Книга: Фантастика 2003. Выпуск 1
Назад: Исторический музей
Дальше: Олег Дивов. Вредная профессия

РАССКАЗЫ

Владимир Михайлов. Отработавший инструмент отправляют в переплавку

— Я повторяю: мы вовсе не туда летели. Не на «Кухню». У нас было совершенно другое задание. Мы должны были сесть на номере третьем в системе Голубой Ящерицы и провести обычный цикл анализов, стандартный, для решения вопроса о заселении планеты — только и всего. Ну, вы знаете эту программу. К её выполнению мы были готовы. После старта в прыжок вошли нормально, без всяких нарушений. И в узле развернулись тоже без замечаний — гладко, спокойно, ещё посмеялись тогда: если и всегда было бы так, мы, пожалуй, и летать бы разучились!
Наверное, не стоило нам говорить такое: кто-то там — или что-то, сверх нашего разумения, — всё слышит и делает свои выводы; мы все в это верим, только вслух не признаёмся. Так или иначе, едва мы успокоились, всё и принялось раскручиваться.
Конечно, все — и вы в том числе — что-то слышали о сопространственных штормах. Всегда найдётся в компании человек, готовый рассказать о них; но если начнёте расспрашивать его всерьёз, то окажется, что сам он в такие переделки не попадал, а слышал от других; копните ещё глубже — и убедитесь в том, что и они только повторяют сказанное какими-то третьими — и так далее, и до подлинного очевидца вам никогда не добраться. Так вот, на эту тему мы можем говорить совершенно авторитетно, потому что прошли через это; не все мы, понятно, а те, кто ещё способен говорить.
Излагаю. Начинается всё с полного отказа всех средств ориентирования в сопространстве. Нет, стрелки не замирают на нулях; но приборы начинают выдавать такие данные, каких быть вообще не должно. Сначала вы решаете, что в главной схеме что-то закоротило, и если что-либо ненормальное и происходит, то только в нашей сети, а не в природе. Например? Да ради Бога, пожалуйста. Всем известно, что ориентирование и локализация в СП происходит по узлам и силовым линиям. Других способов нет и быть не может — просто потому, что там ничего другого и нет, только линии и узлы. Они стабильны, так что если вы фиксируете свое положение в узловой точке, к которой вышли, то знаете, что вы неподвижны и по отношению ко всем остальным узлам, сколько бы их ни было — а сколько их на самом деле, нам неизвестно, скорее всего бесконечное множество. И вдруг ваши приборы начинают убеждать вас в том, что узел, к которому вы только что привязались, перемещается относительно прочих узлов, и те, в свою очередь, тоже сорвались со своих мест; СП, которое до сих пор представлялось вам, по определению, как бы сферой бесконечно большого радиуса, начинает менять конфигурацию, превращаясь в нечто веретенообразное, в этакий огурец, силовые линии соответственно деформируются, и насаженные на эту решётку узлы, естественно, тоже — и к тому же вся эта система, превратившись в эллипсоид, начинает вращаться вокруг длинной оси, так что возникает та ещё карусель. Того, кто ухитрился в это время оказаться в прыжке, крутит вокруг узловой точки, точку эту — относительно определившейся оси сопространства, а СП-локаторы показывают вам, что узлы вращаются вокруг этой оси с разной скоростью, в зависимости от удаления от неё. Тут вы очень быстро приходите к выводу, что изотропность сопространства осталась в прошлом — вам начинает мерещиться, что эта самая ось, в дополнение ко всему, принимается сначала медленно, потом всё быстрее и увереннее вращаться в определённой плоскости вокруг одного из узлов, до сих пор ничем не отличавшегося от прочих. Возникает этакая центрифуга, на которой вас крутит в двух плоскостях сразу, так что вам хочется только закрыть глаза и ничего этого не видеть. А чуть притерпелись — крутёж начинается вокруг другого узла, так что у вас исчезают последние остатки представлений, что где и что как. Полное недоразумение, и вы готовы, от сознания собственного бессилия, бить посуду, крушить мониторы и чуть ли не устроить коллективную драку, потому что адреналин в ваших сосудах уже вскипел, и если не стравить давление, то вас самого разнесёт в клочья — так, во всяком случае, вам кажется. В конце концов, на ваш взболтанный ум приходит весёлая мысль: если уж такое происходит в сопространстве, которое, по современным взглядам, является сферой, окружённой нашим обычным пространством трёх дименсий, если уж здесь такой бардак, то от нашего мира, надо полагать, и вообще ничего не осталось — одна сверхтуманность в лучшем случае, так что надо ли продлевать своё существование? Да, лезло и такое в мозги.
Хотя — таково, разумеется, только моё восприятие. Наверное, другие наши ребята вспомнят происходившее тогда как-то иначе. Позже мы между собой об этом не говорили, чтобы не пробуждать тяжелых воспоминаний. Хотя в первую очередь, вероятно, потому, что дальнейшее оказалось куда более достойной темой для обсуждения. Да, сейчас я к этому перейду, сейчас-сейчас. Хочу только перед тем добавить, что всё-таки наши чёрные ящики всё происходившее тогда исправно писали, и анализ записей, который, в общих чертах, закончился как раз сегодня, вроде бы подтверждает, что моё восприятие происходившего — то, о чём я вам только что доложил, — в общем соответствует тому, что зафиксировали приборы. На чём я и закончу свою, так сказать, вводную часть, предисловие или, если угодно, увертюру. Потому что основное действие началось лишь после того, как сопространственная свистопляска прекратилась; кстати, продолжалось всё неполных три часа по нашему, независимому времени. И ещё вот что, чтобы больше к этой теме не возвращаться: когда — уже после всего — мы вспорхнули и, пройдя все фазы полёта, вывалились в родное трёхмерное, оказалось, что тот СП-ураган здесь остался просто незамеченным, а если в чём-то он и проявился, это прошло без внимания. Видимо, наше взаимодействие с СП на самом деле намного слабее, чем принято считать, и, пожалуй, кому-нибудь стоило бы этим заняться, поскольку напрашиваются интересные выводы.
Теперь, если вы не устали слушать, перейду к главному.
Итак, когда всё в СП успокоилось и мы, в общем придя в себя, попытались определиться, очень быстро пришли к выводу, что не то чтобы заблудились, но нас, если можно так выразиться, «заблудили». Мы по-прежнему находились в том узле, куда успели прийти, но сам узел оказался непонятно где — во всяком случае, не там, где раньше, и силовые линии были не теми, каким полагалось быть. Естественно, мы попытались их идентифицировать, всё-таки та часть СП, через которую пролегают наши трассы, худо-бедно, но всё же закартирована. Где-то часа через полтора очень внимательного просмотра имевшейся сопрографической документации пришлось прийти к не самому утешительному выводу, а именно — что нас занесло на белое пятно, ни более ни менее. В такое примерно, какие существовали в географии земного раннего Средневековья, когда на картах обозначались территории, где никто не бывал и о которых не было известно абсолютно ничего. Прослеженные силовые линии обрывались на границе этого пятна, можно было, конечно, предположительно, пунктиром продолжить их — но это нимало не гарантировало, что они именно так и проходят на самом деле: в известной нам части СП линии вовсе не похожи на меридианы и параллели на глобусе, а скорее напоминают русла рек. И вокруг себя мы могли определить сколько-нибудь достоверно только короткие отрезки линий, на скрещении которых оказался наш узел, а куда приведёт любая из них, никакой анализ определить не мог. Впору было повесить тут вывеску с текстом, встречавшимся на тех картах, о которых я только что упоминал: «Hic sunt leones» — тут живут львы; желающим предоставлялась возможность проверить это утверждение, если им жить надоело. Мы бы и повесили, если бы было к чему её прицепить. Но в корабельную память эти слова мы загнали, нам тогда казалось, что это очень остроумно, а кроме того, в какой-то мере соответствовало истине: мы-то там несомненно находились, и после пережитого именно львами себя и ощущали.
Но и львам надо было выбираться из этого обиталища, совершенно ясно. Вообще, всё было ясно, кроме одного — какую линию выбрать для выхода. Логика тут помочь не могла, надеяться стоило только на интуицию, и трое из нас, в числе их и ваш покорный слуга, изолировавшись от прочих, стали вслушиваться в свои внутренние шорохи. В результате через какие-нибудь полчаса мы, двумя голосами против одного, остановились на предпочтительном направлении. Ничего другого всё равно не придумать было, и Мастер сказал, что так и будем выходить, а что получится — там увидим.
Поскольку я тут ничего не говорил о повреждениях, полученных нашим корабликом во время заварухи, вы могли прийти к выводу, что дело обошлось без них. Как говорится, вы будете смеяться, но так оно и было. Не иначе, Бог услышал наши молитвы. Так что после обязательной проверки состояния машины мы вздохнули с очень-очень большим облегчением и занялись рутинными делами: подготовкой к выходу в нормальное пространство и самим выходом. О том, где мы в результате окажемся, никто тогда не думал: все понимали, что главное — оказаться где угодно, лишь бы место можно было бы привязать к нашему галактическому витку. Задание на выход, спущенное в кварк-штурман, было весьма лаконичным: в момент выхода искать ближайший источник тяготения, к которому мы могли бы привязаться, идентифицировать его и, в зависимости от результата, решать вопрос: надо ли нам искать возвращения на потерянный курс и продолжать таким образом выполнение экспедиционного задания — или же, если так будет ближе, взять курс на Землю и там начать всё с начала, с азов, то есть с полного обследования корабля и новой подготовки к старту. Потому что у каждого из нас был опыт, ясно говоривший: если тебе после передряги и кажется, что всё в порядке — и в корабле, и в тебе самом, то этому, конечно, следует порадоваться, но не принимать за истину. Даже очень серьёзные повреждения и техники, и людей могут сказаться не сразу, но через некоторое время непременно проявятся.
