Сходка
(Сказка для мальчиков и девочек преклонного возраста)
Глухая поляна в глухом лесу, вдали от жилья, вдали от дорог. Легкий ветерок шумит в кронах вековых деревьев. Солнце светит вовсю, но на поляне сумрачно. В самом центре поляны вдруг пожухла и склонилась трава круглым пятном, и в середине пятна проклюнулся росток. Извиваясь как червяк на сковородке, росток вытянулся, вырос в деревце, поднялся выше, обзавелся листьями, ствол его утолщился, и стало видно, что это растет дуб. Дуб рос не по дням, не по часам и даже не по минутам. Пока вы читаете эти строки, дуб растолстел в три обхвата, постарел, корни его замшели и потрескались, он потерял листву и засох. Среди свисающей лоскутьями коры прорезалось дупло, три сучка над ним превратились в глаза и нос, дуб шмыгнул носом, чихнул, огляделся и сказал, вернее — проскрипел:
— Ну вот… Опять я первый. Вот так всегда. И где они ходют? Вот спешишь, спешишь, торопишься, стал быть, приходишь, запыхавшись, сердце из груди выскакиваеть, а их нет как нет. Ну куды это годиться? Щас вот никто не появится, вот уйду, вот и все! Пущай на себя пеняют, вот!
Внезапно послышалось журчание ручья. На полянке появилась струйка воды, собралась в лужицу, лужица выросла у корней дуба, вздыбилась куполом, поднялась грибом. Дуб заметил гриб, перестал ворчать. А гриб превратился в толстяка с добродушной круглой физиономией, толстяк посмотрел на дуб, подмигнул.
— А, это ты, Водянюк, — радостно сказал дуб, — а я тут уже полчаса торчу, как пень, никого нету.
— Здорово, Лешак, здорово, — отозвался Водянюк, булькая, как в бочке. — Как живешь-можешь?
— А, все так же. Корни болят, и зубов уже не осталося, да короеды замучили, спасу нет…. А ты-то как, жидкий?
— Теку помаленьку, старик, теку. Тоже болячки, годы уже не те… Совсем не те…
— Да… — протянул Лешак сочувственно. — Эт точно, годы не те…
Они вздохнули, помолчали, обдумывая сказанное. Послышался шум. Водянюк прислушался, а Лешак ничего не услышал, продолжая вздыхать и бормотать что-то себе под нос.
— Тихо ты, — сказал Водянюк, подняв водяной палец. — Идет кто-то.
Действительно, кто-то пробирался сквозь чащу, бормоча что-то про погоду, больные кости и проклятую ступу.
— Ягуся, — радостно сказал Лешак, и дупло его растянулось в улыбке. — Это она ворчит, радость наша.
На поляну вышла согбенная старуха, одетая в ярко-красный сарафан и резиновые сапоги. Совершенно седые волосы ее были перехвачены желтой лентой в конский хвост. Старуха подслеповато огляделась, сверкнув единственным торчащим зубом, и прошамкала:
— А-а-а, Водяной с Лешим уже здеся. Здорово, мужички.
— Здорово, Ягуся, — проскрипел помолодевшим голосом Леший. — Чтой-то опаздывашь?
— Да ступа, чтоб ей неладно было! Заглохла, и ни в какую. Двадцать верст пешком пришлось топать. А я вам что, девочка?
— Карбюратор надо посмотреть, — со знанием дела сказал Водяной. — В прошлый раз карбюратор барахлил.
— Карбюратор, карбюратор, — ворчливо отозвалась Ягуся. — Кабы я знала, хде энтот карбюратор стоит, я бы на него посмотрела, на окаянного.
Снова послышался шум, и все повернули головы. Над кустами показался невероятно худой старик в тусклых доспехах, с непокрытой головой, потом стало видно, что он верхом на еще более худой и древней кляче, назвать которую лошадью можно было, только обладая богатейшим воображением. Сбоку у старика болтался огромный меч в кожаных ножнах. Старик подъехал, спешился, кряхтя так, словно у него заржавели все кости, вытер совершенно лысую голову гигантским клетчатым платком, оглядел поляну орлиным взором и сказал:
— Ну, здравы будьте, что ли?
