3
Лошади во время ночного инцидента, к счастью, не пострадали.
Северцев обошел территорию лагеря вплоть до источника, никаких следов, кроме нескольких гильз, не обнаружил и влез на своего низкорослого, но крепкого конька, которого уже оседлал Мерген. Проводник ни словом не обмолвился о ночной перестрелке, будто ему это происшествие было глубоко безразлично. А Северцев пришел к выводу, что за ним идут те же люди, что убили Николая Рощина и Володю Маша-вина. Они знали, куда и зачем направился известный своими открытиями путешественник, и явно хотели его остановить. Любыми способами. Не учли они только одного: их объект был не просто путешественником, но специалистом по выживанию в экстремальных условиях.
Снова перед всадниками распростерся пустынный пейзаж до горизонта с редкими скальными останцами, барханами и мелкими ложбинами. Проехали два херексура с кольцевыми каменными оградами, в окружении стел, но останавливаться Северцев не стал. Для изучения херексуров и стел нужна была специальная экспедиция, а у него была другая цель. К тому же ощущение взгляда в спину не проходило, и это обстоятельство подстегивало желание Олега быстрее добраться до конечного пункта пути.
Датчики магнитного поля и СВЧ-излучения он включил сразу же, как только сел в седло. Однако не ожидал, что они сработают задолго до того, как отряд приблизится к первому месту стоянки экспедиции Лившица. Впрочем, самым удивительным фактом оказался не момент срабатывания датчиков, а ощущения самого Северцева. Когда проводник свернул к возникшей справа террасе, за которой начинались отроги Танну-Ола, Олег вдруг почувствовал странный беззвучный удар, встряхнувший голову изнутри, и лишь потом включились датчики, отметив резкое возрастание интенсивности электромагнитного фона. А потом Северцев сообразил, что они с Мергеном стоят уже на террасе с крутыми глинисто-скальными склонами, хотя еще минуту назад находились от нее на расстоянии никак не менее пяти-шести километров.
— Здеся, однако, — сказал Касыгбай, ничуть не удивившись «подпространственному» скачку, перенесшему всадников на террасу.
Правда, Северцев подозревал, что он просто отвлекся, занятый созерцанием пейзажа и оценкой обстановки, поэтому и не заметил, как они взобрались на террасу, где почти месяц назад располагался первый лагерь геофизиков.
Терраса представляла собой плоское пространство до ближайших горных откосов, поросшее травой и редким низкорослым кустарником. Сложена она была из глинисто-песчаного материала осадочного происхождения с тонким слоем почвы, на котором хорошо были видны следы раскопок. Подъехав поближе, Северцев увидел кучи песка с вкраплениями камней и дыру шурфа, спешился.
Шурф был глубокий — около шести метров, в нем еще торчала сухая лесина, играющая, очевидно, роль лестницы. СВЧ-датчик в этом месте показывал интенсивность излучения, в двадцать раз превышающую природный фон.
— Злой дух, однако, — сказал Касыгбай, не торопясь слезать с коня. — Дышит. Светисса. Плохой место. Нельзя.
— Тут ты прав, — кивнул Северцев. — Долго здесь находиться нельзя, импотентом можно стать.
— Палатка тут ставить? Дальше ты сам?
— Нет еще. — Северцев достал карту, расстелил на куче песка. — Мне надо попасть примерно вот сюда. — Он ткнул пальцем в точку на маршруте экспедиции Лившица, где, по его расчетам, находилась вторая пирамида. Ее-то и исследовал Николай Рощин.
— Совсем плохой место, однако, — бесстрастно сказал Мер-ген. — Там Бурхан живет, шибко сердисса.
— Я доплачу, — быстро сказал Северцев. — Еще пятьсот рублей.
— Зачем, однако, — покачал головой старик. — Бурхан шибко злой, плохо всем. Жертвы приноси, однако.
— Что ему надо? — поинтересовался Северцев, зная, что Бурханом тувинцы зовут местное божество, родственника русскому Перуну.
— Пить, еда, молисса надо.
— С едой и питьем проблем не будет, а молиться я не умею. Может, ты попробуешь?
— Зачем пробоват? — с достоинством проговорил проводник. — Мерген молитва много знай, петь хоомей всегда.
— Ну и отлично. Вот тебе пятьсот наших, еще столько же получишь, когда доберемся до места. А о пирамидах ты так-таки ничего и не слышал? Неужели никто из жителей края не знает о подземных пирамидах?
Касыгбай спрятал купюру в карман халата, снял шапку с меховой оторочкой (он носил ее даже в жару), погладил макушку и снова надел.
— Ничего не знай, однако. Земля есть много всё, зачем копать? Пусть лежит. Предки ушел, нужный всё с собой забрал. Нам совсем другой нада.
Северцев с любопытством посмотрел на разговорившегося Мергена. Показалось, что старик нарочно коверкает слова для придания речи местного колорита. Касыгбай ответил ему непроницаемым взглядом и направил коня в обход брошенного шурфа. Северцев пожал плечами, взобрался на своего скакуна, двинулся вслед за проводником. Ощущение скрытого наблюдения не проходило, хотя вокруг до самого горизонта не было видно ни одной живой души. Если за всадниками и следили, то издалека, в бинокли, а может быть, и со спутника.
Улыбнувшись предположению, Северцев поднял голову, но увидел лишь медленно' кружащего над горами черного коршуна.
Через два часа пустынный пейзаж Цугер-Элс сменился степью. Поднявшись на высокую террасу реки Тес-Хем, Северцев увидел несколько разномастных курганов, соединенных цепочками стел и скальных выступов. Проводник поехал медленнее, разглядывая почву под ногами лошади, затем свернул к небольшой возвышенности с группой скал на вершине.
Копыта лошадей зацокали по камням. Трава почти исчезла. Возвышенность была сложена из обломков камней и песка, напоминая моренный язык. На самой ее вершине красовался угловатый камень с выбитыми на боках изображениями странных многоногих животных. Недалеко от камня виднелись свежие кучи песка и щебня, вынутые из неглубокого — в два метра — колодца.
— Сдеся пришел, однако, — сказал Мерген. — Ищи свой пирамит. Деньги давай. Бурхана жди. Я уходить, однако.
— Мы так не договаривались, — возразил Олег. — Ты должен ждать меня, пока я закончу свои поиски. Мне в любой момент может понадобиться лошадь. К тому же, возможно, придется идти дальше, искать другие «эльфы».
— Искать твой проблем. Эльф тут нет, однако. Место плохой, гудит, Бурхан сердисса.
— Ничего, переживет твой Бурхан. А сунется — у меня найдется для него подарок. — Северцев красноречиво похлопал по прикладу карабина. — Не разочаровывай меня, дедушка. Ты согласился помогать мне. Кстати, здесь убили моего товарища, и мне очень хочется узнать — за что.
Глаза Касыгбая сверкнули. Но тон его речи не изменился.
— Смерть причина знать, — сказал он с философским безразличием. — Ничего нет без причина. Однако я остаться. Подождать день.
— И на том спасибо, — с облегчением спрыгнул с лошади Северцев.
Он поставил в двадцати шагах от шурфа — рядом с камнем — палатку, переоделся в спортивное трико, взял датчики, лопату, воду и поспешил к полутораметровой ширины яме, вырытой месяц назад геофизиками.
Датчики по-прежнему фиксировали высокую ионизацию воздуха в радиусе двадцати метров от шурфа, да и сам Олег чувствовал себя неуютно. Во рту появился железистый привкус, в ушах поселился надоедливый комар, мышцы желудка то и дело сжимались в предчувствии спазмов, сердце порывалось работать с частотой пулемета, и успокоить его было непросто. Все эти признаки прямо и косвенно указывали на некую физическую аномалию, в эпицентр которой попал Северцев, и он, не раз испытавший на себе давление геопатогенных зон, перестал сомневаться в успехе своего предприятия. Даже если в этом месте располагалась не пирамида, все равно это явно был экзотический объект, информация о котором тщательно скрывалась. Кем и для чего — предстояло выяснить. А поскольку Северцев был упрям, остановить его мог, наверное, только взвод спецназа или сам Бурхан, злой дух этих мест.
Такой аппаратуры, какую имели геофизики Лившица, у Олега не было. Но и с помощью той, какая была: датчики магнитного поля, радиации и СВЧ-излучения, электромагнитный сканер, УКВ-локатор, ультразвуковой локатор, щупы, компьютер для анализа и обработки данных полевой обстановки, все современное, миниатюрное, легкое, — он уже к вечеру определил контуры находки. Это действительно была пирамида, заплывшая песком, глиной, осадочно-обломочным материалом и почвой. Вершина ее скорее всего находилась именно в точке, где Николай Рощин начал долбить шурф, но до нее он так и не добрался. Помешала смерть.
— Хрен вам! — показал кулак неизвестно кому Северцев, выбираясь из ямы. — Не дождетесь! Я все равно докопаюсь до истины!
Вечерело, и углублять шурф он решил утром, хотя руки зудели от нетерпения, а душа жаждала деятельности. Тем не менее Олег заставил себя успокоиться, собрал приборы, оставив в земле щупы для определения узлов сети Хартмана, и вернулся к палатке, где проводник, с любопытством наблюдавший издали за его деятельностью, уже развел костер.
Ночь прошла спокойно.
Мерген никуда не уходил, сидел у костра, поджав под себя ноги, подбрасывал в огонь ветки, курил и пел. На горловое пение его заунывные мелодии походили мало, но злых духов оно, очевидно, отгоняло. Никто к костру за ночь не подошел. Северцев же провел ночь в полудреме, с карабином под рукой, готовый в случае опасности дать отпор любым ночным визитерам.
Наутро после завтрака он начал углублять и расширять шурф Николая и почти сразу же наткнулся на камень, оказавшийся вершиной пирамиды. К полудню Северцеву удалось очистить эту четырехгранную вершину почти на метр. Однако о полном освобождении пирамиды можно было только мечтать. Для такой операции требовались люди, время и техника — экскаваторы и бульдозеры, а этого как раз у Северцева и не было. Может быть, какие-то хозяйства или строительные организации на окраинах Убсунурской котловины и имели экскаваторы, но их еще надо было отыскать, а главное — каким-то образом уговорить или заинтересовать владельцев начать раскопки. Но таких полномочий и связей Олег не имел. Прикинув свои возможности, он все же решил добраться до капсулы антенного излучателя, какие обнаружили геофизики Гоха в Крыму, и рассчитал точку, где надо было бить шурф.
В этом месте в террасе наблюдалась неглубокая низинка, что немного сокращало глубину шурфа, хотя Северцев понимал, сколько сил и времени придется потратить на это мероприятие. Но отступать он не любил. Цель была поставлена, и ее надо было осуществить, пусть и ценой тяжелой работы.
После обеда он начал рыть новый колодец, ощущая необычный подъем энергии. Вспомнились высказывания украинских геофизиков об улучшении самочувствия в местах расположения пирамид. Эффект был тот же, а это уже указывало на взаимосвязь пирамид, сетью опутавших всю Землю. Для чего древним строителям понадобилось создавать такую сеть, трудно было представить, но глобальные масштабы явления говорили сами за себя. Тот, кто проектировал пирамиды, знал их предназначение и смотрел в будущее. Даже после катастроф и природных катаклизмов, заплыв песком, осадочными породами и почвой, пирамиды продолжали работать! Неясным оставалась главная цель их создателей: созидать или разрушать. Отсасывать энергию ядра Земли для своих нужд и тем самым снижать сейсмическую и вулканическую активность, стабилизировать положение или насыщать ядро энергией, заставлять планету вибрировать, создавать энергетические резонансы и, как следствие, доводить ситуацию до катастрофических последствий. Таких, к примеру, как всемирный потоп. Или «ядерная зима»!
Задумавшись, Северцев не сразу уловил изменения в окружающей среде, а когда спохватился, почуяв спиной дуновение холодного ветра угрозы, было уже поздно.
Он выкопал яму глубиной по грудь: грунт в низинке оказался мягким, песчано-гумусным, и работа шла споро. Карабин Олег оставил неподалеку от шурфа, прислонив к глыбе камня, на которую положил мобильник и повесил футболку: день выдался жарким. Но когда Северцев захотел вылезти из ямы и взять карабин, его остановил металлический лязг затвора. Он поднял голову и увидел в десяти шагах Мергена, направившего на него ствол карабина. Замер, еще не понимая смысла происходящего.
— Ей, дедушка, не балуйся! Он заряжен.
— Сади там, не вылезай, — сказал Касыгбай равнодушно. — Ты быстрый, я знаю, но пуля быстрей.
— Понятно, — усмехнулся Северцев. — Оказывается, ты вполне сносно говоришь по-русски, практически без акцента. Пришла пора снимать прикуп? Показывай свои два туза.
— Ты умный, но недалекий, — усмехнулся в ответ старик. — Зачем не послушался совета? Сидел бы у себя дома в Москве, живой и здоровый, или ехал бы сейчас в Североморск. Там тоже интересно. А теперь вот придется мучиться, искать компромисс.
