Песах Амнуэль. Институт безумных изобретений
Идея вприкуску
Я не очень люблю рассказывать о том единственном годе, когда мне довелось работать экспертом в ИБИ — Институте безумных изобретений. Причина простая — секретность. Видите ли, есть область человеческой деятельности, где соблюдение тайны представляется обязательным — это экспертиза безумных изобретений. Сейчас, когда в колодец времени может, в принципе, броситься каждый, имеющий удостоверение служащего Зман-патруля, а перелеты через всю Галактику стали проблемой исключительно финансовой, безумные изобретения посыпались на ИБИ, будто из рога изобилия, да простят мне читатели это банальное сравнение.
Впрочем, давайте сначала договоримся об определении. Вы думате, что безумное изобретение — это изобретение, сделанное психом? Если вы так думаете, то вы ошибаетесь. Безумным, согласно определению Толкового Словаря, называется изобретение, предложенное либо пришельцем из будущего, либо представителем иной цивилизации.
Вот, к примеру, является в ИБИ существо с рогами и тремя хвостами на затылке и заявляет, что намерено запатентовать на Земле ухормическую машину для криблания трегов. На его планете эта машина совершила переворот в домашнем хозяйстве, потому что… На этом месте эксперт ИБИ обязан прервать просителя и отправить его восвояси, но так, чтобы у него остались от пребывания на Земле самые приятные впечатления. Надеюсь, вы понимаете, какая это сложная задача? Уверяю вас, она гораздо сложнее, чем погоня за инопланетными агентами в колодцах времени!
Помню первого своего клиента так же ясно, как свою первую брачную ночь с моей бывшей любимой женой Далией. Приемная ИБИ расположена в недрах астероида Церера. Вы, надеюсь, понимаете, что не всякий инопланетянин способен жить на Земле — кислород, например, убийственно отражается на здоровье глокков, а наша нормальная сила тяжести немедленно убивает хирроуанов. Между тем глокки и хирроуаны — наш главный контингет, предлагать свои изобретения инопланетным посредникам они любят даже больше, чем играть в галактическую чехарду, прыгая с планеты на планету, будто зайцы, на своих световых парусниках, приспособленных улавливать и отражать ветры фантазий.
Так вот, первый мой клиент оказался именно глокком, причем молодым — это я понял по плазменным кольцам, которые он пускал изо рта, совершенно не думая о том, какие неудобства доставляет окружающим. Я опустил стеклоброню, о которую плазменные кольца разбивались, будто волны прибоя о гранитный парапет набережной, и спросил, напустив на себя деловой вид:
— Чем могу быть полезен, господин… э-э…
— Вулхак Бурнугазан, — любезно сообщил глокк, несколько смущенный тем обстоятельством, что общаться приходится через броню. — Я намерен запатентовать на Земле свое последнее изобретение: гуктон алахарский в первом приближении.
— С удовольствием, — сказал я, изобразив на лице именно такую улыбку, какую нас учили изображать на краткосрочных курсах делопроизводителей. — Изложите суть изобретения и его отличие от прототипа. А также суть прототипа, если таковая не является запатентованным на Земле элементом. — Суть, — с удовольствием сказал Вухлак Бурнугазан, — заключается в том, что, в отличие от гуктона химерийского, моя модель способна гурманить. Для землян в этом кроется столько замечательного, что я намерен открыть ресторан и кормить…
— Минуту, — прервал я, поняв, что на мою долю пришлась очень трудная миссия. Если является изобретатель вечного двигателя или шапки-невидимки, его можно отослать к справочникам законов природы для нашей области Вселенной, на изучение которых у него уйдет остаток жизни. Но когда является изобретатель, желающий накормить все еще голодное население Земли… Благими намерениями выстлана дорога в Ад, но что до земного Ада существу, обожающему пускать в потолок плазменные кольца с температурой до трех миллионов градусов?
— Минуту, — повторил я. — Вернемся к прототипу, а именно к гуктону химерийскому. Насколько я понял, это продукт питания? — Совершенно верно! Но моя модификация…
— К ней мы обратимся позднее, — торопливо сказал я. — Начнем все-таки с прототипа. Это закуска, десерт, первое блюдо? Или, может, освежающий напиток?
— Ни в коем случае! — воскликнул Вухлак и пустил в стеклоброню широкое плазменное кольцо. — Гуктон химерийский — это очень вкусный проницатель, который можно употреблять вместе с одеждой.
— С одеждой? — нахмурился я, решив прицепиться к этой детали. — Не думаю, что житель Соединенных Штатов Израиля, посещая ваш ресторан, согласится есть собственную одежду даже на десерт.
— Собственную? — удивился Вухлак. — Речь идет об одежде гуктона, естественно!
— Так он одет, ваш гуктон? — в свою очередь удивился я. — Вы имеете в виду некий продукт вроде нашей капусты, с которого можно снимать… — Ничего общего! — нетерпеливо дернулся Вухлак. — Капуста… Какой примитив. Нет, я говорю о гуктоне химерийском, одежду для которого шьют лучшие портные Глокка и планет Третьего галактического рукава! — Понятно, — сказал я, пребывая в полном недоумении. — Может, у вас с собой есть экземпляр, который вы могли бы продемонстрировать? — Вообще-то, — смущенно отозвался Вухлак, — у меня был один, но я его съел для храбрости, когда собирался к вам на прием… Но я готов… Он на мгновение перестал пускать свои кольца, запустил внутрь себя щупальце, больше похожее на бурильный аппарат, и вытащил то ли из живота, то ли из головы (я все время затрудняюсь определить, какая часть тела глокков чем занимается) одетое во фрак существо в шляпе, похожее то ли на ангела с отрезанными крылышками, то ли на скрипача из оркестра театра Ла Скала. Гуктон поклонился мне, приподнял шляпу и заявил: — К вашим услугам. Вкус специфический, не пожалеете.
— Э… — сказал я. — На Земле закон запрещает употребление в пищу разумных существ, господин Бурнугазан. Вас ждет тюремное заключение сроком до пяти лет, если вы попытаетесь…
— О каких разумных существах речь? — удивился клиент. — Это же гуктон, да, к тому еще, химерийский, то есть, по вашим словам, — прототип. Мой гуктон отличается тем, что… — Что может еще и вести философские беседы? — иронически сказал я. — И вы утверждаете, что это существо неразумно? — Гуктон, — сказал Вухлак, — скажи господину эксперту: ты разумен? — С чего бы это? — изумился гуктон и принялся жевать собственную шляпу. — Пища неразумна по определению. — Но вы же разговариваете, — вкрадчиво сказал я. — И, видимо, не только на темы пищеварения. — Меньше всего — на темы пищеварения, — потвердил гуктон. — Обычно, когда меня переваривают, я беседую о первых днях творения Вселенной, это новая методика, она улучшает аппетит и… — Это устаревшая методика, — перебил гуктона Вухлак. — Моя методика куда более совершенна, а мой гуктон, который я вам сейчас продемонстрирую… — Не нужно, — сказал я. — Разумные существа не могут употребляться в пищу, и потому вам отказано в выдаче патента. Ответ получите в письменном виде. — Вы гнусный бюрократ! — воскликнул Вухлак и пустил в мою сторону огромное кольцо из высокотемпературной плазмы, едва не пробив стеклоброню. — Что за надуманный предлог! Гуктон не может быть разумным — он вам сам это сказал! Вы просто варвар, господин Шекет. Я вас раскусил — вы не способны употреблять в пищу идеи и знания! Вам давай грубую материальную еду — вы, наверное, даже едите мясо животных?! — Люблю телячью отбивную, — подтвердил я. — Телята, в отличие от гуктонов, не обладают разумом, и потому их мясо…
— Варвар! Бюрократ! Тупой служака! — вопил разгневанный изобретатель.
— Материалист!
— Повторите, — спокойно сказал я. — Ваши оскорбления записываются и в ходе судебного разбирательства могут быть использованы против вас.
— Вы, земляне, до сих пор едите животных, а я вам предлагаю питататься идеями, знаниями, мыслями, концентрацией коих и является гуктон — как химерийский прототип, так и моя алахарская модификация! Вы утверждаете, что идея сама по себе обладает разумом? Или что разумом обладает ваше знание о том, что, скажем, Вензурское сражение произошло на Харкане в третьем веке до Бурзанской эры?
— Э-э… — сказал я, совершенно сбитый с толку. — Так ваш… э-э… гуктон вообще нематериален?
— Нет, конечно, ибо это — идея в чистом и еще не переваренном виде!
— Но я ее вижу своими глазами! — воскликнул я. — Она одета во фрак и вытирает нос кулаком!
— Этим гуктон и отличается от идеи как сути! — буркнул Вухлак. — Идея сама по себе может быть пищей лишь для ума, но не для желудка. Идея же, одетая, как вы говорите, во фрак, является универсальной пищей, потребляя которую… — Боюсь, — сказал я, — что все-таки не смогу выдать вам патента. На Земле, понимаете ли, еще не запатентован даже принципиальный способ питания духовной пищей, не говоря уж о вашей модификации. Вы опередили время, господин Бурнугазан. Вы гений, что и говорить, но мы, тупые твари, еще не доросли до того, чтобы… И дальше в таком же духе. Иногда, чтобы избавиться от клиента, нужно пощекотать его самолюбие. Откажешь — обидится. Но если скажешь, что он пришел слишком рано, что его гениальное изобретение способно, конечно, перевернуть мир, но не сегодня, во всяком случае, не в мою смену, я, видите ли, слишком туп для того… Вухлак Бурнугазан покинул мой кабинет, убежденный в том, что в патентном отделе ИБИ сидят люди недоразвитые и не готовые к восприятию нового. Он, конечно, воспользуется колодцем времени и попробует продать свое изобретение моему коллеге в будущем. Пусть пробует. Там ему скажут, что изобретение давно запатентовано, так что извините, вы пришли слишком поздно… Все нужно делать постепенно. И я уверен, что если полить телячью отбивную соусом из гуктона, пусть даже химерийского, а не его алахарской модификации, вкус окажется божественным. И шляпа с фраком тоже ни к чему — кулинарное излишество. Идеи нужно потреблять в голом виде.
Я занес в реестр изобретений новый пункт, а на свой личный счет — пометку о том, что произвел обработку первого посетителя. После чего позволил себе немного расслабиться, выпил кофе (к сожалению, пока без идеи вприкуску) и крикнул:
— Кто следующий?
Скажите слово!
Идеальных клиентов не бывает, как не бывает идеальных жен, любовниц и общественных систем. Истина эта кажется настолько тривиальной, что не требует доказательств, но все равно каждый раз, сталкиваясь с человеческой глупостью, снобизмом или вредностью, чувствуешь себя будто Адам, которого Господь ни за что, ни про что изгнал из Эдема. Несколько лет проработав на ниве альтернативной астрологии, я мог бы уже и понять, что лучше держаться от клиентов подальше и заниматься академической наукой — скажем, разгонять газовые туманности или перетаскивать звездные скопления из одного галактического рукава в другой. Но разве мог я отказаться, когда — будь неладен тот день! — мне предложили прекрасную должность в замечательной фирме с уникальным названием Институт безумных изобретений? Я согласился и первое время действительно получал удовольствие, общаясь с изобретателями, чьи идеи выходили не только за рамки здравого смысла, но, как это часто случалось, за пределы известных законов природы.
Офис ИБИ располагался в недрах астероида Церера, и я вскоре понял, отчего для приема изобретателей была выбрана эта никому не нужная малая планета, никогда не приближавшаяся к цивилизованным мирам ближе чем на сотню миллионов километров. Действительно, если к вам на прием является некто и говорит, что его изобретение способно нарезать Землю на дольки, а потом собрать обратно, то лучше, как вы понимаете, не давать клиенту ни малейшей возможности продемонстрировать свой аппарат в действии. Попробуйте доказать изобретателю, что ему лучше использовать свои таланты для более полезных дел! Он согласен считать свое изобретение безумным, но ни за что не смирится с тем, что оно может оказаться бесполезным. Каждый из них стремится осчастливить человечество — на меньшее эта публика не согласна.
Клиент, который явился на прием ранним утром после трудного отдыха (я наводил порядок в своей комнате, и вы можете себе представить, чего это мне стоило в условиях почти нулевого тяготения), отличался от прочих тем, что не пожелал заполнять анкету безумного изобретателя. — Мое изобретение, уважаемый Шекет, — вежливо сказал он, отодвигая пустой кубик голограммы, — не безумно. Напротив, я считаю, что оно тривиально, как восход солнца.
