Николаев Андрей

ИНТОКСИКАЦИЯ

Все! Осталась последняя надежда. Если опять облом — намылю веревку и… Взломают дверь и ужаснутся. Молодой, симпатичный, жить да жить, а он в петле. Голова набок, лицо синее, язык наружу… нет, так не пойдет. Некрасиво. Пожалуй, открою газ и голову в духовку! И найдут с малиновой мордой, обделавшегося, как младенец у нерадивой мамаши… Нет, тоже нехорошо. Может, с балкона порхнуть? Ласточкой! Мозги на асфальте, мужественное волевое лицо всмятку…

Черт, о чем я думаю?

— Алло, Елену будьте любезны.

— Здравствуй, Сережа.

— О, не узнал, богатой будешь.

Вправду не узнал, голос у нее какой-то напряженный, изломанный.

— Как дела, Лен?

— Так себе. Ты что-то хотел, а то я звонка жду.

Молодец, Ленка! Как всегда берет быка за рога.

— Лен, такое дело. Одолжи сотню на неделю, а?

— Ладно.

Я ушам не поверил. Вот оно — спасение.

— Серьезно, Лен, через неделю отдам.

— Сказала же, ладно. Когда зайдешь?

— Через полчаса.

— Давай, жду.

Иду в ванную. Бриться, конечно, не буду. Такой колотун, что зарезаться можно. Чищу зубы. От усилий покрываюсь испариной. Господи, плохо-то как. Напоследок — взгляд в зеркало. Лучше бы не смотрел.

Ползу к троллейбусной остановке. Май, утро, свежий ветерок. Подкатила «трешка», забиваюсь в угол на задней площадке, стараясь не глядеть в салон. Хорошо, что народу много — контролер не протиснется. Рядом девица вся из себя в черных очках с мобильником на шее. Покрутила носом, покосилась и, брезгливо фыркнув, демонстративно отвернулась. Попей две недели, дочка, я посмотрю, чем ты будешь благоухать. Троллейбус проезжает эстакаду над Савеловским вокзалом, тормозит возле остановки. Следующая — моя. Проезжаем магазин «Сухари». Всегда умилялся: магазин «Сухари», а через четыре дома Бутырская тюрьма.

Ленка живет в старом доме, вход со двора. Ох, дойти бы. Ковыляю по зебре через улицу. Во дворе липы, тополя, густая тень. Прохладный подъезд со старым решетчатым лифтом. Возношусь на седьмой этаж, давлю звонок. Быстрые шаги, дверь распахивается. Ленка в джинсах и бежевой толстовке. Лицо напряженное, глаза будто чего-то ждут и боятся в то же время.

— А, это ты. Заходи.

Проходим на кухню. Для своих тридцати семи она еще очень даже ничего. Только потянуло ее как-то. Синяки под глазами, углы рта опустились. Неужели тоже выпивает?

— Хватит сотни?

Машу руками, как мельница.

— Хватит. Мне бы только до вторника перекантоваться.

Она смотрит на меня внимательно и достает из кошелька триста рублей. Я молчу, боюсь спугнуть. Она протягивает деньги.

— Не торопись. Будут — отдашь.

Прижимаю руку к сердцу.

— Лен, через неделю, как штык…

— Ладно, ладно. Выпьешь со мной?

Таращу глаза. Так и есть — выпивает. Эх, жизнь поганая.

— Выпью. Случилось что?

Она ставит на стол рюмки, пакет сока, достает початую «Гжелку», разливает. Пальцы у нее дрожат.

— Как твое кино?

Пожимаю плечами.

— Так себе. Эпизоды, массовка. Больше на дорогу в «Мосфильм» уходит, чем зарабатываю. Что случилось?

Ленка залпом, не дожидаясь меня, опрокидывает рюмку, запивает соком. Осторожно поднимаю свою. Рука трясется, водка течет на пальцы. Выливаю ее в рот, придавливаю сверху соком. Приживется, нет? Вроде, прошла. Смотрю на Лену и вдруг вижу, как кривится ее лицо, дрожит подбородок. Она трет шею пальцами, будто разминая застрявший комок.

— Что, плохо пошла?

Из глаз ее внезапно брызгают слезы, она некрасиво открывает рот и силится что-то сказать. Получается не сразу.