— Неужели компромисс возможен?
— Не знаю пока. Я только смотритель пирамид Убсунурской системы, защищаю ее от любопытных, а решают судьбы другие люди.
— Люди?
В глазах Касыгбая зажегся и погас огонек.
— Может, и не люди.
— Не те ли молодцы, что вчера ночью хотели меня ликвидировать?
— Хотели бы — ликвидировали. Ты был нужен им живой.
— Зачем?
— Они все сами скажут, потерпи немного. Скоро они будут здесь.
Северцев прикинул свои шансы выбраться из шурфа и отнять у проводника карабин, но с грустью констатировал, что не успеет. Судя по хватке Мергена, рука у него была твердая, и он наверняка выстрелил бы раньше. Влип, что называется! Но кто же знал, что этот древний абориген окажется стражем пирамид?!
Северцев снова огляделся. Чем бы его отвлечь?..
— Что ж, давай поговорим… смотритель. Или ты не уполномочен вести переговоры?
— Ты слишком любопытен.
— Такая натура, — сокрушенно развел руками Северцев. — Но ведь я в твоей власти, разве нет? Куда сбегу? Почему бы тебе не удовлетворить мое законное любопытство?
Мерген сел на камень, продолжая держать Олега под дулом карабина, сунул в рот трубку, закурил.
— Меньше знаешь — дольше живешь.
— Я предпочитаю жить иначе. Итак, по всему миру найдены сотни пирамид, половина которых, если не больше, сидит в земле. Теперь я понимаю, что это система. Зачем вы ее создавали?
— Не мы, — качнул головой Касыгбай. — До нас.
— Хорошо, ваши предки десять тысяч лет назад.
— Еще раньше. Многие пирамиды созданы миллионы лет назад.
— Даже так? Любопытно. Однако я о другом. Зачем она вам? Для чего служит? Для раскачки глубинных процессов в ядре Земли или для успокоения?
— Ты догадливый, догадайся сам, — раздвинул губы в ироничной усмешке проводник.
Северцев прищурился. Его вдруг осенило.
— Десять тысяч лет назад случился Всемирный потоп. Как говорят ученые — из-за резкой смены полюсов. Цивилизация погибла, началась новая эра. Вероятно, старая цивилизация чем-то вас не устраивала, вот вы ее и угробили. Может быть, и новая тоже не устраивает? И вы готовите еще один потоп? Или что-то пострашней? Апокалипсис? Всеобщее тектоническое светопреставление?
— Браво, Олег Николаевич! — раздался за спиной Северцева чей-то хрипловатый бас. — Вы просто гений!
Он обернулся.
К нему подходили трое мужчин в камуфляже: один молодой, с квадратным лицом, на котором выделялись тонкие усики, и с пустыми глазами лакея, второй — лысый, широкий, мощный, и третий — похожий на монгола с косыми глазками-щелочками и бронзовым лицом. Все трое держали в руках знакомые пистолеты «Форт-12», а у «монгола» в руках была еще черная сумка.
— Спасибо, Мерген, — продолжал лысый, с цепкими и умными, но злыми глазами. — Можешь возвращаться.
— А он? — Касыгбай отложил карабин, не торопясь встал.
— Он останется. — Лысый нехорошо улыбнулся. — Возможно, навсегда.
Проводник молча повернулся и двинулся к палатке Северцева, возле которой стояли лошади. Сел на коня и, все так же не оглядываясь, направился по склону возвышенности к горам. Пропал за курганами.
— Что же нам с тобой делать, орел? — присел на корточки у шурфа лысый. — Ты же нам всю обедню испортил, заставил пересмотреть планы, гоняться за тобой. Потерпел бы месяц…
— Свон! — произнес «монгол» гортанным голосом.
Лысый отмахнулся:
— Помолчи, Улар! Не надо было убивать геофизика! Ничего особо секретного он бы не нашел. А так мы всполошили спецслужбы и усугубили ситуацию. На активацию системы уйдет не меньше трех недель, а за нами уже началась охота.
— Мы успеем.
— Боюсь, ты ошибаешься. — Лысый сплюнул в шурф, изучающе разглядывая невозмутимого Северцева. — С кем еще ты поделился своими гениальными умозаключениями, мистер одиночка?
— С кем надо, — ответил Олег, глянул снизу вверх на «монгола»; впрочем, парень и в самом деле больше был похож на индейца — разрезом глаз и крупным хищным носом. — Это ты убил Колю Рощина? И Володю Машавина?
«Индеец» ответил безразличным взглядом, промолчал.
— Рощин оказался здесь в момент настройки антенны, — сказал лысый. — Мы не могли оставить его в живых. Так получилось.
— Значит, я прав? Вы действительно готовите потоп?
— Всего лишь очередной переворот земной оси. Который повлечет за собой очищение планеты от агрессивной и жестокой цивилизации.
— Так это вы уничтожили Атлантиду?
— Не мы — наши предшественники. И не только Атлантиду, но и Гиперборею — там теперь роскошный ледовитый океан, и Лемурию, и Мерио, и Славь, и Ланну, и около двух десятков других культур. Что поделаешь, человечество не желает учиться на своих ошибках, вот и приходится корректировать эволюцию. Для вашего же блага.
— Откуда вы такие добрые, ребята? — усмехнулся Северцев. — С Канопуса? С Веги? С Сириуса?
— Нет, мы местные, — покачал головой лысый, не поняв юмора. — Но, как вы верно заметили, не люди. Однако пора прощаться, Олег Николаевич. Может, все же скажете, с кем вы поделились информацией? Мы вас и не мучили бы, просто пристрелили бы, и все.
— Спасибо за гуманизм, господин нелюдь. Что-то мне не хочется облегчать ваш нелегкий труд.
— Жаль, придется идти по пути допроса третьей степени. Могилу вы себе выкопали не очень глубокую, но тем не менее уютную. Да и недолго лежать в ней будете. Через месяц все здесь над генератором геоконтроля превратится в излучение. Надеюсь, вам будет приятно осознавать, что вы станете частицей этой энергии.
— Дайте его мне, — сделал шаг вперед молодой человек с усиками. — Он мне ногу прострелил, все расскажет.
Лысый разогнулся:
— Займись им, Кут. Прощайте, Олег Николаевич. Вы сами выбрали свою дорогу.
— Мерген возвращается, — сказал вдруг «индеец». — Что-то случилось.
Все трое посмотрели на горы.
В то же мгновение Северцев выпрыгнул из ямы и ударил парня с усиками по колену, добил на лету ребром ладони по горлу. «Индеец» обернулся, выстрелил в него, не попал. И вдруг захлопали выстрелы, «индеец» схватился за плечо, выронил пистолет, бросился бежать. Лысый оглянулся, направил свое оружие на Северцева, но выстрелить не успел. Олег прыгнул, перехватил руку противника, вывернул — и пули прошли мимо. Лысый ударил его кулаком в затылок, выхватил нож, однако Северцев уклонился — лезвие ножа процарапало живот, и ударил противника в лицо растопыренной ладонью. Тот отлетел назад, снова бросился на Олега и вздрогнул, широко раскрывая глаза. Выронил нож, повернулся вокруг своей оси, повалился на землю лицом вниз.
Северцев увидел на его спине след пули, поднял голову. Из-за курганов вывернулся еще один всадник со снайперской винтовкой в руке. Выстрелил в «индейца». Тот упал. Мерген в это время приблизился, и Северцев не поверил глазам: это был не проводник.
— Катя?! — поразился Олег. — Какими судьбами?!
Девушка спрыгнула с коня, одетая в халат и шапку с меховой оторочкой. Издали ее действительно можно было спутать с Мергеном.
— Простите, Олег Николаевич, что пришлось задействовать вас в операции без вашего ведома. Но обстановка требовала нестандартных решений, и мы воспользовались нечаянно дарованной ситуацией.
Она подошла к лысому, наклонилась:
— Помогите.
Вдвоем они перевернули тело на спину, Олег дотронулся пальцами до шеи лысого.
— Жив.
— Котов стрелял издалека, оберегая вас, мог и промахнуться. — Она достала брусок рации, вытащила антенну. — Седьмой, отбой прикрытию. Срочно подавайте вертолет, у нас раненые.
— Кто вы? — спросил Северцев оторопело.
Катя сняла шапку, устало провела по лицу ладонью:
— Не догадались?
— Федералы?
— Особое управление по исследованию и использованию эзотерических ресурсов. Я действительно работаю в секторе Лившица недавно, хотя переведена туда вовсе не из геофизического института. Но это детали.
— Вы знали о существовании… этих людей?
— Положение серьезное, Олег Николаевич. На Земле существует некая организация, контролирующая развитие человечества, и она давно готовит… м-м, скажем так, переворот. То есть готовится резкая смена угла наклона вращения планеты Для сброса накопившейся энергии через пирамиды.
— Вы и это знаете?!
Катя улыбнулась, подошла к нему:
— У вас кровь на груди. Вы ранены?
— Пустяки, оцарапался о камни. Но у меня вопрос…
— Нам предстоит долгий разговор, Олег Николаевич. Система пирамид существует в реалиях. Только на территории нашей страны обнаружено около сотни пирамид, а по всей Земле их насчитывается около тысячи. Люди, а точнее — нелюди, которые убили Николая и хотели ликвидировать вас, уже почти настроили систему, синхронизировали и готовят к запуску. Их надо остановить. В связи с чем у нас к вам есть деловое предложение. Я знаю, что вы являетесь «свободным художником», искателем приключений и не работаете на какую-либо государственную или частную контору. Не хотите поработать у нас? Приключения я вам гарантирую.
Северцев, ошеломленный не столько быстрой сменой событий, сколько открывшейся ему перспективой, услышал далекий рокот винтов, оглянулся.
Над пустыней Цугер-Элс летел вертолет.
— А если я не соглашусь, вы меня… уберете?
Катя улыбнулась, становясь юной и красивой, как фея.
— Вы согласитесь, Олег Николаевич.
Северцев улыбнулся в ответ, зная, что она права. Одиночество уже начинало ему надоедать. Да и кто на его месте отказался бы спасать мир?..
Ноябрь 2001 г.
Олег Овчинников
ДВА МИРА — ДВА СОЛНЦА
Редуарду Кингу в день двадцатидевятилетия
Прежде чем поприветствовать вошедших, шеф пару минут демонстрировал им насупленные брови и то место на своей голове, где две обширные залысины собирались на затылке в аккуратную плешь. А когда оторвал тяжелый взгляд от стилизованной под дуб столешницы, Редуарду с Николасом стало ясно, что никакого приветствия они не дождутся. По крайней мере сегодня.
— Во всей Вселенной нет двух одинаковых звезд, — издалека начал шеф. Затем непоследовательно продолжил: — Однако они существуют. — И посмотрел на подопечных с некоторым вызовом.
— Разрешите присесть, — обратился к старшему по званию Николас Лэрри, ксенобиолог. Правда, пока еще не дипломированный.
— Обойдетесь, — мотнул головой шеф, но Николас все-таки сел.
Субординация субординацией, рассудил он, однако ниже курсанта все равно не разжалуют. Других свободных стульев в кабинете не наблюдалось, поэтому Редуарду Кингу волей-неволей пришлось блюсти дисциплину в гордом одиночестве.
Шеф скосил глаза в сторону и заговорил, по обыкновению, очень тихо и неразборчиво. Слова с трудом проникали сквозь неряшливую клочковатость его бороды. Они угасали и растворялись в ней, словно бортовые огни улетающего звездолета в ночном небе.
В точности такого звездолета, какой изображен на значке, пришпиленном к мундиру шефа. Зеленом Значке Космодесантника!
У Редуарда тоже со временем будет такой. Не звездолет, конечно, — значок! Сам шеф в присутствии всей группы приколет его на лацкан курсантской куртки и пробормочет что-то, приличествующее случаю. А Редуард, гордый и немного смущенный, произнесет слова торжественной клятвы:
Клянусь, улетающий вдаль звездолет
На сердце буду беречь.
За бортом что-то космос о звездах поет,
Но слишком невнятна их речь…
Последние две строчки сложились сами собой. Речью шефа, должно быть, навеяло.
Кстати, о невнятице… Редуард Кинг, будущий специалист по космическим контактам, вздохнул и незаметно ущипнул себя за курносый нос, прогоняя с лица глупую мечтательную улыбку. Все это еще будет, успокоил он себя, и значок, и нормальная форма десантника вместо фиолетовой курсантской курточки, обязательно будет… Если сейчас он сосредоточится, вслушается во все эти «бу-бу-бу» и «кхэ-хм» и попытается наконец понять, чего от него хочет шеф.
Из невнятного бормотания между тем следовало вот что.
Звезды похожи на снежинки. Не потому, что маленькие и холодные, а потому, что, несмотря на кажущееся сходство, невозможно из множества похожих выбрать две абсолютно одинаковых.
Каждая звезда уникальна. Она характеризуется своими размерами, спектральным составом, траекторией движения относительно центра галактики, наличием планетарной системы и чем-то еще, о чем шеф упомянул совершенно вскользь.
