18
Проспект Павших бойцов пронизывал восточный район столицы почти насквозь — от самого центра и до пригородной «зеленой зоны». Проложили его еще при Империи, лет через десять после Оккупации, тогда он именовался проспектом Победы. Потом, когда случился распад, а в Североморье началась эпидемия переименований — очень уж хотелось отцам новой независимой нации отделаться от всех символов имперского прошлого, — магистраль получила другое название. Когда и за что пали безвестные бойцы не могли сказать даже в мэрии, неофициально же считалось, что проспект носит свое имя в честь «всех солдат Североморья, отдавших свои жизни в войнах прошлых веков».
«Действительно далековато, — подумал Арсений, разглядывая на экране монитора карту города. — До сто семьдесят третьего дома часа три ехать, не меньше. Это если на автобусе. Хорошо бы, конечно, на машине…»
Он позвонил в гараж, но там его огорчили — почти все служебные автомобили Центральной прокуратуры оказались в разъезде.
Понятно. Горючее за июль от ХОЗУ Минбеза еще не поступило, а резерв, по логике ситуации — неприкосновенный, давным-давно разобрали личные водители высоких чинов. Для собственных нужд. Надо же хозяина на работу возить, жену его по бутикам покатать, да еще детей из школы забрать. Какой уж тут резерв!
Тащиться на автобусе через весь город не хотелось абсолютно — в памяти еще свежи были подробности поездки к Сивуру, в Хольмград. Жара, духота, переполненный салон, два часа бесконечной тряски по забитым магистралям. Ужас, в общем. Придется такси вызывать.
Еще и Глеб со своими расспросами. Узнав, что Редизар жив, напарник чрезвычайно удивился.
— Да ну! Хочешь сказать, что у тебя есть шанс до живого свидетеля добраться?
— Он не свидетель. Так, побочная ветвь расследования. Хочу чужие показания проверить.
Понятное дело, во все тонкости истории с Носителями Арсений Глеба не посвящал. Да и чего тут рассказывать, если он сам еще ни в чем не уверен. А со стороны смотрится, как горячечный бред полоумного.
В итоге, напарник строил разнообразные теории, одна фантастичнее другой. То у него Круковский, Шаллек и Редеко становились свидетелями какого-то давнего преступления, которых решили на всякий случай убрать, то вообще вся четверка Носителей казалось ему организованной преступной группировкой.
«Чему его только в академии учили?» — подумал Арсений и покачал головой. Правда, тут же вспомнил, какие зловещие преступления он сам приписывал Лину, Богдану и Алине — и устыдился.
— Ему сейчас только шестьдесят девять, если судить по выписке. Рановато для дома престарелых, ты не находишь? — не унимался Глеб.
— Это не дом престарелых.
— А что? Может, бывшая ведомственная больница? Ну знаешь, при Империи их много было, а теперь отдали какому-нибудь центру иммунологии, где модные профессора из Ойкумены учат североморцев правильно пробирки держать. А Редизара нашего положил знакомый врач по старой памяти, вроде как на обследование.
— А ты не в курсе, чем в этих самых центрах занимаются? Новые ойкуменские лекарства испытывают, которые еще не сертифицированы. Пичкают пациентов, а потом смотрят, что получится. Учет ведут. Если нужное вылечили, а нога, скажем, заодно не отвалилась — плюсик, если все же отвалилась — галочка. Не помнишь, как года два назад дело по клинике «Новая фармакология» прикрыли? Развалили прямо в суде.
— Ужас, что было. И ты думаешь, твой Редизар в такую же бодягу вляпался? О! Я знаю. А все остальные — члены международного преступного синдиката по изготовлению фальшивых лекарств? Да?
— Глеб, любимую свою логику включай хотя бы иногда. Круковский в эту версию еще хоть как-то вписывается, но что в ней делают воспитательница детского сада и архивный работник КИНа — ума не приложу.
— Ладно тебе смеяться. Может, ты только что растоптал грязными коваными сапогами стройную теорию, над которой я неделю работал…
Внутренний телефон разразился длинной трелью, оборвал Глеба на полуслове. Дежурный снизу сообщил, что приехало вызванное такси.
— Ты над ней и трех минут не работал, — сказал Арсений, собираясь. — Придумал экспромтом. Я, честно говоря, вообще не знаю, если в этом мире хоть что-то, над чем ты способен трудиться больше часа.
