Эти слова выгравированы на рукоятке моего бласта. «Смерть или слава». С одной стороны. А с другой — «Death or Glory», и если вы еще не позабыли английский, вы поймете, что означает это то же самое. Бласт не раз спасал меня от смерти. Правда, не привел он и к славе, но я пока жив, потому что всегда успевал выстрелить первым.

Не подумайте, что я — убийца. Вовсе нет. Просто… мы живем в таком мире, где все, кто не умеет выстрелить первым, умирают первыми. Такие сейчас времена.

Мне кажется, что жившие до нас люди видели свое будущее куда более светлым.

Они ошиблись. Их будущее, а мое настоящее — это обычная помойка, размазанная по полусотне обжитых миров. Земля… А что Земля? Болото. Непроходимое болото. Царство жвачной толпы. Все, кто хоть на полпальца возвышается над серой однообразной массой, подались в колонии, потому что там больше свободы и легче заработать. На Земле остались только канцелярские крысы да отчаянные консерваторы. А просто отчаянные — такие, как я или Юлька Юргенсон — в пространстве. На планетах, которые колонизируются землянами уже два с половиной века.

Мой мирок зовется Волга. На Земле река такая есть. А у нас — целая планета. Хорошая, в общем-то, планета, чистенькая пока, уютная. Не успели еще загадить, как Землю, Селентину, или Офелию. Народу здесь — тысяч пятнадцать, в основном старатели, как и я. Один городок, Новосаратов, дюжина поселков да разбросанные по единственному континенту заимки. Рядом с городком — космодром, станция дальней связи и фактория, куда старатели продают руду. Раз в месяц с Офелии прилетает пошарпанный грузовоз, чтоб увезти на орбитальные заводы все, что мы выковыриваем из недр нашей планетки. Раз в неделю каждый из старателей наведывается к фактории сдать руду, получить денежки и немедленно просадить их в ближайшем космодромном кабачке. Американеры называют его салуном, но американеров у нас мало, в основном русские. И на вывеске русским по белому написано: «Кабак». И ниже — «Меркурий».

Обыкновенно в «Меркурии» толкутся все подонки, которые предпочитают не командовать горняцкими роботами, а сшибать деньги при помощи бласта. Таких на Волге едва ли не больше, чем старателей. Теперь вы понимаете, почему мне приходится ежедневно упражняться в стрельбе?

Работаем по-старинке. Штольни, тоннели, виброизмельчители… Как сто, как двести лет назад. А что может измениться в этом болоте? В исконной обители человечества? Роботы спроектированы, по-моему, еще при Херберте Виспере, только процессоры стали монтировать поновей, с расширенным набором инструкций, когда Александр Белокриничный открыл тоннельный эффект в полихордных кристаллах. Да, да, не удивляйтесь, я интересовался даже такой, никому не нужной чепухой как архитектура полихордных кристаллов, потому что с детства люблю читать. Папаша оставил мне в памяти бортового компа внушительную файлотеку.

Лично мне кажется, что технологии Земли в какой-то момент исчерпали себя. Зашли в безнадежный тупик. Никаких открытий после смерти Белокриничного. Никаких свежих мыслей. Болото. Когда южнее Лондона сел корабль свайгов, казалось — вот оно. Инопланетяне, которым даже не слишком удивились, новые знания, техногенный прорыв, то-се…

Хрен. Свайги без всяких церемоний сожгли роту морских котиков из сил быстрого реагирования, потребовали полтонны бериллия, и убрались восвояси. В космос, где они дома. Самое смешное, что людям в конечном итоге оказалось наплевать на то, что в космосе есть жизнь. А чужим — наплевать на нас. Они считают нас отсталой и безнадежной расой, и многие люди полагают, будто так оно и есть.

И боюсь, что это действительно правда.

Мы редко сталкиваемся с чужими. Они — хозяева галактики, шныряют от звезды к звезде, а нам приходится ползать годами. Освоили сферу в неполных полтораста световых лет от Земли, и дальше даже не суемся, потому что миров и так на порядок больше, чем мы в состоянии проглотить за ближайшее тысячелетие. Даже межзвездная война нас практически не затронула, хотя свайги за бериллием на наши планеты и станции наведывались еще трижды. Откровенно говоря, мы не подозреваем даже кто с кем воюет — кроме свайгов, рептилий откуда-то из центра галактики, в войну втянуты две птичьих расы, насекомые какие-то и еще одна разновидность чужих, у которой на Земле, Селентине и Офелии и аналогов-то нет. Смешно. Рептилии, птицы, насекомые, и неведомые гады, непохожие ни на что… Только на Земле разум возник у более сложной формы, у млекопитающих. Из-за этого нас считают отставшими безнадежно. Мол, вместо того, чтобы развивать разум, интеллект, развивали тело. Жертвы эволюции.

Вот так и живем. Никому не нужные, даже самим себе.

