Святослав Логинов. Землепашец

— Ой мороз, мороз, — не морозь меня!

Не морозь меня, моего коня!..

На Земландии стоял прохладный сезон. Даже на солнцепёке температура не поднималась выше двадцати пяти по Цельсию. Вот летом будет жарко, а сейчас — благодать. Жаль морозы тут бывают только в песне. И кони тоже, только в песне, не прижились кони в этих местах.

— Моего коня-а… белогривого!..

Диковинное существо, на котором скакал Сагит, называлось копытень и напоминало никак не коня, а скорее барана-переростка. Волны грязно-жёлтой шерсти, крутые рога, за которые удобно держаться во время скачки, даже подобие курдюка, трясущееся сзади — роднили копытня с овцами. Но если взглянуть на морду… Четыре узких глаза, защищённых от попадания мошки, но дающие круговой обзор — подобного ни у какого барана не сыскать. А ещё пасть, здоровенная, бегемоту впору, перегороженная решёткой тонких роговых пластинок, заменяющих копытню зубы. Как и все крупные животные на Земландии, копытень был насекомоядным и даже на бегу не переставал кормиться. Рои гнуса, тучи белых бабочек, облака мошкары исчезали в бездонной глотке. Чем быстрее мчится копытень, тем больше достанется ему порхающих харчей, а что на спине сидит человек, так на это копытню наплевать.

Скакун приостановился и сплюнул комок непереваренного хитина.

— Но!.. — поторопил Сагит.

До посадочной площадки оставалось почти двадцать минут хорошего хода. Копытень разинул ртище и припустил рысью.

Посадочная площадка, выстроенная ещё первопоселенцами, располагалась на вершине крутого холма, где ветер, по задумке строителей, должен был сносить кровососущих насекомых. Осенью здесь и в самом деле легче дышалось, а в иное время заметной разницы не было.

Сагит спрыгнул на землю и отпустил копытня, хлопнув его ладонью по мохнатому боку. Целый выводок моли взлетел от хлопка и закружил вокруг зверя. Сагит недовольно поджал губы: опять вся шерсть будет испорчена, ничего не удастся состричь…

Копытень, почуяв волю, распахнул пасть и помчал пастись в комариную низинку, где было больше кормов. Сагит подошёл к флаеру, заперся в кабине, задал машине курс и лишь потом стащил с лица москитную маску.

В кабине было прохладно и пахло репеллентами. Флаер поднялся в воздух и, набирая скорость, полетел с сторону океана. Лететь предстояло на материк, где располагалась биостанция и центральная сельскохозяйственная усадьба.

Континент встретил Сагита сотообразными шестиугольниками распаханных полей. Пахота была в разгаре, а сев покуда не начинался, так что поля казались с высоты серыми проплешинами. Однако, тому, кто понимает, открывалась совсем иная картина. Не было во вселенной чернозёмов плодороднее земландских и не было места, где бы урожай давался с таким трудом и издержками. Зерно ещё лежит в почве, а червец и нематода, кузька и хлебная моль уже портят его. И едва под жарким солнцем проклюнутся первые ростки, как начнётся небывалый жор, пиршество тлей и гусениц, всевозможных личинок, нимф и имаго. Земландия — планета насекомых, и уж вредители постараются, чтобы никто кроме них не собрал здесь урожая.

На полях континента борьба с насекомыми была поставлена на широкую ногу. В каждом узле, где края шестиугольников соприкасались вершинами, возвышались башенки излучателей, которые должны отпугивать и убивать зерноядных вредителей. Поговаривали, что инсектициды, строго запрещённые к применению потихонечку распылялись на здешних полях. Ничто не помогало, жадные инсекты сжирали девяносто процентов будущего урожая.

Местные растения с горем пополам сопротивлялись нашествию вредителей.

В любой травинке собирался такой комплекс ядов, что воинственный индеец умер бы от стыда за своё кураре. Смолка и латекс заливали гусениц и травоядных клещей, галлы превращались в гробницы для неловко отложенной кладки, росянки мстили листорезам, напоминая, что не только насекомые едят траву, но и трава порой питается насекомыми.

Удивительным образом сами насекомые не враждовали друг с другом. Не

было на Земландии хищных клопов, не роились осы, божьи коровки не

уничтожали тлей, карапузики не пожирали чужие личинки. Впрочем, как

сказал мудрый итальянец Сандро Торричелли: "Природа не терпит пустоты".

Все крупные земландские животные были насекомоядными. Гигантские муравьеды и склизкие жабы, кроты и землеройки, буравящие чернозём, слепая червяга и зоркий осоед. Спасаясь от комаров и москитов, они одевались в густую шерсть и перья или покрывались липкой слизью, но упорно следовали за своими вкусными врагами. Тучи птиц пировали, словно розовый дрозд во время нашествия саранчи. Яды, которыми насквозь пропитались насекомые, ничуть не вредили хищникам.

Насекомыми питались и звери, подобных которым нигде во вселенной больше не встречалось. Только здесь зверюга размером со слона могла прокормиться москитами. Разумеется, уникальный животный мир Земландии находился под строгой защитой, что ещё больше затрудняло земледелие.

Так и получилось, что зерно, собранное на тучных пажитях Земландии, по себестоимости превосходило изысканные фрукты Эдемии, а по качеству уступало тому убожеству, что собиралось на рекультивированных делянках старой Земли. Годилось оно только для технических целей, ибо никто не мог гарантировать, что вместе с зерном не будет размолото ядовитое семечко земландского сорняка или бирюзовые надкрылья жука.

Один за другим разорились фермеры, соблазнённые некогда слухами о сверхъестественных чернозёмах, теперь на Земландии оставалось всего два хозяйства: принадлежащая государству центральная усадьба и ферма Сагита. Усадьба приносила огромные убытки и держалась лишь благодаря ежегодным субсидиям. А вот Сагит, судя по всему, благоденствовал и, хотя не сдавал на приёмный пункт ни единого зёрнышка, но и протекционистскими законами пользоваться не желал, говоря, что вполне может прокормить себя сам.

Конечно, это казалось подозрительным всем, а особенно инспектору по охране окружающей среды Аниэлю Гоцу.

В директорском кабинете как и во всяком помещении, где приходится бывать людям, царила прохлада и витал чуть заметный запашок репеллентов. Директор хозяйства Роберт Никифоров, неулыбчивый коренастый мужчина, какие только и могут быть директорами госпредприятий, сидел в кресле и изучающе разглядывал Сагита.

— Семена, говоришь? — переспросил он.

— Двенадцать тысяч тонн, — подтвердил фермер.

— Посадочный материал?

— Ну конечно… На еду я покупаю отдельно, да и сколько мне надо, на еду-то? Я же сейчас считай один, дети в институтах учатся, жена по пансионатам мотается, скучно ей в деревне.

— Это я понял, что ей скучно… Я другого не понял. Получается, что в прошлом году ты и семян не собрал, так?

— Ну, не собрал, так и что с того?

— А на кой тогда посевы расширяешь? На десять процентов, если мне глаза не изменяют.

— Ну расширяю… Что ж я за хозяин буду, если посевы не стану увеличивать? А под паром землю держать не годится. Техника есть, средства есть, значит, надо пахотный клин расширять и сеять.

— Так откуда у тебя средства, если ты и семян не собрал? То есть, откуда они у тебя, это все догадываются, но клин-то зачем наращивать?

— Я чего-то не понял, — сказал Сагит, — ты семена, что ли,

продавать не хочешь?

— Как это — не хочу? Да кто ж ещё у меня купит не по бросовой цене,

а для посева? Ты, можно сказать, благодетель. У меня в хозяйстве двадцать человек трудится, так теперь все с премией будут. Мне просто любопытно, зачем это тебе? Я бы на твоём месте пахал только для виду и сеял бы тоже для виду — песком.

— От песка сеялки портятся.

— Ну, тогда — мякиной. Хочешь, я тебе мякины продам? Со скидкой.

— А премию пахарям с чего платить будешь?

— Это верно. Семена в ассортименте отгружать?

— Да как сказать… Половину — кукурузы, по два гороху и овса, а на остаток — ячмень и просо.

— Пшеницы чего не берёшь? У меня хорошая пшеница в этом году, хоть на мельничный комбинат сдавай.

— Что-то мне пшеница разонравилась. Не оправдывает она себя, кукуруза лучше.

— Кукуруза, значит, оправдывает? То-то ты семян в этом году не собрал… Ох, темнишь ты, друг ситный. Ну давай заявку-то, пока Римма домой не ушла, пусть оформит, а там команду выдам на склад, чтобы отгружали. Тебе ведь сразу семена нужны?

— Конечно сразу. У меня на острове посевная позже начинается, чем у тебя, но всё равно, пора за дело браться.

— Ох, темнишь ты… — повторил Никифоров, глядя как Сагит извлекает из сумки бутыль тёмного стекла и промасленный свёрток. Пряный запах мгновенно заполнил кабинет, перекрыв синтетический аромат репеллентов. — Вот он, твой заработок, а зачем тебе кукуруза, ума не приложу.

Сагит развернул свёрток и принялся нарезать тонкими ломтиками продолговатый кусок копчёного мяса.

— Между прочим, — задумчиво сказал Никифоров, — этот балычок стоит больше чем месячная зарплата всего коллектива вместе с премиальными.

