Кир Булычев
ЗОЛУШКА НА РЫНКЕ
— Пашенька, Дашечка, лапушка, лапочка! — с таким криком по зеленой траве космодрома неслась, подпрыгивала, взлетала высоко в воздух и кружилась в вихре веселья Валерия Никодимка.
— Дашенька, Дашечка! — передразнил ее Паскуале, старый ворчун.
Она налетела на Дашу, как большая восторженная собака, как теплый шквал, как рой тяжелых, переполненных нектаром тропических бабочек.
Дарья не удержалась на ногах и сдалась напору жарких поцелуев и тесных объятий.
Они покатились по мягкой траве, и Даша только и могла повторять:
— Ну и толстая ты стала, Валерка, ну и толстая ты!
Они скатились с пригорка в ложбину, где росли стаканчики с мороженым, опасная выдумка Лаборатории Наслаждений, перемазались вишневыми сливками, а Паскуале стоял на пригорке и кричал:
— Только не ешьте, только не ешьте, мороженое еще не поспело! Животами будете маяться.
Это показалось девушкам настолько смешным, что они зашлись в хохоте, и Даша чуть не упустила тихий писк на виске — ее вызывали из подводного Хозяйства — они обещали позвонить в четыре, но только сейчас, в половине шестого, им удалось поймать глезиозавра. Это долгая и не очень интересная история, сплошная палеонтология, правда, имеющая немалое научное значение. Ведь первая и пока не очень удачная попытка поселить в глубинах Тихого океана морских динозавров, возрожденных из окаменевших ДНК. Скучная история, обещающая немало интересного в будущем.
Платформа со знаком Московской Президентуры нырнула в ложбинку и зависла в метре над травой.
— Только не измажьте ее мороженым, — велел Паскуале.
— Старый ворчун! — сказала Даша.
— Мы ее оближем, — сказала Валера.
Они вспрыгнули на платформу, на мягкий ковер-самолет, который неловко было назвать ковром, ненаучно, потому его по настоянию изобретателя именовали идиотским словом «платформа».
Паскуале летел следом, сам по себе.
— Разгоняет воробьев, — сказала Валера.
— Ты его помнишь?
— Еще бы! Но он постарел.
— Ты тоже не помолодела.
— Тридцать лет — роковой возраст. Если не выйду замуж в ближайшие тридцать лет, придется остаться старой девой.
Платформа сбавила ход — они пролетали сквозь пляж воздушных ванн. Здесь на стометровой высоте, как раз над Окой, по уверению модного целителя, имени которого Даша запомнить не могла, получался самый лучший, здоровый загар. Люди верили, висели часами в воздухе, поворачиваясь как курицы на вертеле, чтобы достичь «равноосмугления». Это же надо придумать такое слово! Человечество неизлечимо.
Платформа пошла вниз, загорающие махали вслед.
— Тебя любят? — спросила Валера.
— Я не задумывалась, — ответила Даша. — Наверное, если бы я начала задумываться., то восприняла бы себя всерьез. А это катастрофа.
В загородном дворце кипели невидимые для окружающего мира, но интенсивные приготовления к празднику.
Президент Московской Федерации Дарья Иванова, тридцати лет от роду, собирала друзей, однокашников, группу, в которой училась в Архитектурном институте.
В большинстве своем выпускники остались на Земле, многие в России, так что они слетятся к началу ужина, но некоторые, как, например, лучшая подруга Валера, оказались вне планеты.
Кто по работе, а кто по семейным обстоятельствам. Валера, к примеру, сразу после института выскочила замуж, ради семьи бросила работу, кинулась за мужем осваивать Луны Сатурна — ах, какая экзотика! — семья рассыпалась, муж сбежал обратно на Землю, а Валера осталась с двумя детьми на Базе.
Во дворце Дашу уже поджидали Борька Брайнис с Галкой, Дима-Помидор и совсем не изменившаяся Вера Черникова. Вера любезничала с волосатым, но лысеющим бардом, Борька вяло слушал, как его жена спорит с поваром по поводу торта, и при виде хозяйки дома сообщил, что звонила Марина. Сейчас будет.
И все удивятся.
Появилась Марина, и все удивились. Когда учились, в Марине было два метра без малого, она была центровой в институтском баскете, но на дипломе в нее влюбился принц пигмейского племени из Конго. Он буквально проходил ей между ног. Любовь — загадочное чувство. Марина-Марешок чуть не завалила диплом, она не вылезала из коротковатой койки принца, который что-то осваивал или изучал в Москве, она уверяла, что более бурного и настойчивого любовника быть не может, она хладнокровно выдерживала все насмешки однокашников, она не явилась на церемонию вручения дипломов, потому что в тот день улетела с возлюбленным в Африку.
А потом, как всем в группе было известно, случилась трагедия.
Отец принца, король племени, а также все влиятельные члены рода категорически воспротивились браку принца с этой белой дылдой. Или она будет как все нормальные люди, либо пускай уезжает в свою ледяную Москву.
И любовь победила.
Марина-Марешок подвергла себя сложной операции, чтобы угодить родне и остаться на берегах Конго.
В небе материализовался, окутанный облаком протоматерии, катер с гербом Пигмейской автономной области.
Женский голос произнес:
— Снижаюсь в капсуле. Разойдитесь с газона, а то зашибу.
Гости и повара кинулись в разные стороны.
Капсула опустилась, в ней открылся люк, в люке появилась Марина-Марешок, которую было трудно узнать, потому что она была не более ста тридцати сантиметров ростом, чернокожа, курноса и губаста. В остальном она мало изменилась.
— Ах, — сказал Паскуале, — любовь побеждает рост.
— Но природа побеждает законы людей, — поправил его Борька Брайнис, петому что следом за Мариной из капсулы выбежали, резвясь, все пятеро ее детей — наследных принцев и принцесс Пигмейской автономной области республики Конго: шести лет, пяти лет, четырех лет, трех лет и двух лет. Все они, несмотря на нежный возраст, баскетбольного роста, нежной белой кожи и орлиных, подобно прошлой Марине, черт лица.
Мама стояла перед своими детьми как болонка перед стаей борзых.
Дети прибежали пробовать сладкое, что им дома категорически запрещалось, потому что пигмейские принцы и принцессы должны собирать в лесу грибы, ягоды, червяков и лягушек и этим питаться.
Но самое удивительное произошло потом.
Стоило детям отойти подальше, а соученикам по группе заняться разговорами, как из капсулы вылез маленький пигмей в форме пилота пигмейской авиации. Он принялся жарко целовать Марину и затем увлек ее обратно в капсулу, которая начала чуть раскачиваться от страстных действий пигмея и пигмейки.
— Это ее муж? — спросил Паскуале, заметивший исчезновение королевы пигмеев.
— Это ее пилот, — поправила Паскуале Валера.
И Паскуале, сторонник католических догматов, приуныл. Он терял веру в людей.
Дарья ждала, когда приедут друзья с Урала — Нектарий и Спок. Они скажут ей, куда делся Вадим. Вадим, отвергнутый ею и оскорбленный так жестоко.
А до того ей пришлось вернуться к делам Федерации.
Звякнул вызов, и Даша убежала к себе в кабинет, чтобы не разрушать делами веселье.
Диетологи города Июли били тревогу: средний вес жителей города превысил все допустимые нормы. Но комитет по защите прав граждан отказывался одобрить строгую диету, на которую гражданам положено было сесть. «Или булки или жизнь!» — под этим лозунгом колонна диетологов вышла на улицу Икши.
Даша связалась с Министерством внутренних дел. Поднять по тревоге Таманскую дивизию приказала она. Пусть ждет указаний. Мы не можем допустить, чтобы нарушались основные права наших граждан — пить, есть, спать, любить и заниматься творческим трудом.
Тут же откликнулся Верховный суд.
Мнение суда сводилось к тому, что действия диетологов, уже взорвавших несколько кондитерских в городе, диктуются гуманной заботой о гражданах. Следует искать компромисс.
— Не люблю диетологов. В конце концов они придут к власти, и мы все поломаемся от первого порыва ветра, — сказала Президент Председателю Верховного суда.
— Я сам их побаиваюсь, — ответил Председатель, озабоченно почесывая округлое брюшко. — Вот-вот до меня доберутся.
— Они и в могиле до нас доберутся, — печально отозвался Председатель суда. — Вы не поверите, но у нас появился проект диетологов о недопущении общественных похорон в открытых гробах людей, чей вес больше чем на пуд превышает норму.
— А что же делать? — ахнула Дарья.
— Только в цинковых гробах и только на загородных кладбищах.
— Это бесчеловечно. Пора всерьез заняться диетологами!
— Но это будет нелегко сделать. В конце концов мы демократическое общество и сами вызвали к жизни этого Франкенштейна!