— Санька пропал…

Тупо смотрю на нее. Все-таки я какой-то тормознутый стал. Санька — это ее сын. Когда мы были соседями, он часто ко мне заходил. Ленка его одна растила, вот он ко мне и тянулся. Я ему, наверное, старшим братом казался. Хороший парнишка. Сейчас ему лет семнадцать-восемнадцать.

— Как пропал? — бестолково спрашиваю я.

— Так. В среду ушел, сказал, вечером будет. Третий день нету. Я все больницы обзвонила, все морги…

Ленка начинает давиться словами и я наливаю ей стакан сока. Лицо ее мокрое от слез, руки трясутся, хуже, чем у меня, и сок бежит по подбородку, капает на толстовку.

— Ты одноклассникам звонила?

— Он в МАИ учится, первый курс заканчивает. Я звонила ребятам, никто ничего не знает.

Да, время летит. Санька уже в институте…

— Может, у какой-нибудь девчонки завис, — предполагаю я, — есть у него подружки?

— В институте нет, — Ленка берет себя в руки, вытирает ладонями глаза. — Все принцессу себе ищет. Ну, знаешь, принцессы, эльфы, драконы. Средиземье, Арканар, Нильфгаард. Принцесса Цирилла… Не знаю, во что они сейчас играют. В среду он взял меч, который ты ему подарил, и ушел.

Так, соображаю я, меч этот скорее для исторического фехтования, чем для ролевых игр. Я его сделал, когда на «Знамя Революции» работал. Нашел хорошую сталь. Забыл, ХВГ или 9ХС. Договорился с ребятами из кузнечного цеха, два литра поставил, как сейчас помню. Сам шлифовал заготовку, в навершие свинец залил. Правда, отбалансировал по гарде — так финтить легче. Отполировал его, аж глазам больно. Блестел меч, как котовые… м-да…, в общем, чисто Эскалибур блестел. А Саньке подарил, когда понял, что пропью. Только этот меч и уцелел из всего снаряжения.

Ленка закуривает, я наливаю себе еще рюмку. Чтобы думалось легче.

— Можно его комнату посмотреть?

— Посмотри, — она машет рукой, — я все перерыла. Ни записки, ничего.

Комната у Саньки маленькая, метров двенадцать. На стенах две репродукции Бориса Валледжо, фотографии: Санька в обличье то ли Боромира, то ли Геральта. Лицо серьезное, рыжие волосы дыбом! В углу комнаты висит плетеная из тонких стальных колец кольчуга, шлем, переделанный из строительной каски. И деревянный меч. Беру его в руки. Хороший меч. Пропитанное дерево, наборная гарда. Санька даже дол выбрал, не поленился. Настоящий «полуторник». Молодец, Санька. Представляю, сколько трудов он затратил, пока кольчугу плел, пока меч мастерил.

На книжных полках — в основном «фэнтэзи». Майкл Муркок, Сапковский, Толкиен, конечно. Между книг замечаю толстую тетрадь. Так, что тут у нас? Эскизы мечей. «Каролингский», «скандинавский», «катана». Санька выбрал «каролингский». Чертежи перемежаются записями. Что же ты писал, сэр рыцарь?

«Был в Царицыно. Наших в парке немного, в основном, мелюзга из начинающих. Важные, церемонные. Рыцари, лучники, эльфы и феи. Разыгрывают сюжеты, просто бьются, как бог на душу положит. Я опять сцепился с Крагером и, естественно, мы решили выяснить кто прав в честном бою. Фехтовать он так и не научился, но от этого не легче — машет своим «двуручником», словно оглоблей, пытаясь разорвать дистанцию. Попробуй, подойди. Но все-таки, я выбрал момент, как дядя Сережа учил, подскочил и мы сцепились мечами. Неизвестно, чем бы закончилось, но вдруг рядом раздался ее голос. Колокольчик на новогодней елке, а не голос и мы враз успокоились. Даже стыдно стало. Ах, как она прекрасна…»

«Крагер принес дюралевый эспадон. Похвастаться и, конечно, перед ней пофорсить. Она Крагера выделяет почему-то. И что в нем нашла: нос у него картошкой, да еще обрился наголо. Но я ее так просто не уступлю. В следующий раз принесу меч, который мне дядя Сережа подарил».

