НИКА, ИЛИ АННАБЕЛЬ
К вечеру второго дня маленький отряд вышел, наконец, к излучине реки. Этого ждали — и все равно получилось неожиданно: только что был лес, еловый, темный, едва проходимый — и вдруг деревья остались за спиной, и вместо пружинящего мха под ногами оказался щебень осыпи, уходящей к самой воде. Вода была темной, без бликов. Сразу потянуло холодом.
— По одному — за мной, — сказал Яппо. — Смотрите на меня и делайте так же.
Он просунул посох под мышку и, опираясь на него, как на хвост, поехал по осыпи на широко расставленных ногах. Потревоженный щебень покатился следом, догоняя и обгоняя его, засыпая ноги по щиколотку и выше — но Яппо доехал до самого низа, не покачнувшись даже, отошел чуть в сторону и махнул рукой.
Следующим пошел Берт. Он изобразил что-то вроде слалома, вызвав обвал посильнее предыдущего, и чудом вывернулся из-под каменной волны там, внизу, в последний миг запрыгнув на край русла осыпи. Яппо сказал ему что-то резкое, и Берт виновато покивал, прижимая руки к груди.
Генерал спускался в точности так, как показал Яппо. За генералом спустился Ваиз. Последней была Аннабель.
Берт уже разделся и стоял теперь, ежась от холода, лицом к реке. Генерал сбрасывал с себя одежду быстро и деловито, а Ваиз вдруг зарделся — и, заразившись от него, вспыхнула Аннабель. Она знала, что им предстоит, но не думала, что это будет так стыдно.
— Скорей, принцесса! — сказал Яппо. — У нас нет лишних секунд.
Аннабель кивнула и дрожащими пальцами принялась развязывать шнурки берестяного плаща. Потом стянула через голову свитер из грубой нечесаной шерсти, сбросила войлочные сапоги и, задержав дыхание, распустила узел на поддерживающей юбку веревке.
— Мазь! — сквозь долгий звон пробился голос Яппо.
Она полной горстью зачерпнула из берестяного туеса вязкую, пахнущую медом мазь и принялась размазывать по телу. И там, где мазь касалась кожи, исчезало чувство холода и стыда. И уже свободно она намазала спину Берту и повернулась, чтобы и он помог ей. Яппо быстро собрал сброшенную одежду в кожаный мешок, добавил туда несколько тяжелых камней, размахнулся и бросил — мешок, еле видный, упал где-то на стремнине, подняв фонтан брызг.
— Лицом к воде, скорее!
Все опустились на колени и, как учил Яппо, обхватили себя за плечи и наклонились вперед низко, как только возможно — чтобы лицо нависло над водой. Аннабель вдруг поняла, что не чувствует тела — а лишь камни под коленями. Вода заблестела, как покрытая лаком. В ней, даже стоячей, прибрежной, обнаружились два течения: одно, голубое, уходило вправо, вниз, к океану; другое, прозрачно-черное, быстрое, пульсирующее, из океана, из самых его глубин вело к вершинам гор, к истокам реки, а оттуда дальше — в зенит, в темное горное небо, впадая в вены медленных великанов, шагающих куда-то с известной лишь им целью… Черные волны накатывались, наполняя и раздувая вширь, как оболочку аэростата, несуществующее тело, и в какой-то миг Аннабель поняла, что давно уже не стоит на берегу, а летит, кружась, среди таких же аэростатов, мягких и почти бесформенных, и лаковая вода блестит то сверху, то снизу, и сквозь нее видны блестки, или звезды, или солнца, или лица, этого было нельзя понять, потому что взгляд не мог ни на чем остановиться. Делалось темнее, но это была не темнота ночи; странные, непохожие на снег хлопья закружились вокруг. Пурпурное мятое пятно проплыло наискось перед лицом, потом еще раз и еще, становясь все отчетливее и ярче, приближаясь и увеличиваясь, а Аннабель вдруг вспомнила предупреждение Яппо о красном свете и закрыла глаза. Исчезло все, лишь на изнанке век черненым серебром проступили незнакомые буквы, обозначавшие приближение конца пути. И это было так, скорость потока стала предельной, пульсация — переходящей в гул, и Аннабель, приоткрыв глаза, вновь зажмурила их, не в силах вынести смешения неистовых цветов. А потом в беззвучном грохоте столкнувшихся планет ее подняло, закрутило — уже телесную, тяжелую, живую — и понесло низко над землей, и уронило в обжигающий снег, и ничего больше не было очень долго…
Ее поднял на ноги холод, пронзительный, необоримый холод, и она вскочила, застонав от жуткой боли в переостывших мышцах. Голая, она стояла на дне засыпанной снегом лощины — одна. Потом рядом зашевелился снег, и встал генерал. Остальные, сказала она, не чувствуя рта и не слыша голоса, но генерал, наверное, услышал или понял так, потому что шагнул вперед, наклонился и погрузил руку в снег, и рядом с ним встал Ваиз. Берт, закричала она, Берт, Берт! Я здесь, сказал за спиной чужой голос, она оглянулась — нет, это был все-таки Берт, Берт… Куда, куда идти? За мной, идите за мной, сказал генерал и пошел, проваливаясь по бедра, по лощине вверх, и все двинулись за ним. Больно было невыносимо. Аннабель казалось, что ноги ступают по битому стеклу. Она падала, садилась в снег, но тут же вставала — сама — и шла дальше. До пещеры полмили, сказал Яппо, и эти полмили вам надо пройти… Было легче умереть, чем их пройти. Аннабель кричала и плакала, и рыдал за спиной Берт, а Ваиз лег в снег и не вставал, его поднимали, теряя последние крохи накопленного движением тепла, и подняли, и он пошел, а потом вдруг стало все равно и притупился холод, и ног не стало вообще, чужие механические подставки, а вокруг был только снег, а прямо впереди — синие вершины до половины неба. И они прошли бы мимо пещеры и погибли, если бы не Берт, он увидел вход и стал звать, а когда не услышали — обогнал всех, силой повернул и повел к красновато-серой проплешине, скрытой за ледяным бастионом. Аннабель еще успела увидеть черное круглое отверстие и слабый парок, идущий от него, и больше она ничего не помнила.