— Здравствуй, Кащеюшка, — залебезила Ягуся. — Здравствуй, родимай. Не жарко ли тебе в доспехах? Как доехал?
— Доехал, — буркнул Кащей. — Ты называешь это «доехал»? Эта кляча вытянула из меня все жилы. На черепахе было бы быстрее.
— А ты ее на мясо пусти, — хихикнул Леший.
— А кто это мясо будет есть? Ты, что ли, беззубый? — огрызнулся Кащей. — А, и Водяной здесь. Что молчишь, булькни что-нибудь.
— Буль-буль, — сказал Водяной, и все засмеялись старой шутке.
— Кащеюшка, а где Горыныч? — спросила Ягуся.
— Хм, Горыныч, — сказал Кащей, снова вытирая лысину платком. — Куда ему лететь? Он уж сто лет не летает — стар стал. Да и где ему здесь поместиться? Он будет незримо присутствовать.
— Здрава будя, честная компания! — неожиданно рявкнул голосом старого курильщика незримо присутствующий Горыныч. Все вздрогнули, а с Лешего посыпалась какая-то труха.
— Ну, ты! — сказал Кащей. — Ты не пугай народ-то. А то, неровен час, преставится кто со страху.
— Да я че? Я ниче, — смущенно отозвался Горыныч.
— Ну вот и ладушки, — сказал Кащей, присаживаясь на невесть откуда взявшийся пенек.
Баба-Яга покрутилась, покрутилась, поделала руками какие-то пассы над землей, плюнула, дунула, топнула. Все с интересом следили за ее манипуляциями. Баба-Яга скосила глаза на присутствующих, снова покрутилась, помахала руками.
— Щас, — сказала она. — Щас, щас.
— Я не понял, — сказал Горыныч. — Чего происходит-то?
— Тихо ты! — цыкнул на него Кащей. — Ягуся колдует.
Ягуся презрительно поджала губы и уселась прямо на траву.
— Что, Ягусенька? Не получается? — хихикнул Леший.
— Бульк-бульк-бульк, — засмеялся Водяной.
— Смейтесь, смейтесь, — сказала Ягуся обреченно. — С вами скоро то же самое будет.
— Что то же самое? — спросил Водяной.
— Скляроз, — огрызнулась Ягуся. — Заклинания все забудешь напрочь.
— Эхе-хе, — сказал Леший. — А вот помню, в одна тысяча двести семьдесят пятом годе был со мной случай…
— Тихо! — сказал Кащей. Он щелкнул пальцами, и под Ягусей вырос пень.
— Спасибо, Кащеюшка, — ласково сказала Ягуся. Она оправила сарафан и сложила руки на коленях.
— Ну-с, — сказал Кащей. — Начнем, пожалуй. То есть это… Сходку считаю открытой. На повестке дня… — Он замолчал, захлопал глазами.
Леший сказал:
— А вот еще в одна тысяча триста пятнадцатом годе был большой пожар в лесу. Князь Святослав окурок бросил, и загорелося… Ох-ох-ох…
— Ты чего буровишь?! — ахнул Водяной. — Какой окурок?! Тогда еще и табаку-то не было!
— Как это не было?! — рассердился Леший. — Как это не было? А где же, по-твоему, он был?
— Не было! — рассердился, в свою очередь, Водяной. — Его еще из Америки не привезли! Горыныч, скажи ему.
— А хрен его знает, — задумчиво отозвался Горыныч. — Может, и не было. Только я, как сейчас, помню, что курить начал с детства. А чего курил? Может, и не табак. Может, и кизяк какой-нибудь.
