Пока не кончилось время
Такое впечатление, что этот телефон-автомат неоднократно побивали за что-то каменьями. Трубка была прикована к помятому корпусу крепкой короткой цепью. Как кружка к бачку, машинально отметил Калогер.
Он опустил в черную прорезь две минуты жизни и набрал номер.
— Банк времени слушает, — незамедлительно отозвался любезный женский голос.
Калогер молчал.
— Банк времени слушает, — повторила женщина, не изменив интонации ни на йоту.
Калогер медленно опустил трубку на деформированный рычаг.
— Банк вре… — Голос оборвался, и в недрах автомата что-то негромко звякнуло. Две минуты жизни были потрачены впустую.
Еще пару минут он потратил на бессмысленное стискивание трубки. Потом резко обернулся и обнаружил, что стоит лицом к лицу с ярко и безвкусно одетой женщиной, видимо, ожидавшей конца разговора. Женщина смотрела на Калогера чуть отшатнувшись и округлив глаза.
— Извините… — пробормотал он, сообразив, что напугал ее своим неожиданным поворотом и перекошенным, надо полагать, лицом.
Он побрел к набережной, и ветер, как прикладом, подталкивал его в спину. Глупо… Конечно, звонить туда не следовало. Но раз уж позвонил…
Да, раз уж позвонил, то будь добр — доведи дело до конца и выслушай неизменно любезный женский голос, который сообщит, что на банковском счету у вас, господин Калогер, в общей сложности где-то еще два месяца жизни. Или около того…
Два месяца? Он остановился, чувствуя, как неодолимый ужас словно высасывает его изнутри: еще миг — и хрупкая оболочка — все, что осталось от Калогера, — схлопнется и косо опадет на асфальт.
— Прекрати! — хрипло сказал он. — Ну!
Не сразу, на прекратилось. Да, вот так, оказывается…
«Успокоился? — с отвращением спросил он себя. — Утрись и следуй дальше…»
Два месяца… Невероятно. Последний раз он интересовался своими капиталами года три назад, сразу после развода, и у него тогда, помнится, оставалось еще лет десять… Нет-нет, в этом надо разобраться… Ну, работал, конечно. Без роздыха. На износ. «Испепеленные», «Нигромант», «Медь звенящая» — что ни книга, то каторга… И все равно: десять лет за три года? Невероятно…
День был ветреный. Улица являла собой подобие вытяжной трубы. Рядом с Калогером, шурша по асфальту, полз обрывок газеты, испятнанный клюквенным соком. Казалось, в городе идет продувка: все лишнее, все отслужившее свой срок сметалось в сторону набережной.
И еще знакомые, вспомнил он вдруг. Знакомые, незнакомые, полузнакомые… Пожиратели чужого времени… Ладно, Калогер, хватит. Какие, к дьяволу, десять лет! Давай о том, что есть.
Ну, допустим, два месяца. Дней десять сразу же откинь на квартплату. Жрать тоже что-то надо — еще тридцать дней долой… Нет, двадцать. Хватит с тебя двадцати. Итого, месяц. А «Слепые поводыри» — это страниц триста как минимум…
У табачного киоска Калогер задержался (испятнанная клюквенным соком газета уползла дальше) и, уплатив полчаса, получил пачку «Жупела» и на десять минут сдачи. Кстати, о куреве. Курево — это еще дня три, не меньше… С чем остаешься, Калогер?
Он добрался до набережной и, расслабленно опустившись на скамью, стал смотреть, как на том берегу бурлят подобно расплавленному олову серебристые тополя.
Подумать только, а ведь есть среди пишущей братии люди, всерьез уверяющие, что зарабатывают времени больше, чем тратят… Врут, собачьи дети! Больше, чем тратишь, не заработаешь. Как ни крути, а рано или поздно время кончается…
Прикуривая, Калогер обратил внимание, что возле гранитной вазы стоит и смотрит на него та самая женщина, с которой он столкнулся у телефона-автомата. Так… Выпученные глаза, намечающийся зобик — видимо, базедова болезнь, а никакой не испуг, как ему показалось вначале. Вялые, равнодушно сложенные губы, нос — клювом. Одета в супермодный бесформенный балахон, состроченный из цветных клиньев.