Но, повторяю, главным в те минуты было — выйти из сопространства; своё, родное уже казалось домом, где преодолевать придётся разве что расстояния, но то дело уже привычное. Мы старались вести себя так, как всегда, разве что выполняли положенные действия чуть медленнее, потому что каждый ощущал: нервы на пределе, и если не держать себя под прессом, одно неверное движение — и взорвёшься чуть ли не истерикой. Может быть, именно самоконтроль, ни на миг не ослабевавший, и позволил нам хорошо, нет — образцово, я бы сказал даже — идеально войти в ре-прыжок и через положенное «чужое время», — люди космоса знают, что я имею в виду, — вернуться в нормальное метагалактическое пространство, в котором существуют звёзды, туманности и всё, чему надлежит быть.
Минуты две, повскакав с мест, мы орали, обнимались, словом — вели себя нештатно. Но быстро пришли в норму, потому что, каким бы трудным ни было только что завершённое дело, самым важным и тяжёлым становится то, которое ещё только предстоит. И мы стали определяться в мире, в том его уголке, куда нас занесла нелёгкая.
Первым впечатлением, возникшим у нас в результате, было: если и есть во Вселенной уголки поглуше, то никому из нас видеть такие не приходилось. Стараясь обеспечить безопасность возникновения в нормальном пространстве, мы явно переусердствовали, задавая предельные требования к качеству вакуума, да ещё наш кваркотронный штурман, словно уловив наши опасения, сделал всё по максимуму. В общем, откровенно говоря, нам стало зябко.
Собственно, повода для паники никакого не было. Все были живы и вроде бы здоровы, корабль тоже вёл себя молодцом и не грозит вдруг взять да развалиться. Извне, из пространства, тоже ничего, кажется, нам не угрожало; наоборот, вокруг нас расстилалась самая настоящая пустота — приборы это подтверждали. Ожидаемых звёзд мы не увидели, туманностей — аналогично, никакой пыли, не говоря уже о микрометеоритной угрозе, даже индикаторы всех полей почти что опирались на нулевые риски, словом — мечта, да и только. С другой же стороны, наша заявка относительно тяготеющего центра всё же была учтена и выполнена: одно небесное тело в обозримом пространстве присутствовало, хотя оказалось оно значительно меньше, чем мы заказывали. Так что же, в конце концов, заставило нас хмуриться и качать головами, переглядываясь?
Наверное, та самая интуиция, подсказывавшая, что когда всё идёт так хорошо, что дальше просто некуда, надо объявлять готовность один, потому что ситуация дозрела до крутой перемены. И уж во всяком случае, не расслабляться ни в малейшей степени.
Так что никого не удивило, когда Мастер объявил о своём решении:
— Всем на посты, режим сближения. Курс на тело, на антиграве — убирать мощность помалу, по маковому зёрнышку, аналитикам доложить о возможных помехах с других румбов, энергетикам — начать заправку по возможности, докладывать трёхминутно. Прочим заведованиям — обеспечивать нормальную работу механизмов и приборов.
Смысл вам, конечно, понятен. Когда корабль выходит из прыжка в относительной близости к тяготеющему телу, антигравы по автомату уравновешивают вас в пространстве, нейтрализуя исходящее от тела притяжение, и тем самым дают возможность разобраться и если уж идти на сближение, то в удобном для вас режиме; иногда для входа в такой режим приходится даже подгонять себя моторами, иногда наоборот — жать на антигравы, и при помощи такого регулирования выйти на ту орбиту, которая нам нужна, чтобы внимательно осмотреться, понять — к чему же мы подходим и нужно ли продолжать сближаться с телом — или пора срочно бить по газам и драпать подобру-поздорову. Такие режимы реже выполняются в отношении звёзд, во всяком случае обладающих светимостью, потому что, как всем ясно, уже анализ их света даёт возможность оценки и состава звезды, и её излучения, и температуры, и (в пределах) массы, что даёт уже достаточно информации для того, чтобы найти её в астролоции и, следовательно, определить своё место на этом свете. Посадки на звезды, даже самые прохладные, как вы понимаете, не предусматриваются. То есть со звёздами всё относительно просто.
Но нас-то вынесло не к звезде — это и послужило основной причиной нашего — ну, смущения, скажем так. Нас угораздило выйти на «Бродягу». Именно так у профессионалов именуются одинокие небесные тела планетного типа, не принадлежащие ни к какому звёздному семейству, неизвестно как возникшие (по этому поводу ещё идут дискуссии, не очень, правда, оживлённые — хотя бы потому, что практических встреч с такими телами до сих пор не происходило, так что и состав их, и условия на поверхности никем никогда не исследовались, всё это относилось к области предположений и догадок, а не имея надёжной информации — трудно и судить об условиях их возникновения, хотя большинство считает, что они всё-таки возникали при образовании звёздных систем и лишь потом какими-то гравивихрями были оторваны, кто-то другой потянул было их к себе — но не успел привязать, и тело осталось одно-одинёшенько в просторе мироздания; одним словом — дело тёмное во всех смыслах слова, поскольку они, конечно, свечением не обладают). Вот, значит, куда мы сподобились попасть, и было это, с одной стороны, весьма и весьма интересно, с другой же — вряд ли могло нам помочь в локализации, поскольку в астролоции такие тела до сих пор не заносились, и определиться по нему можно было, наверное, с той же степенью надёжности, как мореплавателю в открытом море — по небу, наглухо завешенному тучами. Впору было загрустить. Тем более что наше требование пустого пространства, как я уже докладывал, было выполнено в лучшем виде, а именно — кроме этого тела, повторяю, чтобы вы твёрдо усвоили, — мы вообще ничего не наблюдали, ни единого светила, ни туманности, ни малейшего светлого пятнышка, так что нам предоставлялось решать: то ли нас вынесло в точку, равноудалённую от всех галактик, и так основательно удалённую, что свет их этого места не достигает, а поглощается, не успев долететь; то ли (и это казалось куда более вероятным) попали мы в самый глаз газовой или пылевой туманности, очень успешно экранировавшей нас от проникновения хоть единого лучика. Впрочем, и у такого варианта были свои недостатки, а именно — ни пыли, ни даже газа вокруг нас просто не имелось. Хотя — в оке урагана тоже бывает тихо и спокойно.
Словом, обстановка оказалась такой, что необходимо было, чтобы не запсиховать, поставить себе конкретную задачу и выполнять её — иначе недалеко было бы и до паники. Как вы уже поняли, Мастер первым это сообразил и потому сразу ввёл всех нас в рабочий режим. Сближение с телом — задача нормальная и привычная, а выполняя такую рутинную работу, скорее придёшь в желаемое состояние, чем даже, наверное, с помошью медитации.
Поэтому мы с радостью разбежались по своим местам и уже через минуты начали медленно подкрадываться к планете. Приборы работали исправно, люди от них не отставали, и понемногу стали возникать характеристики. Судя по ним, Бродяга мог бы принадлежать к земной группе: радиус мы определили в пять тысяч восемьсот километров с мелочью; твёрдое тело; масса несколько превышала земную, спектральный анализ (если до него дело дойдёт) покажет наверняка больше тяжёлых металлов, чем у нас дома. Это всё было в пределах нормы. Как и атмосфера неизвестного состава, мощность которой наводила на мысли о Венере; в этом тоже не было ничего сверхъестественного. Поверхность мы пока ещё не пытались просканировать: вот подойдём поближе, тогда. Мы уже решили было, что тут, собственно, удивляться вообще нечему, когда получили первые данные термоанализа. Вот это было уже интересно: мы предполагали, что температура на поверхности будет порядка на два ниже, чем показала аппаратура. А тут около плюс тридцати по Цельсию! При отсутствии такого источника энергии, каким во всякой системе является центральное светило, подобный уровень тепла можно было объяснить единственно какими-то процессами в недрах тела; распад сверхтяжёлых? Тогда близкое знакомство нежелательно. Железное расплавленное ядро? Возможно, потому что магнетизмом планета обладала, это мы установили едва ли не сразу. Но вот на Земле, например, температура недр не может обеспечить такого уровня на поверхности. Парниковый эффект атмосферы? Чтобы понять, придётся, хочешь не хочешь, подходить поближе. Тем более что…
Совершенно чётко помню: мы как раз принялись обсуждать все «за» и «против» дальнейшего сближения с Бродягой, как вдруг один из нас, тот, что сидел на визуальном контроле, прервал наши разговоры возгласом: «Э-эй!» И не столько само междометие, как выражение, с каким оно было произнесено, заставило всех, кто был в центре, отвернуться от своей аппаратуры и перенести взгляды на Большой Курсовой.
Наблюдатель держал планету в центре экрана, и она потихоньку всё вырастала на нём, не сразу угадываемая, как тёмный диск на тёмном же фоне, который был лишь на самую малость светлее; из-за такого отсутствия контраста никто и не обращал особого внимания на визуаль — кроме того парня, которому полагалось заниматься именно этим. Он-то и возопил сейчас, увидев нечто.
Началось с того, что чёрный диск, то и дело грозивший совсем растаять в окружавшей и его, и нас мгле, с одного бока вдруг зарумянился. Чуть-чуть, самую малость; уже через минуту этот проблеск превратился в достаточно чёткий полумесяц, который, в свою очередь, разрастаясь, приобрёл несомненные очертания овала. Возникло впечатление, что где-то там, по ту сторону планеты, существовал источник света, обращавшийся вокруг этого воплощения мрака — какое-то карманное солнышко, кружившее, видимо, вокруг небесного тела — и достаточно быстро. Впрочем, то могло быть и светящееся пятно на поверхности, ну скажем — мощное извержение. И передвижение его перед нашими глазами было на самом деле следствием вращения самой планеты. Вулкан или нечто вроде всем известного красного пятна на Юпитере.
