Книга: Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе
Назад: ГЛАВА 6. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЕПОРТИРОВАННЫХ НАРОДОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА. ВОЛНЕНИЯ РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ В ГРОЗНОМ В 1958 ГОДУ
Дальше: ГЛАВА 8. ВОЛНЕНИЯ ВЕРУЮЩИХ

ГЛАВА 7. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВОЛНЕНИЯ В ГРУЗИИ ПОСЛЕ ХХ СЪЕЗДА КПСС

1. 5 марта. Первая манифестация

25 февраля 1956 года на закрытом заседании ХХ съезда КПСС прозвучал «секретный доклад» Н.С.Хрущева о «культе личности Сталина» и преступлениях сталинского режима. Слухи о том, что великий и безгрешный Сталин объявлен чуть ли не «врагом народа», быстро распространились по стране. Подробностей поначалу никто не знал, а сам доклад Хрущева так и оставался секретным вплоть до горбачевской «гласности». Известно однако, что доклад произвел шокирующее впечатление даже на привычных ко всему старых коммунистов. Многие так и не смогли по команде нового лидера понять и принять правду о Сталине. «Вождь» был несущей конструкцией всей системы символов раннего советского коммунизма. Обращение с ним как с простым «врагом народа» не могло не смутить умы. Рушилась сама идея высшей правды и справедливости, воплощенной в «Нем».
В Грузии скандальные разоблачения задели не только политические эмоции, но и национальные чувства, народную традицию почитания мертвых. В марте 1956 г. жители Тбилиси протестовали не только против очередного непонятного политического решения высшей власти, но и против нанесенного «Москвой» национального оскорбления. Существенное значение имела память прошлогодних (март 1955 г.) стихийных митинга, собраниях, выступлениях и возложениях венков к памятникам и монументам Сталину. Тогда они прошли безо всякого противодействия властей, более того при их активном участии1.
Исторический миф и народная память связывают начало волнений со спонтанным порывом детей — пионеров и школьников Тбилиси — почтить память Сталина 8 марта 1956 года. Однако из специального сообщения министра внутренних дел Грузинской СССР В. Джанджгавы и начальника управления милиции МВД Грузии О. Мусеридзе В МВД СССР следует, что события начались уже 4 марта 1956 г. не только с цветов и венков, но и с поножовщины. В собравшейся в этот день у монумента Сталину толпе были пьяные. Некоторые из них, по определению милиции, вели себя «вызывающе». 50-летний сельский житель, член КПСС Н.И.Парастишвили «взобрался на постамент монумента и выражался нецензурными словами. При этом он, отпив из бутылки вино, а затем разбив ее, сказал: «пусть также погибнут враги Сталина, как эта бутылка». Один из организаторов возложения венков к монументу Сталину студент-заочник Грузинского политехнического института, житель города Кутаиси 23-летний З.Деврадиани в грубой форме потребовал от неизвестного майора Советской армии встать в почетный караул. Когда офицер отказался, Деврадиани попытался ударить его ножом, но был задержан милиционерами. По дороге в городское управление милиции большая толпа (до 300 человек) отбила задержанного. Стихийный митинг продолжался до 12 часов ночи. Уже в этот день на территории монумента Сталину находился наряд милиции -84 человека (половина из них была в гражданской одежде).
На следующий день, 5 марта, как рассказывал очевидец событий, корреспондент газеты «Труд» Статников, в центре города в десять часов утра раздались резкие продолжительные гудки автомашин, запрещенные в обычных условиях автоинспекцией. Вскоре журналист увидел: по середине улицы шла процессия студентов (человек 120–150) без головных уборов (совсем не пионеров). Передний ряд нес портрет Сталина. Организаторы шествия призывали стоявших на тротуарах зевак почтить память вождя и снять шапки. Время от времени кто-нибудь требовал от водителей машин давать продолжительные гудки. Всего прошло несколько процессий. Все они направлялись на площадь к монументу Сталина и возлагали венки.
Организовать подобное траурное шествие при благосклонном отношении властей было довольно несложно. Привычный ритуал и стандартный сценарий таких официальных мероприятий был разработан до мелочей. В каждой школе, институте, на предприятиях и в учреждениях — везде, начиная от ЦК партии и кончая самыми захудалыми коммунальными конторами, имелся необходимый реквизит: знамена, плакаты, портреты вождей и т. п. Вероятно, «команды» ждали, неясным слухам — не очень верили (только 6 марта высшим сановникам республики прочтут «закрытое письмо» ЦК КПСС) и достаточно было легкого толчка, чтобы множество людей начало действовать в соответствии со сложившимися стереотипами поведения в подобных ситуациях.
Начавшиеся 5 марта траурные шествия имели все обязательные атрибуты официального государственного мероприятия, и, вероятно, мало кто из очевидцев понимал поначалу, что проводятся они без разрешения свыше. Высшее же грузинское «начальство» отмалчивалось, траурных шествий не запрещало. Возникший организационный вакуум был заполнен стихийной самоорганизацией и действиями неформальных лидеров с различными, часто противоположными политическими и идеологическими ориентациями. Движущей силой событий стали молодежь и студенты. Особенно активную роль сыграла маргинальная группа молодых людей, — те, кто закончил институты, но не захотел поехать «по распределению» в сельские районы, остался в столице и нигде не работал. Среди них была и «золотая молодежь» — дети высокопоставленных родителей — высших партийных и советских чиновников, творческой интеллигенции и т. д.

 