«Ну вот и стервятники, — беспомощно подумал он. — Знакомые, незнакомые, полузнакомые… Почуяли. Последний автограф Калогера… Ах, дьявол, сейчас ведь подойдет!..»
Не сводя с него глаз, женщина двинулась к скамье — осторожно, словно крадучись. Яркое лоскутное оперенье встрепано ветром; все, что может бренчать, — бренчит: серьги, браслеты, цепочки. Богема, надо полагать.
— Вы — Калогер?
Голос — хрипловатый, вроде прокуренный. Да, скорее всего, богема. Калогер с трудом разомкнул спекшиеся на ветру губы.
— Чем обязан?
— Спасибо вам за «Медь звенящую». — Фраза была несомненно подготовлена заранее, не раз отрепетирована и повторена.
«Господи! — в страхе подумал Калогер. — И эти два месяца они тоже растащат. Они ничего мне не оставят. По часу, по минутке…»
— А где это вы могли прочесть «Медь звенящую»? — скрипуче осведомился он.
— Это неважно, — сказала женщина. — Вы разрешите?
Она присела рядом. Калогер посмотрел на нее с ненавистью.
— «Медь звенящая»!.. — Она говорила, явно волнуясь, и все же речь ее, включая восклицания, звучала предательски заученно. — Это — прочесть и умереть! Так осмелятся писать лет через десять!..
Голос ее несколько раз сорвался и, надо заметить, превизгливо. Еще и истеричка вдобавок. Лет через десять… Дура ты, дура! Да на кой они мне черт, эти твои десять лет? Это моя беда, несчастье мое — набредать на темы, которые будут разрешены лет через десять.
— Я завидую вам, — сказала она. — Господи, как я вам завидую! Понимаете, я тоже пробовала писать, и не раз…
Калогер вздрогнул. Распушив оперенье, клювастый стервятник смотрел на него немигающими выпуклыми глазами. Нет, рукописи, слава богу, у нее в руках не было. Хотя под таким балахоном можно спрятать все что угодно, в том числе и рукопись.
Женщина поспешно отвела взгляд.
— Я, наверное, проклята, — горестно распустив вялые губы, призналась она ни с того ни с сего. — Время уходит, уходит… И — ничего. Ни-че-го…
Ветер норовил добосить до Калогера ее обесвеченные космы, обдавая резким запахом духов.
— Вы короче можете? — процедил он, невольно задержав дыхание.
— Короче… — Словно испытывая его терпение, она замолчала, нацелив свой тонкий с горбинкой клюв куда-то вдаль. — Значит, так… Короче… В общем, я намерена перевести на ваш счет два года.
Ветер взвизгнул, обрезавшись об острую жесть фонаря, и оборвался. Секунды три было совсем тихо. Тополя за рекой бурлили теперь как бы сами по себе.
Калогер выпрямился.
— Да вы что, девонька, в своем уме?!
— Ну вот… — беспомощно сказала она. — Я так и знала…
— Что вы знали? — Голос Калогера стал резок до пронзительности. — Что вы знали?! За кого же вы меня принимаете, если могли мне предложить…
— Да поймите же! — чуть ли не заламывая руки, умоляюще перебила она. — Я все растрачу. Понимаете? Уже растратила!.. Так почему же я не могу спасти хотя бы эти два года?.. Ну хорошо, давайте так: я вам — время, а вы…
— А я?
— Ну, я не знаю… Ну… — Она смешалась окончательно. — Книжку надпишете…
— С благодарностью за два года? — бешено щурясь, уточнил он.
— Нет, — поспешно сказала она. — Нет-нет… То есть…
Запуталась и испуганно умолкла, больше похожая теперь на больного воробья, нежели на стервятника. Ветер гнал по набережной пыль и обрывки бумаги.
