсеновым иных странных происшествий, не возникало ли провалов в памяти.
Павел о случившемся вспоминал неохотно. Жалко было не денег, выброшенных на ветер. Обидно было, что так и не смог понять логику индейца. Чувствовал какую-то хитрую игру — но так и не понял, в чем она заключалась.
Впрочем, со временем досада притупилась, и чилийское недоразумение превратилось в одну из тех занятных историй, что так приятно рассказывать друзьям после третьей рюмки чая. Единственное, чего не хватало рассказу, — так это вразумительной концовки.
…Избавившись от двух назойливых русских, потаскушка отправилась в ближайший магазин электроники. Там, расплачиваясь наличными, она купила почти четыре килограмма различных электронных компонентов, собрать которые воедино не рискнул бы самый опытный радиомеханик.
Далее путь потаскушки лежал в недалекую деревеньку, в холмах за которой, надежно укрытое маскирующим полем, лежало поврежденное атуано.
Прежде чем приступить к ремонту корабля и предстартовой подготовке, единственный ляляпта, не пострадавший при крушении, заглянул в реанимационную камеру. Там, в сосудах с жидким гелием, дожидались возвращения на родную планету и новых тел две замороженные головы — пилота и навигатора.
Маленькое существо с шестью пальцами на руках и перепончатыми лапами, преисполнившись тихой гордости, стояло перед ранеными товарищами. Ему, молодому неопытному таксидермисту, удалось спасти и себя, и коллег!
Что делать несчастному страннику, затерявшемуся в чужом, отсталом мире? Суровые галактические законы запрещают вступать в контакт с примитивным человечеством. Не менее суровые моральные нормы не разрешают применять силу, обманывать, запугивать и продавать неизвестные на планете технологий.
И всего-то есть в наличии, что тела изувеченных при крушении товарищей!
Ляляпта удовлетворенно хрюкнул, переступая босыми ногами по влажному полу атуано. Его совесть была чиста.