Но когда Гоц поймает тебя на браконьерстве, мне даже страшно подумать, что он с тобой сделает…

Сагит поднял невинный взгляд.

— Это бастурма, — поправил он. — Балык делают из рыбы и то не из всякой. Здешние рыбы не годятся.

— Зато бюфтон на бастурму годится, — не стал спорить директор. Он осторожно взял тончайший ломтик и, закрыв глаза, надкусил. Лицо стало мечтательным и отрешённым. — Поймает тебя Аниэль — и всё, больше такого не попробуешь…

— Зачем ему меня ловить? — спросил Сагит, разливая по стаканчикам самогонку. — Я же не охочусь, только если зверь сам на моё поле влезет. А в горы я ни ногой, Аниэль уже проверял. Автопилот у моего флаера опечатан, копии маршрутов сохраняются. Я и не летаю никуда, только к тебе и на космодром.

— Я думаю, ради такого дела скупщики могут тебе и запасной флаер доставить, и потайной ангар организовать. Только учти, Аниэль тоже не лыком шит. Я слышал, он собирается над твоим ранчо спутник повесить и наблюдать, летаешь ты куда или нет.

— Знаю, — кивнул Сагит. — Этот спутник над моим домом уже полгода висит. Только ведь если у меня потайной ангар есть, то скупщикам нетрудно и подземный ход к нему прорыть, а то и прямиком в горы. Пустить по тоннелю вагонетку, и вся недолга — проблема транспортировки туши решена. А то ведь хороший бюфтон тонны полторы весит, на флаере его не свезёшь, грузовик нужен.

— Да ну тебя, — очнувшись возразил Никифоров, — скажешь тоже — тоннель! Как бы ты такие работы скрыл? Да и дорого это, никакие копчёности не окупят…

— Вот и я о том же, — Сагит поднялся, перевернул пустой стаканчик кверху дном. — Не занимаюсь я браконьерством, не приучен. Так что зря Аниэль старается.

— А его сейчас и в посёлке нет, — объявил Никифоров, звонко прихлопнув комара, сумевшего прорваться в кабинет сквозь все фильтры и ловушки. — Упорхнул куда-то… Флаер взял одноместный, на таком через океан не полетишь, так что — не к тебе. Хотя, если подумать, сколько того океану, можно и на одноместном перелететь…

— Я и это знаю, — Сагит кивнул головой. — Могу даже сказать, куда Аниэль отправился. По ущельям бюфтонов выслеживать. У них гон скоро, так он фильм хочет снять для Зоологического общества.

— Всё-то ты знаешь… — Никифоров неодобрительно покачал головой.

— Он за мной следит, а мне за ним — нельзя? — поинтересовался Сагит. — Только с фильмом у него не получится, зря зверей распугает. Знаешь, что случится, если в ущелье среди бюфтонов паника начнётся? Туда только сунься, беды не оберёшься. Они флаера как чумы боятся. А если без машины, пешим ходом, то и самого затоптать могут.

— А ты как же?

— Я в ущелья не хожу, — отрезал Сагит. — Заповедник. И Гоца если поймаю у себя на острове хотя бы в предгорьях — шкуру спущу. Хочет, пусть по Зейскому хребту лазает, там и без того бюфтонов, почитай, не осталось, тысяч пять от силы.

Никифоров тоже поднялся, звонко шлёпнул себе по виску, размазав очередного спикировавшего комара, и, уходя от скользкой темы, сказал:

— Сегодня Римма на завтрак яичницу приготовила, глазунью, так я подхожу к столу и вижу, как комар на неё кидается. Возле желтка пристроился, хоботок запустил и давай сосать. Раздулся, что бомбовоз, только брюшко не красное, а жёлтое. Едва улетел. Я так удивился, что даже бить его не стал.

— Запросто, — согласился Сагит. — Если глазунья тёплая, так он мог броситься, а там, как распробовал, что чистый белок сосёт, так его уже и не оторвать.

Сагит отшагнул в немного в сторону, Никифоров, понимая, что беседа окончена и откровенности ему не дождаться, поднял трубку внутренней связи, выслушал, что ему сказали и сообщил ждущему фермеру:

— Там уже отгружают. Спасибо тебе за беседу…

Сагит попрощался и вышел, деликатно забыв на столе промасленный свёрток.

Брошенный в лощинке копытень хозяина не дождался. Это было по меньшей мере странно, ездовой зверь был отлично вышколен, да и просто никуда не должен был исчезнуть из таких кормных мест… Сагит повертел головой, достал ультразвуковой манок и неслышно свистнул. Манок, разумеется, был устроен так, чтобы в него не приходилось дуть, ибо скинуть здесь маску, гордо именовавшуюся накомарником, мог лишь очень мазохистски настроенный человек.

Сагит маленько подождал и уже хотел засвистать вновь, как за холмом раздался упругий топот и копытень вылетел на вершину. Он вскидывал задом, тряс головой и, вообще, вёл себя ненормально.

— Бень-бень-бень! — призывно закричал Сагит, спешно вытаскивая аптечку, флакон репеллента и небольшой баллончик явно кустарного производства.

Стоило копытню приостановиться, как жужжащее, стрекочущее, колышущееся облако окутало его голову. Копытень взмекнул, выделывая дурные курбеты. Сагит поднял аэрозольный баллончик и плавно повёл убийственной струёй. Сшибленный гнус посыпался траурными хлопьями. Такого рода инсектициды были строжайше запрещены на Земландии, однако, каждый, выходящий из-под купола, имел при себе запретный аэрозоль. А иначе, случись что с комбинезоном, — заедят в пять минут. Жизни Сагита ничто не угрожало, но и отдавать на съедение любимую животину фермер не собирался.

Беглого взгляда хватило, чтобы понять, в чём дело. Круглое, похожее на шерстяной колтун ухо копытня было в крови. Привлечённая желанным запахом недавняя добыча теперь ринулась запасаться кровью. Ещё бы немного и пищащая напасть зажрала бы насекомоядного насмерть. Сагит подоспел вовремя.

Обрабатывать рану на открытом воздухе было бы безумием, так что Сагит лишь фыркнул на ранку быстро схватывающимся клеем, вскочил в седло и погнал к дому. Песен петь не хотелось.

Теперь ещё придётся разбираться со складами, объяснять, почему сорвал график поездок. Беда невелика, но Никифоровская Римма, заправлявшая на складах фактории умела зудеть не хуже ночного комара.

К усадьбе доскакали за сорок минут. Там Сагит загнал копытня под крышу и смог, наконец рассмотреть странную рану.

Вообще, копытень так густо покрыт шерстью, что ни одно здравомыслящее насекомое не может добраться до кожи. И не стригут, конечно копытня никогда, а лишь вычёсывают в период линьки. Стригаля с ножницами копытень, поди и не подпустит. Но ежели вдруг появится на укутанном теле хоть небольшая кровящая ранка, то зверь обречён: всё, что есть в округе кровососущего, потерявши всякую осторожность, рванётся на сладкий запах подранка. А тут, вдруг — ухо порвано! — самое уязвимое место… и как только угораздило?

Сагит внимательно осмотрел ранку и почти сразу сыскал причину. Крошечный, чуть более булавочной головки паучок сидел, вцепившись в кожу широко раскинутыми металлическими лапками. Настоящий клещ ни за что не пробился бы сквозь здоровую шерсть к телу, а этот был механическим и с лёгкостью простриг дорогу туда, где смог укорениться. К сожалению, конструктор электронного шпиона не принял во внимание, что копытень, почувствовав укол начнёт драть и тереть поражённое место, открыв тем самым путь для настоящих врагов.

Сагит вырвал жучок из раны, внимательно осмотрел. Да, это не просто маяк, это настоящий шпион, умеющий не только подслушивать во всех диапазонах, но и подсматривать. Так что вовсе не копытень нарушил свою защиту, а кибершпион, обустраивая сектор обзора, выстриг всю шерсть на кончике уха. А ведь должен был тот, кто подкинул жучка, понимать, что на живом эта пакость не усидит. О моральной стороне дела лучше и не вспоминать.

Сагит скорбно поджал губы. Вот они, исполнители законов! Нетрудно догадаться, кто здесь похозяйничал: даже тавро AG, выжженное на боку копытня, не было бы столь явной уликой. Что же, Аниэль Гоц, вот на какие съёмки ты летал? Теперь жди ответных санкций…

Сагит вызвал центральную усадьбу и принялся объяснять разгневанной Римме, почему не прислал вовремя грузовой флаер. О жучке он предусмотрительно умолчал.

Аниэль Гоц привычно задержал дыхание, потом резко выдохнул и в самый момент выдоха переменил фильтр. Несложная эта операция занимала долю секунды, но всё же десяток мошек успел проскользнуть под маску. Одна немедленно впилась в уголок рта. Руками, затянутыми в плотные перчатки, Гоц принялся обжимать маску, стараясь раздавить кровососов. Потом, когда маску удастся снять, всё лицо окажется в разводах и пятнах от размазанной мошки и комаров.