— Кого?
— Некий Франкенштейн сотворил чудовище. В начале девятнадцатого века. Как бы продолжение самого себя.
— Хорошо, займитесь этим, — быстро сказала Даша и быстро отключила видеофон, потому что наглый Ким Ду, воспользовавшись тем, что Даша поглощена разговором с судьей, обнял ее и принялся нежно, до щекотки, целовать в шею.
— Ким Ду, я тебя убью, — сказала Даша. — Как ты смеешь это делать, когда в любую минуту кто-то может войти. Ты забываешь, что я — президент этой страны, государственный чиновник, можно сказать королева и повелительница. Я тебя посажу в тюрьму и велю отрубить твою наглую голову.
Ким даже не стал смеяться. Ему было некогда, он старался раздеть Дашу, к чему она была совершенно не готова.
— Ты сошел с ума! — воскликнула она, отчаянно борясь со сладким предвкушением любви, которое разлилось по всему телу. — Это платье мне специально привезли из Парижа. А ты его мнешь!
Ким Ду даже не отвечал. Он добрался своими тонкими хваткими пальцами до застежек.
— Ты не артист, ты мерзавец! — шептала Даша, уже почти не сопротивляясь. Она лишь успела нажать на кнопку возле канапе, и на автоматически замкнувшейся двери загорелся красный огонек и под ним — зеленая надпись: НЕ ВХОДИТЬ. ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ СОВЕЩАНИЕ В этот момент на поляну перед дворцом опустился корабль, на котором прилетели Нектарий и Спок.
— Президент занят, — мрачно сказал Паскуале. — Чрезвычайное совещание.
— Надолго? — спросил обросший красной бородой Нектарий.
— Ах, эти женщины, — сказала Валерия, которая как лучшая подруга была к Даше снисходительна. — Им нельзя доверять дела государственной важности, потому что в решительный момент их блудливая натура возьмет верх.
Все вокруг засмеялись, потому что любвеобильность Валерии стала притчей во языцех еще в институте.
Но Даша, как президент страны, никогда не забывала о своем долге. Даже трепеща маленькой птичкой в нежных объятиях музыканта, она не выключила аппаратов внешней связи, которые передавали в ее кабинет все, сказанное на поляне перед дворцом.
— Хватит, Кимуля, — сказала президент, чувствуя, что музыкант вот-вот овладеет ею.
— Что случилось? Вы холодны ко мне? — обиделся Ким Ду. — Может, мне уехать? Может, я вам надоел?
— Нет, все не так просто, — ответила Даша, — помоги мне застегнуть платье. Я жду вестей о мужчине, которого я любила, но отвергла, потому что он показался мне дурно воспитанным дикарем.
— А теперь вы передумали?
— Вот именно. Сейчас меня тянет именно к дурно воспитанному, но искреннему в своих чувствах и словах дикарю.
— Я вас не понимаю, — сказал Ким Ду. — Мне за вас обидно. У вас одна пуговичка отлетела.
— Можно ли сейчас думать о пуговичке?
Президент выключила запретную надпись у двери и вышла к друзьям.
Она поцеловалась с Нектарием.
— У тебя страшно щекотная борода.
— Мне надо перекинуться с тобой двумя словами.
— Можно здесь?
— Какие могут быть тайны от друзей! Наш председатель Собрания просил передать тебе письме. Он предлагает установить таможенный союз. Наша беда в том, что челноки из Тулы проникают на наши плантации не платя пошлин.
— Какой стыд! — воскликнула Даша. — Ты знал об этом, Паскуале?
— Нам не доложили, — вздохнул Паскуале.
— Ах, ты опять лжешь, старый негодник, — засмеялась Даша. — И что же предлагает ваш Председатель?
— Он бы хотел встретиться с тобой, Дашка, и лично все обсудить.
— Исключено, — возразил Спок. Его тут же поддержал Борька Брайнис. — Этот Председатель надеется получить твою руку и сердце. Он женится на тебе и превратит славное Московское княжество в сырьевой придаток своей Марсианской империи. Народ будет недоволен.
— Мы будем недовольны! — захохотали остальные гости.
— Ты лучше скажи мне, — Даша возвратила Нектарию письмо, — где Вадик, что с ним? Здоров ли?
— Он только что покорил гору Эребус на Марсе, — сказал Нектарий. — Пешком, без кислородного прибора на высоту больше десяти километров.
— Больше двадцати, — поправил его Спок.
— Да кто у нас на Марсе считал! Главное, что без прибора. Но его спасли.
— Плохо? Очень плохо? — испугалась за бывшего возлюбленного Даша.
Тут раздался звон тысячи колокольчиков.
— Просим всех к столу! — провозгласил шеф-повар. — Всех гостей к столу.
— Погоди! — отмахнулась Даша. — Где Вадим? Как себя чувствует?
— Он страшно огрубел в высоте без кислорода под палящим марсианским солнцем, — вздохнул Нектарий. — Он на человека не похож.
— Но продолжает любить тебя, — сказал Спок.
— Паскуале, — строго приказала Даша своему премьеру, — немедленно дай правительственную на Марс. «Доставить за счет нашего государства альпиниста Вадима Глузкина в городок Веревкин на минеральные воды для прохождения курса лечения».
Даша закручинилась.
Она понимала, что пропасть между ее изящной и изысканной натурой и грубостью Вадима еще более расширилась и углубилась.
А вокруг никто и не замечал ее печали.
— Соловьиные язычки, соловьиные язычки, — повторял Дима-Помидор, который так и не изменился за десять лет, — я себя чувствую императором Тиберием. Но боюсь, что меня растерзают экологи!
— Не волнуйся, Димка, — сказала Даша. — Экологи тебя не тронут. Неужели ты думаешь, что в нашем почти сбалансированном, почти счастливом мире кто-то поднимет руку на соловья! О нет!
— А жаль, — сказал Дима-Помидор, которого порой посещали странные прозрения. — Потому что они столь же нереальны, как и весь наш мир. Мы с тобой придуманы, мы придуманы кемто очень несчастливым, как сладкий сон. Страшно проснуться…
— Не знаю, а мне кажется, что я прожила в нашем выдуманном мире большую часть своих тридцати лет.
— Большую часть! — воскликнул Дима-Помидор. — Но не лучшую.
Даша не успела ответить Диме, так как к ней подошел один из гвардейцев.
— Госпожа, вас немедленно требуют в кабинет.
— Кто требует?
— Некто, кто знает ваш секретный код.
— Он мог бы вызвать меня Напрямую.
Гвардеец пожал могучими плечами ватерполиста (именно из ватерполистов набиралась гвардия Президента) и произнес: — Кто их всех знает…
Неприятное предчувствие кольнуло Дашу в самое сердце. Что случилось?
Стоя вокруг овального белого стола, друзья подняли бокалы с шампанским за здоровье Даши, Дарьи, Дарьюшки, их любимой подружки и добрейшего президента славной Московии.
Неужели пора? Неужели так быстро пронеслось время? О нет, как мне не хочется, именно сегодня! Где ты, профессор Тампедуа? Пожалей меня, дай насладиться весельем? Я не хо-чу!
Сколько-то минут у нее осталось.
Даша быстро прошла к себе в кабинет.
Там было полутемно.
— Кто вызывал меня? — спросила она.
— Это я, — прозвучал знакомый хриплый голос.
— Вадим? Как тебя пропустили гвардейцы?
— Я помню секретный пароль.
— Давно следовало бы переменить его.
— Ты не хотела, чтобы я приходил?
— Я всего-навсего слабая женщина, — сказала Даша.
— А я оказавшийся слабым мужчина. Я хочу тебя, я стражду тебя!
Дарья подошла поближе к отвергнутому возлюбленному.
Лицо Вадима было обезображено марсианским ожогом, глубокие шрамы пересекали щеки, делая его почти неузнаваемым.
Он протянул к ней в мольбе широкие, огрубевшие от канатов и ледоруба ладони.
Лишь глаза Вадима оставались прежними — голубыми, небесными, безоблачными.
— Неужели ничего в твоем сердце не шелохнулось?
— Я не могу сказать… — но сами ноги уже несли Дашу. Она приближалась, желая и не желая того, что должно произойти.
В мозгу зазвенел звонок.
Она не могла, не смела сопротивляться ему.
— Прости, Вадик, — сказала Даша изменившимся голосом. — Прости, я тебе все объясню…
Как Золушка, убегающая с бала, Даша метнулась к внутренней двери, ведущей из кабинета в транстемпоральный отсек.
— Что с тобой? — кричал ей вслед принц.
— Я не могу тебе сказать! — отозвалась на бегу Золушка. — Фея сердится на меня.
Транстемпоральный отсек был безлик, неуютен и официален, как приемная дантиста. Как ни украшай ее искусственными цветами, легче не станет.
