Лотосоокая и Дерево Желаний Кальпаврикша
1
Сделав круг над своей территорией, ящер стал набирать высоту, взлетая все выше и выше. Горизонт начал закругляться, яркая голубизна неба — мутнеть и словно сгущаться вокруг летунов, поле обзора резко сократилось, и очень скоро Пайк видел лишь могучие крылья и голову зверя. Тычки копьем в его шею не возымели действия, а потом вдруг надежная спина будто провалилась вниз, Пайк изо всех сил вцепился в лианы, уже слегка ослабевшие под воздействием непрерывных взмахов крыльями, и нагнулся, спасаясь от бешеных вихрей густого, как кисель, и резко потеплевшего воздуха. Вокруг быстро темнело, запахло озоном и повеяло влажной свежестью. Где-то внизу сверкнула молния, и по ушам ударил раскат грома, на минуту лишив Пайка слуха. К счастью, дракон не ринулся очертя голову сквозь грозу, а постарался отыскать просвет в фиолетово-черном месиве туч. Пайк скукожился, каждое мгновение ожидая смертельного тысячевольтового разряда в макушку, но зверь, мастерски лавируя, резко упал в темноту и вскоре приземлился среди темных, мрачно шумящих деревьев неведомого леса.
Кряхтя и морщась от струй теплого дождя, Пайк спустился из седла, опершись тупым концом копья о влажную землю. Дракон же мощно взмахнул крыльями и взмыл к тучам, полностью игнорируя угрозу получить разряд молнии. Впрочем, грозовой фронт уже успел сместиться, дождь значительно ослаб и спустя несколько минут прекратился вовсе. Однако сыро было по прежнему, а в довершение общего дискомфорта Пайк услышал в отдалении некий звук, живо напомнивший ему рычание тигра. Путешественник тотчас пожалел о своем безрассудном бегстве с Земли Драконов и поспешил к ближайшему дереву, спотыкаясь о какие-то коряги, ругаясь и окончательно отсыревая в остаточных потоках влаги, пролившихся на Пайка с ветвей. Рядом скрипели тонкие прутья бамбука, голубые ломаные молнии временами озаряли пятачок поросшей терновником сырой земли.
Шорох капель окружил Пайка, впавшего в оцепенение от осознания неблаговидности своего поступка. "Как там моя Пыльца?" — сумрачно вопрошал он себя, но не находил ответа. Все же ему удалось вздремнуть, обхватив шершавый ствол руками. Теплый влажный ветер немного стих, но небо по-прежнему было затянуто низко бегущими тучами. Когда стало достаточно светло, Пайк отцепился от дерева и неловко соскользнул с него, наступив при этом на брошенное в траве копье и сломав его пополам. Тем не менее он подобрал наиболее функциональный обломок пики и осмотрелся.
Окружающие его дебри путешественник уверенно идентифицировал как тропические джунгли. "Обжитый" Пайком участок леса располагался на небольшой террасе, причудой природы вырубленной в основании монументальных гор. Свободным от растительности пятачком джунглей оказалась полянка с торчащими тут и там свежими пнями, еще не начавшая покрываться молодой порослью.
Вспомнив о странной особенности своей одежды, он взглянул на живот и убедился в том, что разрушение майки продолжается, не касаясь при этом знака спирали. Если дело пойдет такими темпами, через пять-шесть миров от его наряда останутся одни трусы, если к тому времени, конечно, они не потеряются в какой-нибудь переделке.
Между тем серые облака быстро поредели и промчались мимо, а за ними открылось ослепительно синее небо и обжигающе яркий диск местного светила, которое Пайк не решился назвать Солнцем, так как оно с самого утра уже располагалось прямо над его головой. От любимой вечной майки и штанов повалил пар, и путник, прикрыв макушку широким листом, устроился на пеньке, подставив жгучим лучам также и свою обветшалую обувь, и продолжил осмотр местности. То, что находилось ниже по склону, было надежно сокрыто буйной зеленью, а в других направлениях Пайк увидел снежные вершины, крутым полукругом опоясавшие эту часть страны прибытия.
Где-то вдали раздался трубный глас слона. Именно так, по представлениям путешественника, сложившимся на основе кинофильмов, и должны были кричать эти животные.
Сочтя себя достаточно сухим, Пайк встал и направился вниз по склону, здраво рассудив, что человеческое жилье, если оно здесь есть, скорее всего расположено в низине, а не среди скал. Он тут же вновь промок до "нитки", пробираясь между отвратительно густых гигантских папоротников и лавируя среди рододендронов, усеянных рдеющими цветами.
Неожиданно заросли закончились, в глаза ударил ослепительный полуденный свет, и сквозь минутную резь в глазах и стройные ряды виноградных кустов Пайк разглядел согбенную фигуру земледельца. Тот неторопливо производил какие-то агротехнические мероприятия. В левой руке он держал мешок, куда постоянно запихивал мелкие обрывки побегов. Унылый рев слона раздался совсем близко, наполнив Пайка суеверным трепетом.
Крестьянин заметил путника, секунду осматривал его, а затем вдруг с воплем кинулся прочь, бросив свой мешок. Пайк поднял его — грубая и грязноватая ткань — и отправился вслед за негостеприимным работником. За коротким рядом кустов он обнаружил хибару, возле которой уже стоял его новый знакомый, воинственно сжимая длинную палку. Особа женского пола с испуганным лицом выглядывала из темного проема двери. Одеты они были, на взгляд Пайка, плохо: женщина завернулась в какую-то цветастую тряпку до земли, а мужчина носил неопределенного цвета широкие штаны с веревкой вместо ремня и линялую рубаху, обильно смоченную потом. На его смуглом взволнованном лице топорщились черные усы.