Сергей Лукьяненко

ОТ СУДЬБЫ

Он боялся, что контора окажется похожей на больницу — каким-нибудь невнятным, едковатым запахом, чистотой оттертых стен, строгими одеждами и заскорузлым цинизмом в глазах персонала.
Еще не хотелось попасть в богатенький офис: стандартный и комфортабельный, с натужными постмодернистскими картинами полупризнанных полугениев на стенах, мягкими коврами, кожаной мебелью (и не важно, что кожа обтерлась, обнажая пластиковую изнанку), с вежливыми до приторности девочками и хваткими молодыми менеджерами.
Ну а больше всего он боялся увидеть нечто с «домашней обстановкой», и не дай Бог — в духе «а-ля рюс». Книжные шкафы с туго вколоченными книгами (как известно, западные муляжи книг стоят чуточку дороже, чем собрания сочинений многочисленных российских классиков), герань в горшочках, толстый сонный кот на диване, чаек из самовара и бормочущий в уголке телевизор.
Да он и сам не понимал, что его, собственно говоря, устроит. Мрачная пещера ведьмы? Лаборатория алхимика? Церковь?
А как должно выглядеть место, где можно поменять судьбу?
Нет, не снаружи — тут все, как обычно. Обычная офисная дверь с видеоглазком, электронным замком и скромной вывеской. Старая московская улица, узенький тротуар и столь же узкая проезжая часть, спешащие прохожие и едва ползущие машины…
Выход был только один — войти. Стоять на улице до бесконечности под пронизывающий сырой ветер и февральские минус пятнадцать — удовольствие невеликое. Дотлевшая в руке сигарета уже обжигала пальцы. Видеоглазок, казалось, ехидно следил за ним. Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе, синяя… нет, не так. Страшно ли тебе, маленький ослик?
Страшно. Ох как страшно…
Он нажал кнопку под объективом. Замок сразу же щелкнул, открывая дверь. Помедлив секунду, он вошел.
Лестница на второй этаж, будочка с охранником. Против ожиданий на вошедшего он даже не посмотрел — с увлечением читал какую-то книгу, все еще неторопливо убирая руку с пульта. Тусклый синеватый экран монитора, демонстрирующего увлекательный фильм «московская улица зимой», охранника тоже не интересовал.
— Простите…
— На второй этаж, пожалуйста, — сказал охранник, на мгновение отрываясь от книги. — Туда.
Он стал подниматься.
Если предбанник наводил на мысли о «богатеньком офисе», то второй этаж разочаровывал. Больше всего это походило на небогатую государственную контору. Что-нибудь вроде НИИ по проектированию самоходных сноповязалок. Длинный коридор, на полу — протертый линолеум, стены выкрашены коричневой масляной краской и на метр от пола покрыты пластиком «поддерево», на часто натыканных вправо-влево дверях — таблички. «Инженер». «Инженер». «Старший инженер».
Он обернулся:
— Простите, но…
— Вам во вторую дверь направо, — сказал охранник, откладывая книгу. — Проходите, не стесняйтесь.
— К инженеру? — полувопросительно спросил он.
— К инженеру.
По крайней мере это не походило ни на одну из его догадок.
Вторая дверь направо была приглашающе приоткрыта. На всякий случай он постучал и, лишь дождавшись «да-да, входите», переступил порог.
Сходство с бедным НИИ на полном гособеспечении усилилось. Стол из ДСП, дешевый крутящийся стул, старый компьютер с маленьким монитором и совсем уж неприличный матричный принтер, телефон… Господи, телефон с диском!
Но сам хозяин кабинета, молодой и розовощекий, выглядел куда приличнее. Костюм неброский, но явно не хуже, чем «Маркс энд Спенсер», шелковый галстучек баксов за пятьдесят, часы на руке — пусть средняя, но Швейцария.
— Вы не удивляйтесь обстановке, — сказал хозяин кабинета. — Так принято.
— У кого?
— У нас. Вы — Сорс, верно? Вы звонили утром. Садитесь…
Он кивнул, усаживаясь на шаткий венский стул. Именно так он и представился, без фамилии и отчества, всплывшим вдруг в памяти латинским словом, умом понимая всю наивность маскировки при звонке с домашнего телефона… и все-таки…
— А меня зовут Иван Иванович, — сказал молодой человек. — Нет, вы только не подумайте, что я шучу! Меня действительно так зовут, вот паспорт. Иван Иванович. Причем Иванович — фамилия. Ударение на последнем слоге. Это важно.
Паспорт был немедленно выложен на стол, но Сорс не рискнул взять его в руки. Пробормотал:
— Я не хотел бы называть свое имя… настоящее…
— Разумеется, — с готовностью согласился Иван Иванович. — Для меня вас зовут Сорс. Какая разница?
— Ну мало ли… бухгалтерия не пропустит…
Иванович строго погрозил ему пальцем.
— Бухгалтерия вас никоим образом не касается! Мы не вступаем с вами в товарно-денежные отношения.
— А как же…
— Мне как-то неудобно вас звать только по имени, — вдруг заявил Иван Иванович. — Как же мне вас называть? Товарищ Сорс — напоминает Щорса. Господин Сорс — так это почти Сорос… Можно — мсье Сорс?
Человек, которого теперь звали мсье Сорс, согласно кивнул.
— Итак… — Молодой человек подпер подбородок рукой, на миг задумался. — А как вы узнали про наше учреждение?
— Из газеты «Из рук в руки»…
— Да-да, вы же упоминали по телефону… — Иванович рассеянно взял свой паспорт, спрятал во внутренний карман пиджака. — Мы занимаемся исключительно гуманитарной деятельностью. По юридическому статусу мы — общественное объединение «От судьбы». Все наши услуги носят некоммерческий характер.
— Знаете, — честно сказал Сорс, — когда я слышу про гуманитарную деятельность и некоммерческий характер, то хватаюсь за бумажник.
Иван закивал, грустно улыбаясь:
— К сожалению… так часто самыми благими словами прикрываются… Так вот, мсье Сорс, все, что мы вам предлагаем, — обменять некоторое количество своей судьбы на некоторое количество судьбы чужой. Мы не взимаем деньги ни с одних, ни с других участников сделки.
— Тогда — какой ваш интерес?
— Благотворительность.
Иван Иванович улыбался. Иван Иванович был рад посетителю.
— Хорошо. — Сорс кивнул. — Допустим, я вам верю. Объясните, что это такое — сменить судьбу?
— Пожалуйста. Допустим, судьба готовит вам какой-либо прискорбный факт… например, упавшую на голову сосульку. Или крупные проблемы в бизнесе… или тяжкий недуг… или ссору с любимой женой… или подсевшего на наркотики сына…
Называя какую-нибудь очередную гадость, Иванович постукивал костяшками пальцев по столу, будто утаптывал ее в смеси опилок и формальдегида.
— Причем для вас наиболее печальными будут проблемы в семье. А для другого человека — его собственное здоровье или коммерческий успех. Для третьего — проигрыш любимой футбольной команды. От судьбы, как известно, не уйдешь, сама неприятность неизбежна… но можно ее заменить. Итак! Вы боитесь, что жена узнает о существовании у вас любовницы. Кого-то другого это совершенно не волнует! Зато он боится провалить важную коммерческую встречу. И вы меняетесь риском.
Последнее слово он выделил голосом настолько сильно, что Сорс невольно повторил:
— Риском?
— Именно. Если неприятность еще не случилась, если вы только ожидаете ее — то вы приходите к нам и говорите: «Я боюсь того-то и того-то, что может случиться тогда-то и тогда-то». Мы подбираем вам взамен совершенно другую неприятность с той же вероятностью осуществления. Вот и все.
— Я могу выбрать эту другую неприятность? — быстро спросил Сорс.
— Нет. Вы избавляетесь от какого-то совершенно конкретного страха, понимаете? Взамен у вас будет определенный риск, но совершенно другого плана.
— Как вы это делаете? — спросил Сорс.
— А вы долго держались. — Иванович улыбнулся. — Многие начинают с этого вопроса… Скажите, что такое ток? Как работает телевизор?
— Я не физик.
— Но это не мешает вам включать свет, смотреть новости, пользоваться холодильником?
Сорс беспокойно заерзал. Чего-то подобного он и ожидал.
— Я понял аналогию. Но мне хотелось бы быть уверенным…
— В чем? Вы верите в Бога? Боитесь, что здесь попахивает дьявольщиной? — Иван Иванович усмехнулся. — Могу вас уверить…
— Тогда в чем дело? Кто вы? Что это, секретные эксперименты?
— Господи, да где же тут секреты? — Иванович развел руками. — Наша реклама по всей Москве, в каждой крупной газете.
— Тогда…
Только не говорите про космических пришельцев! — воскликнул Иван. — Ладно?
— Тогда вы — аферисты, — твердо сказал Сорс.
— Мы не берем денег. Не требуем подписывать какие-либо бумаги. Вам ничто не мешает проверить. Ведь… вы чего-то боитесь?
Сорс кивнул. Ах, как все было нелепо. Дурацкое объявление, которое он с удовольствием зачитывал знакомым. А потом этот нелепый страх… и случайно попавшийся на пути офис.
— Мне надо лететь. В Европу. По делам.
— Так, — доброжелательно кивнул Иванович.
— И я боюсь.
— Коммерческие проблемы?