Золушка кинулась к карете, пока она не стала тыквой.
Вот он, прикрепленный к стене над кушеткой, плоский серый металлический квадрат.
Надо только приложить к нему ладонь.
Золушка кинула взгляд на часы, тикающие над темпоральным квадратом.
Время! Часы бьют полночь!
И со вздохом Золушка приложила ладонь к квадрату.
Беззвучно в беззвучии отсека загорелись, перемигиваясь, миниатюрные огоньки.
И все пропало…
Занавеска была рваной. Когда у тебя хорошее настроение, это даже интересно — можно подсматривать за тем, что там делает тетя Шура.
Тетя Шура — неудавшаяся актриса, может, даже гений. Она играет всегда — и когда одна и когда в компании. Ее актерские способности выродились в умение разнообразно и щедро врать.
На публике она делает вид, что не врет — иначе как поверят!
Зато дома, одна, она выступает как Комиссаржевская.
Вот и сейчас она подошла к зеркалу, с недопитой бутылкой, но не пьет сразу — видно, только что поднялась, еще не подперло, она держит бутылку в руке и говорит ей:
— Бедный Йорик.
Это что-то знакомое. Дарья смотрела в кино, старый фильм, там Смоктуновский играл. Тоже держал черепушку. А потом его самого отравили.
— Хватит кривляться! — Дашу вдруг одолела злость. Ничего не поделаешь — с такой жизнью нервов не осталось.
Даша со злостью отдернула занавеску, та оторвалась от проволоки с таким треском, что кого хочешь испугаешь.
Тетя Шура тоже испугалась. Она ведь глупая.
Тетя Шура завопила и запустила бутылкой в Дашу.
Даша не ожидала, что свекровь сможет расстаться с такой драгоценностью. Видно, в роль вошла.
Поэтому Даша и не отклонилась толком. Бутылка долбанула ей по скуле — синяк будет! — бабахнулась о стенку, и во все стороны полетели осколки. Стеклом Даше поранило руку, которой она хотела закрыться. Кошмар какой-то! Лучше бы и не просыпаться.
— Я тебя убью, — сказала она тете Шуре. — Я тебя, гадюка, собственными руками придушу!
Ей казалось, что она говорит спокойно, но, наверное, завопила, потому что, с некоторой оттяжкой, в стену замолотил пенсионер Срунов, честное слово, такая фамилия. Он бегает по своей квартире и молотит в стенки — всем соседям надоел, скорей бы его в психушку забрали. Даша ему говорила — будет себя так вести, напустят на него братву, они его в психушку, а квартиру на продажу! Да разве он поймет?
Тетя Шура села на диван и принялась рыдать. Что ее жизнь проклятая, что ей плохо, никто ее не любит и не уважает, и пoследнюю водку Дашка вылила. Как будто эта водка с Дашиной кровью не смешалась. Конечно, тетю Шуру можно пожалеть. Сын сидит, муж под электричкой пострадал, в доме инвалидов мается, даже внуков Бог не послал. И сама артритом измучена. Все ясно, но зачем бутылками умышленно бросаться. Ведь ее счастье, что Даша ей попалась мирная, тихая, все говорят. Другая бы давно выгнала.
Тетя Шура рыдала, от страха или стыда, а может, жалела бутылку. Срунов все еще постукивал в стенку, ждал ответных действий.
Даша пошла в ванную, помылась, потом наложила пластырь на скулу. Надо бы еще и второй — на плечо, но пластыри кончились.
Посмотрела на себя в зеркало — краше в гроб кладут.
Долго причесывалась. И думала, возьмет ее на работу Ахмед или не возьмет. Ахмед человек немолодой, у него семья, может приставать не станет.
«Ну почему я такая невезучая!» — внутренне закричала Даша.
Ведь все было хорошо, жила в Ашхабаде, мать была, отец — бухгалтер. Девчонкой попалась на перестройку. Там, в Туркмении, осталась мать, отца уволили, он от инфаркта умер, а мать живет как-то с сестрой. Не пишет. На марках экономит. А Даша как окончила школу, познакомилась с лейтенантом Костей. Славный парень, танкист, загорелый до черноты, за ним многие увивались — часть стояла под Ашхабадом, как раз за школой. Вышла замуж, поехали потом с его частью на Север, в Кандалакшу. Кому нужны танки в Кандалакше? Кому-то нужны.
В дверь молотили.
Даша была в халате, кровь проступила на плече, вышла к двери.
Там стояла толстая, как квашня, мать Тамарки, той самой, с которой осенью Даша ездила в Турцию челноками, а их на обратном пути ограбили и изнасиловали в поезде. История противная, но еще и страшная, потому что за груз надо было расплачиваться — ездили на процентах от реализации.
Мария Павловна была заплаканная, вся тряслась. Даша сразу поняла — беда с Тамаркой.
— Что? Говори, что?
Даже не позвала зайти. Сама начала трястись.
— Машиной сбили, — плакала Мария Павловна. — В Туле, возле фабрики, вечером шла, ее и сбили.
— До смерти?
— В реанимации лежит, положение, говорят, средней тяжести. Позвоночник поломали.
Даша поняла, надо звать Марию Павловну внутрь, слушать ее, сочувствовать, а тут еще тетя Шура вмешается со своими глупостями.
Но Мария Павловна заходить не стала. Повернулась и пошла прочь.
На лестнице, пролетом ниже, села на ступеньки и стала плакать дальше.
Даша не побежала за ней. Она закрыла дверь, заперла ее на нижний замок. И снова пошла в ванную. Там села на стульчак, санузел совмещенный. На стульчаке хоть думалось — никто не пристает. В санузле было окно — редко так бывает в трущобах, а тут было. Окно открыто, внизу под окном обычный скандал, опять Олеся грозится повеситься от любви к Леше Хруничеву. Она приехала на джипе своего нового парня, крутого, он ничего не понимает — зачем ей Леша? Но может и убить. Надо бы сказать Тане, его сестре, чтобы не выпускали Лешку из дома… но тут мысли опять закрутились невнятно и бездарно.
Детей у них с Костей не было, что-то у него не так. И наверное, это здорово — сейчас бы она возилась с малышом, никакой любви не хватит. Детей заводить — дорогое удовольствие, не по карману жене лейтенанта-наркомана. Костя недолго кололся, она даже не догадалась. Он стал воровать — на складе, в части, его поймали, он убежал, с автоматом, в состоянии наркотического опьянения, его догнали, он отстреливался, а потом с обрыва — вниз. Она осталась без копейки, хорошо еще у нее долгов не потребовали, но велели убираться из части. Отец-мать не помощники, запасов никаких, даже из Кандалакши не уедешь…
Снова стук в дверь.
Не дадут подумать раненому человеку.
Даша вышла к двери. Жалко глазка нет, давно бы пора поставить, особенно когда такое с Тамаркой случилось… Тамарка в Тулу уехала, думала, что ее не найдут.
— Кто там? — спросила она.
— От Гарика, — ответил голос.
От Гарика так от Гарика. Гарик — это второй муж. Ну почему у нее не жизнь, а сплошное несчастье? Она поступила в Питере в книготорговый техникум. Не важно сейчас, на какие деньги туда выбралась и на чьи деньги жила первое время. У каждой красивой женщины может быть слабость и надежда. А она в двадцать была красивой женщиной. Сейчас, в тридцать, кому она нужна?
Может, Ахмеду в ларьке? В Питере, когда с тем человеком рассталась, она встретила Гарика. Он из книжников, то работал, то перепродавал, то в магазине сшивался и шутил. У него комната в двухкомнатной квартире, заставленная, заложенная, заваленная книгами, мать в городе Веревкине Тульской области и отец алкоголик. Ну она и переехала к нему в комнату, как новая книжка.
Гарику не очень была нужна жена — он привык не питаться, а перехватывать, не одеваться, а так, пользоваться обносками, не любить, а спать рядом. Она бы ушла от него, но если работаешь в книжном магазине, не столько платят, чтобы жить самостоятельно. В чужом городе. Так и существовали: Гарик ее использовал, ему были нужны книги для перепродажи, а теперь это стало как будто общим делом — ведь за комнату платить надо, за аборт платить надо, за пальто платить надо. Он увязывался, если ехали смотреть библиотеку, и Даша стала как бы наводчицей — лучшие книги должны были дешево достаться ему, Даше было стыдно, она врать так и не научилась. И наверное бы, они разошлись, и к лучшему, на нее один профессор смотрел, специалист по сектантам, толстый веселый дядечка, вдовец с квартирой, но Гарик, ничего ей не сказав, ввязался в кражу из Публички. Они брали книги аукционные, сотрудник библиотеки помогал, а Гарик консультировал при продаже. Конечно, он не только консультировал, а несколько томов домой приволок, спрятал в грудах книг.