Вряд ли наши предки видели будущее именно таким… Впрочем, я, например, вообще не вижу будущего. Никак не вижу. Скорее всего, распылимся мы по своим миркам, погрязнем в мелочах и растеряем даже те крупицы знания, которые удалось добыть нашим предкам-мечтателям. Или чужие нас поработят, если война их всех не доконает.

Унылая перспектива.

Вездеход бросало на неровностях почвы. Равнина с шелестом стелилась под днище, и еле слышно урчал привод гравиподушки. Далеко-далеко, в сизой горизонтной дымке угадывались пики Каспийских гор. Там, у подножия изогнутой гряды, моя заимка. И моя жалкая берлога — пятнадцатиметровый спектролитовый купол стоянки и крытые непрозрачным плексом капониры, выполняющие роль и складов, и ангаров, и еще черт знает чего. Всего сразу. Сейчас капониры почти пусты, я ведь из фактории возвращаюсь. В «Меркурий» заглядывать я не стал — надоели мне эти бандитские рожи до боли зубовной. Только в супермаркет Новосаратова наведался, закупил провизии месяца на два вперед, да пива шесть упаковок. Дорогое у нас пиво, чтоб ему поперек! А все потому, что никто на Волге не желает фермерствовать. Наверное, невыгодно… Странно даже. Цены на продукты, особенно на свежатину, просто запредельные. Казалось бы — трудись, продавай, наживайся. А, впрочем, появись на Волге фермы — цены тут же упадут, а кто же захочет гнуть спину задарма? К тому же, сельскохозяйственными роботами управлять — тут башка нужна светлая, это не тупоумных механических рудокопов в штольни загонять.

Горы ощутимо приближались. Вездеход жрал километры, что твой «крот» породу. М-да. Повезло мне. Хороший участок оставил мне папаша — всего миль сто с гаком до фактории и еще двадцать до Новосаратова. А каково ребятам с западного побережья каждую пятницу таскаться? Через весь континент? Я слышал, братья Хаецкие, Мустяца, Прокудин и еще пяток старателей-западников объединились, и гоняют к фактории старенький планетолет. И правильно, по-моему, в одиночку горючее жечь — сплошное разорение. А в складчину — вполне выгодно.

Далеко не у каждого старателя на Волге есть космический корабль. Да что там, далеко не у каждого — у единиц. Старателей на Волге чуть больше восьми тысяч. А кораблей сколько? Частных, я имею в виду. Правильно, семь. У меня, у Хаецких, у Риггельда, у Шумова, у Василевского, у Смагина да у Юльки Юргенсон. И все посудины — малютки, предел крейсерского радиуса — двадцать световых. Сколько раз наши местные бандиты пытались эти кораблики отнять! Попеременно у каждого. У Шумова однажды отняли, так он поднял братьев, такую резню на Белом мысе устроили, до сих пор многие вздрагивают.

У серьезных людей, конечно, свои корабли, космодромные. Не чета нашим погремушкам. На наши только мелочь бандитская зубы точит, а Тазику, скажем, или Шадрону они просто не нужны. У них другие интересы.

И все-таки, свой корабль для старателя — просто мечта. Спасибо папаше, без его наследства я бы никогда на корабль не заработал. А так… Если честно, у меня даже левая заимка есть. Нерегистренная. На островке, посреди океана. Руда там — ошалеть можно, и обогащать не нужно. Я туда раз в неделю мотаюсь, потому что капонир наполняется, а роботы, дуболомы, останавливаться не умеют. Да и незачем им останавливаться, пусть пашут. Денежки-то нужны, как воздух! Чтоб я делал без корабля, каким бы жалким корытом он не казался?

И еще у меня есть совсем уж безумная мысль. Надо будет собрать летучих ребят и потолковать как следует… Тех же Хаецких, Смагина, Юльку отчаянную. Отличная мысль, больших денег сулит. Не догадались еще?

Правильно. Луну нашу поисследовать — на ней тоже полезных минералов до черта. Представляете? Целый спутник — горстке старателей-разработчиков. Только тут придется дело регистрить, никуда не деться, станция наблюдения мигом отсечет, что братцы-летучие на Луну зачастили. В принципе, можно даже попытаться выкупить лицензию у директората Волги и основать лунную компанию. А что? «Савельев Луна Лимитед», как сказали бы братья-американеры. Сокращенно — «СаЛун лтд». В общем, есть над чем поломать голову разворотливому человеку. Странно, что до меня никто об этом не задумывался, а если и задумывался — почему-то не попытался столь блестящую идею воплотить в жизнь? Не знаю. Но это хорошо, что не попытался. Я — попытаюсь, а первым быть всегда выгоднее.