Просто была темнота — и все.
Потом вновь возникли время, звук и свет.
Время пришло с ударами сердца. И это был не единственный звук, раздавались еще мокрые шлепки капель и ритмичное бульканье. А свет исходил от широкого желтого язычка огня, питаемого неизвестно чем. И были ни во что не складывающиеся световые пятна. И все это было ничем, потому что ничего не означало. И так прошло много лет.
— Я понял, что вы очнулись, — сказал откуда-то голос Берта. — У вас изменилось дыхание.
Аннабель шевельнулась, и вернулось осязание. Но ожидаемой вспышки боли не было, к удивлению, и Аннабель шевельнулась сильнее, попыталась поднять руку… Рука слушалась, но двигалась с трудом, будто одолевая что-то вязкое, и вдруг Аннабель — сразу — поняла, что лежит в какой-то грязи, теплой и плотной, а голову ее придерживает ладонями Берт. И огонек лампы, освещающей своды пещеры, тоже стал ясен и понятен. И звуки, множество тонких звуков, приходящих отовсюду…
— Да, Берт, — сказала она. — Давно я… так?
— Без сознания? Часа два.
— А как остальные?
— Отогреваются…
— То, что говорил…
— Аннабель!
— Я помню. То, о чем говорил Дракон, нашлось?
— Все на месте, не беспокойтесь. Все хорошо.
— Мне надо вымыться и одеться.
— Не торопитесь. В рапе надо пролежать не меньше трех часов.
— Долго. Слушайте, Берт, а вы верили, что… получится?
— М-м…
— Понятно.
— Верил, думаю. Иначе не пошел бы…
— Это, наверное, не зависит одно от другого.
— Интересная мысль.
— Нет, правда. Вот подумайте как следует…
Они замолчали, и Аннабель опять соскользнула в сон. Ей приснился берег моря, дюны, поросшие искривленными соснами, опускающееся в воду багровое солнце. Она смотрела на солнце, а потом оттолкнулась от земли и полетела к нему — и в какой-то миг ей стало так страшно, что она вздрогнула всем телом и проснулась.
И одновременно с этим рука Берта потрепала ее по щеке, а голос сказал:
— Принцесса, пора.
Было светлее, за поворотом, невидимый сам, но щедро рассылающий оранжевые лучи, горел костер. Слышались голоса и звуки какой-то работы. Аннабель потянулась и села.
— Отвернитесь, Берт. Я встаю.
— Минутку, я дам накидку. Воздух холоднее рапы.
— Спасибо.
— Озеро рядом — вон там. Отмывайтесь. И осторожнее — там сразу по шею.
— Я помню — будто уже была здесь.
— В каком-то смысле — так оно и есть.
Берт подошел сзади, набросил ей на плечи мягкую шкуру какого-то несчастного зверя. Аннабель встала, удивляясь, как чудесно подчиняется тело. Закуталась — шкура доходила до колен — и, выдирая ноги из вязкой рапы, пошла к озеру.
Костер горел на самом берегу, дымок стелился над водой. Свод нависал совсем низко и метрах в сорока от берега, подобно небу, образовывал горизонт, смыкаясь с водой. Вода была неподвижна настолько, что это пугало. Против природы воды — быть такой неподвижной. И, разгоняя боязнь, Аннабель погрузилась в озеро.
Вторую часть путешествия Аннабель перенесла намного легче. Хотя путь из подземного озера к источникам, бьющим в долине, и дальше по ручьям, мелким речкам, застревающим в болотцах, каналу, перегороженному шлюзами — был извилист и долог. Выброшенная на песчаный пляж, она сразу обрела себя, приподнялась и огляделась. Ущербная луна, красная и тусклая, касалась края земли, а над водой небо светлело. Потом она почувствовала вкус соли на губах. Все правильно, это озеро Татль, оно же — залив Спасения, оно же — Брандтова Бездна… полусоленый-полупресный водоем в устье Акрона, отделенный от моря островной грядой на западе и неимоверно глубокий на востоке, там, где со стометровой высоты рушатся в него воды реки Лоуи…
Поднялся и выпрямился во весь рост генерал. Чуть дальше зашевелился Берт.
— Ваше высочество, вы в порядке? — очень тихо спросил генерал, не поворачивая головы — и что-то в его вопросе относилось не к самочувствию Аннабель.
