1

— Привет. А меня зовут Суок, — сказала девчонка. — Кукла наследника Тутти? — машинально спросил я. Девчонка пожала плечами: — Не знаю никакого наследника. — Ладно, проехали, — сказал я. В конце концов, это сон, и совершенно не важно, почему абсолютно не знакомую мне девчонку зовут Суок. — Куда проехали? Не понимаю… А ты кто? — спросила она. Обычно во сне нужно делать все, что тебе скажут или о чем попросят. Тогда сон бывает интересный. Правда, если делать все наоборот, тоже бывает ничего. Сон, одним словом. Поэтому я заупрямился: — А тебе зачем? — Низачем. Так нужно. Ты же знаешь, как меня зовут… И то верно. Я огляделся и обнаружил, что стою босиком на ощутимо прохладном полу, вымощенном золотистыми и белыми плитками «в шашечку». Вокруг поднимались золотистые же стены, которые сходились высоко над головой в стрельчатую арку. Коридор уходил впереди куда то влево и появлялся у меня за спиной откуда то справа. Девчонка сидела на высокой тумбе — примерно метр двадцать — и болтала ногами. Тумба была тоже золотистая. — По моему, это мне снится, — признался я. Впрочем, я уже не был так уверен в этом: слишком реальным, детально проработанным казалось все вокруг… — Не может такого быть. Получается, я тоже тебе снюсь? Но я то знаю, что я — не сон. Я — Суок. Девчонка, кстати сказать, совсем не походила на киношную куклу наследника. Лет четырнадцать, ну, пятнадцать на вид, черные волосы выбиваются из под черного беретика. Кажется, такая прическа называется «паж». У французской певицы Мирей Матье, которая про «Чао, бамбино, сорри» поет, такая прическа. Одета девчонка занятно: опять же пажеский костюмчик, штанишки, чулки, башмаки с пряжками, и все золотистое. — Слушай, я ничего не понимаю, — честно сказал я. — Меня зовут Валера. И я думаю, что я во сне. Потому что я не знаю, где я, и никогда здесь не был. И тебя не знаю. — Валера… — произнесла Суок, словно пробуя слово на вкус. — Валера… Не слышала такого имени. Нет, Валера, ты не во сне. Точнее, не совсем во сне, потому что все таки немножко во сне. Чуть чуточку. А что это за странный наряд? Я посмотрел на себя и хмыкнул: хорошо, что в шортах уснул. Мог бы и в трусах, вот был бы номер. Сон сном, а девчонка вроде ничего, симпатичная, а я в трусах перед ней скачу… Хотя во сне иногда такое приснится — будто ты голый, а вокруг все одетые. Бр р… Босиком вот только холодно. Хотя во сне холодно не должно быть. Это я, наверно, ноги из под пледа высунул, вот и снится, что холодно… — Это шорты. — Ты, наверное, замерз? — участливо спросила она. — Пойдем туда, где тепло. — А где тепло? — Иди за мной, Валера. Только не догоняй меня, просто иди следом. Я скажу, когда мы придем. Она спрыгнула с тумбы, щелкнув каблучками своих башмаков по плиткам, запахнула короткий золотистый плащик — я его сначала не заметил — и зашагала вперед по коридору. Я послушно пошел за ней, прикидывая, чего еще ожидать от сна. Коридор был красив, но однообразен: стены и стены. Когда мы прошли метров сто, слева в стене показалось узкое окно, забранное мелкой решеткой, в ячейках которой сверкали разноцветные стекла. Свет сквозь окно не пробивался, из чего я заключил, что либо снаружи темно, либо стекло непрозрачное, либо вообще ничего нет. Для сна это нормально. Кстати, никаких светильников не наблюдалось и в коридоре; казалось, сами золотистые стены излучают мягкий холодный свет. — Не отставай, Валера! — бросила через плечо Суок. — Здесь нельзя отставать. Мы прошли еще сотню метров, и я неожиданно увидел на стене, на высоте своих плеч, глубокие царапины. Судя по всему, стенка была не из штукатурки или там камня, а из металла, и царапины врезались в него более чем на сантиметр. Что это так дерануло бедную стенку? Или кто? Я хотел спросить об этом Суок, но тут же обнаружил, что она исчезла. Коридор уходил вдаль, и я готов был осознать, что влип таки в какой то сонный кошмар, как Суок снова появилась. В стене справа была открыта незаметная дверь шириной сантиметров шестьдесят. — Здесь тепло, — сказала Суок, и я вошел вслед за ней в комнату. Внутри действительно оказалось тепло, к тому же там стояло большое кресло, обшитое золотистой тканью, на вид очень мягкое и уютное. Излишне говорить, что стены тоже блестели золотом. Может, это и есть золото? — Садись, — кивнула Суок. Я осторожно погрузился в кресло, и она тут же плюхнулась рядом, так близко, что я увидел на ее правой коленке, как раз там, где заканчивалась короткая золотистая штанина, засохшую розовую царапину. — Теперь можно спрашивать, — улыбаясь, заявила она. — В смысле? — Ну, ты же хотел спрашивать, правда? Вот, спрашивай. Теперь можно. — А там было нельзя? — Там тоже можно. Потом — нельзя. Потом — снова можно. Но здесь тепло. Спрашивай, Валера. — Ну у… Это что, все из золота? — Нет. Если бы было из золота, называлось бы Золотой Замок. А называется Золотистый Замок. Значит, не из золота, — с самым серьезным видом ответила Суок. — Значит, это Золотистый Замок. Так. А где он находится? — Здесь. — И все? — И все. А что? — искренне удивилась она, словно