2. 6–7 марта. Слухи о «закрытом письме» ЦК КПСС. Нарастание напряженности

Демонстрации продолжались на следующий день. Но теперь они стали более организованными и многочисленными, особенно в середине дня, когда закончились занятия в институтах. К портретам Сталина добавились портреты Ленина, появились флаги с траурными лентами.
В 4 часа дня в ЦК КП Грузии состоялось заседание, на котором присутствовали руководители министерств, газет и журналов — человек 70–80. Открыл заседание первый секретарь ЦК Мжаванадзе. Извинившись перед собравшимися, он быстро ушел. Зачитали закрытое письмо ЦК КПСС «О культе личности». С документом предполагалось ознакомить всех коммунистов и комсомольцев. Молва быстро разнесла слухи об этом по городу. Вместо оплакивания великого покойника ему было нанесено новое оскорбление. Национальные чувства грузин были задеты. Сознательно этого делать никто не собирался, но, как часто бывает в России, «так получилось».
Ничего более глупого и беспомощного, чем слепо выполнять команды из Москвы и немедленно зачитывать «закрытое письмо» в подобной ситуации придумать было нельзя. Ослушаться коммунистические руководители не Грузии не осмелились. Но недовольство свое все-таки сумели выразить. С плохо скрытым сочувствием, хотя и с опаской, взирали они на разгоравшуюся просталинскую истерию. Может быть даже хотели использовать массовые манифестации как аргумент для московского начальства — «скорректировать генеральную линию».
Если даже привычные ко всему коммунистические боссы были растеряны и дезориентированы разоблачениями Сталина, то рядовые жители города, среди которых было много убежденных «сталинистов», которым долгие годы «промывали мозги» и вбивали в голову миф о величии Вождя народов, просто не могли в одночасье «переключиться». Рушился целый космос привычных мифов, образов и идей. Картина мира разваливалась на глазах. И многие люди просто не захотели поверить, что такое возможно.
Устоявшаяся система ценностей защищала себя от разрушительного натиска разоблачений. Жена одного из осужденных по делу о массовых беспорядках в Тбилиси так объясняла поступки мужа в жалобе на имя Хрущева (25 августа 1956 г.): «Он не представлял, в сознании не имел, что Ленина и Сталина можно разлучать. Он не знал и не мог знать, что и Сталин был простым человеком и что у него тоже могли быть ошибки». В подобной ситуации оказались в начале марта 1956 г. многие рядовые участники событий. Они не знали и не верили в преступления своего кумира.
Утром 7 марта студенты Государственного университета им. Сталина вместо лекций вышли на улицы. Их поддержали студенты сельскохозяйственного, политехнического и некоторых других институтов (всего в городе было 19 вузов). Вместе со студентами в манифестации участвовали школьники. Иногда, по сообщению Статникова, студенты выводили школьников на улицы чуть ли не силой, срывали занятия, угрожали директорам. Манифестанты шли по главной улице — проспекту Руставели — к площади Ленина. Толпа остановилась у Дома Правительства и под продолжительные гудки машин выкрикивали «Слава великому Сталину». Следующая остановка — у здания горсовета на площади Ленина. Несколько человек прочитали стихи о Сталине. Хор исполнил песни в его честь.
Милиция пыталась остановить манифестацию или изменить ее маршрут. К месту событий была направлена оперативная группа, «которая дважды в пути следования студентов врывалась в их среду», но остановить демонстрантов не сумела. У монумента Сталину вновь начался стихийный митинг. Выступавшие обрушились с проклятиями в адрес «очернителей Сталина». Толпа была настроена агрессивно. Милиции пришлось спасать от побоев М.Пышкова, его заподозрили в фотографировании выступавших, и Л.Г.Иванову (майора в отставке), которая сказала окружавшим ее людям: «Почему эти бездельники и дураки стоят здесь, неужели у них нет другого дела». В результате с места событий ее увезла машина скорой помощи. Мужественно вступившийся за женщину полковник милиции Осепайшвили был избит до бессознательного состояния. К концу дня число манифестантов достигло 70 тыс. человек. Судя по всему руководство МВД в Москве не придало большого значения начавшимся 7 марта демонстрациям. Информация в ЦК КПСС со ссылкой на доклад министра внутренних дел
Грузии Джанджгавы была отправлена только во второй половине дня 8 марта. Однако судя по тому, что 8 марта Президиум ЦК КПСС уже обсуждал вопрос «О происшествии в Тбилиси», информация в Москву поступила по партийным каналам (от Мжаванадзе) и от КГБ. Высшее партийное руководство весьма критически оценило действия грузинской партийной верхушки в начале кризиса:
«Т. Молотов. Проспал Мжаванадзе.
Каганович. Опростоволосился. т. Булганин. Послать от ЦК в Грузию людей. т. Суслов. Мжаванадзе просил танков.
Микоян. Рабочих бы подняли.
Ворошилов. Безобразие. Мжаванадзе оказался растерянным». Судя по дальнейшим событиям Президиум ЦК КПСС в то время явно не сумел правильно оценить масштаб надвигавшейся катастрофы. В конце концов, никаких рабочих на защиту правопорядка поднять не удалось. А вот просьбу Мжаванадзе о танках пришлось удовлетворить.

 

3. 8 марта. Митинги на площади Ленина и у монумента Сталину. Эскалация насильственных действий. Организующие «центры»