— Да, мой генерал, — так же тихо ответила Аннабель. — Берт, — позвала она.
Берт подошел молча и встал рядом. Повернувшись лицом друг к другу, они втроем особым образом сомкнули руки и закрыли глаза. И опять на изнанке век Аннабель увидела непонятные знаки…
— Туда, — сказала она и показала рукой.
— Туда, — подтвердил генерал.
Они пошли в ту сторону, куда позвало их чутье, и через десять минут слева, на самом краю поля зрения, Аннабель увидела зеленовато светящееся пятно. Стараясь не менять угол зрения, она сделала несколько шагов в том направлении.
Это был песчаный холмик чуть выше колен. При взгляде в упор он не светился, но начинал мерцать, как только Аннабель отводила глаза в сторону.
— Нашла, — сказала она.
Втроем они быстро раскидали песок. В трех мешках была одежда, в четвертом — еда. Под мешками лежал длинный кожаный чехол, и когда Берт поднял его, лязгнула сталь. Последним извлекли солдатский ранец. Открывать не стали — знали и так, что там амулеты, документы и деньги. Бросив в яму по камню, заровняли ее руками и только тогда стали одеваться.
Теперь надо было уходить — далеко и быстро. Генерал вел, Аннабель старалась не отставать. Сзади дышал Берт. Становилось все светлее и светлее. Двести шагов бегом — двести шагом, двести бегом — двести… двести… двести… Меч бил по спине, по правому бедру колотил кинжал, по левому — наручень. Так они бежали до того момента, когда край оранжевого солнца возник над сине-дымчатым горизонтом и от всего вокруг брызнули острые тени. Тогда генерал сбавил шаг. Надо было искать место для отдыха.
Оно нашлось вскоре — огромное, как комната, дупло в теле полувыгоревшей секвойи. Осторожно войдя туда и никого не обнаружив, генерал махнул рукой. Берт и Аннабель сотворили знак закрытия. Может быть, теперь их не найдут.
Вернее — не заметят случайно. Потому что если будут искать…
Аннабель жестко усмехнулась про себя. За последние две недели, проведенные у Яппо, она достаточно четко уяснила, с кем именно ей придется иметь дело.
Шансов на успех не было ни малейших.
Но не было и возможности избежать схватки.
А победитель получал все.
Оставалось лишь принять этот жребий…
Они продолжили путь с наступлением темноты, отдохнувшие, выспавшиеся, почти сытые. Запас вяленого мяса и галет следовало растянуть на несколько дней, до выхода из приграничья. Пить воду можно было, но только выдержав ее в серебряной фляжке до потепления. Иначе невидимости, пусть относительной, пришел бы конец.
«Кошачьим глазом» Аннабель пользовалась и раньше, до знакомства с Яппо, но никогда не достигала такого эффекта. Казалось, что этот длинный тонкий ремешок, трижды охватывающий лоб, проходящий над и под глазами и перекрещивающийся на переносице, лишь немного осветляет сумерки и делает четче контуры предметов. Сейчас, после подготовки, Аннабель видела в полной темноте — но не глазами. И даже не видела, хотя и не могла назвать это новое — и именно шестое — чувство. Просто оказалось, что ей не нужно видеть предметы, чтобы знать о их присутствии, расположении и свойствах. И она шла, как днем, беззвучно и быстро. И так же беззвучно и быстро шли ее спутники.
Они наткнулись на стену там, где никакой стены не должно было быть. Шедший впереди генерал резко остановился, и рука Аннабель сама метнулась к рукояти меча. Берт, мгновенно обнажив оружие, повернулся к ним спиной, прикрывая от нападения сзади. Никакого движения не ощущалось, но в воздухе возник вдруг привкус спертости, несвободы. А потом — подозрительно кстати — в сплошном облачном покрове образовался разрыв, и свет луны лег на высоченную, может быть, в сотню человеческих ростов, гладкую стену с ровной, по линеечке, кромкой.
Генерал попятился, Аннабель, наоборот, шагнула вперед, и они столкнулись и остались стоять рядом, глядя на чудовищное сооружение, преградившее им путь. Неслышно подошел Берт.
— Бог ты мой! — сказал он шепотом.
— Месяц назад этого не было, — откликнулся генерал.
— Мне не нравится запах, — сказала Аннабель.
— Не чувствую, — сказал Берт.
— Мерзкий запах, — сказала Аннабель. — Очень слабый, но мерзкий.
— Да, что-то есть, — сказал генерал. — Похоже на соляр.
— Нет, что-то другое, — не согласилась Аннабель.
— Вообще-то, ваше высочество, по всему Альбасту теперь гуляют всяческие ароматы. А в столице пахнет хуже, чем в казарме. Правда, это редко кто замечает…
— Проклятая луна, — сказала Аннабель. — Только портит все…
— Не могли же такую махину отгрохать за месяц… — неуверенно сказал Берт.
— Я об этом же, Берт, — сказала Аннабель. — Тихо, не мешайте.
Обогнув генерала, она медленно двинулась вперед.
— Ваше высочество… — бессильно прошептал генерал.
Аннабель отошла настолько, чтобы ощутить себя стоящей отдельно. Прикрыла глаза веками, слегка развела руки и повернула их ладонями вперед и чуть-чуть вверх. И не почувствовала ничего…
И тогда, не открывая глаз, она сделала — считая их про себя — тридцать шагов. Остановилась и посмотрела глазами на то, что получилось.