Горы стали совсем близкими, а равнина к подножию гряды постепенно повышалась. Вездеход пер над травой без видимых усилий. Еще бы, порожняком иду. Да и под грузом верный «Камаз», выносливый и надежный старик, ходит без натуги. Сколько ему лет уже? Сто? Двести? Может, и больше. Во всяком случае, его, как и корабль, папаша мой получил в наследство от деда. От моего деда, папашиного родителя… Интересно, а кому я все это добро передам? Детей-то у меня до сих пор нет. С Юлькой, что ли, еще и об этом поговорить? Годы-то идут, тля. Обидно будет, если все, чего добились мои деды-прадеды, папаша, да и я сам, достанется какому-нибудь уроду из бродячих…

Вскоре в поле зрения величаво вплыл купол, показавшись из-за отрога. Вездеход, описав геометрически безупречную дугу, сбросил ход, завис над дасфальтовой площадкой и, урча, опустился. Гравиподушка напоследок уикнула и умолкла. К вездеходу уже ковылял дежурный робот-потаскун. Я заранее разблокировал багажник и потянулся за пультом дистанции, чтоб сформулировать потаскуну задачу.

Да-да, не удивляйтесь, горняцкие роботы до сих пор управляются с пульта, а не голосом, потому что в штольнях виброизмельчители так стонут, что голоса просто не услыхать. А так — старо, как мир, и надежно, как орбита Волги. Инфракрасные датчики на макушке каждого долдона с любым комплектом насадок. Дави на кнопки и радуйся. Только батареи менять не забывай, а то, бывало, сядут, а спьяну не разберешься — и привет! Тычешь в проклятые кнопки, орешь на этих железных уродцев, а им хоть бы хны: ковыряют пустую породу, а на жилу рядом — ноль внимания.

Потаскун уже потащил коробки с продуктами в холодильник, а я отправился в дежурку поглядеть не натворили ли мои балбесы в шахте чего непотребного. Оказалось — нет, балбесы исправно трудились, жила не отклонялась от рассчитанного среза, насыщенность тоже держалась в норме, и я мог с чистым сердцем идти дуть свежеприобретенное пиво. Мельком взглянув на резервный пульт, с которого управлялись роботы островной заимки, я уже встал и даже пару шагов к двери сделать успел.

Наверное, я что-то почувствовал. Какую-то неправильность, необычность. Ладони у меня мгновенно взмокли, и я машинально потрогал кобуру с бластом, висящую у правого бедра.

Назовите это чутьем, если угодно.

Я был не один на заимке. Кто-то еще здесь прятался. Свой брат-старатель прятаться не станет, это уж точно. Значит, лихие люди пожаловали. Снова.

Тем не менее я отправился ко входу в купол, остро чувствуя незащищенность спины. В спину пальнуть хозяину — милое дело. И все, считай заимка твоя. Директорат Волги даже не станет выяснять куда девался предыдущий владелец.

Только гости мои незваные вряд ли станут добывать руду. Выгребут все ценное, а заимку продадут. Такое уже случалось. Соседа моего, Яцека Финкеля, лет пять назад кто-то пристрелил. В спину. Говорят, он нашел хермозолитовую жилу. Не знаю, я не проверял. На месте его купола теперь обглоданный жаром, оплывший скелет из супертитана, а плексовый колпак просто расплавился и опал жгучим дождем на ни в чем не повинную землю Волги… Там теперь даже трава не растет.

Неужели моя очередь?

Но роботы мои, каковы болваны! Чужие на заимке, а им хоть бы хны. Ох, сказал бы я их разработчикам пару ласковых!

А, впрочем, разве думали они, разработчики древние, что человечество докатится до такого? До выстрелов в спину и плексового дождя от сожженного купола?

Первого гостя я засек, входя в купол.

Почему они не стреляли, пока я топтался у вездехода и шел к шлюзу — ума не приложу. Может, им не просто грохнуть меня хотелось? Не знаю. И никто теперь уже не узнает.

Внутри, под куполом, я сразу выдернул бласт из кобуры и кинулся на кухню. Бесшумно отодрал лист пластика, заслоняющий вентиляционный канал в компрессорную, и ужом пополз по узкой квадратной трубе. «Гость» прятался во втором капонире, как раз напротив входа в купол, и сейчас, зуб даю, выскочил из укрытия и устремился к выходу.

А в вентиляционном канале, как раз на выходе из-под купола, решеточка встроена. И обращена как раз ко входу. И ячейки у нее на редкость удобные: как раз ствол бласта проходит.

В общем, первого визитера я пристрелил у входа. Он и пикнуть не успел — схлопотал импульс из бласта в грудину, треснулся о купол левее шлюза и стек на залитую дасфальтом площадку. А я пополз дальше, и вывалился из канала в компрессорной. Она, компрессорная, конечно, заперта снаружи, но кому, как не мне, знать секреты собственных замков?

За компрессорной приткнулся вездеход-малютка модели «Таврия», двухместный. Значит, гостей точно двое. Больше в такого жучка при всем желании не поместится… тем более, что первый из гостей — весьма внушительных размеров паренек. Был. В плечах пошире, чем мой робот потаскун, ей-ей.

Оставшийся в одиночестве налетчик запаниковал, и решил, видно, удрать. Во всяком случае, он выскользнул из-за решетчатой фермы микропогодника и припустил к своему вездеходику. Лопух…

Я его тоже пристрелил, а сам остался цел. Потому что жался к стене компрессорной, а не пер дуром через голую площадку перед капонирами.