«Ура!!! Она со мной! Крагера не видно, она болеет за меня. Даже в щеку поцеловала. Ну и что, что она старше, она удивительная. Зовет в Средиземье. Да я хоть сейчас…»

Вот такие последние записи.

Я выглянул на кухню. Лена сидит, подперев кулачком щеку, смотрит на телефон. А попробую-ка я отработать три сотни!

— Лен, куда Санька ездил тусоваться? В Царицыно?

— Да. Там уже были из милиции, спрашивали.

— Ну, одно дело милиция, — бормочу я, — не грусти, найдем мы твоего Саньку.

Возле метро покупаю в ларьке двести пятьдесят водки. Бутылку мне много, а «чекушка» в самый раз. Доезжаю до «Чеховской», перехожу на зеленую ветку. Теперь по прямой. Дремлю в вагоне, пока не проезжаем мост над Москвой-рекой. Через одну — «Царицыно».

На улице жарко. Народ в праздничном настроении: кто слегка веселый, а кто со вчерашнего грустный. Покупаю бутылку минеральной и спешу в парк, в спасительную тень. В толпе мелькают ребята с мечами в чехлах за спиной и девчонки, прикинутые чародейками. Тусовка начинающих ролевиков, отдых от действительности. Здесь к ним привыкли и почти не обращают внимания.

Ох, до чего хорошо в лесу! Тенистые холмы, сквозь деревья блестит пруд. Так и тянет прилечь на траву и вздремнуть минут шестьсот…

Захожу в парк поглубже. Здесь кишмя кишат рыцари, принцессы, трубадуры и эльфы. Рубятся на мечах, поют под гитару у костров. Феи, принцессы и чародейки в остроконечных шапочках, одна симпатичнее другой, благосклонно внимают менестрелям. Перехожу от группы к группе. На меня не обращают внимания — подумаешь, еще один любопытствующий. Как я найду девушку, о которой писал Санька? Одну жемчужинку в россыпи драгоценностей. Стараясь не показаться навязчивым, расспрашиваю про рыжего паренька. Отвечают неохотно. Кто-то вспоминает, что на днях уже были из милиции, тоже интересовались. Пожалуй, сегодня я ничего не узнаю. Ладно, приду завтра. Присаживаюсь под липу и достаю «чекушку». Свинчиваю ей голову и делаю пару глотков исключительно ради проверки качества. Редкостная мерзость. Заливаю мерзость минералкой. Рядом группа ребят собирается провести рыцарский турнир в честь прекрасной дамы. Дама, лет шестнадцати-семнадцати, принимает в подготовке живейшее участие: подбадривает, торопит, обещает поцелуй победителю. Довольно высокая, очень симпатичная, если не сказать — красивая девчонка. Только накрашена сверх всякой меры. Это ничего, с возрастом придет и опыт. Макияж тоже требует практики. Рыцари спорят, договариваясь о правилах поединка. Судья! Кто будет судьей? Ребята оглядываются, от них отделяется тощий паренек в очках и направляется ко мне.

— Вы не могли бы нам помочь?

— Подержать шлейф принцессы?

— Гм, — он неуверенно улыбается, — нет, всего лишь дать команду к началу поединка.

— Это я могу, — бормочу я, поднимаясь с травы, — где ристалище?

— Вот здесь, — очкарик обводит рукой вокруг себя.

— Нет, так не пойдет, — не соглашаюсь я.

В нескольких словах объясняю ребятам правила поединков, принятые в историческом фехтовании. Под заинтересованным взглядом девушки очерчиваю квадрат восемь на восемь.

— Как хорошо, что нашелся хоть один знающий человек, — говорит она.

Черт возьми, какой у нее приятный голос! И почему это я встречаю симпатичных девчонок только в подпитии?

— Это всего лишь теоретические знания, Ваше Высочество, — говорю я, только и всего.

Она краснеет от удовольствия и, закрывшись ладошкой, хихикает.

— Господа, — я призывно хлопаю в ладоши, — по какой формуле будете биться? По «старой» школе, «тульской» или «зареченской»?

Я-то прошел все три, плюс славяно-горицкую, могу судить по любой из них. Рыцари недоуменно пялятся на меня. Как все запущено… Предлагаю им бой по формуле «старой» школы с разведением после каждого удара, до пяти баллов. Но им хочется, чтоб взаправду, как в кино или в романе. Дело хозяйское…

— К бою, благородные господа!