Под утро 8 марта в студенческий городок явился неизвестный, заявивший, что у монумента, якобы, снимают венки. В ответ на это сообщение большая группа студентов (до 1000 человек) к 4 утра собралась у монумента. Утром 8 марта город частично не работал. Одни просто не пошли на службу. Другие в течение дня оставляли рабочие места и выходили на улицы. В Верховном суде республике отменили слушание назначенных к рассмотрению дел — подсудимых просто не привезли из тюрьмы. Очевидно, боялись эксцессов на улицах.
Появились грузовые машины, заполненные людьми. Они разъезжали по городу с флагами и портретами Ленина и Сталина. С машин кричали «Ленин-Сталин!», «Слава Сталину!» и т. д. Журналист Статников был уверен, что эти машины никто не выделял. Их просто захватывала толпа, заставляя водителей выполнять свои приказы. Грузин убеждали патриотическими лозунгами, прочих — по-разному, иногда угрозами. По сообщению МВД Грузии захват машин и автобусов начался после того, как один из выступавших на митинге на площади Ленина (после полудня) сказал с трибуны, что все принадлежит народу, в том числе и транспорт. Одного из водителей, отказавшегося вести демонстрантов, сбросили с моста в Куру, нескольких непослушных шоферов избили. По свидетельству Ф.Баазовой, демонстранты «регулировали движение транспорта, в некоторых случаях останавливали его». Произошло несколько столкновений участников беспорядков с работниками милиции, пытавшимися останавливать захваченные машины.
После задержания одного из водителей от стихийного митинга у монумента Сталину отделилась толпа в 700–800 человек, которая сначала избивала сотрудников ГАИ на площади Меликишвили, а затем окружила отделение милиции и потребовала освободить всех задержанных, в том числе и шофера отобранной у законного хозяина машины. Требования сотрудников милиции, пытавшихся останавливать захваченный автотранспорт, не выполнялись, участники беспорядков отвечали им упорным сопротивлением. Стычки чаще всего заканчивались в пользу толпы. Например, в течение 9 марта милиции удалось задержать лишь 80 машин, с некоторых из них, «чтобы временно исключить возможность использования», милиционеры снимали отдельные детали.
Демонстрации приобрели массовый характер. Одна колонна (около 3 тысяч человек) собралась на площади им. Ленина — напротив здания ЦК КП Грузии. Вторая (до 4 тысяч человек) — около монумента Сталину на набережной. Демонстранты держали портреты Ленина, Сталина, Молотова. Выкрикивали лозунги «С Лениным и Сталиным к победе коммунизма», «Сталина не забудем». Изображения Ленина, а с каждым часом их появлялось все больше, выполняли важную функцию — они психологически обезоруживали власти. Митинг как бы демонстрировал свою «советскую» лояльность, а имя Ленина использовал как «щит, ограждающий неприкосновенность величия Сталина».
Демонстранты потребовали выступления первого секретаря ЦК КП Грузии «в связи решениями 20 съезда КПСС». По рассказу Ф.Баазовой, «выбранная делегация вошла в комендатуру и передала требование демонстрантов — вызвать первого секретаря ЦК партии Василия Павловича Мжаванадзе». «В тот период мавзолей на Красной площади, — поясняет Баазова, — где рядом с Лениным лежал Сталин, был закрыт. Циркулировали слухи о том, что Сталина умышленно так бальзамировали, что он сразу же почернел. Утверждали, что Мао Цзэдун потребовал выдачи праха Сталина, которого китайские специалисты способны были «оживить». Теперь демонстранты, якобы, «решительно потребовали от Мжаванадзе поддержать усилия Мао по восстановлению праха и чести Сталина».
В 12 часов дня 8 марта Мжаванадзе действительно выступал перед толпой и обещал Сталина в обиду не давать. Но после выступления первого секретаря собравшиеся предъявили властям следующие требования:
«— 9 марта объявить нерабочим траурным днем.
— Во всех местных газетах поместить статьи, посвященные жизни и деятельности И. В. Сталина.
— В кинотеатрах демонстрировать кинофильмы «Падение Берлина» и «Незабываемый 1919 год».
— Пригласить на митинг представителя Китайской Народной Республики Чжу Де
— Исполнение гимна Грузинской республики в полном тексте».
После речи Мжаванадзе толпа захотела услышать маршала
Китайской Народной Республики Чжу Де — он гостил в Грузии после участия в ХХ съезде КПСС. Немедленно снарядили делегацию. В новом рождавшемся на глазах мифе фигуре маршала Чжу Де принадлежала важная функция — он должен был подтвердить международное значение Сталина.
Встреча демонстрантов с Чжу Де действительно состоялась и была продолжением начавшихся в городе беспорядков. Попытки малочисленных милицейских заслонов остановить огромную толпу (около 5 тыс. человек), двигавшуюся к даче в Крцаниси на захваченных машинах и пешком не удались. Демонстранты, вооружившись палками, «прорвали заслоны и ворвались на территорию дачи, где вели себя необузданно и дерзко».
По просьбе руководителей республики Чжу Де дважды выступал с приветствиями. Однако толпа не расходилась и требовала принять ее представителей. Пятеро студентов, по сведениям МВД Грузии, действительно встретились с маршалом КНР. Посетить монумент
Сталина в Тбилиси он отказался. Но кто-то из китайцев действительно выступал на митинге.
Журналист Статников в это время был на площади Ленина. Кто-то с трибуны крикнул: почему в городе нет траурных флагов? Почему на здании горсовета не вывешено положенное в таких случаях панно с портретами Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. Площадь одобрительно загудела и немедленно проголосовала «за». Несколько десятков человек немедленно нашли коменданта здания, и панно было вывешено. Та же история повторилась со зданием штаба Закавказского военного округа. После попытки штурма двум молодым людям удалось взобраться по водосточной трубе на балкон и вывесить два траурных флага. Затем военное начальство видимо отдало приказ, и появилось большое полотно с изображением Ленина и Сталина.
Милиция очень вяло реагировала на происходящее. Она была психологически блокирована апелляцией участников митинга к патриотическим чувствам грузин, сохранявшимся почтением к Сталину и его неземному величию, красным цветом толпы, очевидной «нормальностью» большинства присутствовавших и их неподдельным энтузиазмом. В итоге власти полностью упустили инициативу. На вопрос руководства МВД СССР: почему в самом начале беспорядков не были приняты необходимые профилактические меры, — министр внутренних дел Грузии Джанджгава ничего вразумительного ответить не сумел. МВД СССР обвинило его в трусости.1 Однако совершенно ясно, что пассивность милиции объяснялась отсутствием внятных указаний политического руководства республики. ЦК КП Грузии, деморализованное закрытым письмом ЦК, не решилось выступить против собственного народа и мифа о великом Сталине.
Так Грузия, вся Грузия, включая партийных бонз, вынужденных обещать «не давать в обиду» «нашего дорогого Сталина», фактически оказалась в оппозиции к Хрущеву. Политическая неуклюжесть московского лидера обернулась протестами в Тбилиси. Народ демонстрировал власти психологические пределы пренебрежения его политическими и национальными чувствами и эмоциями.
Весь день на площади Ленина продолжались выступления. Работали микрофоны. В выступлениях появились новые мотивы. От сталинизма некоторые ораторы переходили к национализму, намекали на иноземных врагов, угрожали «им» кровью. Тех, кто выпадал из всеобщей экзальтации и психоза, сохранял критическое восприятие происходящего (и осмеливался высказать свое отношение вслух) избивали или ошикивали. Кто-то, выдавая себя за русского, хоть и говорил с грузинским акцентом, зачитал фальшивое письмо московских студентов в поддержку «начатого дела». А некая женщина вслед за эти выкрикнула: «Слышите, грузины! Нас поддерживают в Москве. Сейчас митинги проходят не только в Грузии, но и в Сталинграде, Ленинграде и других городах. Будем бороться за дело Сталина, клянемся!» На трибуну подняли молодого поэта Нонейшвили, который под гул одобрения прочитал стихи о Сталине и закончил словами: «Я тоже с вами». Участвовали и некоторые другие представители творческой интеллигенции. Но руководители митинга требовали все новых и новых выступлений. «Отметиться» должен был чуть ли не каждый известный в Грузии человек.
У памятника Сталину, усыпанного венками, тоже шел митинг. Статников на нем не был. По свидетельству одного из участников, «я выступал с речью возле монумента Сталина по своей доброй воле. Я говорил, что от имени Сталина я на фронте много бомб бросал в врагов Сталина». В редакции республиканских газет «Коммунист» (на грузинском языке) и «Заря Востока» (на русском) «ворвались неизвестные и пригрозили, что если не будут выпущены траурные номера, то разнесут здания редакции и типографии (после этого случая в обеих редакциях была установлена охрана)».
И коммунист Статников, и будущая политическая эмигрантка из СССР Фаина Баазова почувствовали в согласованных действиях демонстрантов направляющую руку некоего организующего центра. Статников пишет об этом достаточно бесхитростно: «заметна была организующая рука, кто-то детально разработал план действий». Кто именно? Не ясно. Может быть, «шовинисты всплыли на поверхность и стали активно действовать», но не исключена и «возможность существования шпионского центра». Баазова, не обсуждая специально вопрос о «зачинщиках», вспоминает об охватившей ее 8 марта тревоге: «Постепенно возникло ощущение, что где-то непонятным образом возник какой-то «штаб», который регулирует и направляет колонны в разные районы города».

 