— Я боюсь летать! — выпалил Сорс. — Аэрофобия. Это не смешно, это такая болезнь…
— Даже не думаю смеяться, — сказал Иванович. — Билеты уже куплены?
— Да…
— Даты?
Он назвал даты, назвал даже номера рейсов.
— У вас нет врагов, которые могут подложить в самолет бомбу? — деловито осведомился Иванович.
— Да вы что!
— Тогда ваш риск на самом деле абсолютно минимален. Хорошо, мы найдем человека, который поменяется с вами судьбой на эти три часа с четвертью… и обратно три с половиной… итого шесть часов сорок пять минут… давайте учтем люфт в полчаса на каждый взлет и посадку?
— Давайте час, — пробормотал Сорс.
— Хорошо. Итак, ничтожный риск, но зато с большой вероятностью гибели, длительностью десять часов сорок пять минут… Можете лететь спокойно!
Сорс скептически покачал головой.
— Это вовсе не психотерапия, — обиделся Иванович. — Все, теперь с самолетом ничего не случится! Если вдруг риск и впрямь был — то неприятность настигнет вашего партнера по обмену.
— Какая именно неприятность?
— Откуда мне знать? Отравиться вареной колбасой. Быть укушенным бешеной собакой. Мало ли есть смертельных, но редко случающихся опасностей? Кстати, колбаса — куда более реальная опасность! И на каждый предмет, на любое понятие, поверьте, найдется своя фобия. Кто-то боится дневного света — это фенгофобия. Кто-то боится есть — это фагофобия. Кто-то боится идей — идеофобия, кто-то боится числа тринадцать — тердекафобия, кто-то путешествий в поезде — это сидеродромофобия… — Иванович перевел дыхание и зловеще добавил: — А самая интересная, на мой взгляд, это эргофобия. Боязнь работы.
Сорс невольно улыбнулся:
— Вы психиатр?
— Я? Что вы. Я инженер. Просто нахватался за время работы…
— Какой инженер?
— Человеческих душ.
— Вы шарлатаны и аферисты, — сказал Сорс. — Честное слово, я не пойму лишь, какую выгоду вы хотите получить…
— Слетаете — и заходите снова, — дружелюбно сказал Иванович. — Вдруг мы снова понадобимся?
— Если я слетаю благополучно… а так скорее всего и будет, — быстро добавил Сорс, — это еще ничего не докажет.
— Докажет. Вот увидите.
На этих словах они и расстались. Сорс все-таки пожал «инженеру» руку, но говорить «до свидания» было глупо, а «прощайте» — слишком уж патетично.
Все-таки аферисты… но в чем смысл?
Выйдя в коридор, он не удержался, прошел до конца — там обнаружился маленький чистенький туалет, потом обратно — стараясь идти рядом с дверями в кабинеты. Все двери были прикрыты, из-за каждой доносился негромкий разговор. Посетители у общественного объединения «От судьбы» были.
На лестнице навстречу ему прошла женщина с заплаканным усталым лицом. Даже не глянула в его сторону… интересно, что за беду она собирается отвести? Может быть, ее ребенку предстоит операция? Или муж собрался уйти к другой?
Это ведь только от судьбы не уйдешь.
В «Шереметьево» было грязновато. Хорошо хоть, зима — нет духоты, которую не встретишь ни в одном аэропорту мира, кроме африканских и российских.
Сорс стоял с таможенной декларацией в руках и искал глазами, куда бы приткнуться. Слишком людно. Слишком шумно. Слишком грязно. И никто здесь не боится летать на самолетах… только он один…
— Дяденька, — тихонько позвали его со спины. — Подайте, сколько не жалко…
На миг Сорс забыл обо всех своих страхах. Уж слишком нелепая была картина — маленькая, лет восьми — десяти девочка, красиво причесанная, дорого и модно одетая, с маленькими золотыми сережками в ушках — и с протянутой рукой.
Хотя чему удивляться? Обычных побирушек из международного аэропорта быстро выдворили бы секьюрити. Это вам даже не «солидный Господь для солидных господ». Это солидные нищие для солидных господ.
— Шла бы ты в школу, девочка, — проникновенно сказал Сорс.
— У нас с девяти часов занятия, — сообщила девочка и, мгновенно утратив интерес, двинулась к следующему потенциальному спонсору.
Сорс смотрел ей вслед, разрываясь между желанием сказать что-нибудь укоризненно-ехидное и брезгливой жалостью — к маленькой, совсем не бедной, но уже профессиональной попрошайке.
И тут мир раздвоился.
Он уже отвернулся от девочки. Он нашел кусочек стола и быстро заполнял строчки декларации… оружие… наркотики… валюта… книги… антиквариат… компьютерные носители информации…
Он сидел в темной комнате, а пыльные шторы превращали раннее утро в ночь. Телефон стоял на столе перед ним, обычный старенький телефон, от которого нельзя было оторвать взгляд, потому что если сейчас он позвонит… если он позвонит…
Сорс прошел к регистрации, нырнул в пискнувшие воротца металлоискателя (опять забыл вытащить ключи), присел на лавочке в накопителе.
Сорс сидел, поглаживая белый матовый пластик телефона. Боролся с желанием снять трубку и услышать гудок, убедиться, что линия исправна.
Сорс шел по длинной кишке пристыкованного к самолету трапа.
Сорс опустил голову на стол и смотрел на телефон. Как жалко, что на аппарате не написан номер.
С кем он поменялся судьбой? Кто ждет звонка и чем этот звонок столь страшен?
Не важно. Теперь самолет не упадет. Он поменялся судьбой с тем человеком, кто ждет сейчас звонка. Сменил риск авиакатастрофы на риск звонка… очень маленький риск, если верить Ивановичу…
Он не боялся телефонных звонков. Он вообще терпеть не мог, когда телефон отключен. Сорс смотрел на телефон с любопытством и ленивым ожиданием.
А тот, с кем он поменялся судьбой, не боялся летать. Сорс смотрел, как уносится вниз земля, как самолет закладывает вираж, как подрагивает кончик крыла.
Когда стюардессы стали разносить завтрак, он сидел и улыбался, глядя на плывущие за иллюминатором облака.
Второй визит дался куда легче. Сорс больше не мялся у входа. Коснулся кнопки звонка, открыл приветливо щелкнувшую дверь.
— Проходите, — дружелюбно сказал охранник. Как ни странно, но казалось, что он узнал посетителя.
Сорс не стал уточнять кабинета. Вторая дверь направо — она вновь была приоткрыта. Инженер человеческих душ Иванович стоял у окна и смотрел на серый подтаявший снег.
— За вчерашний день два человека сломали ноги на этой улице, — сказал он. — Представляете? Трезвые, нормальные люди. Шел, упал, очнулся — гипс… Здравствуйте, мсье Сорс.
— Здравствуйте, Иванович.
Руки инженеру он все-таки не протянул. Что-то удерживало. Это было словно признаться в полной капитуляции.
— Все прошло нормально? У вас нет претензий?
Иван Иванович вовсе не иронизировал. Смотрел пристально, с любопытством, будто даже надеясь услышать упреки.
— Нет. — Сорс покачал головой. — Никаких претензий… все и вправду работает.
Широко улыбнувшись Иванович указал на мягкое кресло, занявшее место ветхого стула. Да и телефонный аппарат на столе оказался нормальным «Панасоником». Дела у фирмы явно шли в гору.
— Я что-либо должен вашему… объединению? — спросил Сорс, прежде чем сесть.
— Ничего. У нас гуманитарный некоммерческий
Сорс сел. Хозяин кабинета занял свое место напротив.
— Так не бывает, — сказал Сорс. — Я не понимаю, как вы это делаете… я даже не понимаю, что, собственно говоря, вы делаете! Но бесплатного сыра не бывает. В конце концов содержание этого офиса…
— Мсье Сорс, — укоризненно сказал Иванович. — Прошу вас, не надо предлагать нам деньги или услуги. Иначе мы будем вынуждены прервать с вами все отношения.
— Какие еще отношения?
— Будущие. Ведь вы хотите произвести обмен судьбы еще раз?
Врать было бессмысленно. Заготовленная заранее речь: «мне это не столь уж и важно, но я хотел бы еще раз ощутить, что именно и как вы делаете» показалась Сорсу до невозможности фальшивой.
— Да. Я хочу… обменять свой риск.
— Опять полет?
— Нет… — Сорс замялся. — Это глупо звучит, вероятно…
— Любовь? — негромко спросил Иванович. — Что вы, мсье Сорс. Любовь — это самое чудесное из человеческих чувств. Сколько прекрасного и сколько трагического сплелось в одном слове. Божественная чистота и низкие интриги, святое самопожертвование и гнусные предательства… Очень, очень часто к нам приходят люди, спасающие свою любовь… Какова вероятность?
— А? — Переход от высокого стиля к сухой арифметике был слишком резок. — Какая еще вероятность?
— Того, что вам откажут.
— Я не знаю.
— Расскажите мне все, мсье Сорс.
О таких вещах говорят либо близким друзьям, либо совершенно незнакомым людям. Но Сорс начал рассказывать. Все, без утайки. В какой-то момент он поймал себя на том, что достает из кармана фотографию, а Иван Иванович, участливо обняв его за плечи, кивает и говорит что-то одобрительно-успокаивающее.
История, старая как мир. История, банальная как мир. Он уже год, как развелся с женой. Хорошо развелся, по-мужски, интеллигентно. Оставив и квартиру, и машину, позванивая по праздникам и посылая цветы к дню
