Клейн вспоминал… Экипаж медленно пробирался по размокшей дороге. Были слышны приглушенные проклятия кучера. Поздняя осень – не лучший сезон в Украине. Почти зимний холод, непроходимая слякоть, обилие дождей… Ледяные струи хлестали по крыше, затекали под воротник, в щели кареты, слепили лошадей. И вдобавок наступила по-осеннему долгая ночь.

Клейн подумал, что совершил ошибку, отказавшись заночевать в Старобельске. Теперь до Сватово оставалось еще около десяти верст, но вокруг была темнота без единого проблеска света. Масон зябко ежился, когда ему на ум приходили самые жуткие места из Гоголя…

Спустя полчаса он понял, что дело не в его ошибке, а в искажении пространства, которого он не мог объяснить несмотря на то, что был знаком с модными теориями господ Лобачевского и Эйнштейна. Еще более непостижимым это было для кучера, который проезжал здесь не в первый раз.

Странная вещь: двигаясь прямо на северо-запад, карета, тем не менее, описывала дугу огромной окружности радиусом в несколько десятков верст. Внутри этой окружности было темное царство, не подверженное обычному течению времени и смене дня и ночи. Иногда оно сжималось в точку, но иногда, как в ту треклятую ночь, поглощала изрядный участок земли, и тогда в нем бесследно исчезали люди, животные, экипажи и целые деревни… До Клейна доходили слухи о Черном Пятне, но он считал его не более, чем элементом местного фольклора. Теперь ему предстояло убедиться в обратном.

Карета остановилась. Клейн открыл дверцу и чиркнул спичкой, которую немедленно загасил порыв ветра. Ему удалось зажечь третью спичку, прикрывая ее широкими полями своей шляпы. За лоснящимися лошадиными крупами он едва разглядел перекресток, отмеченный пересечением двух почти непроходимых дорог. На одной из них еще можно было увидеть расплывающуюся колею, проложенную колесами его кареты.

Круг замкнулся. Они вернулись на то место, которое проехали около часа назад. Кучер подавленно молчал, отругавшись и открестившись.

– Поезжай направо! – крикнул ему Клейн, предпочитая неизвестность бесцельному кружению. Он выбрал дорогу, на которой не было ничьих следов. «Лишь бы старый дурак не сбежал», – подумал он, когда спичка погасла. Наступившая тьма показалась еще более густой, чем раньше. Ливень яростно набросился на экипаж.

Масон поднес руку к груди и нащупал свой талисман – мужской корень мандрагоры, глубоко спрятанный и почти касавшийся тела. Без особого сожаления Клейн размышлял о силе, все-таки настигшей его здесь. О той силе, от которой ему удавалось ускользнуть в течение четырех с половиной столетий…

Безвременье и власть тьмы. Дождь, заливающий звериные норы, птичьи гнезда, утлые рыбацкие лодки… Дождь, смывающий следы благодеяний и преступлений… Здесь исчезала память я всякий смысл…

Из состояния прострации Клейна вывел сдавленный нечленораздельный крик. Он высунулся наружу и увидел свет – зловещее красноватое пятнышко у самой земли. Где-то рядом с дорогой, если та никуда не сворачивала. Кучер уставился на тусклый огонек с чисто мужицкой подозрительностью. Свет часто мигал за завесой ливня; масону показалось, что единственный ориентир вот-вот исчезнет.

Он поторопил слугу, и тот злобно ужалил лошадей кнутом, вымещая на них свою растерянность. Карета рванулась вперед, сильно раскачиваясь на рессорах. Незапертая дверца дребезжала; сквозь щели хлестала вода. Уже не обращая на это внимания, Клейн старался не потерять из виду скачущий огонек.