Лохи. Точно, лохи. Маменькины сынки из Новосаратова, захотелось шальной деньги. Вот и нанялись в том же «Меркурии» какому-нибудь мелкому деляге-барыге… на свою же беду.

Жалости я не испытывал. Если бы я испытывал жалость к подобным типам, я еще в первый налет лег бы на дасфальт с импульсом в башке. А так — ничего, живу. Раз в месяц гостей непрошенных отваживаю. И не без успеха.

Я вздохнул, по-прежнему сжимая бласт в обеими руками и не отлепляясь от стены компрессорной. Ну-ка, что там скажет мое безошибочное чутье?

Вроде, чисто, сказало чутье. Вроде.

Я осмотрелся, и как мог осторожно прошвырнулся по заимке. Действительно, чисто. Только потаскун последние ящики из багажника моего «Камаза»-пенсионера добывает.

Тела непрошенных гостей я сволок в реакторную, стащил с обоих верхнюю одежду, потому что куртки, комбинезоны и ботиночки на парнях были новые и непропыленные. Трупы спровадил в топку. Одежду отнес в прачечную, два слабеньких маломощных бласта — спрятал в мастерской. Маленький вездеход загнал в капонир… и даже еще дальше. Есть у меня тупичок-секретик, как раз для таких случаев. И что радует — самостоятельно отыскать его практически невозможно. Папаша мой рассказал об этом тупичке, когда мне уже двадцать три стукнуло. А до того я о нем и не подозревал, хотя на заимке вырос. Вот так-то…

Потом я вызвал одного «крота» и пустил вокруг заимки — пусть сожрет все следы вездеходика, буде таковые найдутся. Подушка подушкой, но вдруг эти олухи на брюхе где-нибудь невдалеке поелозили? Лучше перестраховаться.

А документов при парнях, понятно, никаких не оказалось.

Наконец-то я вздохнул спокойно, вернулся в купол, к пультам, и подумал: а не установить ли мне какую-никакую охранную систему? Дорого, конечно, зато польза очевидна. Чувство может и подвести когда-нибудь. Тем более, зачастили что-то ко мне гости. В этом месяце уже второй раз.

Я минут пять поразмышлял — стоит ли тратиться на охранку, и совсем уж собрался идти глотнуть пива, но сегодня мне определенно решили не давать покою.

Коротко пискнул бластер нештатной ситуации. С резервного пульта, на котором висит островная автоматика.

Я замер. Что там еще стряслось? Признаться, внутри у меня снова сгустилась эдакая неприятная пустота… Не дай бог, набрел кто еще и на островную заимку. Не дай бог…

Докладывал Швеллер, самый новый и навороченный из роботов-автоматов. Так, так… при проходке штольни обнаружено пустотелое образование… ля-ля, три рубля, анализ воздуха… ага, вот: предположительно искусственного происхождения предмет… бр-р-р, ну и формулировочки у Швеллера! И кто ему только базовые программы прописывал? Маньяк какой-то, не иначе.

Я зацокотел по клавиатуре, раздавая инструкции своей землеройной команде. Первым делом: изображение находки мне. Швеллер послушно пригнал сателлита с видеодатчиком.

Ага. Вот оно. С виду — небольшая плоская шкатулка. Действительно, искусственная, природе такую вовек не соорудить. Надо же, наткнулись мои шахтеры на какой-то ветхий артефакт!

Азарт уже захлестнул меня. Я ведь знал, что разумной жизни на Волге никогда не было — по крайней мере в обозримый геологический период. Так что это либо чей-нибудь недавний тайник, наш, земной-волжский, вполне человечий. Либо очень древняя штуковина, принадлежащая только этой планете — сколько штуковине в таком случае лет, даже представить страшно. Либо, и это самое вероятное, это штучка чужих, неоднократно залетавших, конечно, за свой долгий галактический век и на Волгу.

Все, прощай пиво и прощай любимое кресло! Лечу немедленно.

Я раздал еще инструкций: работу не прекращать, находку сберечь, буде найдутся последующие находки — беречь тако же! Швеллер активно мотал мои приказы на воображаемый металлический ус и вскоре принялся разгонять бездельничавших роботов по рабочим местам. А я помчался к дальнему капониру, где дремала моя верная скорлупка. Мой космический корабль класса «Саргасс», шестиместная посудина тридцати метров в длину, шестнадцати в поперечнике. Плоская, как брикет растворимого супа «Австралия».

А управлять ею можно и в одиночку — остальные пять мест пассажирские.

Торопливо прогнав предстартовые тесты и прикинув в уме сколько будет стоить сожженное горючее, я пристегнулся и велел дистанции откинуть крышку капонира. «Саргасс» встал на подушку и величаво выплыл наружу. Крышка не менее величаво захлопнулась, плавно и солидно, наглухо закупоривая капонир. Только оставь его открытым — моментально найдутся охотники пошуровать, проверено… Даже с учетом того, что двоих я уже сегодня успокоил.