Ни атаки, ни защиты никто не знает…

Через полчаса все скорбно сидят на траве. Принцесса порхает от одного раненного к другому, успокаивая и смазывая предусмотрительно взятым йодом ссадины и ушибы. Печальное, но поучительное зрелище. Освежаюсь парой глотков, затем беру у очкарика меч, соструганный из лыжи и прошу внимания. Показываю ребятам фронтальную стойку, несколько базовых ударов, «свилю». Смотрят угрюмо. Да, пацаны, не так все просто. Уголком глаза замечаю восторженный взгляд принцессы, но на сегодня хватит. Силы на исходе и водка тоже. Прощаюсь и ухожу. Сзади шушуканье, легкие шаги.

— Э-э, досточтимый сэр?

Принцесса. Сияет — прямо светится вся.

— Вы не могли бы прийти завтра? Ваши знания бесценны.

Смотрит так, что я забываю про ее шестнадцать лет. В конце концов, она — совершеннолетняя! Держу длинную паузу, глядя на нее добрым отеческим взором. Станиславский переворачивается в гробу от зависти.

— Ваше Высочество, если Вы прикажете…

Она подходит вплотную, поднимает лицо и смотрит мне в глаза. Я таю, я тону в синих озерах…

— Да, я была бы Вам весьма признательна, — тихо, почти шепотом, говорит она.

Отступаю на шаг и склоняю гордую голову.

— Слушаю и повинуюсь, Ваше Высочество.

Она легко касается моего плеча и бежит к своей свите.

— Он придет, — слышу я волшебный голосок.

Допиваю «чекушку» и бреду к метро. Сегодня я для них еще чужой, хотя лед сломан. А вот завтра они будут смотреть, как на знакомого. А девочка эта м-м… Весна, что ли, на меня действует? Завтра побреюсь, причешусь. Правда, она моложе меня лет на двенадцать. А-а, прорвемся! Старый конь борозды не портит.

Однако, судя по Санькиным записям, он влюбился в девушку старше себя. Сегодня я ее не нашел, может, завтра повезет?

У метро двое бритых парней в коже охаживают железными прутьями мелкого нацмена. То ли он им цветы даром не отдал, то ли просто не понравился. Еще одна торговка, судя по растительности на лице, тоже из Закавказья, мечется вокруг и голосит, хватая прохожих за руки. Напрасно. Кому охота получить ржавой арматуриной по голове из-за лица кавказской национальности? Никому, кроме потасканного, сильно пьющего идиота.

Подхватив с земли железный ребристый прут, направляюсь к парням.

Нацмен катается по асфальту среди окурков и собственных гвоздик. Бритые лупят его по ребрам и локтям, которыми он прикрывает лицо. Плачущим голосом кавказец просит о чем-то, сулит златые горы, но парни уже вошли в раж.

Коротко бью бритого прутом по запястью и тут же, не теряя времени, по колену. Парень воет и, скорчившись, валится на землю. Второй поворачивает ко мне оскаленное покрасневшее лицо с выпученными глазами.

— А, сука!

Развернувшись в молодецком замахе, опускает арматуру мне на голову. Дрова тебе рубить, парень, а не железками махать. Провожу защиту отводом и от души впечатываю прут ему в лоб. Глаза парня сбегаются в кучку, как жуки-скарабеи на верблюжье дерьмо. Роняя железяку, он оседает на замершего в ожидании новых ударов нацмена.

Бросив прут, ныряю в толпу. Сзади милицейские свистки. Вовремя, ребята. Вы, как всегда, вовремя.

По дороге домой покупаю бутылку водки и мороженую курицу. Варю крепкий бульон, выпиваю залпом стакан проклятой отравы (чтоб я еще хоть раз в жизни!) и рву птицу зубами, заливая в себя бульон.

Ночь проходит в кошмарах. Встаю трезвый и злой. Час под душем, бреюсь, одеваюсь. Выпиваю пятьдесят грамм водки и кружку бульона. Все, пора. Прячу заплывшие, покрасневшие глаза за черными очками и выхожу на улицу.

Народу в Царицыно меньше, чем вчера. Не спеша иду к парку, как вдруг меня окликают. Принцесса! Она в джинсовом костюме, куртка расстегнута, короткая маечка кончается сразу под грудью, открывая нежную загорелую кожу. Меня подмывает снять очки, чтобы разглядеть ее получше.