Даша и не подозревала, но ее все равно таскали на допросы, хамили и угрожали, будто это все она придумала. Из магазина ее сразу поперли, наступила безнадега, не на панель же идти, да еще вдовец здороваться перестал, видно, его информировали должным образом. Вот и пришлось временно укрыться в Веревкине.
Уже скоро год, как она здесь укрывается, перебивается случайными заработками. Самое время запить и пойти по рукам, но держится.
От Гарика давно нет вестей, ему еще три с лишним года трубить, амнистия на него не распространяется.
За дверью стоял корявый мужчинка, прищурился, голова набок.
— Ты — Дарья?
— Дарья. — Сама насторожилась, но не испугалась.
— Тогда я к тебе. Пропусти, мне некогда.
Человек втиснулся в крохотную прихожую, прикрыл входную дверь.
— Скажи, где вы жили, когда с Гариком поженились. Адрес скажи.
— А вам зачем?
— Проверка слуха.
— На Большой Подьяческой, дом двенадцать.
— Нормально, — сказал мужичок.
От него пахло махоркой и какой-то кислятиной. На нем был ватник, хотя погода стояла теплая, летняя.
— Вот, — сказал он, — возьми и спрячь. Гарик мне сказал, что ты не заложишь. Спрячь как следует. И если будут пытать, не сознавайся. И меня ты не видела. Ясно?
Он не сказал, как там Гарик, не представился, тут же выполз на лестницу и застучал вниз стоптанными каблуками.
Пакет был небольшим, как две книжки, но тугим, замотан в тряпку и для страховки многократно заклеен скотчем. Не порвав ленту, внутрь не заглянешь.
Даша бы выругалась, да язык не поворачивался.
Еще не хватало держать дома такую опасную вещь! А в том, что пакет опасный, она не сомневалась.
Хорошо бы еще не бомба. Впрочем, кому надо ее взрывать?
Она пошла с пакетом в комнату. Куда спрячешь? Вся квартира — комната, кухня, совмещенный санузел и коридорчик. Посреди комнаты на стуле сидит тетя Шура, дремлет, слюни по подбородку.
Ей нельзя пакет показывать, сразу полезет открывать, искать выпивку или деньги.
В какой-то книжке Даша читала, что женщины прячут драгоценности в белье, а мужчины в книги. Книг дома немного, только собрание сочинений братьев Стругацких, которое Даше в магазине как премию дали. Даже у тети Шуры на эти книжки с дарственной надписью рука не поднялась. А в белье нельзя, может, они тоже ту книжку читали. Значит, надо положить так, чтобы видели, но не догадались.
Даша сунула пакет наверх, на полку над вешалкой, где лежала зимняя шапка, ломаный зонтик и щетка для сапог.
Пора идти, дядя Ахмед будет сердиться, он еще вчера велел не опаздывать. А она забыла чаю разогреть! Раньше по утрам кофе пила с молоком, а теперь на кофе денег нет. После того как они с Тамаркой разорились. Зачем ее убили, если взять нечего?
Ну накажи, заставь работать на себя, издевайся, но убивать зачем? Может, рассердились, что Тамарка пыталась убежать? Значит, Дашу не тронут?
Даша вышла на улицу и захлопнула дверь. Спустилась на улицу, по дороге заглянула в почтовый ящик, он без замочка, все равно никто не пишет, и газет они не выписывают. На грязной стенке под ящиками была кровь. Свежая кровь. Даша провела пальцем и пальцу было липко. Мальчишки, что ли, подрались?
Один другого головкой об стенку?
На полу тоже была кровь.
За лестницей был темный угол, оттуда несло мочой и кошками. Даша никогда туда не заглядывала. А сейчас заглянула. Там лежал мертвый человек. И понятно, что мертвый, потому что лежал на спине, а глаза были полуоткрыты. Это был мужчина в ватнике, который приносил ей пакет.
Даша кинулась бежать.
Потеряла контроль над собой. Нельзя бежать, все вокруг чуют твой страх. Но что поделаешь — ты только что говорила с человеком, а он уже мертвый.
Добежав до автобусной остановки, где были люди, было светло и не так опасно, она поняла, что надо вернуться домой, взять этот пакет и выкинуть его подальше.
Но не сделала этого. Не потому, что страшно было возвращаться. Конечно, страшно, но не в этом дело. Она сообразила, что если пакет ищут, то к ней все равно придут, а пакета не будет — нечего отдать, нечем откупиться. Пускай лучше пакет останется, и когда они придут, она его отдаст и, может быть, останется живой. Ведь у мужика не было пакета, его и убрали.
Может, сначала замучили, а потом убрали.
Может, вызвать с автомата милицию? Но автомат сломан, Даша знала, что он сломан, уже пыталась звонить. А как ему не сломаться, если в него суют все, что ни попади.
Подошел автобус. Уже набитый. И когда он успевает наполниться, если там и домов нет? Первые настоящие дома в городке — наши четыре пятиэтажки, веревкинские небоскребы, местные Черемушки.
В автобусе было душно и все злые.
Но Даша на злость и толчки не отвечала, она была занята мыслями. Жизнь становилась все сложнее. А тут еще угроза, исходящая от пакета. И нет мужчины, который мог бы о ней позаботиться. Но, конечно, не обычный, беспомощный, а сильный, со связями, может, даже из милиции.
На оптовке, или на рынке — называйте как хотите, между кладбищем и новым Сбербанком — откуда только у них деньги берутся? У нас ведь отнимают! — несмотря на ветреную, чреватую дождем погоду, было много народа. Ахмед сидел у своей торговой точки, на ящике, покрытом газетой, и играл в нарды.
Нарды стояли на другом ящике, а незнакомый черномазый сидел на третьем. Вокруг стояли три или четыре бездельника из азербайджанцев. У них в ларьках сидели наши, веревкинские, а они поставляли товар, собирали деньги и контролировали. Но что на них обижаться? Обижайся не обижайся, а виноваты мы сами. Азеры друг дружку поддерживают, помогают, а мы норовим своего же утопить.
— Здравствуйте, Ахмед Рахимович, — сказала Даша.
Вдруг ей почудилось, что ее колготки измазаны кровью и она посмотрела вниз. Но ничего такого не увидела.
— Ну вот, — сказал Ахмед, обращаясь к зрителям. — Где дисциплина? Я ее с утра жду, в Тулу не поехал, а она дома спит, манную кашу кушает. Почему опоздала?
— Извините, — ответила Даша. — Больше не повторится.
Но Ахмеду хотелось поговорить.
Он был толстый, пожилой, но почти не седой, волосы черные, блестящие. Живот вываливался между ног, будто не принадлежал телу, а был кое-как привязан.
На красной футболке были нарисованы скрещенные американские флаги. Футболка была грязная, зачем чистую на рынок надевать?
— Я теперь сомневаюсь, — произнес Ахмед, — следует ли доверять большие денежные ценности такой неорганизованной девушке? Скажи, следует? Особенно если она с фингалом под глазом нахально на работу выходит. Пьянство подвело?
— Я не пью, — сказала Даша без улыбки.
Здесь не улыбались. Смех доставался только своим.
— Пойди помоги моему племяннику, — велел Ахмед. — Он у меня здесь стажировку проходит, в Америку поедет, в университет поступать будет. Хорошее место ему купили. Роберт, к тебе девушка Даша вдет. Будет твоим ассистентом. Я через полчаса подойду.
Даша поблагодарила Ахмеда и пошла к его магазину.
Магазин представлял собой железный верх грузовика, а может быть, это когда-то был типовой железный гараж.
Племянник Роберт оказался совсем молоденьким парнем, наверное, еще паспорт не получил. Лицо приятное, птичье.
— Ну, что будем делать? — спросила Даша, стараясь выглядеть опытной торговкой.
— Здравствуйте, — формально протянул ей руку Роберт. Она пожала длинные влажные пальцы. — Роберт Магометович.
— Что мне делать? — повторила Даша. А думала все время о теле мужика в подъезде. И о том, что ее ждет.
— Тогда сначала я рекомендую сахар по пакетам сыпать. Вон мешок, видишь? А вон там возьми пластиковые пакеты. В каждый пакет по кило, у нас сахар дешевый, люди покупают.
Роберту Магометовичу нравилось быть начальником.
Он сел на стул, глядя наружу и ожидая, когда придут за сахаром покупатели. Покупателей пока не было, потому что время наступало мертвое, полдень.
В железной коробке было тепло, душно и, наверное, просто страшно будет в жару.
Воздух попадал только через дверь в передней стенке. Там сидел Роберт Магометович и его узкая спина загораживала половину двери.