— Не согласен, — заявил я. — Даже восход солнца можно назвать безумным, если вы вдруг увидите, что светило появилось не на востоке, а на западе. К тому же, если вы не заполните анкету, я не буду знать, как к вам обращаться!
— Меня зовут Ульпах Бикурманский, — представился клиент, забрасывая за левое плечо все свои грудные щупальца и нервно подмигивая центральным глазом.
— Думаю, этого достаточно, давайте сразу перейдем к делу.
— Давайте, — вздохнул я.
— Скажите, Шекет, — начал Ульпах Бикурманский, — вы ведь пользуетесь голосовыми командами, общаясь с бытовыми приборами?
— Естественно, — кивнул я. — И не только бытовыми. Мой компьютер, к примеру, понимает меня если не с полуслова, то после троекратного повторения — обязательно.
— Вот видите! — воскликнул Ульпах. — Тогда какие у вас основания отказать мне в выдаче патента?
— А разве я вам в чем-то уже отказал? — удивленно спросил я.
— Говоря "вы", — пояснил клиент, — я имею в виду все ваше гнусное племя патентоведов и экспертов. Вы лично — лишь частный и не самый печальный случай.
— Весьма признателем, — поблагодарил я. — Но чтобы я мог вам отказать, мне нужно знать, что вы имеете предложить для отказа. — Разве вы еще не поняли? — удивился Ульпах и почесал затылок, дважды обернув щупальце вокруг головы. — Формула изобретения такова: "Вербальная система команд, отличающаяся тем, что с целью максимальной универсализации процесса, предлагается распространить систему на законы природы, как известные, так и те, что будут открыты в будущем". Последнее обстоятельство, — пояснил он, — чтобы потомки не могли оспорить моего приоритета.
— Вербальное управление законами природы? — переспросил я.
— Именно! Что тут такого? Вы говорите: "Сделай яичницу!", и ваша плита немедленно принимается за дело. Вы говорите компьютеру: "Сделай расчет!", и он тут же начинает переваривать информацию. Все это — частные случаи общего закона. Голосом можно управлять не только приборами, но и явлениями природы — вот суть моего изобретения.
— Вы скажете: "А ну-ка назад!", и реки потекут вспять? — усмехнулся я.
— Конечно, — не задумавшись ни на мгновение, ответил Ульпах Бикурманский.
— Моя приставка позволяет это сделать. Вы говорите: "А ну-ка назад!", прибор преобразует звуки вашего голоса в сигналы общего информационного поля планеты, а далее влючаются естественные природные ресурсы, которые находятся в резонансе — от информационного поля сигнал поступает в почву, по которой течет река, в ней нарастают внутренние напряжения, происходит сдвиг русла и… Да что я вам это рассказываю? Вы что, сказок никогда не читали? — То сказки, — резонно возразил я, — игра фантазии.
— Какая фантазия у древнего человека? — удивился Ульпах. — Он даже перспективу на рисунках изобразить не мог, все рисовал в плоскости! Конечно же, авторы сказок умели с помощью словосочетаний управлять природными процессами. Но что они знали о природе? Ничего! Вот и получалось, что управлять могли, но не представляли — чем именно. Иное дело — сейчас, когда о законах природы написаны тысячи учебников. — Но компьютер специально настроен на то, чтобы понимать голос хозяина, — сказал я. — А с чего бы, скажем, этот вот астероид послушался моего приказа и перешел на другую орбиту?
— Шекет, вы эксперт или дилетант? — приступил Ульпах к прямым оскорблениям. — Вы действительно не понимаете или придуриваетесь? Разве вы не знаете главного закона науковедения? "Все, что способен придумать человек, может существовать и в природе, ибо природа бесконечна, а разум ограничен".
— Да, — вынужден был согласиться я. — То есть, вы хотите сказать, что в природе уже существует система вербального управления, а вы только…
— Конечно! Я всего лишь изобрел прибор, который сопоставляет слова человеческого языка и слова, управляющие природными процессами. Хотите покажу? — неожиданно предложил он, и я сдуру сказал:
— Валяйте.
Обычно я думаю прежде, чем сказать что бы то ни было, но Ульпах Бикурманский утомил меня своей воистине безумной идеей. Наклонившись к большой сумке, которую он с трудом перетащил через мой порог даже несмотря на малую силу тяжести, Ульпах вытащил и грохнул на стол параллелепипед из какого-то странного сплава, на одной из сторон которого находилось небольшое отверстие, забранное мелкой сеткой.
— Вот сюда, — сказал Ульпах, ткнув в сетку сразу тремя щупальцами. — Скажите слово и посмотрите, что получится.
— Какое слово? — насторожился я.
— Да какое хотите! Для настройки.
— Хорошая сегодня погода, — сказал я, четко выговаривая чуть ли не каждую букву. Ульпах провел щупальцами по гладкой поверхности аппарата и заявил:
— Порядок. Теперь он понимает ваши модуляции. Можете приступать.
— К чему? — удивился я.
— Да к делу! Что вы говорите кухонному комбайну, чтобы он приготовил яичницу?
— Так и говорю: "Яичница из двух яиц". И получаю обычно бекон, поскольку настройка системы оставляет желать лучшего.
— Мой аппарат свободен от этих недостатков! Видите на горизонте звезду?
— Это не звезда, — поправил я, — это планета Юпитер.
— Какая разница? Названия существуют лишь для нашего удобства, природа не пользуется такой знаковой системой. Название не имеет значения. Скажите вслух, чего вы хотите от Юпитера.
— Чего я могу хотеть от Юпитера? — я пожал плечами, раздумывая, как бы мне с наименьшими потерями избавиться от этого психа.
— Да чего угодно! — воскликнул Ульпах, и я понял, что он сейчас выйдет из себя и расправится со мной без лишних слов.
— Хочу, — усмехнувшись, сказал я, — чтобы красное пятно наконец исчезло. Сколько можно, на самом деле? Семьсот лет уже торчит на одном месте и хоть бы…
— Хватит! Не нужно сотрясать воздух! Вы думаете, природа тупее вас и не понимает без ваших комментариев?
— Я и не думал комменти… — начал я и прикусил язык. Даже невооруженным глазом было видно, как на Юпитере что-то ярко вспыхнуло и погасло. Разумеется, это было простым совпадением, но я все-таки достал из ящика стола бинокль с пятисоткратным увеличением и приставил к глазам. Я точно знал, что знаменитое красное пятно должно было сейчас находиться на видимой стороне планеты. Но его там не было!
У меня задрожали руки.
— Э-э… — сказал я. — А если бы я захотел, чтобы Юпитер исчез вовсе?
— Да какая разница! — рассердился Ульпах. — Вы произносите слово, а прибор переводит вербальную команду в информационное поле, которое… Впрочем, это я уже объяснял. Попробуйте еще раз. Скажите ему, например, чтобы он изменил закон тяготения: здесь ведь очень неудобно находиться, так и кажется, что сейчас свалишься со стула.
— Просто сказать?
— Просто скажите!
— Хорошо, — я набрал в грудь воздуха и произнес четко и ясно: — Аппарат по переводу вербальных команд в управляющие сигналы по изменению природных процессов должен самоуничтожиться.
Бах! — и от куска металла, лежавшего на столе, осталось лишь воспоминание, причем, если говорить обо мне, — не самое лучшее.
— Да вы что? — озадаченно сказал Ульпах. — Это был единственный экземпляр! Где я теперь возьму новый?
— А без прибора вас природа не понимает? — ехидно спросил я.
— Я подам на вас в суд! — взвизгнул Ульпах. — На вас и на всю вашу организацию! Я потратил двадцать лет жизни!
— Очень жаль, — хладнокровно сказал я. — Вы просили, чтобы я испытал аппарат. Я его испытал. Аппарат действительно работает. То есть, я хочу сказать — работал. Но поскольку в настоящее время опытный образец не может быть представлен комиссии, я вынужден отказать вам в выдаче патента. Ульпах молча раскрывал рот и размахивал щупальцами — слов у него больше не было. Да и что он мог сделать словами, не имея прибора? Я подтолкнул изобретателя в спину, и он вылетел из кабинета, будто мячик. Издалека послышался его вопль, к счастью, совершенно нечленораздельный и не способный повлиять не только на закон природы, но даже на запоры входной двери. Я надеялся, что автоматический привратник выпустит Ульпаха и без кодового слова. Нет, действительно! Я нисколько не сомневался в том, что между словами и делами существует непосредственная связь, и каждому слову можно поставить в соответствие реальное явление природы. Но надо же знать, с кем имеешь дело! Если каждый получит в свое распоряжение аппарат Ульпаха, что станет с нашим бренным мирозданием? Страшно представить!
Да разве нужно далеко ходить за примером? Кто-то, если мне не изменяет память, когда-то сказал: "Да будет свет!" И стал свет. Что мы имеем в результате? Оглянитесь вокруг, господа!
Одинокий спасатель
О Мирике Миркине я услышал много раньше, чем увидел этого человека в своем кабинете. Впервые о нем заговорили в Сирийской провинции Соединенных Штатов Израиля в 2075 году, когда Миркин спас из огня семнадцать детишек, пришедших на дискотеку в детский сад имени президента Асада. Почему случилось возгорание, никто так и не понял, но оказавшийся на месте происшествия Мирик Миркин, служащий компании по производству космических якорей, смело бросился в пламя и выносил детей одного за другим, пока пожарные боролись с огнем. Никто, к счастью, не погиб. Второй раз о Миркине написали газеты и сообщил Интернет-плюс примерно год спустя, когда он в аналогичных обстоятельствах спас двадцать восемь женщин — участниц спиритического сеанса в городе Булонь, расположенном, как известно, во французской провинции Соединенных Штатов Израиля. Дамы желали побеседовать с духом Марии Стюарт, но, видимо, ошиблись адресом, и вместо убиенной королевы явился огнедышащий дракон, плюнувший на занавески, которыми спиритки отгораживались от бренного мира. Естественно, все вспыхнуло, а дракон удалился с сознанием исполненного долга. Если бы не Мирик Миркин, на следующий день состоялись бы пышные похороны прекрасных женщин.
Кстати, о явлении дракона рассказали они сами, приведя в экстаз многочисленных поклонников этих вымерших существ. А потом — понеслось. Когда где-то происходил крупный пожар и ожидались человеческие жертвы, непременно рядом оказывался вездесущий Миркин и, проявляя чудеса ловкости, смелости и безрассудства, спасал всех, кто становился пленником огненной стихии. Там, где бросался в огонь Миркин, жертв не было никогда. Года через три, когда число спасенных Миркиным достигло пятисот человек, а количество пожаров, свидетелем которых он странным образом оказывался, исчислялось десятками, Управление пожарной безопасности Соединенных Штатов Израиля назначило специального сотрудника для того, чтобы тот отслеживал перемещения Миркина по планете и направлял за ним следом специальные пожарные подразделения, ибо вероятность того, что большой пожар и Мирик Миркин сойдутся в одной географической точке, была близка к единице.
Когда я читал обо всем этом в почтовых и информационных программах Всемирной службы новостей, мне невольно приходили на память замечательные детективные романы Агаты Кристи. Героиней многих ее произведений была старушка по имени мисс Марпл. Так вот, там, где появлялась эта мудрая женщина (я имею в виду героиню, а не автора), непременно случалось какое-нибудь преступление, чаще всего — убийство. Мисс Марпл включалась в расследование и обнаруживала преступника. Но почему, черт возьми, никому не пришло в голову посадить в тюрьму милую мисс Марпл? Очевидно, что сразу после этого количество убийств в Южной Англии резко пошло бы на убыль! Почему, — думал я, — Управление пожарной безопасности не примет превентивных мер и не обратится в суд с просьбой упрятать Миркина за решетку или, по крайней мере, ограничить свободу его передвижения? Было в этой истории что-то неправильное: Миркин путешествовал по планете, за ним следовал чиновник Управления, своевременно сообщая об очередном очаге возгорания и фиксируя количество спасенных, а специалисты по теории вероятностей подсчитывали, каков шанс нового случайного совпадения. Мисс Марпл никто в пример не приводил, чаще вспоминали какого-то Игмара Дехтера, жившего полтораста лет назад: этот гражданин Германии имел неосторожность поскальзываться на ровном месте в среднем по восемь раз в день. Иногда это число достигало полусотни, иногда уменьшалось до двух-трех, но никогда не достигало нуля, даже тогда, когда Дехтер ломал руку или ногу и оказывался на больничной койке. Действительно, как можно поскользнуться, лежа на кровати? Но Дехтеру это удавалось без проблем — точнее, с проблемами для обслуживавшего его медицинского персонала…
Когда на пороге моего кабинета в Институте безумных изобретений появился мужчина, личность которого показалась мне смутно знакомой, я не подумал, что это может быть никто иной, как Человек-пожар. Клиент сел передо мной, вытащил из портфеля биодискет с описанием своего изобретения и только после этого представился:
— Мирик Миркин. Думаю, вы обо мне слышали.