Человек беззащитен перед этой воющей напастью, вся его химия бессильно пасует, и отпугивающие излучатели жужжат без толку. Вот и приходится на благодатнейшей из планет укутываться в противомоскитные костюмы, так напоминающие скафандр. Особенно в заповеднике, где нельзя пользоваться ни химией, ни излучателями. Хорошо ещё, что вся эта кусачая пакость — травоядна, а кровью старается запастись лишь раз в жизни, чтобы вывести полноценное потомство. Потому и кружит мошкара вокруг копытней, бариусов и бюфтонов и едва ли не сама бросается в разинутые рты. Во что бы то ни стало добыть каплю крови, а там — стремглав лететь к ближайшей луже или просто к влажной лощине, чтобы дать жизнь новым тучам жужжащих тварей.

В свою очередь крупные позвоночные хотя и страдают от нашествия слепней и комаров, но не могут без них жить, ибо летающие насекомые — их единственная пища. Носятся по равнинам стремительные копытни, чтобы на бегу заглотить облако мошки, а самому не быть ужаленным. Бариусы и вся их родня покрываются густой слизью, на которую налипает жадное комарьё, после чего зверюги вылизывают друг дружку, жирнея на глазах. Но самые удивительные земландские существа, несомненно, бюфтоны. Закованные в броню рогатые красавцы обживают узкие ущелья, где день и ночь, не переставая, дует ветер. Насекомоядный гигант поворачивается против ветра и разинув пасть, которой позавидовал бы финвал, ждёт, когда ветер нанесёт в глотку побольше чешуекрылой вкуснятины. Тогда следует один титанический глоток, и вновь бюфтон замирает, услужливо подставив рот летящей пище.

Ветра дуют на Земландии постоянно, и мириады кочующих бабочек пролетают сквозь ущелья, однако никакое изобилие не может прокормить слишком больших зверей. Есть даже теория, согласно которой бюфтоны вымерли бы безо всякого вмешательства людей, просто от хронического недокорма. Но, к сожалению, люди вмешались.

Земландские растения противостояли вредителям, вырабатывая сложный комплекс ядов. Гусеницы и тли, питаясь отравленной зеленью, сами становились ядовитыми. Копытни, землеройки и муравьеды, бариусы, кроты и земландские ехидны, питаясь насекомыми, постепенно привыкали к ядам, но и сами пропитывались отравой. Единственным исключением оставались бюфтоны. Мясо их было не просто съедобным, во всех обитаемых мирах оно считалось деликатесом из деликатесов. Тончайшая примесь алкалоидов, одно перечисление которых заставило бы упасть в обморок токсиколога, придавала блюдам из мяса бюфтона удивительный вкус, описать который не взялся бы ни один гурман. Кое-кто пытался сравнивать вырезку бюфтона с японской рыбой фугу… хотя что такое фугу — рыба и есть рыба, только что с лёгким наркотическим действием. Бюфтон это нечто иное — поэма вкуса, феерия ощущений! Неудивительно, что число бюфтонов в ущельях Земландии начало катастрофически уменьшаться.

Увы и ах, приручить чудовищных жукоедов покуда никому не удалось. Словно провидя свою печальную судьбу, неуязвимые чудовища были до невероятия пугливы. Вид пролетающего флаера вызывал у них панику, а паника в горных теснинах чревата камнепадами и оползнями.

Поэтому оставалось объявить заповедными все горные районы планеты и не соваться туда без самой крайней необходимости. Но сейчас необходимость была очевидной и несомненной. Невозможно сохранять исчезающий вид, если о нём практически ничего не известно. Первопоселенцы рассказывали, что по весне у бюфтонов бывает гон, когда громадные звери покидают свои теснины и собираются вместе для любви и брачных турниров. В это было нетрудно поверить, если вспомнить, что хищников на Земландии нет, а рога у насекомоядного великана имеются. К тому же, бывало, хоть и очень редко, в предгорьях отыскивались трупы бюфтонов, обязательно — самцов, до неузнаваемости изгрызенные личинками трупоедов. А вот самого гона никто из натуралистов не видел, на плёнку не заснял и научной общественности не представил.

Именно поэтому Зоологическое общество заказало Аниэлю Гоцу фильм о жизни бюфтонов. Не совсем, конечно, заказало, объявило конкурс, но кому ещё снимать-то? Кроме него — некому… То, что можно было снять с орбиты, Гоц отснял, а теперь приходилось ползать по скалам, выслеживая пугливых великанов. К сожалению, с орбиты гипотетический гон было не отснять, поскольку дожди на Земландии были делом обычным, особенно по весне, когда обложные тучи не давали следить ни за миграцией животных, ни за передвижениями ненавистного Сагита. Но ведь где-то бюфтоны встречаются и как-то справляют свои свадьбы… Жаль, что это происходит в дождливый сезон, когда спутниковое слежение ничем не может помочь натуралисту. Зато для браконьера нет желаннее времени. Немудрено, что именно весной сагитовские закрома наполнялись мясом замученных животных.

Аниэль Гоц был из тех энтузиастов зелёного движения, чей энтузиазм напоминал скорее мрачные чувства луддитского фанатика. Хозяйство Никофорова Гоц терпел, поскольку государственная ферма обеспечивала инспектора средствами существования, а вот Сагита ненавидел со всей страстью собственника, в чьи владения забрался вор. Вот только поймать вражину никак не удавалось, очевидно, фермер знал о бюфтонах что-то такое, о чём Гоц и не догадывался.

Тем охотнее инспектор ухватился за возможность снять фильм о насекомоядных чудовищах; привлекало не только обещанное вознаграждение, но и тайная надежда, что удастся, не вылетая с материка, раскрыть тайну позволяющую браконьеру оставаться непойманным.

К сожалению, попытка напрямую проследить за Сагитом с треском провалилась. Заказанный в региональном отделении Гринпис жучок не только выдал себя, но и чуть не погубил скакового копытня, дав Сагиту повод обвинить Гоца в незаконных методах работы. Впрочем, ещё надо доказать, что именно Гоц подкинул жучок. Сагит, конечно, ни минуты в том не сомневался, но для суда требуются доказательства, а не личная уверенность. И всё же, ценный прибор был потерян, последнее, что принесла запись, были не слишком грамотные, зато эмоциональные слова Сагита: "Вша гринписовская!.." Порой Гоц гадал, к кому относились эти слова: к жучку или его владельцу.

Опасаясь встречи с разгневанным фермером, Гоц поспешил уйти в горы, но как обычно бывает в таких случаях, столкнулся с недоброжелателем мордой к лицу прямо на стоянке флаеров. Инспектор готовил к полёту лёгкий аппарат, когда приземлился сагитовский грузовик, присланный за семенным зерном и оттуда вылез браконьер.

Внутри у Аниэля Гоца нехорошо замерло, однако Сагит, довольный, видать, что так ловко ущучил врага, ни в драку не полез, ни ругаться не стал, а избрал язвительную манеру разговора:

— Здорово, браток! — развязно воскликнул он и хлопнул Гоца по

плечу. — Как твоё дражайшее? В ухе не свербит? Как делишки? Всё преступников выслеживаешь? Давай, дело хорошее, ежели им честно заниматься. Ты же у нас честный малый, Аниэль, законник, ничего такого себе не позволяешь!..

Аниэль Гоц не выносил амикошонства, особенно такого, с хлопками по плечам и спине, однако пришлось терпеть, делая вид, будто ничего особенного не происходит. Немудрено, что на съёмки Гоц вылетел в самом скверном расположении духа.

Пасмурная погода держалась уже полмесяца, и Гоц не слишком хорошо представлял, где следует искать бюфтонов. Звери, неделями стоявшие в одной теснине, могли вдруг сняться с места и за день умотать километров на сто. Оставалось надеяться, что группа в полсотни голов, высмотренная с высоты, никуда не переместилась и позволит заснять себя на камеру с широкофокусным объективом.

У самой горловины ущелья Гоцу попалась разрытая навозниками куча, почти сплошь состоящая из перемятых крыльев кочующих бабочек. Возможно, Гоц и прошёл бы мимо, ничего не заметив, но бронзовые надкрылья пирующих онтофагов, афодиев и огромных геотрупов даже в пасмурный день сверкали так празднично, что мимо навозной кучи было просто невозможно пройти.

— Если нет иных помет, то сойдёт и помёт, — повторил Аниэль охотничью присказку и поворошил кучу палочкой. Сомнений не было, совсем недавно здесь прошёл бюфтон. Несколько царапин на камнях подсказали, что он направлялся в глубину ущелья. Возможно ему не понравилось что-то на прежней кормёжке, а быть может, бюфтоны, предчувствуя весну, уже начинали собираться в группы для грядущих свадеб.

Аниэль удовлетворённо кивнул и двинулся к невысокому покуда обрыву, где начинался карниз, по которому предстояло пройти, чтобы устроить засидку прямо над головами ничего не подозревающих зверей.

Карниз тянулся метрах в тридцати над дном котловины и, судя по аэросъёмкам, был вполне проходим даже для такого ахового скалолаза как Аниэль. А в конце должна быть площадочка, где Гоц намеревался установить кинокамеру.

