Когда хватило сил открыть глаза, оказалось, что я лежу на полу.

— Очнулся! — облегченно сказал кто-то. Я не сумел понять — кто.

— Рома! — надо мной склонилось чье-то узкое лицо. Вскоре я понял кто это — Мишка Зислис. — Рома, ты как?

— Вроде цел, — пробормотал я. Разговаривать лежа было странно и я попытался сесть. Мне с готовностью помогли.

Тут оказалось, что я до сих пор раздет. Совсем. Спасибо, кто-то хоть прикрыл рубашкой самую интересную область.

— Помогите одеться, — пробормотал я.

Помогли — Чистяков и Зислис. Я сразу почувствовал себя увереннее и лучше. Вот ведь психологические гримасы…

Я находился в большом сферическом зале; пол был совершенно прозрачными, отчего казалось, что пульт, несколько кресел, я и все, кто сгрудился около меня, парят в воздухе. А за пределами зала светили мириады звезд.

И я не отыскал ни одного знакомого созвездия.

Я вздохнул.

— Чувствую, что меня вот-вот спросят: а что я помню? Так вот, предваряю. Помню я все. Ну, почти все. Что мы все были кораблем, и хорошо вломили зелененьким — всем без разбору. А потом куда-то перенеслись. Правильно?

— Правильно, — подтвердил Зислис. — А потом ты упрыгал в астрал, Роман Леонидыч…

— И долго я… витал?

— Да не особенно. Вот, мы только успели отключиться и добежать из соседних рубок.

Я огляделся — знакомых лиц было много, но попадались и незнакомые.

Невозмутимый Курт Риггельд и рядом с ним Юлька отчаянная со счастливым лицом (не видать тебе сына, дядя Рома, от этой мамы…). Смагин. Яна Шепеленко. Хаецкие. Зислис. Суваев. Фломастер… как его фамилия-то? Пере— чего-то-там. Не помню. А впрочем — неважно. Сержанты-патрульные, Ханька и Яковец. Мустяца. Прокудин. Маленко из директората — единственный с достаточно высоким уровнем доступа.

Мы снова стали людьми, едва вылезли из шкафов-скафандров, догадался я. И снова я понятия не имел как действуют механизмы моего корабля, хотя я смутно помнил, что совсем недавно повелевал ими.

И еще я помнил, что у всех нас теперь нет дома, потому что старушка-Волга не выдержала испытания нашей мощью и раскололась на тысячи осколков.

Мы сами убили свою планету.

Во имя спасения.

— Значит, мы победили? — спросил я неуверенно.

— В том бою — да. Но сомневаюсь, что чужие оставят нас после этого в покое, — глухо сказал Зислис и похлопал себя по карманам комбинезона — зажигалку искал, что ли?.

— Значит — будут еще бои, — сказал Суваев и отстраненно улыбнулся. — Дьявольщина! Да я жду не дождусь момента, когда снова влезу в шкаф и сольюсь с этим кораблем!

Я скользнул взглядом по лицам — и понял, что с Суваевым согласны абсолютно все. Кроме Смагина, Янки, Чистякова и Юльки отчаянной, которые еще не познали всепоглощающее чувство единения с кораблем и экипажем.

— Не думаю, что ждать этого придется особенно долго… — пробормотал я.

И еще подумал, что же мне делать со знанием, которое свалилось только на меня — как на капитана.

Тяжелое это было знание.

Я снова должен выбирать. И выбор оставался прежним.

Смерть или слава. Ты был прав, отец. Нам больше не из чего выбирать. Только смерть и только слава.

Я встал и сунул за пояс бласт, который подал мне Костя Чистяков.

Вы знаете, что написано на его рукоятке.