— О, конечно, совершенно не рад познакомиться! — искренне воскликнул я и одним движением смахнул со стола все способные воспламениться предметы.
Миркин понял значение этого жеста и усмехнулся:
— Дорогой Шекет, — сказал он. — Не так все страшно, как вам кажется.
— Слушаю вас, — любезно произнес я, но все-таки отодвинул свое кресло на расстояние, показавшееся мне безопасным.
— Формула моего изобретения такова, — торжественно заявил изобретатель.
— "Усилитель вероятности, отличающийся тем, что с целью упорядочения законов природы, производит обмен равновероятными событиями, происходящими в различных областях пространства-времени". Надеюсь, вы поняли суть?
— Нет, — откровенно признался я.
— Объясняю, — вздохнул Миркин. — Какова вероятность того, что, если чиркнуть спичкой вблизи от кучи сухих листьев, произойдет возгорание и случится сильный пожар?
— Ну… — протянул я. — Думаю, что эта вероятность близка к единице.
— Совершенно верно! — воскликнул Миркин. — А какова вероятность того, что человек, у которого щекочет в носу, чихнет?
— Тоже близка к… — сказал я, вспомнил формулу изобретения Миркина и прикусил язык.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал клиент. — Дошло, наконец. Мой прибор позволяет обменивать события, вероятность которых одинакова. Что происходит? Кто-то где-то хочет поджечь хворост, а я в это время хочу чихнуть. Хоп! События меняются местами, поскольку обе вероятности совершенно одинаковы. Результат: я не чихаю, а спичка гаснет, не успев поджечь хворост. Но вместо меня чихает тот, кто держал в руке спичку. А вблизи от меня загорается, казалось бы, без видимой причины здание или парк, или еще что-то, способное гореть. Мне остается только фиксировать результат опыта и спасти людей — они-то не виноваты в том, что изобретатель Миркин проводит полевые испытания прибора по обмену вероятностями! Кстати, прибор называется "вариатор Миркина", и лицензию на его использование я намерен продать не меньше чем за два миллиона новых межпланетных шекелей.
— Эффект мисс Марпл! — воскликнул я, чем привел клиента в немалое замешательство: он решил, что какая-то английская девица намерена оспаривать его приоритет. Но я быстро успокоил господина изобретателя, объяснив, что литературные персонажи не могут претендовать на авторство. — Послушайте! — воскликнул я. — Именно вы, будучи изобретателем вариатора, выбираете равновероятные явления, верно? — Безусловно! — твердо сказал Миркин. — Выбирает тот, кто работает с вариатором. В данном случае — я, изобретатель. — Так почему, черт побери, вы сделали такой странный выбор? — поразился я. — Чихание и пожар? Могли бы сравнивать вероятности более безопасных событий! Скажем, вероятность прихода дорогого гостя и вероятность выигрыша в лотерею.
— Нет, — вздохнул Миркин. — Обмениваться можно лишь такими явлениями, вероятность которых очень велика. Дорогой гость и выигрыш — события, конечно, приятные, но маловероятные, согласитесь. Это раз. Второе: я ведь испытание прибора провожу, а не в бирюльки играю! Я должен наверняка знать, что все происходящее — действие вариатора, а не все той же игры случая! Дорогой Шекет, я над этой проблемой думал не две минуты, как вы, а долгие годы. Уверяю вас, другого способа испытать прибор, не существовало! И к тому же, разве хоть кто-то погиб? Я спасал из огня даже кошек, хотя терпеть не могу этих животных!
— А материальные ценности? — вяло возразил я.
— Фу! По сравнению с выгодой, которую принесет вариатор, ущерб от пожаров, согласитесь, — пренебрежимо малая величина.
— Скажите это начальнику Пожарного управления, — посоветовал я, и Миркин пожал плечами, давая понять, что не намерен тратить время на подобные мелочи.
— Если вас, как эксперта, не удовлетворяет формула моего изобретения, — заявил он, доставая из сумки аппарат, похожий на большую кастрюлю без рукчи, — я готов продемонстрировать вам вариатор в действии.
— Только без пожаров! — воскликнул я.
— Но ведь имущество наверняка застраховано, — разочарованно сказал Миркин, — а вас я из огня вынесу, можете не сомневаться.
— Не сомневаюсь, — буркнул я. — Но давайте выберем другие явления с равными вероятностями. В конце концов, опыт ведь должен быть чистым, а с огнем вы уже экспериментировали.
— Предлагайте, — кротко сказал изобретатель и сложил руки на груди.
— Ну… — я на минуту задумался. — Скажем, так. Очень велика вероятность того, что я откажу вам в выдаче патента. С другой стороны, так же велика вероятность того, что на ужин в ресторане фирмы опять подадут запеканку из марсианских бушляков.
— Сейчас, — пробормотал Миркин и быстро защелкал тумблерами.
— Не пойдет, — заявил он, увидев на экранчике результат вычислений. — Вероятности этих событий велики, но не равны друг другу. Скорее уж вы откажете мне в патенте, чем в вашем ресторане подадут бушлячью запеканку. Поэтому…
— Так вам нужно, чтобы вероятности были в точности одинаковы?
— Конечно! Уверяю вас, Шекет, подумав, вы и сами поймете то, что я понял несколько лет назад: одинаково высокую вероятность могут иметь только события с отрицательным содержанием. От самых простых — чихания, например, до самых сложных — скажем, катастрофического землетрясения. К сожалению, так уж устроен мир, ничего не поделаешь…
— Значит, вы можете, чихнув, вызвать землетрясение или извержение вулкана? — задумчиво проговорил я.
— А также распад планеты в результате взрыва радиоактивного вещества в ее ядре, — кивнул Миркин. — Как показывает расчет, это событие с высокой вероятностью может произойти, если…
— Гениально! — вскричал я. — Великолепно! Потрясающе! Вот поистине безумное изобретение! В моей практике еще не было подобного! Миркин покраснел от удовольствия и позволил себе расслабиться, воображая, что Шекет уже у него в кармане. Продолжая осыпать изобретателя комплиментами, я привстал и, схватив лежавший перед Миркиным аппарат, швырнул его в утилизатор мусора. Хруст, раздавшийся вслед за этим, свидетельствовал о том, что утилизатор с высокой степенью вероятности готов переработать любую гадость, как, собственно, и сказано в инструкции. Миркин вскочил, глаза его вылезли из орбит, он пытался что- то сказать, но не мог. Вероятность того, что изобретателя хватит удар, достигла слишком большой величины, и я вызвал санитаров, всегда готовых прийти на помощь экспертам.
— Жаль, конечно, — сказал я сам себе, заполняя бланк обслуживания посетителя, — но думаю, что дисциплинарная комиссия оправдает мои действия.
Я выглянул в приемную, где дремал на диване служащий Управления пожарной безопасности, сопровождавший Миркина в его поездке, и сказал:
— Вы свободны. Пожаров больше не будет.
Служащий продрал глаза, подумал и заявил:
— Жаль. Я получал такие хорошие командировочные…
Вот и спасай человечество после этого! Всегда найдутся недовольные. У одних, видите ли, пропадают командировочные деньги, у других, как, например, у известного изобретателя Альдокриматериса, теряется смысл жизни. Впрочем, это уже другая история.
Приятно ли быть бабочкой
Знаете ли вы, почему все великие изобретатели были мужчинами? Почему мужчины изобрели колесо, костер, паровоз, телескоп, водородную бомбу и канцелярские скрепки, которыми мы пользуемся даже сейчас, когда бумагой пользуются только шизофреники и переписчики Торы? Почему женщины не придумали ничего, даже завалящей пробки для шампанского? Вы скажете, что мужчина изобрел колесо, а женщины возили на телегах домашний скарб, мужчина придумал очаг, а женщины посвящали жизнь охране этого символа теплого дома. Разделение труда, в общем. Но неужели из правил не было ни одного исключения? Софья Ковалевская от изобретательства, например.
Я вам скажу, почему женщины никогда не были изобретателями. Они слишком любят то, что производят на свет. Посмотрите на детей — разве мужчина-изобретатель способен любить свое чадо так, как любит его мать-женщина? Нет, господа, изобретатель должен свое творение ненавидеть, вот что я вам скажу. Он должен стремиться избавиться от него, сбросить с себя, в общем — получить патент и забыть, занявшись чем-то новым. Способна на такое женщина? Я готов был плюнуть в глаза каждому, кто скажет "да", но Ария Кутузова все-таки заставила меня изменить мнение. Она явилась ко мне на прием без записи — иначе я, скорее всего, сплавил бы ее какому-нибудь роботу, более приспособленному для общения с женским полом: я сам видел недавно, как секретарь IJE-95 обрабатывал жену изобретателя, грозившего подать в суд на Институт.
Она ему:
— Мой муж гений, вы его не понимаете!
А робот в ответ:
— Вы правы, госпожа, мы его не понимаем. Его никто не понимает. Его не понимает даже собственная жена. Она думает, что он гений, а он всего лишь способный парень. Способные парни — по другому ведомству, а жен способных парней принимает мой коллега в комнате 873.
Я бы так не смог.
Ну да ладно. Факт остается фактом: Ария Кутузова ворвалась ко мне в кабинет, едва его покинул бедняга Миркин, изобретатель конвертора вероятностей.
— Если вы откажете мне в выдаче патента, я продам "ноу хау", и миллиарды шекелей сможет заработать каждый дурак, — заявила она.
— Представьтесь, пожалуйста, — буркнул я, полагая, что меня потревожила разгневанная супруга одного из клиентов.
— Ария Кутузова, — сказала посетительница и положила передо мной старую потрепанную куклу.
— Из какой оперы? — осведомился я. — Прокофьева или Уолтерброу?
— Ария — это мое имя, — вежливо объяснила женщина, глядя на меня, как еврей на Эйхмана, — а Кутузова — фамилия, если это вам еще не понятно.
— Теперь понятно, — пробормотал я. — А у вас нет родственницы, которую звали бы Серенада Арлекина?
Как вы можете судить из моих реплик, я не принял посетительницу всерьез. Она, однако, быстро развеяла мои сомнения относительно серьезности ее намерений.
— Это, — сказала Ария, кивнув на лежавшую передо мной куклу, — аппарат, который я намерена запатентовать. Разумеется, после того, как я вам его продемонстрирую.
— У нас, извините, Институт безумных изобретений, — терпеливо напомнил я, — а не фабрика игрушек.
— Мое изобретение более чем безумно, — гордо заявила Ария. — Это стратификатор инкарнаций. Надеюсь, вам известно, что каждое живое существо проживает не одну жизнь, а множество?
— Разумеется, — кивнул я, бросив взгляд на стену, где висел под стеклом, поворачиваясь к зрителям всеми двенадцатью гранями, мой диплом об окончании Оккультного университета. Госпожа Кутузова проследила за моим взглядом, увидела свидетельство моей высокой компетентности и просветлела лицом.
— О, простите, Шекет! — воскликнула она. — Я-то думала, что вы такой же неуч, как все мужчины!
— Ну что вы, — смутился я. — Честно говоря, пять лет я занимался именно инкарнациями, точнее — астрологическим аспектом…
— А я — практическим! — с энтузиазмом воскликнула Ария Кутузова, и я понял, что сейчас она бросится мне на шею. Не думаю, что это могло быть неприятно, но я находился при исполнении и не мог позволить себе фамильярности. Поняв, что лучше придерживаться норм поведения в общественных местах, госпожа Кутузова продолжила свои объяснения:
— Вот вы, Шекет, наверняка прожили не меньше пяти жизней, я это вижу по шишкам на вашем темени. И все эти бывшие инкарнации прячутся в вашем подсознании, влияют на ваши решения и, возможно, даже мешают, хотя вы об этом не подозреваете. Так вот, мой стратификатор позволяет разделять сущности, скопившиеся внутри вас, выявлять их и, если можно так выразиться, выводить на чистую воду. Иными словами, вот здесь, — тут госпожа Ария показала на левый глаз куклы, — вы можете увидеть число ваших инкарнаций, — здесь, — тут она ткнула кукле в правый глаз, — вы увидите, кем были в прошлых жизнях, а нажав на эту кнопочку, — и госпожа Кутузова хлопнула куклу по носу, — вы вернете себе ту инкарнацию, какую пожелаете.