— Ну я же говорю! — горячился Водяной. — А ты, Лешак, совсем плохой стал. Этот у тебя, как его… Ягуся, как?
— Скляроз, — подсказала Ягуся.
— Вот, — обрадовался Водяной. — Скляроз у тебя.
— Какой скляроз? — обиделся Леший. — Какой скляроз? Вот помню как сейчас, в одна тысяча…
— Тихо! — рявкнул Кащей. Все это время он сидел с растерянным видом, ощупывая свои доспехи. Где-то в щели между латами он откопал какую-то смятую бумажку и сейчас, далеко отставив руку, смотрел в нее. — Тихо, говорю! Мы сюда зачем собрались?
— Да, зачем? — подхватил Леший.
— А затем, что сходка у нас! — грозно сказал Кащей, обводя присутствующих орлиным взором. Под его взглядом все виновато опустили головы. — Сходка. Понятно?
— Понятно, Кащеюшка, понятно, — пропела Ягуся, болтая ногами на своем пеньке.
— Ну, а раз понятно, слушайте повестку дня, — Кащей заглянул в бумажку, сощурился. — Черт, — сказал он виновато. — Не вижу ни хрена.
— Дай мне, — предложила Ягуся. Кащей передал ей бумажку. Ягуся поднесла бумажку к самому носу, что-то забормотала. Все терпеливо ждали. Первым соскучился Леший.
— А вот в одна тысяча восемьсот пятом годе что было… Да, а что было-то?
— По башке тебя сильно стукнули, вот что было, — съязвил Водяной.
— Не-е-е. По башке меня стукнули в одна тысяча семьсот семидесятом годе, — сказал Леший и улыбнулся. — Был такой добрый молодец Иван… Нет, не Иван, Илья. Или Тимоха?
— Ну что? — сказал Горыныч. — Кто-нибудь огласит повестку дня или нет никого? — Было слышно, как он чиркает огнивом, пытаясь прикурить.
— Щас, — сказала Ягуся. — Щас, щас. Горыныч прикурил, выпустил дым. На поляне появилось облако.
— Кха, кха, — закашлялась Ягуся. — Нет, я так не могу. Курят здесь, курят, дыхнуть нечем.
— Дай сюда, — сказал Водяной, отбирая бумажку мокрой рукой. — По-вес-ты-ка. Ды-ня, — прочитал он по слогам. — Эко… Эко… Эко что?
— Экология! — Кащей хлопнул себя по лбу, — Экология!
— Ха, — сказал Горыныч, выпуская второй клуб дыма, от которого Ягуся начала отчаянно отмахиваться. — Который раз уж экология. Могли бы и запомнить. Склеротики, блин.
— Кащеюшка, — запричитала Ягуся, — скажи ты этому куряке, чтобы не курил. Сам, значит, явиться сюда не может, дескать, старый, а как курить, так весь дым здесь.
— Да, — сказал Кащей просительно. — Ты бы это… Слышь, Горыныч… Не курил бы, а?
— Да я же в себя! — возмутился Горыныч.
— А вот в одна тысяча шестьсот тридцать пятом годе… — подал голос Леший, но его перебил Водяной:
— Ну и что у нас там про экологию?
— А что? — спросил Кащей. — А! Да, экология. Экология у нас плохая, братцы… — он подумал, посмотрел на Бабу-Ягу и добавил:
— И сестрицы.
— Что за экология такая? — спросил Леший. — И еще и плохая. Продать ее к такой-то матери, и дело с концом.
— Ну и куда же ты ее продашь? — с издевкой спросил Водяной.
— Ну… Хотя бы вон в Канаду.
— Куда?! — ахнули все.
— В Канаду, говорю.
— Это почему в Канаду? Это кто ж ее там купит? Совсем ты, деревяшка, плохой стал! — загалдели все хором.
— А это, — сказал Горыныч. — Чего галдите? Пущай скажет. Может, дело говорит.