4. 9-10 марта. Политические требования. Штурм Дома связи

Ввод войск. Расстрел демонстрантов
Утром 9 марта власти попытались, наконец, перехватить инициативу и ввести траурные манифестации в официальные рамки. Газеты вышли с передовыми статьями «Третья годовщина со дня смерти И.В.Сталина» и с фотографией Ленина и Сталина в Горках (1922 г.). Было объявлено о проведении в 13 часов траурных митингов на всех предприятиях, в учреждениях и учебных заведениях республики. Все это выглядело и на самом деле было уступкой местной власти митингующим. Ведь по всей стране в это время в закрытых, «коммунистических», аудиториях читали письма ЦК КПСС о культе личности Сталина.
Но запоздалая попытка властей перехватить инициативу и ввести траурные митинги в рамки официальных мероприятий провалилась. «Фанатизм, — рассказывал Статников, — предельно накалился. На улицах бесновалась не только молодежь, но и взрослые. Большинство артелей были закрыты. Служащие мелких учреждений бросали работу и выходили на улицу. Были случаи невыхода на работу в нескольких предприятиях легкой и пищевой промышленности». Нарушилась работа городского транспорта. Десятки грузовых машин, набитые людьми, целый день разъезжали по городу с флагами и портретами. Люди пели песни и кричали «Ленин — Сталин», «Слава Сталину»«. Некоторые ругали Хрущева, а для убедительности потрясали ножами и финками. Утром 9 марта по городу распространились написанные от руки листовки, «призывающие рабочих и служащих оставлять работу и принять участие в шествиях и сборищах»1.
Митинги в Тбилиси состоялись. Они представляли собой странное смешение коммунистического официоза (выступления «начальства» повторяли передовые утренних газет, рабочие рассказывали о выполнении плана и т. д.) с нападками на власть. В митинге на площади Ленина принял участие первый секретарь ЦК КП Грузии Мжаванадзе. После его краткой речи люди начали было расходиться. Но тут какая-то женщина крикнула в толпу: «Остановитесь! Меня сегодня вызывали в МВД и взяли расписку, что я не буду выступать. Я спрашиваю вас, почему это делается?» . Толпа осталась на месте. Ее поведение сделалось более агрессивным. Людей насильно заставляли высказывать восторги по адресу Сталина. Были случаи избиений неизвестными лицами работников органов внутренних дел». Судя по докладной записке начальника Главного управления милиции Филиппова министру внутренних дел СССР Н.П.Дудорову от 10 марта 1956 г. аналогичные события имели место также в Гори, Сухуми и Кутаиси.
Уже на дневных митингах в Тбилиси прозвучали политические требования «о немедленной смене руководителей партии и правительства», «о необходимости захвата почты, телеграфа, редакций», «даже если потребуется пролить кровь за это». Кроме того, приняли какое-то обращение к 16 республикам с просьбой о помощи и поддержке».
Вечером 9 марта на митинге около монумента Сталину при неясных обстоятельствах и в присутствии некоторых партийных и советских руководителей, посланных «овладеть трибуной», были зачитаны политические требования митингующих. Нам удалось найти надзорное производство Прокуратуры СССР по делу Рубена Кипиани, которого судили именно за чтение этого документа. Оригинал «петиции» бесследно исчез. Однако ее содержание Кипиани и свидетели пересказали на суде.
Показания Кипиани: «Первое — возвращения в ЦК КПСС закрытого письма; второе — снятие с должности Микояна, Булганина и Хрущева; третье — составление нового правительства; четвертое — освобождение Багирова (бывший первый секретарь ЦК КП Азербайджана. — В.К.) из заключения; пятое — выдвижение Мгеладзе и Мжаванадзе (очевидно, в состав Президиума ЦК КПСС — В. К.), шестое — проведение сына Сталина Василия в состав ЦК; седьмое — проведение амнистии».
Если содержание «петиции» более или менее ясно, то все остальное в этой истории покрыто туманом. Кипиани утверждал, что вообще не был автором документа. По словам подсудимого, он 3 или 4 часа простоял к очереди на трибуну. Это подтвердили свидетели. Учитывая, что Кипиани появился на площади около 6 часов, оглашение петиции произошло между 9 и 10 часами вечера. Дальнейшие события Кипиани по-разному описывал в разных документах.
На суде: «9 марта я выпил водки и встал в очередь желающих выступить. Когда подошла моя очередь, мне передали в президиуме написанную бумагу и попросили прочесть ее. Я взял и прочел…»
В жалобе от 4 февраля 1957 г. «По сигналу председателя подошел к микрофону и, вздохнув полной грудью, приготовился к чтению стихотворения. Но в этот момент на трибуну влетели три отважных витязя (курсив мой — В. К.). Они походили на гонцов, доставивших очень важное и очень срочное сообщение. Не только я, но весь президиум митинга и сотни людей, стоявших у главной трибуны, обратили внимание на этих гонцов и проявили понятный интерес к тому документу, который они мне вручили. Я опомнился тогда, когда один из них, вручив мне доставленную им бумагу, ясно, членораздельно произнес: «Это от секретаря ЦК товарища Мжаванадзе, немедленно огласите ее». Я поспешно стал читать, не понимая смысла прочитанного».
В жалобе от 22 июля 1959 г.:
«У памятника Сталину происходил митинг, куда попал с толпою и я — Кипиани. Я протиснулся вперед, чтобы услышать, что говорят ораторы. Вся моя грудь была в знаках отличия за заслуги в Отечественную войну. Ко мне подошло несколько человек, настоятельно требуя прочитать текст для всех своими глазами, ибо толпа знала, что я сталинец, веря мне. Отказаться я не мог <…>, ибо толпа разорвала бы меня».
Автором документа суд фактически признал Кипиани. Вопрос о настоящих авторах на суде, по всей вероятности вообще не возникал. Все свалили на одного случайного человека. Заявления подсудимого о том, что «по своей доброй воле» он выступал, как и многие другие, только 8 мая, в расчет приняты не были. Непонятна и дальнейшая судьба «петиции». Один из свидетелей утверждал, что Кипиани положил её в карман. Сам же Кипиани на суде заявил, что передал бумагу члену президиума. А в жалобе от 4 февраля 1957 года добавил новые подробности: «Я слышал только гул одобрения и продолжал читать громко, внятно, как это делают вошедшие в роль пьяные люди. Под гром аплодисментов и возгласы «Ленин-Сталин!», «Ленин-Сталин!» я окончил чтение, и документ этот был выхвачен из моих рук тем, кто его мне вручил со словами: «Надо вернуть лично Мжаванадзе».
После оглашения документа в так называемом «деловом президиуме» возникли разногласия. Один из его членов немедленно «предложил объявить о неправильности речи Кипиани». Кажется, его не послушались. И уж совсем загадочно прозвучало заявление Кипиани на суде: «После этого меня на машине отвез домой сам Мжаванадзе».
Доступная нам информация не позволяет убедительно ответить на вопросы, невольно возникающие при знакомстве с делом Кипиани. Главный из них — не попыталось ли и в самом деле республиканское начальство, не решившееся возражать в открытую, использовать массовые волнения и протесты в провокационных целях: испугать Москву возможностью аналогичных протестов по всей стране и заставить изменить политический курс? Второй не менее важный вопрос — какова действительная роль Мжаванадзе, фамилия которого время от времени мелькала на суде. То ли какие-то опытные провокаторы умело использовали имя первого секретаря ЦК КП Грузии, то ли он очень глупо «подставлялся».
Не имея пока возможности ответить на эти вопросы — важные для понимания политического смысла событий, ограничимся хотя бы констатацией очевидного. Суд над Кипиани косвенно подтверждает единодушное впечатление очевидцев — во время волнений в Тбилиси, кажется, действительно был некий закулисный «штаб». Первый заместитель министра внутренних дел Грузии Асмолов, докладывая о ночи с 9 на 10 марта, сделал вывод о существовании в Тбилиси «какого-то подпольного центра, который руководит всеми этими беспорядками». В другом милицейском документе мнение о существовании такого «центра», о «подготовленности» волнений оценивается как «твердое предположение».
Вообще говоря сопоставление источников наталкивает на мысль, что «штаб» или «центр» был не один, а по крайней мере два! И возможно между ними существовала конкуренция за влияние на толпу. По свидетельству Ф.Баазовой вечером 9 марта еще одним центром событий стала Колхозная площадь, куда некие неизвестные молодые люди направляли толпу. В центре этой небольшой площади «была сооружена импровизированная трибуна. Сменяя друг друга, выступали какие-то молодые люди, лица которых в темноте невозможно было разобрать. Они кричали очень громко, но их не было слышно из-за всеобщего гвалта. Где-то запели давно запрещенный грузинский национальный гимн. Какие-то лица в гражданском пытались помешать. Поющих поддерживали из толпы, и завязались местные стычки. Неожиданно на месте стычек появились неизвестные с повязками (курсив мой. — В. К.), и пение гимна продолжалось». Затем появились листовки. Баазова запомнила только один пункт: призыв о выходе Грузии из состава СССР. Это было что-то действительно новое.
Если действовал некий единый штаб, то почему он так стремительно переключился от просоветской оппозиционности и защиты имени Сталина («петиция» Кипиани) на сепаратистские лозунги. Кажется, за кулисами волнений шла скрытая конкуренция разных организованных сил, преследовавших свои — особенные и малопонятные — цели. На Колхозной площади эти силы на какой-то момент столкнулись друг с другом: «лица в гражданском» и «неизвестные в повязках».
Существование одного или нескольких организующих центров, благодаря которым события явно вышли за рамки «стандартных» массовых беспорядков косвенно подтверждается нападением на автобусный парк для захвата большого количества автобусов, не вышедших в этот день на линию, попыткой группы молодых людей направить обращение «к студентам нескольких центральных городов Союза» по радио (около полуночи 9 марта), наконец, обнаруженным у одного из арестованных 10 марта радиопередатчиком.