Громоздкую камеру инспектору пришлось волочить на горбу. Оно, конечно, не тяжело, ибо весила камера сущие пустяки, но до предела неудобно, поскольку не было такого выступа, за который она не зацепилась бы. Отрицательный траверс, нависавший над карнизом и ужасно мешавший когда-то орбитальной съёмке этих мест, наконец кончился и Аниэль увидел вожделенную площадку. Всё как предполагалось, вот только была она не горизонтальной. Уклон к обрыву составлял градусов тридцать, а то и больше. Камеру можно установить, она — штука цеплючая, а самому деваться некуда. Впрочем, Гоц и не собирался сидеть на площадке, наблюдая происходящее. Техника должна справиться самостоятельно, а ему лучше, отправиться к дому и решить, как всё-таки, выследить Сагита и взять его с поличным.

Улегшись на живот, Гоц вытянулся во весь рост и принялся пристраивать камеру на уступе. Ветер, дующий по ущелью день и ночь, нёс белую мотыльковую метель; кочующие бабочки совершали своё извечное паломничество через горы.

Тонкий стонущий звук донёсся снизу, дрожащий, жалобный и пронзительный. Аниэль поднял голову и сам задрожал от волнения. Огромнейший бюфтон устроился на кормёжку как раз у него под ногами. Должно быть, это был тот зверь, чьи следы Гоц видел у входа в ущелье, вряд ли ещё один бюфтон решил переменить место кормёжки именно сегодня. Тело страшилища покрывал асфальтово-серый панцирь, кожа в незащищённых местах лоснилась ядовитым выпотом, спасающим от клещей. Костяной воротник, делавший бюфтонов чем-то похожими на древневымерших трицератопсов, отсутствовал, а вместо рогов бугрились тупые шишки, какими щеголяли безрогие самки. Зверь лежал на камнях, во всяком случае, нижняя массивная челюсть касалась камней, а верхняя была вздёрнута на высоту едва ли не двух с половиной метров. Круговерть несомых ветром бабочек, не замедляя хода, пропадала в бездонной глотке.

Бюфтон кричал громко и требовательно. Гоц сразу вспомнил, что кто-то из старых натуралистов утверждал, будто бюфтоны кричат не выдыхая, а втягивая воздух, чтобы заглотить побольше насекомых. Потому и крик у них тонкий и вибрирующий. На простой взгляд было невозможно определить, на вдохе или выдохе кричит бюфтон, но съёмка несомненно покажет, ускоряют бабочки свой полёт перед пастью или крик позволяет самым сильным избегнуть ловушки.

Не закончив установки Гоц трясущимися руками начал готовить камеру к съёмке. Скорей!.. Какие кадры пропадают!

Бюфтон резко вздёрнул голову, захлопнул пасть, но крик не смолк, а перешёл в хриплое клокотание. Мышцы на толстой шее напряглись, проталкивая улов в желудок, затем нижняя челюсть с костяным стуком ударила о камни, верхняя поднялась, растягивая ловчую сетку усов. Бюфтон вновь затянул переливчатую песню кормёжки.

Вот он каков, знаменитый глоток бюфтона! При съёмках с орбиты зрелище это вовсе не так впечатляет… а если добавить ещё и звук… зрители с ума свихнутся!

Гоц приник к камере, стараясь одновременно заснять всё разом: и пургу белянок, и зверя, замершего в теснине, и сами горы… В следующий миг локоть инспектора проскользил по слизи, оставленной каким-то мелким хищником, и Гоц понял, что падает. Вскрикнув, он выпустил незакреплённую камеру и вцепился пальцами в сопливый камень. Ему чудом удалось удержаться на самом краю обрыва, а вот широкофокусная камера, купленная специально для съёмок вожделенного фильма, кувырнулась вниз и забрякала по камням. Камера была сделана на совесть и падение не могло бы повредить ей, но в конце пути, описав дугу, камера влепила как раз между роговых наростов жирующему бюфтону. Вся Гоцева маскировка пошла насмарку, зверь немедленно обнаружил человека, цепляющегося за обрыв прямо над его головой.

Ужаснее мог быть лишь вид пикирующего флаера! Зверь фыркнул так, что поток бабочек взвихрился снежной круговертью. Пасть захлопнулась, напуганное чудовище ринулось в бегство. Обычно бюфтоны двигаются неспешно, пробуя на прочность каждый камень и сохраняя важную невозмутимость. Но сейчас, объятый ужасом великан сослепу ринулся штурмовать противоположный склон. Обрыв был крут, а выветрившийся камень хрупок. Камнепад не заставил себя ждать, камни, каждый из которых с лёгкостью раскроил бы голову неудачливому инспектору, с глухим стуком отскакивали от костяной брони. Бюфтон издал трубный звук, полный страха и отчаяния, с трудом развернулся в теснине и рванул к выходу из ущелья. Разбуженное эхо грохотало камнепадами, под конец где-то сошла настоящая лавина.

Аниэль Гоц ухватился за неровный край, прилагая все силы, чтобы не сползти по наклону к самому обрыву, где не было бы уже никаких шансов удержаться. Руки в перчатках мёртво впились в камень, если бы не противомоскитная маска, Гоц вцепился бы в стенку зубами.

Медленно, очень медленно Гоц отполз с проклятой площадки на карниз, узкий, но зато ничуть не покатый, даже задранный к краю. Здесь инспектору удалось встать и потихоньку отправиться в обратный путь. На место так неудачно выбранной засидки Гоц даже не оглянулся. Осторожно переступая, Гоц обогнул выступ скалы и в растерянности остановился. Дороги не было. Карниз был начисто сметён прошедшей минуту назад лавиной. Дно ущелья скрывалось в густой пыли и лишь перелётные бабочки безучастно с механической неумолимостью продолжали своё течение, скрываясь в пыльном облаке, как до этого исчезали в глотке жирующего бюфтона.

Гоц почувствовал, как крошится под ногой выветрившийся камень, и поспешно сделал несколько шагов назад. Он ещё не испугался и покуда всего лишь недоумевал, как будет выпутываться из неприятной истории. Вперёд дороги нет, назад — тоже. Остаётся сидеть и ждать, когда тебя хватятся и придут на помощь. Флаер отыщут по маяку, дело нехитрое, а потом?… Да и когда ещё хватятся, что инспектора нет на месте. Это ежели Римма Никифорова со складов исчезнет, все сразу возопят, а что инспектор по охране природы пропал, так они только рады будут. Гоц представил ехидную усмешечку Сагита и от бессилия заскрипел зубами. Надо же, так бездарно влипнуть!

Возле уступа, разделяющего уцелевший участок тропы на две неравных части, карниз расширялся настолько, что Аниэлю Гоцу удалось сесть, спустив ноги в пропасть. Конечно, не такая уж и пропасть, с десятиэтажный дом, но почему-то очень не хотелось падать туда, и Гоц держался за карниз, словно не было в мире места желаннее.

Пыль внизу постепенно оседала, вернее, её выносило ветром. Вскоре различимым стало дно котловины. Аниэль Гоц глянул вниз и скривился, как от зубной боли. Внизу, придавленный рухнувшей глыбой, лежал убитый бюфтон.

"Дурак! Скотина безрогая! Ну какого чёрта тебя понесло стены рушить? Подумаешь, невидаль, кинокамера сверху свалилась! Кормился бы себе и кормился… Нет, ему паниковать взбрело в дурацкую башку! Вот, пожалуйста, и сам убился, и я тут теперь, как скворец на шестке! Как я об этом в отчёте напишу, меня же с потрохами сожрут, если узнают, что тут случилось…"

Гоц замолк, поражённый холодной мыслью, что никто ничего может и не узнать, ни как погиб глупый бюфтон, ни куда делся самонадеянный инспектор по охране природы. На станции ни единая душа не в курсе, куда он отправился, и хватиться его могут дня через три, когда все фильтры будут забиты мошкой и придётся дышать без защитной маски. Да его же здесь заедят в лучшем виде! И как назло, никаких репеллентов не захвачено, не полагается в заповеднике. Правда, на малоосвоенных планетах, когда выходишь со станции, предписано брать с собой тревожный маячок, но Аниэль Гоц не считал это для себя обязательным. Сагит же не берёт маячок, когда отправляется на охоту. Если на полях возится, то маяк попискивает, но ни разу его сигнал не донёсся со стороны гор. Значит, тоже оставляет дома, хотя за такие вещи можно заплатить изрядный штраф.

Теперь Гоц не умом, а сердцем понял, что тревожный маячок существует вовсе не для того, чтобы инспектор мог следить, где шатается человек, затесавшийся в заповедную зону. Был бы сейчас маячок с собой, в полминуты можно было бы активизировать аварийный сигнал, и услужливая автоматика немедленно взбудоражит всю колонию. Только кто мог подумать, что здесь, в собственной вотчине ему может понадобиться помощь спасателей? — Гоц подозрительно захлюпал носом, поднялся, кроша непрочный сланец, и вновь двинулся по карнизу, выискивая место, где оставалась хотя бы малейшая возможность спуститься вниз. Не было такого места, и верёвки с собой не взято, и крючьев, о которых Гоц лишь в книжках читывал… а позади наклонной площадки тропа постепенно сходила на нет, так что даже вперёд, вслепую было бы не пройти.

Бесцельно побродив по карнизу, Гоц вернулся на прежнее место, снова уселся, глядя вниз, где валялась туша виновника всех неприятностей. И ведь в отчёте придётся писать, что в ущелье погибла самка бюфтона… попала под камнепад. Ой, неловко-то как!..