Работа двигалась медленно. С непривычки было нелегко отсыпать ковшиком сахарный песок в тонкий и непослушный пластиковый пакет, да сделать это так, чтобы получился точно килограмм.
Роберт Магометович подошел к ней, стоял как столб и, конечно, же стало совсем трудно, даже рука дрогнула и рассыпала сахар.
Она замерла, боясь крика и выговора, но Роберт отнесся к этому спокойно.
— Ты не спеши, — сказал он. — Привыкай. А у тебя муж есть?
— У меня муж бандит, — сказала Даша. — В лагере сидит.
Она знала, что муж-бандит, хоть и в лагере, бывает неплохой защитой от домогательств.
— Бандит — это нехорошо, — сказал Роберт. — Зачем он тебе денег не оставил? Плохой бандит, бедный бандит.
— Бедных бандитов не бывает, — возразила Даша.
— А где деньги? Любовнице отнес? Давай покажу, как надо песок сыпать.
Он нагнулся и взял у нее ковшик, а другой рукой сжал грудь.
Это было неожиданно, надо было быть к этому готовой. Но совсем мальчик — она и не подумала. И лицо приятное.
Она вырвалась, выпрямилась, вскочила.
— Ну как тебе не стыдно! — сказала она. — Вы же мальчик совсем. Я вам в матери гожусь.
— Не годишься, — засмеялся Роберт. — В России так рано не рожают. Мне уже семнадцать.
Он совсем не смутился.
Наоборот, когда она вскочила, то ее лицо оказалось на одном уровне с его лицом. Он сразу потянул ее к себе и поцеловал в губы.
Звякнул ковшик — Роберт уронил его.
Пальцы Роберта побежали, хватаясь и приминая кожу, вниз по спине, к ягодицам.
Даша возмутилась — уже и мальчишки начали приставать.
Она толкнула Роберта.
Роберт ударился спиной о весы, весы свалились со стола, за ними посыпались пакеты с сахарным песком. Роберт взвыл, и тут в дверях показался силуэт дяди Ахмеда.
— Ах ты, пилядь! — Дядя Ахмед очень рассердился. — Ах ты, хулиганка базарная! Я тебя культурного мальчика бить нанимал? Я тебя сахар развешивать нанимал!
Он схватил ее за волосы и так сильно потянул к себе, будто старался спасти мальчика от ее ядовитых когтей.
— Ой, вы что! — Было больно. Даша старалась оторвать его пальцы.
А тут еще, возбужденный видом сражающейся девушки, из завалов сахарного песка выбрался племянник и включился в бой.
Почему-то он выкрикивал:
— Не посмеем дискриминацию! Не позволим, честные люди!
Он рванул за ворот блузки — пуговички полетели в разные стороны, затрещала ткань.
Вот дура, успела подумать Даша, ну кто надевает такую хорошую блузку на базар?
Ее пальцы враждебно переплелись с пальцами дяди Ахмеда и сражались с ними, так что она оказалась беззащитной перед нападением племянника. Тот пытался сорвать лифчик, но лифчик был итальянский, эластичный, видно, в Италии девицам тоже приходится защищать свою честь. Он оттягивался, но не рвался.
Словно тетива лука.
Даше бы закричать: все-таки она не в гареме, а в общественном месте.
Но кричать стыдно. Где-то она читала, что люди, когда тонут, почти никогда не зовут на помощь. Тонут молча. От стыда за свое неумение плавать.
Но на ее лице было что-то написано такое, что дядя Ахмед встревожился и счел за лучшее не рисковать.
Он изловчился, закинул руку за спину и рванул вниз гофрированную крышку своей торговой точки.
Сразу стало темно, Но Даша обрела голос. В темноте ничего не стыдно.
Она молотила в стенку и кричала: «На помощь! Спасите! Горим!» Еще Тамарка учила: нельзя кричать, что грабят или насилуют, на это в наши дни никто не Обратит внимания. А вот если кричишь — пожар, кто-нибудь встрепенется.
Она понимала, что если не придут на помощь — а кто придет? — то они здесь в железной коробке над ней поизмываются.
Поэтому Даша отбивалась как могла — царапалась, сучила ногами, даже кусалась и не обращала внимания на боль. Это была драка, и мужчины в ней всё больше распалялись.
И когда уже сил больше не было сражаться в этой духоте, в дверь магазина, в его железную крышку, постучали, причем уверенно и сильно.
Ну просто как наша красная кавалерия спасает партизана под самой виселицей!
— Я здесь!
— Открывай, а то взорвем к чертовой матери!
И вдруг сразу все кончилось. Весь кошмар.
Руки исчезли.
— Кто там? — спросил дядя Ахмед. С первого раза не получилось, пришлось сплюнуть слюну и повторить вопрос.
— Знаешь кто! — ответили из-за двери.
— Сейчас, сейчас. — Голос Ахмеда был суетливо высок.
Гофрированная дверь вырвалась из его рук и взлетела вверх.
Свет хлынул внутрь.
Даша на несколько секунд зажмурилась, так больно было глазам от солнца.
Она была сама участницей сцены, представшей глазам небольшой толпы зевак, собравшейся напротив магазина. Поэтому не могла оценить зрелища.
Но увидела племянника Роберта Магометовича с расстегнутыми штанами и расцарапанной птичьей рожей, увидела совершенно растерзанного дядю Ахмеда, сама же она была практически голой, даже стало холодно. Она стала натягивать на себя обрывки кофты — какое счастье, что лифчик был эластичным!
Она читала себя и остальных по лицам толпы — сначала взгляды пораженные, даже испуганные, и тут же начинается смех! Кривятся физиономии, щурятся глаза, руки шевелятся и дрожат — смех охватывает толпу, потому что всем понятно — насиловали девицу, но дверь не вовремя открыли.
Даша отступила внутрь, до отказа, под давлением взглядов и хохота, но бритый парень в тельняшке со странной кличкой Троцкий, из тех, кто держит на рынке порядок, приказал ей:
— Выходи, не бойся, пойдем в контору.
Потом он перевел свой холодный неумный взгляд на Ахмеда, посмотрел на юного Роберта Магометовича и добавил:
— Вы тоже, насильники.
— Как ты смеешь! — пробормотал дядя Ахмед.
— Только причешись сначала, — велел Троцкий.
Ахмед подчинился и достал из кармана брюк расческу. Он причесывался и бормотал:
— Ах, как нехорошо получилось! Ах, как нехорошо. Просто неприлично.
Подошел еще один охранник, пониже ростом, его имени Даша не знала.
Он присвистнул и спросил: — Помощь понадобится?
— Дурачье разгони, — сказал Троцкий.
Охранник стал гнать зевак, а Троцкий повел пленников в сторожку, благо она стояла за четыре павильона.
Никого в сторожке не было, только потом подошел охранник и сел в углу.
— Будем беседовать? — спросил Троцкий.
— Зачем беседовать? — удивился Ахмед, который уже пришел в себя. — Имело место провокация. Эта женщина украла у нас сахар, мешок сахара хотела утащить, мой племянник ее поймал, она дралась как кошка и еще одежду на себе рвала, чтобы нас обвинить. Ты же понимаешь, на нас каждый может напасть.
И он указал толстым пальцем на Дашу.
Голос у него был печальный и покорный. Совершенно ясно было, что Даша не только сахар украла, но и еще пыталась изнасиловать племянника Роберта Магометовича.
Троцкий ухмыльнулся.
— Разбираться не буду, инцидент налицо. Будешь платить штраф.
— Какой штраф? — возмутился дядя Ахмед. — Воровке штраф не буду платить! По ней тюрьма плачет, алкоголичка проклятая.
— А теперь послушай, Ахмед, — сказал Троцкий. — Я в этом городе родился и на ноги встал. Я Дашку Кузьмину не первый день знаю. И кого она насилует, а кого не насилует, мне лучше понимать. Не хочешь платить штраф, придется мне передать дело об изнасиловании в милицию. Позвонить сейчас?
— Не было никакого дела! Вы все хороши, всегда на нас кидаетесь, как хищные гиены.
— Я больше люблю на таджиков кидаться. — заметил Троцкий. — Они понятливее, сразу спрашивают, а сколько будет штраф?
Ахмед замолчал. Этого вопроса ему задавать не хотелось.
— Расовая дискриминация, — сказал Роберт Магометович.
— А мы что, разные расы, да? Я что, черный, а ты белый? — Голос Троцкого звучал грознее. — Или, может, ты хочешь сказать, что я еврейской расы?
— Мальчик ничего не хотел сказать, Лев Борисович, — поспешил вмешаться Ахмед, который понял, что дело может стать серьезным.
Ага, вот почему он Троцкий, поняла Даша. Конечно, его Левкой зовут. Левка Семенов.
— Даша, какую компенсацию мы тебе потребуем? — спросил Троцкий.