Верхний край стены уже не был ровен и прям. Получилось так: по сторонам стена стояла, как стояла — зато прямо перед Аннабелью она то ли просела, то ли отдалилась, это было трудно понять… и еще Аннабель почувствовала, не оглядываясь, что спутники приближаются к ней и что мечи в их руках занесены для удара, и она оглянулась — и увидела кошмарную пасть, раскрывшуюся на нее, ощутила неистовую вонь, хлынувшую волной, отпрянула и упала на спину — но успела крикнуть:
— Это морок, морок!
Наверное, ее услышали и поняли. И не только спутники — пасть рассыпалась рыхлыми хлопьями. За пастью ничего не было. Мы выдали себя, подумала Аннабель. Но изменить уже ничего нельзя.
Берт не успел подать ей руку — она вскочила на ноги и скомандовала:
— Закройте глаза — и за мной!
— Это иллюзии? — уточнил генерал.
— Наверное. Нельзя здесь задерживаться. Уходим.
Их обдавало волнами смрада, пока они, пользуясь лишь приходящим откуда-то знанием обо всем вокруг, шли сквозь несуществующую стену. Ничего телесного не было вокруг них, и земля была ровной и мертвой — мертвой на всю глубину. Казалось, под ногами вечный лед, для приличия припорошенный пылью. В какой-то миг Аннабель не удержалась и приоткрыла один глаз — и тут же зажмурилась от испуга и отвращения. Разложившийся, в клочьях отставшей кожи, волоча выпавшие из разорванного живота внутренности, на нее шел мертвец. Необыкновенный свет исходил из земли, и запах разрытой могилы перехватил дыхание. Но Берт и генерал были рядом, Аннабель чувствовала их — и только их. Потом, сколько-то шагов спустя, она узнала, что впереди возникло, наконец, реальное препятствие.
Стена была, и точно такая же, какой они увидели ее в тот первый момент — но только высотой по пояс. На лице генерала не отразилось никаких эмоций, а Берт плюнул в сердцах. Он дышал учащенно, и Аннабель поняла, что Берт на всякий случай шел с открытыми глазами.
— Хитро придумали, сволочи, — охрипшим голосом сказал он. — Лучше всякого кино…
И неожиданно — ни Аннабель, ни генерал не успели шевельнуться или остеречь — он коротко разбежался и перепрыгнул через стену. На миг ослепляющая вспышка тьмы сделала его невидимым, а потом Аннабель отчетливо, неимоверно отчетливо увидела, как Берт, ломаясь еще в воздухе, рушится на землю по ту сторону стены и лежит мертво, лежит секунду, другую, третью… потом конвульсивно дергается и начинает вставать, но вставать так, будто его сверху подтягивают за ниточки…
— Берт… — простонала Аннабель. Генерал обнажил меч.
Берт уже стоял — спиной к ним. Потом оглянулся через плечо. У него было равнодушное лицо и взгляд в пространство.
И вдруг Аннабель почувствовала странное раздвоение восприятия. Будто рояль звучал, как труба, и следовало чему-то не верить — глазам или ушам. И она сделала то, что выручало ее не раз — закрыла глаза.
Берт не стоял — он лежал на боку, подтянув ногу к груди. Видно было, что ему дико больно и он изо всех сил сдерживает крик. Пришли, подумала Аннабель.
— Пойдемте, генерал, — сказала она. — Не смотрите — это тоже морок.
И Берт-зомби отступил и растаял, как и положено разоблаченному призраку.
Она легко перепрыгнула стену, и генерал последовал за нею. Еще в прыжке она увидела, как гаснет луна и все погружается в полнейшую тьму — и поняла, что ожидала этого. Наверное, поэтому и приземлилась мягко, как кошка. Генерал на ногах не удержался, но тут же вскочил и принял оборонительную позу.
Все было мороком по ту сторону стены, подумала Аннабель, и призраки, и лунный свет… и мы сами — видимые… А по эту? Надо быть настороже, начались упырские штучки…
— Показывайте ногу, Берт, — скомандовала она.
До рассвета одолели чуть больше двух миль. Из-за боли Берт утратил способность видеть в темноте, и пришлось вести его за руку. Он хромал, но терпел. Наконец, расположились на отдых в овражке, заросшем по краям молодыми елями, под нависающим козырьком дерна, сотворили знак закрытия и повалились на сухую, перемешанную со щебнем, глину.
— Спите, — сказал Берт, задыхаясь, — я посижу… все равно…
Он стал снимать с лодыжек бинт. Аннабель протянула руку, положила ладонь на горячую пульсирующую опухоль, сосредоточилась.
— Не надо, — пробормотал Берт, — лучше спите… я сам как-нибудь…
— Тихо, — шепнула Аннабель.
Тяжесть и боль понемногу переливались в ее кисть, поднимались вверх, до локтя, выше локтя… Хватит. Она бессильно откинулась, уронила руку ладонью вниз. Тяжесть медленно вытекала из нее, уходя в землю.