рождения. Сорсу повезло — ему вообще часто везло. Их любовь умерла раньше, чем он полюбил снова. Детей не было. Квартирный вопрос не успел его испортить — он хорошо зарабатывал.
Вот только та, ради которой он ушел от умной, красивой и удобной во всех отношениях женщины, не торопилась выйти за него замуж.
Показалось — или глаза Ивановича и впрямь стали оживленно поблескивать?
— Я бы оценил ваши шансы как двадцать — двадцать два процента, — сказал Иванович наконец. — Это такой тип женщин… нет, я не хочу сказать ничего плохого… но семейная жизнь редко их привлекает. Она должна по-настоящему вас любить.
— Вот я и хочу, чтобы она любила.
— Не любовница, а жена. — Иванович кивнул. — Это очень здорово, мсье Сорс. Это так редко сейчас встречается! Итак, у вас один шанс из пяти. Вы согласны обменять свою судьбу, исходя из этих условий?
Что-то царапало. Что-то смущало.
— Какой риск я получаю взамен?
— Давайте оценим последствия отказа, — неожиданно легко стал объяснять Иванович. — Вы ведь не покончите с собой, если она откажет. Не сопьетесь, не уедете на край света. Вы просто будете страдать — около года, возможно — полтора. Итак, вашим риском станут тяжелые душевные страдания на протяжении полутора лет… впрочем, что я говорю! На протяжении года.
— Почему я буду страдать?
Иванович развел руками.
— Это не болезнь, вероятно, — рассуждал Сорс вслух. — Не смерть кого-то из близких… я не прощу себе, если поменяю свое счастье на чужую беду.
— Разумеется, — быстро вставил Иванович. — Мы не затрагиваем других людей. Это исключительно ваш выбор и ваш риск.
— Она будет со мной? — еще раз уточнил Сорс.
— Да, — быстро ответил Иванович. — Да.
— Я согласен.
На этот раз все было иначе. Они встретились в ресторанчике на Таганке, в приличном, пусть и шумноватом месте. Едва увидев ее, Сорс понял — она знает. Чувствует, зачем он позвал ее сюда, на место их первой встречи (два года, а словно все было вчера, когда он был моложе, то не верил в такие сравнения). Женщины часто чувствуют загодя, когда им признаются в любви, а уж предложение выйти замуж почти никогда не застает их врасплох.
Они выпили по бокалу вина, Сорс говорил о какой-то ерунде, она отвечала… и все сильнее и сильнее ему становилось ясно, каким будет ответ на еще непроизнесенный вопрос.
А раздвоения не было. Может быть, на этот раз его и не должно было быть, ведь Иванович не спрашивал насчет времени?
— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Сорс.
Она долго смотрела ему в глаза. Ну что же ты медлишь, хотелось крикнуть Сорсу. Твои родители спят и видят, что мы поженимся. Твои подруги сходят с ума от зависти. Все твои тряпки куплены на мои деньги. Ты студентка заштатного вуза, а я еще не стар, я обеспечен, я люблю, я обожаю тебя…
Она медленно покачала головой.
В кармане Сорса зазвонил мобильный телефон.
Он выхватил трубку, чтобы хоть как-то оттянуть ее ответ. Изреченное слово становится правдой, но пока оно еще не произнесено — возможно все.
— У нас проблема, — даже не здороваясь, сказал его компаньон. И голос был таким, что сразу становилось ясно — и впрямь проблема. — Вагоны остановили на таможне… что-то не в порядке с декларацией…
Он знал, что именно не в порядке. Знал это и Сорс. Но о таких вещах не говорят по телефону.
— Я занят, — сказал Сорс.
— Да ты что! — закричал его компаньон, с радостью переходя от уныния к злобе. — Ты понимаешь, что случилось?
Сорс выключил аппарат. Снова посмотрел на девушку. И сказал:
— Кажется, моей фирме конец. Допрыгались. Ладно. Ты выйдешь за меня замуж?
— Ты это серьезно?
— Да.
— О фирме?
Сорс кивнул. И увидел, как теплеют ее глаза.
— Тогда что ты здесь делаешь? Тебе теперь не до игрушек.
— Ты никогда не была для меня игрушкой, — сказал Сорс. И подумал — пораженно, растерянно, что она и впрямь не понимала того, что для него казалось само собой разумеющимся. Она не игрушка, с которой он ездит на теплые тропические острова и ходит по кабакам. Она для него — весь мир. Вся жизнь.
Она взяла его руку в ладони и прошептала:
— Сядешь в тюрьму — разведусь. Понял? Я женщина молодая и горячая.
В тюрьму Сорса не посадили.
До этого было близко. Фирма трещала по швам, бухгалтер пила валокордин столовыми ложками. Сорса вызывали на допросы по два-три раза в неделю. Потом взяли подписку о невыезде — как раз накануне свадьбы. Веселья на свадьбе не было, родственники сидели словно пришибленные, большинство деловых партнеров проигнорировали приглашение, компаньон быстро и умело напился. Арестовали, а потом выпустили бухгалтера. Компаньон внезапно исчез из Москвы, прихватив немногую оставшуюся наличку. Следователь, молодой и энергичный, не то из этой, новой, очень честной породы юристов, не то хорошо имитирующий государственность своего подхода, сказал: «Я бы поставил десять к одному, что вы сядете. Может быть, ненадолго. На год, полтора. Но сядете».
Но Сорса не посадили.
Выходя из двери под скромной офисной вывеской, он поскользнулся на невесть как долежавшем до середины апреля клочке подтаявшего снега, упал и получил тяжелый перелом. Боль была дикая, он даже потерял сознание. Его оперировали, соединили сломанные кости таза, посадили на титановый болт головку бедра, почти полгода он провалялся в больнице — пусть и в дорогой, комфортабельной палате, но все-таки не вставая с койки. Жена приходила к нему каждый день, сразу после института, глупенькая девочка, что так неудачно вышла замуж за разорившегося бизнесмена. Приносила фрукты, бульон, какие-то неумелые, подгорелые пирожки. Искусно делала минет — на большее Сорс еще долго был не способен. Приохотила его к чтению Вудхауса и Гессе. Жаловалась на то, как одиноко и грустно в большой квартире, рассказывала «вести с фронтов».
Следователь утратил интерес к Сорсу. Его компаньон, чьи подписи и стояли под большинством незаконных контрактов, был объявлен в розыск Интерполом. Бухгалтер уволилась. Но фирма кое-как жила, даже приносила небольшую прибыль, и уходя от Сорса, его молодая жена до поздней ночи просиживала в офисе — пыталась склеить треснутое доверие и связать порванные нити.
Сорс лежал на кровати, смотрел телевизор и вспоминал Ивана Ивановича. «Вы согласны поменять судьбу из расчета восьми процентов удачи? В тюрьму вы не сядете, это я гарантирую».
Десять к одному.
Восемь процентов.
Сорс улыбался.
Октябрь был теплым, неожиданно теплым для Москвы. Сорс оставил машину за два квартала от офиса, у метро, припарковаться ближе было бы трудно, да и врачи советовали ему больше ходить. Поздоровался с охранником и прохромал на второй этаж.
Инженер человеческих душ Иван Иванович (с ударением на последнем слоге) встретил его у двери. Пожал руку, даже сделал попытку подвести к креслу.
— Не надо, — сказал Сорс.
Иванович кивнул. Печально сказал:
— С вами было интересно работать. Вы ведь зашли попрощаться?
Сорс кивнул. Поинтересовался:
— Всем хватает трех раз?
— Кому как, — уклончиво сказал Иванович. — Нет, ну вы скажите мне, мсье Сорс, почему всех так раздражают эти два процента? Ведь это совсем небольшие комиссионные. За услуги, подобные нашим, плата была бы столь высока… я боюсь, не по карману большинству граждан. А тут — всего два процента!
— Я и сам не знаю, — ответил Сорс. — Я много думал. Ведь и впрямь — мелочь. Два процента риска. К тому же основное обещание вы выполняете. Но есть в этом что-то…
Иванович напряженно слушал.
— Что-то бесчестное, — кое-как сформулировал Сорс. — А сколько получаете вы лично?
— Полпроцента с каждого клиента, — признался Иванович. — Остальное идет выше. Вы же сами понимаете. Как часто сильные мира сего гибнут в катастрофах, болеют неизлечимыми болезнями, теряют близких, попадают в скандальные истории?
— Ну, всякое бывает, — не удержался Сорс.
— Эх, вы бы знали, мсье Сорс, что должно было происходить на самом деле, — таинственным шепотом сказал Иванович. — Что ж… удачной вам судьбы.
— Спасибо. — Сорс встал, тяжело опираясь на подлокотник. — И вам счастливой судьбы.
Они пожали друг другу руки вполне по-дружески.
У дверей Сорс все-таки остановился и спросил:
— Скажите, Иванович, а приходят к вам счастливые люди? Менять ненужное счастье на нужное?
— Что вы, мсье Сорс! — Иванович развел руками. — Разве бывает счастье ненужным? Это уже не счастье, это горе. Мсье Сорс, все-таки, рано или поздно…
— Нет. — Сорс покачал головой.
— От судьбы не уйдешь, — напомнил Иванович.
— А вы не судьба. — Сорс уже шагнул в двери, но все-таки не удержался и добавил: — Вы только два процента судьбы.

