ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой обсуждаются альтернативы люксиевым технологиям, а Джонатан снова оказывается меж двух огней
Поместье, в котором коротают дни, месяцы и годы женщины рода Монлегюр, расположено в чрезвычайно живописном местечке. Берёзовая рощица, юркая речушка, пёстрая деревенька с черепичными крышами, ярко выделяющимися среди изумрудных лугов в солнечный день, если смотреть на них сверху, с холма, – словом, идиллический пейзаж, с первого взгляда вгоняющий любого городского жителя в смертную тоску. Пауль Монлегюр, после позорного своего бегства из отчего дома взявший псевдоним равно броский и нелепый, был в душе своей настоящим городским жителем. Именно поэтому его так неудержимо тянуло на ярмарочные площади любого мало-мальски приметного городка. И именно поэтому он совершенно без восторга отнёсся к свиданию, назначенному ему Эстер на мельнице утром следующего дня. На миг Джонатану, добросовестно передавшему это послание, почудилось, что Паулюс вот-вот попросит его пойти с ним – ну, так, за компанию. Он еле сдержал улыбку при этой мысли – похоже, парень предвкушал трёпку, характер и размах которой Джонатан легко мог представить, ибо хорошо знал вспыльчивый нрав своей возлюбленной. Но в конце концов Паулюс победил в себе глас малодушия и, вздыхая и сердито оглядываясь то на Женевьев, то на доктора Мо, покинул их стоянку в роще и пустился в путь – на вершину холма, где медленно и величаво ворочала лопастями ветряная мельница, ещё одна неотъемлемая деталь местного умилительного пейзажа.
Вернулся он через час, идя чуть ли не вприпрыжку, что было у него признаком величайшего раздражения. Шаг его был широк и отрывист, однако его спутница не отставала, ступая быстро и легко по траве, блестящей от утренней росы.
И вид её, вид этой стройной, тонкой, красивой девушки с соломенными волосами, забранными под крестьянскую косынку, в рабочей блузе, рукава которой были подвёрнуты до локтя и обнажали на удивление крепкие для юной леди, загорелые руки, – вид её Джонатану очень сильно не понравился.
Дело в том, что, воспользовавшись уходом Паулюса и тем, что доктор Мо решил покемарить чуток под пение птичек, Джонатан собрался побеседовать с принцессой Женевьев о будущем. Стоило, возможно, подождать, пока они покинут это опасное во всех отношениях место, а может быть, и не стоило; в любом случае следовало решить, куда двигаться дальше. У Джонатана были некоторые мысли на этот счёт, которые он с нижайшим почтением и изложил своей принцессе, памятуя, разумеется, о том, что он никоим образом не советник её высочества, а всего лишь её преданный лейб-гвардеец, и однако же…
Словом, пока он так вот мямлил и запинался, не зная, как подступить к делу, принцесса Женевьев сидела на бревне у погасшего костра и с невозмутимым видом штопала платье. Это было то самое платье, которое принесла ей Иветт из театра, и принцессе доводилось носить его всё то время, когда она не наряжалась в балахон сестры милосердия. За время их путешествия платье порядком поизносилось, однако Женевьев в голову не пришло обновить гардероб на те средства, что она взимала из кассы Анатомического театра на всеобщее благо. Ибо всеобщее благо волновало её много сильнее собственного – в том заключалось большое её достоинство, большая её беда и большое её чудачество, учитывая, кем она всё-таки была.
Быть может, именно вид принцессы, штопающей своё единственное платье посреди лесного лагеря бродячего цирка, смутил Джонатана. Умей он шить, отнял бы у неё рукоделие и выполнил дело сам; но он не умел, оттого, смущаясь всё больше и несказанно путаясь в объяснениях, попытался донести до её высочества, что для её собственной безопасности надлежит как можно быстрее покинуть эти места, и хотя её высочество требует, чтобы следующем пунктом назначения стал остров Навья, он, Джонатан, продолжает дерзновенно сомневаться в том, что таковое путешествие имеет хотя бы минимальный шанс на благополучный исход, посему…
– Передайте мне камешек, будьте любезны, – сказала на это принцесса Женевьев, и Джонатан, как раз набиравший воздуху в грудь для самого главного, со стуком захлопнул рот. – Вон тот, – пояснила принцесса, указывая пальцем на небольшой булыжник, валявшийся у Джонатана возле ноги. Джонатан в недоумении поднял его, отряхнул от грязи и палых листьев, протёр полой мундира и протянул принцессе. Та приняла камень с коротким кивком, расположила на коленях и принялась затачивать на нём иглу.