— Ты забыл свою вещь, приятель, — миролюбиво молвил Пайк, протягивая крестьянину подобранный на меже предмет.
Женщина выскочила из укрытия и с гневными междометиями на устах изъяла у Пайка свою собственность. В это время из зарослей, окружавших делянку плотной стеной, выскочил юркий худой мальчик, следом за ним с треском возникла гигантская туша слона, апатично несшего на себе ящик с желтым зонтом. Под ним восседал сомлевший от жары, роскошно одетый человек. Еще один тип, почти голый, сидел на шее слона и погонял его длинной палкой с крюком на конце. Вслед за зверем появились смуглые воины с копьями и короткими палицами, притороченными к поясам. Эти бравые люди мгновенно окружили дом и всех троих участников сцены. Восседавший на слоне перевесился через край паланкина и с интересом воззрился на Пайка.
— Ты когда успел бороду сбрить, гнусный негодяй, сын ракшаса? — патетично вопросил он.
Пайк опешил, но совсем не оттого, что ничего не понял — умению распознавать любую, даже самую замысловатую речь, он уже перестал удивляться — а от самой постановки вопроса. Предводитель солдат сделал жест рукой, у странника умело отняли обломок копья, связали руки грубой веревкой и повели вниз, в долину. Разворачиваясь, слон неуклюже задел ногой одну из опор крестьянской хижины, и та с хрустом перекосилась, но претензий со стороны ее обитателей Пайк так и не услышал. Человек на слоне бросил земледельцу сверкнувшую в лучах солнца желтую монетку, которую подхватил ребенок.
— В чем меня обвиняют, сахиб? — крикнул Пайк наезднику, который с сознанием выполненного долга расслабился на ложе. Однако путешественник удостоился лишь чувствительного тычка копьем в хребет.
Практически сразу процессия оказалась на открытой местности, представлявшей собой обширную прогалину. Повсюду на ней торчали пни. Группа полуголых людей, немногим отличавшихся по виду от первого встреченного здесь Пайком земледельца, палками выкапывала из земли неуступчивые пеньки и сжигала их неподалеку. Собственно выдергивание корней осуществлял здоровенный буйвол. При виде слона, солдат и пленника все они на минуту прекратили свое занятие, но из скудной тени единственной уцелевшей здесь, высокой и тощей пальмы с пучком листвы на верхушке, раздался свирепый окрик, и корчеватели нехотя вернулись к работе.
Через несколько десятков метров начались крошечные рисовые поля, разделенные низкими земляными валами и прорезанные каналами. Часть из них была покрыта водой, из которой торчали изумрудные побеги риса, другие золотились созревающими посевами, а кое-где под присмотром крестьян бродили буйволы, волоча тяжелые бороны. Затем среди повсеместно растущих пальм появились плодовые деревья и убогие лачуги, собранные из подручного строительного материала, в основном бамбуковых палок и пальмовых листьев, и кое-как облепленные глиной. Трава на дороге постепенно уступила место спрессованной пыли.
Пайк ожидал увидеть толпы грязных ребятишек, но их почему-то не было, при этом взрослое население также не спешило открыто демонстрировать свой интерес к происходящему.
Сбивая ступни о ссохшуюся пыль — плетеная обувь быстро рассыпалась от ударов о кочки — Пайк во второй раз пожалел о своем нелепом решении оседлать дракона. Слишком уж серьезные лица были у воинов, встречных прохожих и зевак. От невыносимой жары начала кружиться голова, и пленник с опаской подумал о грозящем ему тепловом ударе.
Постепенно количество глины на мазанках увеличивалось, они приобретали более пристойный вид, около них все чаще присутствовали обитатели, провожавшие кавалькаду хмурыми взглядами. Навстречу стали попадаться деревянные повозки, запряженные одним-двумя быками, поспешно уступавшие дорогу слону.
— Я не виноват! — неожиданно для себя выкрикнул Пайк и заработал две-три сочувственные гримасы среди местного населения, но не снисхождение копьеносцев.
Наконец лачуги уступили место каменным одноэтажным строениям, вдоль дороги по обеим сторонам обозначились канавы, местами сменявшиеся глиняными трубами. На плоских крышах домов, в тени деревьев расположились зрители, и среди них Пайк видел как мужчин, так и женщин и детей, одетых в легкие, яркие ткани весьма свободного покроя. По улице в обоих направлениях двигались по своим делам местные жители — торговцы, ремесленники и прочие граждане, вынужденные прижиматься к стенам, чтобы пропустить слона. Повозки суетливо сворачивали в проулки с помощью быков, подгоняемых резкими голосами возниц. Тень манговых садов укрылась за высокими оградами, Пайк изнывал от жары и еле волочил стертые едва ли не до крови ноги.
Дорога между домами сделала поворот, справа выросло здание, резко выделявшееся на фоне всех остальных. Несомненно, оно было культовым. На монументальном квадратном основании лежала круглая часть, которая, в свою очередь, служила основанием для высокой башни, увенчанной острым, растворявшимся в ослепительном небе шпилем. Здание полностью покрывали рельефные изображения и скульптуры разнообразных божеств в самых немыслимых позах. Но рассмотреть богов Пайк не успел, так как процессия свернула еще раз, уже огибая храм с левого бока, и уперлась в ажурную ограду. За ней открылся дивный сад, многоцветьем своим поразивший пленника в самое сердце. Сквозь сочную листву мелькнула стайка девушек, донесся их приглушенный переливчатый смех и плеск фонтана.
