Остаток нашего пребывания в Германии не запомнился ничем, и лишь отвозя нас в аэропорт, бабушка устроила своеобычную сцену.

— Я поражаюсь, — сообщила она замогильным тоном, крутя баранку, — как вам не страшно жить в России? Неужели вы до сих пор не поняли, куда все катится?

Я повернулась к Даше и трагически приподняла брови, как это умел делать один лишь Вертинский, а также все те, кто старательно копировал его мимику перед зеркалом в своей девичьей юности.

Дашу я предупреждала заранее, что бабушка обязательно заведет этот разговор.

— Почему ты молчишь, Лена? — сурово спросила бабушка. — Здесь нас никто не слышит, и микрофонов в моей машине тоже не установлено. Мы, знаешь, тоже читаем здесь газеты и тоже смотрим новости! И то, что происходит у вас сейчас… Это ужасно!

— О да, — вздохнула я, чтобы что-то сказать. — Ужасно.

— И что самое ужасное, — азартно подхватила бабушка, — вам так промывают мозг, что вы уже и сами не замечаете, что живете в полицейском государстве с жесткой политической цензурой!

— В чем ты видишь политическую цензуру, бабушка? — уныло спросила я.

— В том, что у вас в России задушена свобода слова!

— В чем это проявляется, бабушка? — снова вздохнула я.

— Во всем! — Бабушка стукнула по рулю сухими ладошками. — Вся власть в России захвачена одной ********** группировкой, которая контролирует все средства массовой информации, телевидение, газеты, журналы и даже книги!

— Это тебе так рассказали в твоей эмигрантской газетке «Русская Германия»? — не выдержала я.

Бабушка зло покосилась на меня, ее губы побелели.

— А ты, Дашенька, тоже думаешь, у вас есть свобода слова? — спросила она угрожающе.

Даша кивнула.

— Вот как промывают вам мозг! — вздохнула бабушка. — Как в Северной Корее! Они тоже строятся по утрам в шеренги и поют гимны о том, что живут в самой свободной стране! Скажи, Лена, ведь ты же работаешь в офисе, пишешь какие-то статьи для прессы, верно?

— Иногда.

— И цензуры, ты считаешь, у вас нет?

— Нет.

— И ты можешь свободно опубликовать любой материал и написать что угодно?

— Да.

— И это напечатают без купюр? — Бабушка сверкнула глазами.

— Да.

— Ага! — Бабушка торжествующе посмотрела на меня. Так почему же ты открыто не напишешь о том, что **** ******** * * * ************ ********* ********* ************ **** и что власть в стране захватила организованная непреступная группировка?

Я вздохнула.

— Зачем мне об этом писать, бабушка? Я не занимаюсь политикой. К тому же это неправда: ***** вовсе не ********, а цензура в России не ********* ********* ************. Кроме того, ***** и ******** вполне нормальные люди, это вы сделали из них какой-то жупел. Пойми бабушка, в России никто тебе не запретит крикнуть, что ******** — злобный *****, а ******** — **********. Вот ты можешь назвать вашего канцлера тупым недоноском?

— Могу! — гордо ответила бабушка.

— Ну назови, — потребовала я.

— Пожалуйста: наш канцлер Angela Merkel — тупой недоносок! Я могу выйти с плакатом, могу написать об этом в прессе, могу издать книгу!

— Сомневаюсь, — поморщилась я. — Но, допустим. Так вот, бабушка, у нас ровно то же самое. Я точно так же могу написать, что *вырезано цензурой*.

— Так напиши об этом! — воскликнула бабушка. — О чем еще писать, как не об этом? Пусть люди узнают!

— Да это и так все знают, — подала голос Даша. — Не новость.

Бабушка посмотрела в Дашины честные глаза и ничего не ответила. Я думаю, что мы бы с бабушкой поссорились и в этот приезд тоже. Но, к счастью, мне в голову пришла спасительная мысль.

— Бабушка! — позвала я. — Ответь-ка ты мне лучше на вопрос, который меня уже давно интересует. Допустим, существует такая штука, которая может исполнить любое желание. Что бы ты попросила?

— Здоровья, — спокойно откликнулась бабушка. — Только здоровья, больше нечего просить. Вы, девочки мои, к счастью, этого еще долго не поймете. А когда поймете, будет уже поздно. — Она улыбнулась и подмигнула нам очень по-свойски.