Совершенно несомненным стало одно: планета — вовсе не царство тьмы. Значит, она могла оказаться отнюдь не мёртвым телом, иными словами, следовало ожидать ещё каких-нибудь сюрпризов. И, наконец, определилась скорость вращения планеты вокруг оси — если только источник света действительно был жёстко привязан к ее поверхности: часов десять с минутами. Лихо. Мы только переглядывались и пожимали плечами. Это свидетельствовало о всеобщем удивлении, а где удивление, там неизбежно возникает и любопытство. Так что задача, стоявшая перед нами, то есть — определиться в пространстве, чтобы проложить обратный курс, — как-то сама собой отошла на второй план, а на переднем крае оказалась совсем другая: разобраться — с чем же мы, собственно, тут столкнулись. И хотя каждый в глубине души понимал, что любое приобретенное здесь знание будет чего-то стоить лишь тогда, когда (и если) удастся доставить его в свой мир, ни у кого не возникло мысли о том, что нужно сперва определиться, а потом уже разбираться в ситуации. Все мы были исследователями не только по профессии, но и по самому складу характера, и разгадка тайны для нас всегда была предпочтительнее решения задачи, хотя бы и достаточно сложной. И когда засветился уже весь видимый диск, что говорило, несомненно, о мощности источника света, все мы разом отвернулись от экрана; но не потому, что яркость стала такой уж невыносимой, ничуть, на самом деле она была весьма умеренной, — а отвернулись мы, чтобы взглянуть на нашего Мастера и безмолвно то ли спросить его, то ли выразить наше единогласное желание.
Мастер прочитал нас с той лёгкостью, с какой пьянчуга — вывеску винного магазина. Я уверен, что ему самому хотелось того же самого — да вы можете спросить его самого, если хотите, только вряд ли он так сразу сознается; но капитанский статус не позволял ему идти на поводу у личного состава экспедиции, да и ответственность за корабль, за нас, за выполнение полученного на Земле задания лежала в конце концов только и исключительно на нём. Так что он поступил так, как мы, собственно, и ожидали: поджал губы, покачал головой и произнёс с полной непреклонностью в голосе:
— Ни-ни. Не могите и думать. Сперва дайте мне место, потом будем мыслить дальше.
— Капитан!.. — вякнул было кто-то из группы планетографов. — Нам ведь только осмотреться там, а потом…
— Если через сутки у меня не будет места, — прервал его мастер, — я снова ухожу в СП, потому что придётся тогда искать место методом тыка и ляпа. А болтаться здесь и тем более — садиться у нас нет времени: заправляться тут, как вы сами понимаете, негде, энергия расходуется безвозвратно. Может, вы хотите остаться спутником этого Бродяги на веки вечные? Как понимаете, найти нас здесь никто не сможет — потому что места эти вообще никому не ведомы. Может, кто-нибудь из вас знает, где тут заправка?
Возразить было нечего. Заправочной станцией для нас является любая точка звёздного пространства — то есть именно того, где звёзды видны; в таком пространстве пополнение запаса энергии — дело элементарное: приблизиться к светилу на нужное расстояние — и сосать из него гигаватты, только и всего. Но часть пространства, в которой мы сейчас оказались, отличалась, вы не забыли, как раз полным отсутствием видимых звёзд. Мы могли, конечно, сократить потребление энергии до минимума; но и в таком режиме остатков хватило бы ненадолго. Так что выбирать, по сути дела, не приходилось.
— Давайте место! — ещё раз повторил Мастер и отправился в свои капитанские покои.
Мы немного погалдели, одновременно сокрушаясь, возмущаясь и соглашаясь. После чего командир штурманского заведования сказал:
— Ладно, берёмся за дело. Ищем место.
— Искать там, где не потеряли, — пустое дело, — отозвался планетограф.
— И всё же шансы есть. Начнём разматывать кваркштурман; у него должны быть записаны все дёргания нашего узла в сопространстве; дальше попробуем, взяв за исходную точку место, где мы находились, когда карусель закрутило, совмещать нештатное движение узлов, проецируя силовую сеть СП на нормальное пространство…
Тут все зашумели:
— Да не существует такой проекции! Только предположения…
— Пока мы подсчитаем, вселенная состарится!
И в том же духе. Похоже, не осталось ни одного из двадцати шести человек — а именно столько нас было без капитана — кто не высказал бы своего мнения. Штурман же осадил всех одним вопросом:
— Кто может предложить другую методику?
Ответил только один — из группы механиков:
— Мастер её предложил: нырять — и возникнуть где-нибудь, где звёзды.
— Ты дашь курс? — поинтересовался штурман.
Вопрос был по делу. Потому что, не имея хотя бы приблизительной ориентировки, можно вынырнуть и в таком отдалении от звёздного пространства, откуда до звёзд — при неуклонно садящихся батареях — вообще будет не дойти.
— Ладно, — сказал кто-то, — чем колебать атмосферу, давайте раскручивать штурманца. — Он имел в виду, конечно, кваркштурман.
— Добро, — сказал незаметно вернувшийся Мастер. — А прочие, кто к этому не имеет касательства, займитесь своими заведованиями и подготовьтесь доложить об их состоянии. Чтобы не наспех, как тогда, в горячке.
Мы стали расходиться по своим местам. И действительно занялись бы своими делами. Но тело, вокруг которого мы обращались, имело, похоже, свою точку зрения на наше ближайшее будущее. Потому что мы не успели ещё приступить, как грянули колокола громкого боя. И одновременно наблюдатель, что так и не отрывался от главного экрана, возопил во всю мочь:
— Метеоритная тревога!
И мы опять разом повернули головы к экрану и очень неплохо сыграли классическую немую сцену.
Слава Высшим силам, что система предупреждения и защиты нашего транспортного средства не потерпела никакого ущерба во время той трёпки. Потому что предмет, обозначенный системой как метеорит, с хорошей скоростью пёр прямо на нас. В левом нижнем углу экрана запрыгали цифры, обозначавшие размеры метеорита, его массу, скорость, курс относительно корабля и расстояние до нас. А снизу строкой пошла рекомендация системы. Мы прочитали её хором: «Изменить курс NWU на 17о, увеличить ускорение до 1,5 км в сек\сек».
— Не спать! — рявкнул Мастер.
Но вообще-то это было лишним: тут срабатывает автоматика, на людское быстродействие надежда плохая. На счастье, и она оказалась в порядке. Хорошо, что никто из нас не успел вскочить на ноги. Так что обошлось без телесных повреждений.
— Что это было? — потребовал кэп в форме вопроса. — Запись! Ну!
Пришлось перетаскивать наши расширенные от невольного испуга глаза с ходового экрана на журнальный. Никто кроме капитана даже подумать не успел о том, что эта штука могла записаться; часто мы автоматически наделяем технику своими собственными недостатками, и раз уж мы ничего не успели сообразить, то и наше оборудование упустило мгновение. Но кваркотроника о нашем мнении не знает и действует исправно. И на экране уже болтался, чуть дёргаясь из стороны в сторону, искомый нарушитель спокойствия, в весьма замедленной демонстрации, сперва, по мере приближения, всё увеличивавшийся, а потом, в миг наибольшего сближения с нами, вдруг взорвавшегося — или лопнувшего, если хотите, но как-то ненормально: осколки (хотя скорее брызги) не стали разлетаться во все стороны, как им вроде бы полагалось, но образовали этакую струю, устремившуюся к нам, а не ещё куда-нибудь, и доставшую таки нас — правда, никаких серьёзных повреждений датчики не зафиксировали, так что прошёл эпизод вроде бы без последствий… Повторили просмотр раз и другой; этого было достаточно, чтобы шальная мысль о рукотворном происхождении метеорита пустила крепкие корни в сознании каждого участника экспедиции. Уж больно искусственной казалась его форма до того, как он лопнул, — совершенно правильная сфера — при размерах примерно футбольного мяча; впрочем, это мы установили уже потом, когда сопоставили видимый поперечник с тем расстоянием, которое разделяло нас в миг наибольшего сближения. Конечно, тело могло оказаться и, предположим, вулканической бомбой. В обычных условиях нам потребовалось бы, пожалуй, не менее получаса, чтобы затеять дискуссию; но на сей раз жизнь свернула с наезженной дороги. Потому что тут же последовала команда:
— Режим аварийного сближения! Посадочная готовность!
Командовать «По местам» Мастеру не пришлось, потому что мы даже не успели встать.
— Тормозные! Сход!
Похоже, он решил, что мы подверглись нападению, и из всех видов защиты выбрал контратаку. Крошечный кораблик против небесного тела; как бы вам понравилось такое соотношение сил и возможностей? Вот и мы отнеслись к происходящему так же. А стали бы вы возражать капитану в критический миг? Ну, и мы — нет. Мы знали, что он и сам объяснит, почему принял именно такое решение, а не какое-нибудь иное — когда будет для этого время. Сейчас его ну никак не было, и всё, что нам оставалось — заниматься своим заведованием и, урвав мгновение, коситься на экран, где всё разбухавшая в размерах облачность казалась совершенно непробиваемой.
Итак, мы пошли на посадку. На первый взгляд это и вправду была операция под стать русской рулетке. Но те из нас, кто с Мастером делал не первый рейс к чёрту на рога, успели понять, что для него нормальным мышлением является парадоксальное, и когда он, скажем, множит минус на плюс, то у него в итоге возникает не минус, как у нас с вами, но плюс, и самое смешное, что так и получается на практике — его практике. Так что мы ни в чём не сомневались: если прошла такая команда, значит, так и надо.
Мастер, однако, хотя и знал прекрасно, что объяснять свои действия никому не обязан, но понимал и то, что всякой загадочности должно быть в меру, потому что в разумных дозах она подхлёстывает, но когда её через край, то воздействие меняет знак и начинает тормозить восприятие и действия людей, в данном случае — нас, экипажа и специалистов экспедиции. И вот он пробормотал — не то чтобы очень громко, как бы самому себе, но на деле сказанное было предназначено нашим ушам:
— Если это не Кухня, то…
Не слышали о Кухне? Ну, поймёте, я полагаю, по ходу доклада, я сейчас вроде бы вошёл в нормальный режим изложения и не хочу отвлекаться от последовательности событий, какой она была в реальности.