— Любопытно, — сказал я совершенно искренне. — И вы можете продемонстрировать аппарат в действии? Я, видите ли, знаю, кем был в прошлых жизнях, так что смогу проверить, правильно ли работает этот… э-э… прибор.
— Прошу! — воскликнула Ария Кутузова голосом великого полководца и бросила куклу мне на колени. — Итак, сначала левый глаз, потом правый, и наконец — нос!
Я так и сделал. То, что я увидел в зрачках куклы, меня нисколько не удивило. Я еще на втором курсе Оккультного университета, проведя соответствующее исследование, выяснил, что в первый раз явился в мир тираннозавром Rex, во второй раз был бабочкой в долине Нила в те дни, когда в Египте жило еврейское племя во главе с Моше, третьей моей инкарнацией стала наложница из гарема султана Абдуллы Красивого, четвертой — известная в прошлом веке болгарская пророчица Ванга, и наконец лишь в пятом своем воплощении я родился в нынешнем теле. Что ж, прибор госпожи Кутузовой показал правильные сведения, но разве я мог быть уверен в том, что она не списала данные из Большого Межгалактического Информатория? Женщины ведь способны на все, мне ли это не знать!
— Ну что? — нетерпеливо спросила Ария Кутузова. — Выбрали? Я бы на вашем месте попробовала инкарнацию Ванги. Вы сразу поймете, какая удача ждет лично вас, когда вы дадите положительное решение экспертизы по моему делу. Уж не намек ли это на взятку? — подумал я и из чувства противоречия выбрал инкарнацию номер два. Надавил на нос игрушки и бросил на посетительницу вопросительный взгляд.
Ответить она не успела.
Стены комнаты неожиданно уплыли от меня в бесконечность и стали границами Вселенной, той самой твердью, в которую можно было вбивать гвозди физических теорий с золотыми шляпками звезд. Я парил в невесомости над огромной плоской поверхностью мира, крылья мои трепетали под ветром, и я чувствовал, что здесь нет никого, кто мог бы покушаться на мою безопасность: я не ощущал запаха птиц (откуда, черт побери, птицы на астероиде? — мелькнула чья-то чужая мысль и лопнула, как мыльный пузырь), не слышал воплей цикад, но и цветов, на лепестках которых я мог бы отдохнуть, не видел тоже. Уныло, но зато спокойно.
Я поднялся выше — коричневая поверхность ухнула вниз и пропала из поля зрения, но зато я увидел весь остальной мир: спереди, сзади, сверху, всюду. Я мгновенно потерял ориентацию, поскольку не привык смотреть затылком. Мне показалось, что желудок сейчас вывернется наизнанку, я не понимал только, откуда у меня мог взяться желудок, а мгновение спустя перестал понимать, что вообще означает это слово. Должно быть, из какой-то другой инкарнации, то прошлой, то ли будущей.
Черная тень надвинулась на меня сверху — ко мне устремилось огромное существо с пятью головами, покрытыми гладкими блестящими шлемами. Я дернулся, сложил крылья, попытался спикировать, но ничего не получилось, сильный порыв ветра бросил меня на мягкую поверхность — к сожалению, это был не цветок, а что-то несъедобное и зловещее, мир, в котором я легко мог запутаться, и мне пришлось собрать всю волю, чтобы принять единственно верное решение. Я рванулся от пятиглавого чудовища в серую пустоту между землей и небом, а потом в сторону, и вниз, и опять вверх, я лавировал и надеялся, что выживу.
Не знаю, как долго продолжался этот кошмар. Возможно, всю жизнь. Во всяком случае, не меньше вечности. Я устал, и мне стало все равно. Жизнь, смерть — какая, по сути, разница? Увидев перед собой холмистую громадину, я сложил крылья, бросился вперед и вцепился всеми лапками в мягкую поверхность. Я ощутил знакомый запах — это был запах женщины. Это было женское плечо, остров отдохновения, единственная бабочкина радость…
— Послушайте, Шекет, — сказал женский голос, — не могли бы вы для начала встать с меня?
Я открыл глаза и к своему ужасу обнаружил, что лежу на Арии Кутузовой, а бедная Ария распростерлась на полу моего кабинета, рядом валяется перевернутый стул, а кукла с разорванным подолом висит головой вниз на торчащем из потолка синтезаторе воздуха.
— Простите, ради Бога! — воскликнул я, поспешно поднимаясь и приводя в порядок одежду — не только на себе, но и на Арии. — Видите ли, я сел на ваше плечо… То есть, не я, а бабочка… То есть, конечно…
Я вконец запутался и, стянув с синтезатора аппарат для стратификации инкарнаций, осторожно положил его на стол, стараясь не нажать случайно ни на нос, ни на глаза.
— Я понимаю, — улыбнулась Ария Кутузова. — Но зачем вы выбрали вторую инкарнацию? В облике Ванги или хотя бы наложницы вам было бы куда удобнее…
— Вы так думаете? — спросил я.
— Уверена! — воскликнула Ария. — Быть женщиной не так плохо, как воображают некоторые мужчины.
Я не стал ввязываться в вечную, как мир, дискуссию и сказал:
— Замечательное изобретение! Как вам удалось? Послушайте, милая Ария, я, конечно, дам положительное экспертное заключение, и вы получите свой патент. Но при одном условии! Мы должны вместе работать над усовершенствованием прибора. Мои знания инкарнаций и ваш технический гений… — Согласна, — сказала Ария Кутузова так быстро, будто я просил ее стать моей женой.
Не прошло и часа, как все документы были оформлены, счастливая Ария стала обладательницей вожделенного патента, и мы направились в институтский буфет, чтобы за чашкой гнусного церерского кофе обсудить дальнейшие планы.
Планета-щупальце
Игнас Бурбакис мне понравился. Он понимал, что мое время дорого и потому не тянул: назвал себя, объявил о желании получить патент, в общем, ясно было, что человек не впервые имеет дело с экспертами. — Я изобретаю планеты, — заявил Бурбакис. — Восемнадцать язапатентовал в галактике Золотой Ветви, еще тридцать одну в галактическом скоплении Воплей Каузарских, еще…
— Не нужно перечислений, — очень тактично прервал я клиента. — Я вам безусловно верю. Правда, не вполне пока понимаю, что значит — изобретать планеты. Планета по определению есть твердый шар, светящий отраженным…
— Это грубейшая ошибка астрономических справочников! — воскликнул Бурбакис. — Да, планеты не светят собственным светом, они слишком холодны. Но почему — шары? Вы, Шекет, побывали на сотнях планет нашей Галактики… — А также на десятках планет в других галактиках, — скромно добавил я, чтобы не отклониться от истины. — Вот видите! И везде вы видели простые, как формула квадратного трехчлена, шарики. Вам не было скучно? Скучно? О какой скуке говорит Бурбакис, если каждый мир обладал своим запасом загадок, странностей и опасностей, от которых порой хотелось бежать на другой край Вселенной? — Мне не бывает скучно! — заявил я. — Однако, какое это все имеет отношение к вашему изобретению?
— Прямое! Хочу запатентовать планету, отличающуюся тем, что она имеет форму вытянутых в пространстве нитей, которые можно завязывать узлом, располагать в любом направлении, разрывать, соединять и вообще делать все, что позволит фантазия изобретателя и законы механики. — Гм… — протянул я, — и по-вашему, эту огромную тянучку можно назвать планетой?
— Кто скажет, что это звезда, пусть первым бросит в меня камень! — воскликнул Бурбакис.
— На звезду ваше изобретение похоже еще меньше, — согласился я. — Но, уважаемый господин, мы в нашем Бюро не выдаем патентов на идеи, как бы они ни были замечательны. Мы регистрируем изобретения, которые могут быть воплощены в металле, энергоне или, на худой конец, в камне. — Уважаемый господин эксперт, — сухо сказал Бурбакис, — я не продаю идеи. Планета, которую я намерен запатентовать, существует в виде промышленного образца, и я предлагаю вам провести экспертный анализ изобретения, немедленно вылетев на моем звездолете. — Вот как? — усомнился я. — Что ж, демонстрируйте.
Я только впоследствии понял, насколько был опрометчив!
Лететь пришлось недалеко. Бурбакис приобрел для своих целей красный карлик ЕН4567/3 на расстоянии пяти парсеков от Солнца. Звездочка еще та, скажу я вам: вся в пятнах, будто немытая сковородка, да еще и без единой нормальной планеты — одни только астероиды носятся по невообразимым орбитам, так и норовя заехать в корму зазевавшемуся пилоту.
Влетели мы в систему с северного полюса, и мне сразу бросились в глаза странные темные нити, пересекавшие багровый диск звезды.
— Вот, — с гордостью заявил Бурбакис, — это планета Бурбон.
Мог бы придумать название поскромнее, честно говоря.
Не прошло и часа, как наш звездолет влетел в густую сеть. Длинные зеленые щупальца извивались со всех сторон, грозя захватить наше суденышко. На глаз я не мог оценить толщину щупалец и бросил взгляд на дальномер. Несомненно, это были самые большие щупальца, какие мне приходилось видеть — толщина их достигала трех-четырех сотен метров. Они извивались и казались живыми, я решительно не представлял, как мы станем садиться на эту ускользавшую поверхность.
— Красиво? — с гордостью спросил Бурбакис.
— Красиво, — вынужден был признаться я. — Однако как насчет техники безопасности? Вон то щупальце сейчас схватит нас, если вы немедленно не выполните маневр обгона.
— Не схватит, — самодовольно заявил Бурбакис. — Это ведь планета, а не кальмар. Сейчас мы совершим посадку и я вам…
Он не успел сказать, что именно он намерен мне сделать или показать — звездолет ткнулся-таки носом в ближайшее щупальце, и резкий толчок чуть не свернул мне шею.
Когда я пришел в себя, то обнаружил, что погружен по пояс в вязкую и липкую субстанцию, а от бедняги Бурбакиса осталась одна голова, дико вращавшая глазами и ловившая ртом остатки воздуха.
— Шекет! — прохрипел изобретатель. — Возле вас! Красная коробка!
Быстрее!
В метре от меня на зеленой поверхности щупальца действительно лежала большая коробка красного цвета с надписью: "Вскрыть в критической ситуации". Действовать нужно было очень быстро — коробка тоже погружалась в клейкую жижу, издавая странные охающие звуки. Я протянул руку, но не достал, пришлось подобно Мюнхгаузену буквально потянуть себя за волосы, и я кончиками пальцев ухватился за вожделенную коробку в тот момент, когда она уже полностью погрузилась в зеленую внутренность щупальца. Я сжал пальцы и тут — хоп! — с глухим треском коробка лопнула, я едва не задохнулся от струи кислорода, ударившей мне в лицо, в следующее мгновение поверхность щупальца покрылась коркой и затвердела, отчего грудь мою сдавило жестким обручем, и я понял, что мне так и придется до конца дней торчать здесь подобно поясной статуе, изображающей известного космопроходца, поверившего глупым бредням малоизвестного космопроходимца.
Впрочем, Бурбакису пришлось еще хуже, поскольку на поверхности была лишь его голова, продолжавшая дико вращать глазами.
— Ну что? — мрачно спросил я. — Продемонстрировали свою планету? Что все это значит, и что прикажете делать?
— Небольшая недоработка, — прохрипел изобретатель. — Мне же все приходилось делать в кустарных условиях, промышленный образец всегда имеет недостатки…
— Это я уже понял, — прервал я. — Что все-таки произошло, хотел бы я знать!
— Видите ли, Шекет… Планета Бурбон сделана из органического материала, который является моим "ноу хау", и я не могу…
— Плевать на ваше "ноу хау"! — вскричал я. — Вы думаете, я украду секрет этой гадости?
— Кто знает, кто знает… — пробормотал Бурбакис. — Так вот, идея в том, чтобы запустить на орбиту вокруг звезды несколько килограммов синтезированного мной вещества, секрет которого я ни в коем случае…
— Да оставьте свой секрет там, где ему самое место! — воскликнул я.