Через некоторое время пятно превратилось в светящийся прямоугольник окна. Вокруг замелькали белесые тени. Клейн понял, что въехал в одну из затерянных деревень, в которой если и сохранилась жизнь, то тлеющая, призрачная, подавленная, смертельно больная… Он и сам был подавлен тем, что увидел. Карета проезжала мимо мрачных хат, крытых разбухшей от воды и почерневшей соломой, по самые окна ушедших в землю. Только в одной из них горел свет, который кучер заметил издали. Масон провожал взглядом покосившиеся плетни, рухнувшие сараи, опустевшие собачьи будки. На обочине лежал полуразложившийся труп коровы…

Кучер остановил карету под светящимся окном, и в нем мелькнула чья-то тень за расшитой занавеской. Клейн представлял себе, каково сейчас обитателю этого могильника. Неизвестно, кто больше боялся: человек в доме или слуга масона.

Клейн постучал в деревянную и не слишком прочную дверь. Изнутри донеслось проклятие. Он слишком устал и замерз, чтобы это могло его остановить. Он постучал еще раз – дольше и настойчивее.

Дверь внезапно распахнулась, и в проеме появилась громоздкая фигура. Два ружейных ствола уперлись масону в грудь. Он разглядел грубое лицо, полузакрытое широкой бородой, красные от бессонницы глаза и взведенные курки двустволки. Мужик был одет только в длинную исподнюю рубаху.

– Изыди, нечистая сила!.. – прохрипел он, и его руки угрожающе напряглись. Как видно, мужику пришлось туго. Впервые за много недель его кошмары обрели плоть и кровь. Клейн отступил на шаг.

– Спокойно! – сказал он, пытаясь разглядеть, что происходит в хате, но увидел только край стола и стоявшую на нем керосиновую лампу. – Мы заблудились. Пусти нас переночевать.

С некоторым удивлением он обнаружил, что здесь его дар убеждения потерял силу. Еще он понял, что мужик не выстрелил только потому, что берег патроны. Возможно, у него оставались последние. Вполне вероятно, что Клейн видел ободки пустых гильз, но проверять это у него не было ни малейшего желания.

Хозяин хаты упорно не желал покидать спасительный островок света.

– Вон, проклятые!! – заорал он. Этот человек явно был на пределе. Его рассудок висел на волоске. Безумие подкрадывалось к нему на мягких лапках и уже находилось где-то поблизости.

– Только одна ночь, – пробовал увещевать его Клейн, медленно отступая. – Утром мы уедем.

Мужик разразился отчаянным хохотом, похожим на рыдание и воронье карканье одновременно.

Стало ясно, что для него утро никогда не наступит.

В карете, в надежно упакованном ящике у Клейна были спрятаны два револьвера Смит-Вессона, но вряд ли стоило отягощать свою совесть еще одним убийством.

Он насквозь промок. Рубашка прилипла К спине; влага подбиралась к мандрагоре…

– Здесь живет еще кто-нибудь? – спросил он издали, почти не надеясь получить вразумительный ответ.

Однако мужику, должно быть, показалось, что он впервые одолел силы тьмы, и ему захотелось покуражиться. Двустволка чуть опустилась. Теперь стволы были направлены Клейну в пах.

– Кто же тебя пустит к себе, черная твоя душа?! – прорычал обитатель гиблого пятна.

– Это моя забота.

Клейн мог бы ворваться в любую хату, но приходилось считаться с реальной возможностью получить заряд дроби в лицо. Мужик скривился.

– Ну что ж, сатанинское отродье, поезжай к ведьме. Вы с ней из одного гадючника, может быть, она тебя и приютит. А лучше забери ее с собой в преисподнюю!.. Она живет через две хаты от моей. Проваливай, мать твою, а то мне не терпится узнать, есть ли у тебя кровь!..

Для простого крестьянина мужик неплохо излагал свои мысли.

А главное, весьма убедительно. Кучеру не надо было повторять дважды. Похоже, он был готов убраться куда угодно, лишь бы оказаться подальше отсюда.

Клейн все же заставил его остановиться у третьей по счету хаты, которая выглядела не такой заброшенной, как остальные. На ее стенах висели венки из мертвых цветов, распространявших сильный запах гниения. Окна были наглухо закрыты ставнями.