Сергей Лукьяненко

ШАГИ ЗА СПИНОЙ

Когда он подъезжал к городу, день уже умирал.
Съехав на обочину с эстакады, бетонной петлей захлестнувшей дорожную развязку, он остановил машину. Мотор взвыл — жалко, умирающе, прощально, и наступила тишина.
Он открыл дверцу, сел, спустив ноги на серую от пыли и желтую от осени траву. Достал пачку сигарет, сорвал целлофан, закурил. Миг — и гаснущее пламя жадно облизнуло белый кончик сигареты, превращая ее в окурок.
Он выпустил первый клуб дыма и посмотрел на город.
Падающее за горизонт солнце было невидимо под пологом туч. Он просто чувствовал его — так же легко, как остывающий мотор, как чахнущую траву, как плещущий на дне бака бензин. Кончался еще один день.
Тоскливо и одиноко.
А в ушах — будто бился незримый метроном, все чаще и чаще, разгоняясь, захлебываясь собственным стуком…
Очень хотелось напиться. Он даже представил, как это будет. Маленький номер в дешевой и ветхой гостинице, остатки бренди на дне бутылки, гулкая пустота в голове, скомканное шершавое покрывало, в которое можно уткнуться лицом, даже не разбирая постели…
Солнце, невидимое сквозь тучи, скрылось за горизонт.
— К черту… — прошептал он, выбрасывая недокуренную сигарету. — К черту, к черту…
Он повернул ключ, мотор зашуршал — мягко, радостно, удивленно. Город рванулся навстречу. На улицах вспыхнули фонари, расчертили путь желтыми стрелами. Будто посадочные огни аэропорта, стремительно набегающие под колеса…
Он въехал на проспект, когда вечер окончательно вырвался на свободу. В серой полутьме вставали дома, вспыхивали желтые пятна окон — будто невидимый великан щедро осыпал стены сияющим конфетти.
Вечер начался.
Он не мог не смотреть в проплывающие мимо окна. В окна с теплым светом настольных ламп под цветными абажурами, в окна с рядами цветочных горшков под белыми трубками дневного света, в окна с ослепительным блистанием хрустальных люстр, в окна со стыдливыми желтыми огоньками голых лампочек, в окна с неярким мерцанием ночников. Люди садились за обеденные столы, люди переодевались в домашнее, люди собирались в гости, люди укладывали спать детей, люди включали телевизоры и компьютеры, разворачивали газеты и доставали припасенную на вечер книжку.
Ему стало хорошо.
Он остановил машину у первого же ресторана, маленького и уютного, словно бы прячущегося между жилыми домами. Запарковался. Мотор умиротворенно умолк.
Метрдотель — спокойный, солидный, снисходительно доброжелательный, отвел его к столику — подальше от оркестра, в мягкий полумрак, к столику на двоих. Официант — молодой, улыбающийся парень, не прислуживающий, а словно играющий в услужение, подал винную карту и меню. Поднес массивную зажигалку, когда он раскупорил новую пачку и закурил, принял заказ и ушел — не торопливо, но быстро.
Вначале он утолил голод. Чашка картофельного «деревенского» супа. Молодая телятина с рассыпчатым рисом, острый пахучий соус, бокал красного вина — в меру терпкого, хранящего солнечное тепло. Потом — официант наполнил бокал прежде, чем он успел об этом подумать, и вновь исчез в отдалении — откинулся на стуле, посмотрел в зал.
Заиграл оркестр — негромко, ласково. Что-то из Тинсли Эллиса. И это было правильно — сейчас он хотел именно блюз…
Потом он увидел девчонку за соседним столом. В простом светлом платье, скорее симпатичную, чем красивую, — одинокую девчонку, что утопив лицо в ладонях слушала блюз.
Поднявшись — собственное тело сейчас казалось ему мягче, пластичнее, вечернее, чем обычно, — он подошел к ее столику. Может быть, это шутило с ним вино. А может быть — вечер. Склонив голову, он не произнес ни слова, но девочка поднялась, вложила руку ему в ладонь щедрым движением королевы. Он обнял тонкие хрупкие плечи, они закружились в танце — самом простом, который только танцем и можно назвать.
— Все мужчины сволочи, — сказала девочка, запрокидывая голову. Глаза у нее были синие. Глаза юной королевы, которой не требуется быть красивой, чтобы оставаться прекрасной.
— Не все, — сказал он на всякий случай.
Ее плечи дрогнули под его руками — в снисходительном отрицании. Минуту они кружились молча.
— На самом деле я знала, что он не придет, — сообщила девочка. — Позвонил, когда я уже собралась… очень извинялся. Сказал, что столик заказан, что все хорошо… но он не рассчитал время — и уже не успеет приехать. Скорее всего не успеет. Представляешь?
— Это плохо, — сказал он. Не для того, чтобы опорочить незнакомого соперника, а потому, что и впрямь так думал. — Нельзя не рассчитывать время.
— Он всегда такой… — думая о чем-то своем, сказала девочка. — А я решила, что сегодня слишком хороший вечер… чтобы быть одной.
— Сегодня очень хороший вечер, — подтвердил он. Не для того, чтобы понравиться незнакомке. Он и впрямь так считал. — Лучший вечер недели.
— Ты кто? — вдруг спросила она.
— Беглец.
— А от кого ты бежишь?
— От… — Он осекся. Как объяснить то, что не поддается объяснению? — От смерти, наверное. От себя.
— Тогда ты и есть смерть.
Он покачал головой и улыбнулся.
Оркестр все играл и играл блюзы. Они танцевали под Джона Кэмпбелла и под Петера Грина. Говорили о чем придется и пили вино…
Вторая бутылка кислила. Он поежился, ощутив, как давит воротничок рубашки. Расстегнул верхнюю пуговицу. Оркестр устал и начал фальшивить. Плешивый старичок, сидевший с двумя молодыми девушками, что не мешало ему бросать взгляды и на его собеседницу, заказал оркестру что-то тягучее, полузабытое, давно и заслуженно погребенное. Молодой официант со слащавой улыбкой педераста косился в их сторону совсем уж неодобрительно — ресторан был полон, а они заказывали слишком мало. Чавкали — уже не от аппетита, а по инерции — сытые рты, звякали заляпанные жирными пальцами бокалы, люди полусонно таращились друг на друга. И туго, туго бился в висках ускоряющийся метроном…
Он посмотрел на свою тарелку — в месиво из соуса и остатков пищи. Вытер руки, комкая салфетку. Поднял глаза на девочку, сидящую перед ним, и сказал:
— Вечер кончился.
Девочка кивнула. Понимающе.
— Я могу отвезти тебя домой, — предложил он. — У меня машина.
— Хорошо, — легко согласилась она.
Метрдотель, одутловатый, обрюзгший, недовольно принял из его рук купюру, всем видом показывая, что чаевые слишком мелки. Они торопливо вышли из ресторана.
Машина не хотела заводиться. Хрипел, кашлял, постанывал остывший мотор. Было холодно и неуютно. Но девочка сидела спокойно, приоткрыв окно, задумчиво глядя в небо.
— Сколько звезд, — сказала она неожиданно. — Будто мы и не в городе. Ты любишь ездить ночью между городами?
— Да, — признался он, осторожно проворачивая ключ еще раз. Мотор смирился и заработал ровно и мощно.
— Какая красивая ночь, — сказала девушка. — Удивительная ночь.
Он тоже опустил стекло, вдохнул свежий и чистый, будто после грозы, воздух. Посмотрел в усыпанное звездами небо. Признался:
— Это самая лучшая ночь месяца. Честное слово.
Машина мягко скользнула на проспект. Пустой, лишь редко-редко проносились навстречу те, кто тоже знал — это лучшая ночь месяца.
— Сейчас вперед и направо, — сказала девушка. — У тебя есть сигарета?
Он открыл одной рукой пачку, протянул ей.
— Спасибо, — будто извиняясь, она добавила: — Я вообще-то не курю… А где ты живешь?
— Пока не знаю. Я еще не искал гостиницы.
— Ты можешь переночевать у меня.
Он посмотрел на нее — мимолетно, согласно, но она все-таки уточнила:
— В такую ночь нельзя быть одному. Не подумай, что я всегда… так.
— И мысли такой не было.
Они остановились у здания — высокого, темного, лишь в двух окнах горел свет. Лифт бесшумно, интеллигентно свел створки дверей, девушка не глядя надавила на кнопку.
Он чуть наклонился, ловя ее губы. Глядя в ее глаза, чуть сощурившиеся, потемневшие, в их густую, глубокую синь. Они целовались долго, а лифт послушно ждал, не закрывая дверцу.
В прихожей она скинула туфельки, и он взял ее на руки — снова найдя губами ее губы. Девушка лишь успела сказать:
— Вперед и налево…
Под ногами был мягкий ковер, на стенах — маленькие акварели, полуоткрытое окно задернуто тюлем. Он опустил ее на кровать, но она осталась сидеть — позволяя раздеть себя. Ночь коснулась их своим дыханием — жаркая, щедрая, осенняя ночь. Он остановился на миг, пытаясь запомнить именно этот миг, но тонкие пальцы вцепились в плечи, и он вскрикнул, когда лучшая девушка этой ночи стала его — безраздельно.
Ему показалось, что он слышит, как где-то далеко-далеко невидимый метроном застывает, погруженный в липкую патоку; как изгибается, плавясь и падая, неумолимый маятник; как время, беспощадное и бесконечное, взрывается, исчезая навсегда. Лучшая девушка лучшей ночи целовала его губы, и он ловил ее дыхание, сладкое и горячее, вне времени, вне звуков и красок, вне всех миров.
И время умерло — на целую мгновенную вечность.
И умирало вновь и вновь этой лучшей ночью.
Потом она уснула, а он лежал рядом, касаясь ее бедер, поглаживая одной рукой, которая будто зажила собственной жизнью, и иногда подносил к губам почти полную бутылку шампанского, пытаясь вспомнить и пережить все заново. Три часа — пик ночи. Ему не хотелось спать. Иногда он поворачивался, касался губами ее волос, ловил мочку уха, просто прижимался — щека к щеке. Девушка спала.
А потом где-то в комнатах ее квартиры ударили очередной раз часы. И сквозь их затихающий звон он уловил биение метронома.
Ночь умирала.
Неохотно, сопротивляясь, прячась в темных переулках и за тяжелыми шторами. Отползая в прокуренные залы ресторанов и клубов, всасываясь в последние сны, подтягивая к городу плотный щит дождевых туч.
Но в окно пробивался бледный свет, и кровь колотилась в висках все чаще и чаще. Он повернул голову, зная, что делать этого не стоит, и посмотрел на девушку, что лежала рядом с ним. На приоткрытый рот, на спутанные волосы, на узкую полоску белков из-под полуопущенных век. На размазавшуюся тушь, на синяки под глазами, на красную полосу, оставленную на щеке скомканной подушкой. Он вдохнул ее запах — запах алкоголя, пота и любви.
И осторожно поднялся.
В тесной, неухоженной ванной он долго смывал с себя прелый прах этой ночи. Вымыл голову шампунем из пластиковой литровой бутылки. Метроном стучал все чаще и чаще, но он все-таки вернулся в комнату, подошел к окну. Он не мог и не хотел уйти так. Откинул шторы, до половины перегнулся через подоконник. Его едва не стошнило вниз, в стылый осенний рассвет. Но он стоял, цепляясь за облупленное дерево рам, то закрывая глаза, то пытаясь смотреть вдаль — чтобы хоть на миг забыть о победно грохочущем метрономе.
А потом первый розовый луч вспыхнул на востоке, и он понял, что родилось утро.
Процокали по мостовой чьи-то каблучки. Задорно, пусть и устало. Торжествующе и радостно. С вызовом.
Он улыбнулся.
Светлели стены домов, вспыхивали окна, будто салютуя утру. Облака таяли, расползались. Проехала поливальная машина, скользя струями воды по тротуарам.
Он отдернул штору, прикрыл окно и присел на кровати.
Посмотрел на самую красивую женщину этого утра, что куталась в одеяла, ни о чем не думая и ни о чем не тревожась во сне. Красивую так, как только может быть красива любимая женщина. На милые, спутанные волосы, на устало прикрытые глаза, на пухлые от поцелуев губы. Не удержался, наклонился, целуя ее — нежно, ласково, вдыхая запах ее тела, шампанского, любви.
Он подумал, что хотел бы остаться с ней навсегда. До скончания вечности. Строить дом, растить детей, сажать деревья…
Счастливы те, кто не видит течения времени. Кто никогда не слышит неумолимого метронома. Кто не слышит шороха рассыпающихся кирпичей, едва уложенных в стену. Кто не замечает подслеповатого прищура старика в невинных глазах младенца. Кто не видит дырявой осенней желтизны в едва развернувшемся клейком листочке. Кому не нужно бежать — всегда, всегда, всегда.
— Я не сволочь, — прошептал он на ухо самой красивой женщине прошлой ночи. Тихо, чтобы она не проснулась. — Честное слово. И я не смерть. Я лишь тот, кто слышит ее шаги. Шаги за спиной.
Время уже кончалось. Время спешило, старя лица и осыпая листья. Время не могло остановиться. Время шло за ним — беглецом и проводником, способным видеть рождение заката и смерть рассвета, увядание и расцвет мира. Всегда нужен кто-то, умеющий слышать шаги времени. Кто-то, обреченный бежать.
Он поцеловал женщину еще раз и вышел из спальни. Дверь не предала его, это была юная, утренняя дверь, она закрылась совершенно бесшумно.^Он спустился по лестнице пешком, сел в машину, завел мотор. Открыл пачку сигарет, пока машина прогревалась, закурил.
И выехал из города навстречу еще не рожденному дню.
13 октября 1999 г.