— Нельзя ли покороче? Если сейчас нас опять начнет засасывать…
— Не начнет, — успокоил меня Бурбакис. — Так вот, я оставил на орбите вокруг этого красного карлика сотню килограммов вещества, которое я назвал бурбонитом. От излучения звезды вещество начало пузыриться, захватывать из пространства атомы водорода, магнитные поля, пыль — в общем, все, что попадалось на пути. И росло. Сначала это была довольно тонкая нить, вытянувшаяся вдоль круговой орбиты. Через год, когда орбита замкнулась, возникло то, что вы, Шекет, назвали щупальцем. Пыли и астероидов в этой системе более чем достаточно, и моя планета, которую, как я уже упоминал, вы совершенно неправильно обозвали щупальцем, начала разрастаться во все стороны. Возник второй отросток, потом третий… Через несколько лет Бурбон вырастил десятки тысяч отростков, которые опутали всю систему, протянувшись от поверхности звезды аж до самых границ, где холод межзвездного пространства не позволял органике разрастаться.
— Но почему ваша планета такая противно-вязкая? — раздраженно спросил я.
— А как иначе? — обиженно произнес изобретатель. — Это же органика! Она растет!
— На планете нужно жить, — напомнил я. — Нужно строить города, сажать сады, сеять хлеб…
— У вас узкое мышление, Шекет! — прохрипел Бурбакис. — Зачем сеять? Зачем строить? Зачем сажать? Мой полимер съедобен, в нем можно жить…
— Да? — сказал я, вложив в это короткое слово весь свой сарказм. — Разве это жизнь — торчать из поверхности Бурбона будто памятник самому себе?
Неужели вас устраивает то, что от вас по сути осталась одна голова?
— Есть недоработка, — вынужден был признать изобретатель. — Я не вполне точно рассчитал коэффициент вязкости. В следующей модели…
— Вы полагаете, что дойдет до следующей модели? — осведомился я. — Лично мне кажется, что, если сейчас же не вызвать службу галактического спасения…
— Нет! — вскричал Бурбакис с таким ужасом, будто я предложил ему казнь через повешение. — Нет! Эти вандалы изорвут все нити моего Бурбона!
— Но я не намерен торчать здесь до конца дней! — возмущенно заявил я и потянулся к передатчику, который, как у любого звездоплавателя, висел под правым карманом моего спецкостюма. Помешать мне голова Бурбакиса не могла ни при каких условиях, и я позволил себе медленно вытащить передатчик из футляра, медленно поднести ко рту и…
Я не успел произнести ни слова — какая-то сила ухватила меня за ноги, сжала их, вытолкнула меня на поверхность щупальца и зашвырнула в пространство. У поверхности был воздух, но чем дальше я удалялся, тем разреженнее становилось вокруг, и я начал задыхаться. Мимо пронеслось свернувшееся калачиком тело изобретателя, и господин Бурбакис успел крикнуть мне: — Зажмите руками нос, Шекет! Зажмите нос!
Я зажал руками нос и потерял сознание.
Пришел я в себя в кабине звездолета. Красный карлик светил за кормой, и диск звезды по-прежнему пересекали темные ленты Бурбона.
— Все в порядке? — беспокойно спросил Бурбакис, сидевший в кресле пилота.
Нигде не болело, если он это имел в виду.
— В порядке, — буркнул я. — Что, собственно, случилось?
— Я же сказал, что ни к чему вызывать галактическую службу спасения!
Дело в том, что человек может питаться веществом Бурбона, но вещество Бурбона не способно питаться людьми. Мы для моей планеты несъедобны. Бурбон нас распробовал и выплюнул. Я этого ждал и потому, в отличие от вас, Шекет, был спокоен.
Я вспомнил выпученные глаза господина изобретателя, но не стал упрекать его в лицемерии.
Мы вернулись на Цереру, прошли в мой кабинет, и я, почувствовав себя в привычной обстановке, заявил:
— Патента выдать не могу, результат экспертизы отрицательный.
— Вы неправы! — вскричал Бурбакис. — Моя планета может сама расти, сама кормить, сама строить…
— Допустим, — хладнокровно парировал я. — Но человек — существо консервативное, ваше изобретение для людей психологически неприемлемо. Мы привыкли жить на планетах, которые представляют собой твердые круглые тела… и дальше по справочнику. Предложите ваше изобретение рептилиям с Афры Кульпары — они оценят.
— Предлагал, — удрученно сказал Бурбакис. — Отказали. Щупальца, видите ли, есть у них самих, зачем им еще и щупальце-планета?
— И ведь они правы! — воскликнул я. — Нет, я не могу выдать вам патент, господин изобретатель планет!
— Хорошо, — торопливо сказал Бурбакис. — У меня есть изобретение, о котором вы никогда не скажете, что оно неприемлемо психологически.
Планета-магнит
— Я уверен, что мой Амиркан вам непременно понравится! — без тени сомнения заявил господин изобретатель планет Игнас Бурбакис. — Во всяком случае, ваш психологический комфорт не будет нарушен. Амиркан — мир, о котором вы мечтали с детства!
— Будь моя воля, господин Бурбакис, — заявил я, — я не стал бы рассматривать ни одного вашего предложения, сославшись на прецедентное право, но, к сожалению, правила нашей компании требуют, чтобы эксперт давал независимое заключение отдельно по каждому предлагаемому случаю. — К счастью! — воскликнул господин Бурбакис. — Оказывается, даже в вашей компании есть умные люди. К сожалению, они не входят в число экспертов. Я пропустил оскорбление мимо ушей, но клиент не оценил глубины моего благородства.
— В путь! — сказал он, и я со вздохом принялся напяливать надоевный мне по прошлому путешествию скафандр.
Амиркан оказался довольно большой землеподобной планетой в системе Дзеты Большого Пирата. Мы приземлились, и я увидел за бортом небольшой лес. Кроны будто кто-то сделал из стальных прутьев, на которые насадил сверкавшие на солнце иголки размером со шпагу мушкетера времен короля Людовика XIV. Небо было, как и положено, синим, и я принялся стягивать скафандр, полагая, что изобретатель не забыл насытить воздух достаточным количеством кислорода.
— Эй, вы что? — воскликнул господин Бурбакис, вернув меня к действительности. — За бортом нет воздуха!
— Да? — удивился я. — Почему же синее небо? И чем дышат деревья?
— Деревья металлические, — объяснил изобретатель, — а небо синее потому, что на высоте ста километров у меня висит облако медного купороса — это от космических тараканов, уж очень сильно они мне надоели за последнее время.
— Не понял, — нахмурился я. — Какие еще космические тараканы?
— Э… — смутился Бурбакис. — Вы же знаете, даже у гениального изобретения есть не одни только плюсы.
— Покажите хоть один плюс, — заявил я, — и я соглашусь с тем, что ваше изобретение действительно гениально.
— Ловлю на слове! — воскликнул изобретатель и потащил меня к люку. Сказать, что, оказавшись на поверхности планеты, я ощутил некоторое неудобство, значит — не сказать ничего. Странная сила неожиданно потащила меня к лесу, и я, к собственному стыду, покатился по полю подобно мячу, запущенному крученым ударом в сторону ворот противника. Все мои попытки ухватиться за торчавшие из земли травинки успехом не увенчались, что было очень странно, поскольку каждая травинка была размером с небольшой куст. Но едва я протягивал руку, что-то меня отталкивало, будто местная флора не желала иметь со мной ничего общего.
Успокаивало лишь то, что бедняга-изобретатель чувствовал себя не лучше — его несло следом за мной, и он что-то бормотал себе под нос. Наконец мы докатились до леса, и меня ударило о дерево с такой силой, что, не будь на мне скафандр, я непременно сломал бы себе одно-два ребра. — Что это значит? — воскликнул я, пытаясь встать на ноги. Ничего из этого не вышло: та же сила, что тащила нас через поле, не позволяла мне теперь отлепить ноги от ствола дерева, похожего на металлическую скульптуру, стоявшую на площади перед одним из зданий Кнессета. — Н-не знаю… — пробормотал изобретатель, барахтаясь рядом со мной. — Сейчас разберусь. Кажется, я начинаю понимать…
— Тогда извольте объяснить! — потребовал я, но изобретатель не успел сказать ни слова: одна из ветвей, похожая больше на вилку, чем на добропорядочную ветку нормального дерева, странным образом изогнулась и наподдала Бурбакису с такой силой, что он, кувыркаясь, полетел в небо, вереща как поросенок, которому только что сообщили, что завтра из него приготовят холодец.
Я остался один — под синим небом, зеленым солнцем и блестевшим как зеркало металлическим деревом, в чьем гнусном характере я уже успел убедиться на примере бедняги- изобретателя. И что самое плохое: радио не работало, в наушниках я не слышал ничего, кроме поросячьего визга. Вряд ли Бурбакис обладал способностью визжать так долго на одной ноте — ясно было, что приемник попросту вышел из строя.
Надеюсь, читатель не усомнился в моей храбрости и не подумал, что я, оказавшись в затруднительном положении, немедленно вызвал Галактическую службу спасения. К этим господам я не стал бы обращаться и в куда более катастрофической ситуации. Разве что увидел бы приближавшуюся на полной скорости ракету с надписью: "Водородная бомба". И тут пошел дождь. Небо оставалось ясным и синим, как глаза младенца, но что-то шлепнулось мне на голову и растеклось по пластику скафандра — это оказалась огромная капля, жидкости в ней было не меньше литра. Еще одна капля шлепнулась мне на руку, и я заметил, что капли, каждая из которых способна была напоить верблюда, летели в мою сторону не с неба, а со стороны другой группы деревьев, находившейся на расстоянии около километра. Очередная капля ударила меня в затылок с такой силой, что я наконец отлепился от приютившего меня дерева и, оттолкнувшись от земли, подобно упругому мячику, взлетел вверх. Я летел, кувыркаясь, все выше и выше, с некоторым страхом представляя себе, удар какой силы ожидает меня, когда траектория изменится, и я упаду на острые иглы, заменявшие металлическим деревьям листья.
Поросячий визг продолжал буравить мне уши, и я отключил радио. Сразу стало тихо, и возможно, было бы даже уютно, если бы не металлический блеск, от которого у меня слезились глаза. Я поднимался и поднимался — похоже, что неизвестная сила несла меня в открытый космос. У меня закружилась голова, земля и небо менялись местами с такой скоростью, что слились в сплошной серый поток, на секунду сменившийся ярко-голубой вспышкой. Я понял, что пронесся сквозь то самое облако медного купороса, о котором говорил чертов изобретатель.
Любой другой на моем месте давно потерял бы самообладание, но я только крепче стиснул зубы, которые почему-то заныли так, будто я всю жизнь не ходил к дантисту, и принялся обдумывать сложившуюся ситуацию. В голову уже пришли кое- какие идеи, но для проверки у меня недоставало подручных средств. Я принялся обшаривать скафандр в поисках нужной детали, и моя ладонь в перчатке наткнулась на штырек антенны. Это мне и было нужно, тем более, что радио все равно не работало.
Без тени сомнения я вырвал антенну из гнезда и почувствовал, как неведомая сила пытается выдернуть металлический стерженек из моей руки. Поскольку именно этого я ожидал, то сумел справиться с невидимым противником. Теперь я знал, что делать. Конечно, я мог спастись — для этого мне достаточно было включить расположенные в скафандре магнитные ловушки. Но меня интересовало другое: до какой низости способно дойти человеческое существо ради того, чтобы доказать другому свою гениальность?
Я сложил руки на груди и принялся рассматривать окружающий пейзаж в ожидании развития событий. Отсюда, с высоты примерно сотни километров, я видел, как река, которая текла спокойно между крутыми берегами, неожиданно выгнулась подобно тигру, готовящемуся к прыжку, и превратилась в водяной мост, протянувшийся от горизонта до горизонта. Река висела над собственным руслом и, по-моему, даже капли влаги не проливалось на поверхность планеты!
А сверху на меня падали то ли животные, то ли растения — на фоне солнца я плохо видел, что происходит, но зато прекрасно понимал, что мне ни к чему сталкиваться с этими созданиями, возможно, теми самыми космическими тараканами, о которых упоминал Бурбакис.
