Никогда еще моя жизнь не состояла из таких длинных минут и совершенно нескончаемых часов. Тяжкая эта работа — ждать… Хоть и существует старательская пословица «ждать — не руду колоть».

Видно, ожидание ожиданию рознь.

Не знаю как кто, а я все же умудрялся в течение этих двух неотличимых друг от друга дней и ночей иногда уснуть. Правда, ненадолго. Капитанская каюта превратилась черт знает во что, в проходной двор, но я никого не гнал. Человек сорок прошло через нее за это время, не меньше. Ладно — старшие офицеры и старые приятели еще по Волге. Но какие-то совершенно мне незнакомые физиономии…

Не мог я их выгнать, невзирая на то, что очень хотелось. В конце-концов, эти люди хотя бы не бунтовали против меня. Только лишь скользкая рожа Самохвалов трижды пытался прорваться ко мне с какими-то заявлениями. Но Фломастер распорядился, и охранники довольно бесцеремонно заворачивали его на сто восемьдесят. А на третий раз, по-моему, вообще выпроводили за офицерский сектор — там, вроде бы, тоже кордон организован. Янка, умница, какое-то обращение к экипажу сочинила, и даже на утверждение мне принесла, да только башка моя многострадальная наотрез отказалась воспринимать от руки начертанный текст.

Чужие тоже ждали. Не знаю, что они затеяли и о чем догадались. Историческая встреча с дипломатами союза, во время которой не хватало только флажков на столе и бутылок с минералкой, разносимых миловидными девицами в строгих деловых костюмах, то казалась мне каким-то чудовищным фарсом, то вполне толковым обменом любезностями.

Все-таки, есть что-то неправильное, в том, что человеческую расу на переговорах представляет вчерашний старатель. Как-то в старину кухарок уже допустили к управлению, и все прекрасно помнят, что из этого получилось.

С другой стороны, я не видел ничего такого, за что мог бы себя упрекнуть.

И все просто уперлось во время.

Мишка Зислис, обкурившийся своих вонючих сигар до одури, Лелик Веригин и Костя Чистяков отключились к исходу вторых суток беспомощности. Суваев с ненавистью таращился на мертвый шкаф с биоскафандром воспаленными глазами. Запасенный кофе кончился. То и дело забегал Фломастер и шепотом спрашивал: «Сколько уже прошло?» Будто у него своего хронометра нету.

Недавно я ответил ему: «Сорок три часа… с небольшим.»

И снова погрузился в вязкую полудрему.

Я обещал чужим обсудить речь адмирала цоофт со своими офицерами. Можно сказать, что обсудил. Хотя обсуждение свелось к единственной реплике Суваева: «Да чего тут обсуждать… Пусть делятся технологиями с Землей, причем начинают немедленно. А мы потом проверим… Если сможем.»

Вот-вот. Если сможем. Я был вполне согласен с Суваевым. И еще я подумал, что наше теперешнее нервное истощение очень похоже на ломку наркомана, лишенного зелья.

Корабль звал нас.

Интерфейсник толкнул меня на исходе сорок четвертого часа.

Откуда только силы взялись и куда делась усталость — это не у меня спрашивайте. Едва я схватился за интерфейсник, всех в рубке словно током ударило, а потом подбросило с невидимого пола.

По крохотному экранчику пробежала вереница цифр. Корабль совершал неторопливый выбор, а в мыслях билось однообразное: «скорее! ну скорее же!»

Через двенадцать минут я встал, и хриплым голосом объявил:

— Рубка двигателей!

Это тридцать два километра, между прочим. И в запасе у нас четыре часа. С учетом того, что на борту имеются таинственным образом возникшие велосипеды — мы успеваем.

С собой я взял тройку канониров — Ханьку, и двух старых приятелей из таких же, как сам, рудокопов. А старших разогнал по целевым рубкам, и заказал отходить от шкафов дальше, чем на пять метров. И заставил каждого найти свой коммуникатор.

Гонку по пустым и темным транспортным рукавам я буду, наверное, помнить всю оставшуюся жизнь. Ползущее по потолку световое пятно точно над моей макушкой и тихий шелест каучуковых шин. Мы гнали в обход офицерского сектора, в обход жилых секторов, и спасибо, что никого не встретили по пути. Ни единую живую душу.