Она уснула, но и во сне продолжала видеть себя, лежащую в мелком овражке под козырьком дерна, скрытую от внешних взглядов живой землей, деревьями и травами, и предающуюся размышлениям. Размышления были мудрые и глубокие, самой ей ни о чем таком думать не приходилось — да и не по силам оказалось бы, наверное… и даже просто понять то, о чем думала она же, но приснившаяся, не вполне удавалось…
Да, за две недели нам удалось овладеть многими магическими методами — но не так, как ими овладевают настоящие ученики, проходящие шаг за шагом весь путь познания, а просто получив шпаргалку, которой можно воспользоваться в нужный момент. Дракон дал им взаймы свою собственную силу и свое знание — и даже подстраховал нас, посадив Ю в горную пещеру, откуда он может видеть нас и передавать нам, при необходимости дополнительные знания и силу… и Ю, пошедший на это, расстался с собственной личностью и стал как бы органом Дракона. Но, в таком случае, мы тоже стали органами Дракона, а то, что в нас сохранена личность, может быть чистой иллюзией. Просто по функциональной надобности Ю должен растраиваться на всех нас, и поэтому он похож на человека-растение — а нам нужно пересечь страну, нужно встречаться с людьми и производить впечатление настоящих. И, если Дракон не захочет сам, мы никогда не узнаем, вольны ли мы в своих поступках… и больше того — те же ли мы самые Аннабель, Берт и генерал Паулин, которые в «Горной твердыне» встретились с Драконом. Это невозможно проверить. И точно так же невозможно убедиться, что земля, по которой мы идем — это тот самый Альбаст, из которого меня вывезли на крейсере «Легенд» маленькой девочкой… Зрение идущих по этой земле под контролем тех, кто ею владеет — и, не будь у нас этого замечательного не-зрения, мы бы давно уже порубили друг друга мечами… но не-зрение дано нам Драконом, и Ю в своей пещере сжигает себя, помогая нам видеть не-глазами — и опять же невозможно сказать, соответствует ли то, что мы не-видим, тому, что есть на самом деле? Нас может обманывать как зрение, так и не-зрение, и остается только слепо верить в некую высшую объективность… зная при этом, что ее не существует. Мы пытаемся делать что-то, не зная, что в действительности представляет собой мир, не зная, что имеют в виду наши органы чувств, предъявляя ту или иную картинку, не зная — или слишком хорошо зная — есть ли еще какие-нибудь способы познавать мир, кроме обычных чувств и не-зрения… и что будет представлять собой мир, увиденный, наконец, таким, каков он есть… И, конечно, в таких обстоятельствах хватаешься за что попало и веришь, веришь, веришь в это до конца, до исчезновения — тебя или предмета веры, неважно — и тем самым хотя бы заглушаешь дикий страх перед истиной, скрытой под бумажным покровом тайны… Но если понять, наконец, что страх — это не более, чем очень сильный шум и что можно научиться не обращать на него внимания, и одновременно с этим согласиться принять на себя всю ответственность за следующий шаг — то можно вот так протянуть руку, коснуться занавеса…
…и бумажный занавес расползся под пальцами Аннабель, и открылся туннель, темный и короткий, но, похоже, не тупиковый, а просто изгибающийся или раздваивающийся. Тронул — ходи, вспомнилось Аннабель шахматное правило, и она шагнула в туннель, ожидая чего-то нового и необычного, но ничего необычного не произошло, вход не закрылся и не перестал существовать, и тогда Аннабель, сосредоточившись на не-зрении и пытаясь, не доходя до поворота, заглянуть за него, медленно пошла вперед.
Что ж, подумала она, без боязни поворачивая и начиная пологой спуск по поперечному туннелю, чуть более просторному и, похоже, чаще посещаемому, — раз уж мы согласились принять в дар определенные способности, то и неуверенность во всем придется таскать с собой, ничего не поделаешь. Это, наверное, закон природы: чем больше возможности что-нибудь узнать, тем меньше убежденность в истинности полученных знаний… вернее — сведений. Конечно, следует ввести поправочный коэффициент на то, что мы называем умом, и на некую изначальную самостоятельность мысли — то есть на величины неформулируемые, а потому — иррациональные. И не стоит, скажем, мне искать более глубокие способы восприятия мира, чем уже доступные, потому что тогда придется и действовать, исходя из открывающихся возможностей — даже не то чтобы придется, а именно так получится само собой — а значит, приводить в действие механизмы непонятные и силы неучтенные… хотя, руку на сердце, именно это я по-настоящему и хочу сделать — найти тот скрытый рычаг, который переворачивает Землю, нажать на него…
Впереди возник тусклый багровый отсвет, и Аннабель замедлила шаг. Но не-зрение ничего вещественного не выявило, туннель «просматривался» шагов на двести отчетливо и еще на столько же размыто и приблизительно — хотя и (Аннабель это не сразу поняла) плавно изгибался вправо так, что нормального зрения — даже с фонарем — хватило бы шагов на тридцать-сорок… Аннабель представила себе, как жутко было бы идти по такому туннелю просто с фонарем.
Свет исходил от небольших, но многочисленных отверстий в левой, вогнутой стене туннеля, и ложился на правую его стену множеством перекрывающих друг друга пятен. Неподвижные пылинки в пространстве туннеля казались рубиновой пудрой. Не-зрение подсказало Аннабель, что стена, источенная порами, тонкая и поэтому следует соблюдать осторожность. И очень осторожно, не касаясь, Аннабель приблизила лицо к одной из пор, покрупнее, и стала привыкать к бьющему из нее свету.