— Есть! Крест на пузе — есть! Вот, например…
— Потом расскажешь. Я пошел. Если кто будет звонить — раньше пяти не вернусь.
— А вдруг опять с телевизора явятся?
— Шли их подальше. Все, пока. Держи оборону и не поддавайся на провокации.
Точно напротив входа его поджидал ухоженный «ларри» восемьдесят третьего года с шашечками. На капоте и крыльях красовалась летящая надпись: «Taxoservice. Заказ такси круглосуточно».
Немолодой водитель оказался, как и большинство таксистов, весьма разговорчивым. Но в отличие от многих он практически не нуждался в собеседнике. Достаточно было изредка демонстрировать свое участие в беседе короткими «да?», «вот как!», «не может быть», чтобы он не умолкал всю дорогу.
Обсудив сам с собой погоду, дорожную полицию, поднадоевшие пробки, наглых ойкуменских туристов, которые норовят заплатить поменьше, а под конец — правительство, таксист все же решил вовлечь пассажира в разговор:
— …кого не вожу, все говорят одно и тоже. Вот ты, например, в прокуратуре работаешь — скажи, тебе на жизнь хватает?
— Почти, — кратко отозвался Арсений.
Водителю только того и надо было:
— А! Вот видишь, даже тебе мало, а представь каково простым людям? Не, пока в парламенте и правительстве так мало наших, североморцы развалят все, что есть, к чертовой матери!
«Господи! — подумал следователь. — Еще один националист на мою голову. Ему бы с Глебом пообщаться, разом нашли бы общий язык».
— Сидят, понимаешь, все эти Витусы, Марки и Генрихи на самом верху, гребут под себя, трясутся прямо, чтоб ни один кредит от них не уплыл!
Тут Арсений не выдержал:
— Вы думаете, чиновники из имперцев совсем не берут взяток? И все, как один, кристально честные? Боюсь, что нет. И, окажись в президентском кресле и парламенте Клименты, Савелии, Игнаты и Яковы — ничего бы не изменилось. Дело, к сожалению, не в национальности.
Таксист насупился, смерил пассажира уничижительным взглядом:
— А-а! Ты тоже из этих!..
И замолчал. Так больше и не сказал ни слова. Лишь когда машина тормознула у высоченного бетонного забора с затейливым навершьем из проржавевшей колючей проволоки, водитель процедил сквозь зубы:
— Двадцать пять сорок.
Арсений сунул ему три десятки. После недолгой внутренней борьбы таксист вытащил из кармана пачку смятых купюр и целую гору мелочи, скрупулезно отсчитал сдачу.
На пожелание «удачи» — поморщился и ничего не ответил. Стоило Арсению вылезти из машины, как она тут же рванула прочь, обдав его на прощанье сизым облачком выхлопа.
Следователь пожал плечами. Странно все-таки устроен человеческий фанатизм. В продолжающемся уже не первое десятилетие противостоянии между коренными североморцами и имперской становой нацией — первые ростки конфликта появились еще задолго до распада, — казалось бы, таким как он, полукровкам, досталась примиряющая роль. Обе стороны, по логике, должны считать Арсения за своего. На практике получается в точности наоборот — стоит сказать хотя бы полслова против их обвинительных излияний, как и те и другие моментально записывают его в противоположный лагерь.
Дорожка, тянувшаяся вдоль глухого забора, привела его к железным воротам. Они явно нуждались в косметическом ремонте — краска отваливалась целыми пластами, из-под нее проступали неряшливые пятна ржавчины, толстенные петли прогнулись под непосильной тяжестью. Справа, в один из бетонных блоков была вмурована решетчатая калитка, рядом — окошечко проходной. Над ним висела мраморная табличка. Надпись золочеными буквами гласила: «Национальный военный госпиталь. Режим работы: круглосуточный. Посещения по записи, с разрешения главного врача». Все это выглядело бы солидно и пафосно, если бы не сколы по краям таблички и змеящаяся трещина точно посередине. Здесь не помог бы и капитальный ремонт — только замена.
Охрана поначалу не хотела пускать Арсения.
— Здесь закрытое лечебное учреждение. Посещения строго по расписанию, — сказал из-за калитки дородный секьюрити в черном комбинезоне и указал на табличку. — У вас есть разрешение?