Но слон вновь свернул — Пайк уже перестал ориентироваться — и, размахивая хоботом, повел воинов вдоль ограды, до бурой кирпичной стены, в которой чернела железная калитка. Погонщик остановил животное и вынудил его опуститься на колени. Вельможа вылез из паланкина и прошел за ограду в сопровождении Пайка и трех солдат.
— Отведите его в подземелье! — бросил он, выглядя при этом крайне довольным собой и своей удачей, и удалился в направлении манговых деревьев, за которыми проглядывал кусочек белой стены. Пленника же повели к приземистому неокрашенному строению из грубого обожженного кирпича с металлической дверью в боку.
По влажной лестнице, при свете единственного факела, который нес впереди идущий стражник, все четверо спустились в полуподвальное помещение, забитое какими-то тюками и бочками. Ноги Пайка тотчас замерзли, после дневной жары показалось, что он сейчас окоченеет. По узкому проходу его провели в коридор с деревянными дверями по обеим сторонам, открыли одну из них, развязали руки и втолкнули в полутемную каморку, освещенную лишь полоской дневного света под высоким потолком.
2
О приходе ночи Пайк догадался по наступлению полной темноты. Свет уже не просачивался в щель, и пленник был вынужден прекратить бесцельное хождение из угла в угол камеры. Всю вторую половину дня за "окном" непрерывно лил дождь, тонкой струйкой стекая по камням и исчезая в недрах дренажной системы. У Пайка было достаточно времени, чтобы изучить все царапины на всех четырех стенах и даже хитроумно устроенное отхожее место. Два раза ему принесли глиняную миску с пресной ячменной похлебкой, способной не столько пробудить аппетит, сколько подавить его.
Лежа с бурчащим животом на соломенной подстилке, Пайк припоминал время, когда он жил в нормальной семье, где в холодильнике всегда лежала груда готовой, хоть и замороженной пищи. Как он теперь запоздало понимал, она была вкусной, питательной и совсем не походила на полусырой ячмень. "Почему я так плохо понимал Барбару?" — недоумевал узник, буравя невидящим взором высокий потолок.
Естественным образом мысли его перетекли к восхитительным фруктовым завтракам, приготовлявшимся не менее умелой Ириной, ее мясным и рыбным обедам. "Стифадо из кролика! А утка с зеленым перцем, мечта гурмана? Куропачья печень в раковом соусе!.. — вертелись в голове названия блюд. — Отчего я покинул ее, зачем оседлал безумного дракона, вознесшего меня в небеса?" Так терзал себя Пайк воспоминаниями, едва не рыдая от тоски и безысходности. Никогда больше не встретит он Ирину, ставшую за последние недели такой родной и необходимой, никогда не обнимет и не поцелует ее в теплые, с привкусом мяты губы.
Страшным усилием воли запретив себе посыпать солью сердечные раны, Пайк вздремнул, несколько раз просыпаясь от возгласов стражи, и таким образом скоротал ночь. Утро вместо избавления принесло ему новую порцию похлебки, которую пришлось заталкивать себе в глотку едва ли не руками, настолько неудачно и без души ее сварили. Охранник соизволил забрать ворох чисто вылизанных плошек, скопившихся у Пайка, но проигнорировал попытки узника вступить с ним в беседу. Ближе к полудню, согласно биологическим часам Пайка, засов лязгнул снова, но на этот раз за дверью оказалось трое солдат, которые знаками приказали ему выходить из камеры. Пайк обрадовался, что ему не предлагают ненавистную баланду, и поспешил покинуть помещение. На выходе его вновь связали, кажется, той же самой въедливой веревкой.
Как водится, пару минут после выхода из подземелий он только жмурился, тщетно пытаясь разглядеть хоть какие-нибудь детали окружающей реальности, но видел лишь темное пятно спины идущего впереди конвоира. Промелькнули стены величественного строения, опознанного Пайком накануне как дворец, и органы зрения пленника получили передышку — благостный полумрак начинался сразу за массивной деревянной дверью, покрытой причудливой резьбой. Гулко печатая шаг, ходоки миновали длинный узкий проход с множеством темных глубоких ниш по обеим сторонам, освещенный несколькими факелами, и остановились перед менее громоздкой, но украшенной золотыми пластинками дверью. Рядом с ней неподвижно стояли вооруженные пиками и саблями хмурые охранники. Их недовольство легко объяснялось веселой музыкой, доносившейся сквозь створки.
Главный из конвоиров осторожно приоткрыл дверь и сказал кому-то, стоящему за ней:
— Я привел его, пратихара Джимутавахана.
Похоже, воину приказали ввести пленника, поскольку тот схватил Пайка за локоть и втолкнул его в помещение.
Именно так и представлял себе Пайк жилище какого-нибудь восточного сатрапа — красочно расписанные на религиозные сюжеты стены, большие стеклянные окна, украшенные инкрустацией и резьбой мраморные плиты и колонны, мягкие ковры, низкий широкий стол, заваленный экзотической пищей, в углу группа музыкантов с необычного вида ударными и струнными инструментами, а главное — у Пайка едва не подкосились колени — толпа самых настоящих танцовщиц, профессионально изгибавшихся в такт знойной музыке.
Эстафету в конвоировании странника подхватил еще более основательно вооруженный стражник, тот самый "пратихара", находившийся внутри зала. Они направились в дальнюю часть помещения. Примерно на середине пути мимо Пайка проплыла одна из девушек, уже издалека улыбавшаяся краешками губ с таинственным видом. Ее короткая юбочка волнами обтекала широкие бедра, пухлый смуглый животик с тремя складками и тяжелая грудь, полускрытая яркой тряпкой и украшениями, двигались словно поверхность моря в непогоду. На секунду Пайк встретился с ней взглядом, успев отследить быструю смену чувств в ее необыкновенно синих, васильковых глазах — от обожания до испуга и недоумения. В следующий миг она уже вернулась к подругам, а Пайк стряхнул наваждение и приблизился к столу, за которым возлежали двое властителей этого мира.
