Дмитрий Браславский
СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА

Представьте себе Париж. Не обязательно самый центр города, пусть остров Святого Людовика. Потушите половину огней. Нет, лучше потушите почти все свечи и факелы. И пусть мостовые выглядят так, словно со времен Пипина Короткого никому не приходило в голову разгрести покрывающую их грязь. Пусть нечистоты превращают их в мерзейшее подобие венецианских каналов. Пусть улочки будут настолько узкими, что даже мой паланкин то и дело застревает на них.

Представили? Великолепно. А теперь вообразите, что здешний народишко способен заставить последнего нищего, сидящего на паперти церкви в Челси, почувствовать себя Крезом. Что война высосала из людей все соки, и на смену гомону базаров пришел звон колоколов. Что строй здешних воинов больше всего напоминает покосившийся забор. Кстати сказать, оборону острова до прибытия нашей армии возглавлял такой дедок, что при виде его даже мощи почувствовали бы: у них еще всё впереди.

Если у вас хорошее воображение, мне кажется, вы уже поняли, что городку, в который забросила меня судьба, столь же далеко до Парижа, Лондона и Венеции, как вам до меня. А если плохое, то вы, сказать честно, мало меня интересуете.

И всё же не подумайте, что я из тех, кто ищет трудностей на свою голову — они сами меня находят. Мой муж, не скрою, выразился бы покрепче, но ведь мы с вами не станем, как некоторые, гордиться тем, что пятью-шестью словами способны передать всё — от признания в любви до богохульства.

Ну вот, опять я о муже. Правда, не случайно; если бы не он, меня бы здесь не было. Имея друзей по всему свету, сегодня прогуливаясь с Распаром по гулким анфиладам Эскуриала, а завтра болтая с Вилли о его театре, прозябать на этом жалком острове, изображая из себя покорную и богобоязненную супругу траченного молью полководца…

Всё, всё! Больше ни слова о политике, армиях, полководцах и даже, если пожелаете, о моли. Но, поймите меня правильно, не упомянуть о них я тоже не могла: муженек, с его флотом, с его привыкшими к боям и походам ребятами отчаянно нужен моим друзьям — именно сейчас и именно в этой части света. Как некогда нужен был Александр — и ведь, скажу без ложной скромности, с ним очень даже неплохо получилось. И у меня, и вообще.

Вам повезло — мы уже почти приехали. Или как правильно сказать, если мне приходится неспешно покачиваться в паланкине, делая вид, что я никуда не тороплюсь? «Меня уже принесли?» Вроде как про труп, вы не находите?

Слышите крики? Радуются, что я почтила бал своим присутствием. Как дети, право слово… Но пока они надрываются, я успею вам шепнуть: не подумайте, что я жалуюсь на свою судьбу. А если вдруг вам именно так и показалось, сравните-ка мою судьбу со своей. Сравнили? То-то же.

Паланкин уже стоит на земле, и я с облегчением покидаю его. Вьющиеся под потолком тусклые созвездия свечей. От дыма щиплет глаза, расплавленный воск пауком забирается за воротник, почтительно целует руки, щекочет шею усиками позабытого любовника. Хоровод масок способен свести с ума — этим вечером город полон решимости забыть, что после войны на карнавале будут плясать совсем другие люди. Пахнет мясом, потом, оливками и почему-то кошками.

Я долго выбирала маску для сегодняшнего вечера. Мне хотелось, чтобы ни один из этих дикарей не смог меня узнать, ведь куда бы я ни шла, бок о бок со мной шествуют две давно надоевшие мне подруги: восхищение и зависть. Первая запрещает мне дремать на мессах и благодарственных молебнах, заставляет всё время быть настороже, то и дело милостиво склонять голову, невзначай показывать ножку, выходя из паланкина, и, главное, улыбаться, улыбаться, улыбаться — добровольно искалечившим себя Гуинпленом. А вторая — вторая перешептывается по углам, тычет в меня пальцем, подкупает моих слуг, раздевает меня глазами и судачит о том, как часто я меняю любовников. Временами я начинаю бояться, что эти разговоры дойдут до моего мужа, и тогда конец всем моим планам.

Они ведь завидуют мне — эти суетящиеся вокруг смешные маленькие зверушки. Завидуют нашему особняку, не замечая его убогости; моей молодости — не зная, что я старше любого из них, и даже моему замужеству — не ведая… Да ровным счетом ничего о нем не ведая!

Неделю назад, проезжая по улице, я услышала песенку:

Я приказала привести ко мне певичку — клянусь, я не хотела ей зла! Но она уже исчезла в толпе…

Что ж, в этот вечер зверушки не станут мне завидовать — они меня просто не узнают. Ну вот, опять вы всё испортили! Вечно вы куда-то торопитесь. Зачем было спрашивать, какая на мне маска?! А вот теперь не скажу, специально не скажу! Вдруг вы один из тех, кто пригласит меня на танец — а я возьму, да и соглашусь. Мне бы не хотелось, чтобы вы потом слишком уж задирали нос.

Миновав заполненный поющей, пьющей и пляшущей толпой сад, я задерживаю дыхание — и окунаюсь в шипучий водоворот праздника, бурлящий молодым вином в главной зале. Вход в нее открыт лишь прокисшим сливкам местного общества. Тем, кого лично пригласили на бал отцы города. Даже под масками видно, что эти люди считают себя солью земли, позабыв о том, что «много званых, да мало избранных». Вы скажете, что посещение месс не пошло мне на пользу? Возможно, вы правы. По крайней мере, мне совершенно не хочется с вами спорить — лучше я стану танцевать и веселиться.