Пришлось все-таки включить магнитные ловушки, и я сразу ощутил, как мои руки обрели силу и подвижность, а скафандр стал слушаться меня, как в прежние добрые времена. Я включил ранцевые двигатели и понесся к земле, надеясь, что Бурбакис сумеет сам позаботиться о себе. В конце концов, это его планета, пусть и выпутывается, как знает. Если он настолько беспечен, что даже не удосужился поставить здесь станцию по исследованию магнитной активности звезды…
Я опустился неподалеку от звездолета и забрался в кабину, очень надеясь на то, что хотя бы в корабле Бурбакис все-таки поставил надежную магнитную защиту. В конце концов, всякой беспечности есть предел! После этого я запустил к звезде, сиявшей в зените, бомбы с глушителями магнитных бурь и немедленно стартовал.
Спустя пару часов я сидел на своем рабочем месте и дожидался явления гениального изобретателя. Бурбакис оправдал мои надежды и возник в дверях именно тогда, когда я закончил выписывать отрицательное заключене по делу о планете Амиркан.
— Вы бросили меня на произвол судьбы, Шекет! — сурово заявил Бурбакис, плюхнувшись на стул. Было похоже, что он еще не оправился от пережитого потрясения.
— Следовало бы это сделать, — кивнул я. — В другой раз, конструируя планеты, будете просчитывать последствия.
— Так это вы запустили в звезду Амиркана бомбы с магнитными глушителями? — подозрительно спросил изобретатель.
— Конечно, — пожал я плечами. — Иначе ваша планета до сих пор показывала бы свой характер!
— Значит, вы поняли, в чем там загадка? — Бурбакис был явно обескуражен моей догадливостью.
— Ха! — сказал я. — Загадка для первоклассника. Вы создали планету с колоссальным магнитным полем. И намагнитили все горные породы, жидкости, в общем, все материалы, в том числе и те, из которых состоит живая материя. В результате ваших преступных действий на Амиркане двигаться можно только вдоль силовых линий магнитного поля планеты! У вас там даже река выгибается в воздухе дугой — точно по магнитным линиям!
— Вам не нравится такое решение? — хмуро спросил Бурбакис. — Это ведь рай для техники!
— Но не для человека, — отрезал я. — К тому же, магнитная буря на вашем солнце мгновенно сделала жизнь на Амиркане попросту невыносимой, в чем вы могли убедиться на собственной шкуре. И если бы я не догадался, в чем дело, и не запустил к звезде ракеты с гасителем магнитного поля…
— Я еще должен быть вам благодарен за спасение? — возмутился изобретатель.
— Да я… Вам известно, что на моем Амиркане даже автомобили не нужны и самолеты тоже — вы можете летать вдоль силовых линий подобно птице!
— Спасибо, налетался, — сухо сказал я и протянул Бурбакису дискет с экспертным решением. — В регистрации патента отказано. А планету придется уничтожить — этим займется Галактическая служба спасения. Вы думаете, что Бурбакис начал возмущаться? Вы плохо знаете изобретателей!
— Могу предложить другую планету, — деловито сказал он. — Это гениальное изобретение, отличающееся тем, что…
— В следующий раз, — поспешно сказал я. — Посмотрите, какая очередь в коридоре!
Бурбакис выглянул за дверь, а я поспешил включить табло: "Закрыто на обед".
Молчаливая планета
— О Господи, опять вы! — вскричал я, увидев в дверях моего кабинета знакомую сутулую фигуру горе-изобретателя господина Бурбакиса. — Что еще вы изобрели на мою голову?
— Вы нарушаете служебную этику, Шекет, — сухо сказал Бурбакис, усаживаясь в кресло с таким видом, будто собирался просидеть в нем всю оставшуюся жизнь. — Служащий должен встречать посетителей улыбкой и предлагать кофе.
— Не дождетесь! — воскликнул я. — Со времен службы в зман-патруле я выработал привычку говорить прямо и честно все, что думаю.
— То-то вы все время молчали, когда прогуливались по моей планете Анаркон, — пробурчал изобретатель.
— Прогуливался! — возмутился я. — Если мне не изменяет память, магнитная буря сделала вашу планету полностью непригодной для жизни.
— Забудем старое, — поспешно сказал Бурбакис. — Я принес новое изобретение, и уверен, что даже вы не сможете найти в нем никаких изъянов.
— Опять планета? — нахмурился я.
— Планеты — моя специализация, — гордо заявил Бурбакис.
— Не обременительно ли для вашего кошелька? — задал я давно мучивший меня вопрос. — Ведь каждый опытный образец планеты вы должны оплачивать из своего кармана. А это как-никак миллиарды миллиардов тонн породы, плюс обустройство, плюс накладные расходы…
— Не хотите ли вы сказать, Шекет, что мои деньги добыты неправедным путем? — возмутился изобретатель.
— Нет, — смутился я. — Просто мне интересно, как некоторым удается… в то время, как другие едва-едва…
— Другие — это, конечно, вы, — хмыкнул Бурбакис. — Знаю, знаю: ни в зман-патруле, ни в звездной разведке вы даже на приличную пенсию не заработали, я уж не говорю о вашем увлечении оккультными науками — для вас это был полный убыток! Вот вам и приходится на старости лет иметь дело с безумными изобретателями — не обо мне, конечно, речь!
— Вы неплохо осведомлены о состоянии моих дел, — язвительно сказал я. — Откуда информация, если не секрет?
— Из мировой Сети, разумеется, — пожал плечами Бурбакис. — Кстати, о величине моего состояния вы тоже могли бы узнать из Сети, если бы удосужились навести справки.
Обругав себя мысленно, я немедленно вывел на пространственный экран информацию о финансовых делах некоего господина Игнаса Бурбакиса. И что я увидел? Родился будущий изобретатель в бедной семье переселенцев, прибывших в 2057 году на планету Бирумборак в системе НД 87377 — для тех, кто не знает, сообщаю: в годы моей юности это была планета для бедных: у кого из израильтян были деньги для приобретения земли на планетах в системах Веги или Альтаира, конечно, даже левым глазом не смотрели в сторону таких планет, как Бирумборак, пустых, плоских, без малейшего признака полезных ископаемых. Земли на Бирумбораке правительство раздавало, как социальное жилье в конце ХХ века. В общем, могу себе представить, как прошло детство моего клиента — врагу не пожелаю.
Однако в 2081 году все изменилось. Совершенно неожиданно в недрах Бирумборака обнаружили залежи никому до того времени не нужного минерала исраскина. И практически одновременно Иосиф Кандель открыл свой принцип межзвездного скачка, для которого исраскин необходим так же, как бетон — для возведения качественных палаток на ураганных планетах. И все жители Бирумборака в одночасье стали самыми богатыми людьми в Израиле и его звездных колониях. А семья моего клиента Бурбакиса стала едва ли не самой богатой из всех, потому что именно под ее домом проходила главная жила исраскина — что такое золото по сравнению с этим суперблагородным металлом!
Впрочем, будь у юного Бурбакиса мой коммерческий талант, он живо промотал бы все родительское наследство. Однако Игнас оказался парень не промах — он даже и не подумал продавать свою недвижимость, напротив, он укрепил дом, превратив его в крепость, поставил перед дверью ракетную установку типа "земля-космос" и заявил:
— Собью всякого, кто посягнет на право собственности, даже если это будет крейсер самого президента Израиля.
И сбил-таки! Произошло это, насколько я понял, лет семь назад — я находился в то время на Карбикорне, где проходил курс в Оккультном университете, потому и не знал деталей той воинственной операции. Сам президент Израиля Хаим Визель изволил явиться на Бирумборак, чтобы уговорить несговорчивого Бурбакиса если не продать, то хотя бы подарить свой участок родной державе, ибо разве может еврей не пожертвовать частью собственности для блага народа?
— А я не еврей, — сообщил Бурбакис, — я, знаете ли, латыш. И папа мой был латыш, и мама тоже.
— Может быть, бабушка? — с надеждой спросил президент.
— А бабушка была японкой! — радостно заявил Бурбакис и продемонстрировал косой разрез своих черных глаз.
— Но как же вы тогда стали гражданином Израиля? — воскликнул пораженный президент.
— А… — махнул рукой Бурбакис. — Мой прадед подделал документы, разве это так трудно было в 1996 году? И себе подделал, и прабабке моей тоже. Она, кстати, была башкиркой.
— Понятно, — протянул президент, поняв, что бесполезно взывать к патриотическим чувствам человека, в крови которого интернационализм соседствовал с полным отсутствием еврейских эритроцитов.
— Понятно? — спросил Бурбакис. — В таком случае открываю огонь на поражение, поскольку ваш крейсер, господин президент, нарушил границы моего частного владения.
И открыл, не добавив ни слова. От крейсера даже воспоминания не не осталось, поскольку он, как оказалось впоследствии, даже не был внесен в регистр космофлота. А экипаж во главе с президентом катапультировался и был спасен Галактической службой спасения. Самое смешное то, что против Бурбакиса невозможно было даже открыть уголовного дела, поскольку он находился в своем праве — согласно Закону 2046 года владелец частной инопланетной собственности волен защищать свои владения всеми доступными способами, включая дезинтеграцию, погружение в колодец времени и даже стрельбу матрицами Эйнштейна. Закон принимался против космических пиратов, но ведь иные случаи в нем просто не были оговорены!
Короче говоря, Бурбакис стал лично добывать исраскин и продавать его космическим агентствам, назначая такие цены, что всем было понятно — в Бога этот господин не верит и верить не собирается.
Тогда же у Бурбакиса и появилось это странное хобби — изобретать планеты. Должно быть, абсолютная бездарность того, кто конструировал его родной Бирумборак, подвигла молодого человека на создание миров, более интересных с точки зрения технического творчества. Деньги для того, чтобы создавать опытные образцы планет у Бурбакиса были, и теперь я знал, что это были законно заработанные деньги. Впрочем, как эксперта по безумным изобретениям, меня это не очень-то интересовало.
— Ну что, Шекет? — ехидно спросил Бурбакис, когда я свернул изображение и вышел из мировой Информсети. — Убедились?
— С таким состоянием, — пробормотал я, — вы могли бы придумать себе более приятное занятие, чем конструирование планет. Возиться в пыли и лаве, когда можно…
— А сами вы, Шекет, хотели бы жить в Тель-Авиве и все дни просиживать штаны в офисе на набережной Яркон?
— Ни за что! — воскликнул я.
— Почему же вы думаете, что мне это должно нравиться? — огорченно спросил изобретатель. — Вы романтик? Я тоже. И мы могли бы неплохо сработаться, Шекет. Жаль, что вы занялись такой… гм… нехорошей деятельностью, как экспертиза безумных изобретений. Будучи на одной стороне баррикады, мы могли бы…
— Изложите формулу вашего изобретения, — перебил я Бурбакиса, не желая обсуждать тему нашего предполагаемого сотрудничества.
— И не подумаю, — буркнул клиент. — Вы эксперт или нет? Вот сами и определите, в чем заключено отличие моей новой планеты от всех прочих. Засиделись мы, пора в дорогу.
Мог ли я не принять вызов, брошенный моей проницательности? Так вот и оказалось, что сутки спустя мы опустились на поверхность небольшой планеты, при виде которой у меня захватило дух: это была если копия Земли, то ее улучшенный вариант. Леса, реки, облака, горы, водопады, моря, и главное — ни одного хищника, включая людей. Так, по крайней мере, утверждал каталог живых существ, врученный мне Бурбакисом перед посадкой. Я попытался обнаружить в каталоге хоть какой-то намек на то, в чем же состоит суть изобретения Бурбакиса, но не нашел — этот тип умел скрывать свои секреты!
— Скафандр? — сказал я, когда мы встали с кресел и приготвились к выходу на поверхность планеты.
— Еще чего! — возмутился изобретатель. — Здесь чистейший воздух. Дыши — не хочу.
— Почему не хотите? — с подозрением спросил я. — Почему я должен дышать, а вы — нет?
Бурбакис не удостоил меня ответом, и мы вышли на залитый солнцем луг. Я услышал пенье птиц и — вот странное дело! — жуткое завывание ветра, хотя царил полный штиль. Я даже повертел головой, чтобы найти источник этого странного звука, но ничего подозрительного не обнаружил и спросил у стоявщего неподалеку изобретателя:
— Куда вы спрятали шумовую установку?
Он в ответ что-то сказал, но я не расслышал.
— Что? — переспросил я, и Бурбакис произнес длинную фразу. Я видел, как шевелятся его губы, но не слышал ни слова.
— Вы можете говорить громче? — раздраженно сказал я и увидел, как Бурбакис буквально зашелся в крике. Увидел — да, но не услышал. По-прежнему завывал ветер, и к этим пронзительным звукам добавился неожиданно грохот упавшего дерева — треск переломившегося ствола, шорох сминаемой листвы, писк какой-то птицы, лишившейся гнезда.