Александр Лайк

TBOPЦЫ МИРОВ

Сидящий за столом быстро поднялся навстречу вошедшему. Быстро, да, но без единого мгновения излишней поспешности. Даже с некоторой усталой безысходностью смертельно занятого человека. Тем не менее он очень доброжелательно улыбался. Даже приветливо. Даже гостеприимно. Даже в едва заметной степени снисходительно.
Вошедший на секунду замер посреди кабинета, весело глядя на хозяина. Даже чуть иронично. Даже с некоторой долей циничного скепсиса. Потом решительно шагнул вперед и пожал протянутую руку. Крепко и уверенно, как старому другу. Даже брату. Даже младшему брату. Даже свысока. Даже слегка надменно.
Теперь они застыли, выдерживая почти неуловимую для непосвященного паузу. В. воздухе отчетливо запахло обоюдной симпатией. Ну еще бы — знатоки и ценители ритуалов, оба они не могли не восхищаться работой друг друга. Все чувства и эмоции, довлеющие встрече, были предъявлены, измерены и взвешены, а затем исполнены в идеальной форме.
Рослый, худощавый, длинноволосый посетитель и невысокий, круглолицый, коротко стриженный хозяин, несомненно, были идейными близнецами на некоей невидимой сцене психологического театра. Так могли бы встретиться два самурая из враждебных кланов — вежливо улыбаясь и кланяясь перед смертельной схваткой. Так могли бы встретиться после десятилетней разлуки, два паладина-побратима, делившие в сарацинских землях последний кусок гнилой конины — «Вы благополучны, доблестный сэр брат?» — «Да, благодарение Господу, вполне».
— Здравствуй, Коля, — с искренней теплотой сказал вошедший.
— Привет, Саня — радушно отозвался хозяин, поправляя очки левой рукой. — Присаживайся, где видишь. Ты уж извини, это ж рабочий кабинет…
Саня бесцеремонно стащил со стула четыре пачки книг и занял стул сам. Коля вернулся на место за столом и улыбался над ворохом распечаток.
— Новый Серега вышел? — поинтересовался Саня, кивая на низложенные пачки. — Что-то долго вы его тянули.
— Вышел, вышел, — кивнул хозяин. — Вот как раз авторские привезли. Типография шалит, понимаешь. Все время график под них меняем.
— Ладушки, — твердо сказал посетитель. — Времени у тебя, я понимаю, нет, так что давай сразу к теме.
— Да времени никогда нет, — обиженно сказал Коля. — Ну, давай. Значит, первое… Ну, в общем, мы это берем. Окончательно.
Он положил ладонь на пухлую распечатку.
— Сумму оговорили? — равнодушно спросил Саня. Движение правого плеча предупредило: можем поцапаться.
— Да, оговорили — плюс двадцать процентов, — сокрушенно сказал хозяин. Брови его чуть дрогнули: цапайся, сколько влезет, больше ни копейки не выдерешь. — Извини, ну ты ж понимаешь…
Саня склонил голову набок: сейчас посмотрим, чую, ты не все сказал.
— Договор стандартный?
Да, наш типовой. И продолжение мы тоже склонны взять, только с тобой же на твердый срок не договоришься…
Строго сверкнувшие линзы очков сказали: если б на тебя, гада, можно было бы положиться, и о деньгах говорили бы не так. Сам виноват.
— Ну, тогда позвоню, как будет готово, — уверенно сказал Саня.
Сомкнутые губы не шелохнувшись добавили: тогда я сам не знаю, когда будет готово.
Больно оно мне надо…
— Позвони, позвони, — согласился Коля. — Да, авансик я тебе на всякий случай выписал… если сейчас все оформим, можешь и забирать сразу.
Он откинулся на спинку стула: только не говори мне, что деньги тебя не торопят. А то вроде я не прикину, сколько у тебя сегодня в кармане.
— Авансик — это хорошо, — проворчал Саня, скривившись: ну что тебе сказать — уел, кровопивец. — Давай тогда посмотрим бумажки.
Коля выпростал из-под бумажных завалов несколько заполненных бланков и протянул их через стол. Саня придвинулся ближе к столешнице и придирчиво стал их разглядывать.
— Так… тираж, хорошо, год с момента… так. Потиражная?
— Пункт два-семь.
— Так… ладно. Налоги. Так. Копирайт. Так. Вроде…
Он отодвинул бумаги.
— Если ты меня где-то наколол, я этого не вижу.
— Стараемся, — просиял Коля. — Большой опыт.
Оба сдержанно похихикали над взаимным ехидством.
— Вот еще, — озабоченно сказал Коля, снова сдвигая брови. — Тут есть несколько… мне… претензий по тексту…
— Отдашь редактору — убью, — сразу ощетинился Саня. — И даже Славу звать не буду.
— Да тут не редактору, — мягко сказал Коля. — Тут, понимаешь, хорошо бы тебе самому подработать.
В глазах Сани мелькнула искорка: вот они где, искомые проценты. Искорка отразилась на дужке очков: именно здесь. Хотя много все равно не дам. И не надейся. Саня глубоко вздохнул: тогда переделаю листа два, не больше. Ну… три. Все.
— Надо немного, — сказал Коля, извлекая листик с пометками. — Листа два, не больше. Ну… может, до трех.
Искорка погасла.
— Что именно?
— Да вот… ну, мягко ты пишешь, очень мягко. Надо бы мяса подбавить. А то, сам понимаешь, на твою философию читателей мало, тираж тормозится, а это деньги, а потом ты сам же на гонорары жалуешься…
— Я — мягко? — фыркнул Саня. — Опять пол-империи в первом томе перемочил, второй половине недолго ждать осталось, а вам все мало?
— Так оно ж у тебя как бы за кадром, — объяснил Коля. — Ну, перемочил, а кто это видел? А где это написано? Я здесь читаю о мятущемся духе героя и духовных исканиях монаха. — Он снова положил ладонь на распечатку. — А все драки где-то там, на дальнем плане. Ну попробуй резче, ну, может, где-то ближе к Анджею… или Глену, ты ж их любишь…
— Я их читать люблю, — тоскливо сказал Саня. — А писать я люблю себя. Ладно. Где менять, что менять?
— Ну, это ж вообще-то тебе виднее…
— Было б виднее, я б сразу сделал, — решительно сказал Саня. — У тебя есть какие-то прикидки, я вижу. Говори, сделаем.
— Ну… во-первых, эта девчонка… ну, дочка которая…
— Ну?
— Они ведь с героем больше не встретятся, я правильно понимаю?
— Правильно. Не судьба им.
— Так ты б ее грохнул, бот когда Эргент штурмом берут — вбей кусок описания штурма и вкусно ее уложи. Я там не знаю — может, например, в горящем доме… или с изнасилованием… только тогда без особого натурализма.
— Рыцарем в шлеме с черными крыльями, — скривился Саня. — Ладно. Это можно. Гибель города — крупными мазками, она влипает в плен, в ближней перспективе — изнасилование и рабство, она пытается драться, обухом по башке, последняя фраза сержанта: «Ежели кто хочет, поторопись, пока дышит еще». Пойдет?
— Думаю, пойдет, — близоруко щурясь, сказал Коля. — Теперь дальше. Разгром под Альбо… Альтро… ну речка где?
— Арномонд, — устало сказал Саня.
— Сократи там философствования в храме страниц на пять и залей столько же драки. Чтоб стало понятно, что это таки действительно разгром. Куча безнадеги и что-то такое… ну типа десять негритят… ну ты меня понял.
— Нас осталось только трое. — На лице Сани читалось нескрываемое отвращение. — Погибаю, но не сдаюсь. Не надоело?
— Мне так уже вот где сидит, — честно сказал Коля. — А читателям, гадам, все мало.
— Сделаю, — уныло сказал Саня. — Дальше?
— Ну и финал. Тебе во второй части нужен кто? Монах нужен, воин, еще кто?
— Еще парочка второстепенных рож — в основном из первой команды. Те, которые еще из замка вышли. Остальные в принципе не обязательны.
— Тогда сделай отступление за перевал пострашнее. Оставь там всех в каком-нибудь горном проходе стоять насмерть, чтоб герои ушли.
— Вот, блин, — досадливо сказал Саня. — Мне еще только трехсот спартанцев не хватало.
— Ну зачем так прямо? — укоризненно сказал Коля. — Ты аккуратненько, ты ж умеешь. По одному, по два, чтоб отряд потихонечку таял, таял… И красивую последнюю фразу. Что-нибудь… «За спиной разливалось море огня» или там «Охваченный огнем до самого горизонта»…
— Фу, — сказал Саня. — А старая последняя фраза разве чем плоха?
— Да не плоха. Просто нейтральная очень. Умозрительная.
— Ладно, — сказал Саня. — Сделаю. А что мне за это будет? Бесплатные профанации сродни храмовой проституции.
— А смотря когда сделаешь. Если уложишься в наш график, смогу отдать тебе редакторские.
— А когда надо?
— Да надо бы к понедельнику. Следующему, конечно.
— И сколько там редакторских?..
— Ну… — Коля помялся. — Процентов пять сверху будет. Но это, ты понимаешь, уже с основной выплатой пойдет.
— Хорошо, — твердо сказал Саня. — Будут тебе к понедельнику горы мяса и реки крови. Хотя…
— Что-то не так? — вежливо поинтересовался Коля, протирая очки белоснежным платочком.
— Да я вообще-то хотел в понедельник уже уехать. А вдруг тебя переделка не устроит? Ты ж за понедельник прочитать не успеешь, я тебя знаю. Пойдешь наверх и спустишься к вечеру.
— Может такое быть, — серьезно сказал Коля.
— Вот что, — задумчиво сказал Саня. — Вот как мы сделаем. Ты в субботу у Саши на «круглом столе» будешь?
— Должен быть, — сказал Коля. — Я там уже и договорился на пару встреч. Часикам к шести буду.
— Вот я тебе туда дискетку и принесу, — решил Саня. — А ты за воскресенье проглядишь, а в понедельник утречком я тебе сюда перезвоню.
— А ты успеешь к субботе? — подозрительно спросил Коля.
— А куда ж я денусь? Это ж ведь будет уже вечер субботы, а в воскресенье мы все равно в баню собрались. Дима уже и номер заказал.
— Ну, тогда… — нерешительно сказал Коля. — Только ты уж тогда меня не подведи. Значит, в субботу у Саши.
— Принесу, — убедительно сказал Саня. — Тем более как-никак традиция.
— Какая традиция? — не понял Коля.
— Да мы, творцы миров, вроде как привыкли на шестой день это гиблое дело кончать. А в воскресенье — в баньку, ибо хорошо весьма.
— Ага, — сказал Коля, — Только, по-моему, там неделя не так считалась. По-моему, он как раз в субботу отдыхал, потому же она и как бы праздник.
— Может, и так, — согласился Саня. — Тогда я тебе дискетку отдам и в субботу тоже отдохну.
— Значит, подписываем?
— Подписываем. Давай ручку.
— А ты, значит, орудие труда с собой не носишь?
— Мое орудие труда называется клава, — брезгливо сказал Саня. — А на ноутбук с твоими гонорарами хрен заработаешь.
— Да, кстати, авансик, — вспомнил Коля. — Подписывай, а я еще раз пересчитаю.
— Пойдем кофе попьем? — предложил Саня, размашисто чиркая на последних листах всех трех экземпляров. — А то я умираю без сигареты. Когда у тебя в кабинете курить можно будет наконец?
— Кажется, никогда, — без особого сожаления сказал Коля. — Держи денежку. И еще вот здесь мне подпиши — сумму прописью и автограф.
— Так пойдем на кофе? — Саня придавил ручкой неподписанный ордер и сосредоточенно шуршал купюрами.
— Не смогу, наверное, — огорченно сказал Коля. — Кофе вообще-то хочется, но мне сейчас звонить должны, а в три должен Володька зайти…
— О! — восторженно сказал Саня. — Так ты его тогда гони в буфет, а я пива возьму, заодно и обмоем. Так. Где тут тебе?..
— Внизу. Получил, сумму прописью, дата, подпись.
— Держи. Значит, на всякий случай до свидания, а я еще часик в буфете. Если вырвешься, приходи с Володькой, а коли нет — ну, тогда до субботы, значит.
— До субботы. — Коля встал для прощального рукопожатия и лицо его снова стало безупречно вежливым и совершенно непроницаемым.
— Удачи, — кивнул Саня, пожимая протянутую руку и точно так же каменея мышцами лица. — Не забудь Володьку в буфет загнать.
Земля пылала уже давно. Теперь, казалось, запылало само небо.
Двое стояли на перевале и смотрели вниз.
Воин оцепеневшими пальцами взялся за рукоять меча.
— Надо вернуться, — почти беззвучно сказал он, скорее всего самому себе. — Надо вернуться к ним.
Но монах услышал его.
— Ты должен дойти до Дымной башни, — без выражения отозвался он. — И я должен. У нас нет иного пути.
Отчаянный далекий крик пробился сквозь гул пожаров.
— И возвращаться уже поздно, — помолчав, добавил монах. — Пусть примет души их милостивая Тена, во имя богов и отцов-героев… — Он поднял глаза к небу и замер, шевеля губами.
— Боги… — прошептал воин. — Ты говоришь — боги… Как могут они равнодушно смотреть на то, что творится на земле? Ты говоришь — кара небес… За что они карают нас? И того больше — за что они карают невинных?!
— Кто, кроме бога, решится разделить виновных и невинных? — спросил монах, переводя взгляд на спутника. — Кто знает промысел божий?
— Будь проклят промысел, отдавший Эргент в руки Черных! — сквозь зубы сказал воин. — Будь проклят бог, погубивший Нерли!
— Я понимаю тебя, — скорбно сказал монах. — Но то, что ты говоришь, — богохульство. Богохульство и кощунственная ересь. Ты усомнился в замысле Творца, смертный?
— Я презираю замысел, заставляющий гибнуть тысячи и сотни тысяч, — резко сказал воин. — Мне ненавистна мысль, что по воле Творца могут резать и насиловать, жечь и предавать.
— Может быть, в том и нет его воли, — спокойно сказал монах. — Не зря была дана нам свобода. Кто повинен в том, что мы использовали ее во зло?
— Но тогда почему же Он не вмешался? — дрогнувшим голосом спросил воин. — Он безволен? Или бессилен?
Он запрокинул голову и закричал в низкое дымное небо:
— Создатель! Ты, породивший зло и потакающий злу! Почему ты молчишь? Ответь мне! Если ты сотворил наш мир, зачем ты наполнил его страданием? Что нужно тебе от нас? Разве мы — просто игрушки, которые ты ломаешь себе на потеху? Ты упиваешься нашим горем и болью? Ты… Ты есть Зло? Ответь мне!
Небо молчало.
— Ты разлучил нас с Нерли и погубил ее! — Жгучие слова уносились к звездам и метались между ними в поисках бога. — Я проклинаю тебя за это! Ты не заслуживаешь нашего уважения и поклонения, убийца! Не трудись грозить мне адом, ничтожный дух, я вижу ад на земле, и ты тому виной!
— Ты слишком устал, — сказал монах. — Твоя душа больна.
Воин резко повернулся к нему.
— Говорят, Творец всеприсущ, он и есть мир, он и есть душа мира. Так черна душа величайшего из богов? Так много в ней боли и грязи? Говорят, он создал людей по образу своему и подобию. Так жалок, труслив и подл образ нашего повелителя? Я не хочу служить такому богу.
— Говорят также и то, что создал Творец мир, но брат его, Властелин Тьмы, попросил изменить сотворенное, чтобы нашлось в круге земном место для его утех, — сказал монах. — И кто знает, о чем думали в этот миг Творец и Его брат?
Внутри воина словно что-то сломалось. Он замер, опустошенный и постаревший на десятки лет. Медленно посмотрел с перевала вниз и снова обернулся к монаху.
— О чем могли думать сотворившие это? — севшим голосом спросил он.
— Кто знает, — повторил монах.
Небо на востоке заметно посветлело, и на сей раз то было не зарево дальних пожаров.
— Идем, друг, — сказал монах. — Надо торопиться. Половина империи в огне, и недолго запылать другой половине.
Он замолк на несколько мгновений. Потом положил руку воину на плечо.
— Богам трудно. Придется нам исправлять их ошибки. Ты хотел добра и света? Любви и счастья?
— И сейчас хочу, — хрипло сказал воин.
— Тогда идем. И не ропщи. Нелегко совершить то, с чем не справились сами боги. Идем, наш путь далек.
Воин медлил. Он еще раз посмотрел на покинутую долину и тихо спросил:
— За что ты чтишь Создателя? За что ты любишь его?
— За то, что Он даровал мне жизнь и право прожить ее, — так же тихо ответил монах. — За право пытаться изменить то, что мне в Его замысле кажется несовершенным.
Он вновь умолк, потом посмотрел воину в глаза и улыбнулся.
— Понимаешь, друг мой, — почти шепотом сказал он, — мне кажется, что глядя на нас, переживая нашу боль вместе с нами…
— Ну?.. — Воин ждал.
— Создатель учится творить.