Время ползло издевательски медленно, выматывая душу и испытывая на прочность терпение. Хотелось пить, мучительно казалось, что фильтр уже забился слюдянистыми крылышками мошкары и дышать становится всё труднее. Есть тоже хотелось, хотя обеденное время прошло только-только, а в обычной жизни Аниэль Гоц не страдал избытком аппетита. Это всё от ожидания: сидишь без дела, вот и мерещится чёрт знает что… Интересно, когда его хватятся? То есть, не его, конечно, а флаер. Никифоров мужик хозяйственный, он живо заметит, что аэроплан не в ангаре стоит, а брошен у входа в ущелье. На следующий день — встревожится и попробует вызвать инспектора по местной связи. Потом запросит данные спутниковой разведки и, когда узнает, что в горах совсем недавно сошла лавина, может быть, встревожится. А может и нет, решит, что инспектор ушёл в заповедник дня на три-четыре, как и положено — пешком. А рацию, вопреки уставу, не захватил. Было уже такое, что Гоц уходил надолго и без связи. Тогда Никифоров бросился его искать, а потом был оштрафован Гоцем за несанкционированные полёты над заповедником. Так что не полетит Никифоров на выручку, нет… И никто не полетит, у них сейчас посевная идёт, не до того, чтобы обсуждать, а не случилось ли беды с пропавшим человеком. Вот через неделю, да, они забегают! Только Гоца к тому времени жуки сгрызут.

Уже сейчас над телом погибшего бюфтона черно от налетевших мух. Откуда только взялись? — вроде бы, в горах их не так много. Потом за дело возьмутся жуки-могильщики, красно-чёрные солдатики, стафилины и мясные мухи, а под конец троксы и кожееды, которые сгрызут сухожилия и роговой панцирь.

Огромная, зелёная как фамильный изумруд, муха уселась прямиком на колени Гоцу, забегала, словно выбирая место, куда отложить отвратительную свою кладку. Падальная муха, люцилия! Она способна за несколько километров учуять свежий труп и первая прилетает на поживу. Но он-то покуда не собирается подыхать!

— Кыш! — закричал Аниэль, отмахиваясь от трупоедки и едва не сорвавшись при этом с карниза. — Пошла вон, дрянь!

С неумолимой ясностью представилось, что ждёт его в ближайшие три-четыре дня. Жажда станет нестерпимой и погонит его на авантюрную попытку спуститься с обрыва. Короткое падение, кровь на камнях и воющая туча крылатой нечисти, которая за сутки обгложет его до костей. Хорошо, если доведётся разбиться насмерть, а если только покалечишься и достанешься шпанкам и жигалкам ещё живым и чувствующим боль? И даже если он сможет терпеть жажду, через несколько дней придётся снимать маску, поскольку фильтр откажет окончательно. Тогда кровососы облепят лицо, полезут в глаза и ноздри, вгрызутся в уголки губ. Вряд ли кто сумеет усидеть на приступочке в такой ситуации. Лучше уж сразу нырять вниз головой.

Что же это получается? В наше время, на почти освоенной планете человек, специалист, можно сказать — единственное официальное лицо на весь этот мир, должно погибнуть столь жуткой смертью, и никто, ни единая душа не придёт на помощь? Бесполезны станции слежения, надзирающие, чтобы никакой посторонний корабль не приблизился к заповедному миру, не помогут егеря, готовые вылететь по первому сигналу, не спасёт высокое начальство и коллеги из Гринписа. Сдохнет Аниэль Гоц на боевом посту, пополнив собой список мучеников науки…

Басовитое гудение прервало танатоидальные мысли. Вдоль ущелья, держась в нескольких метрах от обрыва, медленно летел грузовой флаер. Сквозь прозрачную лобовую броню Аниэль Гоц разглядел лицо Сагита.

Увидав недруга Аниэль так удивился и возмутился, что на долю секунды даже забыл о своём бедственном положении. Вот оно как?! Этот браконьер запросто болтается на казённом грузовике в самых заповедных местах, где даже охране нельзя появляться иначе как пешком! Ну, этого он так не оставит… с поличным взять Сагита не удалось, так что от тюрьмы он открестится, но уж фермы лишится наверняка и будет выслан с Земландии без права возвращения.

Гоц поспешно поднялся и принял максимально внушительный вид. Затем повелительно махнул рукой, требуя остановиться.

Флаер завис метрах в пяти от карниза, Сагит откинул колпак, высунулся наружу и принялся внимательно разглядывать Гоца.

"Вот оно! — галопом неслись мысли. — Значит, он не по своим горам шастает, а сюда летает! Как же я его раньше не углядел? Ну, ничего, сколько верёвочке ни виться, а кончик сыщется!"

— Сидишь? — неласково спросил Сагит. — Ну, посиди ещё чуток, пока я с делами управлюсь.

Спасительный флаер медленно отплыл в сторону и опустился у самого завала. Сагит выскочил из кабины, подошёл к туше бюфтона, принялся придирчиво осматривать её. У флаера откинулся грузовой люк, погрузчики деловито принялись разбирать завал. Через четверть часа освобождённая от камней туша была втянута внутрь и люк захлопнулся. Всё это время Аниэль вьюном вертелся на карнизе, рискуя сорваться и загрохотать вниз. Происходящее не укладывалось ни в какие рамки. Преступник даже не пытался скрываться, он действовал столь нагло и открыто, словно в кармане у него лежала лицензия на отстрел. Хотя, какая тут может быть лицензия, здесь же заповедник, к тому же, скоро гон, а это — самка, которых вообще трогать нельзя ни при каких условиях! Теперь мерзавец не отделается ни штрафом, ни высылкой!

Сагит закончил работу, вновь взлетел на уровень карниза и откинул колпак, пристально разглядывая Аниэля.

— Ваши действия неправомочны! — гневно заявил Гоц. — Полёты над заповедником, и потом… кто вам дал право забирать тело погибшего животного? Я буду писать рапорт в региональное управление по охране окружающей среды!

— А ты скотина, Гоц, — раздельно произнёс Сагит, разглядывая инспектора. — За бюфтона тебя совесть не мучает? Ведь самку угробил.

— Несчастный случай! — быстро произнёс Аниэль. Его вдруг осенила элементарнейшая в своей чудовищности мысль, что сейчас Сагит столкнёт его с обрыва или просто улетит, бросив тут на верную гибель. В старых книгах подобные вещи встречались сплошь и рядом, так почему бы такому не произойти и сегодня? Тут не Земля, а дикий мир, на всей планете и полсотни человек не проживает… расследования проводить некому, да и незачем, спишут на нелепую случайность — и вся недолга.

— Значит, не мучает… — задумчиво произнёс Сагит. — Только когда рапорт сочинять станешь, не забудь указать причину, с чего бы вдруг лавина сошла. А я доказательства предоставлю, — Сагит поднял руку и повертел перед Гоцем крошечным пёстрым параллелепипедом, в котором инспектор узнал кассету, специально купленную для съёмок злополучного фильма.

— Отдайте! — потребовал Гоц. — Это чужое имущество!

— Копытень, тоже чужое имущество, — веско возразил Сагит, — к тому же, он живой, а ты его чуть не убил. Припозднись я на пару часов — и всё, заели бы зверя. Или ты только диких животных охраняешь, на остальных тебе плевать с присвистом?

— Какой копытень? Я ничего не знаю! Это тебе придётся объясняться, каким тебя сюда ветром занесло. Тут заповедная зона.

Сагит притёр флаер к самому обрыву, протянул руку. Гоцу на мгновение показалось, что его собираются схватить за шкирку, чтобы рывком… скинуть вниз или втащить в машину? — этого Гоц не понял. Однако, Сагит всего лишь ухватил двумя пальцами за край воротника и выдернул оттуда крошечный пеленгатор, пропажу которого Аниэль успел оплакать.

— Вот как меня сюда занесло, — учительским тоном произнёс Сагит. — Прибыл для спасения гибнущего человека. Летел за очередной партией зерна, а тут вдруг сигнал… Кстати, будешь писать рапорт, не забудь указать, каким макаром эта штучка оказалась в ухе моего копытня. Насколько я разбираюсь, это имущество экологического общества, редких животных кольцевать… Только не здесь, не на Земландии… тут с жучками, сам понимаешь, аккуратнее нужно.

Гринписовец позеленел.

— А бюфтона я сдам, — соловьём разливался Сагит. — Доложу, каким образом я его нашёл, доказательства представлю — и сдам. Мне и десяти процентов комиссионных хватит. А штраф и всё остальное, чем ты меня пугал, это с виновника. Ну что, полетели рапорт писать?

— Подавись ты своим бюфтоном, — через силу выдавил Гоц.

— Вот видишь, бюфтон уже мой, — доброжелательно сказал Сагит. Он вытащил откуда-то лист бумаги и протянул Аниэлю, по-прежнему стоящему над обрывом: — Давай-ка, во избежание, актик подпишем, мол бюфтон достался мне по праву, поскольку выполз на моё поле и посевы травил. Не жрал, конечно, бюфтон кукурузы не ест, а просто вытаптывал. Так, мол, и так, при осмотре места происшествия… тут всё стандартно… разрешение на вывоз и продажу… фотографии я потом приложу, у меня их есть. Сам понимаешь, на моём острове бюфтонов больше чем на всей остальной планете, вот и лезут на поля, почём зря.