Вечером 9 марта, по свидетельству начальника пограничных войск Закавказского военного округа генерал-майора Банных, Тбилиси, по существу, был «во власти стихии. Никакого порядка. Полная анархия. Транспорт — легковые и грузовые автомобили, такси, автобусы, троллейбусы — находятся в руках толпы. Машины разъезжают по городу с непрерывными гудками. Митингующими предъявлен ультиматум — заменить местное правительство. Выражается недовольство верхами». Во время митинга у постамента Сталина раздавались даже призывы к погромам: «Бить армян», «Вон отсюда русских!».
По утверждению начальника пограничных войск Закавказского военного округа генерал-майора Банных, в конце дня произошло событие, придавшее трагическим событиям необычный, почти карнавальный колорит: из Гори приехали на грузовиках около 2 тысяч человек. Головная машина была оформлена под броневик. На ней стояли два человека, загримированные под Ленина и Сталина, в окружении одетых в матросскую форму людей с пулеметными лентами через плечо. Достоверность этой информации другими источниками не подтверждается. Известно, что колонна из Гори выехала поздно ночью. 9 марта («к концу дня») она никак не могла оказаться в Тбилиси. Может быть, речь идет о другой колонне, а возможно Банных, который должен был оперативно информировать Москву и не имел возможности для немедленной проверки поступавших сведений, поверил ходившему по городу слуху. В любом случае, появление (действительное или мнимое) в колоннах демонстрантов «оживших» Ленина и Сталина придавало событиям некий сакральный смысл, освящая действия организаторов волнений именами великих вождей.
Когда в 22.25 министр внутренних дел Дудоров проинформировал секретаря ЦК КПСС Аристова о нарастании напряженности в городе, а Аристов, в свою очередь, распорядился проинформировать другого секретаря ЦК — М. Суслова, выяснилось, что последнему «все известно», а командующему войсками Закавказского военного округа Федюнинскому уже «отданы все необходимые указания». Москва приняла решение пустить в дело армию.
9 марта ближе к вечеру появилось «Обращение к коммунистам, комсомольцам, к рабочим и служащим, ко всем трудящимся Тбилиси!». В обращении говорилось, что «дни с 5 по 9 марта были для трудящихся Тбилиси днями траура, когда отмечались скорбные даты кончины и похороны И.В. Сталина». Однако «нашлись бесчестные люди — дезорганизаторы и провокаторы». Они «встали на путь бесчинств, нарушений общественного порядка с целью помешать нормальной работе учреждений, предприятий, учебных заведений и жизни города». Зачем «бесчестным людям» это понадобилось, обращение не объясняло. Короткий документ заканчивался призывом «восстановить полный порядок в городе» и «обуздать дезорганизаторов и провокаторов». «Обманутым» предлагали «немедленно вернуться к обычным занятиям». Приказом № 14 начальника тбилисского гарнизона с 0 часов 10 марта вводилось военное патрулирование. Оба документа передавали по радио 9 и 10 марта каждые 15–20 минут на грузинском и русском языках. Утром 10 марта приказ был расклеен на улицах. Кое-где его немедленно сорвали. Люди почувствовали надвигавшуюся угрозу. Началось бегство многих участников митинга из центра города.
Еще во время митинга у монумента Сталину, где зачитали «петицию» Кипиани, было решено послать группу приблизительно в десять человек к Дому связи (около 400 метров от монумента) для отправки какой-то телеграммы в Москву. Делегацию впустили в здание и задержали для «выяснения личности». Когда об этом стало известно у монумента, часть толпы бросилась на выручку.
Между 11 и 12 часами вечера произошло кровавое столкновение. «Путь к зданию, — рассказывает Статников, — естественно, преградила охрана. Кто-то из задних рядов стал стрелять в автоматчиков, одному солдату всадили нож. Толпа наседала, пришлось отбиваться прикладами. Хулиганы все пустили в ход: кулаки, ножи, камни, пояса. В воздух дали предупредительные залпы. Выстрелы в упор повторились из толпы, дезорганизаторы продолжали наседать. У бойцов выхода не было, жизнь их находилась под угрозой. Пришлось принять оборонительные меры (характерно, что для описания этого и последующих эпизодов Статников использует эвфемизмы. Выстрелы военных в толпу он предпочитает называть «оборонительными мерами». — В. К.). И только после этого толпа была рассеяна» . При штурме дома связи были жестоко избиты несколько офицеров милиции.
По докладу генерал-майора Банных, после первых выстрелов у дома связи толпа отхлынула с проспекта Руставели в окрестные переулки, где «крики и митинговщина» продолжались. Позднее от дома связи вновь стали доноситься «стрельба, крики «ура», гудки автомашин». На проспекте Руставели выросли две баррикады из троллейбусов и автобусов: одна — возле гостиницы «Тбилиси», вторая — около дома связи.
Одновременно с попыткой захватить дом связи демонстранты попытались (безуспешно) захватить редакцию газеты «Коммунисти». Около полуночи возбужденная толпа (около 3 тыс. человек), возвращавшаяся от дома связи, начала осаду городского управления милиции- «с целью разоружения работников милиции и захвата оружия». В ход пошли камни и палки, были выбиты окна и двери в дежурном помещении, некоторые сотрудники милиции — избиты. Кто-то угнал 4 служебных легковых автомобиля «Победа». Три были наутро найдены в городе, одна утоплена в Куре.
С помощью танков скопление людей на площади имени Ленина было рассеяно. Многие разбежались по домам. Но у дома правительства, который охраняли пограничники, еще митинговала толпа около 500 человек. В числе лозунгов можно было услышать: «Да здравствует Берия!».
Митинг у монумента Сталину, на котором, по некоторым оценкам, около 1 часа ночи 10 марта присутствовало около 5 тысяч человек, продержался дольше всех остальных. Митинговавшие выкрикивали некие «призывы к свержению центрального правительства». Особенно резко нападали на Микояна, Булганина и Хрущева. Этим «изменникам» кто-то из выступавших противопоставил Молотова: «Да здравствует новое правительство во главе с товарищем Молотовым!».
В район монумента были направлены бронетранспортеры. Разогнать митингующих было здесь труднее, чем в других местах. Монумент находился в парке и был окружен деревьями. Из толпы кричали: «Грузины, за Сталина уже пролита кровь, продолжать будем борьбу, ни один грузин не должен уходить» . Военные окружили парк и предложили разойтись. «В ответ, — как рассказывал журналист
Статников, — послышались насмешки и оскорбления. На неоднократные предупреждения показывались кулаки и ножи. И когда около трех часов ночи их стали оттеснять, то хулиганы и провокаторы оказали сопротивление — стали нападать на солдат, вырывать автоматы, среди военных появились раненые. Снова пришлось применить оружие» .
Корреспондент «Труда» склонен был представить события чуть ли ни как «необходимую самооборону» солдат. Этой же версии придерживалось и МВД Грузии: когда (после 2 часов ночи) солдаты попытались рассеять толпу, им было оказано «сильное физическое сопротивление, били солдат камнями, палками, металлическими прутьями, бутылками и другими предметами», называя военнослужащих фашистами, гестаповцами, извергами. По утверждению МВД Грузии, солдаты открыли огонь вверх без команды офицеров, а через минуту, уже по команде, прекратили его. Толпой был затоптан молодой человек. Кроме того на площади была обнаружена девушка «с тяжелым ранением в области головы тяжелым предметом». Оба скончались в больнице. Еще двое — парень и девушка отказались сойти с пьедестала памятника. Девушка была сброшена ударом штыка и умерла на месте, парень — убит выстрелом из пистолета. Один из очевидцев (свидетельство недостаточно достоверно, но заслуживает упоминания хотя бы как пример слухов о волнениях в Тбилиси) рассказывал спустя год после событий: «По демонстрантам открыли огонь и одна тяжело раненая девушка заявила подошедшим к ней представителям советской власти: «Уходите, я вас ненавижу…».
Когда у монумента Сталина появились танки (впоследствии они открыли огонь) и начали теснить толпу, безоружные люди полезли на боевые машины, бросали под них портреты и знамена. На некоторые танки была наклеена свастика. В адрес пограничников, разгонявших толпу у дома правительства, раздавались выкрики: «Зачем вы пришли сюда?», «Здесь армия не нужна!», «Русские, вон из города!»,
«Уничтожить русских!». Когда по городу разнеслись слухи об убитых, зазвучал лозунг «Кровь за кровь».
Полной информации о количестве жертв с обеих сторон мы, к сожалению, не имеем. Очевидно, что был приказ стрелять. Кроме того, как свидетельствует Ф.Баазова, когда после полуночи в город вошел 8 полк, вооруженный танками, его солдаты неожиданно, без всяких предупреждений, стали в упор расстреливать школьников и студентов1. Только во время столкновений у дома связи и у монумента Сталину было, по данным МВД Грузии, убито 15 (из них 2 женщины) и ранено 54 человека (7 человек впоследствии умерли). Ясно, что среди убитых и раненых было гораздо больше восторженных и наивных молодых людей, чем провокаторов и подстрекателей, действовавших из-за спин толпы. По некоторым сведениям, пострадавшие были также среди солдат. Кроме того, за несколько дней волнений были избиты толпой 146 работников милиции.
За ночь в городе было арестовано около 200 человек (на следующий день — еще 100 человек), главным образом, учащаяся молодежь. У некоторых были отобраны револьверы или холодное оружие — кинжалы, финки, ножи. Арестованные оказались во внутренней тюрьме КГБ под усиленной охраной. Они были возбуждены ночными событиями, вели себя достаточно смело (по определению милиции, «нагло»), время от времени выкрикивали: «Сегодня нас придут и освободят»; «Скоро придут союзники и помогут нам».