Сначала казалось, что там, за стеной, движется медленный багрово-алый вихрь. Что-то большое и сложное угадывалось за ним. Постепенно глаза привыкли и стали различать сквозь волны света контуры колонн и фигур — и наконец, будто световая завеса исчезла, Аннабель увидела все разом.
Перед нею был зал, огромный, как город. Каменный свод, опираясь на грубые тяжелые колонны, накрывал его мощно и торжественно, как грозовая туча, подсвеченная снизу, накрывает собой горную долину. Прямо перед глазами Аннабель, покоясь на трех сходящихся книзу опорах, огромная черная чаша испускала из себя неподвижные языки темного, цвета запекшейся крови, пламени. Ниже чаши, на самом дне, угадывалась квадратная плита со знаком Древа на ней и с тайными письменами. Исполинские статуи дев с воздетыми руками обступали чашу и плиту, неся на себе багровый отсвет. А между Аннабель и чашей, внизу — Аннабель прильнула щекой к стене, силясь увидеть все — стояла на коленях каменная девочка, стояла, откинувшись назад и запрокинув голову, и на ее перевернутом лице застыла боль — и блаженство. И Аннабель, пытаясь увидеть еще что-то, сделала неосторожное движение, и кусок стены размером с колесо вывалился наружу — и повис в пространстве, ничем не закрепленный, чуть ниже образовавшейся дыры, и Аннабель, не удержавшись, высунула лицо туда, наружу — испепеляющий жар обдал кожу, ударил по глазам, — она откинулась назад, упала и осталась лежать, но запечатленная картина медленно проявлялась в памяти: справа — известково-белый утес, нависающий над бездной, покатая темная терраса в форме лука — внизу, а еще ниже — каменные обнаженные груди меж каменных, ниспадающих в бездну драпировок… Я в статуе, подумала Аннабель, точно в такой же статуе, что стоят напротив. Проковыряла дырочку в ее щеке… Багровый свет лился из отверстия, наплывал волнами, завораживал, не отпускал взгляд, и Аннабель, потеряв на несколько секунд самоконтроль, внутренне открылась этому свету — и вдруг ее ударило током: Дракон предупреждал! Не смотреть на красный свет! Она закрыла глаза и загородилась рукой, но было, наверное, уже поздно: откуда-то снизу стал подниматься и заполнять ее темный беспредметный страх, тот, который с визгом крутящейся пилы вспарывает сердце… Наверное, она кричала. Потом страх отхлынул, унося с собой все. Ей показалось, что она уснула. Сквозь сон она чувствовала холод и жар одновременно. И боль, и голод. Потом она почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Не открывая глаз, она лишь чуть размежила веки. На ступеньке перед ней столбиком стояла огромная жирная крыса и смотрела в упор, ничего не боясь. Надо было кинуть в нее чем-нибудь, но не было сил. Потом послышались медленные шаги. Крыса повернулась, посмотрела на нее долгим запоминающим взглядом и ушла. Снизу, держась за перила, тяжело поднималась женщина в темно-синем пальто с тяжелой сумкой в руке. Волосы ее были закрыты шерстяным серым платком. Ты чья, девочка? Что ты здесь делаешь? Ты меня слышишь? Слова, такие знакомые, казались произнесенными на неизвестном языке. Хотелось сказать что-то в ответ, но звуки застревали и скатывались в один большой комок…
Аннабель проснулась в слезах и долго лежала, вдыхая запах разогретой хвои и сухой пыли. Тихонько посапывал Берт. Генерал, устроившийся в изножье, повернул к Аннабель голову и приложил палец к губам. Она кивнула. Стараясь не потревожить Берта и не зацепить низкий потолок их убежища, она извернулась и подобралась к генералу так близко, что можно было шептаться.
— Нас ищут, — сказал он.
— Как?
— Птицы. Смотрите, — он показал пальцем на дыру в козырьке, прикрытую сеткой травяных стеблей.
Аннабель понадобилось время, чтобы сквозь эту сетку увидеть небо. Наконец это получилось.
Высоко над землей правильными кругами ходил ворон. Вороны так не летают, это Аннабель знала. Потом поле зрения пересек — совсем низко — другой ворон. Голова его покачивалась: вправо-влево, вправо-влево. Через минуту там же пролетел еще один.
— Может быть, это обычное патрулирование? — предположила Аннабель.
— Нам от этого не легче, — сказал генерал.
— Ну, почему же… — начала было Аннабель, но тут донесся — не по воздуху, а прошедший через землю — звук лошадиных копыт. Несколько всадников неторопливой рысью ехали где-то рядом — и приближались.
Посапывание Берта прервалось, а в следующее мгновение он уже натягивал распоротый в голенище сапог на свою бесформенную ногу.
— Тихо, дочка, — одними губами сказал генерал. Наручень будто сам наделся на его левое предплечье; когти, подчиняясь движению кисти, беззвучно выскользнули из гнезд и вернулись обратно.
Аннабель натянула и проверила свой.
Берт наручней не использовал. Он дрался двумя мечами.