— К Вашим услугам, принцесса, — бормочу я, не в силах оторваться от изумительного зрелища.

— Я приехала пораньше, чтобы предупредить вас, — говорит она, — ребята сегодня не придут. Извините, так уж получилось.

— Жаль, — вру я бессовестным образом, — может, просто погуляем?

Она приехала ради меня, что это значит? Это значит одно!!! Лихорадочно соображаю, куда ее можно повести при моих скромных возможностях, да еще, чтобы прогулка завершилась в моей холостяцкой квартире. Конечно, после двухнедельной пьянки там хлев, но упускать такой случай?

— Раз уж я нарушила ваши планы на сегодня, давайте хотя бы кофе вас угощу.

Тяжело вздыхаю, сожалея о нарушенных планах, но соглашаюсь. Едем в метро, она мило щебечет, почти касаясь губками моего уха. Я наслаждаюсь, вдыхая аромат ее косметики. Краски на лицо она и сегодня не пожалела. Тени, румяна, тушь. Помада ярко красная. Это ничего, это мы смоем.

Выходим на «Тверской» и тут оказывается, что она живет буквально в двух шагах, а кофе у нее тоже найдется. Родители в командировке. А я ломал голову, как ее к себе затащить! О, времена, о, нравы! Ничего не имею против современной молодежи!

Старый сталинский дом, окна на Тверскую. Она снимает джинсовую курточку и вешает ее в прихожей. Я пристраиваю рядом свою. Ее маечка на тонких бретельках, почти прозрачная. Лифчик она не носит… Пальцы у меня дрожат. То ли с похмелья, то ли в предвкушении…

На кухне она ставит на стол крохотные чашечки, достает турку.

— У меня есть коньяк, — она тянется к верхней полке.

Маечка слегка задирается, приоткрывая грудь. Я отвожу глаза — так и ослепнуть недолго, но от коньяка отказываюсь. Если я сейчас выпью, то из запоя выйду только с помощью капельницы. Проверено.

Она ставит турку на плиту и, заговорщицки улыбаясь, тянет меня за собой.

Пустая огромная комната, потолки метра четыре, наборный паркет. В стенах — встроенные шкафы. Все так же улыбаясь, она идет к шкафу с зеркальной дверцей и сдвигает створку. Я тоже расплываюсь в улыбке, ожидая приятного сюрприза…и сюрприз налицо. В глубине шкафа, на полке, четыре круглых аквариума. Из каждого на меня глядит голова… и под каждой головой меч — две самопальные катаны, дюралевый «цвайхандер» и мой, отбалансированный не по правилам, сверкающий, со свинцом в яблоке. А над мечом смотрит на меня из аквариума, сквозь формалин и стекло, голова Саньки… Лицо спокойное, даже безмятежное. Из-под полуопущенных век глядят зеленые глаза. Рыжие волосы, словно водоросли, невесомо парят в формалине. Я совсем забыл про тебя, Санек…

Рядом бритая голова с мясистыми губами и носом картошкой. Судя по Санькиному дневнику, это парнишка, которого он звал Крагером. Всем четверым едва ли больше восемнадцати…

Не знаю, сколько я так простоял. Минуту, десять? Сглатываю тошнотворный ком и оборачиваюсь к принцессе. Принцессы нет. В центре комнаты, босиком, стоит женщина примерно моего возраста. Смотрит надменно, губы кривятся в усмешке. Я не сразу понимаю, в чем дело. Потом до меня доходит. Принцесса всего лишь смыла косметику. Как мало женщине надо, для преображения. Просто смыть краску, чтобы обнажить душу.

В руках у нее «бутуровка» — венгерская сабля 16–17 века. Настоящее оружие, острое, как «жиллет-сенсор», способное разрубить на лету шелковый платок. Средневековые мастера плевать хотели на «усталость металла» и против этой сабли мой полированный меч не лучше куска водопроводной трубы.

Ее губы шевелятся, ноздри трепещут, глаза безумны. В солнечном свете ясно видно, как изо рта брызжет слюна. Я не сразу понимаю, что она говорит, но постепенно звуки складываются в слова.

— …в ваши игры. Я провожу набор бойцов. Ты — лучший, что мне попались. Ты нужен нам в Средиземье.