 

5. 10–11 марта в Тбилиси

Утром 10 марта жители Тбилиси обсуждали ночной расстрел, обвиняли правительство и русских солдат. Вокруг монумента стояло оцепление из автоматчиков. По основным улицам, на перекрестках, мостах, на выездах с магистралей располагались войсковые пикеты с пулеметами на машинах. Люди пытались собираться в группы (особенно у монумента Сталина и у вокзала), но их разгоняли патрули. В 11 часов из Гори поездом приехала группа молодежи (около 150 человек). Она попыталась организованно, колонной, с красными флагами пройти в центр города, но была остановлена войсками. Власти опасались попыток освобождения арестованных (получили об этом информацию по оперативным каналам). Около 12 часов дня группа демонстрантов, собравшаяся на мосту, бросилась к монументу. Предупредительные выстрелы в воздух рассеяли толпу. В тот же день кто-то пытался захватить военный склад.
В второй половине дня некий «Организационный комитет» (именно так были подписаны обнаруженные между 3 и 4 часами дня 4 рукописные листовки) попытался устроить (или спровоцировать!?) акцию гражданского неповиновения. «В ночь на 10 марта, — говорилось в листовках, почему-то на русском языке, — расстреляны наши лучшие люди, в том числе студенты. Завтра (11, воскресенье) созывается траурный митинг, посвященный этим жертвам. Место митинга — площадь Ленина и у монумента Сталина»1. Аналогичные обращения и призывы распространялись устно.
Около 7 часов вечера органы войска и милиция получили ориентировку КГБ о том, что, якобы, из центра города в армянский район Авлабара трамвайными маршрутами направляются погромщики. Информация не подтвердилась, но дополнительные меры безопасности были приняты.
В течение дня более двух тысяч человек, по данным милиции, выехали из города в деревню.
После 11 вечера народ с улиц разошелся.
11 марта милиция отмечала на улицах «нормальное наполнение». Были зафиксированы «единичные случаи, когда к рабочим, идущим на работу, подходили «личности» и предупреждали, чтобы на работу не ходили, так как сегодня, 11 марта, будет митинг в память погибших жертв». Розыск «личностей» оказался безрезультатным. На рассвете было подобрано еще несколько листовок на русском языке (снова о траурном митинге).
Через оцепление к памятнику Сталину пропускали только небольшие группы людей.
Во второй половине дня боевую технику с улиц и площадей убрали. Военное патрулирование продолжалось.
Прежнего накала страстей в Тбилиси уже не было. Однако сильным раздражающим фактором для всего населения города оставался нерешенный властями вопрос о похоронах жертв. Родственники убитых настаивали на выдаче трупов. Партийное руководство республики с ужасом представляло себе, какой взрыв эмоций могут вызвать такие похороны. Раненые находились в больницах под охраной милиции, а родственники и знакомые допускались к ним «организованно».
По ориентировке органов милиции, отмечалось «обилие различных провокационных слухов и угроз». Поговаривали о возможном повторении беспорядков вечером 11 марта. Однако вечером ничего не случилось. Агентура сообщила, что траурный митинг, намеченный на 11 марта, «переносится провокаторами на 24 марта». Косвенно это подтверждает существование организационного центра волнений. Его влияние каким-то образом распространилось даже на другие города республики. Во всяком случае в Гори аналогичный митинг был также перенесен на 24 марта.
Несмотря на отмену траурного митинга грузины все-таки выразили свое отношение к трагедии. Например, на рынках города Сочи (Краснодарский край РСФСР) появились жители Грузии с траурными повязками на рукавах. Кое-кто выражал сожаление, «что у них нет оружия», распространялись «большие угрозы в адрес начальника гарнизона, по приказу которого был открыт огонь».