— Ну да, — обрадовался поддержке Леший, — У меня ж там сын лешачит. Он уж там, почитай, лет двести. Или триста. Вот. Так ему там жалованье плотют! Вот. Жалованье! Мы вот тут трудимся, трудимся, не покладая рук, значить, ишачим, ишачим («Что-что делаем?» — встрял Водяной, но на него зашикали, и он замолчал), а нам хоть копейку дали жалованья? А? Я вас спрашиваю.
Все молчали, пораженные.
— Вот. Не дали. И не дадуть! А сыну маму плотют! Потому как — Канада. Поняли? Вот и продать на хрен енту… как ее… Оне купют. Оне богатенькие. Долларами заплотют, енто тебе не хухры-мухры.
Снова воцарилось молчание. Потом Баба-Яга сказала:
— А скоко она стоить-то? Эта ваша еко…
— …логия, — подсказал Водяной.
— Во-во.
— Дык, скоко? — отозвался Леший. — Хрен ее знает, скоко. Токмо надобно не продешевить. Слышь, Кащей!
— А? — Кащей встрепенулся, просыпаясь.
— Я говорю, не продешевить бы!
— Чего? Кого?
— Ну ты чего спишь-то, старый пень? — Леший даже закашлялся от волнения. — Продавай енту екологию на хрен! За валюту. Поделим по-братски денежку-то…
— Ты чего, деревяшка, совсем ума решился? — спросил Кащей, хлопая глазами. — Ты кого продавать собрался, дубина стоеросовая? Экологию? Балда, да это же наука такая. На-у-ка. Понял? Как ты ее продашь-то?
— А я че? Я ниче, — стушевался Леший. — Наука. Ишь ты. И не продашь ее, стало быть? Ну и на хрена она нужна такая? Даже не продашь ее. Вот сдалась она нам тут! Века жили без ентой екологии, и ничего, а тут нате вам! На повестку дня ее. И чем же она так отличилась, екология ента ваша, что старый Леший должен нестись сломя голову, торопиться, значить, а оне тут всякой ерундой занимаются!
— Да замолчи ты, — сказал Кащей. — Ишь, разошелся.
— Точно, — поддакнул Водяной. — Заткнул бы свое дупло, старый пень.
— Сам ты старый! — взвился Леший.
— Тихо! — заорал Кащей. — Молчать, а то щас всех порешу тут. — Он попытался вытащить меч из ножен, но у него не получилось. — Молчать, говорю, — сказал он уже более миролюбиво. — А то мы так до утра не закончим.
— Ха, — сказал Горыныч, снова чиркая огнивом. — В прошлый раз три дня сидели. И все с этой екологией проклятой.
— Ладно, ладно, — сказал Кащей. — Сегодня быстро управимся. Так вот, экология у нас плохая.
— Да слышали уж, — поморщился Водяной. — В чем она плохая-то?
— А в том. Леса горят? Горят.
— Еще как горять! — подхватил Леший. — В позапрошлом годе такой пожар был, такой пожар, куды там пожару одна тысяча…
— Вот! — Кащей повысил голос, и Леший обиженно замолчал. — Вода, опять же, плохая? Плохая. Вот ты, Водяной; куда смотришь?
— Как куда? — опешил Водяной. — На тебя смотрю.
— Да не на меня надо смотреть, а на воду. Плохая она? Плохая. А почему?
— Не справляюсь я, — насупился Водяной. — Трудно мне одному.
— Одному? — удивился Кащей. — А где сыновья твои? Внуки где? Правнуки?
— Сыновья по океанам утекли. Чего им тут сидеть, в нашей тайге? Молодые ведь, им поразвлечься хочется. Старший в Тихом океане обретается, средний — в Атлантическом, а младшенький, значит — в Индийском. Ну и внуки-правнуки при них. Кому охота в нашей глуши сидеть, да еще и задаром?