Итак, тезис первый. Во всей Вселенной нет двух одинаковых звезд.
А теперь второй. Все готовы? Так вот, первый тезис, увы, устарел.
Доказать это удалось группе астрономов из Угугумской (так назвал ее шеф) обсерватории при, скажем так, одноименном университете. Собранный ими телескоп, в основу функционирования которого положен принцип каких-то там последовательных приближений, помог обнаружить новую звезду в созвездии… судя по названию, весьма отдаленном. Более того, звезду, по всем параметрам идентичную другой, уже занесенной в звездный каталог. Так что ученые поначалу даже усомнились в первородстве своего открытия. А не изобрели ли мы очередной велосипед на пороховом ходу? — задумались они. То есть, проще говоря, не открыли ли по второму разу давно известную звезду?
Но тут внимание астрономов привлек тот факт, что звезда, обнаруженная первой, представляет собой не что иное, как…
Окончание фразы шеф, казалось, проглотил, не жуя, чем достиг безусловного перигея, иными словами, апогея со знаком минус в ораторском искусстве. Он произнес от силы два-три слова. А может, просто кашлянул. Или чихнул. А в ответ на дружное «Будьте здоровы!» одарил курсантов полным превосходства взглядом и добавил:
— Да, да, вы не ослышались!
— Набла Псилонца? — осторожно предположил Редуард.
— В каше стронций? — поморщившись, переспросил Николас.
Вместо ответа шеф досадливо наморщил лоб вплоть до макушки и, не оборачиваясь, ткнул пальцем в окно за своей спиной.
Курсанты как по команде посмотрели туда.
— А-а-а, наше Солнце! — сообразил Николас.
Вид теплого июньского солнышка в безоблачном небе немедленно вытеснил все прочие мысли из его головы. «В такую погоду!..» — неодобрительно подумал Николас Лэрри и потеребил стеснявшую дыхание верхнюю пуговицу форменной куртки. (Справедливости ради отметим в скобках, что нижняя ее пуговица стесняла курсанта едва ли меньше.)
Нестерпимо захотелось на волю — если уж не на реку, то в лес или, как минимум, в парк. Словом, поближе к природе и подальше от бормотаний шефа, который знай бубнил себе под нос что-то про совпадение звездных величин, про светимость, тождественно равную единице, без запятой и знаков после нее, про прецессию планетарных осей и нутационные колебания…
В общем, из всей пространной речи шефа тренированное ухо будущего ксенобиолога выхватило только знакомое слово «мутационные», да и то, как оказалось, по ошибке.
— Думаю, не нужно объяснять, сколь важным для человечества является открытие звездной системы-близнеца? — спросил шеф. Однако последовавшие объяснения растянулись еще минут на десять.
Редуард Кинг сосредоточенно внимал, закусив от усердия губу и повторяя про себя основные тезисы. «Одинаковые звезды. Одинаковые планеты. Особенно третья, ярко выраженного земного типа. Идеальные условия для возникновения и развития… Ух ты!».
— К сожалению, — в заключение заметил шеф, — к системе нет прямого гиперпути, и это существенно осложняет возможность ее исследования. Поскольку кораблю, отправленному в разведывательную экспедицию, придется лет десять плестись на субсветовых, а его экипажу, то есть вам, проваляться в анабиозе.
— Нам?! — Николас рывком вышел из прострации. — Вы хотите сказать, что это мы отправимся устанавливать контакт с вашей гипотетической цивилизацией? Мы, не нюхавшие вакуума?
— Не мы, а вы, — поправил шеф. — Я лично останусь здесь. — Он обвел обреченным взглядом тесное пространство кабинета. — И не устанавливать контакт, а лишь провести предварительную разведку. Покрутиться на орбите, проверить кое-какие гипотезы, оценить перспективы… В общем, там, на месте, разберетесь.
— Вдвоем? — ужаснулся Редуард, чье знакомство с иными цивилизациями сводилось до сих пор к просмотру обучающих видеофильмов в рамках спецкурса по контактологии. — А разве… Неужели для этой миссии нет более достойных кандидатов?
— Естественно, есть, — до обидного легко согласился шеф. — Но мало кто может так вот запросто согласиться на десятилетнее отсутствие. Вы оба — воспитанники интерната, родственников на Земле у вас нет, невестами, насколько мне известно, тоже обзавестись не успели, так что никто вас здесь не удерживает.
— Ну, это как сказать, — возразил Редуард Кинг, но так тихо, что практически про себя.
А Николас недовольно скривил губы. С формальной точки зрения шеф прав, родственников на Земле у курсантов не осталось, но ведь Земля — это не пуп Вселенной. И Млечный Путь на ней клином не сходится. К примеру, Николасов непоседливый папаша сейчас болтается где-то между Марсом и Юпитером, благоустраивая необитаемые астероиды для состоятельных клиентов. А родители Редуарда — те вообще обретаются неподалеку: второй год ковыряют лунный грунт в поисках селеновых залежей. И все же шефу при всей его формальной правоте не помешало бы немного поучиться такту. Так-то…
— Насколько я понимаю, участие в экспедиции — дело добровольное. А если мы откажемся? — спросил Николас, в ответ на что шеф поинтересовался:
— Так. Есть еще вопросы?
— Да, — не спешил сдаваться ксенобиолог. — Относительно стипендии. Положена ли нам академическая стипендия за то время, что мы проведем в анабиозе? И если положена, то нельзя ли получить ее заранее? Хотя бы часть…
Дверь кабинета прикрывали старательно, в четыре руки. И тихо — тише, наверное, только в открытом космосе. Первые десять шагов по коридору курсанты, не замечая того, проделали на цыпочках.
— Легко отделались, — шепотом прокомментировал Редуард.
— Да уж… — прошелестели пухлые губы Николаса.
Теперь перспектива провести ближайшие десять лет вдали от начальственного гнева, пусть бы и в анабиозе, не казалась обоим такой пугающей.
Два карликовых эвкалипта тянулись друг к другу, то ли простирая руки-ветви для прощального пожатия, то ли, напротив, склоняя кудрявые макушки в приветственном поклоне. Окончательно слиться в объятиях им не давала проложенная между рядами дорожка. Вкупе с обступившими ее деревьями узкая, уставленная редкими скамейками дорожка образовывала не аллею даже — аллейку. Две прогуливающиеся парочки, идущие по ней в разные стороны, пожалуй, еще смогли бы разминуться, но их действия при этом напоминали бы смену караула или шахматную рокировку.
Впрочем, в данный момент в парке гуляли только двое. Юноша и девушка, чем-то похожие на пару эвкалиптов.
— А обо мне ты подумал? — спросила Надя.
— Конечно, — неубедительно соврал Редуард.
— Врешь! — уверенно сказала она и опустила голову. — Никто никогда обо мне не думает.
С неба на них лилась музыка. Репродуктор скрывался где-то в кроне тороидального тополя, так что Редуарду казалось, что слова простенькой, но привязчивой песенки возникают прямо в воздухе, на высоте прыжка с шестом.
Улетаешь ты —
Не на Солнце, не на Марс.
Улетаешь ты —
Это все в последний раз…
— Когда ты вернешься… — трагически начала Надя.
— Если, — суеверно поправил Редуард.
— Так вот, когда ты вернешься, ты будешь таким же молодым, как сейчас. — «И глупым», — мысленно продолжил Редуард. — А я стану совсем старой. Через десять лет мне будет уже… — Надя сделала вид, что от волнения не может закончить фразу, и негромко всхлипнула, отвернувшись.
Даже сейчас, безо всякого анабиоза, она была на четыре года старше Редуарда. Признаваться в этом не хотелось.
— Ну, чего ты, — сказал он и от беспомощности взял ее за руку.
Все мои мечты
Оставляя на потом,
Улетаешь ты —
Космос стал теперь твой дом…
Конец аллейки приближался неумолимо. Дальше начинались приземистые строения службы наземного сопровождения и ограда космодрома. Оставалась последняя скамейка. Поравнявшись с ней, Надя остановилась и потянула Редуарда за руку, разворачивая лицом к себе.
— Ну, — сказала она. — Целоваться-то будем?
Жалко, что. на космодроме не растут цветы, невпопад подумал Редуард.
— Я дождусь тебя, слышишь? — быстро-быстро зашептала Надя. Ее кудрявый локон щекотал ухо Редуарда. — Устроюсь гидом на экскурсионный по Золотому Кольцу — тому, что вокруг Сатурна. Мне подруга говорила, они, экскурсионные, еле плетутся, на второй космической. Это оттого, что туристы перегрузок боятся. Пять лет в один конец, представляешь? И почти все время в заморозке, так что разочек только слетаю туда-сюда, а там и ты вернешься…
Редуард слушал горячий девичий шепот и не находил что ответить. Да и вряд ли во всей Вселенной нашлись бы слова, способные вместить в себя всю нежность и горечь неизбежной разлуки, которые он испытывал.
Улетаешь ты —
Ключ на старт уже готов,
Улетаешь ты —
Вот и кончилась любовь…
— Ничего не кончилось! — захотелось крикнуть Редуарду. — Настоящая любовь выдержит любые испытания и перегрузки, мы вместе пронесем ее сквозь годы, календарные и световые, чтобы…
Но вместо этого снова промолчал. К горлу подступал комок, а на глазах постепенно скапливалась, как сказал бы его лучший друг на ближайшие десять лет, секреция желез, расположенных в верхнелатеральных уголках глазниц.
По счастью, скоро пошел дождь.
Теплый, ласковый и, судя по нескольким солнечным лучам, отыскавшим бреши в плотной завесе облаков, подслеповатый.
Такое часто случается с новичками, непривычным к гиперпутешествиям. Первые несколько минут после выхода из гиперпространства в нормальное трехмерное все окружающие предметы кажутся им чересчур яркими и выпуклыми. Их хочется потрогать.
Редуард Кинг с трудом оторвался от созерцания собственных пальцев и с восхищением посмотрел по сторонам. Самым ярким и выпуклым в области видимости был, несомненно, ксенобиолог, чья фигура в серебристом комбинезоне величественно выплывала из рубки управления. «Как только его выдерживает невесомость?» — в который раз изумился Редуард.
Эффект наведенной гравитации, побочное свойство гиперперехода, прекратил свое действие. Одновременно с этим с обзорного экрана исчезла мутная белесая пелена. Именно таким видится из гиперпространства свет далеких звезд. Он похож на разлитые по стеклу сливки. Тот, кто окрестил нашу галактику Млечным Путем, определенно знал, что делал!
Сейчас экран казался пустым, но Редуард знал, что там впереди. Точно по курсу, на расстоянии пяти лет полета скрывалась она — звезда, которую угугумские астрономы, не мудрствуя, нарекли Солнце-два. И окрестные планеты. И, чем Космос не шутит, может быть, слава!
— Пристегнуться не желаешь? — крикнул он вслед Николасу Лэрри. Но тот не внял предупреждению, лишь пренебрежительно дрыгнул ногой в ответ.
— Как знаешь, — промолвил Редуард и запустил вращение жилого отсека.
В его действиях не было мстительности. Николас сам виноват, к тому же первый начал. Он-то никого не предупреждал, когда решил «проверить люфт стартовой кнопки». В итоге стартовали на полчаса раньше, вдобавок лишних три раза корректировали курс. И все равно чуть было не вошли в гипертуннель боком…
Отсек начал раскручиваться, плавно набирая скорость. Какая-никакая гравитация заставила все незакрепленные предметы свалиться на его стенки. Первым свалился Николас. Сначала на пол, затем на четвереньки и в таком положении полез на стену. Редуарду он напомнил белку-перекормыша, запущенную в не по размеру подобранное колесо.
Однако хмурый взгляд ксенобиолога и его чуть покрасневшие от допплерова эффекта глаза мигом стерли улыбку с лица контактера. Редуард дождался, пока центробежная сила достигнет допустимого значения, и выбрался из противоперегрузочного кресла. Оттолкнувшись от сиденья, он пролетел до границы неподвижной рубки и жилого отсека, где аккуратно приземлился на ноги. По стеночке добрался до Николаса, помог подняться и спросил:
— Не ушибся?
Николас молча отряхнул с колен воображаемую в условиях послекарантинной стерильности пыль, достал из кармана первое яблоко и обиженно хрустнул.
Именно яблоки и прочие натуральные продукты, не предусмотренные скудным корабельным рационом, составляли весь его личный багаж. «Все вкусное небесполезно», — любил повторять ксенобиолог.
Редуард же отпущенную ему норму в пять килограммов использовал от силы на одну десятую процента. Его багаж состоял из единственной фотографии, легко умещавшейся на ладони и в нагрудном кармане комбинезона. С трогательным четверостишием на обратной стороне:
За тридевять парсеков от Земли
Попробуй не забыть про основное.
Желаю тебе веры и любви!
Я сохранить сумею остальное.
Твоя Н.
С фотографии Редуарду улыбалась Надежда. Его Надежда.
Убедившись, что ксенобиолог полностью поглощен яблоком, которое, в свою очередь, наполовину уже поглощено ксенобиологом, Редуард украдкой коснулся фото губами. «Куда бы ее определить? — задумался он. — Не хранить же все десять лет за пазухой».