Один из них отвлекся от глубокомысленно-мечтательного созерцания танца и обратил свой взор на Пайка, презрительно оглядев его потрепанные одеяния.
— Нехорошо, ох как нехорошо ты поступил, Нуман, — с мрачноватыми интонациями молвил он. — Развяжи его и иди, — приказал он пратихаре.
Путешественник потер запястья и счел нужным заявить, дождавшись паузы в музыке:
— Я не тот, за кого вы меня принимаете!
Но раджа его не слушал, маслеными глазками следя за девушками и непроизвольно суча ногами. Его компаньон, несколько менее толстый вельможа, сохранял невозмутимое выражение такого же бородатого лица. Не в состоянии сдержаться, Пайк уселся там же, где стоял, и принялся жадно, но с достоинством поглощать запеченное мясо, рыбу, бананы, финики, рисовые лепешки и тому подобное великолепие, обойдя вниманием усыпанный специями и, без сомнения, превосходно сваренный ячмень. Одна из девушек приблизилась, замедляя танец, и разлила по высоким бокалам терпкое вино, приятно булькнувшее в глотке. Разомлев, путник склонил голову на пышные подушки, умно решив, что надо пользоваться благами, пока дают, веки его неумолимо сомкнулись. Однако тут же в бок Пайку болезненно ткнулось что-то похожее на пятку, и грубый голос второго — или уже третьего? — сотрапезника требовательно спросил:
— Зачем ты это сделал, гнусное порождение ракшаса?
Пайк сел и сосредоточился, пытаясь найти достойный ответ, но вместо этого глупо сказал:
— Что именно?
Собеседник просверлил Пайка бешеным взглядом и медленно произнес, тщательно выговаривая слова:
— Ты много месяцев пользовался благосклонностью нашего повелителя, словно знатный брахман жил во дворце, вкушал блюда с царского стола, не говоря уже о прочих удовольствиях. Мы относились к тебе так, будто ты брахман, и ни разу за все время ты не дал нам повода усомниться в том, что это не так, хотя ты и не сделал главного, для чего явился в нашу страну. А теперь скажи мне, зачем ты осквернил Дерево Кальпаврикшу, растущее в саду повелителя Чакьямунха, после чего оно перестало исполнять его желания?
— Я этого не делал! — в панике возопил странник. — Меня зовут Пайк, а вовсе не Нуман! Я никогда не видел вашего дерева и даже не знаю, как можно его осквернить.
Эта тирада привлекла своей экспрессивностью самого раджу, который кривой усмешкой выразил свое отношение к нелепым речам пленника.
— Будто пес шелудивый, — молвил он, — оросил ты коренья Кальпаврикши своими смрадными выделениями, да поразит тебя Шамбху своим диском! Хоть и укрылся ты ночной темнотой, но видел тебя мой человек, стоявший на страже у ворот сада, да не посмел возразить моему гостю! Не ты ли пропал после сего злодеяния ровно месяц тому назад, сокрывшись в диких скалах моего царства? Ни единого моего желания не исполнило с тех пор Дерево, лелеяли которое и отец мой Прабхадари, и отец моего отца Крагхади, и еще целая плеяда великих правителей. Так слушай же мою волю, презревший обычай: в течение сезона варша, пока идет дождь, буду я регулярно ходить к Дереву и желать нечто необыкновенное. И в первый же сухой день, если хотя бы одно мое желание к тому времени не сбудется, лишишься ты головы, которая будет выставлена торчащей на колу возле храма Бхайравы. И да поможет тебе Ганеша!
Раджа взмахнул рукой, призывая Джимутавахану. Второй вельможа, по-видимому, главный министр, сухо добавил:
— Ты будешь жить в тех же условиях, что и до побега. При свете дня ты имеешь право свободно передвигаться в пределах огороженной территории, а за ворота только в сопровождении трех солдат. И не думай, что сможешь скрыться, как ты это уже проделал — любой в городе с радостью схватит тебя. Знай, что за сведения о твоем местонахождении сувереном объявлена весьма значительная награда.
— Одна монета? — хмыкнул Пайк.
— Золотая монета, — уточнил толстяк.
Пратихара, не церемонясь, ухватил отяжелевшего Пайка за локоть и потащил его вон. Пленник исхитрился вывернуть шею и бросить последний взгляд на танцовщиц, все это время не прекращавших жгучие телодвижения. Но замеченная узником девушка затерялась в пестрой толпе себе подобных и никак не проявила себя.
Пайка вывели за дверь, и процессия в том же составе направилась в одно из ответвлений коридора, еще более узкое, чем основной ход. Крутая каменная лестница привела на второй этаж, ничем не отличавшийся от первого. Несколько поворотов и неожиданных лестниц, повсеместные ажурные решетки — и Пайка втолкнули в другую дверь, почти совсем не раскрашенную и к тому же скрипучую. Вслед за ним полетел мягкий узел, по-видимому, с одеждой местного производства.
— Я не могу жить в этой келье! — закричал Пайк, мгновенно оценив всю непритязательность обстановки. — Я гость магараджи Чакьямунха! Пусть же покарает вас Дхарма!
Но лишь звонкое эхо от голых стен было ему ответом.