— Заладил: задаром, задаром, — поморщился Кащей. — У нас денег нету, и работа у нас такая, на обсчественных началах. И все! Не будем об этом. А воздух? Ягуся, какой у нас воздух, а? Ягуся!
— А? Что? Где? — Баба-Яга проснулась, с удивлением озираясь. — Какой воздух? Куды?
— Куды, куды, — проворчал Кащей. — На кудыкину гору, куды ж еще. Я говорю — воздух у нас плохой?
— Чего это плохой? — возмутилась Ягуся. — Кто энто тебе сказал, что он плохой?
— Молчи, радость моя, — ласково сказал Кащей. — Вот тут написано — воздух плохой, — сказал он, тыча пальцем в бумажку.
— Где? Где написано? — Баба-Яга привстала, выхватила бумажку, поднесла к носу. — Не вижу. Ну где, где?
Кащей досадливо поморщился, но доказывать не стал. Сказал:
— Ну-с, так какие будут предложения?
— Ты енто о чем? — поинтересовалась Баба-Яга. — Какие такие предложения?
— Чтобы, значит, улучшить и углубить, — ответил Кащей.
— Упразднить бы ее, вашу екологию, — брякнул Леший, опасливо косясь на Кащеев меч.
— Упразднить ее никак нельзя, — сурово сказал Кащей. — А посему думайте давайте, шевелите мозгами, точнее, той кашей, что у вас вместо мозгов. Водяной! Не спать! Горыныч!
— Здесь! — рявкнул Горыныч, выпуская клуб дыма.
— Предложения давай, здесь он, видите ли… — проворчал Кащей.
— Щас, — сказал Горыныч. — Докурю вот.
— Да ты никогда не докуришь, куряка! — заорала Баба-Яга.
— У меня есть предложение, — сказал Водяной. — Радикальное.
— Какое-какое? — хором воскликнули Баба-Яга и Леший. — Ради чего?
— Сами вы ради чего! — обиделся Водяной. — Радикальное — это значит — раз и все! И нету промблемы.
— Енто где ж ты таких слов нахватался, мокропузый? — покачал головой Леший.
— Ну-ка, ну-ка? — сказал Кащей.
— Людей надо упразднить, — насупившись, сказал Водяной.
Воцарилось неловкое молчание, будто Водяной взял и пукнул в приличном обществе.
— Мда-а-а-а… — протянул Кащей. — У тебя что, несварение желудка?
— Запоры у него, — ехидно сказал Леший. — Лет десять просраться не можеть.
— Ну, ты! — сказала Баба-Яга. — Здесь, между прочим, дамы.
— Какие такие дамы? Ах да… Подумаешь, дамы! Это ж правда.
— Сами вы запоры у дам! — набычился Водяной. — Зато какое решение промблемы! Раз — и нету загрязнениев!
— Хорошо сказано, — неизвестно про кого сказал Горыныч, закуривая очередную. — Вон там Иван приближается, вот с него и начни.
На лице Кащея отразилась глубокая тоска.
— Где Иван? — спросил он, озираясь. — Никакого Ивана нету.
— Как нету, ежели я русский дух чую?! — возмутился Горыныч. — Да вон он орет, слышите? Вдали послышался стариковский крик:
— Кащей! Ка-а-аще-ей! Кхе, кхе! Кащей, говорю! Выходи биться. Смертным… кхе, кхе… боем…
Кащей во второй раз попытался вытащить меч из ножен, и у него снова не получилось.
— Вот ведь, а? — испуганно сказал он. — Ну вот принесла же его нелегкая.
— Да чего ты испужалси-то? — сказал Горыныч. — Он же старый, как я не могу, из него уже песок сыплется, а ты бессмертный. Вон сколько раз твою смерть на конце иглы находили, а толку-то?
— Толку, толку, — проворчал Кащей, дергая меч. — Потому что она вовсе не там, смерть моя…
— А где? — взвился Леший.
— В Караганде! — рявкнул Кащей. — Да помогите же мне этот меч проклятый вынуть!