Корабль развернулся дюзами к гряде. Бросив прощальный взгляд на свою заимку (потаскун как раз загонял разгруженный вездеход в свободный капонир), я включил прогрев и чуть позже — зажигание. «Саргасс» рванулся вперед, а потом задрал носовые стабилизаторы к небу и скользнул ввысь. Волга провалилась в бездну, мгновенно, будто по волшебству. А я нетерпеливо забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Вмешиваться в управление не было резона — я давно настроил параболу в автоматическом режиме, потому что на остров летал еженедельно. А поправки штурман вносил сам, на то он и штурман.

Действенные у нас все-таки автоматы. Хоть и не совершенствуются уже сотни лет, и гостей непрошенных по заимке гонять никак не научатся.

И почему чужие считают нас отсталыми? Точнее — безнадежно отсталыми? Кое-чему мы все-таки научились, хоть и позже них стартовали.

Летел я минут сорок. В принципе, «Саргасс» был в состоянии держать горизонтальный курс, но маневрового горючего я бы при этом сжег на год вперед, да и во времени, скорее всего, проиграл бы. А так — свеча в стратосферу и стремительный спуск уже в точку назначения. Просто и незамысловато, как воскресная телепередача. И, вдобавок, никаких перегрузок, неизбежных при горизонталях. Спасибо антиграву.

Океан на Волге красивый. Особенно в тихую погоду, как сегодня. Впрочем, я все равно никогда не видел других океанов, разве что по телеку. Но по телеку — это не то. Это надо видеть по-настоящему, через прозрачный спектролит кабины. Плоский синий блин лежал под «Саргассом», и лишь чуть-чуть был тронут неясной рябью, похожей на полуденную дымку. Но я знал, что это просто покатые волны без всякой пены. Хорошая сегодня погода!

Солнце, которое мы на Волге так и называем «Солнцем», клонилось к волнам, окрашивая небо на западе в розовые тона. А на востоке уже проглядывали первые звезды и ущербный диск убывающей Луны. Я снова подумал о «СаЛун лимитед», но как-то невнимательно и без былого энтузиазма. Куда больше меня сейчас занимала находка бригады Швеллера.

Сел я на воду, чтоб не морочиться, и выбросился с разгону на узкий песчаный пляжик. Пляжик ощутимо поднимался к центру острова, от воды, и я знал, что с него вполне удобно стартовать без предварительного разгона.

Островок формой напоминал растопырившего клешни краба — овальный массив стабильной породы и две длинные, загибающиеся к северу песчаные косы, дань сильному течению. Моя секретная заимка как раз в центре островка, в самом сердце хаотичного нагромождения гранитных скал, меж которых проглядывает бурая каша — смесь бесполезного шлака и руды. А под скалами, уже на глубине метра, шлака почти нет, он, похоже, наносной.

Швеллер неподвижно торчал в центре расчищенной площадки с находкой в пустом контейнере из-под непросеянной породы в манипуляторе. Остальные ребятишки ковырялись в штольнях. Отвесная шахта уходила вглубь метров на пятнадцать, и все еще не достигла уровня моря. Ниже я, наверное, и соваться не осмелюсь: руда и так небывало богатая, и ее много.

При виде меня Швеллер оживился и заковылял вверх по тропинке, к гребню. Я ждал его на перекате, одним глазом наблюдая за преданным роботом, а вторым любуясь видом. Вид впечатлял. Извилистая тропинка спускалась к самому океану, зелень на скалах и скалы посреди зелени олицетворяли нетронутую дикость природы, и я, негласный хозяин всего этого великолепия, глядел с высоты добрых сорока метров. «Саргасс» притих на песочке, как задремавший скат.

Когда Швеллер оказался рядом и почтительно свистнул, я отвлекся от созерцания пейзажей. Брезгливо отстранив протянутый контейнер, весь в мельчайшей рыжей пыли, я осторожно вынул из него шкатулку.

Она оказалась неожиданно тяжелой, словно была сделана из свинца или золота. И еще — она была запаяна в прозрачную и казавшуюся очень тонкой пленку. Размером — сантиметров двадцать на сантиметров десять, и в толщину сантиметров пять. Эдакий аспидно-черный кирпич с тончайшей риской по периметру, отделяющей крышку от всего остального.

Я взглянул на шкатулку лишь мельком; сразу потянул из кармана пульт управления роботами. Швеллер докладывал: никаких больше находок, плотность руды прежняя, состав — прежний, уровень излучения — в допустимых пределах. Ну, и все такое прочее. Я кивнул, хотя Швеллеру это ровным счетом ничего не дало, и с пульта подтвердил стандартную программу.

Если за… э-э-э… да уже час, чего там! Если за час ничего больше не нашли, то и незачем тут дальше торчать. Артефакты парами, видимо, не встречаются. И я побрел вниз по склону, к «Саргассу», держа тяжкую находку обеими руками. Пленка была гладкая наощупь и прохладная; я все боялся шкатулку выронить.