Леонид Каганов

ВИЙ-98

Вот уже третью ночь семинарист Хома Брут читал молитвы в старой церкви над гробом усопшей дочери пана, очертив на полу круг мелом. Первые две ночи ведьма вставала из гроба и ходила рядом, творя черные заклинания, но не в силах переступить черту. Хома чувствовал, что самое страшное случится в последнюю ночь. Так и стало — вдруг средь тишины послышался шум, как от множества летящих крыльев, раздался жуткий вой и изо всех щелей несметная сила чудовищ ринулась в церковь. И в миг все пространство было наводнено страшными чудовищами и места не было ступить в сторону. Не в силах увидеть Хому в круге, нечистая сила металась рядом, едва ли не цепляя его своими крылами, когтями, клешнями, жвалами и рогами. Они искали Хому Брута, но не могли увидеть.
— Ступайте и приведите Вия! Вий нам укажет его! — вдруг раздался истошный вопль ведьмы.
Тотчас же все умолкло и в наступившей тишине послышалась тяжкая поступь. Взглянув искоса, Хома с ужасом увидел, как семеро жутких существ ведут под руки громадное лохматое страшилище, напоминавшее гигантского паука, человека и волка одновременно. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Остановившись посреди залы, Вий ощерил рот и произнес густым подземным голосом:
— Поиск Хомы Брута. Начать?
— Да! — заорали упырй и вурдалаки изо всех углов церкви.
— О’кей, — ответил Вий и принялся своими узловатыми ручищами шарить вокруг себя, не сходя с места. Вскоре натолкнулся он на морды упырей, приведших его, и объявил: — Обнаружена новая версия нечистой силы! Для продолжения удалите старую нечистую силу!
По рядам нежити прошел тяжкий вздох, и наконец старые упыри и вурдалаки поднялись и вышли, остались лишь молодые. Церковь вполовину опустела.
— О’кей, теперь порядок, — сказал Вий. — Поздравляю, вы пригласили Вия! Для поиска Хомы Брута нам потребуется сорок три минуты. Перед началом мне необходимо уточнить свою конфигурацию. Начать?
— Начать! — заголосили упыри.
Существо замерло и, казалось, мыслью было погружено внутрь себя.
— У меня обнаружены органы: клыки, раздвоенный язык, гланды. Удалить гланды?
— Не время! — пискнул кто-то из совсем молодых упырей и тотчас испуганно смолк.
— О’кей, — согласился Вий. — Отмена. Продолжаю поиск на лицевой стороне. Обнаружены органы — щетинистый подбородок, нос крючком, гланды… Обнаружены еще одни гланды! — Вий тревожно поцокал языком и добавил озабоченно: — Возможен конфликт органов! Удалить вторые гланды?
— Удалить, — растерянно ответили ему.
— О’кей. Начинаю удаление. Стоп! Это не гланды, это веки. Оставить?
— Оставить! — закричали со всех сторон.
— Оставляю. Обнаружен орган — глаза.
— А-а-а!!! — торжествующе провозгласили упыри.
— «Глаза» не может быть использован для прямого доступа из-за конфликта с органом «веки». Удалить глаза? Оставить?
— Оставить!
— О’кей. Поднять веки?
— Да!
— Ошибка. Попробовать еще раз?
— Да!
— Ошибка. Попробовать еще раз?
— Да!
— Ошибка. Попробовать еще раз?
Нежить тревожно смолкла. Вий подождал ответа и, не дождавшись, предложил:
— Попробуйте поднять веки вручную?
Тут же все сонмище кинулось подымать ему веки.
— «Глаза» открыт в режиме доступа! — заявил Вий и сей же час начал оглядываться.
Хома Брут сжался от страха. Вий повертел головой из угла в угол, посмотрел на двери, на окошки под потолком и сказал:
— Поздравляю, вы пригласили Вия! Слишком мало места для работы в церкви. Закройте все окна и удалите часть нечистой силы.
— А окна зачем закрывать? — пискнул маленький упырь и вновь испуганно умолк.
Вий пожал плечами, как если бы речь шла о само собой разумеющемся, и предложил:
— Попробуйте заменить церковь?
Без дальнейших пререканий толпа чудовищ разделилась, и немалая часть их покинула церковь. Оставшиеся чудища взлетели и запахнули железные окна под потолком.
— Поздравляю, вы пригласили Вия! Начинаем поиск! — сказал Вий и начал сызнова оглядывать вокруг себя. — Обнаружена церковь. Обнаружен пол, обнаружены вурдалаки, упыри, оборотни, вампиры. Обнаружен круг на полу. В круге обнаружен… Ошибка! Мало памяти — я забыл, как выглядит Хома Брут.
Сей же миг нежить наперебой стала описывать облик Хомы Брута своими жуткими голосами, да столь подробно, что Хома не переставал дивиться тому, забыв про лютый страх. Наконец все смолкли.
— Поздравляю, вы пригласили Вия! — сказал Вий, нарушив тишину. — Продолжение поиска. Обнаружена церковь, нечисть, пол, круг, а в круге…
Хома почувствовал, как сердце его ушло в пятки.
— Вот он! — Вий вытянул вперед корявую лапу и уставил на Хому свой палец, но промахнулся и указал на маленького упыря, оказавшегося близ круга.
— Это не я! Это не я! — заверещал было тот, но вмиг был разорван на клочки.
— Ошибка, — объяснил Вий. — Попробуйте установить пальцы более высокого разрешения.
— Вий, ну пожалуйста, ну попробуйте еще раз! — взмолились упыри и вурдалаки.
— Попробуйте заменить церковь?
— Ну Вий, ну пожалуйста, ну что вам стоит?!
— О’кей, — согласился Вий. — Поздравляю, вы пригласили Вия. Продолжение поиска. Обнаружена церковь. Обнаружена нечисть. Обнаружен пол. Обнаружен круг…
Вий замер и наступила тишина. Казалось, взгляд его указывает на Хому, но Вий лишь смотрел поверх его головы на дальнюю стену церкви.
— Обнаружены иконки! — объявил он.
— А-а-а!!! — возмущенно закричало сонмище.
— Перенести?
— Да!!!
— Начинаем перенос иконок! — скомандовал Вий. — По окончании переноса иконки не могут быть восстановлены! Согласны?
— Согласны!!! — радостно закричали чудища.
Забыв о Хоме, нежить ринулась на стену, сдирая иконки, круша и ломая их и кидая в дальний темный угол. Хома было решил покинуть таинственный круг и улизнуть в общей суматохе, но так и не набрался духу — он лишь крестился и твердил молитвы, стараясь не глядеть на такое богохульство. Через час разгром церкви был окончен, и Вий продолжил поиск:
— Обнаружена церковь, обнаружена нечисть…
Вдруг прокричали первые петухи.
— Быстрее, Вий, у нас рабочий день кончается! — заволновалась нечистая сила, но Вий, казалось, не слышал.
Напротив, замогильный голос его стал еще более размерен и тягуч. Он продолжал не спеша оглядываться, называя именами все вокруг. Наконец взгляд его снова упал на Хому в центре круга. Тут прокричали вторые петухи, но Вий уже поднимал свой жуткий корявый палец:
— Об-на-ру-жен пол. Об-на-ру-жен круг. Об-на-ру-жен Хо-о… — Он на миг запнулся. — Системная ошибка! Попытка деления на букву «о»!
С этими словами Вий покачнулся и грузно рухнул на пол. Дрогнули стены и зазвенели стекла в витражах. Чудища остолбенели от неожиданности, а затем ринулись ставить его на ноги, и через некоторое время это им удалось. Вий сперва лишь оторопело мотал головой, вспоминая зачем он здесь.
— Поздравляю, вы пригласили Вия! — И опять он грузно упал.
Ему снова помогли встать, и наконец Вий окончательно вернулся в себя:
— Поздравляю, вы пригласили Вия! Поиск Хомы Брута. Обнаружена церковь. Обнаружена нечисть. Обнаружен пол. Обнаружен круг. В круге обнаружен…
— Сгинь, проклятый! — не стерпев ужаса, заорал Хома Брут не своим голосом и замахнулся на Вия кулаком.
Вий от неожиданности моргнул и его веки со щелчком хлопнули в воздухе.
— Вий! Где Хома? Это он кричал? Что случилось? — наперебой затараторили вурдалаки, упыри и оборотни.
Вий стоял неподвижно.
— Орган веки совершили недопустимую операцию и будут закрыты. Согласны?
— Нет!!! — заорала нечисть в ужасе.
— Поздно. Орган веки закрыты и не могут быть открыты до завершения сеанса. Для завершения сеанса выведите меня отсюда и снова введите.
Вий покачнулся и грузно рухнул на пол. Чудовища заново бросилась поднимать его тяжкую тушу, но тут прокричали третьи петухи. Бросив Вия лежащим на полу, испуганная нежить ринулась кто как попало в окна, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было — окна были закрыты. Так и остались они там, завязнув в окнах.
Получив у пана обещанную тысячу червонных, Хома Брут возвращался в город, в семинарию. Ярко светило полуденное солнце и за плечами звякали монеты в узелке. Когда Хома проходил мимо церкви, он видел, как в распахнутых настежь дверях метался местный священник, не в силах вынести такого посрамления Божьей святыни, и долетали оттуда грозные крики:
— Сгинь! Сгинь нечистый! Я должен вести службу!
— Компонент Вий не может быть удален, так как является системным, — раздавался в ответ густой замогильный голос. — Дружелюбный интерфейс…
— Сгинь нечистый!
— …позволяет обеспечить работу с пользователем и обеспечить стопроцентную надежно-о-о-о… Системная ошибка! Попытка деления на букву «о»! Продолжить поиск Хомы Брута? Да? Нет? Отмена?