Сама посадка прошла более или менее нормально. Так сказать, в пределах. Никто нас больше не атаковал, словно бы та бомбочка — или чем оно там было — служила приглашением, и когда стало ясно, что оно принято, нас больше не беспокоили. Кто не беспокоил? Об этом речь впереди. Не надо — поперёк батьки в пекло.
Вот именно — в пекло, это у меня не просто так выговорилось. Другого слова просто не найти.
Но мы это поняли только потом. На подлёте, пока мы свёртывали орбиту сближения, за бортом всё было вроде бы нормально: температура, запылённость и всё такое прочее. Расчёт на посадку был таков, что припарковаться следовало не в светлой зоне — ну, там, где проходило то самое как бы горящее пятно, — но и не в полной темноте, а севернее, на широте, так сказать, вечных сумерек; так, во всяком случае, нам представлялось. Для этого пришлось менять плоскость обращения одновременно с уменьшением скорости, в подробностях описывать не стану, скажу только, что работы всем хватало. И, конечно, одновременно мы пытались лоцировать поверхность сквозь облака, потому что для того, чтобы сесть, кроме желания нужно ещё, чтобы было куда сесть. А если там сплошной океан? Или одни хребты и пики? Расплавленная поверхность? Ураганные воздушные течения с каменной прослойкой? И всё такое. Почитайте историю Простора — там немало интересного. А значит, входить надо не быстро — но и не медленно, чтобы не обречь себя на неизбежную посадку даже в том случае, когда условий для неё не будет. Так вот, через несколько витков мы пришли к выводу, что на севере желаемых условий нам не найти: сплошная горная страна, этакие Гималаи в планетарном масштабе, мечта альпиниста, может быть, но никак не наша мечта.
Пришлось снова менять плоскость обращения; а батареи, не забудьте, садились себе и садились, поэтому привередничать в поисках посадочной площадки приходилось всё меньше. Так что, когда локаторы показали вроде бы что-то, похожее на ровную поверхность, мы решили, что кривая, по которой в тот миг шли, и есть та самая, что вывезет. А ничего другого нам и не оставалось.
Вошли в облачность. И там поняли, что такое — хорошая тряска при ураганном ветре. Не то чтобы это было нам в новинку, но к угрозе собственной гибели как-то не привыкается, сколько бы раз она ни возникала. Какой бы мощности моторы у тебя ни стояли, природа всё-таки всегда имеет шанс оказаться сильнее. Некоторое время — минуту, две? — продлилось состояние неустойчивого равновесия, как при армрестлинге: чья из сцепившихся рук, медленно или рывком, уложит другую? Но мы, как говорится, вжали свою железку в пол и с облегчением почувствовали, что — в данный момент и в эти минуты — мы одолеваем стихию. Можно, конечно, сказать, что со спортивной точки зрения мы нарушили правила: выбросили силовой экран конической конфигурации, который принимал на себя удары стремглав мчавшихся плотнейших облаков (анализаторы на ходу разбирались в их составе, но нам некогда было снимать их показания и соображать, что к чему), так что собственно железке доставалось куда меньше. Другое дело, что эта защита обходилась в такие мегаватты, что, будь у нас время на размышления, мы скорее всего поняли бы, что если даже сядем, то на рестарт у нас энергии просто не останется.
Тогда нам казалось, что эта наша лихорадка в облачном слое, начинавшем уже казаться бесконечным, продолжается долгие часы; и мы немало удивились, когда выяснилось, что длилась схватка с атмосферой три минуты сорок шесть секунд с десятыми. Вот и верь после этого чувствам.
Но в конце концов мы пробились и оказались в пространстве между нижней кромкой облачности и той поверхностью, к которой и стремились.
Как вы понимаете, никто не рассчитывал на то, что внизу окажется ровная платформа космодрома; но она и не была нужна, всё, на что мы надеялись, — пятачок, куда можно было бы опуститься по-кошачьи — на все четыре. Мы заранее запаслись терпением и готовились намотать на планету хоть дюжину витков, обшаривая поверхность при помощи всей нашей техники. Однако этого не понадобилось, и все испытали, признаться, немалое облегчение.
Потому что увидели: планета была, как бы сказать, достаточно разумно спланирована. Во всяком случае, так мы решили, не стараясь найти более точные определения. Относительно ровной поверхности было достаточно, но были и горы, и даже океан — хотя техника сразу же сообщила нам, что купаться вряд ли придётся, потому что океан (хотя на самом деле то была, так сказать, морская страна: больше десятка не очень больших морей или, если хотите, великих озёр, изолированных, на первый взгляд, друг от друга), так вот, водоёмы эти были, судя по результатам анализов, заполнены вовсе не водой. Химия их была посложнее.
Итак, сесть нам удалось штатно, без приключений. Когда тормозные выключились, мы поаплодировали друг другу, поздравляя с благополучным прибытием неизвестно куда, и стали осматриваться более обстоятельно.
Обстоятельства наши вы, я надеюсь, представляете. Если не считать тех мотивов, какие были у нашего Мастера, у нас могла быть лишь одна причина для посадки: поиски возможности каким-то способом — а их существует, как вам известно, не менее шести — загрузиться энергией, которой хватило хотя бы на вовсе не триумфальное возвращение домой. Вот сюда вот, где мы с вами сейчас находимся и где вы глядите на меня с таким видом, словно я если и не убил старушку, то по меньшей мере всласть над нею поизмывался. Это вы зря. Вас бы туда, чтобы… Нет, мы, конечно, если говорить серьёзно, ожидаем от вас не личного участия, а вы сами понимаете, чего.
Ладно. Не стану отвлекаться. Лучше обрисую обстановку, которая всё более прояснялась по мере того, как мы получали от анализаторов данные об окружающей среде.
Они были примерно вот какими. Небесное тело, по линейным размерам близкое к нашей Луне, а по массе примерно в полтора раза превышавшее Землю. То есть широкий выбор тяжёлых элементов — так мы поняли. Под нами — надёжное основание: кремниевый монолит, и неподалёку — выход железной жилы, судя по анализу, металл химически почти чистый, не окисленный, поскольку атмосфера состояла на сорок семь процентов из благородных газов, и лишь тонкая корочка на поверхности железного выхода была результатом реакции с сернистым газом, которого было двадцать с хвостиком, а также парами ртути — десять процентов. Остальное пришлось на долю азота. Кислородом в воздухе и не пахло. Температура поверхности на солнечной стороне — сто восемь Цельсия, атмосферы (в ее нижних слоях) — сто двенадцать. Озёра заполнены кислотами, и их содержимое, да ещё окислы кремния были единственными соединениями с кислородом; больше его добывать было бы неоткуда — если бы пришлось; мы, однако, надеялись, что до такого не дойдёт. Что ещё? Скорость ветра — сто шестьдесят в час, направление — норд, то есть прямо на источник света, плотность атмосферы превышала земную вдвое. Магнитное поле у планеты было, и мощность его тоже оказалась побольше нашей эталонной, если понадобятся цифры, то все они имеются в нашем журнале. Вскоре после посадки мы установили, кроме всего прочего, что этот самый источник света относительно поверхности планеты действительно был неподвижен, то есть висел, как привязанный, что уже само по себе вызывало немалый интерес. Радиоактивность, если говорить об уровне там, куда мы сели, и принять её за фон, была в пределах нормы, но пока мы снижались, успели зарегистрировать несколько точечных источников, где она была на порядок-другой повыше. К счастью, в другом полушарии, в северном.
Словом, тот ещё курорт. Мало что собаку не выгонишь, но даже врагу своему не пожелаешь таких условий — разве что смертельному. Мастер врагом нам не был, как мы считали, и мы ему — тоже. Поэтому мы, мягко выражаясь, удивились, когда он сказал, собрав всю команду, вот что:
— Группа из пяти человек пойдёт на рекогносцировку. Объявляю состав…
И объявил. Можете быть уверены: я в группе был, и даже назван первым. У меня вообще такой характер: люблю противоречить и стоять на своём; вот мне это и выходит боком. Так я успел подумать — и думал ещё секунд тридцать, пока не был назван командир группы. Потому что командиром Мастер объявил самого себя. Вот так.
Вообще-то, конечно, ничего сверхъестественного в его распоряжении не было. Потому что наше снаряжение было рассчитано и на обстановочку покруче. И было оно в полной готовности. Рекогносцировка на новом месте — дело как бы обязательное. Но — в том случае, если вы попали туда, куда направлялись, и теперь должны подетальнее разобраться в обстановке, в которой предстоит выполнять задачу. Но у нас-то задачи не было — так какого же чёрта? Естественно, я не утерпел и заявил ему:
— Кэп, а чего мы здесь потеряли? Мы же сюда сели для дозаправки — так тут всё ясно, искать ничего не надо, запускаем методику-четыре и заливаем баки. Может, лучше нам сперва этим заняться, а уж дальше — по обстановке?
Методика-четыре тут и в самом деле годилась больше, чем все прочие. Вы помните, в чём она заключается: нормальная термопара, один полюс можно хотя бы просто выбросить на грунт, но для максимального результата лучше выложить его на орбиту вокруг пока ещё не совсем понятного источника света — измерения показали, что он неплохо излучал и в инфракрасных. Очень даже убедительно. Ну, а второй полюс, естественно, запустить в пространство, на синхронную орбиту повесить, затем наладить каналы между ними и нами — и ватты закапают, успевай только подставлять вёдра. Вся снасть для этого у нас на борту имелась, как и у любого поискового корабля.
Вот такую программу я изложил всем, но в первую очередь, конечно, Мастеру. И удивился, потому что он возражать не стал. Вместо того сказал:
— Это сделаем немедленно. А займётся этим вот кто…
И огласил состав группы. Назвал семерых, но, конечно, ни меня там не было, ни его самого. Хотя эта работа была бы более по моему профилю. Я, как вы знаете, возглавляю службу безопасности экспедиции — охраняю от сил природы и всяких других, буде такие возникнут. Мастер это хорошо знал, потому и добавил — специально для меня:
— Опасность сейчас в основном за бортом. Так что уж не обессудь.