— Сволочь ты, — тоскливо сказал Гоц.

— Ну вот, чуть что, так и сволочь. Я же тебя спасаю. Не хочешь, не подписывай, — полетели рапорт составлять.

— А почему тут написано, что бюфтон — самец?

— Тебе нужны разбирательства из-за убитой самки? Мне — нет. Самку я даже с твоим разрешением убивать не стану.

Аниэль Гоц вздохнул, прижал лист к прозрачной лобовой броне флаера и, проклиная всё на свете, подписал бумагу услужливо поданной ручкой.

— На каждой странице распишись, — напомнил Сагит.

— Всё равно я тебя поймаю! — истово пообещал Гоц.

— Лови, — согласился Сагит, распахивая дверцу. — Только смотри, как

бы снова где-нибудь не завязнуть. Второй раз могу и не поспеть

вовремя.

Яичницу Сагит накрыл колпаком из частой стальной сетки и с тарелкой в руках вышел на улицу. Его слегка пошатывало после бессонной ночи, но всё же Сагит был доволен: он успел сделать всё и теперь можно было, не торопясь, проверить пару предположений. Одно предположение касалось насекомых, а второе — души человеческой.

Тарелку Сагит поставил на приступку крыльца, а сам уселся рядом. Привлечённые вкусным запахом немедленно слетелись слепни, стрекалки и всякие иные мухи. Но больше всего в этот ранний час было комаров. Насекомые облепили сетку густым шевелящимся слоем, но частая сеточка не пускала их к пище. Сагит терпеливо ждал, поглядывая в смотровой глазок, без которого, пожалуй, сквозь сетку и не заглянуть было бы. Вот, наконец, один особо тощий комаришка, сложившись чуть не вчетверо, протиснулся сквозь ячею, расправил крылышки и уселся на край глазуньи. Тщедушное брюшко раздавалось на глазах, ощутимо отсвечивая жёлтым.

"Хорошо, — размышлял Сагит, — идёт он явно на тепло… а вот как сосать умудряется? Комар ведь сосать не умеет, ему кровь самотёком должна идти. Возможно, свою роль играет поверхностное натяжение. Надо будет потом предложить им лопнувший желток, любопытно, сможет ли комар им питаться? Не исключено, что тут свою роль играют капиллярные процессы…"

К тому времени, когда первый комар отвалился от пиршественного стола, рядом сидело ещё с десяток дудкомордых тварей. Раздувшийся желтобокий обжора, спотыкаясь, бродил по тарелке, несколько раз порывался взлететь, но частая сетка не пропускала огрузневшее тельце. Ловушка работала идеально, отсортировывая яйцеедов. Потом будет легко проверить, дадут ли они полноценное потомство или же чистый белок не годится для комариных самок.

Негромкий гул заставил Сагита поднять голову. Большой пассажирский флаер выскользнул из за холма, резко тормознул и опустился у самого дома. Из флаера выпрыгнул Аниэль Гоц, следом вылезла чета Никифоровых и Пювис Пюже — агроном центральной усадьбы. Даже сквозь маски было видно, что свидетели, притащенные Гоцем, чувствуют себя неловко.

— Над заповедником, значит, летать нельзя, а над моей усадьбой — можно? — спросил Сагит, шагнув навстречу гостям. — Скаковой копытень к флаерам приучен, а где я теперь остальных искать буду?

— Нам стало известно, — произнёс Аниэль Гоц, глядя Сагиту поверх головы, что вами вчера незаконно убит бюфтон.

Гоц ткнул рукой в сторону коптильни, которая у Сагита вызывающе стояла возле самого дома.

— Есть бюфтон, — признал Сагит. — Вы же сами вчера акт подписывали. Если память заклинило, могу показать, и вам, и свидетелям.

— Речь идёт о другом бюфтоне, — повысил голос Аниэль. — Причём о самке! Вы застрелили самку, и должны отвечать по всей строгости закона! мне необходимо провести досмотр этих помещений!

— Ордера на обыск у вас, конечно, нет, — произнёс Сагит ледяным тоном, — однако не будем формалистами. Прошу, господа.

Вход в коптильню, как и всюду на Земландии, осуществлялся через специальный тамбур, однако, репеллентами тут, в самом прямом смысле слова, и не пахло, так что гости, не особо надеясь на дым, не стали скидывать накомарники.

Разделочные столы оказались пусты и выскоблены, а вот сами коптильни загружены.

— Процесс ещё не закончен, — сказал Сагит, — однако, кто умеет дифференцировать копчёное мясо бюфтона по половому признаку, может открыть один из аппаратов и отобрать пробу.

— Внутренности где? — отрывисто спросил Гоц.

— Выкинул. На улицу. Прямо здесь, около стенки.

Аниэль представил, что за сутки сделает с требухой саркофага и

синяя мясная муха, и помрачнел. На Земландии отходы можно выбрасывать на любом месте, не залежатся. Разве что крупные кости останутся, но и те через пару месяцев будут источены жучками и крошечными клопиками — алидами.

— Голову тоже на улицу выкинули?

— Нет. — Сагит указал на большой автоклав, от которого волной шёл жар. — Голову не выкинул, вон она вываривается. Череп хочу сделать.

— Откройте! — приказал инспектор.

Сагит глянул на таймер.

— Вообще, ей ещё три минуты вывариваться, но, полагаю, это не принципиально.

Загудел насос, зажурчала вода, автоклав быстро начал остывать.

Через несколько минут крышка автоматически откинулась, глазам свидетелей предстал очищенный от мягких частей череп огромного бюфтона. Острый пар и вода пощадили только кости и роговые пластины усов. Пасть была разинута словно во время кормёжки, на сложных сочлениях челюсти ещё оставались следы сухожилий. Костяные пластины большей частью осыпались (их придётся потом укреплять проволокой) и две пары рогов, выпирающие из белой кости, смотрели прямо на присутствующих.

— Это похоже на череп самки? — спросил Сагит. — Кстати, прошу обратить внимание, на правом нижнем роге имеется скол. Так вот, он хорошо виден на той фотографии, что приложена к акту. Ещё вопросы будут?

— Где самка? — закричал Аниэль. — Самку куда дел, ворюга?

— Послушай, Гоц, ты, что, с обрыва рухнул? Какая самка? По

документам числится один бюфтон. Самец. Вот голова этого бюфтона. Вот его рога, так что это никак не может быть самка. Вот тут коптится мясо, надеюсь, все понимают, что двух бюфтонов туда не засунешь при всём желании. Если угодно, я могу поклясться здоровьем детей, что никакой самки бюфтона я не убивал. Ни вчера, и никогда прежде. А вот ты можешь дать такую клятву?

Инспектор развернулся и, не ответив, пошёл прочь. Смущённые понятые двинулись следом, лишь Роберт Никифоров приотстал и, извиняясь, сказал:

— Ну что поделаешь с заразой? Ты вот с ним воюешь, а мы люди зависимые. Не будет дотаций — враз в трубу вылетим, а он тут единственное официальное лицо.

— Всё в порядке, — успокоил директора Сагит.

Представитель Гринписа шёл молча, обычно говорливая Римма тоже помалкивала, видимо чувствуя себя неловко, зато агроном разворчался не на шутку.

— Мне с самого начала было неясно, — сердито выговаривал Пюже, — откуда вы взяли свою "проверенную" информацию. Что вы скажете теперь? Вы заставили нас словно мальчишек лететь через океан, за десять тысяч километров, только для того, чтобы выставить в идиотском свете! Да-да, извольте объясниться!

Аниэль Гоц молчал, вид у него был такой кислый, что мухи, кружащие вокруг головы, падали замертво.

— К тому же, если у вас вчера были какие-то подозрения, вы должны были тогда же их и проверить, а не подписывать акт на одного бюфтона и тут же вызывать нашу комиссию. Мне это сильно напоминает какую-то нечистоплотную интригу. Да-с! Что вы молчите, забодай тебя комар?!

Должно быть, этой, популярной на Земландии присказки и недоставало Гоцу, чтобы окончательно впасть в истерику.

— Была самка! — заорал он, топая ногами. — Точно знаю, что была! И

пусть он клянётся чем хочет, но я её найду и доказательства

предоставлю!

Окончательно потеряв голову, Гоц ринулся к Сагитовой тарелке и сорвал с неё защитный колпак. Неизвестно, какие доказательства собирался он там найти, вряд ли замученную самку бюфтона весом в полторы тонны. Обнаружил он тарелку с яичницей, обсиженной пирующими комарами. Дорвавшееся до угощения мушиное племя мгновенно облепило остывшую глазунью. Пленённые желтобокие комары один за другим тяжко подымались на крыло и спешили убраться подобру-поздорову.

— Ты что делаешь? — закричал Сагит. — Я у тебя по тарелкам не лазал!

— Ерунда, — отмахнулся Гоц. — Это всё равно уже есть нельзя. Нашёл место, где завтракать…

— Вот что, — звенящим от бешенства голосом пропел Сагит, — вали отсюда пока цел! И учти, я собираюсь зенитную установку поставить, тучи расстреливать. Вздумаешь ещё раз сюда по воздуху заявиться — не обессудь, если тебя за градовое облако примут. И вообще, лучше тебе ближе тысячи километров от меня не появляться. Всё понял, скалолаз?