— Не надо, я домой пойду, — сказала Даша.
— Двести баксов, — сказал Троцкий. — И наличными.
— Двести чего? — Ахмед пошатнулся от удара.
— Двести баксов, или твой племянник идет по этапу, а ты первым самолетом в Баку, без копейки в кармане.
— Но что я сделал? — закричал Роберт Магометович. — Вы на мое лицо посмотрите, это же катастрофа-матастрофа!
— Это оправданная защита от насильника, — сказал Троцкий. — Если бы она молчала, вы бы об нее ноги вытерли.
— Сто рублей, — сказал Ахмед. — Больше она не стоит.
Троцкий взял со стола трубку мобильного телефона.
— Двести рублей! — взмолился Ахмед. — У меня никаких доходов нет.
Но тут вмешался в разговор новый его участник.
В дверях сторожки стоял худой, согбенный и немощный на вид Владилен Максудович, старшина рыночных торговцев.
— Возьми, — сказал он, протягивая Троцкому две зеленые бумажки. — Ты поступил справедливо, надеюсь, претензий нет?
Троцкий чуть оторопел. На лестнице рыночных отношений Владилен стоял выше Троцкого и не Троцкому решать, сколько платить штрафа. Но тут был случай очевидный, а сам Владилен к разборке опоздал…
— Постыдитесь, — сказал он Ахмеду.
Владилен всегда был вежливым.
— И без того люди плохо относятся к лицам кавказской национальности. Вы играете на руку худшим элементам в русском народе. Мне придется лишить вас моего доверия… -
— Она у меня не работает, — сказал Ахмед. — Я такую тварь близко к сахару не подпущу!
— Ты глупый человек, Ахмед, — сказал Владилен, жестом остановив Троцкого, который готов уже был накинуться на Ахмеда. — Уходи отсюда, пока цел. Двести баксов с процентами принесешь мне после обеда. Я твои долги платить не намерен.
И Ахмед ушел. Роберт за ним.
Тогда Владилен сказал Троцкому: — Лева, дай сюда деньги. Это не твой штраф.
— Конечно, конечно.
Троцкий выхватил из кармашка деньги и протянул Владилену.
— Умный мальчик, — Владилен изобразил удовлетворение, — только спешишь.
Одну стодолларовую бумажку Владилен положил себе в бумажник, а вторую протянул Даше.
— Это тебе, девушка, чтобы ты купила себе новую блузку, а к тому же, чтобы забыла обо всем, что сегодня было, Якши?
— Якши, — улыбнулась Даша.
Все-таки бывают справедливые люди.
Владилен вышел.
— Я пошла? — спросила Даша.
— Я бы тебе посоветовал, как старый друг, — произнес Троцкий, — в ближайшие месяцы на рынке не появляться. Я, конечно, этого Ахмеда отсюда выживу, но его родственники останутся. А они ведь люди плохие, не то что мы, русские. Мы ведь всегда друг за дружку держимся?
— Всегда. — Даша почуяла неладное. Вся сжалась внутри.
— Давай сюда деньги. — Троцкий улыбнулся. — Давай, давай, не думаешь же за удовольствие трахнуться с двумя мальчиками ты целых сто баксов получить? Ну, что я тебе сказал!
Даша не стала спорить. Это было жутким разочарованием.
Просто ужас. Одеться вообще не во что.
Из заднего кармана джинсов она достала сотню.
Троцкий взял ее и дал ей взамен сто рублей.
— А вот это компенсация.
— Ну и гад ты, Лева, — сказала Даша и пошла к двери.
— Ты мне еще должна за то, что я спас тебя, — сказал Лева, — так что я не обижаюсь, учти.
Владилен стоял снаружи, то ли подслушивал, то ли думал о своем. Как подъемный кран со стрелой, вытянутой под углом наверх.
— Покажи деньги, — велел он.
Даша покорно разжала кулак. В кулаке была сторублевка.
— Ясно, — сказал Владилен. — Жди здесь.
Он поднялся по железным ступенькам в сторожку и тихо говорил с Троцким. Потом Троцкий взвыл, стал просить:
— Отпустите, дяденька, я больше не буду!
Словно стал маленьким мальчиком, которого надо пожалеть.
Даша хотела уйти, но боялась. Владилен может рассердиться.
Потом Владилен вышел, вытирая руки платком.
— А ты иди, — сказал он и протянул ей несчастные сто долларов, уже помятую бумажку.
Даша оттолкнула руку Владилена. Но тот улыбнулся как дедушка и сказал:
— Ты его не бойся, я его предупредил. Ты лучше домой иди, помойся, заштопай. Нехорошо так по улице ходить, люди плохо про тебя будут думать, люди злые.
Он печально вздохнул.
Троцкий из сторожки не появлялся. Второй охранник тоже куда-то пропал.
Даша пошла домой, Она пошла задами, она знала как пройти, чтобы встретить поменьше людей.
Она очень устала, что даже доллары спрятать сил не было.
Она брела по пыльному проулку и думала: вот бы снова увидеть другой мир, где никто на тебя и руку не поднимет. Вот бы вернуться Золушке на бал…
Она вышла на свою улицу, два шага до дома осталось.
Прошла автобусную остановку. Люди на остановке смотрели на нее с ужасом. Ну и хороша я! Да и чувствуется. Кровь подсохла, стягивала кожу лица, саднило.
Она вошла в подъезд и как ударило — ведь там, под лестницей, тот мужик лежит.
Кровь на полу под почтовыми ящиками так и не вытерта.
Не хотела заглядывать, но заглянула.
Но никого уже нет, увезли. Ведь часа полтора прошло.
А может, сам ушел?
Вряд ли.
Даша поднималась к себе осторожно, на цыпочках.
Дверь второго этажа отворилась, выглянула Полвина, вообще-то Полина, но ее все Полвиной звали, полбутылки.
— Слышь-ка, — спросила она, — тут под лестницей одного бомжа нашли зарезанного. Не твой знакомый? А то участковый спрашивал.
— У тети Шуры спросила? — вопросом ответила она.
— А тетя Шура давно смоталась. Она еще ходила, стреляла десятку. А ты утром его не видала?
— Никого я не видала.
Даша смелее прошла последний пролет, потому что Полвина стояла на площадке и смотрела вверх.
Дверь в квартиру была не заперта. Это с тетей Шурой случалось — не хотелось ей запирать квартиру. Все равно нечего тащить. А ведь не права — бомжу всегда найдется, что тащить.
И не только тащить. Ломать тоже.
Это она поняла, когда вошла в квартирку.
Все в ней было поломано, все в ней было растерзано, разорено.
Чего искали?
Даша кинулась к полке в прихожей. Полка висела на одном гвозде, под ней скомканная оберточная бумага — все, что осталось от пакета.
Вот незадача! Теперь надо уходить из дома.
Она стояла в коридоре, заглядывала в комнату. Плохи ее дела.
Но все же она задержалась.
Она прошла сначала в туалет и посмотрела на себя в зеркало.
Зрелище было ужасное. Краше в гроб кладут. Как паровым катком по морде проехали.
Один глаз подбит, вокруг синева, щека разодрана в кровь, подбородок расквашен, ссадина на лбу, под волосами. Никакая пудра не возьмет.
Даша в отчаянии смотрела на себя, в то же время размышляла, что надеть вместо разорванной блузки и джинсов — лучше выкинуть сразу.
Она сняла с себя остатки кофты, стащила джинсы.
В трусах и лифчике принялась умываться, просто умываться, без пудры.
И вода лилась так шумно, что Даша не услышала, как в туалет кто-то вошел и ей так долбанули по затылку, что она ударилась лбом о кран — впрочем, это уже не играло роли. Только больно.
Она постаралась обернуться, но ее крепко держали за шею.
— Слушай внимательно. — Голос был знакомый, голос Брюхатого. — Слушай сюда. Если ты до завтра нам не вернешь триста баксов, то одно ухо мы тебе отрежем. Ты слышала, что с твоей Тамаркой произошло?
— Так это ты?
— Должен быть порядок. Ссуду брали, верни с процентами.
— Брюхатик, ты же знаешь, что нас ограбили! — взвыла Даша. — Ну пожалей ты нас, ведь отработаем! Мы и свои деньги вложили — все потеряли.
— Производственный риск, — ответил Брюхатый.
— А зачем ты квартиру разорил?
— Должен быть урок.
Он рванул за резинки трусики Даши, хотел снять и попользоваться ею прямо тут у умывальника, но Даша извернулась и оказалась с ним лицом к роже.
И это ей помогло — потому что Брюхатый как увидел, во что превратилось ее лицо, даже ахнул.
— Как это тебя угораздило!
— А ты хотел со мной любовью заняться, — укорила его Даша.
— Я так, шутил.