В своей комнате в общежитии Редуард поступил бы просто: повесил изображение любимой девушки на стену над кроватью. Но в цилиндре пятиметрового диаметра, который являл собой жилой отсек, сделать это оказалось затруднительно. Тем более что из-за его постоянного вращения то, что тебе в данный момент кажется стеной, твоим соседом может быть воспринято как пол. И все же пару минут спустя Редуард нашел выход.
Он взобрался на привинченную к «полу» табуретку, вытянул вверх руку с фотографией и начал производить ею странные манипуляции. Настолько странные, что Николас Лэрри на время прекратил заразительно хрустеть яблоком и стал с интересом наблюдать за действиями приятеля.
Редуард держал фотографию высоко над головой, за самый краешек кончиками пальцев. Периодически он разжимал их, смотрел, в какую сторону начнет «падать» фотография, затем слегка менял положение руки, и все повторялось сначала.
Ищет точку равновесия, догадался ксенобиолог. Пытается совместить центр тяжести фотографии с осью вращения отсека. Ведь вдоль нее центробежная сила не действует. Вернее, действует, но сразу во всех направлениях, и разнонаправленные вектора силы компенсируют друг друга. Но производить сверхточные расчеты на глазок… Ну-ну. В смысле, успехов!
Оглушительно хрустнуло яблоко.
Редуард обернулся на звук. Всего на мгновение, но выпущенная из пальцев фото1рафия успела отлететь сантиметров на десять «вверх». Редуард встал на цыпочки, но этого оказалось недостаточно. Тогда он прыгнул… и не заметил, как его собственный центр тяжести пересек невидимую ось вращения. С ускорением, которого не почувствовал, Редуард рухнул на «потолок», едва успев сгруппироваться перед самым приземлением.
Пока стремительный контактер путешествовал по кратчайшей, Николас совершил в 3,141592 раз более дальнюю прогулку и приблизился к месту незапланированной посадки.
— Не ушибся? — поинтересовался он, наклонившись за упавшей фотографией. И предложил: — Один — один?
— Ничья, — согласился Редуард, прыжком, правда, очень осторожным, поднимаясь на ноги. Он прикинул взглядом расстояние до подвешенной к «потолку» табуретки. — Пять метров для десантника — не высота.
— Для настоящего десантника это даже не рост, — рассеянно заметил Николас. Внимание его при этом было сосредоточено на Надином снимке. — Вы что, знакомы?
— Да, — подтвердил Редуард, мягко отбирая фото.
— Угум, ничья, — запоздало кивнул ксенобиолог.
Редуард выдавил в себя последние четверть тюбика питательной субстанции, названной кем-то «макаронами по-космофлотски». Вероятно, за то, что микрокусочки мяса встречаются в ней так же часто, как островки разумной жизни в исследованной части галактики. Редуарду, например, попался всего один.
От светлой тоски по собратьям по разуму Редуарда отвлек Николас. Он как раз покончил с яблоками и, не давая организму ни на секунду расслабиться, приступил к грушам. Груши на зубах не хрустели, но от этого не казались менее аппетитными.
«Хорошо, что влюбленным не хочется есть, — с благодарностью думал Редуард. — Ни есть, ни спать», — быстро поправился он, глядя, как Николас вытирает липкие от грушевого сока губы и сладко зевает.
Хотя спать-то ему как раз никто не мешает. Даже наоборот. Как еще скоротать долгие месяцы полета, если точно знаешь, что компьютер доставит корабль в пункт назначения и без твоей помощи, а автоматика обеспечит спящего всем необходимым, за исключением разве что цветных сновидений.
— Может, по морозилкам? — предложил он.
— Можно, — согласился Николас.
— А продукты? — Редуард с надеждой покосился на опустевший наполовину пакет в руках ксенобиолога. — Они же испортятся.
Ксенобиолог на секунду задумался, потом махнул рукой:
— Ерунда. Не больше, чем мы с тобой.
Редуард хотел было возразить, что Николас с продуктами в одну морозилку не поместятся, но тот уже улегся в отведенную ему ванну, пристроив пакет себе на грудь. «Не закроется!» — подумал Редуард и снова не угадал.
Пластиковая крышка анабиотической камеры хоть с третьей попытки, но захлопнулась за ксенобиологом. Под прозрачным пластиком Николас с отчасти приплюснутым лицом стал похож на экспонат антропологического музея. Не хватало только поясняющей таблички: «Человек скаредный».
Редуард еще долго ворочался, устраиваясь на дне собственной камеры, где с легкостью смогли бы разместиться еще два его брата-близнеца. «Какая же это ванна? — раздраженно думал он. — Это бассейн».
Внутри камеры, холодало, но непонятно, насколько быстро. Расположенный над головой экран мигал секундами, рябил тысячными — словом, отсчитывал время от момента включения, но текущую температуру отчего-то не показывал — вероятнее всего, чтобы не пугать засыпающих. Поэтому Редуард, ранее никогда заморозке не подвергавшийся, не мог решить, впадать ли ему уже в анабиоз или потерпеть еще.
— Ник, ты спишь? — позвал он, устав от томительного ожидания.
— Естественно, нет, — ответил чуть-чуть придавленный голос. — «Анабиотик» нам впрыснут не раньше, чем температура упадет до минус семи. Иначе…
— Что?
— Удовольствие будет неполным. Ты не волнуйся, такое не проспишь. Минус семь — это как раз та температура, при которой зубы стучать перестают.
— Почему?
— Смерзаются.
— Да ну тебя. — Редуард попробовал обиженно замолчать, но мерзнуть молча оказалось еще мучительнее. Когда немеют конечности и на ресницах выступает иней, почему-то особенно хочется разжиться хоть капелькой дружеского тепла. — А как ты думаешь, — спросил он. — Эта Земля-два — какая она?
— Понятия не имею. Надеюсь, такая же, как наша. Те-еплая… — передернул плечами Николас. — Если, конечно, шеф не напутал с расстоянием до тамошнего солнца и наличием атмосферы.
— А она… а-а-а… обитаемая? — Редуард Кинг безыскусно имитировал зевок. Как всякий наивный мечтатель, он страшно стеснялся своей наивности и мечтательности и всячески старался их маскировать.
— Мягко говоря, вряд ли. — А вот Николас был реалистом. Холодным… бр-р-р… прагматиком. — Вернее, существует определенная вероятность, но она ничтожнее тех мурашек, что бегают сейчас по твоей спине. Таких условий, как допустимый эксцентриситет орбиты и приемлемый для человеческих легких состав воздуха, еще недостаточно для зарождения жизни.
— А что еще для этого нужно?
— Да тысячи факторов!
Повисло минутное молчание. Редуард с восторгом размышлял о том, какая все-таки редкая штука — жизнь и как это важно — суметь правильно ею распорядиться. Николас пытался перевернуться на левый бок, но теснота камеры не позволяла. «Нет, это не ванна, — убежденно думал он, — это какой-то сидячий душ Харчо! В смысле, Шарко».
— Даже если необитаемая, — уступил Редуард. — Все равно, сходные погодные условия — это уже не мало. Атмосфера, климат… Сама собой решится проблема перенаселенности Земли. Эту планету даже адаптировать не требуется, хоть сейчас переезжай. И мы с тобой — ее первооткрыватели. Астрономы ведь не в счет. Пусть следят через свои телескопы, как мы первыми высаживаемся на ее девственную поверхность. Как думаешь, на родине нам поставят памятники? Ну хотя бы один на двоих?
— Надеюсь, нет, — поежился Николас. — По крайней мере в ближайшие сто лет. Лучше бы стипендию повысили… — Он усмехнулся. — Ты еще помечтай, как твой родной город по возвращении переименовывают в твою честь, а тебя самого выбирают его бургомистром. Я даже слоган придумал для избирательной кампании: «Из гибернации — в губернаторы!» Звучит?
— Ну, город не город, — раздумывал Редуард. — Но уж никто не запретит нам назвать своим именем какой-нибудь океан на открытой планете. Хотя нет, океаны бывают холодными, лучше пустыню. — Мурашки уже не бегали по его спине, они замерзали заживо. — Или вулкан.
— Не смеши мои магнитные присоски, — попросил Николас. — Твоим именем разве что бархан в пустыне назовут. А фамилией — грязевой гейзер.
— А твоим… твоим… — Редуард стиснул зубы, придумывая достаточно обидный ответ, и чуть было не пропустил облачко голубоватого газа, вылетевшее из прорезей в стенках камеры. Он вздохнул глубоко, почувствовал неестественную легкость в голове и покалывание в области предплечья, подумал:
«Сохранить остальное… В морозилке — как груши… Смешно…» — и не чувствовал больше уже ничего.
В таком состоянии ему предстояло провести 1826 ночей и дней.
Хотя какие в открытом космосе дни?
— …какой-нибудь сероводородный источник! — произнес Редуард Кинг, не размыкая век.
— Что источник? — раздался рядом слегка ошалелый голос ксенобиолога.
— Назовут. Твоим именем.
— А… И над этим экспромтом ты трудился девятьсот тринадцать суток?
— Сколько? — Редуард попытался присесть, ощутил лбом ограниченность окружающего пространства и открыл глаза.
Да, именно так. Девятка, единица и тройка уверенно обосновались посреди экрана, плюс к этому несколько часов, минут и секунд с долями, за которыми спросонок было не уследить.
— Я не трудился, — сказал он, откидывая крышку камеры. — Я спал.
— Серьезно? — ерничал Николас, выбравшийся из ванны по пояс. — И что снилось? Держу пари, какая-нибудь горячая девушка? — привычно пошутил он. Подтрунивание над обстоятельствами личной жизни Редуарда давно уже считалось в Академии хорошим тоном.
— Не помню. — После экстренной разморозки с просушиванием Редуард излучал чистоту и свежесть, как вывешенный на мороз пододеяльник, и не хотел пятнать себя участием в словесной перепалке.
— Неудивительно. Во время анабиоза жизненные процессы замедляются практически до нуля. В том числе мозговая активность. Твоя — в особенности.
Ксенобиолог достал из похрустывающего пакета апельсин, задумчиво взвесил на ладони, затем разжал пальцы. Апельсин упал на пол с металлическим звоном и никуда не покатился.
— Гипотремия, несовместимая с завтраком, — с сожалением констатировал Николас.
— Кстати. Ты как биолог должен знать, — не удержался Редуард. — Что это за домашнее животное — безрогое, парнокопытное, вдобавок ни бельмеса не смыслящее в апельсинах?
Ответить достойно Николас не мог. Разочаровавшись в цитрусовых, он предпринял попытку отхватить кусок от пригретой на груди груши, в чем теперь, судя по выражению лица, страстно раскаивался.
— Однако. — Редуард осторожно выпрямился, разминая суставы и мышцы после двух с половиной лет неподвижности. Ни онемения, ни судорог, радовался он, и кровообращение вроде бы в норме — спасибо реабилитационной автоматике! — Чего, интересно ради нас подняли в такую рань? Нам ведь, по-хорошему, еще спать и спать.
— Сейчас узнаем, — флегматично отозвался Николас, пытаясь обнаружить следы собственных зубов на окаменевшем фрукте. — Но наверняка что-то внештатное. Такое, что запрограммированному на все случаи жизни кибер-пилоту позарез понадобилась помощь двух гениев из плоти и крови. Заменить батарейку или что-то в этом роде.
Он встал, добрел, виртуозно шаркая магнитными подошвами, до входа в рубку и там воспарил. Редуард приотстал немного, улучил момент, чтобы еще раз взглянуть на решительный изгиб губ любимой, ее глаза и кудрявый локон, который умеет так нежно щекотать ухо. «А она совсем не изменилась», — подумал он, упрятывая фотографию в нагрудный карман.
— Ну что, батарейка? — весело спросил он, влетая в помещение рубки.
— Да нет. — Обращенное к многофункциональному экрану лицо ксенобиолога выражало озабоченность, а тон ответа был далек от шутливого. — Хуже. Или лучше. Я еще не решил.
— Да что там? — напрягся Редуард, подвигаясь к экрану.
— Корабль.
— В этой глуши? — удивился контактер. — Тут же во всей округе ни одной заслуживающей внимания системы. Кроме, разумеется, цели нашего назначения. Слушай, а может, за нами выслали контрольную экспедицию? Из нормальных ученых…
— Вряд ли. Нас наверняка предупредили бы. К тому же они летят не в ту сторону.
— То есть?
— Сам смотри! — Николас ткнул пальцем в яркую пульсирующую точку, вызвав мелкую рябь на чувствительной поверхности сенсорного экрана. Точка послушно трансформировалась в вектор направления, обросла сеткой пространственных координат.
Редуард Кинг, хоть никогда не умел, тут присвистнул.
Из картинки следовало, что обнаруженный корабль двигался им навстречу, то есть не К системе Солнце-два, а ОТ нее.