 

6. Горийский «заговор»

5 марта 1956 г. на родине Сталина — в городе Гори на площадь Сталина и к домику, где родился «отец народов», пришло около 50 тыс. человек, главным образом молодежь. Столпотворение продолжалось весь день, а некоторые даже ночевали у памятника. 6–8 марта площадь и домик Сталина ежедневно посещали 5–6 тыс. человек. Кто-то организовал почетный караул. Шел стихийный митинг, на котором читали стихи о Сталине и выступали с хвалебными речами. Утром 9 марта толпа значительно увеличилась в размерах. К жителям города присоединились делегации (организованные группы) жителей других городов и районов республики, в том числе из Тбилиси.
В 1 час дня, так же как и во всей республике, состоялся официальный митинг. И так же как и в Тбилиси он был «захвачен» неформальными лидерами. Среди них особенной страстью в защите Сталина выделялась 25-летняя Маквала Окроперидзе, литературный работник местной партийной газеты «Сталинели». У нее впоследствии было изъято 45 заявлений и предложений, оглашенных на митинге. Другой активной участницей стихийного митинга была 28-летняя швея Мери Джиоева. Она также зачитывала с трибуны заявления и призывы. Всего милиция обнаружила в венках и цветах у памятника Сталину 323 написанных от руки документа, спрятанных там, по всей вероятности М.Джиоевой. Выступавшие на площади имени Сталина уверяли толпу, что она не одинока, что подобные митинги проводятся и в других городах СССР. Заодно ругали Хрущева и все московское начальство за клевету на Сталина.
Во второй половине дня площадь Сталина и прилегающие улицы были заполнены народом (до 70 тыс. человек). Вечером с трибуны прозвучало требование освободить двух человек, задержанных милицией в ночь на 9 марта. Огромная толпа (около 5 тысяч человек) окружила городское отделение милиции. «Во избежание осложнения и нежелательных последствий», как говорилось в спецсообщении МВД Грузии МВД СССР, задержанные были отпущены. Приблизительно в это же время группа молодежи после неудачной попытки проникнуть в вагон поезда Тбилиси-Москва выбила камнями окна в десяти вагонах. Отправление поезда было задержано на 38 минут.
Несколько машин с рабочими комбината уехали в столицу республики. Большинство было задержано в пути заслонами войсковых частей и милиции. Некоторые к утру пробрались в Тбилиси и с портретами Ленина и Сталина, транспарантами и венками попытались подойти к монументу Сталина. Угрозами и уговорами их вернули обратно.
Митинг в Гори продолжался до 9 часов утра 10 марта, постепенно затихая. Это митинг не был разогнан силой. Его прекратили по предложению с митинговой трибуны. Кто-то из президиума заявил, что выдвинутые требования должны быть выполнены властями к 24 марта. Если же последует отказ, то тогда следует объявить всеобщую забастовку и остановить движение транспорта. После этого народ с площади разошелся. В город были введены войска. У памятника оставалась лишь небольшая группа молодежи — почетный караул. В полночь с 10 на 11 марта власти потребовали, чтобы они покинули площадь. Молодые люди выполнить это требование отказались и были задержаны милицией. Один из них, имевший в прошлом судимость, попытался обезоружить полковника милиции. В ответ раздался выстрел и нападавший был ранен в ногу1.
Но этим дело не ограничилось.
После подавления волнений в Тбилиси в ночь с 1 1 на 1 2 марта 1956 г. на квартире старшего лейтенанта И.Кухианидзе (работал в горийском военкомате) собралась группа организаторов и активных участников траурного митинга — старший лейтенант Георгадзе и артист Гонгадзе. Они обсудили события в Гори и Тбилиси и перспективы проведения нового митинга, назначенного на 24 марта. Кухианидзе предложил перенести место его проведения, чтобы обмануть бдительность властей. Выбрали Кутаиси, где по мнению Кухианидзе, можно было «опереться на одну из национальных воинских частей». Кухианидзе заверил своих товарищей, что может достать оружие, а если массовое выступление сорвется — нужно бежать за границу. Все трое решили укрыть Маквалу Окроперидзе от возможного ареста, той же ночью отправились к ней и предложили спрятаться ее в Кутаиси, Сванетии или в Тбилиси. Окропиридзе согласилась и перебралась на квартиру Гонгадзе, где находилась до утра 12 марта 1956 год.
Вероятно, неудавшиеся заговорщики были арестованы 12 марта и их «план» продолжения политических выступлений в Грузии так и не вступил в силу. Кухианидзе впоследствии утверждал, что все им сказанное было шуткой. Даже военный трибунал в действиях Кухианидзе не обнаружил ни покушения на организацию вооруженного восстания, ни «особо тяжкого вида пропаганды и агитации» при отягчающих обстоятельствах (использование религиозных или национальных предрассудков, военная обстановка и военное положение)1. Приговор тем не менее был жесток — 8 лет лишения свободы за антисоветскую агитацию и пропаганду.

 