— Нет, но…
— Извините, тогда я ничем не могу вам помочь. Не имею права.
Прав оказался Юзеф, что посоветовал захватить удостоверение. Магические слова «Центральная прокуратура», тисненые на обложке бордовой книжечки, если и не повергли строгого цербера в шок, то, по крайней мере, произвели нужное действие. Он сразу как-то сник, засуетился, открывая перед Арсением калитку.
— А-а… ну, вам можно. Проходите, пожалуйста.
— Спасибо. Скажите, а где у вас тут шестой корпус?
Охранник посмотрел на следователя с интересом, видно было, что ему страсть как хочется спросить, почему это вдруг Центральная прокуратура интересуется шестым корпусом?
— Вот по этой дорожке до конца. Серое четырехэтажное здание. Только я не знаю…
Он смешался и замолчал.
— Что не знаете? — спросил Арсений.
— Не знаю, пустят ли вас. Это же рефлексология и ПЖ. Там безнадежные лежат.
— Я все же попробую. Спасибо.
Заасфальтированная тропинка петляла по неухоженному больничному саду. Темный и пустой, с голыми ветками мертвых деревьев, пожухлой травой, вросшим в землю мусором и изъеденными непогодой бордюрными камнями он производил странное впечатление. Видимо, когда-то за ним ухаживали, заботились — на деревьях кое-где сохранились следы побелки, тянувшаяся вдоль дорожки сплошная стена кустарника явно соскучилась по привычной стрижке, но потом сад забросили. То ли новое руководство госпиталя просто не видело в нем нужды, то ли, как всегда, просто не хватило средств.
Несмотря на сухую погоду, в воздухе висел устойчивый запах прелых листьев.
Серое здание шестого корпуса появилось из-за поворота неожиданно. Как бетонный бункер имперских времен, замаскированный в глухих таежных лесах, оно как будто выросло из земли. Сложенное из плохого местного кирпича оно расползалось на глазах, по стенам ползли трещины, на углах фундамента не хватало камней, цемент крошился и отваливался целыми кусками.
Шестой корпус стоял сгорбившись, будто столетний старец, и подслеповато щурился на яркое летнее солнце бездонными черными провалами окон.
Главная дверь соответствовала — неопрятная железная громада со следами грубой сварки. На высоте полутора метров кто-то наспех намалевал белой краской: «6 корпус. Рефлексология. ПЖ». Под надписью шла жирная стрела, которая указывала на хлипкий звонок, болтавшийся на проводах справа от входа: «Вызов дежурного персонала».
Размышляя на тем, как все-таки расшифровывается таинственная аббревиатура ПЖ, Арсений потянул за ручку — капризное железо не подалось. Пришлось звонить. Кнопка нажалась с большим трудом, а дверь приглушила звук звонка, и следователь так и не понял, «вызвал» он кого-нибудь или нет.
Но через несколько секунд щелкнул невидимый засов и на пороге появился небритый санитар в несвежем халате с бурыми потеками на рукавах. Правая ладонь у дежурного была замотана бинтами в несколько слоев.
— Вы ошиблись корпусом, — сказал он. — Онкология сразу за нами, а неврологическое отделение вы уже прошли.
Арсений достал удостоверение, сунул его под нос санитару.
— Мне нужен именно шестой корпус. Могу я поговорить с главным врачом?
Дежурный долго вглядывался в надписи на книжечке, потом оглядел следователя с головы до ног, хмыкнул и сказал:
— Ну, пойдемте.
Внутри шестой корпус тоже, прямо скажем, не блистал. Тусклые, засиженные мухами лампочки в железной сетке под потолком давали совсем немного света. Закрашенные наполовину казенной зеленой краской стены выглядели осклизлыми, возможно из-за омерзительного вида потеков, тянувшихся откуда-то сверху. Плитки на полу расшатались и позвякивали под ногами.
Санитар шел быстро, не оглядываясь, Арсений едва поспевал за ним. Несмотря на то, что пол выглядел чистым, из-за окружающей обстановки казалось: вот-вот вляпаешься в какую-нибудь мерзость. Приходилось смотреть под ноги, и следователь чуть не отстал от своего провожатого.