Он подойдет ко мне сам. Он знает, какую маску я избрала для сегодняшнего дня.

Скрипки нежно поглаживают душу, флейты дарят забвение, танцы кружат голову.

Но вот и он — в маске сарацина. Опасная шутка, особенно здесь и сейчас.

— Удалось?

Его руки бросают меня то в одну, то в другую сторону. И почему я не танцевала с ним раньше?!

— Держи!

Я выхватываю из-за корсажа платочек, он ловит его в воздухе и склоняется предо мною, делая вид, что целует драгоценный знак любви. Почему — «делая вид»? Мы слишком давние друзья: всё, что могло между нами быть, уже было, а чего не могло, того и не будет. Иногда мне становится грустно от этого, но в глубине души я знаю, что моя грусть — всего лишь сожаления о прошедшей молодости. С годами к одним приходит опыт, к другим — мудрость. Но мало кто не отдал бы весь свой опыт и всю свою мудрость за возможность испытать впервые то, что стало уже привычным. Удивиться, ахнуть, замереть от восторга, нырнуть с головой, не думая о последствиях, с мыслью о том, что ты — первый человек на земле, кому выпало такое счастье. Ведь у других наверняка всё не так, а тускло, пресно, привычно, цинично! И только тебе достался подарок, за который не жалко отдать хоть всю свою…

— Осторожно! — Мне показалось, что он почти коснулся платка губами.

Вы полагаете, я нервничаю на пустом месте? Возможно. Но мне не хотелось бы начинать всё сначала.

Этим платком я обтирала лоб своего мужа, когда он валялся выброшенной на берег рыбиной после наших с ним игр. В самом центре — три пятнышка крови из его старых ран. Говорят, что мужчины боятся крови куда больше женщин. Не знаю. Если так, то мне жалко бедных мужчин. А по краям платка… Впрочем, не буду портить вам аппетит. Знающий — додумает. Незнающий — будет спать спокойно.

— Не бойся! — Он улыбается, стараясь меня ободрить. Поклон — и он растворяется в толпе.

— Удачи тебе, — шепчу я вслед.

Больше от меня ничего не зависит. Всё решится этой ночью. Бьянка — умелая колдунья. И назавтра мой муж повернет армию против своей страны.

А если нет… Тогда я появлюсь в другом месте и в другом веке. И другие люди станут мне завидовать, другие любовники и любовницы добиваться моей благосклонности, другие мужья целовать меня на ночь. Ведь мое богатство — не дворцы, не корабли, не рабы. Самое ценное, что у меня есть — время.

Ну вот, теперь и вы мне завидуете. Неужели и вам вечно не хватает времени? Ой, я, правда, не хотела. Простите… Если сможете.

А теперь прочь — в темноту, в пьяную ночь вокруг дворца. Здесь ценят любовь больше, чем славу, больше, чем деньги, но лишь потому, что у них никогда не было настоящей славы и настоящих денег. Трудно ценить то, что проходит мимо тебя.

Сад. Скрипки и флейты почти не слышны — их заглушает рев десятка распаленных глоток. Они не поют — они воистину ревут, ту песню, что я стянула, сама уже не помню где, и подарила солдатам моего мужа. Она им нравится, она помогает им забыться. Да будет так!

Я даже начинаю им подпевать. Но нет — пора домой. Пора спать. Завтра я должна быть во всеоружии, ведь всё решится этой ночью. Или я вам уже об этом говорила?

Наш особняк возвышается над морем уродливым самодовольным курганом…

И что за мысли лезут в голову! Мне же всегда нравилось это место. Здесь дивные рассветы — куда лучше, чем закаты, когда море отдает небу всю кровь, пролитую на его берегах и в его водах…

Ну вот, опять! Мне определенно пора в постель. Слуги на карнавале, но они мне и не нужны: я успела привыкнуть к этому дому. Ворчливо поскрипывающая лестница, недовольно вторящая ей дверь спальни, терпеливо дожидающееся моего возвращения зеркало на туалетном столике. Маску — в угол, раскрывшуюся раковину платья — на пол, веер — в окно. В конце концов, я — это я! И я могу себе позволить всё. И пусть они завидуют мне еще больше, раз это единственное, что им остается.

Вам никто не говорил, что объятия одеяла частенько лучше объятий любовника? Значит, я буду первой.

Шаги. Не семенящая барабанная дробь дворецкого. Не глухая поступь Командора, которой по утрам пугает меня дородная горничная.

Я не узнаю их и непроизвольно тянусь за стилетом. Нет, узнаю… Господи Иисусе, такой дивный вечер, неужели мужу обязательного его портить! Осталась всего одна ночь! И если он сейчас попросит меня разделить с ним ложе, я откажу. Клянусь святой Бригитой — откажу впервые со дня свадьбы.

Дверь распахивается. Я подпрыгиваю в постели, прижав одеяло к груди. Он не один — позади два солдата с факелами и обнаженными клинками.

Но я едва замечаю их. Мой взгляд прикован к жалкому клочку ткани, белеющему в руке мужа.

«Кассио… Как же так, Кассио?!»

Еще не поздно бежать. За распахнутым окном изумленно перешептываются деревья — они мне помогут.

Муж смотрит на меня — грустно, не понимая, не веря. Он ведь не так уж и плох, мой муж. Он бывает груб, но бывает и милосерден. «Ты ведь бываешь милосерден, правда? И сейчас самое время…»

Слова падают в тишину — как меч палача, как приговор неподкупного судьи.

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

«Нет, мой господин. Но это уже не имеет значения».