3
Как здраво рассудил Пайк, которому на самом деле вовсе не было смешно, отнюдь не вредно будет освоиться в этом компактном, тесном и темном жилище, и начал планомерный осмотр. Узкая клетушка живо напомнила Пайку его камеру в подземелье, разве что низкая плетеная кровать была несколько удобнее соломенной подстилки, да света сквозь зарешеченное окно проникало больше. Под оконным проемом располагался легкий, плетеный же столик. Сквозь металлическую решетку едва не пролезала ярко-зеленая растительность, произраставшая, как выяснилось, из вершины пальмы. Если на ней и висели когда-либо плоды, их безжалостно оборвал коварный предшественник Пайка.
Путешественник попытался что-нибудь рассмотреть сквозь листву, затем вздохнул и уселся на кровать. От нечего делать он стал было развязывать узелок, но тут дверь распахнулась, и на пороге возникла та же танцовщица, на этот раз одетая даже чересчур скромно. Из-под многочисленных мотков аляповато раскрашенной ткани, которой она была обернута, с трудом проглядывали гладкие смуглые коленки. Сейчас на ней было несколько меньше стеклянных украшений, чем во время представления.
Она несмело подошла к ложу Пайка и встала рядом с ним на колени, испытующе глядя на путника синими глазами.
— Кто ты, красавица? — спросил он, припомнив, что такими словами встречал незнакомых девушек герой какого-то фильма из восточной жизни. Ничего более оригинального в голову не приходило.
— Я Индулекха, служу у повелителя танцовщицей. Господин, ты ведь не Нуман, правда? — вдруг спросила она. — У тебя другой знак на груди, я заметила.
— Разумеется, я не Нуман, — с облегчением признался Пайк. — Может быть, скажешь об этом Чакьямунхе? Меня зовут Пайк, я… приехал к вам в страну только вчера и не осквернял Дерева Желаний, клянусь всеми богами Пантеона. Если ты увидела разницу, почему другие ее не замечают?
Она застенчиво улыбнулась и грациозным движением переместилась на кровать, отчего та жалобно скрипнула.
— Прежний чарпай был покрепче, — озабоченно сказала Индулекха, потеребив кончик веревки, перетягивающей каркас койки. Она протянула гибкую, словно лоза, руку и отняла у Пайка сверток. Развязав его одним движением пальцев, она развернула кусок грубой ткани, и странник узрел несколько предметов принятой здесь одежды, по виду вполне простой и удобной. Индулекха подала Пайку длинную белую рубашку без воротника и узкие белые же штаны.
— Я знаю, что твоя верхняя одежда не снимается. Но… — Она запнулась, наморщив нос. — Шорты на чуридар я бы посоветовала тебе заменить. Господин Нуман носил очень длинную и широкую бороду, никто, кроме меня, и не знал, что у него под ней какой-то знак.
Девушка деликатно отошла к окну, и пленник натянул на себя местные одеяния и обмотал голову чем-то вроде полотенца, а вечные штаны сунул под подушку.
— Я готов, — сообщил он, осмотрев себя и убедившись в отсутствии явных огрехов. Индулекха одобрительно кивнула. — Мне нужно увидеть это проклятое дерево, — поделился он мыслью. — Не могу же я заниматься проблемой, не зная ее изнутри! Ты покажешь мне сад и вообще все, что нужно для жизни в этой темнице?
Ведомый танцовщицей, Пайк вышел из комнатушки и двинулся по узким и темноватым коридорам, но не по направлению к аудиенц-залу, а в другую сторону. С точки зрения здравого смысла, внутренняя архитектура дворца являла собой бред сумасшедшего, настолько замысловатым путем пришлось идти к выходу из здания. Пайк отчаялся запомнить все повороты, подъемы и спуски и примерно с половины пути обращал внимание только на разнообразно украшенные металлом, камнями и слоновой костью двери. По дороге им попалось несколько кшатриев, а также слуг, занятых поддержанием чистоты. Все они любопытными взглядами провожали странника и, кажется, тут же отправлялись к друзьям с вестью о поимке безбородого Нумана. Впрочем, Пайк решил, что эти сведения были свежими вчера, когда он торчал в подвале, а сегодня ими, вероятно, не удивишь даже третьего помощника конюха.
Так или иначе, через короткое время пара оказалась во внутреннем дворе, довольно значительном по размерам. Большую часть его занимал пышный сад, состоявший из незнакомых Пайку южных деревьев и нескольких особо причудливых пальм. Этот дендрарий окружали высокие колонны из зеленоватого мрамора, покрытые изящной резьбой и не поддерживавшие никакой крыши. Проходы между ними были перегорожены вездесущими решетками.
Стражник беспрепятственно впустил их в ворота, но, как заметил Пайк, не спускал с него глаз. Не зная его инструкций, наносить дальнейший урон саду, наверное, не следовало, да и не в привычках Пайка было глумиться над растениями.
"Проклятый Нуман!" — в сердцах подумал он, идя за Индулекхой по прямой, посыпанной песком дорожке по направлению к фонтану.
"А мне он нравился, — раздался в его голове скрипучий голос, — хоть ничего и не понимал в устройстве мира".
Пораженный, Пайк повертел головой, пытаясь определить источник звука, но тот исходил одновременно отовсюду, поскольку проникал в мозг, минуя уши. "Все-таки я сошел с ума, — решил путешественник, — причем не теперь, а давно, еще в катакомбах. Это просто не лезет ни в какие ворота".
"Воистину безумен ты, если не веришь в меня", — ответил на это невидимый некто.
— Индулекха, ты ничего не слышишь? — спросил Пайк.
Она присела на мраморный барьер бассейна и стала кидать рыбкам невесть откуда возникшие крошки хлеба.