— Брюхатик, отдай пакет.
— Чего?
— Брюхатик, это не мой пакет, за ним придут, а меня убьют.
— Тебя давно убить надо, потому что ты — ведьма.
— Брюхатик, ну что ты несешь?
Она смотрела на него ласковыми глазами, как сестра на братца. Но Брюхатика не убедила.
— К тебе мужиков тянет, как в болото, — сообщил он. — Из-за тебя Сережка Глухов утопился.
— Ну что ты несешь, Брюхатик, он же в лодке с ребятами утонул. Отдай мне пакет, а?
— Не знаю никакого пакета.
— Но ты же искал у меня?
— Так я ж деньги искал. На что мне пакет.
Тут серые клеточки в голове Брюхатого заработали наконец, и он задал вопрос, который давно пора было задать: — А что в пакете?
— Я не знаю, Брюхатик. Кем мне быть, не знаю.
— Что-то ты крутишь… — Брюхатик с сочувствием сплюнул. — Не скоро ты в форму вернешься, Дашка. Не видать тебе принца.
И рассмеялся. Потому что сам был красив и совсем не толст, а Брюхатик он, потому что фамилия Брюхатов.
— Я бы тебе еще добавил, — сказал Брюхатик, — но жизнь тебя уже искалечила. Значит, чтобы завтра бабки были. Или тебе не жить.
Тут Даша вспомнила, что у нее есть сто долларов. Может, отдать?
И тут же поняла: нельзя этого делать. Где сто, там и триста, Брюхатик не отвяжется. Такие времена пошли, теперь жалости нет. Иначе тебя самого затопчут. А жалко.
Она пошла провожать Брюхатика до дверей, как будто гостя, а у дверей он остановился, улыбнулся, показал зубы из керамики, по пятьсот баксов каждый, развернулся и врезал Даше в другой глаз, она упала, больно было — страшно. Глаз вытечет? Еще головой ударилась о вешалку.
Брюхатик уже с лестницы сказал: — Это я тебе для памяти. Увидимся.
Сам захлопнул дверь и стало тихо.
Ну что так не везет женщине?
На голове наливалась шишка, глаз не видел — наверное, повредил что-то этот красавчик. Главное — без смысла.
Куда деваться?
И она поняла — хватит ей, лучше смерть, лучше что угодно!
И как аккорд сладкой музыки мелькнуло воспоминание о будущем или другом времени. Глупый, глупый Вадик, ты хоть помнишь меня? А ребята из Архитектурного? Сколько прошло с тех пор, как она вышла из транстемпоральной камеры? Часа три, не больше… а где сто долларов? Теперь придется их глазнику отдавать.
И когда она поднялась и отошла от двери, чтобы еще разок поглядеть в зеркало, дверь от могучего удара слетела с петель и упала в коридор.
Это была психическая атака.
Вошли двое, в чулках, натянутых на головы с прорезями для глаз, как из триллера.
— К стене! — приказал один из них.
Потом увидел рожу Даши и даже присвистнул.
— Кто же это нас обогнал, блин? — спросил он с юмором.
— Желающих больше чем достаточно, — ответила Даша.
— Мы ненадолго, — сказал один из «чулков». — Возьмем свое и по домам.
— Чего свое?
Чулок вроде и не услышал, они втолкнули Дашу в комнату.
— Мы жмурика догнали, — продолжал чулок, — а он пустой. Сбросил товар. Мы пока вычислили, три часа потеряли.
— Значит, неправильно вычислили.
— Он ушел от твоего мужа, из лагеря, — сказал другой чулок, незлобливо, спокойно, как объяснял урок непонятливой девочке. — У него твой адрес был, но имя не твое, Александра Федоровна.
— Это моя свекровь, — тупо сказала Даша.
— И мы знаем. Теперь мы знаем, кто кому свекровь.
— Не видела я никакого пакета, — устало сказала Даша. — Отвяжитесь. Ко мне сегодня все вяжутся.
— Группа риска, — сказал чулок. — Газеты читать надо. Таких, как ты, всегда бьют. При всех царях и режимах.
— И насилуют, — сказал второй, — только не таких грязных и вонючих.
— Я не грязная! Я не вонючая! — последние слова оскорбили Дашу так, что она перестала бояться.
— А теперь скажи мне, ангел, — сказал первый чулок, — откуда ты знаешь, что тебе оставили пакет?
— Вы сказали!
— А вот этого мы тебе не сказали. Мы народ осторожный, тертый, мы никогда лишних слов не говорим. Я сказал — товар.
— Мне показалось, что пакет.
— Вот и замечательно, — сказал второй чулок. — Пускай будет пакет. Так где же пакет?
— Не знаю!
— Может, и не было пакета?
— Не было, не было!
Тут чулок ей врезал.
Ну что ты будешь делать! Такого дня давно не было. Наверное, он последний в ее короткой и бестолковой жизни. А ведь хотелось как лучше, даже идеалы в жизни были, а в шестнадцать лет стихи писала. И мечтала — вот встретит хорошего человека, желательно старше ее, родит ребеночка…
Чулок ей врезал снова. Безжалостно, сильно и резко, казалось, что голова оторвется. Но голова у человека так просто не отрывается. Только глаз совсем перестал видеть.
— Вспомнила? — спросил чулок.
Она даже кричать не могла, сил не было кричать.
— А даже и будешь кричать, — угадал ее жалкую мысль чулок, — никто не придет. Ваш дом трусливый, половина переселенцы, никогда не высунут носа.
Они ее били ногами, она чувствовала, как трещат ребра, наверное, ломаются — дышать было больно.
Они устали, утомились, все-таки тоже люди.
Она валялась у них в ногах, а они сидели на кровати, рядом, закурили. Запахло дымом.
— Тебе дать покурить? — спросил один из них. А у Даши даже не было сил, чтобы согласиться, а впрочем, так мутило, что сигарета бы не помогла.
— Ты себя утомляешь и наше время тянешь, — сказал чулок. Она так и не научилась их различать. — Мы что, не люди, что ли?
— Зачем вы так меня мучаете? Я, честное слово, не знаю, где ваш пакет. И даже не знаю, что в нем… я его в коридоре положила на полку, на вешалку, а сейчас его нет.
— Посмотри, — сказал один из «чулков».
Второй поднялся и пошел в коридор. Скоро он вернулся, он нес в руке обертку от пакета. Разорванный мятый лист коричневой оберточной бумаги.
— Этот? — спросил он.
— Этот.
— А где товар? — спросил первый.
— Ну не знаю!
Он, не вставая с кровати, наклонился, прижег ей щеку сигаретой.
Она взвыла, а он сказал:
— Вот эта дырка никогда не заживет.
Даша отползла от него.
Она поняла: наступил момент, который уже не оставляет выбора. Они ее убьют. Они отмороженные. Они хотят ее убить. Им уже не так пакет нужен или товар, который был в пакете, им хочется ее убивать.
Она поползла от них, а они смотрели на нее сверху, как мальчишки на недобитую крысу.
Если отодвинуть тумбочку в маленькой комнате, если отодвинуть ее хоть на десять сантиметров, то можно будет просунуть туда в щель руку.
— Ты куда? — спросил чулок.
— Пить, — прошептала Даша.
Ей и в самом деле хотелось пить, страшно хотелось.
— Вот и ладушки, — сказал чулок. — Скажешь, куда товар положила, кому отдала, тогда мы тебе нарзану принесем.
— Холодного, — сказал второй. — Или даже квасу.
Они засмеялись.
И когда она поползла дальше, они не дали ей ползти и один из них со всего размаху наступил каблуком ей на пальцы.
Пальцы хрустнули — она слышала этот хруст, она всем умирающим от боли телом чувствовала этот хруст, она не переживет этот хруст…
И тут хлопнула дверь.
Как от ветра.
— Смотри! — приказал один чулок второму и встал с койки, чтобы удобнее встретить возможную опасность.
Сейчас бы рвануть в маленькую комнату, ведь можно и успеть!
Но тело отказалось подниматься — так ему было больно. Наступает момент в болезни или в боли, когда все тело сдается — ему становится все равно.
Тетя Шура бормотала в передней.
— Чего двери не закрываете, твари? Опять по Дашку пришли? Не даст она вам, не даст!
— А ну, катись отсюда, пока цела! — крикнул чулок. А Даша поняла, что пакет нашла ее свекровь и уже сбыла куда-то. Или упрятала. Смотря, что там. Но сказать об этом нельзя — они набросятся на тетю Шуру. Ей-то, несчастной, за что такая мучительная смерть?
— Это моя квартира! — закричала свекровь. — Я сейчас всех позову! Я сейчас милицию вызову!
Послышались удары — один из них бил тетю Шуру, а Даша поползла в том направлении, стараясь кричать, а на самом деле еле слышно бормоча:
— Не надо! Она же пьяненькая, она не понимает!