Джонатана настолько поразило это простое действие, что он умолк и просидел молча до тех пор, пока вдалеке не послышались торопливые сердитые шаги Паулюса ле-Паулюса.
И Эстер, которая отчего-то решила прийти на стоянку вместе с братом, застала своего супруга, сидящего на расстоянии руки от некой девицы и заглядывающего этой девице в рот с выражением, более всего напоминающим смиренное благоговение.
Узрев сию картинку, девица Монлегюр – ибо так мы условились её называть – встала как вкопанная. Брат её не заметил этого и продолжал идти вперёд, что-то бормоча себе под нос. Джонатан обернулся и замер, увидев свою жену, открыл рот и опять закрыл его со стуком, второй раз за неполные полчаса. Если вдуматься, преглупо получилось; но мог ли он дать хоть какие-то объяснения? Увы, не мог. Во всяком случае, не здесь и не сейчас.
Оттого он лишь поднялся на ноги и неуклюже приветствовал вернувшегося товарища, который, явственно сердясь и чуть менее явственно смущаясь, представил присутствующим лучшего механика отсюда и до самого Френте.
– Захотелось ей на голема тут взглянуть, – буркнул Паулюс неподвижно стоящему Джонатану. – Я ей говорю, давай, мол, притащу его к тебе, а она упёрлась – нет, говорит, хочу с доктором Мо поздороваться. Увязалась…
Джонатан сглотнул. Чуткое сердце его возлюбленной, похоже, накануне ночью ощутило смутную тень угрозы. А поскольку Эстер была прежде и больше всего учёным, то все свои гипотезы она немедленно проверяла на практике.
– Вижу, у вас пополнение, – сказала она, поздоровавшись с доктором, проснувшимся по такому торжественному случаю, а затем с сарказмом взглянув на Женевьев. – Женщина в театре? Какая широта взглядов, братец!
Принцесса удивлённо посмотрела на Паулюса, но лишь пожала плечами чуть заметным жестом. Паулюс же вдруг покраснел до самой шеи, видимо, разобрав в словах Эстер тот намёк, который скрылся от невинного взгляда принцессы. Джонатан тоже понял, на что она намекала – в отчаянной надежде, что ошиблась, что этот взгляд, которым Джонатан глядел на незнакомую женщину, ей померещился… Джонатану на миг неистово захотелось подтвердить её догадку, сказать, что да, так и есть, эта девица – всего лишь любовница ветрогона ле-Паулюса и к нему, Джонатану, не имеет ровным счётом никакого отношения…
Он тотчас возненавидел себя за этот порыв, ещё даже не успев подавить его в себе. Ибо было это двойное предательство: ложь любимой жене и подлость по отношению к своей монархине. До чего же докатился ты, Джонатан ле-Брейдис? И так скоро.
– Да нет, нет, – стушевавшись, торопливо запротестовал Паулюс. Старшую сестру свою он и впрямь весьма побаивался. – Это ассистентка доктора Мо, временная спутница… случайная… то есть… Они с Джонатаном присоединились к нам в столице и какое-то время ездят с нами, только и всего. Собственно, – оживился он, радуясь, что может наконец замять неудобную тему, – она-то как раз и поломала Труди!
Джонатану хотелось провалиться сквозь землю. Эстер только один раз посмотрела ему в глаза и, не сказав ни слова и даже не уронив взгляда на Женевьев, прошла с галдящим Паулюсом к их кибитке, в которой грудой бесполезного хлама уже третий день валялся бедный Труди.
– Эй, приятель! Что стоишь столбом? – прошипел Паулюс, и Джонатан, еле сдержав душераздирающий вздох, помог ему выволочь погромыхивающего голема из повозки и разложить по земле.
Эстер встала над ним на колени. За поясом она носила пару гаечных ключей, так, как иные франты в Саллании носят парами дорогие кремниевые пистолеты. Выхватив их движением заправского стрелка, Эстер долю секунды примеривалась, выбирая, затем вернула один инструмент на место, а вторым принялась ловко отвинчивать гайки на грудной пластине голема. Скрежет при этом стоял совершенно инфернальный.