Миновав длинный и темный коридор, они поднялись по лестнице на один пролет. Второй этаж разительно отличался от первого. Здесь на полу красовался хоть и потертый, но вымытый до блеска линолеум, а с подвесного потолка в ойкуменском стиле светили старомодные дневные лампы. Похоже, здесь располагалась администрация.
Дежурный остановился у третьей по счету двери. Указал на табличку:
— Вам сюда.
Арсений прочитал: «Главврач отделения Э. Д. Пивняк». Он постучал.
— Входите, — отозвался изнутри жизнерадостный баритон.
Кабинет оказался небольшим — стол, два стула, железная стойка с картонными папками «История болезни №…», кушетка, обитая потрескавшимся кожзаменителем. Узкое, как бойница, окно, наполовину прикрытое свернутыми жалюзи.
За столом громоздился человек. Именно громоздился, из-за его богатырских размеров и двухметрового роста иначе и не скажешь. Запредельные физические данные особенно подчеркивал не по размеру короткой халат, который, казалось, вот-вот треснет в плечах.
— Чем могу…? — осведомился гигантский доктор Пивняк.
Арсений подумал мельком, что фамилия ему очень подходит. Больше всего главврач походил на здоровенную пивную бочку.
— Следователь Центральной прокуратуры Догай, — представился он и протянул удостоверение. — Мне необходима ваша помощь.
Пивняк неторопливо и внимательно рассмотрел документ, вернул обратно и пригласил сесть. Потом сцепил громадные красные руки с толстыми короткими пальцами-сосисками, спросил:
— Какая именно? Клинических исследований мы давно не проводим, заключения по вменяемости — это не к нам, это в третий корпус…
— Мне необходимо видеть Семена Игнатовича Редизара. Все данные указывают, что он находится на излечении именно у вас.
Пивняк хлопнул ладонью по столу. Покачал головой.
— Вот как! Доблестные органы решили про него вспомнить? Удивительно!
— Что здесь удивительного? Как следователь прокуратуры по закону я имею право…
— Поймите, — прервал его главврач, — он лежит у нас уже больше пятнадцати лет. Тогда здесь был не простой военный госпиталь, а психиатрическая клиника особого назначения, учреждение Имперской Службы Контроля, своего рода спецгостинница для диссидентов. Знаете, что это такое?
— Знаю, конечно…
— Его привезли сюда еще в восемьдесят девятом. С диагнозом вялотекущая шизофрения — стандартная процедура для недовольных. Кололи успокоительное и, как всегда, перестарались. А когда Империя перестала быть, про нас забыли. По инерции всех этих мнимых больных продолжали лечить, потом, уже после реформы, потихоньку распустили по домам. Редизар был не в лучшем состоянии, его решили пока оставить. За это время никто никогда не приходил к нему, даже не интересовался его состоянием. И вдруг появляетесь вы и говорите, что вам обязательно надо его увидеть. Выглядит странно, вы не находите?
— Ничего странного. Я расследую дело, в ходе которого мне понадобилось снять показания у Семена Игнатовича Редизара. Вот и все.
— Снять показания? — пораженно спросил врач. — В смысле?
— Вы не знаете, как снимают показания? Приходит следователь, проводит допрос, заносит все в протокол, потом свидетель подписывает его.
— Подписывает??! — к несказанному удивлению Арсения доктор Пивняк расхохотался. В смехе явственно ощущались истерические нотки. — Боюсь, Редизар ничего подписать не сможет.
— Почему?
— Вы что, не знаете? Он уже семь лет как парализован. Два инсульта, атрофия мышц, полное отсутствие двигательной активности! Он не то, что собственное имя написать, он даже рукой пошевелить не может!
— Хорошо, но хотя бы поговорить я с ним могу?
— Арсений Юльевич, — произнес врач неестественно-спокойным тоном, каким обычно разговаривают с маленькими детьми. — Поймите, наконец. Редизар па-ра-ли-зо-ван. Он не может двигаться. Вообще не может. Его держат на внутривенном питании — через капельницу. Дважды в день его переворачивают и обмывают. Мышцы губ и языка давно ему не подчиняются. Он ничего не сможет вам рассказать. В том числе и потому, — Пивняк повысил голос, — что последний раз приходил в сознание несколько лет назад.
— Простите… Как это — несколько лет назад?