Объясняться это могло тысячью причин, но верить почему-то хотелось в самое несбыточное. Видимо, склонность к мечтаниям, в отличие от избыточной сутулости, не способно исправить даже долгое пребывание в тесном замкнутом пространстве.
— Не шипи… — поморщился Николас. — Вот погоди, через полчаса войдем в зону прямого радиоконтакта, тогда и пошипишь, и поквакаешь, и вспомнишь заодно, чему тебя учили на спецкурсах по интерполяционной лингвистике.
— Радио… контакта? — растерянно повторил Редуард.
— Угум. Ты пока готовься. Не забудь проверить видеокамеру. И смотри, когда будешь снимать сцену знакомства, не заходи сверху. А то у меня на пленке лоб скошенный получается и уши врастопырку. Лучше займи позицию немного снизу и сзади.
— Как это — займи? Какую камеру? — Растерянное выражение покинуло лицо Редуарда. Пока еще он недоумевал, но в любой момент готов был возмутиться. — А кто, по-твоему, будет знакомиться?
— Я. — Николас подчеркнул собственное спокойствие, сложив руки на подлокотники кресла. — И не вздумай спорить, это не обсуждается. Во-первых, я старше, а во-вторых, как ксенобиолог лучше тебя знаком с поведением инопланетной живности.
— Всего на два месяца! — воскликнул Редуард, имея в виду разницу в возрасте. — А что касается живности — не ты ли совсем недавно с пеной у рта доказывал, что ее существование невозможно в принципе? «Тысячи фа-акторов», — передразнил он, для большего сходства раздувая щеки.
— Ничего себе недавно, — возразил Николас. — Два года прошло. За это время я серьезно пересмотрел свои взгляды. И потом, тысячи факторов — разве это так много в масштабах бесконечно разнообразной Вселенной?
— Кроме того, не ты, а я здесь… контактер. — Редуард на мгновение смутился: с языка чуть было не сорвался неуместный эпитет «прирожденный». — Следовательно, я компетентнее тебя в вопросах поиска общего языка с предполагаемыми братьями по разуму.
Собственная неопытность и полное отсутствие практических навыков, так тяготившие курсанта в кабинете шефа, перестали волновать его, вытесненные сладостным предвкушением грядущей славы.
— В том-то и дело, что предполагаемыми, — выделил последнее слово Николас. — Прежде, чем кичиться своей компетентностью, убедись, что они разумны.
— Как это? — опешил без двадцати пяти минут контактер. — А космический корабль?
— А Белка и Стрелка? — парировал Николас. — Вот как выползет из этой тарелки трехголовое чудище с девятью языками, поди тогда разберись, который из них общий…
— Ну… Ты… А в ухо? — осведомился Редуард, поняв, что исчерпал запас разумных доводов.
— Попробуй, — радушно предложил ксенобиолог, пожимая широкими плечами.
«Ничего, — прикинул Редуард. — В невесомости масса большой роли не играет. Главное — на чьей стороне правда!» — И ринулся в бой.
«Ах, как хорошо было тем, кто летал на «Аполлонах», — завидовал Редуард, время от времени прикладывая к лицу прохладное стекло гермошлема. — Тесный салон, тамбур, в котором двоим не развернуться. Достаточно было занять место рядом с выходом — и вот уже весь мир знает Нила Армстронга, первого человека на Луне. А второго… как его? Кто теперь помнит, как звали второго? Э-эх!..»
Редуард задумался, есть ли на свете более бессмысленное и малоэффективное — с точки зрения затраченной энергии и полученного результата — занятие, чем драка в невесомости. И сам себе ответил: есть. Это драка в невесомости посреди тесной рубки, набитой высокоточным оборудованием.
И ладно бы подрались два курсанта с боевого потока. Нет же, сошлись естественник с гуманитарием! Будущий специалист по внеземным формам жизни и эксперт-теоретик по контактам с разумными представителями вышеупомянутых форм. Итог плачевен: полчаса головокружительных кульбитов, несколько выведенных из строя приборов — и всего один более-менее точный удар!
Редуард вздохнул и настроил лицевой щиток гермошлема на отражение. Синяк был на месте. «Вот тебе, бабушка, и полный контакт!» — удрученно подумал он.
— Как связь, Ник? — спросил он, делая тем самым шаг к примирению. — Ты это… если они не отзовутся ни на один из известных языков, попробуй универсальный код.
— Угум. Именно так я бы и поступил, если бы некоторые поаккуратней махали конечностями! И выбирали место, прежде чем со всего размаха врезаться в приборную панель! — Ксенобиолог выпустил из рук мертвые наушники. Они медленно поплыли вверх, прихватив с собой небольшой фрагмент, отколовшийся от блока связи. — Хорошо хоть, до внешних камер ты не добрался в своем всесокрушающем танце. Так у нас по крайней мере осталась возможность посмотреть немое кино из жизни чужих и даже покричать им в иллюминаторы: «Эй, ты, инопланетянин!» Кстати, они уже на подлете.
Действительно, камеры были в порядке, да и обзорный экран уцелел, правда, после побоища на его чувствительной поверхности осталась пара медленно зарастающих вмятин, сильно напоминающая следы десантных ботинок. Причем, что характерно, оба ботинка были левыми.
Подстегиваемые любопытством курсанты прильнули к экрану, на котором уже отчетливо вырисовывались очертания звездолета чужих.
Первую минуту никто не проронил ни слова. Потом Редуард Кинг, утомившись моргать и щипать себя за что попало, отважился на вопрос:
— Тебе… ничего не кажется странным?
— Еще как! — глухо ответил Николас Лэрри. — Странней некуда. Хотя нет, смотри — они разворачиваются боком! Вот теперь точно некуда… Ну что, идем на сближение? Наши коллеги, похоже, тормозят.
— Не знаю. Я не уверен…
— Я же не предлагаю тебе обгонять, — пожал плечами ксенобиолог, не отрывая взгляда от изображения странного, весьма странного корабля.
И это было только начало.
Стыковочные элементы подошли друг к другу как родные.
— Ты уверен, что мы поступаем правильно? — волнуясь, спросил Редуард. — Помнишь, в задании шефа речь шла не о контакте, а лишь о предварительной разведке.
— Не дрейфь, — посоветовал Николас. — Всю ответственность беру на себя. Ты только смотри не урони камеру.
С этими словами он открутил последний крепежный болт и, откинув в сторону крышку люка, уверенно устремился в неизвестность. Редуард поставил камеру на запись, шагнул следом за ним и уже в следующую секунду подумал: «Что за глупая шутка!»
Из-за того, что в момент стыковки корабли сблизились чуть больше необходимого, гибкий стыковочный рукав посередине слегка изгибался под тупым углом, и вот как раз в месте изгиба какой-то остряк установил большое круглое зеркало, полностью перегородившее проход. Вдобавок из-за отсутствия освещения внутри рукава обитал полумрак, распахнутый люк за спиной света почти не давал, отчего человеку менее догадливому и наблюдательному, похвалил себя Редуард Кинг, могло бы показаться, что он видит пришельцев, один из которых как две капли воды похож на него самого, а другой — на. его спутника. В то время как на самом деле причиной забавному обману зрения служило обычное зеркало.
Контактер усмехнулся и, желая показать, что раскусил розыгрыш, помахал своему отражению рукой. Отражение, разумеется, не заставило себя ждать, тоже ухмыльнулось до ушей и повторило приветственный жест.
И только сообразив, что Редуард в зеркале машет почему-то тоже левой рукой, в то время как по всем законам отражения должен бы правой, Редуард пришел к выводу, что что-то тут не так, почувствовал странное недомогание, а слабый свет, струящийся из шлюзового отсека, стал меркнуть, меркнуть, пока не померк совсем.
Редуард привычно очнулся на дне анабиотической камеры и с облегчением подумал: «Ну вот, а ксеноботаник говорил, что во время гибернации ничего не снится!» — нимало не смущаясь тем фактом, что сформулировал эту мысль Николас, получается, тоже во сне.
Однако крышка камеры была откинута, а в непосредственной близости от Редуарда о чем-то беседовали. Двое!
Впрочем, нет, прислушавшись повнимательнее, Редуард понял, что разговаривает один Николас, сам с собой.
— Смотри, смотри, кажется, очухался, — сказал он и сам же ответил: — Угум.
Редуард приподнялся на локте, выглянул из ванны… и тут же слег обратно, почувствовав, что недоспал. Приблизительно 913 суток.
Николасов Лэрри на поверку оказалось все-таки два. И объектом их внимания был не Редуард, а кто-то другой, лежащий в соседней камере.
— Притворяется? — спросил один из Николасов.
— Похоже, — ответил второй. — Ничего, сейчас встанет.
Редуард лежал с зажмуренными глазами, мечтая проснуться в третий раз, и слушал, как совсем рядом кого-то звучно шлепали по щекам.
— И что тут, извините за любопытство, происходит? — не выдержав, поинтересовался он.
— О! Я же говорил, встанет, — обрадовался ближний к Редуарду Николас и шагнул к нему чуть ли не с распростертыми объятьями. — Рэд, ты не поверишь!.. — начал он.
— Я уже не верю, — успокоил Редуард.
— Я, кстати, тоже, — заявил, вылезая из ванны, стопроцентный двойник Редуарда. С точностью до синяка под глазом!
Ну разве что чуть более румяный вследствие полученных оплеух.
Пока оба Николаса размахивали руками и возбужденно, перебивая друг друга, расписывали сложившуюся ситуацию, они сидели рядышком, поделив по-братски один стул, и мало-помалу постигали невероятную истину.
Собственно, в самой истории не было ничего нового или неожиданного. Да, земляне обнаружили планету-близнеца, планету-побратима, если угодно, и отправили к ней экспедицию, отбирая ее участников по принципу «кого не жалко». Да, экспедиция преодолела ровно половину пути и повстречала корабль пришельцев — чужой, но по внешнему виду ничем не отличающийся от собственного — и двух космонавтов с поразительно знакомыми выражениями на лицах. Более того, с совпадающими именами, фамилиями и, насколько успели выяснить ксенобиологи, областями специализации.
Словом, все бы ничего, если бы поведал об этом Редуарду не Николас с Земли-два. То есть он-то как раз утверждал, что с Земли-один — на свой субъективный взгляд, и прийти к соглашению относительно порядковых номеров оказалось сложнее всего. Один из Николасов — «Кажется, наш», — отметил Редуард, впрочем, без полной уверенности — предложил не омрачать спорами светлый миг контакта с «близнецами по разуму» и определить первенство родных планет по-простому, разыграв его на пальцах. Возражений не последовало.
Однако ближе к десятой попытке оба участника соревнования убедились в неизбежности ничьей, и в итоге каждый остался при своем мнении.
Редуард следил за ходом дискуссии вполуха и вполглаза, развернувшись к спорщикам чуть ли не боком, чтобы ненароком не выдать своего чересчур явного интереса к соседу по стулу. Тому, похоже, тоже казалось нескромным пялиться на самого себя без помощи зеркала. Взгляд контактера рассеянно блуждал по знакомым элементам обстановки, его успокаивал вид закругляющихся стенок отсека, пакета с фруктами на дне пустующей камеры долгого сна, дрейфующих за дверью рубки обломков, напоминающих о недавней потасовке.
— Надо было прибраться, прежде чем приглашать гостей, — дождавшись паузы в беседе, шепнул он на ухо Николасу.
— Не волнуйся, — ответил тот. — Это мы у них в гостях. — И подмигнул, забавляясь растерянным видом товарища. — Кстати, не хочешь ли поработать по специальности? А то я, честно сказать, представляю процедуру контакта в общих чертах. Если что, температуру им я уже смерил, образцы тканей ненавязчиво позаимствовал. Так что не тяни, переходи сразу к официальной части.
«Вот он, — подумал Редуард, — мой звездный час!» Хотя на обзорном экране по-прежнему не разглядеть было ни единой звездочки.
— Может, обменяемся научными достижениями? — не очень уверенно предложил он, чувствуя себя совершенно неготовым к обмену культурными ценностями.
— Отличная идея! — поддержал ксенобиолог. — С чего начнем?
— Значит, в космос, как я погляжу, вы уже вышли, — заметил его коллега из команды двойников.
— О, еще когда! — улыбнулся Николас. — В двадцатом веке.
— Правда? А мы в девятнадцатом.
— Ну, это смотря от чего отсчитывать, — заметил наш после недолгих раздумий. — Мы, пожалуй, тоже в девятнадцатом. Во второй половине.
— А мы в первой.
— Зато мы навсегда избавились от болезней! — быстро нашелся землянин.
— Болезни? — переспросил уроженец Земли-два, делая удивленное лицо. — Что это?
Так что поникшему Николасу пришлось объяснять очевидное. Впрочем, объяснение получилось таким занудным, что его оппонент не выдержал и пары минут.
— Понял, понял, — прервал он докладчика и неискренне посочувствовал: — Эти так называемые болезни, должно быть, часто приводили к преждевременному старению?
— Какому еще старению? — довольно ухмыльнулся Николас. — Неужели вы до сих пор не открыли рецепта вечной молодости?