У границы леса действительно лежало поваленное дерево, но упало оно явно не секунду назад. Наверняка произошло это довольно давно, потому что крона была примята прошедшим дождем, но успела подсохнуть и зеленела на солнце. Бурбакис тронул меня за плечо, я обернулся и увидел, что он говорит что-то, тщательно артикулируя каждое слово. К сожалению, я не умею читать по губам, о чем и сообщил своему спутнику в самой вежливой форме. Правда, одно слово, беззвучно произнесенное Бурбакисом, как мне кажется, я все-таки узнал. Это было слово "изобретение". Собственно, я уже и сам догадался, какой именно особенностью решил наградить Бурбакис свою планету. Разговаривать с этим типом было совершенно бессмысленно, и я знаком пригласил Бурбакиса подняться в звездолет. Он замотал было головой, предлагая мне совершить пешую прогулку по прекрасному лугу, но, честно говоря, вивисекция, какой изобретатель подверг бедную планету, мне так не понравилась, что я решительно шагнул к люку. Когда Бурбакис ввалился следом за мной в капитанскую рубку, я сказал сурово:
— Послушайте, неужели ваша фантазия способна выдавать только такие варварские идеи?
— Какие это? — напустил на себя удивленный вид Бурбакис. — И почему варварские?
— Насколько я понял, — сказал я, — вы ввели в состав атмосферы вещества, замедляющие скорость звука. Вы слышите сейчас то, что произошло несколько часов назад. Если я встану от вас на расстоянии десяти метров и крикну во весь голос, то вы услышите мой крик завтра утром!
— Нет, — смутился Бурбакис, — скорее сегодня к вечеру.
— Небольшая разница, — отмахнулся я. — Неужели вы не понимаете, что жить на такой планете невозможно? Вот поэтому-то на ней нет животных и поэтому вы сами здесь не живете. Нет, я не могу выдать вам авторское свидетельство на это бесполезное изобретение.
— Бесполезное? — возмутился Бурбакис. — Да полезнее моего изобретения нет ничего на свете! Эволюцию не остановить, Шекет, и вы правы в одном — общаться с помощью звуков местные живые существа не могут и не смогут. Что из этого следует?
— То, что на этой планете нет и не будет разумной жизни, — сказал я.
— Глупости! Здесь будет разумная жизнь, куда более совершенная, чем наша!
Ведь не имея возможности общаться, открывая рот, живые существа научатся другому способу общения — телепатическому. Разве это не прекрасно?
— Может быть, — отмахнулся я. — Сколько же времени им для этого понадобится?
— Ну… сотни миллионов лет, думаю, достаточно.
— Вот именно, — злорадно сказал я, — приходите ко мне через сто миллионов лет, и я зарегистрирую ваше изобретение. А пока извините…
И я решительно надавил клавишу старта.
Планета счастья
— Пришел господин Бурбакис, — доложил киберсекретарь, и мне пришлось оторваться от составления договора на аренду астероида Паллада. Я уже третьи сутки пытался продраться сквозь юридические тонкости этого документа, составленного в режиме реального отождествления — обе стороны, подписывающие договор, на время становились астероидом, ощущали его недра как свои собственные, а его поверхность — как собственную кожу, опаляемую лучами Солнца. Я человек консервативный, и новомодные штучки мне не очень нравились — зачем изображать из себя астероид, если нужно всего-то навсего понять, велика или нормальна предлагаемая хозяином арендная плата?
Бурбакис ввалился в кабинет, будто в собственную спальню и повел себя соответственно: скинул башмаки, в которых перемещался в космосе от одного астероида к другому, уселся не на стул для посетителей, а на диван, предназначавшийся вовсе не для того, чтобы на нем валялись праздные типы вроде полоумного изобретателя планет.
— Сюда, пожалуйста, — сухо сказал я, указывая на стул, прикрепленный к полу скобами: предосторожность была не лишней не только из-за малой силы тяжести на астероиде, но и потому, что некоторые клиенты норовили использовать этот предмет мебели для покушения на личность эксперта.
— А, — махнул рукой Бурбакис и повалился на диван, будто его сбила с ног эргосфера черной дыры, — этот стул приносит посетителям одни разочарования. Когда я на нем сидел, вы не дали положительного решения ни по одному из моих предложений.
— Вы думаете, сменив позицию, смените и судьбу? — ехидно спросил я.
— Надеюсь, — заявил Бурбакис. — Что такое судьба человека? Всего лишь смена его диспозиции по отношению к базовым пространственным определителям.
— Я уже отклонил шесть ваших заявок, — напомнил я, — и готов продолжить традицию. Что у вас сейчас — опять какая-нибудь гадкая планета?
— Планета, — подтвердил изобретатель, — но почему гадкая? Планета, на которой все счастливы, может быть названа только прекрасной. Кстати, я назвал ее Бурбакида.
— Прекрасное название! — воскликнул я. — А как вам удается сделать счастливыми всех жителей планеты? Надеюсь, вы не используете запрещенные способы — например, концлагеря для инакомыслящих?
— Господь с вами, Шекет! — возмутился Бурбакис. — Коммунисты, да будет вам известно, потерпели фиаско, вообразив, что счастье может быть коллективным. На Бурбакиде каждый приобретает свое личное, индивидуальное, приватное, точечное счастье.
— Вы изобрели какую-нибудь гадость вроде стимулятора наслаждений? — с подозрением спросил я. — Имитация счастья, между прочим, запрещена конвенцией ООН, поскольку нарушает священное право личности на свободу выбора.
— Шекет, — кротко сказал изобретатель, — может, вместо того, чтобы предаваться праздным рассуждениям, вы изволите посмотреть на мою новую заявку?
— Давайте, — вздохнул я и протянул руку, чтобы взять диск с описанием изобретения. Бурбакис привстал, но вместо стандартного компьютерного бионосителя протянул мне небольшой приборчик с единственной красной кнопкой на его верхней панели. Не успев ни о чем подумать, я чисто механически на эту кнопку нажал — очень уж она удобно располагалась под большим пальцем. В следующее мгновение я оказался на борту звездолета, только что совершившего посадку на планете земноподобного типа. В кресле пилота я увидел Бурбакиса, а за иллюминатором — нечто вроде дачного поселка: виллы, деревья, пляж и парусные лодки на голубой поверхности лагуны.
— Иллюзия? — деловито спросил я. — Для проецирования иллюзий в мозг индивидуума необходимо его письменное согласие. Вы нарушили уголовный кодекс, статья три тысячи двести семнадцать…
— Глупости, — отрезал Бурбакис. — Никаких иллюзий, я вам не шарлатан какой-нибудь.
Я обратился к собственным ощущениям и обнаружил, что все мои органы восприятия свидетельствуют однозначно: нет, мир Бурбакиды вовсе не иллюзорен, мы действительно прибыли на планету, где каждый должен быть счастлив, согласно прогнозу изобретателя.
Никаких признаков счастья — учащенного дыхания, скажем, или, на худой конец, пустоты в мыслях я не испытывал. Не было здесь и тех внешних признаков, с какими у меня ассоциируется понятие простого человеческого счастья: мягкого кресла, например, в котором приятно пораскинуть мозгами, или любимой женщины, приносящей кофе в постель и сопровождающей это простое действие словами: — Любимый, я так по тебе соскучилась…
Планета как планета. Красиво, ничего не скажешь. Может, Бурбакис и чувствовал себя здесь счастливым, но на меня Бурбакида с первых минут пребывания навеяла скуку.
Изобретатель, конечно, увидел выражение кислого разочарования на моем лице и потому сказал быстро:
— Терпение, Шекет, планете нужно некоторое время, чтобы перестроиться от стандартного режима на индивидуальный.
Что-то щелкнуло то ли в небе Бурбакиды, то ли в моем сознании, и мир изменился как по мановению волшебной палочки. Я сидел в моем любимом кресле, на мне была моя любимая пижама, на коленях лежала моя любимая книга "Создатель Акела", компьютеризованное издание 2088 года, по стерео показывали мой любимый фильм "Космос, дорога в бесконечность", а моя любимая женщина стояла рядом и держала поднос, на котором я увидел чашку с ароматным кофе — моим любимым, приготовленным так, как могу готовить только я и как никому пока еще приготовить не удавалось. А на противоположной стене висел забранный в рамочку диплом о присвоении мне почетного звания Академика Главной Галактической Академии Наук и Технологий. Мою любимую женщину звали Ингой, и она родилась в моем любимом городе Иерусалиме в самый любимый мой день в году — 18 мая, день, когда родился я сам. Неужели Бурбакис все-таки использовал гипнотические методики, запрещенные законом? Впрочем, все мои органы чувств утверждали: гипноза нет, ничего нет, кроме голой реальности, данной нам в ощущениях.
Но не стал же Бурбакис ради моего счастья создавать целый мир? Если же он сконструировал только одну планету счастья — Бурбакиаду, — то как он намерен справиться с наплывом клиентов? Ясно, что, если я дам положительное заключение по изобретению, то желающих жить здесь, только здесь и нигде больше, окажется так много, что не хватит не только Бурбакиады, но и сотен аналогичных планет. Между тем, Инга присела на подлокотник кресла, поставила поднос мне на колени и прижалась ко мне своим жарким, упругим и желанным телом. Мое счастье перешло на еще более высокую ступень, и тут, в дополнение ко всему, раскрылся потолок, и я увидел в черном небе сверкающую звездами спираль галактики Андромеды — я уже давно стремился попасть туда, но все не получалось, и вот теперь я мчался, сидя в любимом кресле и с любимой женщиной в объятьях, к давней своей мечте, которая неожиданно стала доступной, как доступен полет на Луну в каботажном челноке.
И очарование пропало. Пропало ощущение счастья. Пропал вкус романтики на губах, оставленный поцелуем моей дорогой Инги. И сама Инга неожиданно показалась мне такой же женщиной, как миллиарды других. И кофе — что кофе, обычная бурда, напиток для укрепления духа, не более того. И фильм, что шел по стерео — подумаешь, нормальная бодяга. Что мне могло нравиться в этой банальной истории о путешествии дервиша Махмуда на край Вселенной? Все убило единственное слово: доступность.
Я не знал пока, что именно использовал господин изобретатель, чтобы доставить жителям своей планеты ощущение полного счастья — скорее всего, все-таки не гипноз, не стал бы Бурбакис так явно и грубо нарушать закон! Конечно, это была филигранная работа, надо отдать должное Бурбакису. Но — доступность… Даже если он станет продавать дома на Бурбакиде за миллиард шекелей, это ничего не изменит в сути его изобретения. Чтобы стать счастливым, раньше нужно было прожить жизнь во всем ее многообразии: счастье любить и быть любимым отличается от счастья создания нового романа, а счастье от сидения в любимом кресле — это не то счастье, которое испытываешь, катаясь на яхте в пене прибоя. Нет у человека одного-единственного счастья, когда все желания исполняются разом. Нет и быть не может. А если случается такое, то это уже не счастье, а обыденность, вызывающая лишь легкое раздражение от своей доступности.
— Нет, — сказал я, сбросил с подлокотника Ингу, а с колен — поднос с чашкой кофе. Книгу я запустил в передатчик стерео, обвел внутренним взглядом стены комнаты, увешанные картинами моих любимых художников-экспрессионистов, обнаружил под одной из картин панель управления всем этим великолепием, и задействовал сенсорный отключатель, поскольку Бурбакис предусмотрел, конечно, аварийную ситуацию — что ни говори, а изобретателем он был опытным и привыкшим к ошибкам и неудачам.
В следующий момент я понял, что все еще (или уже?) сижу за своим собственным (вовсе не любимым) столом на Церере, а господин Бурбакис восседает на моем диване, тоже не очень любимом, но, во всяком случае, привычном, как привычен рассвет.
— Ну что? — нетерпеливо спросил изобретатель. — Надеюсь, сейчас вы не сможете сказать, что мое изобретение непрактично или не нужно человечеству?
— Разумеется, скажу, — буркнул я. — Кстати, как вам удалось преуспеть в создании столь великолепной виртуальной реальности? Сначала я подумал было, что это гипноз…
— Да вы что, Шекет? — возмутился Бурбакис. — Я изобретаю планеты, и вы это знаете! Я не изобретаю иные реальности, это не мой профиль!
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что Бурбакида распознает желания живых существ и создает их — в недрах ее для этого достаточно необходимых веществ.