Так они лежали и ждали, а шаги приближались. Заходят с двух сторон, почувствовала Аннабель, со стороны спины… и со стороны ног — по лощине! Значит, все…
Через бесконечно долгую минуту она увидела всадника.
На неопределенного цвета крестьянской лошадке ехал мальчик-подросток лет четырнадцати. Одежда его была грязна и разодрана в клочья, лицо исцарапано в кровь. Длинные грязные волосы висели сосульками. Выражение лица… Не было никакого выражения. Голова механически поворачивалась вправо-влево, как у воронов, летавших вверху, в глазах не было блеска. Он ни разу не мигнул, пока Аннабель смотрела на него. Но тяжелый меч лежал поперек драного седла…
Шаги, приближавшиеся за спиной, остановились совсем рядом, и пронзительный голос спросил:
— Ингибара оа?
— Леингибара, — глухо ответил подросток, не прекращая поворачивать голову и почти не разжимая запекшихся губ.
Его взгляд скользнул по Аннабель, и она поняла, что он ее не видит. Она и ее спутники оставались закрыты для постороннего взгляда. Мальчик проехал мимо, оставив после себя запах конского пота и человеческой мочи.
Аннабель и генерал обменялись взглядами. Холодное бешенство стояло в его глазах, и Аннабель поняла, что подобное он видит не впервые. Над головой, переступая, ударила копытами лошадь. Посыпалась земля.
— Альхека! — раздалась команда, и несколько всадников сорвались с места.
Уходят! Не заметили и уходят!
И в следующий миг лошадиная нога, пробив дерн, оказалась перед лицом Аннабель. Она отпрянула — и увидела, как бесформенная фигура в грязно-голубых развевающихся одеждах грохнулась на дно лощины. Секунду лежала неподвижно — и встала, оборачиваясь…
Глаза их встретились.
Это был не человек.
На удлиненном, голубоватого цвета лице с темным узором на лбу и щеках страшно выделялись глаза. Ночные, огромные глаза, полуприкрытые коричневыми морщинистыми веками. И этими глазами он видел сквозь запрет…
Генерал, будто брошенный катапультой, оказался перед чужаком. В руке того мелькнула тонкая сталь, генерал отразил удар наручнем и сделал выпад. Чужак, ломаясь в суставах, осел, превращаясь в кучу тряпья. Аннабель и Берт уже стояли рядом с генералом, готовые к продолжению схватки.
Их было семеро — всадников. Они разворачивали и горячили коней, собираясь, наверное, атаковать в конном строю. Это было безрассудно — лощина скрывала, как окоп. Потом Аннабель увидела блеск коротких клинков. Метательные ножи! Перепрыгивая лощину, всадники поразят ножами тех, кто будет пытаться найти на дне спасение. На дне — но не в стенке, не под козырьком. Там они не достанут… Тем временем рука ее сама нашла и взвесила кинжал. У нас есть чем встретить…
С визгом всадники бросились вперед. Двое из них, на вороных конях, были одеты в голубые развевающиеся плащи. Пятеро — обычные уланы в кольчужных нагрудниках. Они были метрах в семи, когда Аннабель метнула кинжал в летящего на нее улана и нырнула в нишу. Рядом с ней оказался Берт. Через долгий миг генерал в неимоверном прыжке, изогнувшись, впечатал ее в стенку ниши и прижал, закрывая. Она видела только тени перелетавших лощину всадников. Ножи с коротким хрустом вонзились в землю.
Уже пятеро всадников развернули коней. Двоих, висящих в стременах, лошади уносили в лес. Но еще один приближался по лощине — пеший, неся отведенный для удара меч в вытянутых над головой руках. Мальчик с остановившимися глазами. И остальные, поняв порочность конной атаки на закрепившегося противника, спешивались и бежали, на ходу обнажая мечи.
Первый удар опять пришелся на генерала. Мальчик бесхитростно и неожиданно сильно нанес «гу-хо» — горизонтальный удар справа налево, через локтевой сустав под ребра. Генерал принял меч наручнем, покачнувшись от этого удара, и наручнем же сделал ответный выпад. Кисть с зажатым в ней мечом отделилась от предплечья и упала на дно лощины. Но мальчик, распластавшись в падении, попытался дотянуться до меча, и генерал ударил его сапогом в голову. Все это заняло чуть больше секунды. В следующую секунду Аннабель и ее спутники стояли лицом к нападавшим, выставив мечи, а те с прежним напором шли в открытую атаку.
Мечный бой скоротечен — и, чем искуснее бойцы, тем короче схватка. Пятеро налетели и почти сразу откатились — трое; один чужак и один улан легли под ударами. Теперь инициатива была уже не их. Аннабель, угрожая острием меча и закрываясь наручнем от атаки снизу и слева, стала теснить доставшегося ей в противники чужака; он отходил назад и направо, готовясь нанести «эли-хо» — колюще-рубящий удар в бедро или в пах на предельной дистанции. Но для этого ему нужно было заставить Аннабель отступить хотя бы на шаг. И Аннабель, будто бы готовя верхнюю атаку, сделала шаг в сторону, а потом шаг назад. Чужак нырнул — резче и дальше, чем в глубоком выпаде — и, опершись на левую руку, провел классический удар: снизу-косо-вверх. Но вместо податливой плоти сталь встретила сталь: Аннабель, упав на колени, закрылась клинком. Движение кисти — и клинок чужака взлетел вверх, пропуская удар; движение плеча — и лезвие вошло в шею.