— Мы… мы… — беспомощно, как ребенок, повторял Николас-второй.
«Открыли, как же! — окончательно успокоившись, подумал Редуард Кинг. — В некоторых так и вечное детство еще не отыграло».
— В общем, судя по вашим заявлениям, с фантазией на обеих планетах дела обстоят неплохо, — сказал он. — А теперь, пожалуйста, серьезно.
Он на минуту нырнул в рубку и вернулся с планшетом Для записей. Расположил его так, чтобы всем присутствующим было видно, и уверенно написал:
2x2 = 4
2x3 = 6
Притихшая троица следила за его действиями завороженными взглядами дикарей, которым только что открылось подлинное величие разума. Правда, уже на «шестью шесть» терпение наблюдателей подошло к концу, и с обеих сторон послышались смешки и ехидные замечания. Не обращая на них внимания, Редуард методично запротоколировал всю таблицу умножения. Рука дрогнула лишь однажды, когда напротив «7 х 7» он по инерции чуть было не поставил «47».
Впрочем, Редуард второй следил за действиями первого с неподдельным интересом до самого конца. Хотя интересовали его не столько цифры, сколько рука, сжимающая карандаш.
— Ты что, левша? — спросил он, когда Редуард закончил.
— А ты разве нет?
— В детстве был, но в школе заставили переучиваться. Теперь одинаково владею обеими руками.
— Я тоже.
— Жаль, растут обе не из того места, — хором пошутили ксенобиологи и, рассмеявшись, показали друг другу большой палец.
Редуарды в ответ презрительно скривились и высунули язык. Тот самый общий язык, который так важно найти для успешного установления контакта.
— Прошу не отвлекаться! — бодрым голосом призвал Редуард, перелистывая страницу. — Перейдем к геометрии…
— И наконец, тело, погруженное в жидкость… — устало продолжал он несколько часов спустя.
— Или в газ, — зевнув, уточнил Николас.
— Да, короче, во что угодно, кроме вакуума, теряет в своем весе столько… — Он покачал головой, отгоняя тупое оцепенение, и слегка развел руками, как бы показывая, сколько именно теряет тело.
— Знаем, знаем, — сжалился над утомленным контактером Николас-второй. — Закон Пифагора!
«Ну наконец-то! — подумал Редуард. — Хоть какая-то нестыковка…» Он изобразил на лице улыбку человека, добившегося желаемого ценой неимоверных усилий, и попытался хотя бы приблизительно представить, каким должен быть мир, в котором два великих грека, самосский и сиракузский, поменялись местами.
Однако наслаждаться победой пришлось недолго. Сам же Николас-второй все и испортил.
— Или Архимеда?.. — всерьез задумался он.
А первый склонился к уху Редуарда и доверительно сообщил:
— Я тоже всегда их путал.
— Будем считать, что различий в развитии естественных наук нам обнаружить не удалось, — подытожил Редуард. — Как насчет истории?
— С историей все просто замечательно! — воодушевился Николас и огласил первый вопрос: — В каком году произошло восстание Спартака?
Повисло тягостное молчание.
— Может быть, ограничимся нашими собственными историями? — робко предложил Редуард-второй.
— Или вот еще один случай. Мне было тогда девять лет. И мы с двумя соседскими пацанами поспорили, что…
— С ума сошел! — перебил свое второе Я — практически безальтернативное — Редуард Кинг. — Нельзя же об этом при посторонних! — И, слегка покраснев, покосился на ксенобиологов.
Но тем давно уже не было дела до сбивчивой исповеди Ре-дуардов. Не вникая в смысл сказанного, они переводили заинтересованные взгляды с одного рассказчика на второго. Потом посмотрели друг другу в глаза.
— Ты тоже заметил? — спросил первый.
— Что значит «тоже»? — обиделся второй. — Я первым обратил внимание!
— Не важно! Главное, что у вашего синяк под правым глазом…
— …а у вашего — под левым!
— Слушай, может, вы хотя бы из антивещества?
— Или вы!
Николасы сделали шаг навстречу друг другу и протянули руки для пожатия.
Потрясенный смелостью их выводов Редуард лишь усилием воли заставил себя не зажмуривать глаза, хотя, к чему скрывать, аннигилировать раньше отпущенного срока было страшно.
Ладонь решительно коснулась ладони.
— Ладно, — пожал плечами Николас-второй и продолжил скучным голосом: — Если вам так интересно, самым ярким воспоминанием последнего дня перед отлетом лично для меня стало свидание с Надей Марципановой.
— С Надеждой? — От возбуждения Редуард едва не подпрыгнул на месте. — С ней? — Он протянул ксенобиологу извлеченный из кармана фотоснимок.
— Да. Мы сидели в парке на скамейке, слушали музыку, болтали о том о сем. Целовались, конечно, — все-таки два часа до старта…
— В таком случае ура! — поздравил присутствующих Редуард. — Нам удалось найти то несоответствие, с которого началось расхождение в истории наших миров. Дело в том, что на моей Земле именно я, а не Николас встречался с Надей накануне вылета. В том же парке, хотя и на час раньше.
Однако энтузиазм Редуарда никто не разделил.
— Видишь ли… — начал Николас-первый, тщательно подбирая слова, и Редуарду не понравилось сочувственное выражение его лица. В одно мгновение он вспомнил все: запах цветущих эвкалиптов, и щекочущее прикосновение
локона к щеке, и горячий шепот, и нетерпеливый взгляд на часы…
Он встал, краем глаза заметив, как рядом поднимается его двойник, и, качнувшись, ухватился за спинку стула, надеясь, что это заставит окружающие предметы остановить свое бессмысленное вращение. Перед глазами все куда-то плыло, и Редуарду казалось, что он чувствует, как кровь горячей волной приливает к голове. Что, строго говоря, было вряд ли возможно, поскольку голова, как известно, возвышается над прочим корпусом, а центробежная сила слабеет по мере приближения к центру вращения. Резоннее предположить, что кровь, а вслед за ней и сердце Редуарда устремились в направлении пяток, и именно обескровление мозга послужило причиной его последующих необдуманных действий.
Как бы то ни было, оба Редуарда с поразительным хладнокровием произнесли вдруг:
— Ну что ж… Тогда — защищайтесь. И да поможет вам Космос! — и, развернувшись друг к другу спинами, улыбнулись ксенобиологам одинаково бескровными губами.
«За тридевять парсеков от Земли…» — в последний раз прочел он, прежде чем предать фотографию высокотемпературной плазме. Подумал: «Стоило тащиться в такую даль только ради того, чтобы убедиться в извечном женском коварстве?» И не нашелся с ответом.
— Хочешь персик? — продемонстрировал невиданную широту души Николас Лэрри. — Пока теплый…
Он все еще испытывал неловкость перед товарищем, несмотря на троекратную просьбу о прощении, оставшуюся без ответа. Вот и сейчас Николас не дождался никакой реакции от Редуарда, обреченно откусил половину персика и посоветовал:
— Смотри на веши проще. Во всем ищи свои плюсы. Вот мы, например, сами с собой встретились, ничего полезного не узнали, даже наоборот — зато целых пять лет сэкономили! Вот сейчас поспим годик-другой — и дома! Представляешь, как наши обрадуются? Небось все выпустились уже!
«Конечно, ему легко смотреть на вещи проще, — жалея себя, думал Редуард. — Ни одного подбитого глаза! Не то что я… жертва контакта!»
Николас закончил настройку бортового компьютера на возвращение и стал устраиваться в ванну для долгого сна.
— Слушай, а мы на тот корабль загрузились? — почти отчаявшись расшевелить друга, пошутил Николас. — А то вдруг вернемся на автопилоте, а планета не наша!
— А разве есть какая-нибудь разница? — равнодушно спросил Редуард.
В самом деле, синяк под вторым глазом контактера устранил, казалось, последнее различие между двумя мирами. По крайней мере со вторым Редуардом они стали выглядеть полноценными близнецами.
— Вообще-то нет, — пожал плечами ксенобиолог. — Хорошо хоть, друг друга мы не перепутали.
— Думаешь? — мрачно усмехнулся контактер. В гулкой замкнутости анабиотической камеры его смех прозвучал жутковато, так что едва не напугал самого Редуарда. — А с чего ты взял, что я — тот самый?
И не проронил больше ни слова, надеясь, что ближайшие 913 суток Николасу будут сниться исключительно кошмары — несмотря на пониженную мозговую активность.
Впрочем, когда она у него повышалась?
— Лежите, лежите, не вставайте! — разрешил шеф. И это столь несвойственное ему проявление заботы заставило курсантов вытянуться в струнку на жестких больничных койках. Так что у более рослого Николаса из-под одеяла даже выглянули носки начищенных ботинок, которые он, впрочем, тут же втянул обратно.
— Я, собственно, на минутку, — продолжил удивлять своих подчиненных шеф. — Только передать кое-какие гостинцы и… вот. — Он неловко, со второй попытки пристроил на крышку тумбочки пакет с чем-то круглым и катящимся, скорее всего с арбузом. — Я ознакомился со всеми письменными отчетами и видеозаписями, но мне хотелось бы услышать ваши собственные соображения по поводу случившегося. Если не сложно, буквально в двух словах…
Курсанты, до самых подбородков укрытые толстыми одеялами, обменялись быстрыми взглядами.
— Тезис первый, — доложил Николас. — Параллельные миры существуют. Правда, до них довольно далеко. Тезис второй…
— Но они ничем не лучше нашего, — вздохнул Редуард.
— Что-то не так, — заметил он, как только шеф, пожелав курсантам побыстрее поправляться, вышел в коридор.
— Старик наверняка задумал какую-то новую пакость.
— Угум. Мягко стелет, — согласился ксенобиолог, отбрасывая в сторону чересчур теплое для летнего времени одеяло. Под одеялом Николас, как и Редуард, оказался полностью одетым, более того — в парадную форму десантника, с новеньким изумрудным значком на груди. — Что-то мне уже не хочется быстро поправляться.
— Да тебе вроде уже и некуда, — пошутил Редуард, взбираясь на подоконник.
Окна карантинной палаты располагались на уровне третьего этажа, ну да для десантника, как известно, пять метров — не высота.
— А может, мы все-таки того? — спросил Николас, задержавшись на месте приземления — посреди цветочной клумбы, чтобы насобирать букет. — Перепутали планеты?
— Пожалуй, — кивнул Редуард. — Такого шефа, как у нас, боюсь, нет больше ни в одном из миров.
— Да уж, наш был намного вреднее.
— О чем речь! Гора-аздо.
Каблуки курсантов весело застучали по асфальту аллеи. Там, в тени экзотических деревьев одного из них дожидалась Надежда. Милая, бесхитростная и кажущаяся еще более свежей после разморозки.
Эх, знать бы только, кого?..
Февраль — март 2002 г.
Леонид Каганов
МАСЛО
Вадим Петрович выдернул из пачки новый лист белоснежной бумаги и занес над ним маркер как нож. Бумага лежала на столе, готовая к своей участи. Заныла печень. Вадим Петрович отшвырнул маркер, положил на лист громадную желтоватую пятерню, секунду помедлил, а затем резко скомкал листок и щелчком отправил его на пол. Там уже лежало несколько десятков белых комков. Вадим Петрович долго смотрел на них.
— Вот! Бутгер! — наконец провозгласил он в тишине кабинета, вынул носовой платок и бережно протер лысину. — Бут-тер! Очень хорошо.
Он деловито взял маркер, выдернул из пачки новый лист, но замер.
— Хрен там, — сказал Вадим Петрович. — Не поймут. Русское надо. Надо-надо-надо… — он постучал маркером по листку, — Василек! Бред. Лесное! С какой радости? Луговое! Опять. Йо-о-оханный… — Вадим Петрович натужно потер мясистыми пальцами багровые пульсирующие виски. — Надо что-то новое. «Новое»!
Вадим Петрович размашисто вывел на весь лист «новое». Задумался. Скомкал бумагу и отправил ее на пол.
— Вечернее. Утреннее. Луговое… Вот привязалось! Замкнутый круг. Масло «Замкнутый круг»!
В писклявом хохоте затрясся лежащий на столе мобильник и поехал, жужжа, к краю.
— У аппарата. — сказал Вадим Петрович.
— Ало! Вадим Петрович! Это Скворцов! — хрюкнуло в трубке. — Докладываю: ну как бы первый цех реально пущен! Со вторым как бы маленькая проблема. Ну там канализация не это, короче, стоки надо как бы по уму делать. Я как бы сейчас говорил с водоканалом…
— Стоп! — рявкнул Вадим Петрович. — Я должен выслушивать все это?
— Ну, как бы отчетность, — растерянно сказала трубка. — Возникли незапланированные как бы финансовые…
— Ты крадешь мои деньги?
— Нет!! Я потому как бы и…
— Тогда какого рожна ты крадешь мое время? Рассказываешь про каждый гвоздь? Кто директор — я или ты?
— Я, Вадим Петрович…
— Почему у меня должна болеть голова из-за твоих проблем?
— Виноват, Вадим Петрович…
— Я тебе уже сто раз говорил: меня это не интересует! Деньги я даю. Пустишь завод, принесешь мне смету.