А в рубке двигателей я нос к носу столкнулся с невыспавшимся и небритым Борисом Прокудиным. Он глядел на меня с немой невысказанной надеждой.

— Сейчас, друг, — сказал я ему, распахивая нужный шкаф, четвертый слева. — Сейчас, — повторял я, сдирая комбинезон и расшвыривая ботинки. — Сейчас… — я влез в непривычно холодный биоскафандр, и когда створки вдруг ожили и послушно срослись, а по всему телу пробежала горячая волна и тысячи иголочек вонзились в плоть, я ощутил долгожданное облегчение.

А потом рухнул в самые нежные и самые желанные объятия, какие человек в состоянии вообразить. Нетерпеливо и яростно бросился навстречу шторму, словно вгоняя в вену инъектор со снадобьем.

Мир вобрал меня, а я вобрал мир. Я снова был могучим, и сразу почувствовал так много и так ясно, что набор чисто человеческих чувств показался мне серым и убогим.

Я чувствовал, как корабль радуется мне. Я чувствовал, как вместо тусклого аварийного освещения повсюду вспыхивает ослепительный дневной свет. Как тысячи людей подключаются ко мне и кораблю, выплескивая в сеть всю свою сущность. Как возникают в пустоте и крепнут вокруг корабля-меня-нас силовые поля и мы без сожалений расстаемся с беззащитностью. Я увидел, как висят в пустоте далекие звезды и близкие корабли союза, и видел множество нетленных, медленно замыкающих союзную армаду вместе с нами в глухую сферу.

Впрочем, «видел» — это неточное слово… слишком слабое. Бесполезное это дело — описывать словами чудо.

Надеюсь, что смогу вырваться из твоих объятий, лучший из кораблей и злейший из кораблей. Мечта любого звездолетчика и его притягательное проклятие. Рок.

Я даже знаю, что я сделаю в ближайшие часы.

Сначала я ненадолго вернусь в тусклый человеческий мир, оседлаю дурацкий примитивный механизм на двух колесах и в компании троих таких же как сам жалких балбесов вернусь к головным рубкам. Балбесы разбегутся по своим операторским точкам, а я войду в капитанскую. И снова стану настоящим капитаном, для которого экипаж и корабль — просто частичка целого.

Я свяжусь с чужими и отвечу «Да» на их предложения, и посоветую немедленно отправить на Землю и все ключевые планеты человечества дипломатические миссии. Я посмеюсь над нетленными, которые уже успели заметить, что я оживаю, и которые драпают по всем возможным разгонным векторам и исчезают за барьером один за другим… и правильно делают. Я обговорю с руководством союза предварительный план атаки нетленных в нашей галактике и за ее пределами, потому что для этого я и призван.

И я очень надеюсь, что все-таки сумею после всего этого остаться человеком и покинуть корабль. Вместе со всеми, кто поддержал меня после того, как погибла Волга-планета.

С Юлькой отчаянной и Риггельдом, который ее у меня отнял. С всезнайкой Суваевым. С Мишкой Зислисом, Яной Шепеленко, Юрой Смагиным, с Фломастером, Ханькой, Веригиным, Чистяковым, Хаецкими, Прокудиным, Мустяцей — со всеми, кто захочет и сможет присоединиться.

Кто окажется сильнее судьбы и будет в состоянии сделать вечный выбор любого человека между смертью и славой.

А если корабль меня все же не отпустит… Что ж. Значит мы останемся вместе. Я и тогда знаю, что делать. Через какой-нибудь час на пути к капитанской рубке я сверну к ремзоне и оставлю там интерфейсник с кое-какой информацией… в одной неплохо замаскированной каморке. И еще со временем я добуду из капитанского сейфа небольшую плоскую шкатулку, в которую я еще ни разу не заглядывал, но догадываюсь о содержимом.

Я позабочусь об этой шкатулке.

И тогда я стану одним из немногих, кто в извечном выборе между смертью или славой выбирает и то, и другое…