Водяной и Леший бросились помогать. И тут на поляну вышел седовласый старец, в белом малахае и лаптях. Волосы его, перехваченные на лбу кожаным ремешком, почти касались земли. Он волочил за собой гигантскую булаву с ужасающе огромными шипами. Булава цепляла листья и сухие сучья и оставляла за собой широкий след. Старик остановился, прикрыл глаза козырьком ладони, вгляделся.
— Ага, — удовлетворенно сказал он, — Вся нечисть в сборе. Токмо этого нету, как его…
— Да тут я, — досадливо сказал Горыныч. — Незримо присутствую.
— Ты, змей, давай дуру не гони, — сказал старец, оглядываясь. — Присутствует он. Ты давай или тут, или там. А то ведь я доберусь до тебя, ты меня знаешь.
— Знаю, — вздохнул Горыныч. — Еще как знаю. Все три шеи еще с прошлого века "болят. Особенно, знаешь, на погоду.
— Ага, — обрадованно ответствовал старец. — У меня на погоду все кости ломит. Особенно, знаешь, когда гроза собирается. Вот тут ка-а-ак вступит, и тут.
— Змеиный яд пробовал? — заинтересовался Горыныч.
— Да пробовал, пробовал, — махнул рукой старец. — Я даже фастум гель пробовал. Ничего не помогает. — Он, кряхтя, опустился на пенек, освобожденный Кащеем. А в это время Водяной, Кащей и Леший, стараясь не привлекать к себе внимания, совместными усилиями пытались вытащить меч из ножен.
— Это что за фастум такой? — спросил Горыныч, еще более заинтересовываясь.
— Да ну! — махнул рукой Иван. — Белиберда. Патентованное средство. Тебе его тонны три надо будет, а у тебя деньги есть?
— Нету, — вздохнул Горыныч.
— А как насчет сушеного лягушачьего дерьма, настоенного на спирту? — вступила в разговор Баба-Яга. Ее эта тема живо интересовала.
Иван махнул рукой:
— Спирт, как ни крути, лучше внутрь. Водяной и Леший оставили Кащея и робко приблизились. Меч им извлечь так и не удалось.
— Эт точно, — робко сказал Леший. — Насчет спирту. Водяной, ты б сообразил, а?
— А что, это я мигом, — оживился Водяной, забулькал, заколыхался и достал откуда-то из живота бутылку с зеленой этикеткой: «Московская особая водка».
Подошел Кащей, испуганно посмотрел на страшную булаву, лежащую у ног Ивана.
— Здорово, бессмертный, — вяло сказал Иван. — Биться будем, али как?
— Вань, да какое биться? Меч вон вынуть из ножен не могу. А ты-то булаву свою подымешь ли?
— Куда там, — Иван махнул рукой, принял от Водяного чарку. — Отложим, что ль?
— Отложим, отложим, — радостно закивал Кащей. — Какие наши годы? Нам торопиться некуда. Ну, будем?
— Будем, будем.
Все лихо опрокинули чарки, крякнули, утерлись, захрустели солеными огурцами, разложенными на ветхой скатерти.
— Яга, — промычал Иван сквозь огурец. — Чтой-то нынче угощение у тебя…
— Дык, милай, — отозвалась раскрасневшаяся Баба-Яга. — Самобранке-то уж скоко лет-то? Я уж и не знаю, скоко. Я ее латаю-латаю, латаю-латаю, а она, зараза, окромя соленых огурцов да квасу не дает ничего… Опять же, на опохмел хорошо… Я уж просила Марью-искусницу, просила, сотки ты мне новую скатерть, так она ни в какую, говорит, совсем глазами слабая стала…
Выпили по второй. По третьей. И скоро над глухою тайгою разнеслась лихая застольная песня про камыш, распеваемая старческими дрожащими голосами. Сходка продолжалась. Решение вопросов экологии, равно как и битва, были отложены на потом.