Когда я был уже у самого пляжа, далеко на востоке мелькнула в небе косая светлая полоска — патрульный ракетоплан.

«Чего его тут носит?» — неприязненно продумал я.

Из осторожности я выждал с полчаса; начало смеркаться. На всякий случай еще раз связался со Швеллером и убедился, что ничего необычного ребятишки больше не откопали. Так и не узнав чья непостижимая воля забросила патрульный ракетоплан так далеко от побережья материка, я забрался в «Саргасс» и без лишних слов вознесся в стратосферу.

Шкатулка, надежно пристегнутая, покоилась на соседнем кресле, справа от меня. И я на нее постоянно косился.

Дома я сделал контрольный круг над заимкой и только потом пошел на посадку. Чувство мое молчало, но правая рука сама собой тронула кобуру с бластом, рукоятку которого украшал прадедовский девиз на двух языках. «Смерть или слава». «Death or Glory».

Смерти я сегодня счастливо избежал. Неужели мне вдруг улыбнулась переменчивая удача, и я откопал на островке что-то ценное? Что-то, что может изменить человеческие судьбы?

Вовремя найденный артефакт вполне может разбудить впавшую в летаргию расу, если только попадет в нужные руки. В руки, которые он вполне может прославить.

Но этот же артефакт может обернуться и смертью. В сущности, у меня было только две линии поведения: открыть шкатулку, или не открывать ее. Любое решение могло привести меня как к смерти, так и к славе.

В задумчивости, двигаясь заученно и привычно, словно любой из моих ребятишек-подчиненных Швеллера, я загнал «Саргасс» в дальний капонир, запер его и опечатал, потому что с неделю мне летать никуда не придется, и в прежней же задумчивости побрел к жилому куполу. Шкатулка оттягивала мне левую руку — вопреки опасениям и кажущейся гладкости, пленка плотно приставала к ладони и я больше не боялся шкатулку выронить.

Внутри я бережно опустил ее в центр стола, вскрыл банку пива и повалился в любимое кресло.

Итак. Что избрать? Действие или бездействие? Как поступил бы в подобном случае мой папаша? Мой дед? Мой прадед, черт побери, о рассудительности которого до сих пор рассказывали старательские байки? Но рассудительность рассудительностью, а я точно знал, что все мои предки дожили до почтенного возраста, за исключением отца, умершего в шестьдесят четыре от рудной лихорадки. Не верю, что они дожили бы до седин, задумывайся они надолго в ключевые моменты жизни. Смерть или слава. Стреляй, иначе опоздаешь. Сомневаюсь, что они выбрали бы бездействие.

И я не стану.

Я решительно выхлебал банку до дна, не глядя швырнул ее в сторону зева утилизатора и как всегда попал. В баскетболисты, что ли, податься? Впрочем, уже поздно, возраст, дядя Рома, у тебя неспортивный. По незваным гостям палить и вентиляционные трубы изнутри протирать ты еще худо-бедно годишься, а вот скакать четверть часа кряду по площадке за непослушным мячом — духу у тебя уже не хватит.

Нож прозрачную пленку, окутывающую артефакт, не взял. Я не слишком удивился, и сбегал в мастерскую за лазерным резаком. Лазер не сразу, но все же проплавил в мгновенно нагревшейся оболочке длинную щель с лохматыми краями. Убрав луч и водрузив резак на стол, я запустил руку под пленку.

Шкатулка была холодной, как лед. И еще — мне показалось, что я тронул не пластик, не отполированный металл или гладкую кость. Мне показалось, что тронул я охлажденный бархат. Пальцы липли к поверхности шкатулки, но не оставляли ни малейших следов.

Едва я вынул черный брикет из вскрытого прозрачного пакета, как мне открылся рисунок на крышке. Две переплетенные молнии, поддерживающие не то острие штыря обычной садовой ограды, не то наконечник ископаемого копья. А чуть ниже — прямоугольная рамка, которая по логике должна была заключать в себя короткую надпись. Но никакой надписи в рамке я не увидел.

Странно. Неужели я так невнимательно рассматривал шкатулку на острове, что не заметил этот рисунок сквозь пленку?

Я протянул руку и коснулся невесомого пакета, двухслойного прямоугольника, одна из сторон которого была безжалостно оплавлена лазером. Взял его. И взглянул на рисунок сквозь пленку.

Рисунок исчез. Крышка шкатулки выглядела одинаково черной и матовой.

Убрал пленку. Рисунок и рамка вновь проступили на черном и матовом фоне.

Забавно. В голове почему-то вертелось слово «поляризованный», но внятно сформулировать мысль я так и не сумел. Потом хмыкнул и отложил пленку в сторону.

Ладно. Хорошо. Скрытый рисунок. Дальше — как эту шкатулку открыть?

Я больше не сомневался — раз взрезал защитный, несомненно герметичный пакет, так чего останавливаться на полдороге? Поглядим на что больше смахивает содержимое шкатулки, на знак смерти или на крылья славы?