Теперь масон повел себя осторожнее. Он постучал в дверь и отступил в сторону с низкого крыльца. Ему пришлось проделать это трижды, прежде чем дверь открылась, и он увидел свечу в смуглой руке, а над нею – красивое и страшное лицо, дышавшее какой-то роковой страстью.

В первую же секунду Клейн почувствовал пагубное влияние ведьмы, не оставлявшей мужчине иного выбора, кроме смерти либо позорного бегства.

Масон знал, что владеет собой достаточно хорошо, чтобы сбежать вовремя. Поэтому он приготовился рискнуть.

Огромные засасывающие глаза ведьмы, не отрываясь, глядели на него – глаза лживой самки, вкусившей все запретные плоды. В то же время они излучали темный пещерный мистицизм, пугающий именно своей примитивностью и неумолимым фанатизмом.

– Мы заблудились, – сказал Клейн. – И хотели бы найти приют на ночь. Пустишь нас?

Ведьма молча отступила, освобождая проход. Клейн с облегчением шагнул под крышу, спрятавшись от ледяных секущих струй. Когда он проходил мимо, ведьма вдруг положила руку ему на грудь – прямо на то место, где был спрятан корень.

– Зачем ты носишь это с собой? – спросила она тихо. У нее были полные губы, иссеченные вертикальными параллельными трещинками. В другом месте и в другое время Клейн подумал бы, что губы женщины истерзаны страстными поцелуями любовников. Он растерялся всего на мгновение, потом мягко сказал:

– Это мое дело.

Ведьма вышла под дождь и принялась что-то втолковывать кучеру. Кажется, насчет сарая за домом. Ее голос звучал повелительно и грубо. Потом с улицы донеслись шлепки, с которыми лошадиные копыта месили жидкую грязь. Пронзительно заскрипела тяжелая дверь. Клейн понял, что лошади и кучер уже пристроены на ночлег. Когда ведьма вернулась, он заметил, что ее волосы и одежда остались сухими. Вода стекала с нее, как со стеклянной статуи.

Он присел на лавку и осмотрелся. Возле черной печи были сложены колотые дрова. Гниющие и рассыпающиеся в прах цветы украшали стены не только снаружи, но и внутри. На полках стояла непритязательная домашняя посуда из дерева и глины, множество горшков и металлическая ступка. Клейн улыбнулся. Все вокруг было таким убогим и таким понятным! Кроме личности самой женщины.

Под ним, на земляном полу образовалась целая лужа. Он снял плащ и стряхнул воду с шляпы. Его европейский костюм выглядел в хате ведьмы довольно неуместно, однако Клейна никогда не беспокоили подобные мелочи. От печи распространялось приятное тепло, и он решил, что ляжет спать прямо на лавке, пока не просохнут вещи.

Ведьма поставила на стол миску с каким-то нехитрым салатом, выглядевшим не слишком привлекательно. Сейчас масон предпочел бы кусок горячего мяса или хотя бы хлеб, но не влажную растительность, напоминавшую о ледяном дожде за окнами.

– Как тебя зовут? – спросил он у женщины. Ведьма пожала плечами, словно забыла свое имя или это имя не имело ни малейшего значения. Она смотрела на Клейна с едва заметной иронической улыбкой, зная наперед, как будут развиваться события.

Он попробовал есть, но кусок не лез в горло. Листья салата оставляли горький привкус во рту. Он пожалел, что оставил в багаже пакетик с чаем, а идти в сарай было лень.

Хозяйка приготовила ему какой-то горячий напиток из трав, после которого он ощутил прилив сил, и по телу растеклось приятное тепло… Можно было поговорить, но о чем? Судьба деревни, оказавшейся внутри Черного Пятна, Клейна нисколько не интересовала. Он хотел отдохнуть и побыстрее убраться отсюда. Однако близость ведьмы обещала интригующее и необычное приключение.

– Мужчины глупы, – вдруг сказала она, протягивая к свече свои длиннопалые и совсем не крестьянские руки. Ее ногти еле слышно царапали воск. – Они думают, что тайна страсти может быть заключена в корне…

Клейну не понравился этот разговор. Он не собирался обсуждать со случайной собеседницей мистические свойства мандрагоры. И все же он позволил ведьме закончить.