— Виноват, Вадим Петрович…
— Вот так лучше, — смягчился Вадим Петрович. — Ты слово придумал?
— Вадим Петрович, я как бы…
— Да или нет?
— Я как-то… Тут как бы столько дел… Жена придумала, ну как бы вроде чтоб «Солнечное»…
— Солнечное?
— Солнечное. Как бы.
— Солнечное. Зачем?
— Ну… — замялся Скворцов. — Масло — оно ведь как бы желтое, ну и солнце вроде… Нет?
— Кретин! Масло желтое, когда прогорклое! Или слишком жирное! А у меня будет масло белое! Четыре миллиона евро! Желтое! Ха! Оху…тельное будет масло, понял?
— Понял, Вадим Петрович, буду как бы думать.
— Чтоб до вечера десяток вариантов! Не можешь сам — тряси жену! Кого хочешь тряси, хоть водоканал! Работягам своим объяви — кто найдет хорошее слово, дам денег. Пусть думают, пока цеха монтируют!
— Трудно это, Вадим Петрович, — неуверенно сказала трубка.
— Думать трудно?
— Как бы слово придумать трудно.
— А его не надо придумывать! Все слова уже придуманы тыщу лет назад! В русском языке миллион слов!
Надо из них взять одно. Готовое. Простое и понятное. Ферштейн?
— Ферштейн, Вадим Петрович. Но как бы не знаю даже. Вот было бы в русском языке три слова — мы бы с вами сели и выбрали… А когда миллион, тут как бы профессионал нужен. Этот, как его… Писатель какой-нибудь. Или поэт, что ли, как бы…
— Поэт! Ты знаешь хоть одного поэта во всей Щетиновке?
— Ну в Щетиновке как бы, может, и нет… Хотя как бы двести тысяч жителей… Но в Самаре-то наверняка!
— Все дела брошу, поеду в Самару поэтов ловить!
Снова кольнуло в печени.
— Не долби мои мозги, — сказал Вадим Петрович. — К вечеру с тебя десять вариантов. Ауфвидерзейн! — Он нажал отбой.
Снова взял в руку маркер, положил перед собой чистый лист, закрыл глаза и попытался представить пачку хорошего масла. Это удалось. На пачке даже виднелась надпись. Вадим Петрович попытался разглядеть название, оно было неразборчивым, из трех букв.
— Луч? — произнес Вадим Петрович. — Мир?
С закрытыми глазами хотелось спать. Вадим Петрович снова сконцентрировался на пачке, но у той вдруг выросли тонкие ножки, и она резво убежала, неприлично виляя кормой.
— Сука! — огорчился Вадим Петрович.
В кабинет заглянула Эллочка.
— Минералочки, Вадим Петрович? — спросила она.
— Слово придумала?
— Роза.
— Что — роза?
— Масло «Роза». Такой цветок красивый.
— Йо-о-оханный… Элла, значит, вот что — достань мне телефоны каких-нибудь поэтов! Я не знаю, писателей!
— Креэйтеров?
— Чего? Да, типа того.
Эллочка вышла.
— Солнечное, — сказал Вадим Петрович. — Свежее. Здоровое. Вкусное. Мажется хорошо. Размазня!
Мобильник зашелся в истерике. Вадим Петрович поднес его к уху:
— У аппарата!
— Вадим Петрович! Я как бы тут звонил в Москву брату, он сказал, что теперь принято как бы всякого рода водку и закуску называть фамилией с двумя «эф»…
— У меня ни одной «эф» в фамилии.
— У меня есть. Я готов фамилию предоставить как бы.
— Масло «Скворцофф»?
— Как бы да.
— Скворцофф?
— Скворцофф…
— Ф-ф?
— Выходит, как бы так…
— Думаешь? А когда я тебя, ф-ф, завтра выгоню и поставлю какого-нибудь, ф-ф, Козлова? Мы с ним этикетки будем перепечатывать? Ф-ф?!
— Вадим Петрович! Вадим Петрович! Вы как бы меня не поняли!!! Я же совсем не это имел!!! Я имел наоборот — сделать вашу фамилию!
— Мою фамилию?! На масло?!! Ты с ума сошел, придурок?!
— Так может, вам лучше было бы не масло производить, а…
— Ты еще меня бизнесу учить будешь! Ты еще мне расскажешь, что производить! Вон пошел!! К вечеру десять вариантов!!
— Уже как бы восемь! — торопливо сказал Скворцов.
— Двенадцать!!! — взревел Вадим Петрович и со злостью брякнул мобильник на стол.
В кабинет впорхнула Эллочка с листком бумаги:
— Нашла, Вадим Петрович. Фирмы по дизайну, рекламе и слоганам. Одна в Щетиновке и шесть в Самаре.
Вадим Петрович хмуро посмотрел на листок:
— Данке шон.
Эллочка тихо вышла. Вадим Петрович набрал номер в Щетиновке и прислушался. В эфире долго щелкало и постукивало, словно переговаривалась стая дятлов, затем раздались первые гудки, и трубку подняли.
— Масс-техноложи-консалтин-групп, добрый день? — с придыханием откликнулась девушка, умело придавая каждому слову учтиво-вопросительную интонацию.
— Главного к аппарату, — хмуро пробасил Вадим Петрович.
— Как вас представить? — проворковала девушка.
— Заказчик.
— Минуточку, переключаю, — мяукнула девушка, крепко зажала трубку ладошкой и развязно крикнула: — Вась, возьми! Ва-а-ась!
— Ало! — раздался высокий мужской голос. — Вы по поводу визиток? Не привезли пока, ждем, попробуйте перезвонить после обеда.
— Стоп! — рявкнул Вадим Петрович. — Ты директор?
— Я, — неуверенно ответила трубка. — А вы?
— И я директор, — сказал Вадим Петрович. — Есть разговор. Заказ.
— После обеда. Адрес знаете? — И трубка забубнила привычной скороговоркой: — Улица Партизана Глухаря, дом один. Он там один. Это от вокзала на четвертой маршрутке до конечной, там прямо до напорной башни, в проулок, по доскам через канавку, увидите гаражи — это Красноказарменная, а слева…
— Стоп, — сказал Вадим Петрович. — Жду у себя в офисе через полчаса. Бульвар Труда, здание мэрии, четвертый этаж, «Фольксбуттер».
— Оп-па… — сказала трубка.
— С собой документ. На кого пропуск выписать?
— Э-э-э… Цуцыков. Василий Цуцыков.
— Пока будешь ехать — начинай думать. Ситуация такая: нужно название для масла. Но не простое. Самое лучшее название. Масло новое, сливочное, оху…тельное. Название должно соответствовать. Ферштейн?
— Я вас понял.
— Жду.
Василий Цуцыков оказался тощим человеком лет тридцати пяти, с узким лицом в золотых очках. В руках он нервно сжимал багровую кожаную папку, удивленно косясь на мятые бумажки, раскиданные по кабинету. Длинные волосы были схвачены сзади резинкой. «Голубой, — огорченно подумал Вадим Петрович. — Впрочем, какая мне разница?» Он кивнул на свободное кресло. Цуцыков сразу расстегнул папку и вынул лист бумаги, исчерканный авторучкой. Вадим Петрович жестом остановил его. Крикнул Эллочке «кофе гостю!», вынул свою визитку и кинул ее вдаль по столу. Цуцыков взял визитку обеими руками.
— Сметана Вадим Петрович, — прочел Цуцыков торжественно. — Телефон какой длинный, это Москва?
— Это мобильный. — Вадим Петрович кивнул на трубку. — Через Германию. А теперь слушай меня внимательно, объясняю один раз.
Цуцыков поерзал талией в кресле, сложил ладони и замер.
— Мне пятьдесят пять, — задумчиво начал Вадим Петрович. — У меня небольшой замок под Кельном, жена, две любовницы, две дочки и сын в Америке. Мне ничего не надо. Ферштейн? Вообще ничего. Можешь такое представить?
Цуцыков вежливо покивал.
— Когда я уезжал, у меня было столько денег, сколько ты в кино не видел.
Цуцыков вежливо покивал.
— За мной охотились такие люди, которых ты никогда не увидишь.
Цуцыков застыл с полуулыбкой.
— Теперь уже не увидишь. Столько лет прошло, все поменялось. Я вернулся, чтобы делать в России бизнес. Ты слышал, что в Щетиновке строится завод масла?
— Конечно! — Цуцыков энергично кивнул.
— Я был на выставке в Бельгии. Купил самого нового оборудования на четыре миллиона евро!
— Это если в рублях… — Цуцыков задумался и стал чесать лоб над очками.
Вадим Петрович щелкнул пальцами, привлекая внимание.
— Четыре миллиона евро только оборудование! Я построил завод. Я поднял и перестроил пятьдесят коровников. Я буду выпускать масло. Оху…тельное русское масло! Такого нет даже в Германии! А в Щетиновке будет! Ты сам откуда? Наш, местный?
— Родился в Щетиновке, — закивал Цуцыков. — Окончил Самарский университет с красным дипломом.
— Хорошо, что местный, — удовлетворенно кивнул Вадим Петрович. — Есть маленькая проблема. Нужно название. Но не просто название. Самое лучшее название для масла. Мы тут думали, думали… Нужны свежие силы.
— Я готов! — Цуцыков вскинул голову и посмотрел Вадиму Петровичу в глаза. — К какому сроку?
— Вчера, — сказал Вадим Петрович.
— И все-таки?
— Третью неделю бьемся. Завтра я улетаю. Сегодня к вечеру надо решить. Деньги — не вопрос. Дам, сколько попросишь. Хоть сто евро, хоть триста, хоть пятьсот.
— Полторы тысячи… — пискнул Цуцыков и испуганно вжал голову в плечи.
— Сколько-о-о??! — Вадим Петрович медленно поднялся во весь свой рост и навис над столом. — За одно-единственное слово?!!
— Такая цена, — пробормотал Цуцыков.
— Одно слово!!!
— Разработка бренда!
— Одно слово!!!
— В Самаре три тысячи! В Москве пять! Наверно…
— Ты не в Москве!!! — рявкнул Вадим Петрович.
Заныла печень. Вадим Петрович устало опустился в кресло.
— Да какая разница? Дам и полторы, только придумай.
Цуцыков важно поправил очки. Вошла Эллочка и поставила перед ним дымящуюся чашку, а перед Вадимом Петровичем — бутылочку французской минералки и бокал. Вадим Петрович жадно опрокинул бутылочку в бокал.
— Читай, что у тебя готово?
Цуцыков элегантным жестом поднес к лицу руку с листком. Точно голубой, подумал Вадим Петрович.
— Доярушка!
Вадим Петрович с омерзением помотал головой:
— Вот только не надо этого совка! Этих всяких, блин, ударница, доярница, красная заря — без этого! Прошлый век! Масло новое, оху…тельное, для простых русских людей. Ферштейн?
— Огонек?
— Йо-о-оханный…
— Василек?
— Тупо! Так и я умею! Это обычное название, а мне надо самое лучшее! Чтоб человек прочел этикетку и остолбенел — вот оно наконец! Мечта всей жизни! Не пройти мимо! Ферштейн?
— Весна?
Ну точно голубой, подумал Вадим Петрович и начал пить минералку.
— Ласточка?
— Нагадила. Прямо в пачку.
— Свежесть?
— Зубная паста.
— Луговое?
Вадим Петрович поперхнулся и посмотрел на Цуцыкова:
— Да с какой радости «Луговое»?!
— По ассоциации. Коровы-то на лугу пасутся.
— Но на лугу навоз, а не масло? Ты был на лугу?
— Солнышко.
— Думали уже. Понимаешь… Как тебя?
— Василий Цуцыков.
— Понимаешь, Василий, название должно быть сильное! Звучное! Могучее! Мощное!
— Тайфун?
— Тьфу.
— Гольфстрим?
— Да заткнись! Слушай: вот у нас было такое предложение — «Бугтер». Бутгер по-немецки «масло». Обсудили — не подошло. Почему?
— Понятно почему. Получается масло масляное.
— Идиот! Просто нужно русское, мать твою! Русское! Фер-штейн?
— Лебедушка?
Вадим Петрович вздохнул, стиснул зубы и перевел тяжелый взгляд на бокал. Бокал выдержал, не рассыпался.
— Соловушка?
Вадим Петрович демонстративно разглядывал толкающиеся пузырьки минералки. Сроду не было голубых в Щетиновке, думал он.
— Пастушок?
— Может, сразу «Петушок»? — перебил Вадим Петрович.
— Хорошая идея! — обрадовался Цуцыков.
— Пошел вон!
— Как? — растерялся Цуцыков.
— Пешком! Вон отсюда, гомик волосатый! Элла, проводи!!!
Дверь за Цуцыковым закрылась. Вошла Эллочка и унесла нетронутую чашку кофе. Вадим Петрович снова положил перед собой чистый лист. «Русское» — написал он на нем и задумался.
Зажужжал телефон.
— У аппарата, — сказал Вадим Петрович.