Берт уже покончил со своим и шел на помощь генералу — тот кружил вокруг улана явно без желания разом покончить дело. Он выманивал противника на удар, стремясь обезоружить. Улан же удара никак не наносил, лишь угрожая мечом. Похоже было, что он согласен на ничью.
— Бросай меч, солдат! — собравшись, чтобы не дать фальшивой ноты, крикнула Аннабель. — Это говорю я, твоя королева!
Танец замедлился, потом остановился. Генерал стоял в защитной позиции. Улан повернул голову и посмотрел на Аннабель.
— Мой властелин — король Герман, — сказал он. — Тебя я не знаю, госпожа.
— Мой брат Герман мертв, — сказала Аннабель. — На троне подменыш. Кукла. И ты это знаешь, солдат. Все это знают.
— Ты говоришь страшные слова, госпожа…
— Брось меч, солдат. Я не смогу испугать тебя тем, что иначе ты умрешь. Но ты умрешь, служа злу — а это, думаю, тебя испугает.
— Меня уже ничто не испугает, госпожа.
— Тогда повинуйся. Следуй голосу чести. Я — Аннабель, законная королева Альбаста. Меня изгнали из страны, но не смогли лишить короны. Теперь я возвращаюсь.
— Госпожа… — голос улана внезапно сел. — Госпожа, я не прошу доказательств… но знак! Дай мне знак!
Он стоял уже, опустив меч, и в лице его было что-то молитвенное. Аннабель, усмехнувшись одними губами, острием меча вырезала квадратный кусочек дерна, подняла его за траву — как поднимают за волосы отрезанную голову врага — и подбросила над собой. Восьмиобразное движение — мгновенный стальной высверк — и четыре кусочка дерна покатились по земле.
Встав на колени, улан положил свой меч на землю.
— Твой раб и воин, моя королева, — с поклоном сказал он. — Я, дворянин Веслав Бернард, присягаю тебе и клянусь служить воле твоей, и под руку твою передаю жизнь мою и смерть… Сзади! — крикнул вдруг он.
Тощий и оборванный, с черным от крови лицом, на них шел тот, кого, казалось, уже одолел генерал. Мальчик, ехавший на крестьянской лошадке… Тяжелый двуручный меч, зажатый в тонкой руке, со свистом рассекал воздух.
— Он не видит! — крикнул улан. — Просто пропустите его!
Верно — глаза мальчика были плотно закрыты отекшими веками. И все же он шел прямо на них…
Берт оттащил Аннабель немного назад. Генерал и улан сдвинулись в другую сторону. Чудовище прошло по освобожденному для него коридору и стало удаляться. Меч все быстрее мелькал в воздухе. Не в силах сдвинуться, все смотрели вслед мальчику. Что-то должно было произойти.
Произошло.
Не справившись с инерцией тяжелого клинка, мальчик отсек себе голову и правую, уже покалеченную в схватке с генералом, руку. Покачнулся, пропустил шаг — и двинулся дальше, безголовый, бескровный, все так же размахивая мечом.
Чтобы не закричать, Аннабель зажала себе рот.
Солнце клонилось к закату, когда четверка всадников покинула, наконец, приграничную полосу и углубилась в лес Эпенгахен. Темная прямая дорога, мощеная вулканической плиткой, вела к заброшенному курорту того же названия. Здесь их не должны были ни встречать, ни выслеживать: по неизвестной причине чужаки никогда не входили в Эпенгахен. От альбастьеров в отсутствие чужаков — гернотов, как они называли себя сами, или упырей, как их называли в коридорах власти Конкордиума, — особого усердия в преследовании нарушителей границы можно было не ждать. Улан рассказал, каково чувствовать себя рядом с чужаками — испытываешь буйную радость и желание сделать все, чтобы им понравиться; а потом приходят отвращение и стыд… и избавиться от этого можно, только вновь оказавшись рядом с ними. Есть люди, говорил он, которые не отходят ни на миг, а если их оторвать силой — умирают в муках. Есть другие, такие, как он сам — им все это мерзко, но они не в силах противостоять волшебству. И есть немногие, которые — в силах. Генерал слушал его и кивал крупной своей головой.
Тяжелая рысь тяжелых кавалерийских жеребцов укачивала, умиротворяла, и умиротворяли проплывавшие навстречу и мимо белые, в зеленых пятнах нежного мха, стволы платанов, и стайка пестрых птиц, пересвистываясь, сопровождала всадников, внося веселое оживление в пейзаж — и ничто внешнее уже не могло помочь Аннабель совладать с нервной дрожью, и оставалось только держаться, держаться из последних сил, так, чтобы никто посторонний не мог заподозрить душевных мук и метаний под панцирем королевского спокойствия… Это было почти невыносимо.
Да, первый в ее жизни бой прошел успешно, и не канули втуне тяжелейшие тренировки у Эльриха Тана, первого меча Конкордиума, и странная, ни на что не похожая учеба у Дракона… и, может быть, это сила и искусство Дракона направляли ее меч… как сила и искусство чужаков направляли меч того оборванного мальчика… Мысли об этом тоже были невыносимы. И, как дрожь, их следовало сдерживать хоть из последних сил.