– …Ты не обладаешь нижним телом, но причина – в тебе самом.

Она поставила точный диагноз. Тогда Клейн выглядел на пятьдесят лет, на самом деле ему было около пятисот. Его метаболизм изменился в результате постоянного контроля со стороны коллективного сознания ложи и перемещений в снах, течение времени в которых значительно отличалось от земного. Замедление процессов старения было заметным, но не настолько сильным, как могло показаться человеку, признающему существование единственной реальности.

Около ста лет назад мужские способности Клейна начали угасать, и спустя еще двадцать он превратился в полного импотента. Это несколько омрачило его пребывание во многих измерениях, но он всегда мог отыскать сны, в которых преобладали удовольствия другого рода. Потом его лишили и этого пустяка. Область доступных снов сузилась настолько, что масон понял: там тоже творится что-то неладное. Тогда он еще ни разу не видел своего Лунного Человека.

…Он вернулся в скучную реальность, расцвеченную появлением ведьмы. Ее голос несомненно обещал что-то, он тянулся и обволакивал, как будто сам был плотью… Меньше всего Клейн ожидал от нее бескорыстной помощи. Что ей было нужно от него? Деньги? Смешно. Лошади? Камни? Человеческое мясо? Корень? Она отозвалась о нем пренебрежительно, но это могло быть попыткой замаскировать истинные намерения… Он удвоил внимание, будто игрок за карточным столом, обнаруживший в сидящем напротив простачке достойного противника.

Надо отдать ей должное, она разбудила в нем давно угасший интерес. Ее смуглая кожа была одинаково гладкой и блестящей на лице, на груди и на бедрах. Тварь без возраста. Нереально чистая порода, выведенная дьяволом исключительно для возбуждения похоти… Ведьма не протестовала, когда он раздевал ее.

За полотняной занавесью обнаружилась широкая двуспальная кровать, неизвестно откуда взявшаяся в этой хате, – место кратковременного блаженства, торжества самца, безвыходная ловушка и, возможно, могила для проезжих болванов, из чьих печенок потом был сварен ведьмин суп…

Клейн посмеивался про себя, настолько прозрачной казалась ему эта игра… Ведьма улыбалась, позволяя ему целовать свое молодое тело, ласкать нераскрывшиеся бутоны сосков, гладить упругие выпуклости ягодиц, проникать языком в тугую воронку пупка и розовую раковину ниже… Ему было приятно, но не более того. Он позволил кратковременному вожделению овладеть собой, однако мог избавиться от него в любую секунду. Физически он был вял и ни на что не способен.

Тогда ведьма приоткрыла для него краешек райского сада. Он почувствовал безразличие к жизни и к будущему. Ее язык, губы и руки сводили его с ума. Она скользила по нему, как полноводная река в тесном песчаном русле – без времени и без цели. Она открыла ему, что тайна возбуждения и мужской способности действительно спрятана у него внутри: в дьявольском лабиринте, наполовину сотканном из плоти и наполовину – из его сознания.

Мало кто из женщин обладал терпением и возможностью отыскать в этом лабиринте путь к его семени и зачатию. Ведьма внушила Клейну, что она единственная, кто владеет магическим ключом. И она действительно владела им. Она знала о свойствах страсти больше, чем все парижские шлюхи, к помощи которых когда-то пытался прибегнуть отчаявшийся масон. Она была создана для того, чтобы играть чисто демоническую роль – отпирать или навеки оставлять закрытыми двери к блаженству.

С Клейном она поступила еще более жестоко. На пике любовной игры она бросила его, заблудшего, в капкане нереализованного желания. Впервые за много лет он ощутил, как становится напряженным пах. Неестественно длинный женский язык, выписывавший на его теле спирали наслаждения, исчез, оставив после себя влажный след…

Клейн задрожал, внезапно оказавшись на грани оргазма. Вместо рук его гладила прохладная тьма. Невыносимое томление разрывало чресла. Перед ним проплывали проклятия, воплотившиеся в чудовищ. Он кричал, умолял, просил, унижался, но ведьма хохотала над ним. Ее хохот наполнял необъятную пустоту ночи.