— Очень просто. Он — овощ. Растение. Неподвижное, абсолютно не реагирующее на внешние раздражители, способное только потреблять внутрь питательные вещества и выделять продукты метаболизма. Сознание Редизара фактически мертво.
Арсений слушал врача в полном оцепенении. Такого он никак не ожидал. Воплощение Совести, цель поисков нескольких групп Носителей — овощ?? Жалкий кусок человеческого мяса с отключенным мозгом?..
— Извините, если я был резок. Просто я решил расставить все точки над «i». Ну, вы все еще думаете снять с него показания?
— После вашего столь образного описания — уже не хочу. Но, если можно, я хотел бы посмотреть на него.
— Желаете лично во все убедиться? Что ж, думаю, это можно устроить.
Главврач снял трубку телефона, куда-то позвонил, перекинулся парой фраз с некой Олесей Евлабугой, медсестрой. Придет, мол, следователь Центральной прокуратуры, окажите содействие.
— Вас ждут. Третий этаж, отделение рефлексологии, палата сто три «а». Надеюсь, у вас крепкие нервы и желудок.
Арсений кивнул, пожал руку врачу, но прежде чем уйти, задал мучивший его все это время вопрос:
— Скажите, что означает «ПЖ»?
Пивняк взял со стола ручку, раскрыл лежавший перед ним здоровенный гроссбух чьей-то истории болезни, словно давая понять, что аудиенция закончена. Но потом все-таки ответил:
— ПЖ — поддержание жизнедеятельности. Наша основная специальность.
* * *
На третьем этаже следователя уже ждали. Высокая и худая медсестра со злым, некрасивым лицом — видимо, та самая Олеся Евлабуга — спросила:
— Это вы следователь?
— Да, — Арсений в который уже раз за сегодняшний день полез в карман, чтобы достать удостоверение, но она раздраженно остановила его:
— Не нужны мне ваши бумажки! Говорите, что вам надо, а то у меня обход через час. Времени нет.
— Мне нужен пациент по имени Семен Игнатович Редизар.
— Ха! Зачем он вам сдался?
Манеры хамоватой медсестры начинали раздражать. Понятное дело, она чувствует себя полной хозяйкой на этаже, а тут приперся какой-то следователь, требует странного, мешает работать.
— Вы слышали когда-нибудь такой термин — тайна следствия? Зачем мне нужен Редизар, вам знать не обязательно. Просто проводите меня к нему. — Арсений сделал паузу и добавил: — Пожалуйста.
Она пожала плечами:
— Идемте.
Медсестра провела его через застекленный пост дежурных. Сидевшая там полногрудая девушка в синем халате и домашних тапочках на босу ногу с удивлением посмотрела на следователя, даже хотела преградить ему путь: куда, мол.
— Мила, это следователь из прокуратуры, — Евлабуга, гремя ключами, отпирала дверь в противоположном конце поста.
— А Эдуардемьяныч знает? — не сдавалась вторая медсестра.
— Знает, знает. Он и разрешил.
— Могли бы и мне сообщить.
— На дежурстве старшая я! — отрезала суровая Олеся, пропустила Арсения в полутемный коридор и закрыла за собой дверь на замок. Только сейчас следователь обратил внимание, что стекло в ней армировано железной сеткой, вдобавок в двух шагах перед ними дорогу перекрывала еще и железная решетка.
Пол и стены не блистали чистотой — грязно-серые разводы разукрасили их причудливым узором. Видимо, уборкой здесь никто особенно не утруждался. Откуда-то из дальнего конца коридора ощутимо тянуло хлоркой, в воздухе висел тяжелый, удушливый смрад. Арсений закашлялся.
— Ничего, ничего, — сказала медсестра. — Это только сначала кажется, что невозможно привыкнуть. А потом — даже не замечаешь.
— Где Редизар?
— Да вот. Палата сто три «а», — она кивнула в сторону узкого проема, завешенного омерзительно грязной перегородкой. Две лампочки наверху больше всего походили на гнойные фурункулы. Правая, кое-как замазанная красной краской, едва теплилась.
— Жив еще!
Внутри на Арсения навалилась жуткая, невыносимая вонь. Глаза наполнились слезами, его затошнило так, что он с трудом удержал подкативший к горлу комок.
В полупустом помещении стояла раскоряченная кровать на колесах, застеленная клеенчатыми простынями. Рядом высилась стойка капельницы, перемигивались лампочками какие-то медицинские приборы.