Я возражать не стал, да и нечего было.
Сборы, как говорится, были недолги. Наши скафандры — костюмцыки, как их называет Мастер, — были, как и полагается, заряжены до предела, и так было бы, даже если бы то были последние ватты энергии и последние литры дыхательной смеси на корабле. Одёжка эта была задумана и сделана по максимуму, я в ней полез бы и в жерло действующего вулкана, даже не запасясь веером для прохлады. Нам помогли, как полагается, облачиться, провели через режим проверки и, так сказать, кинули в холодную воду — хотя на самом деле совсем наоборот.
Когда мы оказались за пределами корабля (господи, и какой же уютной и чудесной показалась нам тогда эта куча железа!), я, наверное, впервые в жизни понял, какие чувства обуревают петуха, когда начинается процесс превращения его в бульон. Да и не только я; мне почудилось, что даже невозмутимый компьютер моего скафандра озадаченно крякнул прежде, чем разослать по всей арматуре соответствующие команды, приказывающие работать на полную мощность. Похоже, что подобное происходило и в остальных персональных мирах, потому что с полминуты мы простояли совершенно неподвижно; наверное, и остальные так же, как я, стали осматриваться очень осторожно, стараясь даже не поворачивать головы внутри шлема, как если бы уже сами наши взгляды могли как-то изменить обстановку не в нашу пользу. Может, мы и ещё помедлили бы, если бы голос Мастера — интонации его показались очень решительными — не помог нам стряхнуть оцепенение. Голос звучал как обычно, был разве что чуть более хриплым, но это, видимо, за счет помех связи, потому что атмосфера была заряжена весьма сильно, и стержень носовой антенны, что находился сейчас в семидесяти метрах над нашими головами, искрил, как палочка «бенгальского огня» новогодним вечером. Такое нас как раз не очень тревожило: длинный щуп заземления успел уже уйти в грунт, так что неприятностей со стороны атмосферного электричества не ожидалось. Приказ же Мастера прозвучал так:
— Общий осмотр окружающего пространства — каждый снизу вверх по спирали. Взаимный осмотр. Проверка связи — голосовой и независимой компьютерной. Девяносто секунд для доклада. При обнаружении чего-то нештатного — немедленный рапорт. Начали!
Ну ладно, начали. По сути, настоящим осмотром окрестностей занимались наши компьютеры, потому что они, а не мы управляли всей поисковой и прочей кваркотроникой. Для наших глаз освещённость местности была не самой удобной: ранние сумерки, никак не ярче. Поэтому компьютер предложил мне инфравидение. Я, однако, воздержался: хотелось посмотреть на мир своими глазами. Я начал, как и полагалось, от собственных ступней и стал медленно поворачиваться против часовой стрелки, постепенно поднимая взгляд всё выше.
Можно было поспорить на сколько угодно, что ритуал этот излишен: он обычно применяется тогда, когда возникают хоть какие-то подозрения о возможной сверхнормативной активности среды — ну, скажем, крутые стихийные процессы или, ещё хуже, признаки жизни. Среда сама по себе нейтральна, она не считает нас врагами, пока мы не начали энергично воздействовать на неё, а вот жизнь в любой другой жизни усматривает либо пищу, либо конкурента. Но здесь ни о какой жизни речи быть не могло. Есть, конечно, существа, такая микрофлора, что может приспособиться и к обитанию в немыслимых условиях, но не было в этом мире ни малейшего признака органики, а наши — корабельные я имею в виду — анализаторы мы считали настолько чувствительными, что они уловили бы следы, даже если бы этих тварей была одна чайная ложка на всю эту атмосферу и поверхность, а в недра мы лезть не собирались. Однако наш Мастер был старым формалистом, спорить с ним было бесполезно. Так что я послушно сканировал глазами тот грунт, на котором стоял, и не поднял глаз даже тогда, когда слух исправно оповестил меня, что первый зонд стартовал и ушёл за атмосферу, унося в себе первую составляющую «методики-четыре», а ещё через десять секунд и вторая составляющая отправилась в путь — к горячей туче, как я успел обозвать туземный источник света. Может, я и поглядел бы, как оба аппарата покидают нас — хотя бы просто по привычке, чтобы убедиться, что старт их прошёл нормально. Может быть. Но именно в то мгновение мне почудилось, что со зрением у меня возникают проблемы, и мне стало не до чужих забот.
Если бы я сейчас оперировал приборным зрением, то не задумываясь свалил бы всё на сбои оборудования. Но сейчас работали именно мои глаза, и ничто другое. Так что либо начала глючить моя нервная система, либо же… Либо же?
По законам и правилам безопасности, которые именно я обязан был блюсти, до конца общего ориентирования на всём, что окружало нас, были как бы развешаны категорические запреты: «Руками не трогать!». И если бы мне почудилось, что кто-то из нашей группы попытался притронуться к чему угодно хоть пальцем, я учинил бы тот ещё скандал. Никто не имел права до моего разрешения вступать в контакт со средой. Но как я мог дать — или не дать — такое разрешение, не разобравшись в обстановке? Никак. А как я мог разобраться, не вступая в контакт сам? Да тоже никак. Старая истина: первым нарушает закон тот, кто его установил.
Так что размышлять тут долго не пришлось. И в следующее мгновение мой компьютер — моего скафандра я имею в виду — получил мысленную команду полного подчинения. Это означало, что вплоть до отмены распоряжения он управляет костюмом не по своему усмотрению, а по моим приказам, и только.
И вот, повинуясь этим приказам и моим сигналам, костюм — и я в нём соответственно — плавно присел, протянул руку, осторожно сработал пальцами — и…
Тут придётся, наверное, на минуту вернуться к деталям той обстановки, в которой мы тогда находились. Я говорил уже, что под упорами-амортизаторами нашего корабля — и под нашими ногами соответственно — находилась надёжная, устойчивая кремниевая платформа. Но не отметил при этом, что сверху коренная порода была, разумеется, присыпана осколками и осколочками того же, в основном, происхождения. Такое, собственно, подразумевалось: ветры, мощнейшие электрические разряды, да, наверное, и колебания температуры — всё неизбежно вело к образованию такого вот слоя, хотя и крайне тонкого: в пределах видимости — от десяти до тридцати сантиметров. Слой этот, кстати, сглаживал неровности основы, и всё это автоматически учитывалось при посадке. Вы представляете себе, да? Прекрасно. Так вот, обломки эти были где-то от десяти до ста миллиметров в поперечнике — при неправильной, иногда даже, можно сказать, причудливой форме. И вот форма одного из попавших в поле моего зрения осколков показалась мне настолько неординарной, что я не удержался, поднял его, поднёс поближе к иллюминатору шлема и даже дал подсветку, чтобы разглядеть находку как следует.
И убедился в том, что с моим восприятием всё в порядке. Это было именно то, чем и казалось. Вы-то теперь знаете — что именно. А Мастер в тот миг ещё не знал, естественно. Но мои действия не ускользнули от его взгляда, потому что, ведя обзор по спирали, он в это время как раз был обращён лицом почти точно ко мне. И понятно, что тут же последовало:
— Блюститель, что там у тебя? Кошелёк нашёл или, может, гриб-боровик?
Мастер находился от меня шагах в пятнадцати. Это расстояние я преодолел наверное не более чем за три секунды — он даже сделал шаг в сторону, чтобы увернуться от тарана. Но мне просто жутко не терпелось. И, лихо затормозив рядом с ним, я на ладони протянул ему находку и сказал только:
— Вот такие дела.
Он несколько секунд только смотрел. Потом осторожно, кончиками пальцев — не голых, разумеется, а в перчатках из космодермы — снял шестисантиметровый обломок с моей ладони и стал вертеть перед глазами, и по внутренней связи слышно было, как он сопел и причмокивал, словно сосал шоколадку.
Потому что обломок был не просто обломком, но почти целой — угловым размером около трёхсот градусов — фрагментом шестерни. Нормального зубчатого колеса, частью какой-то силовой передачи, если угодно. Идеально обработанного. Без следов износа. И — что и вовсе любопытно — без следов излома. Словно бы деталь эта так и была задумана и выполнена: не окружность в триста шестьдесят градусов, но именно в виде трёхсотградусного сектора. А к тому же — без какого-либо отверстия в центре или ещё каких-то следов крепления этой штуки в воображаемом механизме. Вот такие блинчики.
Только когда всё это стало ясно Мастеру так же, как за секунды перед этим мне самому, он нарушил тишину, провозгласив:
— Всем закончить обзор. И ко мне!
Мы с ним находились, как вы понимаете, не в пустоте. Остальная тройка успела уже заметить и сообразить, что назревают — или уже назрели — события. И все кинулись к нам, как если бы подали команду обедать. Мастер передал мою находку тому, кто подбежал (если только это слово тут уместно) первым, сопроводив таким напутствием:
— Посмотри и передай товарищу.
Недоделанная зубчатка пошла по кругу. Облачённые в скафандры, мы не могли видеть ни выражений лиц друг друга, ни выразительных телодвижений вроде пожимания плечами, поскольку всё это оставалось внутри нашей скорлупы. Но я был совершенно уверен, что осмотр находки сопровождался поднятием бровей, цоканьем и даже покачиваниями головой — насколько такое было возможно в шлеме. Когда круг замкнулся и изделие вернулось к Мастеру, последовал его вопрос:
— Ваши мнения: что это такое и как оказалось здесь? Высказываться по очереди. Ты, — он чуть повернулся в мою сторону, — будешь последним. Ну?
— Выходит, мы тут не первые, — прозвучал ответ номер один. — Кто-то уже гостил. И потерял эту хреновину. Тоже, наверное, садился для подзарядки. И раз его здесь нет — выходит, убрался по-хорошему. Воодушевляет.
— Ага, — буркнул кэп. — Иные суждения?