— Ничего, — пообещал Гоц, — я ещё сюда вернусь. Сейчас — твоя взяла, я улетаю, но ты у меня тоже улетишь прямо в камеру, лет на десять, так что дорогу на Земландию забудешь.

Этого оказалось слишком и терпение Сагита лопнуло. Фермер подхватил упавший проволочный колпак и с размаха надел его Аниэлю на голову.

— Вон отсюда!

— Нападение на инспектора! — завопил Аниэль Гоц, стаскивая стальное сооружение вместе с противомоскитной сеткой. Те слепни, которым не хватило места на почти уже съеденной яичнице, радостно облепили физиономию защитника природы, лишив его возможности как нападать, так и защищаться.

— Мужики! — командирским басом крикнула Римма. — Ишь, что вздумали! Я вас вмиг обоих взгрею!

Аниэль взвыл дурным голосом и ринулся к флаеру. Римма и Пювис Пюже, побежали за пострадавшим, на ходу вытаскивая какие-то флаконы. Рядом с Сагитом остался только Роберт Никифоров.

— Зря ты так, — медленно произнёс Роберт.

— Достал он меня, — коротко объяснил Сагит.

— Я не о том. Гоц дурак, а что с дурака взять? Я про самку. Думаешь,

я не понял, что ты старый череп вываривал? Кость разбухла, но ведь экспертиза такие вещи определяет на раз. Так что, сейчас тебе просто повезло, но ведь Гоц прав, доиграешься ты с такими делами.

— Не убивал я самки, это Гоц её угробил, а я подобрал. У меня это

дело на плёнку заснято, если хочешь, потом покажу. Будь иначе — как думаешь, позволил бы мне Гоц тушу забрать и стал бы подписывать все эти бумаги? Да он бы удавился раньше. Конечно, я пожадничал, надо было всё по закону делать. Бегал бы сейчас Гоц по начальству, писал бы объяснительные, а я бы и горя не знал. Я это потом понял, когда мы расставались, уж больно глазёнки у него посверкивать начали, сразу видать — пакость задумал.

— Понятно… — Никифоров поднял сетчатый колпак, бесполезно накрыл

им тарелку. — А это ты решил мою байку проверить?

— Ага! — улыбнулся Сагит. — У меня по этому поводу кое-какие мыслишки появились. Мы тут все, хочешь — не хочешь, малость энтомологи. Один Гоц… эколог.

Посевную страду Сагит избыл в одиночестве, жена всё ещё отдыхала на курорте, а у сыновей, которые учились на старой Земле, была сессия.

Хотя, это только говорится — страда, а пашут машины, радиоуправляемые трактора системы Немцова. Оператору только и есть заботы следить, не сбоит ли где автоматика. И, конечно, метаться от одного излучателя к другому, поскольку сейчас башенки работают в запредельном режиме, чтобы не просто отпугивать вредителей, но убивать куколки и кладки яиц, оставшиеся с прошлого года. Вообще-то не полагается так поступать, но иначе урожая не соберёшь. Да и вообще, мелкий сельскохозяйственный вредитель — не то существо, которое требует охраны. Их и без того слишком много, так что инспектор по охране природы смотрит на такие вещи сквозь пальцы.

Кстати, с самим инспектором за последние две недели Сагит сталкивался всего однажды. Прилетел на базу получать купленный по случаю цех биосинтеза и был перехвачен мстительным Аниэлем Гоцем.

— Вы в курсе, — заявил инспектор, старательно не называя врага по имени, — что приобрели запрещённое технологическое оборудование?

— Нет, — искренне ответил Сагит. — А что, оно окружающую среду загрязняет?

— Не в том дело. Вот поинтересуйтесь! — Аниэль протянул толстенный

"Перечень пищевых добавок, запрещённых к применению в животноводстве".

Сагит добросовестно перелистал заложенные страницы.

— Ничего не понимаю, — сказал он. — Тут написано что-то о телятах, бройлерах, ганимедских щуярах — и ни слова о запрещённом оборудовании. Я же не собираюсь щуяров разводить, они у нас не приживутся.

— А зачем вам тогда участок по производству жидких белковых кормов, уже десять лет как запрещённых, понимаете, запрещённых в производстве мясопродуктов!

— Знаю я, что такие прикормки запрещены, — миролюбиво сказал Сагит. — А кто бы иначе продал мне этот цех по цене металлолома? Так ведь я и не собираюсь пищевыми добавками торговать, я хочу копытней разводить. Выкармливать буду через форсунку. А что добавки запрещены, так копытень и без того несъедобен.

— Зачем вам это? Шерсти с копытня начесать можно — кот наплакал, а больше его — куда?

— На экспорт, — ни секунды не замешкавшись ответил Сагит. — Беговой копытень, подороже любого иноходца будет. Особенно если в моду войдёт. Скачки организую, тотализатор…

— А чем их кормить на других планетах? Пакость вашу белковую санитарный контроль не пропустит, будьте уверены! К тому же, чтобы зверь в форме был, ему настоящие насекомые нужны, с хитиновыми оболочками, иначе отжимной желудочек работать не будет. Заболеют ваши копытни и передохнут!

— Комаров буду вывозить сушёных, а кормить при помощи вентилятора. Знаешь сколько на Земле стоит килограмм сушёных комаров? О-го-го!

Аниэль Гоц ушёл в полной уверенности, что Сагит повредился разумом.

Оборудование Сагит успел получить, а вот заняться им времени не было.

Хотя ни по каким башенкам землепашец не мотался, энергию не

распределял и вообще, словно забыл о существовании лучевой защиты.

Башенки работали вполсилы, не убивая насекомых, а лишь отгоняя их и

задерживая до поры развитие кладок и куколок, которыми была напичкана

земля. Ведь по осени Сагит не проводил ни пахоты, ни вообще какой-либо обработки земли, дозволив вредителям беспрепятственно плодиться.

С неба беспрестанно сыпал мелкий тёплый дождик, под которым в неудержимый рост пускалась всякая травинка. Такова земландская весна, которая скоро сменится жарким и солнечным летом с грозами и зарницами в полнеба.

С курорта вернулась Марина, досрочно сдавши сессию, прикатили двое сыновей. Средний — Михей, прислал отчаянное письмо. Похоже парень не на шутку влюбился и не мог приехать домой даже в такую жаркую пору. Сагит поворчал для порядка и дозволил не приезжать. Марина, непревзойдённый спец по части ветчины, шинки и карбонада, спешно занялась приведением в порядок коптильни. Сыновья готовили технику и приводили в порядок оружие. Распаханные поля густо зеленели. Конечно, у Никифорова на материке всходы ещё лучше, но если учесть наплевательское отношение Сагита к посевам — следует сказать, что земландские чернозёмы недаром считаются лучшими во вселенной.

С вечера Сагит спустился в подвал, где располагалось энергетическое хозяйство фермы, и, повернув рубильник, разом обесточил все излучающие башни. Нежная зелень осталась беззащитной перед ордами вредителей.

Рассвет Сагит встретил в поле. Казалось вся пашня ожила и движется, ворочаясь и перемешиваясь небывалым водоворотом. Никакое нашествие саранчи, ни исход червеца, ни хищное кочевье муравьёв Лонгуса не могли сравниться с тем, что творилось на полях. Никем и ничем не сдерживаемое половодье насекомых захлестнуло посевы. Всё, что могло летать, рыть или ползать, покинуло привычные места обитания и алчно устремилось на сладкую земную траву. А из под земли, не тронутые ни хищниками, ни ядохимикатами лезли ещё большие орды листогрызов. Земли уже не было видно, не было видно пожранной во мгновение ока зелени, всюду сплошное кишение насекомых. Словно воплотилось в жизнь бредовое видение биолога-популяризатора, живописующего, каким станет потомство одной мухи, если дать ей возможность размножаться беспрепятственно.

Копытень на котором Сагит приехал сюда, всхрапнул и взбрыкивая задом умчал прочь. Такое количество еды уже не казалось ему едой, зверь не на шутку перепугался. Ничего, к вечеру он вернётся, усталый и обожравшийся, так что будет сплёвывать не хитин, а лишь слегка помятых капустниц, прузиков и всякую мушиную мелочь.

А потом со стороны синеющих гор, перекрывая громогласный стрёкот насекомых, донёсся певучий вопль бюфтонов. Покинув зимние кормилища в узких бесплодных теснинах, бюфтоны шли на равнину. Этих зверей не пугало никакое количество еды. Отсидев целый год на скудном пайке, они стремились отожраться на весеннем раздолье. Тупорогие самки торопились, подгоняя грациозно-неуклюжих детёнышей. По сторонам шли самцы, взгорбленные, страшные, готовые обрушить свой гнев на всякого, вставшего на пути. Хлипкие заграждения, способные остановить разве что дикого копытня, были сметены единым движением. Начался чудовищный жор. Вздёргивались головы со смачным хлюпаньем захлопывались пасти, всякий стонущий, певучий вздох уносил в необъятную утробу несчётное количество насекомых, рои, тучи, облака, бездны…

Сагит приник к кинокамере, выбирая наиболее удачный ракурс. Зоологическое общество, объявляя конкурс на фильм, и помыслить не могло, что получит столь раблезианское зрелище!