— Нет, — с сожалением сказал я. — Не могу дать положительного решения по вашему изобретению. Во-первых, счастье для всех и разом — жуткая штука, вы этим убьете всякое стремление человечества к прогрессу. Во-вторых, вы что, будете продавать дома на своей планете за деньги? Если да, то именно деньги заменят человечеству счастье — они станут единственной целью существования. И в-третьих, счастье, поставленное на конвейер, тут же перестанет быть счастьем, надеюсь, вы это понимаете? Нет, господин Бурбакис, я вынужден…
— Шекет, — удивился Бурбакис, — вы действительно не хотите счастья? Не говорю о других — хотя бы для себя?
— Это взятка? — осведомился я.
— Ни в коем случае, — пошел на попятную Бурбакис. — Мне бы и в голову не пришло…
— Вам многое в голову не приходит, — сухо сказал я. — Вы, изобретатели, ограниченный народ. Кроме идеи, пришедшей вам в голову, не видите ничего. О последствиях пусть думают другие. Я не только вас лично имею в виду. Думал ли о последствиях Маркони, изобретая радио? Или Даймлер, изобретая проницатель пространства?
— Это называется разделением труда, — попытался объяснить Бурбакис.
— Ну так я подумал вместо вас и решил не давать вам патента на планету счастья, — заявил я.
— Вы ретроград! — воскликнул изобретатель. — Я буду жаловаться!
— Желаю вам счастья в этом вашем начинании, — любезно сказал я и вернулся к составлению договора, предоставив Бурбакиса его судьбе.
Взятка для Шекета
Знаете ли вы, чем отличается безумный изобретатель от нормального? Уверен, что не знаете. Так я вам скажу: ничем они друг от друга не отличаются, потому что нормальных изобретателей не бывает вообще. Человек, придумывающий нечто, способное перевернуть технику и дать пинок прогрессу, безумен по определению. А человек, который, сидя в кресле и попивая кофе, конструирует новую втулку для станка с ментальным управлением, по-моему, не должен называться изобретателем. Собственно, о чем говорить? Обычные, так называемые поточные изобретения делаются в наше время машинами, способными придумать ту же втулку куда быстрее и, главное, качественнее, чем любой человек, пусть даже и обученный всем изобретательским методикам.
На долю творческого ума остаются сейчас такие изобретения, какие компьютерам и роботам не по силам: придумать принципиально новую машину, например, или не существовавшую раньше технологию. Или, как в случае с моим клиентом Бурбакисом, совершенно новый тип планет, которые природа, будучи в здравом уме, создать не в состоянии… Но если нормальные изобретения делаются компьютерами, а творческий ум человека изобретает нечто из ряда вон выходящее, то может ли изобретатель быть нормальным существом? Не может — по-моему, это совершенно очевидно. Только поэтому я снисходительно относился к господину Бурбакису. Я все мог ему простить — ведь это был незаурядный ум. Все, кроме одного: я терпеть не могу взяток и презираю взяточников. Между тем, отчаявшись, видимо, доказать мне практичность своих изобретений, господин Бурбакис не нашел иного способа привлечь меня на свою сторону, кроме как попытаться подкупить эксперта при исполнении им служебных обязанностей. Дело было так. Вернувшись с планеты Счастья, я принялся, не обращая внимания на клиента, читать некий договор, который мне предстояло подписать. Я думал, что Бурбакис как минимум обидится и уйдет, хлопнув дверью, а как максимум — обидится настолько, что, хлопнув дверью, вообще забудет, где эта дверь расположена. Но не таков оказался безумный изобретатель! Воспользовавшись тем, что я занялся своими делами, господин Бурбакис решился на гнусный поступок. Он положил мне под локоть управляющую капсулу, похожую на конфету "Медведи на Уране" и сообщил в полицию Цереры о том, что эксперт Иона Шекет потребовал от него, честного изобретателя, взятку.
Каков фрукт!
Я заполнял в договоре пункт о том, был ли мой дед аруканским шпионом, когда дверь распахнулась и в кабинет ворвался наряд полиции — внушительное, скажу я вам, зрелище: трое полицейских в полной космической форме (скафандры, бластеры, наплечные ракетники), еще двое — в бронежилетах, похожих на бочонки, и последний, шедший сзади, — чин для общения с подозреваемыми. От неожиданности я, естественно, взмахнул руками. И конечно, коснулся локтем управляющей капсулы, о присутствии которой даже не подозревал. Разумеется, я нечаянно защелкнул какой-то контакт, прибор сработал, и произошли две вещи, равно для меня неприятные: во-первых, на моем счету в Галактическом банке оказался миллион вовсе не принадлежавших мне шекелей, а во-вторых, сам я оказался на планете, созданной Бурбакисом специально для того, чтобы обвинить меня во взяточничестве.
Сначала я ничего не понял. Я стоял посреди тенистой аллеи, в небе сияли три солнца, а ко мне на восьми ножках бежал робот из тех, что на Земле обычно выполняют простые домашние задания.
— Дорогой Шекет! — воскликнул робот. — Наконец вы изволили явиться на свою планету!
— На свою планету? — переспросил я, молниеносно оценивая произошедшие события.
— На свою! — подтвердил робот. — Эта планета называется Ионида, она сконструирована гениальным изобретателем Игнасом Бурбакисом специально для вас, по вашей мерке, чтобы вам здесь было удобно. Вы ведь любите комплексное освещение, верно? Чтобы было сочетание трех спектров… Черт, мне действительно нравились такие сочетания!
— И вы еще любите прогулки по гравиевым дорожкам, — продолжал робот. — Так вот, эта аллея имеет в длину сорок тысяч километров, и вам никогда не наскучит прогуливаться по ней в любую сторону!
Каналья был прав, мне всегда нравились гравиевые дорожки, вот только в космосе я был лишен подобных прогулок. Неужели Бурбакис не поленился выяснить мои привычки и создал на Иониде все, что могло привести меня в блаженное расположение духа?
— К тому же, — не унимался робот, — вы ведь любите приключения? Так вот, на Иониде вы получите все приключения, какие пожелаете! Охота на Снарка? Пожалуйста! Вы только скажите, какого Снарка предпочитаете. Того ли, что придумал Льюис Кэрролл, или реального, существовавшего на планете Диорада двести миллионов лет назад? А если вы предпочитаете смертельную схватку с пауком-рогачом, то это тоже входит…
— Помолчи! — воскликнул я, и робот умолк, обиженно переминаясь с ноги на ногу.
Соображаю я быстро, и суть происходившего стала мне ясна еще тогда, когда робот предложил мне прогулку по аллее, протянувшейся по дуге большого круга вокруг всей планеты. Взятка, что это еще могло быть? Бурбакис подсунул мне под локоть управляющую капсулу, вызвал полицию и теперь наверняка спокойно следил за действиями оперативной бригады. Для них проследить мой путь на Иониду — раз плюнуть. Сейчас они будут здесь в своих непробиваемых скафандрах, и на полицейских не произведут впечатления мои объяснения. Наручники, герметическая камера — и в тюрьму на Весте! Печальное окончание моей служебной карьеры. И ведь я ни сном, ни духом…
Нужно было срочно придумать выход из этой непростой ситуации. — Между прочим, — сказал я роботу, — моя любимая привычка: путешествия во времени. Не думаю, что господин Бурбакис догадался снабдить эту планету временными колодцами.
— Ионида — планета, предназначенная исключительно для вас, господин Шекет! — провозгласил робот. — И потому здесь предусмотрено все, что может доставить вам удовольствие. Ближайший колодец времени находится вон за тем фонтаном. — Замечательно! — воскликнул я и помчался в указанном направлении. Колодец времени действительно находился неподалеку от фонтана, сам же фонтан представлял собой мою собственную статую — бронзовый Иона Шекет стоял посреди бассейна, подняв очи горе, и держал в руке видеокнигу, названия которой я на бегу не успел разглядеть. Струи воды били у меня из ушей, носа, пальцев и еще из одного места, назвать которое мне мешает природная стеснительность и брезгливость.
Обогнув фонтан, я увидел прикрытый аркой колодец и бросился в него, будто в омут, не успев даже произвести обычные предварительные процедуры: я, например, не зажал нос пальцами, а это совершенно необходимо делать, потому что в колодцах времени (мне ли, отдавшему зман-патрулю лучшие годы юности, этого не знать!) всегда стояла невыносимая вонь от смешения эпох, времен, цивилизационных слоев и всех соответствующих запахов. Одурев от пороховой гари (двадцатый век и часть девятнадцатого), я пронесся, буквально разгребая руками запах стеариновых свечей, сквозь век девятнадцатый, во-время понял, что проскочил нужную эпоху, вцепился в висевшую на стене колодца спасательную веревку и начал подтягиваться вверх. Запах не позволял сосредоточиться, но я все же сумел правильно оценить расстояние и вылез из колодца именно тогда, когда и хотел (вот что значит опыт зман-патрульного!), а именно — в 2042 году.
Я стоял на улице Яффо в Иерусалиме, и ноги мои подгибались от усталости и волнения. Я, конечно, понимал, что полиция последует за мной и в колодец времени, поэтому до прибытия патруля я должен был успеть сделать все, чтобы в будущем обезопасить себя от господина Бурбакиса, его нелепых планет и его попыток поймать меня на получении взятки.
Биографию моего клиента я знал прекрасно и потому без труда нашел на углу улиц Яффо и Короля Георга Пятого небольшой магазин по продаже марсианской валюты. Хозяйкой магазина была в то время некая Инга Фишман, которой через год предстояло выйти замуж за некоего Рауля Бурбакиса, а еще год спустя родить безумного изобретателя Игнаса.
Я вошел в магазин, стараясь быть похожим на американского туриста. Конечно, моя одежда, скроенная по межгалактической моде конца XXI века, выдавала меня с головой, но я очень надеялся, что Инга не успеет обратить внимания на эту странность.
— Госпожа Фишман! — заявил я. — Прошу меня извинить, но я вынужден открыть вам глаза: Рауль Бурбакис, с которым вы недавно познакомились, — агент Аргентинской джамахирии, враг Израиля и международный шпион. Общаясь с ним, вы наносите вред еврейскому народу, и я, как представитель Мосада, настоятельно требую…
— Но я не знаю никакого Рауля Бурбакиса! — воскликнула Инга Фишман. Я понял, что немного ошибся — наверняка причиной тому стал невыносимый запах в колодце времени, — и вылез не в сорок втором году, как ожидал, а чуть раньше.
— Неважно, — твердо сказал я. — Этот тип обязательно захочет с вами познакомиться. Как только он объявится, немедленно сообщите в Мосад. Таков ваш гражданский долг!
С этими словами, не дав возможности бедной девушке задать хотя бы один наводящий вопрос (а ей так этого хотелось!), я покинул магазин и устремился к колодцу времени, который жителям Иерусалима представлялся застрявшей на углу машиной для утилизации мусора. Я бросился в самое жерло на глазах пораженных прохожих, издавших вопль ужаса, и провалился сразу в семнадцатый век. Пришлось опять хвататься за веревку и подтягиваться, но на этот раз я предусмотрительно зажал нос и потому жуткий запах горелой резины не произвел на меня никакого впечатления.
Выбрался я из колодца в своем 2093 году — естественно, в собственном кабинете на Церере, а вовсе не на планете Иониде, которая, если мне удалась моя миссия, не существовала в этом измененном мире. Плотно усевшись в кресле и отодвинув в сторону бланк договора, я обратился к компьютеру с требованием найти любые упоминания о безумном изобретателе Игнасе Бурбакисе.
— Нет такого! — недовольным голосом сообщил компьютер, которому никогда не нравилось, если ему поручали найти сведения о заведомо не существовавших объектах.
— Отлично! — воскликнул я. — Надеюсь, что Инга Фишман в конце концов вышла замуж — разумеется, не за аргентинского шпиона Бурбакиса… И я вернулся к чтению договора. Но что-то мне было не по себе. Черт возьми! Мне недоставало этого безумца, изобретателя планет. Сейчас я бы, пожалуй, даже дал положительное экспертное заключение хотя бы на его планету Счастья. Разве так плохо — быть счастливым?
— Можно войти? — послышался из-за двери голос, и мне показалось, что это голос Бурбакиса.
— Нет! — воскликнул я, но тут же понял, что ошибся, и поспешно сказал:
— Войдите, я свободен.
Дверь распахнулась, и на пороге появился очередной безумный изобретатель, доставивший мне столько неприятностей, что Бурбакис начал казаться мне просто невинной овечкой.