Сначала мне подумалось, что этот брикет в общем-то весьма похож на портативный компьютер в походном состоянии. Потом я обратил внимание на два круглых пятнышка на уголках крышки, так и зовущих одновременно коснуться их пальцами рук. Ну-ка, проверим, в порядке ли у нас с логикой, которая считается в галактике общепринятой!

Почему-то я окончательно уверился, что шкатулка эта сработана чужими, и люди Земли и колоний не имеют к ней ни малейшего отношения.

С логикой у людей оказалось все в порядке. Крышка едва заметно подалась под моими пальцами, и из раздавшейся щели вырвались струйки белесого пара. Я отшатнулся, стараясь не дышать. Пар быстро растворился в воздухе, а крышка медленно приподнялась, являя миру внутренность шкатулки.

На алой ворсистой подкладке покоился продолговатый черный предмет, подозрительно смахивающий на пульт дистанционного управления горняцкими роботами. Только кнопка на этом пульте была всего одна. Одна большая красная кнопка.

Красная.

Я коротко выругался. И подумал, что происходящее уж слишком похоже на дешевую телеподелку о звездных войнах. До боли зубовной похоже — неизвестно чей артефакт, таинственный рисунок, который не сразу заметен, мистический пар из-под поднимаемой крышки и дурацкий пульт с единственной кнопкой.

Красной кнопкой.

Которая так и манит, да что там — манит! Приказывает: нажми на меня! Утопи большим пальцем, вдави в черное тело пульта! И которая, несомненно, пробудит к жизни какую-нибудь древнюю хрень, которая явится из недр планеты — или из глубин космоса — и разнесет все в округе к чертям свинячьим на атомы или даже на что помельче. Масштаб грядущего катаклизма — в соответствии с воображением. Если с воображением пожиже, тогда только планету, или в крайнем случае — звездную систему разнесет. Ну, а если воображение разыграется — тогда, несомненно, целую галактику.

Да только у меня такое воображение, будь оно неладно, что впору опасаться за судьбу всей вселенной!

Ну, и что теперь? Смерть или слава, дядя Рома? Жать или не жать? Жать — глупо. Не жать — еще глупее. Жать — страшно. Не жать — обидно.

Так и свихнуться недолго!

И вдруг я ненадолго представил себе наше будущее. Увидел его. Впервые. Задворки мира, муравьи на границе космодрома. Серая жвачная толпа, вполне довольная своим болотом. Если Волга развалится на атомы или даже на что помельче — Земля, Селентина и Офелия этого попросту не заметят. Капитан грузовоза, который обыкновенно увозит с Волги руду, с удивлением обнаружит на месте планеты (а если у него с воображением получше — то на месте звездной системы) беспорядочное скопление атомов или чего помельче (тут физик-недоучка внутри меня ехидно захихикал), пожмет удивленно плечами и уберется восвояси, записав в бортжурнал, что рудник переводится в категорию бесперспективных.

Ну, а если у хомо сапиенсов с воображением окажется все в порядке, то и прилетать окажется особенно некому, ибо беспорядочные скопления атомов или чего помельче в гости к соседям обыкновенно не летают. Чужие когда-нибудь обнаружат, что муравейник на краю их космодрома почему-то опустел, и предадутся своим загадочным галактическим делам-заботам, изгнав все воспоминания о человеческой расе из памяти.

Если ничего подобного не произойдет, и Волге по-прежнему придется нарезать годы вокруг Солнца, серая жвачная толпа таковой и останется, а чужие обнаружат, что муравейник на краю их космодрома как и прежде влачит жалкое существование, и предадутся все тем же своим загадочным галактическим делам-заботам. Аминь.

Ну и есть ли между этими вариантами хоть какая-нибудь ощутимая разница? Есть хоть один довод в пользу того или иного варианта? Хуже уже все равно некуда, хоть ты жми, хоть ты не жми на эту треклятую кнопку на пульте, словно сошедшую с экрана очередной дешевой телеподелки о звездных войнах.

Но если ты ее все-таки нажмешь, дядя Рома, что-нибудь может измениться и не к худшему. В конце концов, складываются иногда и позитивные вероятности. Чаще — только теоретически, так и оставаясь вероятностями. Но редко-редко они все же воплощаются — открыл ведь Белокриничный свой тоннельный эффект в полихордных кристаллах? Мог ведь и не открыть. Что если эта кнопка вдруг взбудоражит людское болото, растолкает человечество, выдернет его из летаргического сна?

Я вдруг чуть ли не воочию увидел своего папашу; он протягивал мне бласт слабеющей от рудной лихорадки рукой, и губы его шевелились, а срывающийся голос шептал: «Смерть или слава, сынок. Запомни: смерть или слава. Жизнь никогда не даст нам иного выбора. Всегда, что бы ты не делал и чем бы не занимался, выбирать тебе придется все равно между смертью или славой. Ибо третий выбор — это вообще ничего не делать, это отсутствие выбора. Но ты не такой идиот чтобы бездействовать, ты хуже идиота, я знаю. И поэтому ты всегда будешь выбирать между смертью или славой, и когда, обманув смерть, ты решишь, что слава тоже миновала тебя, знай: все идет как надо, и новый выбор не заставит себя долго ждать.»