Он увидел пятно света над собой, и ему показалось, что он очнулся от эротического сна, что кончился дождь, что провалилась крыша и в небе взошла луна. Потом он понял: это не луна. Чье-то лицо сияло в темноте. Может быть, не лицо, а неизвестная часть неизвестного тела ведьмы…

Он испугался собственной глупости. Рыхлый, сочившийся лунным светом шар висел над ним, покрывая тело липкими каплями кошмара, заслонившего женщину с ее любовной игрой. Клейн никогда не видел ничего более жуткого, чем этот рот, похожий на трещину во льду, и черные кратеры глазниц. Из них истекал ужас и затапливал деревню проклятых.

Лунный Человек… Масон вспомнил, что слышал о нем на одном из перекрестков, когда течение пронесло мимо труп девочки, умершей в своей кровати от разрыва сердца… Лунный Человек. Одно из подлинных существ, наделенных сверхъестественным величием и сверхъестественной способностью убивать.

Тем не менее, у Клейна хватило ума понять, что это спасение. Он вдруг стал холоден и зол. Лик кошмара исчез, а вместо него он увидел ведьму, сидевшую на нем с запрокинутой головой и хохотавшую до слез. Где-то поблизости был спрятан нож – теперь Клейн был уверен в этом. Он продолжал играть роль раздавленного раба, перепуганного ничтожества, истерзанного желанием самца и ждал удобного момента…

Ведьма упала ему на грудь, облизывая свои пухлые губы и проникая языком в его рот. Он задрожал при этом прикосновении, но теперь уже от сильнейшего отвращения.

– Покажи мне его, – попросила она, и он достал из брошенной на полу одежды корень мандрагоры. Сжимая в одной руке увядший орган Клейна, а другой поглаживая вечно твердый выступ корня, ведьма прошептала:

– Ты не только глупый, но и слишком доверчивый. Это переступень. Он вырос из тела ребенка, зарытого в землю некрещенным. Когда-нибудь он снова превратится в человека, и тогда ты пожалеешь о том, что украл его.

– Ты думаешь, это случится? – спросил Клейн, пряча корень и поворачиваясь к ведьме спиной. Она не видела его скептической улыбки.

…Он перехватил ее руку, когда нож уже опускался, со свистом рассекая воздух. Что-то хрустнуло; Клейн почувствовал, как ее кисть безвольно повисла. Лицо ведьмы исказилось от боли, но она не издала ни звука. Сильным и точным ударом он перерезал ей горло, исхитрившись при этом не испачкаться в крови.

Черные липкие лужи остались на кровати и быстро впитались в земляной пол… На Клейна обрушилась усталость. Видения этой ночи навсегда поселились в его памяти.

Шатаясь, он поднялся и стал одеваться прямо перед стекленеющими глазами убитой им женщины. Ее тело все еще привлекало его – но теперь как трагически недолговечное произведение искусства. Зато это произведение обладало неоспоримой подлинностью…

Одежда не успела просохнуть, и Клейн с трудом натянул ее на себя. Перед уходом он выбил ногой ставни и опрокинул свечу на стол.

Снаружи ливень сменился моросящим дождем. При свете разгорающегося костра масон отыскал сарай и разбудил кучера, очумевшего от страха и неожиданности.

Вдвоем они быстро запрягли лошадей и вывели упряжку со двора. Слабое пламя, лизавшее рамы окон, освещало им путь до окраины деревни. По-прежнему везде было тихо и безлюдно. Потом карету снова обступила тьма, и по обе стороны дороги потянулся дремучий лес. Но через три часа забрезжило утро.

В тот раз Клейн выбрался из Черного Пятна, и, возможно, они с кучером были единственными людьми, которым удалось это сделать.