— Ты больная, ты убила их…, - слышу я свой голос.

— Ты не понимаешь, — нетерпеливо говорит она, — смерть в бою — это необходимое условие. Иначе в Средиземье не попасть.

Да-а… Мой диагноз известен — алкогольная интоксикация. А у нее что? Отравление сказкой?

— А где тела?

— Их нет. Здесь ты их не найдешь. Тела растаяли, развеялись как дым. Они в моем мире. Мышечная память пригодится, а воспоминания, — она указывает концом сабли на головы, — им не к чему. Так что, играем?

И предложенный коньяк и прозрачная маечка — все, чтобы вывести из равновесия, соображаю наконец я. И головы в аквариумах тоже.

— Ты знаешь, — стараясь не глядеть в лицо Саньке, я беру свой меч, мне не очень хочется в твой мир. Здесь, пожалуй, спокойней.

Рукоять привычно ложится в ладонь. Пробую ногой паркет. Скользко. Хорошо, что кроссовки не снял.

— Значит, я отправлю тебя помимо твоей воли.

— Как этих мальчишек, — я киваю в сторону аквариумов, — ведь выбора ты им не оставила?

— Двое просто струсили. Бритый, правда, бился.

— А рыжий? — интересуюсь я.

— Твой друг? — Разминая кисть, она делает саблей изящную «нижнюю восьмерку», — он был неплох. Меч для него тяжеловат оказался.

— Ну, а для меня в самый раз, — заверяю я, перехватывая рукоять поближе к гарде, — начинай, принцесса.

Оскалившись, она идет по кругу «волчьим шагом».

Санька, ты искал принцессу… ты нашел ведьму.

Сделав скользящий шаг вперед, она наносит несколько засечных ударов, явно предлагая «парад-рипост». Нет, дорогая, удар-ответ не для меня. Так я сдохну за полминуты со своим «полуторником». Встретив очередной удар скользящим блоком, пытаюсь достать ее базовым вертикальным ударом. Не попадаю, зато с атакой проваливаюсь, кретин. Попробуйте, ради интереса, придавить к зеркалу шарик ртути. Ее линейный маневр легок, как балетное па. Кончиком «бутуровки» она успевает дважды чиркнуть меня по открытой спине. Ухожу перекатом и останавливаюсь перевести дух. Майка на спине быстро намокает.

Я не хочу в Средиземье, принцесса. Совсем не хочу. Перехватываю рукоять двумя руками и делаю клинком «нижний крест», пробуя, не задеты ли мышцы. Порядок, это просто царапины. Хорошая у тебя сабля, девочка. Только одно дело — снять с плеч голову, другое — перерубить полосу кованой стали сантиметровой толщины.

Я больше не атакую, я стою каменным гостем и делаю один «сбив» за другим, не очень беспокоясь, в лезвие идет удар или в плоскость.

Ее танец вокруг меня продолжается не более двух минут. Красивое лицо искажается, заостряется нос и подбородок, поджатые губы превращаются в тонкий разрез. Она выдыхается и понимает, что меня не одолеть. Движения ее становятся резкими, суматошными. Она нападает, делая выпады на выдохе, с болезненными истерическими вскриками, словно женщина, предчувствующая оргазм. Целясь мне в лицо, снова делает длинный неподготовленный выпад. Я отвожу ее клинок, пропуская смерть слева от себя. Женщина теряет равновесие, ее влечет вперед. Делаю шаг в сторону, разгоняю меч вокруг головы и с разворота бью сзади по шее. Мне хочется снести ей голову, как она делала с этими мальчишками. Тут не нужна острота клинка, хватит инерции и массы моего бутафорского оружия. Я не попадаю по шее — практики мало. Она успевает обернуться и меч, с хрустом врубаясь в лицо, входит наискосок выше уха, дробя височные кости. Трещит сломанная челюсть. Сталь проникает в мозг, прерывая сдавленный крик. Она падает. Голые розовые пятки выбивают дробь на паркете. Смерть ее почти мгновенна. Жаль…

Я принес с кухни стул и уселся спиной к полке с аквариумами. Я пил коньяк, смотрел на тело принцессы и ждал. В солнечном луче кружились пылинки. Я ждал долго. Пока трупное окоченение не сковало тело. Принцесса не исчезла. Средиземье не дождалось ее.

Может, надо было отрезать ей голову?