— Так, наверное, и было, — согласился второй. — Только вот насчёт «убрался» — не уверен. Не получается «по-хорошему»: тогда обломков не остаётся.
— Если кто-то тут садился, — высказался третий, — а более удобного места нет, мы сами видели, то скорее он всё-таки унёс ноги. Потому что признаков катастрофы нет, кроме этой загогулины. Я думаю, что это не обломок. Просто брак. У них были неполадки, что-то забарахлило, понадобилось заменить какой-то узел, они стали растить деталь, семечко оказалось с дефектом, шестерня выросла сами видите какая, вот её и выкинули. Если бы речь шла об обломках, их тут нашлось бы много.
— Ну, а ты что скажешь? — это было обращено уже ко мне.
Пока ребята выдвигали свои гипотезы, я успел уже в общих чертах просечь ситуацию. И ответил так:
— К серьёзным выводам не готов. Но какие-то точки отсчёта есть. Первая: мы с моим компом тут наскоро просчитали возможности и вероятности. И получается, что если и была серьёзная авария, то следы должны быть не обязательно здесь. Разница температур в зоне яркой тучи и в теневом полушарии даёт максимальную возможную скорость атмосферного потока самое малое на порядок выше того, что мы наблюдаем сейчас. Если помножить эту величину на плотность атмосферы, её массу, результат получится внушительный. Если такой ветерок задует в момент старта, машине не устоять — её понесёт, как сухой лист. В таком варианте серьёзные обломки надо искать там, в горах; если же её швырнуло бы в жидкость, то обломков и вообще не сохранилось бы: там такой набор кислот, что даже защита вроде нашей долго не продержалась бы, она уже при ударе откажет — сперва полевая, а потом и химическая. Так что — в горах или на побережье. Но только вообще эта версия о другом корабле меня не убеждает: скорее всего, его тут и не было вовсе.
— У тебя получается «А был ли мальчик?» — возразил мне первый из трёх. — Проаргументируй.
— Попробую. Первое соображение: эта планета не могла быть целью какого-то рейса — просто потому, что о самом существовании её никому не было известно. Значит, возможность одна, как и у нас: случайность. Если корабль тут и остался, то он неизбежно должен был попасть в рубрику пропавших без вести и находиться там и по сей день. Так вот, я тут на минутку связался с нашим корабельным супером и получил информацию: все без исключения корабли, что проходят сейчас как без вести пропавшие, принадлежат к классу непосадочных: тяжёлые машины, что и монтируются на орбитах, и стартуют с орбит, и финишируют тоже — связь с планетами осуществляется средствами малого флота. Так что ни одна из этих машин сесть сюда просто не могла. Значит, её и не было. Это — доказательство первое. Но для меня оно не самое убедительное. Есть и другое.
— Ну-ну, — сказали мне. — Давай.
— Да вот оно, — сказал я, осторожно вынимая из капитанских пальцев всё ту же находку. — Нормальная деталь, верно? Будь она закончена, просверли дырку для оси — и ставь на место. Так это выглядит, верно? Но есть одна закавыка. В каждом нашем костюме есть холодный экспресс-анализатор. Никто не поинтересовался включить? Мы увлеклись формой — а как насчёт содержания? Насчёт материала, из которого она состоит? Не пришло в головы?
— Умных детей настругали твои родители, — сказал Мастер, и в его голосе мне почудилось удовлетворение. — Логически думать, парни, это искусство, не надо им пренебрегать.
— Мастер, а что сами-то вы предполагаете? — не выдержал второй из троицы, нарушив правило «Капитана не спрашивают».
— Предполагаю, — ответил кэп, — что сейчас все мы, редкой цепью, двинемся на норд-вест, к ближайшему побережью. И по пути туда, а главным образом — на самом берегу будем смотреть очень внимательно. Смотреть, и — я надеюсь — находить разные другие интересные вещи. В зависимости от того, что мы там найдём или не найдём, я и буду делать выводы. В нашем распоряжении ещё два с половиной часа до возвращения на подзарядку костюмцыков — вот за это время мы и должны найти максимум возможного. Включить все средства обнаружения, и — шагом марш!
И мы потопали.
Если бы мы принялись подбирать каждую железяку, обнаруженную нами на берегу в продолжение ближайшего часа, то насыпали бы большую кучу. Я сказал «железяку» именно потому, что такими все они и были: химически чистое железо, из которого, как вы знаете, у нас не изготовляют ни единой детали: мы любим сплавы, и не зря. Здесь же царила химическая чистота — и в тех случаях, когда штука оказывалась изготовленной (если) из титана; таких оказалось процентов десять. Но чем дальше, тем больше интересовал нас не состав, а формы, с которыми пришлось тут повстречаться. Именно они заставляли задумываться всё больше — хотя ничего конкретного в мозгах так и не возникало, а был своего рода мысленный туман, из которого что-то могло выкристаллизоваться, но не обязательно.
Кристаллизация — это слово возникло тут не случайно. Потому что один из нас — помню только, то был не я, — всерьёз занялся анализом одного кусочка, и с немалым удивлением оповестил нас:
— Ребята, это всё — монокристаллы, можете представить?
Мы смогли, конечно, но с трудом, да и без особого удивления. Потому что самым интересным всё-таки оказывались конфигурации.
Насколько я помню, мы практически не обнаружили двух одинаковых деталей. Все хоть чем-то, да отличались друг от друга. Но чем дальше, тем меньше само слово «детали» казалось нам соответствующим обстановке. Да, попадались недоделанные, а порой даже доделанные шестерни разного размера и шага; но они оказывались в меньшинстве. А большая часть скорее подходила под определение «плоды творчества механика-абстракциониста». Или, если так понятнее, бред сумасшедшего. Что вы скажете, например, о той же шестерне, у которой из тридцати зубьев нет и двух одинаковых по высоте? Или: все зубья одинаковы, а вот один-единственный торчит, длиннее прочих раз в шесть. Называть такие штуки деталями язык больше не поворачивался. Но всё то были мелочи по сравнению с тем, что мы испытали, когда третий из ребят вдруг даже криком закричал:
— Эй, давайте сюда, здесь что творится…
И мы поспешили к нему, стоявшему у самого уреза — не воды, как вы уже знаете. Но мне не приходилось забывать о своих прямых и основных обязанностях, поэтому я на ходу предупредил:
— Всем: внимание, внимание! Магнитное поле даёт всплеск, всем усилить защиту!
Так и сделали — и жаль, право же, что со стороны этого никто не видел. Потому что на поверхности наших полевых коконов заиграли такие разряды, такие огни Эльма и северные сияния, что хотелось записать всё на кристалл, только не получилось бы: виднелся бы сплошной снег, с этими помехами нам было не справиться. Ладно, полного счастья не бывает. Я ещё для верности предупредил — хотя каждый наверняка почувствовал это ещё до моего оклика:
— Локальный всплеск температуры и ветер меняет румб — возможен лёгкий накат, беречь ноги!
Тут мы сбежались наконец вместе, чтобы полюбоваться тем, что захотел продемонстрировать нам наш коллега.
Сначала мне — да и другим тоже — показалось, что ничего особенного: всё то же «неразберипоймёшь». Он подсказал:
— Они же возникают тут, что, не видно? Растут!
Тут мы и сами увидели. Только сперва нам показалось, что мы выбежали к узкому заливчику; нет, это оказалось изолированной — ну, ямой, если хотите, омутом — и в нём и росла, не стесняясь нашего присутствия, ещё какая-то механическая патология. Мы стояли, не отрывая взглядов, никак не менее пяти минут — и стали свидетелями того, как магнитное поле снова дало всплеск, и штуковина, которую, видимо, посчитали завершённой, была подхвачена одиночной, только что возникшей в яме волной и мягко выкинута на песчаный бережок. Мы только хлопали глазами. Казалось, все возможные стадии удивления были уже нами пройдены, дальше некуда, — но не тут-то было. Потому что свеженькая хреновина — сейчас это был просто железный прут, длиной миллиметров сто при десяти в диаметре — и на песке не успокоилась, но продолжала медленно катиться — в горку, поняли? И не по прямой, а меняя курс, словно бы разыскивая что-то — а сверху, с этой самой горки, к пруту сползала на сей раз законченная шестерня — круглая, да ещё и с отверстием в центре. Шестерня искала ось, ось искала шестерню — и на наших глазах они нашли друг друга. Кто-то из нас не удержался от ухмылки, другой сказал жалобно:
— Ребята, по-моему, это нормальный сумасшедший дом, и мы тут пациенты.
На что Мастер отреагировал так:
— Хорошо, если бы… Боюсь только, что всё куда хуже.
И опять-таки не стал объяснять, что он хотел этим сказать. Мы же и на сей раз не попытались спросить. Да и не смогли бы при всём желании, потому что тут же последовало продолжение:
— Значит, так: сейчас возвращаемся. Берём полную дозарядку. Мобилизуем ползуна. Группу увеличим за счёт подвахты. И попробуем добраться до тех мест (и он указал рукой в сторону близкого предгорья). Тут картина, по-моему, ясна, а вот что увидим там — это по-настоящему интересно.
Мне, да и всем остальным, наверняка показалось, что насчёт ясности он изрядно преувеличил. С другой же стороны, капитан только тогда подлинный Мастер, сиречь Хозяин, когда знает больше и соображает лучше своих подчинённых, чьими судьбами распоряжается. Так что оставалось лишь по-прежнему выполнять приказания, что мы и сделали. Я только спросил:
— Экспонаты прихватим с собой?
— Естественно. Пять минут на отбор. Только избегайте дублирования. По одной — самых характерных конфигураций. На борт пока заносить не станем. Начали!