Камера была чужая, подобранная в ущелье и отремонтированная. Сагит мельком подумал, что потом надо будет вернуть её Аниэлю Гоцу.

Постепенно в жирующем стаде объявлялось подобие порядка. Бюфтонихи оттеснили детёнышей подальше от разошедшихся самцов, а те всё реже сглатывали жратву и всё чаще угрожающе ворчали, когда кто-то из соперников оказывался слишком близко. И наконец, над замершей равниной прозвучал не пиршественный вздох, а настоящий крик, вызов на дуэль, на честный бой. Начались брачные битвы.

Малыши были окончательно оттеснены на периферию, а в центре очутились два самца. Один — матёрый гигант, переживающий второй или третий период гона, другой помоложе, явно впервые вздумавший попробовать свои силы в брачных играх. Соперники встали друг напротив друга, на мгновение замерли, затем разом распахнули страшные пасти и издали трубный клич. Вопль длился не смолкая, терзая нервы и выматываю душу. Остальное стадо замерло, наблюдая за поединком, лишь самые крохи продолжали чавкать, старательно затягивая полуметровыми ротиками обильную пищу.

Минуту, две, три длился нескончаемый крик. Казалось, так может продолжаться вечно, но Сагит, не в первый раз наблюдавший подобную картину, знал, что исход давно предрешён. Один из бюфтонов, тот, что помоложе, оказался ниже ростом, и как ни тянул он к небу усатую челюсть, его более массивный противник постепенно нависал над ним, угрожая ринуться сверху и пронзить рогами. Понял это и молодой бюфтон. Его крик смолк, неудачник начал отползать, по-прежнему разинувши пасть и бороздя землю нижней челюстью. В голосе матёрого самца загремели победные ноты.

Отойдя на безопасное расстояние, сломленный противник захлопнул пасть, развернулся и побежал. Победитель направился было к ждущим самкам, но на его пути встал новый соперник. Это тоже был матёрый бык, ничуть не уступавший врагу ростом. Уставившись крохотными глазками на недавнего победителя, он разинул свой ртище и, не дожидаясь пока противник станет в стойку, завёл брачную песнь. Первый бюфтон без колебаний принял вызов.

Чем-то это напоминало мартовский орёж уличных котов под благосклонным присмотром сбежавшей во двор домашней кошечки. На всю схватку давался один единственный вдох, у кого первого не хватит воздуха, тот должен или сдаться или перейти в атаку. Первый из бюфтонов только что оторал изрядное время, так что именно ему не хватило дыхания. Однако, уступать самозванцу бюфтон не желал. Неожиданно он приподнялся и ткнул рогами, стараясь ударить сверху. На смену крику пришёл сухой костяной стук. Морды обоих зверей обагрились кровью. Взбесившиеся от призывного запаха мухи серой кисеёй заволокли сражающихся, стараясь урвать своё прямо посреди битвы.

Один наскок, второй, третий!.. Ни о каких правилах больше не могло быть и речи, сражение шло насмерть. Оба бойца были покрыты глубокими ранами, но и не думали отступать. И наконец старик, хозяин гарема одолел самозванца. Четыре рога вспороли гостю брюхо, залив кровью взрытую землю. Поверженный завалился набок. Он ещё пытался встать, хотел даже продолжать бой, но несколько безжалостных ударов вновь опрокинули его. Стонущий бюфтоний крик сменился хрипом.

Победитель повернулся и на этот раз без помех отправился к самкам. Больше никто не осмелился преградить ему дорогу, молодые бойцы понимали, что на этот раз распалённый бюфтон сразу возьмёт их в рога, не позволив наглецу уйти живым.

Побеждённый бюфтон ворочался, волоча по земле разорванные кишки. Сагит перевёл камеру на победителя и поднял винтовку. На беззвучный выстрел никто не обратил внимания, ослеплённые весной и любовью звери сейчас не испугались бы даже и флаера.

Титаническая любовь огромного зверя… только тот, кто видел брачные игры слонов или кашалотов, знает, что такое настоящая страсть. Неповоротливые громады двух тел обретают вдруг небесную грацию, не слышно скрипа костяных пластин и шумного дыхания, всё заполняет любовь. И нет дела до кровоточащих ран, облепленных вгрызающимся в живое гнусом. Какая боль? какой гнус? — есть только счастье жизни.

За несколько часов победитель под ревнивыми взглядами молодых самцов оплодотворил всех взрослых самок. Ему незачем было беречь себя и нечего оставлять на потом, сегодня был его последний день. День смерти и день продления рода.

Усталое стадо уходило с поля боя, оставив на земле два тела: побеждённого и победителя. Большой бюфтон был ещё жив, он тряс башкой, разевал пасть, показывая необъятную глотку, утробно стонал. А мошкара продолжала жрать его живьём. Тут не Земля, тут невозможно залечить даже самую небольшую ранку. В этом и заключается закон жизни, который не мог понять Аниэль Гоц и подобные ему любители крупных зверей. Если бюфтоны хотят процветать, они должны расплачиваться кровью со своей будущей пищей.

А люди должны землепашествовать на земландских равнинах только лишь для того, чтобы больше было насекомых.

Сагит снял крупным планом бюфтонов — мёртвого и умирающего, потом — панораму уходящего стада, затем поднял винтовку и прекратил мучения старого самца. Лазерным резаком вскрыл вены убитого — как ни вертись, а кровь должна пролиться — отснял ещё минуты полторы кадров, во время которых будут идти титры: мёртвые тела бюфтонов среди пляски ликующих кровососов, облака, из которых прекратил сеять дождь, взрытую, политую кровью пашню.

В кармане звякнул телефон.

— Как у вас там? — голос старшего сына.

— Всё в порядке. Отснял.

— Да я не о том. Зверей сколько?

— Два.

— И у меня два, — врезался в разговор Гарик, младший сын.

— Эх вы, бездельники! У меня пять!

— Все на одном месте?

— На двух.

— А!.. — Гарик сразу успокоился. — У меня тут ещё одно токовище неподалёку должно быть, так я, может, тебя и догоню…

Из сгущающегося сумрака вынырнул пришедший на автоматике грузовой флаер. Сагит занялся погрузкой туш. Оставлять здесь нельзя, за ночь туши будут изрядно попорчены. А днём не полетаешь, завтра бюфтоны продолжат кормёжку на разорённой пашне и, поскольку скоротечный гон кончился, появление машин вызовет у них припадок ужаса.

Дела, дела…

Дела текущие: собрать погибших бюфтонов, добить, если кто ещё

жив. Иной раз до полутора десятков зверей остаётся на его полях… Успеть всё переработать, ибо вслед за кровососами приходят трупоеды. Потом прилетят перекупщики, тоже считающие его дерзким и удачливым браконьером. Интересно, почему Аниэль Гоц ни разу не попытался перехватить и досмотреть корабль перекупщиков? Обычно Сагит выправлял справку на одного застреленного бюфтона, предоставляя в комитет по охране природы снимки, на которых чётко видно, что зверь бредёт не где-нибудь, а по кукурузному полю. А вот если провести таможенный досмотр, то очень легко было бы доказать, что на борту корабля-холодильника копчёностей в десять раз больше, чем можно изготовить из одного животного. Судя по всему, гринписовец чётко знает, где можно дать волю принципам, а где следует молчать в тряпочку и делать вид, будто ничего не происходит.

Дела будущие: смонтировать фильм, показать миру, отчего на самом деле гибнут бюфтоны, добиться права заниматься своим делом в открытую.

Нужно поставить на поток производство жидкого белка и организовать подкормку кровососущих насекомых. Здесь тоже придётся схлестнуться с гринписовцами, они немедленно попытаются запретить искусственный белок и для комаров. Почему, только из неумного снобизма, или за демонстрациями зелёных маячит чья-то крупная прибыль? Ведь на самом деле искусственная смесь полипептидов ничем не хуже натурального белка, по крайней мере в натуральном белке мутагенных примесей гораздо больше, чем в искусственном. В любом случае, придётся драться, не яичницей же кормить комаров… А для того, чтобы восстановить популяцию бюфтонов на материке насекомых потребуется очень много. Странно, почему никто не догадался подумать, что раз на планете столько кровососов, то значит, они должны эту кровь где-то регулярно брать. Нет, человек в ослеплении полагает, будто миллионы лет земландийские комары вегетарианствовали, дожидаясь того часа, когда прилетят вкусные человеки!

Потом придётся помогать Никифорову перестраивать его хозяйство на разведение комаров и опять драться с идиотами из природоохранных обществ, которые дико воют, если речь идёт о нормальном использовании природы, но не умеют понять, что природа жива только целиком. И значит, человек должен либо уйти вообще, либо вписаться полностью, а не уничтожать комаров, глупо надеясь, что при этом уцелеют красивые бабочки и редкие звери.

А ещё говорят, в западных хребтах материка шастают-таки браконьеры. Ничего, эти сами вымрут, как только будут налажены регулярные поставки неконтрабандного мяса. И всё таки, охрану придётся организовывать как следует. Жаль, немногие согласятся жить в комарином заповеднике, так что дела каждому будет выше головы…

Сагит на минуту прекратил работу и, глядя на пелену обложных туч, мстительно сказал:

— А Гоца я не возьму даже ночным сторожем.