— Голос Дерева, господин? Нуман мне про него рассказывал, — рассеянно ответила танцовщица. — Это Кальпаврикша с тобой разговаривает.
Девушка показала Пайку на необыкновенное дерево в нескольких шагах от водоема. Непосредственно под ним стояла деревянная скамейка, раскрашенная в ярко-зеленый цвет. Растение, на взгляд Пайка, было довольно несуразным: из толстого, корявого ствола в разные стороны торчали узловатые ветви, удивительно густо покрытые колючими шишками. Достаточную тень сидящему на скамье обеспечивала развесистая пальма, торчавшая поблизости, поскольку Дерево Желаний было прозрачно словно сито.
"Ты он или она?" — мысленно спросил странник.
"Разумеется, оно, — ответил голос. — Я ведь все-таки растение".
— А ты его слышишь? — поинтересовался Пайк у Индулекхи.
— Я бы хотела, — вздохнула она. — Но Дерево разговаривает только с теми, с кем захочет, и очень редко. В антахпуре прошел слух, что с нашим повелителем Чакьямунхой оно перестало общаться сразу после того, как господин Нуман… в общем, сам знаешь.
"Послушай, Кальпаврикша, или как там тебя зовут, — подумал Пайк. — Есть у меня одно желание, ты, наверное, его знаешь".
"Многими желаниями раздираем человек, — отвечало ему растение, — и лишь тысячеязыкий владыка змей Шеша мог бы все их перечислить. Как бы то ни было, исполнить твое желание я не в силах, как бы ни старался".
"Как так?"
"Видишь ли, будучи гостем магараджи Чакьямунхи, Нуман ежедневно приходил ко мне и требовал отправить его домой, но я не знаю, как это сделать, поскольку мне неизвестна дорога, ведущая к его дому, ибо он рожден в другой стране. Кроме того, я обещало повелителю не исполнять ничьих желаний, кроме его собственных. Когда наконец Нуман, о тупоумный, понял, что я не лгу, то он в отместку произвел то самое действие, в результате которого ты и стал пленником. Меня же поразила болезнь. При этом он имел наглость повторить свои нелепые требования!.. По правде говоря, я не думаю, что тебе удастся меня вылечить, поэтому давай не будем обсуждать эту тему, а поговорим лучше о Картавирье, а точнее, о легенде, согласно которой человеческий детеныш, рожденный из бедра женщины…"
"Подожди! — мысленно возопил странник. — Я за тобой не успеваю".
— До чего разговорчивое дерево, — пожаловался Пайк Индулекхе. — Оказывается, после "осквернения" оно чем-то заболело и теперь не может потакать прихотям сатрапа.
— Кого-кого? — удивилась девушка.
— Я имел в виду магараджу, — поспешно поправился Пайк.
— Что значит не может? А разве раньше могло?
— Откуда я знаю? Ты здесь давно живешь, а я только второй день, да и то вчера все больше по подвалам отсиживался.
Танцовщица подняла глаза к небу, как будто пытаясь освежить память, но довольно быстро сдалась:
— Я ведь тоже во дворце недавно, всего четыре сезона. Когда весной магараджа совершал жертвоприношение в храме Бхайравы и мы давали представление, меня заметил Тхинтхакарала, первый министр магараджи, и предложил моему отцу много денег.
В этот момент Пайк обратил внимание, что как-то быстро темнеет, и взглянул на неподвижное светило, словно приклеенное к одной точке небосклона. Откуда-то ползли мрачные тучи, краски сада поблекли, листва деревьев и цветы приветственно зашелестели, предвкушая потоки влаги, готовой обрушиться на них сверху. Индулекха, не медля ни минуты, повела странника прочь от болтливого Кальпаврикши, обиженно хмыкнувшего им вслед. Пайк, сделав несколько шагов, остановился и спросил у дерева:
"Что может излечить тебя и вернуть тебе способности, лучшее из растений?".
"Ничто", — с готовностью откликнулось то.
"Скажи подробнее, пожалуйста", — взмолился путешественник.
"Если бы вдруг исполнилось одно из желаний повелителя, я бы могло подумать, что с моим здоровьем все в порядке, и тогда мои способности, возможно, вернулись бы ко мне, любопытнейший из смертных. Но поскольку я не могу исполнить ни одного желания, то это невозможно".
Страж у ворот, позабыв про пленника, хмурился и раздвигал над головой прочный зонт, вряд ли способный полностью уберечь его от мощных струй дождя.
— Что такое антахпур? — спросил Пайк. — И вообще, Индулекха, после знакомства с тобой и Кальпаврикшей вопросов у меня стало намного больше, чем было до этого. И я не знаю никого, кто мог бы ответить мне на них лучше тебя.
Девушка улыбнулась и кивнула на забранные решетками окна второго, очень высокого этажа.
— Я там живу вместе с другими танцовщицами, совсем рядом с женами магараджи. Он озабочен тем, что у него все еще нет наследника, и не прекращает жертвовать коней, — зачем-то прибавила Индулекха. — Конечно, он уже не может посещать жен так часто, как раньше, а достойного родственника, которому можно было бы доверить это дело, у него нет.
— Спасибо за информацию, — молвил Пайк задумчиво. — Что ж, будет время, заходи… Глядишь, и поможешь мне избежать казни. Правда, есть у меня предчувствие, что мне не следует откладывать спасение до последнего момента.
— Мой господин Пайк, — обратилась к пленнику девушка, останавливаясь у двери, ведущей во внутренние помещения дворца, — мне приказано явиться в антахпур сразу после начала дождя, и я не успею тебя проводить. — Она лукаво улыбнулась и прибавила, что любой слуга покажет господину Нуману его комнату.