Когда мы на ползуне уже приближались к предгорьям — теперь нас стало шестнадцать человек, идти были готовы ещё не менее десятка, но я настоял на шестнадцати, чтобы не перегружать машину, — стала заметно ухудшаться погода (если то, что там было, вообще можно назвать этим словом). Правда, ветер теперь дул нам в спину, и это вроде бы облегчало задачу. Но он начал усиливаться, что обещало некоторые сложности при возвращении. Пусть пока проблемы ещё не возникло, но другие перемены требовали немедленного внимания и — порой — реагирования. Какие перемены? Перечисляю: усиление магнитного поля; повышение температуры; после пересечения разлома — переползти через него нельзя было, пришлось прыгать с разгона — ощутимое содрогание грунта; увеличение статического заряда; остальное — мелочи. В кабине ползуна мы чувствовали себя достаточно надёжно защищёнными. Но временами становилось необходимым высадить группу, потому что ведь мы ехали ради каких-то новых находок, а не просто чтобы встряхнуться. Так что пришлось сделать три остановки — в тех местах, где обнаруживалось нечто, мимо чего никак нельзя было проехать.
Что я имею в виду? В общих словах: всё чаще попадавшиеся и всё более сложные — ну как бы поточнее назвать — фрагменты конструкций, в большинстве своём совершенно непонятного нам назначения. Похоже, именно наверху, в горах вовсю резвились механики-абстракционисты. С каждой точки мы прихватили по хорошему образцу, взяли бы и больше, но багажный отсек был уже полон, да и грузоподъемность наша практически исчерпалась. На каждой последующей остановке мы действовали всё более уверенно и, я бы сказал, спокойно, потому что устали удивляться, не старались вникать в то, что видим, ворочаем и грузим, а думали именно только: как поднять и как уложить и закрепить понадёжнее. Мы не обращали больше внимания на то, что в гору непрерывно — отставая от нас, когда мы двигались, и обгоняя, когда ползун останавливался, — то ползли, то прямо кубарем катились те же самые первичные, так сказать, детали, которые на наших глазах возникали внизу из перенасыщенного раствора. Ну, ползут вверх — и ползут, видимо, тут комбинированно действуют крепкий ветер и магнитное поле, а почему, по какой программе и с какой целью всё действует — размышления об этом мы откладывали на потом. Когда компьютер ползуна тревожно засигналил и выдал информацию о том, что риск пребывания здесь перевалил за шестьдесят процентов, мы с ним охотно согласились, потому что за бортом машины шёл уже буквально электрический дождь — непрерывные разряды, — атмосфера не только текла всё быстрее, но и сотрясалась при этом, и грунт, над которым мы ползли, теперь то была, судя по анализу, гранитная плита, вибрировал в полном соответствии с атмосферой. Я осторожно кашлянул, прежде чем доложить Мастеру:
— Пора уносить ноги. Иначе…
— Вижу, — откликнулся он с явным неудовольствием в голосе. Чувствовалось, что ему очень хотелось добраться до недалёкой уже вершинки, но интересы людей и корабля требовали организованного отхода на исходные. Так что он ещё немного покряхтел, как и обычно перед выполнением неприятного действия, и скомандовал:
— Обратный курс. По записанному треку. Без отклонений.
Сделать это было куда труднее, чем сказать: мы ползли по узкой расщелине, в которой никакой разворот не был возможен. Компьютер прочитал обстановку, и ползун дал задний ход; так нам предстояло проползти с полкилометра, и только тогда выполнить нужный манёвр. Я просто не успел кинуть взгляд на счётчик, когда наконец и случилось то, чего любой из нас подсознательно ожидал с самого начала. Большая неприятность. Я искренне благодарен всем и каждому, кто в тот миг находился в машине, за то, что никто не вскрикнул, не проговорил, даже не прошептал ни единого слова, по связи слышно было только, как кто-то вздохнул. И тут, как и обычно, исключением из правила оказался сам Мастер, и мы услышали:
— Ну да, так и есть…
Вероятнее всего, слова эти относились к следующему факту: горка, которую мы штурмовали и с которой теперь пытались отступить без потерь, оказалась не чем иным, как вулканчиком, и он не нашёл лучшего времени для очередного приступа активности, чем вот эти самые мгновения.
Волей-неволей нам приходилось наблюдать это действо с самого начала. Мы были совершенно бессильны, не могли даже увеличить скорость — компьютер и так вёл машину на допустимом в этих условиях пределе — оставалось лишь закрыть глаза, но на такое у нас просто не хватило сил. Каждому показалось необходимым самому увидеть, в какой именно миг лава перевалит через край подразумевающегося кратера и кинется за нами — просто потому, что у неё другого пути и не было. Так что мы видели во всём великолепии и фейерверк, устроенный, похоже, именно в нашу честь, и слышали лихую работу здешнего ударника, ту дробь, которую он сыграл, швыряя пригоршни камней — хотя, может быть, то были такие же бракованные детали, на какие мы уже насмотрелись — о гулкий корпус ползуна. Этого мы не очень испугались; но вот удастся ли удрать от расплавленной магмы, с какой скоростью она потечёт и через сколько минут настигнет нас — представляло серьёзный повод для бесполезных размышлений. Мастер лишь ввёл в комп новый корректив — и нам осталось только ждать.
Но лавы так и не появилось. Не поймите этого так, что стрельба была холостой и из кратера не выскочило вообще ничего. Вот именно — выскочило. Но не лава. Нечто другое. Увидев и осмыслив это, ни один из нас, боюсь, не смог удержаться от выражений, какие я, с вашего позволения, воспроизводить не стану.
Впрочем, вряд ли стоит всё это так подробно расписывать: если не все, то большинство из вас уже видели видеозапись, поскольку писалось вообще всё, что происходило во время нашей вылазки — до того самого мгновения, когда это разбило и нашу последнюю внешнюю камеру.
Это. Так мы — участники эпизода — и сейчас называем его, хотя вообще-то названий была предложена уйма: диномех, психозавр, кошмар-плюс, кривая смерть и ещё не знаю, сколько. Мы не приняли ни одного, потому что они ничуть не помогают тем, кто не видел, представить то, что, перевалив через гребень, весьма уверенно двигалось к нам. Лично у меня есть лишь минимальные требования к названию: из него должно быть ясно, что то была — по нашим представлениям — машина. Не менее ясно должно быть, что это вело себя, в общем, как живое существо, — или квазиживое, если хотите. Вы говорите — робот? Такое и нам сразу пришло в голову, однако Мастер…
Но об этом скажу чуть позже. Потому что пока мы всё ещё отползаем по расщелине с однорядным движением, а это следует за нами несколько быстрее, чем мы отступаем, потому что оно чувствует себя в этих условиях куда увереннее нашего. Хотя бы потому, что опирается, как мы почти сразу увидели, не только о дно расщелины, но при надобности — о склоны: лапами, щупами, антеннами, называйте как угодно. Ещё что-то тянет вверх, как мы потом разобрались — ориентируется на горячую тучу, а ещё что-то — в нашу сторону, вернее всего не ради знакомства с нами, а просто оценивая дорогу. По грунту оно перемещалось не при помощи колёс, ног или, скажем, гусениц; всё его дно — или брюхо, как называют другие — было утыкано — назовём их патрубками, или, может быть, выхлопами, через которые подавалось — иначе объяснить этот эффект нельзя — нечто под давлением, вернее всего та же атмосфера. При каждом таком импульсе мелкие обломки взлетали фонтанчиком, потому я и считаю, что механизм движения был именно таким. Что было у него внутри — за то, чтобы увидеть это, каждый из нас отдал бы, пожалуй, немалый кусок своей жизни; но это сейчас, а тогда нам так не казалось, и потому такой возможности мы не получили. Сейчас объясню, как и что. Но сперва напомню, что размеры этого «явления» превышали наши — ползуна — не менее чем вдвое. И поскольку трудно было рассчитывать, что это обладало ко всему ещё хотя бы начатками гуманности, никто из нас не сомневался, в чью пользу закончится игра, если произойдет столкновение. Какая-то сила требовала, чтобы это спускалось вниз, дорога была только одна, мы были препятствием — и оно бы постаралось устранить нас, только и всего. Я, отвечающий за безопасность, в эти секунды горько пожалел о том, что наш ползун не нёс никакого вооружения. Оно очень пригодилось бы. Хотя бы по той причине, что пока мы, отползая, переживали всё происходящее, кратер выдал ещё один салют, и ещё что-то перевалило через гребень и двинулось вслед за первым — иными словами, за нами.
К этому мгновению нас разделяло метров сорок, и было уже совершенно ясно, что доползти до расширения, чтобы развернуться, мы просто не успеем. Поэтому я отважился высказать своё соображение:
— Кэп, по-моему, пора что-то сделать.
На что он ответил:
— Прямо беда: каждый тут считает себя самым умным!
И тут же, без перерыва:
— Башня, башня! Я — первый. Получите приказ!
Откровенно говоря, я предполагал, что со связью у нас возникнут затруднения: в атмосфере помех было больше, чем самих газов, её составляющих. Чтобы получить хоть какую-то устойчивость, надо было перейти не только на другие частоты, но и на другую связь вообще — в том поле, в котором мы общаемся в сопространстве. К моему удивлению, корабельные связисты так и поступили, не дожидаясь моей подсказки; выходило, что и в самом деле у нас полно умников. Так что у Мастера сразу же возникла возможность поставить задачу. Но он прежде всего навёл справки:
— Как идёт зарядка?
— Ноль восемьдесят пять заряжено. Продолжается нормально.
— Слушай приказание. Заправку закончить немедленно. Плюсовой зонд перенацелить… Вы нас видите?
— Ясно видим, — последовало после паузы, которая лично мне показалась слишком уж долгой. Хотя на самом деле она была в пределах нормы, но мы к этому времени — все, кто был в ползуне — стали какими-то уж очень нервными.
— А движущийся объект в пятидесяти… отставить, в сорока пяти метрах от нас?
— Чётко видим, — на сей раз башня обошлась без паузы.
— Перенацелить зонд на объект. Вести на пределе скорости. Провести над нами и таранить объект. Как поняли?
С запинкой ему ответили:
— Кэп, зонд может не выдержать столкновения. Мы его лишимся…
— Может, ты будешь выбирать, чего лишиться лучше: зонда — или нас?