— Выкидывай ее на лестницу! — приказал один чулок другому. — Она в отрубе.
«Сейчас или никогда!» — преодолевая боль, а может быть, лишь отталкивая ее, Даша поползла в маленькую комнату.
Надо было миновать метр коридора…
Кровь лилась из руки и почему-то стекала по боку, по платью, может, голова разбита? Один глаз не видел.
По второму лилось нечто липкое, как цветочный мед. Тоже кровь?
И тут чулок ее заметил.
— Ты куда?
Он кинул в нее что-то тяжелое, она стала терять сознание от удара в затылок, но удар ей помог — он толкнул ее вперед, и Даша упала, ударившись о тумбочку так удачно, что тумбочка сдвинулась.
И за ней блеснул темпоральный квадрат.
Но ей не достать до него. Никогда не достать — потому что чулок стал стрелять. Он стрелял ей в ноги, она содрогалась, но не от боли — боль уже давно завладела всем телом, — а от приближения смерти.
И уже совсем умирая, Даша все же умудрилась — вне сознания — дотронуться ладонью до металлического квадрата.
И тут же она исчезла.
Не только в квартире, но и во всей Вселенной ее уже не было, потому что она была в движении, в пути, когда исчезает масса…
Даша пришла в себя в неуютном и суровом транстемпоральном отсеке.
Она старалась не двигаться, понимая, что тогда возвратится боль. И она этой боли не выдержит. Поэтому, открыв на мгновение глаза, она закрыла их снова.
Ничего не происходило.
Потом пришел голос.
— На этот раз пришлось нелегко?
Мудрая и оттого скучная тетя Тампедуа сидела на неудобном шатучем стуле у стены. В старомодных очках, с прической «пармезан», которую уж двадцать лет никто не носит, она была похожа на грузного филина.
— Ты же видишь! — простонала Даша. — Я могла там умереть. Я чуть не умерла.
— Не умерла, тогда вставай. Нечего разлеживаться, тебя друзья поджидают.
— Они же рехнутся, если увидят, на кого я похожа!
— Возьми себя в руки.
Даша отказывалась подняться. Ковер был жестким, но надежным и безопасным.
— Они сюда не проникнут? — спросила Даша.
— Не старайся показаться глупее, чем ты есть на самом деле. Мы не на предвыборном митинге.
— Позовите доктора.
— Нет, мой президент. Лучше открой глаза.
Даша открыла глаза.
Тетя Тампедуа держала перед ее лицом небольшое зеркало на длинной прямой ручке.
…Никакой крови, никакого выбитого глаза, никаких синяков и ссадин.
Обыкновенное, милое, приятное, неправильное лицо президента.
Даша знала, что это именно так. Она не в первый раз уходила в виртуальное прошлое.
Но на этот раз все было настолько тяжело, что Золушка еле смогла вернуться во дворец.
Даша поднялась. Все в ней ломило, страдало, ныло.
— Но я и шага ступить не могу.
— Это лишь означает, — цинично сказала тетя Тампедуа, — что все болезни от нервов, и только сифилис от удовольствия.
В отсек заглянул Паскуале.
Он знал о «заплывах» президента лишь в общих чертах. Обо всем знали лишь Даша и тетя Тампедуа.
— Заждались, — сообщил он. — Тебя не было больше двух часов.
— Неужели я там пробыла только два часа?
— Около двух часов, — сказала тетя Тампедуа.
— Ты не представляешь, сколько всего произошло!
— Поэтому и существует эта программа, — сказала тетя Тампедуа. — И будет существовать далее.
— Но там я уже, наверное, умерла.
— Думаю, что сегодняшний визит — исключение. Но закономерное.
— Хоть бы кто-нибудь из вас побывал там со мной! Вы бы так не рассуждали.
— Визиты туда — слишком дорогое удовольствие, — сказал Паскуале. — Некоторые даже ворчат, что президент живет не по средствам.
— Пускай они займут мое место, — обиделась Даша.
Никто ей не ответил.
Но и без этого президент знала, что ответит ей профессор Тампедуа. Или те, кто создавал эту программу: «Ты не можешь позволить себе, голубушка, всегда существовать только в мирной, благополучной реальности. От такой жизни даже кошки тупеют.
Ради тебя и тебе подобных был воссоздан канал в прошлое.
Конечно, это лишь альтернативное прошлое. Такого прошлого не было и быть не могло. Не было и города Веревкина, и рынка в нем.
Раз в месяц на несколько часов тебе положено добровольно проваливаться в страшный кошмар, который нормальному уму придумать невозможно. Там, в черной сказке, ты сталкиваешься с людскими страданиями, получая свою законную долю. Ты должна впитать в себя эту боль, чтобы возвратиться очистившейся от мелочей жизни и достойной высокой участи. Иди к своим подданным, смейся и трудись с ними. Им не грозит город Веревкин.
И никогда не забывай, что в глубинах твоего сознания, а значит, и в альтернативной действительности, люди бьют, мучают, убивают своих близких».
Даша вздохнула и подошла к зеркалу.
Косметикой она не пользовалась, потому что у нее была репутация женщины, которая никогда не пользуется косметикой и красота которой в подпорках не нуждается…
Глядеть на профессоршу Тампедуа не хотелось. Словно та знала какой-то гадкий секрет, чего простить невозможно.
Королям и президентам лишь кажется, что они все могут. На самом деле они — игрушки в лапах специалистов и советников.
Даша миновала зал и оказалась у бассейна.
В воде плескались друзья и однокашники, которые при виде ее оживились и стали звать к себе.
— Окунись хоть на минутку, Дашка, ты не представляешь, какая чудесная вода!
— Дашка, не зазнавайся и не изображай из себя шишку на ровном месте!
— Где Вадик? — спросила она Нектария.
— Улетел, сказал, что не может ждать.
— Не хочет ждать, — жестко поправила друга Даша.
Как ей его сейчас не хватало!
Беда государственного деятеля в одиночестве. Никому нельзя доверять, ни на кого нельзя опереться.
Ватерполист подавал знаки от входа в служебные помещения дворца.
— Подождите пять минут, ребята, — сказала она. — Я вернусь.
Она прошла к кабинету.
— На связи Большое Кольцо, — сказал ватерполист. — Неведомая угроза поднимается из глубин космоса. Все разумные существа Галактики должны объединиться.
Мвен Мае, синий гигант с Серебряной планеты, смотрел на Дашу с гигантского экрана. Затем он отложил кисти и палитру, кинул прощальный взгляд на полотно, над которым трудился уже три года, поцеловал подбежавших к нему внучат и снял со стены супербластер.
Он принялся стряхивать с него пыль.
— Мы сами виноваты, — сказал Глава Совета, — мы забыли, как надо защищать наши идеалы. Я даже не знаю, кого назначить командующим космическим флотом. Мы должны избрать одного из нас, способного сражаться и, если надо, убивать и умереть за свободу Галактики.
На стенах кабинета загорелись экраны. На каждом — лицо президента. Лица были разных цветов и форм, но всех Даша знала, бывала у них с государственными визитами, принимала у себя…
Президенты молчали.
Тогда Даша произнесла, чувствуя, как по спине пробежала струйка нервного пота: — Я согласна возглавить боевой флот.
— Ты? — В глазах Мвен Маса сверкнуло удивление.
— Я готова, — сказала Даша.
Мвен Мае обратил свой взор поочередно ко всем экранам.
И президенты различных планет склоняли головы перед решением Даши. Она взяла на себя Ответственность.
— Решением Большого Кольца, — произнес наконец Мвен Мае, — президент Московской Федерации возглавит боевой флот.
Формальности были завершены.
Даша выключила экраны.
Затем сказала подошедшему Паскуале: — Ты слышал?
— Я боюсь за тебя, девочка, — ответил старый министр.
— А я горжусь тобой, — сказала от двери тетя Тампедуа. — Мы не зря с тобой поработали.
— Найди и привези сюда Вадима- приказала Даша ватерполисту. — Скажешь ему, что он назначен командиром земной эскадры. Совещание с высшим военным командованием соберем в семь тридцать.
С этими словами Даша рышла к бассейну.
— Ребята, вылезайте, — попросила она. — Чай попьете дома. У меня дела.
— Все-таки зазналась, — вздохнул Дима-Помидор.
Даша улыбнулась архитекторам неотразимой предвыборной улыбкой и направилась к лифту. Там, на глубине шестисот метров, находился законсервированный еще сто лет назад стратегический центр управления.
Двери лифта открылись с трудом.
В лифте пахло мышами.
— Ну, Троцкий, держись! — сказала Даша.
Никто из сопровождающих лиц не понял командующего космическим флотом.
1999.