4
В стране Магадхе, у подножия гор Шрипарвата, стоял прекраснейший, единственный в мире город Викрамапур, и правил в нем добродетельный раджа Чакьямунха, потомок славных царей древности, сведущий в шрути и щедрый к брахманам. Дворец его, будто выстроенный самим Вишвакарманом, украшенный лучшими мастерами в давние времена, словно обитель Шамбху возвышался на берегу бескрайнего океана, и мудрый или паломник всегда находил в нем приют и щедрую трапезу, ибо:
Приветливый к страждущим, искренний в мантре,
К брахманам внимательный, к кшатриям щедрый,
К вайшьям своим справедливый и шудрам,
Дхарму служения верно несущий —
Вот семь добродетелей, присущих царю.
Милостью богов в стране всегда были обильные урожаи, никакие болезни и природные бедствия не донимали ее счастливых жителей, и все от мала до велика славили своего мудрого государя, вознося горячие молитвы Брахме и прочим богам. И одно только омрачало славное царствование достойного Чакьямунхи — несмотря на почитание Камы и многочисленные жертвы, не давали ему боги наследника, как ни просил он об этом свое Дерево Желаний Кальпаврикшу, божественными иглами устремившееся в поднебесье.
Совсем немного детей рождалось в Магадхе, и многие мудрые давно сошлись во мнениях о причине этого. Малой, хоть и плодородной земле не прокормить слишком многих, а потому Брахма, творец всего сущего, заботливо оградил своих подданных от многодетности, и даже Кальпаврикше было не под силу совладать с его запретом. Но никто не сомневался, что когда-нибудь достойный Чакьямунха обретет сына, озаренного мудростью отца, и легко познает он грамматику Панини, дабы с честью принять на себя многотрудные обязанности правителя Магадхи. Еще никогда за многие века правления династии не случалось такого, чтобы одна из жен магараджи не родила бы сына, но с течением лет все чаще совершал царь ашвамедху, дабы умилостивить Нараяну, плывущего в лотосе по волнам безбрежного океана, ибо:
Многомудро-божественный Дакша, Праджпати рожденный,
Взрастил пятьдесят дочерей, подобных сосудам с амритой.
Не обладающим мудростью Дакши, но веды познавшим,
Неужто единого сына не дарует славный Праджпати?
Неисчислимы были богатства Чакьямунхи, словно наместника владыки якшей Куберы на земле: множество слонов и буйволов томились в загонах, изумруды и алмазы украшали его одежды или хранились в сокровищнице, пять страстных жен, луноликих и газелеоких, подобных Лакшми, равных которым по красоте не было в трех мирах, ублажали его в минуты отдыха. И росли в его дивном саду среди прочих два дерева: одно называлось Кальпаврикшей и служило государю для блага его и народа, исполняя разумные и достойные желания своего господина, другое же называлось Мандарой, и достигал сидящий под ним блаженного покоя, избавляясь от всех своих тревог и земных страстей, однако:
Равно недостижимы для человека, царя или шудры,
Как бы ни тщился с своею Судьбой он бороться,
Ни исполнение самых безумных желаний,
Ни избавленье от них, даже самых невинных.
Но вот однажды неведомым путем пришел в Викрамапур млеччх Нуман, всем представляясь паломником, и поселился во дворце магараджи Чакьямунхи. Хотя и несведущий в шастрах, обладал он многими полезными познаниями и развлекал царя познавательными беседами, за что и получил в награду танцовщицу Индулекху и многие другие блага. Пользуясь доверием государя, проник он в управление Магадхой и часто давал Чакьямунхе советы, достойные первого министра, чем, конечно, вызвал недовольство Тхинтхакаралы. И в удобный момент сказал тот своему повелителю: "Не годится во всем полагаться на мнение пришельца, ибо:
Пусть даже аскета советник мудрее —
Не знающий то, что грамматикой в мире зовется,
Подобен тому, что светильник во мраке утратил:
В лесу не найдет он дорогу, хоть трижды разумен".
На что отвечал ему царь:
"Будучи в здравом уме и рассудком тверд,
Любое мнение прежде обдумай, а после,
Решение взвесь на весах добродетели —
Тогда лишь удачливым будешь, правитель.
А потому никогда не следую я ничьим советам, не выслушав многих знающих людей, в том числе и тебя самого".
Ничего не достигнув, задумал Тхинтхакарала коварство и сговорился со своим помощником Камалакарой. Пришел тот к Нуману, и обратился к нему с такими словами: "Благородный, ведомо мне, что стремишься ты попасть в родные края и даже с Деревом Желаний говорил об этом, испросив на то разрешение государя. Ведомо мне также, что, не зная того малого, что знаю я, никогда не получишь ты результата, как бы ни старался. Ибо так говорится:
Слепому котенку нюх заменяет зрение,
Глухой по движению губ слово любое услышит,
Но не будет удачи тому, кто не знает,
Как добиться успеха в любом, даже малом, деле".
Ответил ему Нуман: "Расскажи, как мне Кальпаврикшу ублаготворить и что ты за это просишь". "Узнав, что ты проведал о его способе задабривать Дерево, государь разгневается, и впадешь ты в большую немилость, а то и головы лишишься. Так что придется тебе в эту же ночь покинуть Викрамапур и удалиться в горы Шрипарвата, где не смогут найти тебя воины Чакьямунхи, и полагаться только на благорасположение Кальпаврикши, ибо далеко не всегда исполняет он желания в тот же момент, как услышит о них, но вполне может сделать это впоследствии. А наградой мне и сотня золотых монет послужить может".