– Пора бы уже и смазать, – пробормотала Эстер, сдувая прядь, выбившуюся из-под косынки и упавшую ей на глаза. Джонатан поймал себя на том, что любуется девушкой – он обожал наблюдать, как она работает, – но чувство это на сей раз было окрашено горечью, ибо он обидел её и даже не мог покамест попросить прощения.
Обида, впрочем, нисколько не мешала девице Монлегюр работать – скорее, напротив. Движения её были даже более точны, резки и сильны, чем Джонатан привык видеть. Может, в них проявлялся её гнев, а может, за то время, что они не виделись, она ещё больше отточила своё мастерство, и теперь у неё никогда не дрожала рука. Джонатан знал, что она люксовоз может разобрать и собрать заново, не забыв ни единого винтика. И это восхищало его в ней так же, как её непокорные пушистые волосы и родинка на левой ключице.
Отвинтив гайки, Эстер с хрустом отодрала грудную пластину, обнажив полую внутренность голема, забитую какими-то трубками, проводами и шестернями. Доктор Мо пялился на них с любопытством, и даже принцесса Женевьев, хоть и не трогалась со своего бревна и не выпускала шитья из рук, глядела с нескрываемым интересом.
– Никогда не видала голема изнутри, – проговорила она смиренным голосом ученика, признающего своё невежество. – Сложно ли он устроен? Много ли понадобится люксия, чтоб его починить?
– Ты его не смазывал, – словно не слыша её, сказала Эстер Паулюсу. – Ведь не смазывал?
– Конечно, смазывал! Раз в месяц, как ты и говорила!
– Тогда, значит, прогорклым жиром, – сурово сказала Эстер и, проведя у голема внутри, показала Паулюсу чёрный лоснящийся палец. Доктор Мо сказал: «Ох-х», а Эстер, не являя ни малейших признаков брезгливости, запустила в голема руку по самый локоть, что-то нащупывая и сердито хмурясь.
– Баллон вроде бы цел. И то хорошо. Так, клапан… Ключ!
Она с требовательным видом вытянула чумазую ладонь, и Паулюс торопливо положил на неё маленький чрезвычайно простой железный ключик. Эстер задрала голему правую руку, открывая стык между пластинами на подмышке, и просунула ключ в скрытое от постороннего взгляда отверстие. Затем повернула с явным трудом и всё с тем же ужасным скрежетом.
– А вот скважину точно не смазывал, – заметила она и повернула ключ до упора.
Голем дрыгнул левой ногой и опять застыл.
– Но как… – снова начала Женевьев со своего бревна. – Значит, люксий в нём всё ещё есть? Только…
– Только заткнул бы кто-нибудь эту дуру, а, парни? Что скажете? – взорвалась внезапно Эстер и, круто повернувшись к оторопевшей принцессе, рявкнула: – Что ты заладила со своим люксием? Это вообще не голем, совсем у тебя, что ли, повылазило?
– Н-не голем? – в недоумении переспросила принцесса, равно опешив и от этого заявления, и от внезапного напора колоритной девицы. – А что же… кто же…
– Это робот, – прошамкал доктор Мо самым примирительным тоном. – Верно я сказал, девочка? Слово-то такое мудрёное. Голем – оно как-то привычнее. Да и люди сразу понимают, что к чему.
– Ни черта они не понимают, – в раздражении сказала Эстер и, ухватив Труди за шею, дёрнула вверх так, чтоб его раскрытая грудь была получше видна всем. – Видите? Там внутри баллон со сжатым воздухом. С ним через систему клапанов соединяются пневмотрубки, идущие к конечностям и голове. Воздух высвобождается, трубки приходят в движение, клоун пляшет. Элементарная пневматика. А клапаны приводятся в действие системой пружин и шестерёнок, вот здесь, видите? Тут простой завод, как в напольных часах. Вот и всё! Никакого этого вашего люксия, будь он неладен. Чистая механика, никакой магии, и работает!
– Работало, – вставил Паулюс, которому бесконечные нарекания сестры на глупость, бессмысленность и бездарность люксиевых технологий уже вот где сидели – вдоволь он их наслушался (потому, может статься, и сбежал из дома).
Эстер в ответ на это уточнение пригвоздила его к дереву уничтожающим взглядом.
– Верно, работало, пока кто-то не вздумал заводить его второй раз подряд, когда первый завод ещё не завершил цикла. В итоге лопнула основная пружина. Вот, – она извлекла из недр робота обломок проволоки, закрученной широкой спиралью. – Оставь на память.