— Ало! Это как бы Скворцов, — раздалось в трубке. — Соловушка.
— Что-о-о?
— Как бы «Соловушка».
— Теперь и директор у меня петух, — вздохнул Вадим Петрович. — Что ж ты, дурень?
— Жена придумала как бы. А я вот что подумал: может, так и назвать, как фирму, — «Фольксбуттер»?
— Объясняю. Уже сейчас одному объяснял. Название нужно, а — сильное, б — русское, г — необычное, е — оху…тельное. Ферштейн?
— Будем думать, Вадим Петрович. А стоки оказались как бы в порядке! Ничего не надо переделывать.
— Так хрена ли ты мне голову морочил?! — Вадим Петрович отбросил телефон и снова взял в руки маркер.
— Масло «Медведь», — заявил он после долгой паузы. — Это уже хорошо. Это не соловушка. А еще масло «Русская тройка»!
Он торопливо заскрипел маркером. Перечитал написанное — и бросил листок на пол.
— Старо и скучно! — объявил Вадим Петрович. — Новые идеи нужны. Элла! Элла!
В кабинет заглянула Эллочка.
— Элла, принеси книг, что ли, каких-нибудь. Газет. Самых любых! Идеи нужны!
Эллочка исчезла. Заверещал телефон.
— У аппарата, — сказал Вадим Петрович.
— Вадим Петрович! Это Цуцыков! Можно вам перезвонить куда-нибудь, чтоб не через Германию?
— Нет!
— Хорошо! Я придумал русские названия!
— Говори.
— Русская тройка!
— Пфу ты…
— Это не все! — заторопился Цуцыков. — Есть еще лучше! То, что вам надо!
— Давай, не томи.
— Королевское! — объявил Цуцыков.
— Хм. Королевское?
— Мне тоже очень нравится! — оживился Цуцыков.
— Королевское — вот это уже разговор. Неплохо, неплохо. Очень даже неплохо. Хм… А что? Масло «Королевское»! Нет, не пойдет.
— Почему? — огорчился Цуцыков.
— Платформа «Короли» в тридцати километрах. Подумают, что оттуда масло. А масло наше, щетиновское.
— Может, так и назовем — «Щетиновское»?
— Неаппетитно.
— Наше масло?
— Глупо.
— Масло «Новое»?
— Неоригинально. Масло новое, а название старое. Что там у тебя еще?
— Царь-масло.
— Это как это?
— Ну, есть царь-колокол, царь-пушка, а у нас будет царь-масло!
— Царь-масло? А ты о бабах думал? Как будут наши бабы в магазине спрашивать? Дайте пачку «царямасла»? Ты о бабах вообще когда-нибудь думаешь?
— Масло «Зверь». Вариант: «Зверь-масло».
— Невразумительно. Еще?
— Ну, в общем, пока все. Ничего не подходит?
— Продолжай думать. У тебя уже получается. Чтобы к вечеру…
— Вот! Царское! — перебил Цуцыков. — Раз «Королевское» не подходит. Дайте мне, пожалуйста, пачку «Царского» масла! А?
— Брось, — поморщился Вадим Петрович. — Оборудования на четыре миллиона евро! У царя столько не было. Не надо царей-королей! Не надо совка! Не надо показухи, «Березка», «Медведь», «Русское поле». Не на экспорт делаем! Пока. Для себя, для своих. Наше, новое, оху…тельное масло! Нужно яркое, неожиданное название! Ферштейн? Включи фантазию! Хватай самые безумные идеи, не стесняйся! И больше думай о бабах!
Вадим Петрович отложил мобильник и шумно вздохнул. В кабинет аккуратно вошла Эллочка. Она несла поднос, на котором высилась груда книг и газета. Вот молодец девка, подумал Вадим Петрович, умница, даром что «Мисс Самара». Масло «Элла»? Маслоэлла. Дайте пачку масла э-э-э… Блевать. Вадим Петрович осмотрел стопку. Сверху слоями были накиданы одинаковые пестрые томики в тонких обложках. Вадим Петрович развернул пирамиду корешками к себе. Алексей Алексеев: «Приключения Пещеристого», «Дело Пещеристого», «Пещеристый наносит удар», «Вход для Пещеристого», «Выход для Пещеристого», «Пещеристый возвращается», «Гильотина для Пещеристого», «Опознание тела Пещеристого».
Вадим Петрович яростно смахнул томики на пол и вытянул наугад книгу в солидном черном переплете. Приоткрыл и засунул палец между страниц. Затем распахнул и поглядел, куда попал. «ПОЛИПЪ — древше называли такъ каракатицу или спрута». Вадим Петрович глянул на обложку. Так и есть, словарь Даля, третий том. Потянулся за газетой. Районная многотиражка. «Новости города — у приезжего задержаны наркотики», «Сетка-рабица оптом и в розницу», «Чудеса Зеленой mg аптеки, или Как мы помирились с простатой».
— Йо-о-ханный… — крякнул Вадим Петрович, отшвырнул «Щетиновскую звезду» и вновь распахнул томик Даля. — «ПОИЗРЕБЯЧИЛСЯ — старикъ, ужь и не помнить ничего».
Остро заныла печень. Вадим Петрович смахнул на пол все, что было на столе. Глухо брякнул поднос. Рассыпчато прозвенел бокал. Да черт бы вас всех, подумал Вадим Петрович и стукнул кулаком:
— Элла! Маленькую!
В кабинет заглянула испуганная Эллочка:
— Вадим Петрович, но вам же…
— Делай, что я сказал!
— Вадим Петрович… — В голосе Эллочки были слезы.
— Неси! — рявкнул Вадим Петрович.
Через минуту перед ним стояла стопка водки и бутерброд с сыром. Вадим Петрович опрокинул стопку и удовлетворенно зажмурился. Заверещал мобильник.
— У аппарата.
— Это Цуцыков! — выпалила трубка. — У нас все готово. Отличное название!
— Ну?
— Масло «Афродита»!
— Кто такая?
— Древняя богиня. До Христа жила.
— Не надо древнюю, масло новое, свежее.
— Ну, она симпатяга такая, голая, фигуристая… — Цуцыков был обескуражен.
— А масло при чем?
— Согласен. Есть еще варианты! Аннушка. Маруся. Женечка. Сашенька.
— Вот петух, — поморщился Вадим Петрович. — Ну сколько раз повторять? Четыре миллиона евро! Небывалое, оху…тельное масло! Еще есть варианты?
— Ну… Масло «Носорог».
— Не понял?
— Носорог. Почему-то вдруг. Ну это уже так… Напоследок уже, устали, наверно.
— А я при чем?!
— Сами ж говорили: не стесняйся, хватай безумные идеи…
— Безумные! А не дебильные! Разница есть?!
— Извините. Больше не повторится.
— Это все?
— Нет, еще есть. Маслоежка.
— Масло «Маслоежка»?
— Вариант: масло «Гладкая жизнь».
Вадим Петрович вздохнул и покрутил пустую стопку.
— Вы там совсем уже устали или ты трахнутый на всю голову?
— Ну есть конфеты «Сладкая жизнь», ну а тут мы подумали, что масло… Ну, в общем, пока все. Вариантов нет. Ничего не подходит?
— Приезжай в офис, — сказал Вадим Петрович. — Будет мозговой штурм.
Вадим Петрович отложил трубку и покатал стопку по столу.
— Элла! Вызови всех в офис. Скворцова. С женой! И этого, чернявого… И… — Стопка выскользнула из-под руки, упала на пол и кратко щелкнула. — Да черт с ними со всеми!!! Никого не зови!!! Бутылку водки и пожрать!! Курицу!! Свинину!!! Сало!! С перцем!! В кабак! Гори оно все…
— Вася-йо, ты меня уважаешь-на? — спрашивал Вадим Петрович, наклоняясь через дощатый столик к самому лицу Цуцыкова, чтобы перекричать оркестр.
— Ув-важаю, Вам-Прович, — отвечал грустнеющий Цуцыков.
— Тридцать лет назад все пацаны Щетиновки знали, кто такой Вадик Сметана! Понял-на? Уважали!
— Угу… — кивал Цуцыков. — А может, и назвать «Фолькс-буттер»?
— Да погоди, Вася-йо, — морщился Вадим Петрович и тряс его за плечо. — Все знали Вадика Сметану! И в Королях знали! Боялись! И в Самаре слышали-на!
— Угу… — кивал Цуцыков. — А может, переоборудовать цеха на сметану?
— Мать! — стучал кулаком Вадим Петрович. — Вася, пойми! А потом — перестройка! В Москве знали меня! По всей стране знали, суки, кто такой Сметана!!! Сметане все можно! Я любые проблемы решал! Вот только название придумать не могу. Знал бы, что такое будет, ни на хрен бы не покупал оборудование за четыре миллиона на этой драной распродаже!
— Угу… — кивал Цуцыков.
— А вот голубых в Щетиновке сроду не было, — вдруг вспомнил Вадим Петрович с огорчением. — Ты чего в петухи пошел, Вася?
— Сам ты петух!!! — взвизгнул Цуцыков.
— Ответишь за базар? — сразу помрачнел Вадим Петрович.
— Да я женат с семнадцати! У меня трое по лавкам! Попробуй их прокормить этими драными визитками и рекламками! Фирма крошечная! Я и Светка! Доходы — во! — Цуцыков сжал кукиш.
— А че волосы не стрижешь? — опешил Вадим Петрович.
— Мля-я-я-я-я!!! — вскинулся Цуцыков.
— Тихо-тихо! — Вадим Петрович миролюбиво помахал желтой пятерней и налил еще по стопке. — Хорошо, что не петух. Уважаю. Придумай мне слово, Вася. Пять тысяч дам!
— Не знаю-ю-ю я-я… — Цуцыков мотал головой, и Вадиму Петровичу казалось, что он вот-вот заплачет.
Они чокнулись и выпили.
— Вася, все просто. Масло оху…тельное. Нужно, чтобы человек почувствовал это всей душой! — Вадим Петрович постучал ладонью по печени. — Ферштейн?
— Оху…тельное масло, — неожиданно трезвым голосом сказал Цуцыков.
— Не понял?
— Оху…тельное масло. Чего думать-то!
— Так нельзя! — испугался Вадим Петрович.
— Иначе никак.
— Так нельзя! — повторил Вадим Петрович.
Цуцыков скорчил неожиданно дикую рожу.
— Сметане все можно, Сметане все можно! — передразнил он, но Вадим Петрович смотрел сквозь него, вдаль.
— Оху…тельное масло. — Он налил стопку до краев и опрокинул в рот. — Ну Васька! Ну гений! Профессионал! Че ж ты раньше-то молчал, сука?
— Дизайн я сделаю, — сказал Цуцыков. — Тут уже не надо выпендриваться: белая пачка, черные буквы.
Словно железная рука схватила печень и сжала, начала крутить внутри живота, как выкручивают из грибницы боровик. Подкатило к горлу. Зал кабака закружился и улетел, со всех сторон навалилась желтоватая темнота.
— Вадим Петрович!!! — закричал Цуцыков.
В белых коридорах госпиталя Хольденштрау Вадим Петрович впервые почувствовал себя безнадежным стариком. За год — три операции. Лазерная терапия, горы таблеток на тумбочке… Иногда жена пересказывала ему новости из России. Небывалая популярность у населения, золотая медаль на фестивале российских продуктов. Налажены поставки в Москву. Выстроен новый корпус. Скворцов стал почетным членом Лондонского клуба. Госдума продолжает обсуждать поправку к законопроекту о цензуре названий, но мнения снова разделились. «Фольксбуттер» подает в суд на щетиновскую «Велину», выпустившую пакеты быстрого приготовления «Не…ый супчик», но суд не признает плагиата. В Самаре выходит первый номер журнала «М…ые ведомости». В Москве открывается центр туризма «Ох…льный сервис». В Англии начат выпуск реппелента от комаров «Факофф». Вадима Петровича все это давно не волновало. И когда доктор Вильдер сказал, что надежды нет, Вадим Петрович не почувствовал никаких эмоций. А когда доктор Вильдер предложил заморозиться в жидком азоте, пока врачи не научатся лечить цирроз, Вадим Петрович лишь вяло кивнул.
Очнулся он в большом светлом зале, лежа в кресле странной конструкции. Сознание будто разом включили. Вадим Петрович посмотрел на себя и увидел, что одет в нелепый костюм салатового цвета. Раздались аплодисменты. Вадим Петрович вздрогнул и увидел прямо перед собой шеренгу солидных людей, одетых в обтягивающие деловые костюмы. Со всех сторон поблескивали объективы камер. Наконец один из присутствующих важно шагнул вперед, вытянул ладонь и произнес:
— Позвольте зачитать…, не…нно торжественную ноту…ой вежливости от П…ого президента О…ого…, Со…за Мировых Государств! Мы о…но рады…, приветствовать до…ое возвращение…, к на…ой жизни первого человека, про…шего в жидком азоте семьдесят пять нех…х лет! Да здравствует наша о…ая медицина! За…сь, б…ь!
И шеренга зааплодировала.