Камалакара рассказал пришельцу о кувшине вина, который следует испить перед посещением Дерева, а также всем прочем, и удалился незамеченным.
Когда солнце погасло, приготовил Нуман все, что нужно для жизни в лесах, выпил вино и отправился в сад, где, не ведая о своей ошибке, совершил все, что ему коварный Камалакара посоветовал, а затем поспешно покинул дворец и город, не дождавшись ответа от Кальпаврикши, и стал карпатикой.
Велик был гнев Чакьямунхи, когда узнал он от стража, стоявшего на воротах сада, о недостойном поступке млеччха, и приказал он изловить своего бывшего советника, дабы предать его заслуженной каре, ибо:
Если оставить зло безнаказанным, или
Воздать его совершившему не по заслугам,
Расползется оно, подобно проказе
По телу больного, и к смерти страны приведет.
Кальпаврикша же в результате обмана, учиненного Тхинтхакаралой и его помощником Камалакарой, а также доверчивости Нумана, будучи Деревом с очень ранимым нравом, утратило свои способности и не могло исполнить даже самого простого желания своего повелителя, что, конечно, вызвало праведное негодование Чакьямунхи и всех его приближенных.
Прошло сколько-то дней, и беглец, как казалось всем, был пойман, но увы — в сети попала совсем другая дичь, такой же потерявшийся странник Пайк. Но никто не захотел увидеть в нем его самого, а не сбежавшего от гнева царя Нумана, ведь как говорится:
Глаза человека — лишь слуги рассудка его,
Закрой их, и дальние страны увидишь,
Подобно тому, как в любимой Валиваданаке,
Они и красавицу Лакшми заметят.
И только танцовщица Индулекха, привязавшаяся к млеччху Нуману, сразу увидела, что во дворец привели совсем не ее возлюбленного, а кого-то другого, и решила помочь ему избежать незаслуженной кары, несмотря на опасность и зыбкость плана, который предложил ей Пайк, ибо:
Тот, кто к победе все помыслы устремляя,
Решительных действий не предпринимает,
Тот недостоин взгляда могучего Нилакантхи,
Испившего всю халахалу ради спасения жизни.
А весь план был построен на том, чтобы исполнилось одно из желаний повелителя Чакьямунхи — только так можно было надеяться излечить Кальпаврикшу, чей разум был болен после надругательства, учиненного над его корнями обманутым Нуманом. И только одно желание было ведомо Пайку — страстно хотелось царю получить наследника трона, но многочисленные жертвы не приносили успеха, а возраст, несмотря на старания, не давал ему возможности уделять должное внимание своим пятерым женам. И вот в одну из темных ночей, сговорившись с томившейся в одиночестве прекрасной, подобной полной луне Мриганкавати, лотосоокая Индулекха привела к ней Пайка, переодетого в женскую одежду, а спустя одну стражу отвела обратно в его покои. Царица, конечно, не вытерпела — такова уж природа женщин — и проговорилась подругам, и не прошло и недели, как каждая из них, сраженная стрелами Камы, вступила в брак по обряду гандхарвов с осененным опахалом опасности млеччхом, озабоченным собственным спасением, но не забывшим об осторожности, поскольку продолжал он свои попытки умилостивить капризное Дерево — и вознесением молитв богам в храме Бхайравы, и долгими учеными беседами с ним, и поливанием корней Кальпаврикши целебными снадобьями.
Не раз бывал Пайк близок к разоблачению, но всякий раз, пользуясь различными ухищрениями, избегал его, ибо:
Что не под силу изнеженному разуму,
То свершит он в минуту опасности.
Так, в минуту смертельного страха,
Обращает в бегство собаку кошка.
Уже совсем близок к концу был срок, который дал Чакьямунха невиновному страннику для исправления ошибки Нумана, и отчаяние поселилось в душе млеччха, когда, наконец, царица Мриганкавати понесла под сердцем. "Ты здорОво!" — воскликнул пришелец в беседе с Кальпаврикшей, рассказав о событии, и силы тотчас вернулись к чувствительному Дереву. Так велика была радость и уверенность в своей мощи правителя, что ни малейших сомнений в том, кто отец ребенка, у него не возникло. А через несколько дней он узнал, что и другие царицы, Таравали, Мандаравати, Мохини и Притикари, беременны, и по этому достойному поводу учинил великий пир, на который пригласил множество гостей, в том числе и Пайка, с которого снял обвинение, позволив Кальпаврикше исполнить одно желание бывшего пленника.
Веселье было в самом разгаре, когда млеччх, едва держась на ногах, пришел к Дереву Желаний, но не приблизился к нему, как обычно, а остановился поодаль, и гордо молвил: "Хочу забыть о своем доме и никуда не стремиться, быть счастливым и богатым!"
Но тут силы оставили его, и он сел на траву, прислонившись спиной к коралловому дереву с алыми цветами, и не ведал он, помутившийся рассудком, что дерево это было Мандарой. И возникло ужасное противостояние — Кальпаврикша стремился исполнить желание Пайка, а Мандара препятствовало этому, верное своему предназначению:
Двум равным силам, сведенным в битве,
Не совладать друг с другом вовек,
Добьются они лишь того, что, ослабнув,
Послужат пищей шакалам и воронам.
Задрожала земля под Магадхой, раздираемая могучими внутренними силами, закипели океанские воды, вздрогнули горы Шрипарвата, взошли на небе двенадцать солнц — наступила пралая, час гибели сущего. Но лишь в последние мгновения этого мира заметили пирующие во дворце благородные граждане Викрамапура, что настал конец света.