Проволока полетела в траву, где ей суждено было бесславно гнить до скончания веков. Паулюс пристыженно потупился. Доктор Мо сокрушённо поцокал языком. Джонатан молчал.
– Но позвольте, – проговорила со своего бревна принцесса, которую, после всех перенесённых ею горестей, не могло смутить недружелюбие какое-то вздорной деревенской девицы. – Вы хотите сказать, что этот механизм работает не на люксии? Но на чём же тогда? Какой он использует энергоресурс?
– Я же сказала, – в голосе Эстер по-прежнему звучало раздражение, но теперь она по крайней мере ответила обратившейся к ней Женевьев. – На сжатом воздухе. Я закачала его в баллон ещё при сборке, при рациональном использовании его надолго хватает. Кстати, Пауль, раз уж вы здесь, я его обновлю. Да и пружину нужную на глазок не подберёшь. Отнесёшь его ко мне на мельницу, я за день сделаю.
– Я же говорил, – сказал Паулюс. – Сразу надо было… Ну ладно, мы с Джонатаном его к вечеру…
– Нет! – зычный голос девицы Монлегюр, взращённой на сочных деревенских хлебах и бодрящем сельском воздухе, гулом отдался от жестяного нутра робота Труди. – Без него придёшь! Один!
Все замолчали. Эстер тотчас принялась опять ковыряться в роботе, а Паулюс с безмолвным удивлением воззрился на Джонатана. Тот малодушно отвёл глаза. Доктор Мо, понявший окрик своенравной леди-механика по-своему, тяжко вздохнул, так как решил, что тащить Труди на холм придётся теперь его старым костям.
И одна лишь принцесса Женевьев, ввиду упоминавшейся уже полной своей невинности в подобных делах, не почуяла неладного и настойчиво сказала:
– Но послушайте, сударыня… Так получается, что вы создали механизм, по своим свойствам соответствующий люксиевым машинам и, однако, не использующий люксия, а использующий воздух. Обычный воздух, который ничего не стоит! Это же… потрясающе, это поразительно! Ктонибудь ещё знает об этом?
Эстер посмотрела на неё искоса. Как все люди, увлечённые своим делом, она была чрезвычайно падка на лесть, и в особенности – на признание её заслуг, лестью не бывшее или по крайней мере не выглядящее ею.
– Много кто знает, – неохотно проговорила она. – Пневматическая механика давно стала частью прикладной физики, так же, как тепловые двигатели. Практически всё, что делается сейчас на люксии, можно делать на пару. Для некоторых машин, правда, понадобится более энергоёмкий ресурс, – например, уголь. Собственно, вместо люксовозов сейчас могли бы ходить паровозы, и ездить бы на них смогли все. Но этого никому не надо, – резко оборвала она сама себя. – В Академии ле-Фошеля профессор Глюнт так и сказал мне: всё это, мол, чушь, прошлый век, тупиковая ветвь прогресса. Зачем нам вкалывать втрое, подбрасывая уголь в печь, когда стоит капнуть люксия – и готово! А то, что люксий, в отличие от угля, под ногами не валяется, так это, говорит, не наша забота, а министерства финансов. Механические машины никому не нужны, когда есть эта чёртова магия.
«Потому что пока есть люксий, ты, брат-пролетарий, никому не нужен», – так сказал Клайв Ортега в подвальчике на Петушиной улице много недель назад, в разговоре, странно похожем на нынешний, и слова эти вспомнились сейчас принцессе Женевьев как наяву. В изумлении и потрясении слушала она свою нелюбезную собеседницу, чувствуя, как вновь открывает нечто новое, нечто для себя важное, что покамест, однако, не в силах ни осмыслить, ни применить. Однако она была терпелива, эта принцесса Женевьев. Потому лишь в задумчивости смотрела, как Эстер Монлегюр поднимается с колен, отряхивает грязные руки и, холодно кивнув на прощанье Паулюсу и доктору Мо, идёт прочь от стоянки, к мельнице, вверх по холму.
– Ого! – сказал ле-Паулюс, когда она отошла далеко, и ткнул Джонатана локтем в бок. – Да ты, приятель, никак за один вечер умудрился охмурить мою сестру. Ну, дела! Отец бы тебе голову снял, если б узнал. Да ты вроде и так в бегах? Значит, без разницы.
«О чём это он?» – подумала принцесса Женевьев, но тут же отмела эти мысли ввиду их досужести, бесполезности и даже, кажется, некоторого неудобства.