я спросил совершеннейшую чушь. — Нет, все понятно… А ты тут, значит, живешь? — Живу. — Одна? — Одна. Иногда — не одна. Иногда приходят другие, как ты, Валера. Потом уходят. Тоже думают: во сне… Я их вижу. Иногда разговариваю. Только они странные. Пугаются. А ты не пугаешься. Хотя тоже думаешь: во сне… — Ну, ты же сказала: чуточку во сне. — Да, оно так и есть. Чуточку во сне, но в остальном — не во сне. Хочешь проверить? — Можно. И она укусила меня за ухо. Первое, что я почувствовал, — тепло, запах чего то золотистого (черт!) типа меда или нектара, а уже потом — довольно сильную боль. — Ты что?! — дернулся я и оттолкнул ее. Она засмеялась: — Ты сам хотел, чтобы проверить. Я показала. Извини, если больно. Я не хотела. — В том то и дело, что больно! Нет, может быть, это меня котенок за ухо кусает, пока я сплю? У меня дома котенок… — Могу еще раз. Только это не котенок, Валера. А кто такой котенок? Я и сам уже прекрасно понял, что это никакой не котенок. Но больше никаких объяснений не находилось. Не в сказку же я попал! — Елки палки, — пробормотал я. — Что это значит? — незамедлительно поинтересовалась Суок. — Ничего не значит, просто выражение. Так говорят, когда случается что то странное, например. Слушай, это я что, значит, здесь надолго? — Нет, Валера. Я же говорю: ты чуточку во сне. Когда сон кончится, ты или увидишь другой сон, или просто проснешься. И это очень плохо, потому что я перестану тебя видеть и с тобой говорить. — Значит, это все таки сон. Васька, гад, за ухо грызет, точно! Мне стало как то даже легче. Она заморгала ресницами, казалось, готовясь заплакать, но через мгновение уже улыбалась и говорила: — Ты не сказал, кто такой котенок. Он живой? — Это такой маленький зверек. Ну, живое существо. Бывает разного цвета: серый полосатый, рыжий, белый, черный. Пятнышками. Бывает пушистый, бывает — нет. Ушки маленькие, усы есть. Хвост. — Красивый… — вздохнула Суок. — Я бы хотела одного такого. А здесь нет. Нет зверька. — Тут что, вообще никого нет? И ничего? Один коридор и вот эта комната? — Нет, почему? Хочешь посмотреть? Только у нас мало времени. — Как это — мало? — Ты скоро уйдешь, а я останусь одна. Но мы успеем немножко посмотреть на разное. Пойдем! И она схватила меня маленькой теплой рукой и потащила назад, в коридор. — А теперь мне не нужно идти следом? — осведомился я. — Теперь не нужно. Когда нужно, я скажу. Мы прошли по коридору буквально несколько шагов и проскочили в очередную незаметную дверь, оказавшись в огромном помещении высотой метров десять. Большая часть помещения была заставлена длинными рядами вешалок, словно в театральной раздевалке. На вешалках висела одежда, сотни платьев, шуб, пальто и курток. Стена прямо напротив входа представляла собой сплошное зеркало, а на свободном от вешалок пространстве стоял большой батут, как в цирке, только двухэтажный. — Это моя комната, — сказала Суок. — Ты здесь живешь? — Здесь я живу везде. Если правильно — это одна моя комната. Есть другая, третья, есть еще. Давай играть? Я пожал плечами: почему бы и не поиграть? Сон есть сон, чем еще тут заниматься… И мы полезли на батут. Кстати, прыгал я, как в натуральном сне: как бы плывя в воздухе. Обычно в снах так бежишь, особенно если кто то гонится — словно сквозь патоку… А тут — прыгал. Это оказалось очень интересно, мы держались за руки, словно дети, и визжали, когда подлетали к самому потолку. Суок потеряла свой берет, а я все время боялся, что упаду во сне с кровати. В одном из особенно высоких прыжков Суок бросило прямо на меня, и я ее обнял. В полете она подняла лицо, внимательно посмотрела на меня золотистыми глазами, и я ее поцеловал. Кстати, вот вам еще одно правило снов: если подворачивается легкая эротика, никогда не отказывайтесь. Это не в жизни, сон и есть сон. Поэтому я поцеловал Суок без зазрения совести, к тому же она была очень красивая, а мне всего восемнадцать лет как никак. И только тогда я понял, что я если и нахожусь во сне, то действительно — самую чуточку. Целоваться она не умела, но послушно прижала свои губы к моим. Я еще раз почувствовал, как от нее пахнет золотистым… кажется, все таки нектаром, цветочной пыльцой. Так мы в обнимку мягко опустились на батут, и Суок шепотом спросила, почти не отнимая губ от моих: — Что это, Валера? — Это называется целоваться, Суок, — прошептал я в ответ, будучи весьма сконфужен. — Это интересно, — сказала она и отодвинулась. — Игра? — Игра, — еще более смутился я. — Слушай, а зачем здесь так много одежды? — Это моя одежда. Я ее собираю. — А почему ты тогда одета в это вот… во все золотистое? — Так нужно. Это же Золотистый Замок, неужели ты не понимаешь? — Не понимаю, — честно сказал я. — Здесь много одежды, она вся твоя, но ты ее не носишь, потому что так нужно. А если ты наденешь вот то красное платье, например? Она пришла в ужас, словно я предложил ей кого то убить. Губы Суок задрожали, а на глаза навернулись слезы. — Ты что! — прошептала она. — Ты просто не знаешь! Это нельзя! Нельзя! И вообще, тебе пора уходить! Уходи! И я проснулся.