На кровати лежало бесформенное нечто. Темнота мешала разглядеть — что именно. Арсений протянул руку, нашаривая на стене выключатель.
— Не надо света — ему все равно, а нам экономить надо, — сказала медсестра. — От мэрии денег не дождешься, сущие гроши выделяют.
Она принюхалась. Арсений удивился: «Неужели кто-то не чувствует выворачивающий аромат прямо с порога?»
Медсестра топнула ногой и скорчила гримасу. Оказывается, она уловила в гамме омерзительных запахов что-то новенькое.
— Ну вот! Опять под себя нагадил, сволочь!
В крайнем раздражении она прошла через палату, отдернула тяжелые, посеревшие от пыли шторы и распахнула форточку. В комнату ворвался сквозняк, всколыхнул застоявшийся в помещении воздух, и вонь стала просто невыносимой.
На обратном пути медсестра пихнула коленом неподвижное тело, злобно сказала:
— Совести у тебя нет! Когда ж ты сдохнешь!
Следователь молча смотрел на то, что осталось от Семена Игнатовича Редизара. На кровати, едва прикрытое сползающими простынями, лежало голое, уродливое тело в омерзительных синих струпьях. Из-за многочисленных пролежней кожа отслаивалась целыми кусками. Блестящая от сальных выделений лысина вся покрыта пигментными пятнами. Жидкие седые волосы свалялись, ногти на руках подстрижены неровно, некоторые вросли в кожу.
«Это и есть тот самый человек, которого искали несколько поколений Носителей?»
Арсений подошел ближе, заглянул в гноящиеся, абсолютно бессмысленные, ничего не выражающие глаза и отшатнулся:
«Значит, вот он, Первородный Носитель.
Овощ.
Растение.
Бессмысленная и бесполезная Совесть мира.
Наверное, Круковский был все же не так далек от истины в своей теории. Носитель — действительно раздражающий инородный объект для агрессивного человечества. Зудит, ноет, как незажившая рана, постоянно чего-то хочет, требует. И точно так же, как фагоциты в организме истребляют незваных пришельцев автоматически, без участия разума, некий естественный процесс избавляется от Носителей всеми возможными способами. Подставляет под пули, бамперы автомобилей, травит дымом пожаров. Богдан Владиленович прав: гибель Носителей предопределена, человеческий социум уничтожает их одним своим существованием.
Но Первородный Носитель, видимо, сильнее обычных и может противостоять внешней угрозе. Да, он не погиб. Но то, что происходит с миром, с его родной страной — падение нравов, полное забвение представления о чести и Совести — ударило его с жуткой силой. Он остался жить. Точнее не жить — существовать на уровне амебы, инфузории туфельки. Неизвестно, что лучше».
— Ну что, — спросила медсестра, — насмотрелись? Может, пойдем?
Арсений растерянно оглянулся на нее, задержался над телом еще на несколько секунд и вышел. Его проводили до входной двери.
— До свидания.
Он машинально кивнул, спустился вниз по лестнице на один пролет, остановился и стал рыться в карманах в поисках сигарет, вспомнил в который уже раз, что бросил курить. Наверху щелкнул замок, медсестра громко сказала своей напарнице:
— Ничего, крепкий мужик этот следователь. Я думала, его вывернет прямо там, в палате, а он сдержался. Молодец.
— Чего он приходил-то?
— А кто его знает? На овощей посмотреть. Для поднятия аппетита.
Они расхохотались. Арсению стало противно, он спустился на первый этаж.
Навстречу ему медленно, весело переругиваясь, поднимались врачи в синих халатах. Следователь стрельнул сигарету, распахнул форточку и жадно, затягиваясь во всю силу легких, закурил. Он надеялся, что никотиновый дым сможет перебить омерзительный смрад сто третьей палаты, который, казалось, намертво впитался в одежду, в волосы, в кожу.
— Дай пройти, ну! Все перегородил, боров неуклюжий, как ходить — непонятно.
Арсений обернулся. Толстая краснолицая медсестра в неряшливо накинутом на плечо грязном халате тащила реанимационный набор. Ткнула его в бок углом аппарата и, даже не подумав извиниться, поволокла свою ношу наверх, бормоча что-то нелестное.