— О ч-черт! — сказал Калогер. — Да как вам это вообще в голову пришло?
— А!.. — Она раздраженно дернула плечом. — Сначала у меня пили, потом у знакомых… А потом вдруг такая тоска!.. Жить не хочется…
— Сколько у вас там еще на счету?
Она с надеждой вскинула голову.
— Много, — сказала она. — Честное слово, много…
— Много… — повторил он и усмехнулся через силу. — Вы и заметить не успеете, как оно разлетится в прах, это ваше «много». И вот когда у вас останется два месяца…
Ее глаза полезли из орбит окончательно.
— У вас осталось два месяца? — в ужасе переспросила она, и Калогер мысленно обругал себя последними словами.
— Я сказал: к примеру, — сухо пояснил он. — Так вот, когда у вас останется, к примеру, два месяца… Тогда вы вспомните о своем подарке.
— Нет, — сказала она.
— Вспомните-вспомните, — холодно бросил Калогер. — Можете мне поверить.
Она помотала головой, потом задумалась.
— Нет… — сказала она наконец. — Не вспомню…
— Послушайте! — Калогер вскочил. От его ледяной назидательности не осталось следа. — Вы или сумасшедшая, или…
Она подалась вперед, тоже собираясь встать, но Калогер шарахнулся и, ускоряя шаг, бросился прочь от скамьи. Все это очень напоминало бегство.
Собственно, это и было — бегство.
* * *
Что жизнь растрачена дотла, Калогер понял еще утром. Отключился телефон. Первый признак надвигающегося банкротства — когда вокруг тебя один за другим начинают отмирать предметы: телевизор, кондиционер… Все, что в твоем положении — роскошь.
Он запер дверь, наглухо отгородившись ею от знакомых, незнакомых, полузнакомых, и подошел к столу. После разговора на набережной вопрос со «Слепыми поводырями» решился сам собой: он будет работать. Он будет работать над ними так, словно впереди у него добрая сотня лет, — не торопясь, отшлифовывая абзац за абзацем. Пока не кончится время.
Итак, «Поводыри»… Обширный кабинет. Рабочая роскошь: портьеры, старинные кресла, стол, две стены книг. А вот и наследник этой роскоши, в которую всажено несколько жизней — отца, деда, прадеда… Лидер. Зеленоватые насмешливые глаза, мягкая просторная куртка. Молод, слегка сутул. Вид имеет язвительно-беззаботный, как будто дело уже в шляпе и беспокоиться не о чем. Хотя все, конечно, не так и первая его забота — удержать в узде остальных заговорщиков, которые уже сейчас тянут в разные стороны и уже сейчас норовят перегрызться между собой. Вот они, все пятеро, — расположились в креслах и ждут шестого, самого ненадежного. Отсюда они начнут мостить благими намерениями дорогу в ад, отсюда бросятся они спасать чужой неведомый мир и в результате погубят его… Сейчас мурлыкнет дверной сигнал, все шевельнутся и лидер скажет с облегчением: «Ну вот и он… А вы боялись…»
Калогер чувствовал приближение первой фразы. Еще миг — и, перекликнувшись звуками, она возникнет перед ним и…
Вместо дверного сигнала мурлыкнул телефон. Пробормотав ругательство, Калогер сорвал трубку, левой рукой ища шнур с тем, чтобы выдернуть его из гнезда сразу по окончании разговора.
— Да! — рявкнул он.
На том конце провода оробели и дали отбой. Некоторое время Калогер непонимающе смотрел на трубку, из которой шла непрерывная череда тихих торопливых гудков. Потом ударил дрогнувшей рукой по рычажкам и набрал номер.
— Банк времени слушает, — любезно известила его все та же запись.
Калогер поспешно назвал номер своего счета.
— На вашем счету, господин Калогер, в настоящий момент (еле слышный щелчок) — два года, месяц и двадцать восемь дней.