Игорь Ревва

ОТСТАВКА

Я открываю глаза и оглядываюсь. Небо надо мной свинцово-серое, гнусное, давящее на нервы. По нему медленно плывут то ли темные тучи, то ли клубы густого дыма. Вернее всего, второе. Потому что в ноздри настойчиво лезет отвратительный запах горелого мяса.
Я сижу, прислонившись спиной к еще теплой стене полуразрушенного взрывом здания. Улица передо мной просматривается как на ладони. Она пока пуста, но я знаю, что это будет недолго. Скоро здесь вновь будет полным-полно разной мерзости, вывалившейся на Землю из какой-то неизвестной космической клоаки.
Я чувствую себя хорошо отдохнувшим и полным сил. Но идти все равно никуда не хочется. Если бы я был в силах решать свою судьбу, я бы не тронулся с места. Но Хозяин настойчиво гонит меня вперед. Я очень хорошо это чувствую. И мне приходится встать и отправиться в путь.
Хозяин мой неопытен в бою и совершенно незнаком ни с повадками врагов, ни с расположением ловушек и укромных местечек в этом городе. Но — он Хозяин, а я… Я просто солдат. И у меня нет выбора. Я обязан выполнять все его приказы, какими бы идиотскими они ни были.
Вот и сейчас он заставляет меня переть напролом, прямо посередине улицы. И в результате я тут же попадаю под перекрестный огонь двух пулеметов. Я едва успеваю отскочить в сторону и вжаться в спасительный дверной проем. Изо всех сил налегаю на дверь плечом. Никакого результата. Дверь, разумеется, закрыта и укрыться в здании мне не удастся.
Пулеметные очереди хлещут по стенам прямо над моей головой. В лицо летит кирпичная пыль, и осколки камня барабанят по плечам. Так… Выкручиваться из этого дерьма, естественно, мне предстоит самостоятельно. Как и всегда.
Я сдергиваю с плеча винчестер и щелкаю затвором. Улучив момент, я высовываюсь из дверного проема и стреляю в пулеметчика. В того, что находится слева от меня. Стреляю удачно, пулеметная очередь тут же смолкает. Но второй противник начинает палить с удвоенной силой.
Вжавшись в запертую дверь, я лихорадочно перезаряжаю винчестер. Интересно, кончатся ли у него когда-нибудь патроны?
Стрелять во второго пулеметчика опасно. Он справа и почти на одной линии со мной — пули лупят прямо перед дверью.
Я бросаюсь на противоположную сторону улицы и стремительно бегу по направлению к нему, стреляя из винчестера. Есть! Попал!!! Теперь можно было бы и отдохнуть, но над головой опять раздается визг пули и через секунду до меня доносится грохот выстрела.
Прямо за моей спиной стоит еще один из этих подонков. Он торопливо дергает затвор, перезаряжая свой винчестер. Но я успеваю раньше. Так, теперь вроде бы все в порядке.
Я наклоняюсь над трупом и забираю магазин. Всего четыре патрона. Маловато, но лучше, чем ничего.
У того парня, которого я уложил в самом начале, еще осталось с два десятка патронов в его пулемете. Забираю и их. Здесь не получится экономить на боеприпасах. А взять их в общем-то негде. Разве что у убитых. У убитых людей.
Вот чего я никак не могу понять, так это то, почему некоторые люди так горячо кинулись помогать этим инопланетным тварям?! В расчете на выгоду? Из ненависти к своим собратьям? Черт его знает! Но сразу же после Нашествия предателей появилось более чем достаточно. С другой стороны, если бы не они, фиг бы я дошел до этого города. Ведь только они пользуются нашим, человеческим оружием. И боеприпасы можно раздобыть только у них. Разумеется, предварительно пристрелив их обладателя.
Задумавшись, я совсем упускаю из виду то, что Хозяин гонит меня прямо на башню. Вот недоумок! Башня же расположена в центре площади! Самое удобное место! Оттуда же очень хорошо простреливаются все прилегающие к площади улицы! Ну вот! Пожалуйста!!!
С верхушки башни срываются яркие зеленые вспышки и летят ко мне. Я еле успеваю отпрыгнуть за угол. Но мне все-таки достается. Один выстрел этой погани достигает цели, и я чувствую сильную боль от ожога. Левое плечо становится словно чужое, и по руке будто бы пробегают электрические разряды. Очень высокой мощности. Мне приходится стиснуть зубы, чтобы не закричать. Я глубоко втягиваю в себя воздух и достаю из-за спины гранатомет. Эту тварь, что на башне, винчестером не возьмешь. Нет, возьмешь, конечно… Если в упор, десять — двадцать выстрелов подряд, и если сумеешь остаться в живых после этого. Выскочив из своего укрытия, я влепляю в самое верхнее окно башни одну за другой семь гранат. Ствол гранатомета раскаляется и обжигает руки. Честно говоря, и пяти гранат хватило бы, но уж очень мне было больно, когда эта тварь в меня попала…
Медленно, озираясь по сторонам, приближаюсь к башне. Этого делать совсем не надо, но с Хозяином не поспоришь. Ему очень хочется, чтобы я обошел башню кругом. И воздух опять оглашается грохотом выстрелов, и бледно-зеленые молнии лупят по мостовой прямо возле меня. Я падаю и отползаю за угол. И чего ему приспичило обходить башню?
Додумать эту мысль до конца я не успеваю. Из-за угла показывается один из этих инопланетных уродов. Паукообразный монстр, на две головы выше меня. Он тупо поводит по сторонам глазами, замечает меня и открывает огонь. Яркая бледно-зеленая молния на миг ослепляет меня, бьет в грудь, сжигает кожу даже сквозь защитный костюм. За первой молнией следует вторая, третья…
Я ору во все горло от выкручивающей суставы боли и изо всех сил давлю на гашетку. Гранатомет стреляет не переставая. Я стараюсь приподнять ствол и направить его хотя бы приблизительно в сторону этого монстра. И, видимо, мне это удается, потому что обжигающие молнии вдруг исчезают.
Я встаю на ноги. Колени дрожат, все тело болит, в голове туман. И сквозь него пробивается одна-единственная мысль… это конец. Теперь мне не дойти. Да и вообще, если бы у меня в руках был не гранатомет, а винчестер, я бы уже лежал тут хладным трупом. Или обгорелым трупом… Впрочем, большой разницы в этом нет. Как нет и большого значения в том, что я сейчас остался жив. Потому что теперь из меня боец — как из дерьма пуля! Еле стою на ногах…
Машинально, просто подчиняясь приказам Хозяина, вхожу в развалины дома и вижу в углу аптечку. За спиной раздается лязг затвора, я механически поворачиваюсь и всаживаю пулю в грудь очередного противника. Опять человек! Ну, это и хорошо. От инопланетной аптечки мне не было бы никакого толку, успеваю подумать я, и без сил валюсь на пол.
Анаболики, транквилизаторы… Вроде бы живой… Хотя особой уверенности в этом нет. Да и радости по этому поводу, признаться, тоже…
Поднимаюсь на ноги, оглядываюсь по сторонам. Что-то мне здесь не нравится. Наконец-то соображаю, что именно. В углу штабелем лежат запечатанные коробки с патронами. Быстренько перезаряжаю винчестер, беру одну коробку с собой. Если здесь устроен склад боеприпасов, то наверняка охраняет его не один человек.
И тут же с улицы доносится металлический лязг. Все понятно. Опять «паук»! Откуда их здесь столько?!
Выскакиваю на улицу и всаживаю в него четыре гранаты. Достаточно. Инопланетная гадость превращается в груду обугленного и дымящегося мяса. Не люблю насекомых, подумал я.
Проверяю, сколько у меня еще осталось гранат. Всего пять штук. Маловато, но взять негде.
Возвращаюсь в комнату и обшариваю каждый угол. Гранат нет. Ну, на нет и суда нет… Поворачиваюсь к выходу и вдруг чувствую, что не могу пошевелиться. Мир перед глазами задрожал, стал зыбким и нереальным.
Понятно, Хозяин фиксирует меня в этой пространственно-временной точке. Что ж, неплохо.
Мир снова обретает свои прежние очертания, и я спокойно покидаю склад. Теперь мне надо бы идти во-о-он к тому высокому забору. Там есть одна дверка… Но Хозяин хочет иначе… И я поворачиваю к башне, понимая… что иду на верную смерть…
Мне остается преодолеть всего каких-то пять-шесть шагов, когда земля под ногами предательски проваливается и я лечу вниз, в темноту, полную воя и визга инопланетных мутантов.
Быстро вскочив на ноги, я обнаруживаю, что оказался в узком извилистом коридорчике, убегающем куда-то под землю. И оттуда, из тьмы, в меня летят ярко-алые молнии. А у меня в руках гранатомет! И из него нельзя стрелять в таком узком коридоре! Граната обязательно зацепит за стену и тогда…
Видимо, Хозяин этого не понимает. Потому что он заставляет меня поступить именно так, а не иначе. И раскаленные осколки камня летят мне прямо в лицо. Меня отбрасывает взрывной волной к стене, и только это спасает меня от несущихся снизу алых молний.
Захлебываясь кровью, я срываю с плеча винчестер и палю в темноту. К счастью, удачно. Вой смолкает и я, хромая и держась за стену, начинаю спускаться вниз.
Мутант лежит на сырой земле без движения. Пуля попала ему прямо в грудь, распотрошив его не хуже неумелого практиканта на биологическом факультете. Невысокий мутант, ниже меня. Отвратительная коричневая шерсть на его плечах все еще шевелится. Ну, это уже не страшно.
Пинаю его ногой и — о чудо! Под трупом этого гада лежит аптечка!
Оттаскиваю мутанта в сторону, наклоняюсь над аптечкой, и вдруг сзади раздается пулеметная очередь.
Я пытаюсь обернуться, дотянуться рукой до винчестера, но пули бьют меня в бок, разрывая защитный костюм.
Больно. Очень больно…
Я открываю глаза и обнаруживаю себя стоящим посреди склада с боеприпасами. Ага, так и должно быть! Именно здесь меня зафиксировал Хозяин. Ну что ж… Пойдем дальше…
На этот раз я направляюсь к знакомой двери. Толкаю ее ногой, перешагиваю порог. Вот он! Вожделенный выход из этого проклятого города!
Улицу передо мной пересекает глубокая и широкая трещина. Ее не перепрыгнуть, но этого делать и не понадобится — через трещину перекинут узенький мостик. Правда, мостик коротковат, он немного не достает до противоположной стороны. Можно попытаться разбежаться по мостику и допрыгнуть до спасительного асфальта, но лучше этого не делать — все равно ничего не выйдет.
Зато справа от меня, в стене, за потаенной дверцей, находится рубильник. Достаточно будет дернуть его вниз, и мостик удлинится. И тогда можно будет спокойно перейти эту пропасть. Но Хозяин решает, что нужно прыгать…
Пропасть заполнена зеленоватой и едкой жидкостью. Я плюхаюсь в нее с пятиметровой высоты, и она сразу же начинает разъедать мой защитный костюм. Я стою, погрузившись в это болото почти по пояс, окутанный клубами густого и вонючего. дыма, в который с шипением превращается мое хваленое облачение. Да нет, напрасно я так про спецкостюм. Если бы не он, я не успел бы даже понять, что случилось. Хозяин заставляет меня метаться по дну этой трещины, и я бестолково суечусь, разбрызгивая по сторонам тускло светящиеся зеленоватые кляксы этой кислоты. Я чувствую, как густая жидкость начинает проникать сквозь одежду. Кожу словно бы обжигает огнем, но боль сразу же становится слабее — выступившая кровь смывает разъедающую мерзость с моего тела. Вот жаль только, что крови во мне гораздо меньше, чем гадости в этой огромной и зловонной трещине.
Я успеваю сделать еще несколько бестолковых движений, и силы оставляют меня. Я падаю, погрузившись с головой в ядовитую зеленую лужу.
Обычно Хозяин, после того как я два-три раза погибаю, начинает искать другой путь. Но сегодня ему явно наплевать на мои ощущения. Все понятно — не ему же приходится раз за разом растворяться в этой кислоте! У нас с ним вообще очень странное сотрудничество.
Он видит то, что вижу я. А я делаю то, что хочет он. К сожалению, Хозяин не может испытывать ту боль от ожогов и пуль, которую приходится переносить мне. Иначе он не гнал бы меня так бездумно на верную смерть.
Естественно, что и в этот раз мне не удается допрыгнуть. И следующий прыжок тоже не увенчался успехом…
После двадцать пятой попытки я понимаю, что Хозяин просто растерялся. Он не видит иного выхода, как прыгать через эту пропасть. Но это же не выход! Надо просто потянуть за рычаг, и мостик удлинится! Но до противоположного берега — рукой подать. И Хозяин снова и снова продолжает заставлять меня разбегаться, отталкиваться и лететь в зловонную жгучую жидкость на дне трещины.
Как мне хотелось бы подсказать ему, что решение проблемы совсем рядом! Решение проблемы и окончание моих мучений. Но я не могу этого сделать. Хозяин меня не услышит.
Не знаю, насколько хватило бы его терпения, но мое иссякает после сорок третьего прыжка.
Когда я- опять оказываюсь на складе боеприпасов, в том самом месте, где зафиксировал меня Хозяин, я понимаю, что это может продолжаться до бесконечности. Эта боль, эта смерть, это разочарование и чувство обреченности.
И тогда я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вижу перед собой то, чего никогда еще раньше не видел, — лицо Хозяина. Взгляд его удивлен, но страха в нем нет. Он еще не понимает, что его ждет. Ему ведь никогда не доводилось испытывать то же, что и мне. Ту же боль, то же угасание сознания. Ну, это дело поправимо…
Я стреляю ему прямо в лицо. Сразу из обоих стволов. Пули разбивают вдребезги стекло монитора и разносят на куски его голову. Обезображенное тело дергается в предсмертной агонии и падает на стол, обильно заливая кровью клавиатуру.
Будем считать, что я подал в отставку, подумал я, перезаряжая винчестер. И будем также считать, что Хозяин эту мою отставку принял…
Я разворачиваюсь и ухожу в сторону одного из немногих уцелевших зданий. Боеприпасов у меня достаточно, жизни — двести процентов… А свободы теперь — сколько угодно!
И все-таки Хозяину можно позавидовать, думаю я напоследок. Еще ни одному игроку в «DOOM» не доводилось увидеть подобного финала…
Назад: Дмитрий Скирюк КОПИЛКА
Дальше: КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