Он знал жизнь, мой папаша, и именно поэтому он мог позволить себе играть со смертью. И — видит бог! — он был не самым плохим игроком, иначе не владеть бы мне ныне лакомой заимкой и космическим кораблем.

Ну и чего ты ждешь, Роман Савельев? Рождества? Нет у тебя выбора, все это иллюзия. Ты все равно нажмешь ее, эту кнопку на пульте. Так жми и не морочь себе голову. С пола упасть нельзя.

И тогда я глубоко вздохнул, потянулся к пульту, казалось, с готовностью прыгнувшему мне в ладонь, и коснулся подушечкой большого пальца шершавой поверхности красной кнопки.

Может эта штуковина и была сработана чужими, но пульт держался в ладони, как влитой, и каждое углубление на этом продолговатом прохладном стержне предназначалось моим пальцам. Пульт казался не то продолжением руки, не то ее порождением. Я не удивился бы, если бы мне сейчас сказали, что я появился на свет с ним в руке.

Все как в дешевой телеподелке.

Я напряг большой палец и до отказа утопил кнопку. Пульт коротко пискнул, удовлетворенно так, победно:

«Пи-и-ип!»

И больше не произошло ровным счетом ничего.

Сначала я стоял зажмурившись, и гадал: я уже развалился на атомы или что помельче, или пока нет? Судя по тому, что в горле пересохло и душа молила о пиве, ничегошеньки со мной не произошло. А поскольку я наощупь добрел до холодильника, нашарил левой рукой запотевший цилиндрик, рванул колечко и разом выхлебал полбанки, то можно было смело предположить, что и с остальным миром ничего плохого не приключилось.

И я открыл глаза. Пульт я по-прежнему сжимал в правой руке; утопленная кнопка равномерно фосфоресцировала, а большой палец начал ныть, потому что я продолжал, как дурной, с силой давить на кнопку. Вздохнув, я отпустил ее. Фосфоресцировать кнопка не перестала, зато палец ныть прекратил.

— Ну, и? — спросил я неопределенно. Потом поднес пульт к глазам и тупо оглядел.

Никаких изменений. Только кнопка тлеет все тусклее и тусклее, постепенно возвращаясь к исходной матовости.

Я даже вышел наружу и некоторое время пялился на звездное небо, щурясь от режущего глаза света прожектора. Не знаю, чего я ждал. Что рассчитывал узреть. Звезды виднелись только наиболее яркие, и выглядели как обычно: холодно и равнодушно. В степи монотонно стрекотали кузнечики, а где-то далеко-далеко в горах басом ухал пещерный филин.

Меня охватила досада и разочарование. Тоже мне, потрясатель основ! Руки заламывал, решал, выбирал! Жать-не жать, судьбы человечества, смерть или слава! Тьфу! Чертова машинка неведомых мастеров, прекрасно, впрочем, знакомых со строением кисти вида Homo Sapiens Sapiens, наверняка давно протухла.

Если вообще хоть на что-нибудь годилась изначально.

С другой стороны, даже хорошо, что наметилось хоть какое-то отклонение от сюжета дешевой телеподелки. А то к лицу как-то сама собой стала прилипать глуповатая улыбка, а мысли приобрели какую-то на редкость героически-кретиничскую направленность и окраску.

Я вернул пульт в шкатулку, и она сама собой стала закрываться. Хлебнув пива, я собрался обессиленно рухнуть в кресло, но тут крышка как раз встала на место и я снова увидел рисунок на внешней ее стороне.

Нет, в рисунке ничего не изменилось. Зато в рамке возникла надпись. Совсем короткая. На русском языке.

«Смерть или слава».

Недопитая банка с жестяным громыханием упала на пол, и из нее выплеснулась коричневая струя. Медленно-медленно, как будто все сняли рапидом, и только потом показали мне. Обессиленно опустившись в кресло, я еще раз вспомнил своего бедового папашу. Точнее, одну из его привычных фразочек.

«Не горюй, Рома! Все не так плохо, как кажется. Все гораздо хуже.»

Вот только — кто поведал бы, как соотносятся с этой фразой сегодняшние события? Чем в конце концов обернется нажатие красной кнопочки — явлением джинна из бутылки, или просто безобидными кругами по воде?

В этот вечер я еле заснул. А слова с поверхности шкатулки так, по-моему, и не исчезли. Исчезла сама шкатулка, уже под утро. Вместе с пультом. Только прозрачный пакет, вскрытый лазером, напоминал наутро о вчерашнем, и убеждал, что это все не сон и не горячечный бред.

Но Солнце беззаботно сияло над Волгой, и вовсе не думало распадаться на атомы от чьего-то губительного удара.

Я в который раз выругался, и побрел снимать итоги ночной смены.