— Сколько? — не поверив, заорал он.
Банк времени любезно проиграл ответ еще раз, и Калогер, едва не промахнувшись по рычажкам, отправил трубку на место.
— Вот паршивка!.. — обессиленно выдохнул он.
То есть она перевела на его имя два года еще до того, как подошла к нему на набережной.
И вдруг Калогер почувствовал, как в нем вскипает бесстыдная, безудержная радость. Два года… На «Слепых поводырей» ему хватило бы и одного…
— Прекрати! — хрипло сказал он. — Ну!..
Точь-в-точь как тогда, у изувеченного телефона-автомата.
* * *
Голое небо за окном помаленьку одевалось. Наладившийся с утра ветер принес наконец откуда-то несколько серых клочьев и даже сумел построить из них некое подобие облачности.
Калогер отнял лоб от тусклого, давно не мытого стекла.
— Ладно, хватит! — скривив рот, выговорил он. — Примирился? Давай работать…
Злой, как черт, он вернулся к столу. Сел. Положил перед собой чистый лист.
Итак, «Поводыри»… Что-то ведь там уже наклевывалось… Калогер пододвинул лист поближе и, подумав, набросал вариант первой фразы. Написав, аккуратно зачеркнул и задумался снова.
И все-таки — зачем ей это было надо? Жажда яркого поступка? Чтобы смотреть потом на всех свысока? Два года… Это ведь не шутка — два года…
Нет, так нельзя, сказал он себе и попробовал восстановить картину. Кабинет… Портьеры, кресла… Зеленые насмешливые глаза лидера. Сейчас мурлыкнет дверной сигнал и лидер скажет…
Строка за строкой ложились на бумагу и аккуратно потом зачеркивались. Квартира оживала: в лицо веял бесконечный прохладный выдох кондиционера, в кухне бормотал холодильник… Исчеркав лист до конца, Калогер перевернул его и долгое время сидел неподвижно.
Потом опять мурлыкнул телефон, и он снял трубку.
— Да?
В трубке молчали.
— Да! Я слушаю.
— Как работается? — осведомился знакомый хрипловатый голос.
— Никак, — бросил он. — Зачем вы это сделали?
— Захотела и сделала, — с глуповатым смешком отозвалась она. Кажется, была под хмельком. — Книгу надписать не забудьте…
— Не забуду, — обнадежил он. — А кому?
— Ну… Напишите: женщине с набережной… — И, помолчав, спросила то ли сочувственно, то ли виновато: — Что?.. В самом деле никак?
— В самом деле.
— Ну вот… — безнадежно сказала она. — Этого я и боялась… Видно, мое время вообще ни на что не годится — разве на кабаки… — Вздохнула прерывисто — и вдруг, решившись: — Знаете что? А промотайте вы их, эти два года!
— То есть?
— Ну, развлекитесь, я не знаю… В ресторан сходите… На что потратите — на то потратите…
— Послушайте, девонька!.. — в бешенстве начал Калогер, но она проговорила торопливо: «Всё-всё, меня уже нет…» — и повесила трубку.
Калогер медленно скомкал в кулаке исчерканный лист и швырнул его на пол. Встал, закурил. Чужое время…
— Да пропади оно все пропадом! — громко сказал он вдруг.
Бесстыдно усмехаясь, ткнул сигаретой в пепельницу, затем вышел в переднюю и сорвал с гвоздя плащ. В кабак, говоришь?.. А почему бы и нет? Он уже нагнулся за туфлями, когда, перекликнувшись звуками, перед ним снова возникло начало «Поводырей».
Чуть ли не на цыпочках он вернулся к столу, повесил плащ на спинку стула, сел. И слово за словом первый абзац повести лег на бумагу. И «Поводыри» ожили, зазвучали.
Он работал до поздней ночи. И никто не мешал ему, и никто не звонил. И он даже ни разу не задумался, а что, собственно, означала эта ее странная последняя фраза: «Всё-всё, меня уже нет…»