— Вас понял.
— Слава Создателю. Слушай внимательно: главное — чтобы он прошёл точно над нами. Отсюда мы доведём его сами. Всё. Выполнить немедленно!
— Есть выполнить немедленно, — услышали мы, и я подумал, что вообще-то хорошо, что наш Мастер старался поддержать на корабле флотскую дисциплину, хотя на исследовательских кораблях её встречаешь сравнительно редко.
Ну, остальное было, как говорится, делом техники. Мы перехватили управление зондом даже раньше ожидавшегося, когда он был только на подходе. Нас отделяло от этого тридцать с небольшим метров, и то была последняя дистанция, на которой, по нашему расчёту, нас не должны были задеть тяжёлые обломки нашего зонда и местного чудища; удары лёгких мы надеялись перенести без повреждений, несовместимых, как говорится, с жизнью. Расчёт оправдался. Столкновение было образцовым, лобовой таран. На несколько секунд атмосфера в том месте превратилась в смесь газов и летящего железа, причём железо преобладало. Научный глава экспедиции, вошедший в расширенный состав группы (хотя Мастер при этом очень выразительно морщился), не утерпел и тут же заявил:
— Капитан, я настаиваю на том, чтобы немедленно сделать остановку. Это была первая завершённая конструкция, и даже обломки её могут дать нам…
Мастер даже не позволил ему закончить — и, я считаю, совершенно правильно сделал:
— Обломки уже ничего не могут. Но тот, что играет там вторым номером, — вот он действительно может. Схватитесь с ним на кулаках? Или как?
Учёный понял, что сморозил глупость. С ними, с учёными, так бывает куда чаще, чем принято считать. Так что мы продолжали драпать с места происшествия на предельно возможной для данной ситуации скорости, и ещё через двенадцать минут, когда Второе это только стало карабкаться через возникший на его пути завал, мы выбрались наконец к устью расщелины, где смогли развернуться — и только пятки засверкали, потому что на прямой мы здешним монстрам давали большую фору.
Вот, собственно, всё о самом эпизоде. С почти полностью заряженными батареями мы без особого труда стартовали, вышли в сопространство и, поскольку экономить теперь особенно не приходилось, включили автовозврат — и корабельная кваркотроника с готовностью потащила нас по тому пути, каким мы пришли к этой чёртовой планете. Такой путь был, наверное, самым длинным из всех возможных, поскольку мы повторяли все идиотские фигуры, какие рисовал нами сопространственный шторм, с которого — надеюсь, вы не забыли — всё и началось. Но, хотя до Земли было ещё очень не близко, мы, оказавшись в СП, почувствовали себя в безопасности. И тут все мы — да, и я сам тоже, хотя такое и не делает мне чести — все мы пренебрегли правилами и потребовали у Мастера объяснений. Начиная с того, какого чёрта он вообще приказал тогда садиться? Корабль ведь был в порядке, а что касается энергетики — неужели не нашлось бы другого способа?
— Были некоторые соображения, — попытался он уйти от ясного ответа. Как видите, он не стал посылать нас куда подальше: учуял, что дело может дойти до бунта на корабле. Потому что каждый кроме него чувствовал себя смертельно обиженным.
— Какие же соображения? — продолжил допрос глава-научник. — Или, быть может, вы полагаете, что наше скудоумие не позволит нам понять их?
— Да нет, — сказал капитан, — я думаю о вас не хуже, чем вы того заслуживаете. Но, к сожалению, у нас на борту большинство составляют учёные. А они — в смысле вы — никогда до сих пор не принимали всерьёз гипотезы Первой Кухни. И заикнись я тогда о ней, вы бы сразу устроили тут новгородское вече. Вот я и решил садиться без объяснений: больно уж обстановка, в которой мы оказались, совпадала с «кухонной».
— Может, вы снизойдёте до подробностей?
— Да сколько угодно, — сказал Мастер. — При условии, что вы не станете перебивать. Вопросы зададите, когда я закончу, идёт?
Не оставалось ничего другого, как принять его условия.
— Ребята, — сказал нам Мастер, и в интонации его ясно слышалось: ну, как же можно не понимать таких простых вещей. — Вас ведь, наверное, ещё в школе учили тому, что развитие идёт от простого к сложному, а не наоборот? Ага, учили. А то, что одна-единственная живая клетка куда сложнее даже и очень хитроумного механизма — с этим вы, я надеюсь, согласитесь? Ну, спасибо за такую сговорчивость. А если так, то не кажется ли вам, что движение, то есть развитие, неизбежно должно было вести прежде к образованию механических систем, и только потом, далеко не сразу — к тому, что мы называем живой материей? Всё равно, как вы этот процесс назовёте: творением или самозарождением. Лично я предпочитаю первый вариант, но это уже дело совести каждого. Что мы с вами здесь обнаружили, по-моему, вам объяснять не нужно: именно на этой Кухне готовились первые блюда в огромном, а может быть — бесконечном меню развития жизни. Мы с вами пока нашли следы, так сказать, только отдельных эпизодов того, что можно было бы назвать механозойской эрой, стали свидетелями весьма примитивных процессов, которые позволяют, однако же, понять, как возникали примитивы, как осуществлялись первые взаимодействия между ними — всё в пределах дозволенного, так сказать, наукой. То есть, сперва во Вселенной обкатывался именно такой вариант; возможно, Творца привлекла именно его простота. И вот это местечко, независимое, не входящее не только ни в одну звёздную систему, но, собственно, и ни в одну галактику, и являлось — теперь я уверен — первой кухней, где варилась жизнь. Мы с вами увидели только кусочки процесса, который сейчас продолжается, надо думать, уже только по инерции, хотя — как знать? Я уверен, что если бы нам удалось добраться до горной страны, мы бы нашли там дела и вещи, куда более любопытные. Но для этого потребовалось бы совершенно другое снаряжение. Может быть… но нет, пока не буду. Кстати: та бомбочка, что тогда, на подходе, лопнула рядом с нами, оказалась явлением крайне интересным. Нам тогда было не до неё, я, как вы помните, сразу приказал садиться. Но анализ того, чем нас запачкали, был сделан по автомату, как всегда делается, и уже сейчас здесь я просмотрел результаты. И это было, по-вашему, что? Споры. Уже биология, вы понимаете? Уже биологическая жизнь, которую — так получается — Кухня время от времени выстреливает в пространство — наугад или нет, сказать не могу, да и никто пока не сможет. Значит, там, наверху, — в горах — может оказаться уже совсем другая кухня. Было бы очень интересно заглянуть туда ещё разок, уже, так сказать, во всеоружии — но сие, к сожалению, от нас не зависит. Доберёмся до Земли — там начнём разбираться. Если нам поверят, конечно. Хотя кое-какие доказательства у нас, как вы знаете, есть. Но, как правило, власть имущие в своих решениях исходят не из доказательств, а из политических соображений, в которых я не очень разбираюсь, да и вы тоже. Вот что я имел вам сказать. Вопросы есть?
Господа, на этом я закончу мой рассказ. Главное вы слышали и, я полагаю, поняли. Наш Мастер, во главе группы учёных, летавших с нами, сейчас сражается с великими мира сего — пытается выбить средства на новую, более серьёзную экспедицию на Кухню; найти её возможно, пока не разразился новый СП-ураган: после него записанный нашим кораблём курс будет представлять лишь музейный интерес, потому что там вся сетка снова непредсказуемо перекрутится. Насколько вы понимаете, такая экспедиция просто необходима, потому что она даёт небывалую возможность выйти на диалог с Тем, кто… Понимаете, развитие кухонной гипотезы прямым путём выводит нас на заключение: не создав первоначально замышленной жизни — назовём её условно «кристаллической», Некто решил обзавестись инструментарием для сотворения её на более высоком уровне; и создал, как вы сами понимаете, не что иное, как нас с вами, запрограммировав нас на создание той жизни, которую Он изначально предпочитал, уже на куда более высоком уровне. Сделал нас как бы катализатором этого процесса. И эту свою функцию мы исправно выполняем, хотя и не без осечек и противоречий, поскольку мы всё-таки Его инструмент и потому пуповина между Ним и нами продолжает существовать. Впрочем, во всяком инструменте есть частица его создателя — частица его духа. Но главный вопрос тут не в этом, а вот в чём: в любом процессе на каком-то его этапе инструмент, при помощи которого были пройдены предыдущие фазы развития, становится более ненужным. Не предполагаете ли вы, что мы уже находимся в той стадии процесса, когда созданные нами существа кристаллической жизни обретают способность самовоспроизводства? То есть мы становимся лишними в процессе развития?
Подумайте об этом, господа. Вы — не президенты, не политики; вы просто самые богатые и потому могучие представители человечества. Вы — и только вы можете стать спонсорами подобной экспедиции; да, это будет дорогим удовольствием, но результаты будут стоить куда больше тех денег, которые вы на нас истратите. Вот почему я и отнял тут у вас столько времени своим рассказом. Президенты денег не дадут, это ясно заранее. Им всё произошедшее покажется, скорее всего, заумью. Но вы — другое дело; вы умеете реально оценивать обстановку, видеть перспективу и принимать верные решения. Вряд ли ошибусь, если скажу, что само существование человечества уже в среднесрочной перспективе, а может быть, теперь, после нашего посещения Кухни, и в краткосрочной зависит от вас.
Я понимаю: вам нужно подумать и, конечно, посовещаться в узком кругу. Естественно. Я подожду, все мы подождём.
Прошу только об одном: взвешивая все «за» и «против», не забывайте, пожалуйста, об одном: отработавший инструмент пускают в переплавку. И кто знает, во что нас переплавят? Хотите попробовать? Или с этим всё-таки не стоит спешить?
Назад: Исторический музей
Дальше: Олег Дивов. Вредная профессия

Алексей
Перезвоните мне пожалуйста 8(812)389-60-30 Вячеслав.