7. Сухуми и Батуми: 5–9 марта 1956 г

События в Сухуми развивались как зеркальное повторение волнений в Тбилиси и Гори, хотя и протекали в менее агрессивной форме. Косвенно это еще раз свидетельствует о возможности общенациональной координации действий лидеров и руководителей стихийных митингов и манифестаций. С утра 5 марта 1956 г. в центральном парке Сухуми у памятника Сталину стали собираться группы учащихся грузинских школ с венками. Это продолжалось до 9 марта. Ежедневно кто-то из митингующих покупал в ресторане «Сухуми» по 20–30 литров вина, которое распивали в парке и которым (по ритуалу) поливали памятник.
С каждым днем количество митингующих увеличивалось, достигнув в конце концов 2–2,5 тысяч человек. Они беспрерывно выступали с речами и читали стихи. Когда вечером 6 марта рабочая цветочного магазина (русская) по распоряжению начальства попыталась убрать принесенные венки и цветы, толпа набросилась на нее и стала избивать. Женщину спасло вмешательство переодетых работников милиции, дежуривших у памятника. С этого момента участники стихийного митинга установили у памятника свою охрану. 7 марта митинг продолжался с неослабевающей силой. 8 марта митингующие установили в парке прожекторы, а для укрытия от дождя натянули два брезентовых полога. До поздней ночи с чтением стихов выступали школьники, студенты и взрослые.
9 марта в 13 часов, как и во всей Грузии, в Сухуми прошел официально объявленный властями митинг. Так же как и в Тбилиси его участники отказались разойтись после официальной церемонии. Выступления продолжались. От толпы стали отделяться большие группы людей. Они останавливали проходившие мимо парка машины и угрозами заставляли водителей давать продолжительные сигналы. Отказавшихся (водители трех легковых автомобилей и четырех автобусов) избивали. Проходившие мимо парка городские автобусы останавливали, выгоняли пассажиров на улицу и принуждали становиться на колени.
Вечером на митинге милиция зафиксировала «националистические высказывания». По улицам пошли манифестации с пением грузинских национальных песен. Находившие на улицах и в парке время от времени совершали коленопреклонения. В организации этих манифестаций активное участие приняли изгнанные с руководящих постов после смерти Сталина партийные и государственные функционеры — бывший первый секретарь Сухумского обкома КП Грузии и бывший заместитель председателя Совета Министров Абхазской АССР.
Одна из групп (вновь как в Тбилиси) начала стихийный митинг у здания Абхазского обкома КП Грузии. Вторая — организовала митинг у дома правительства, а затем направилась на так называемую «гору Сталина». Там также прошел митинг «с антисоветскими выступлениями». Женщины после этого митинга разошлись по домам. Мужчины, возвращаясь назад, забросали камнями окна педагогического училища. После остановки на непродолжительный митинг у дома отдыха Закавказского военного округа группа направилась в Сухумский морской порт. От капитана стоявшего там теплохода потребовали, чтобы он дал продолжительные гудки в память Сталина. Капитан категорически отказался. Из порта группа молодежи (около 200 человек) перебралась к городскому театру. Там как раз закончился спектакль. Расходившиеся зрители были втянуты в новый митинг, который продолжался 40 минут. Толпа в конце концов распалась на мелкие группы и расползлась по городу. Эти группы были, по определению милиции, «рассеяны» только к трем часам утра 10 марта.
В столице Аджарии Батуми беспорядков не было. Пятого марта у памятника Сталину прошел довольно спокойный митинг, в котором, как и всюду в этот день, участвовали дети и молодежь. 9 марта в 13 часов состоялся разрешенный властями митинг. Он продолжался, уже после официального закрытия, до 23 часов. После этого народ разошелся. По сведениям милиции, в Батуми «хулиганских проявлений и нездоровых выступлений не было».

 

8. Политическое эхо событий в Грузии

Спровоцированная событиями в Тбилиси вспышка грузинского национализма напугала представителей других этносов и усилила этническую напряженность в Грузии. Один из очевидцев волнений (очевидно армянин) спустя месяц после событий — 13 апреля — отправил в Центральную ревизионную комиссию КПСС анонимное письмо-жалобу «на грузин». Повторяя распространенные в то время слухи, аноним рисовал ужасающую картину беспорядков — чуть ли ни массовое убийство русских и армян, трупы которых выбрасывали в Куру. Он пытался убедить московское начальство в полной политической неблагонадежности грузин и призывал власть («пока не поздно») «предателей родины расстрелять, а их детей и родственников сослать в Сибирь и содержать их в запретной зоне»1. Открещиваясь от имен Сталина и Берия, он готов был в этническом конфликте действовать теми же методами.
Однако проблема грузинского национализма и его связи с событиями марта 1956 г. обсуждалась не только на бытовом уровне. 23 мая 1956 г. на Президиуме ЦК КПСС обсуждался «Вопрос ЦК КП Грузии». Мжаванадзе всячески отбивался от обвинений в национализме. «Во время 5–9 марта не имеем ни одного случая национ[альной] вражды», — утверждал он, пытаясь переключить обсуждение на запущенную идеологическую работу. Однако Хрущев твердо держался темы: «Враждебных элементов меньше, почему они господствуют на улице? (Очевидно, намек на этническую солидарность грузин в ходе беспорядков. — В. К.). Берия расстрелял грузин не меньше, чем русских. Отдельные факты недружелюбного отношения между лицами разн[ых] национальностей». А в конце дискуссии припечатал:
«Вопрос исключительный. При Берии Грузия выпала из-под наблюдения ЦК ВКП(б).
Приусадебные участки большие.
Много Героев Социалистического] Труда.
Машин в лич[ной] собственности] больше всего в Грузии.
Неправильная политика — давали больше Грузии.
Развит национализм <…>
Исключить возможности для спекулянтов.
Организации к[онтр]р[еволюционной], националистической там не было. Надо почистить город и Грузию от бездельников и спекулянтов на идеол[огическом] фронте, активных выловить, наказать виновных.
Разъяснять, убеждать»1.
Хрущев не знал, что в это время и именно под влиянием мартовских волнений 1956 г. в Грузии формировалась молодежная подпольная организация, в которой участвовал сын известного грузинского писателя, будущий диссидент Звиад Гамсахурдия — в конце 1980-х гг. лидер движения за отделение республики от СССР, первый президент независимой Грузии, впоследствии свергнутый и убитый. Из материалов надзорного производства Прокуратуры СССР по делу З.К. Гамсахурдии, А.А. Микадзе, Т.Т. Гунджуа и В.В. Сихаруладзе видно, что еще раньше между ними шли разговоры о создании нелегальной группы. Но к активным действиям подтолкнули именно события 5–9 марта 1956 г. Можно даже предположить, что среди «неизвестных молодых людей», пытавшихся руководить событиями в городе, были члены и этой группы. Вскоре после мартовского расстрела Гамсахурдия «вновь поставил вопрос… о ведении нелегальной антисоветской работы», а «целью наметили» — создание самостоятельного грузинского государства. Так что молодые люди вполне могли быть и авторами листовок об отделении Грузии от СССР на Колхозной площади Тбилиси.
Организационное собрание состоялось в июле 1956 г. на квартире Гамсахурдии. Решили добиваться увеличения числа участников, «установить связь с теми лицами, которые входят в другие нелегальные группы», а на собранные деньги приобрести пишущую машинку. В ночь с 1 на второе декабря 1956 года группа Гамсахурдии распространила на улицах Тбилиси листовку, в которой, напомнив о мартовском расстреле 1956 г., подавлении восстания гурийских крестьян в 1924 г., репрессиях 30-х гг., вводе советских войск в Венгрию, призывала к изгнанию «русских оккупантов» и «предателей — грузинских коммунистов»2.
О существовании других нелегальных групп нам ничего неизвестно, что, впрочем, не значит, что их не было совсем. Достоверно зафиксировано несколько случаев распространения (или попыток распространения) листовок и анонимных писем, прямо или косвенно откликавшихся на события в Тбилиси3. Известен также случай спонтанного выступления молодежи Тбилиси на месте кровавых событий — на проспекте Руставели у дома связи. По спецсообщению МВД Грузии в МВД СССР, 3 октября 1956 г. группа студентов (25 человек) выпила по случаю стипендии в клубе им. Ворошилова. После этого они дошли до здания дома связи, остановились на ступенях, установили глиняный горшок с цветами и запели любимую песню Сталина «Гапринди шао мерцхало». Требованию заместителя начальника городского управления милиции разойтись студенты не подчинились и запели еще громче. 15 человек были задержаны милицией. Остальные разбежались. Ночью (в присутствии родителей задержанных) были составлены административные протоколы о нарушении общественного порядка, и молодые люди в сопровождении родных были отпущены по домам. Начальник городского управления милиции попытался «прикрыть» студентов, не дал делу хода и не доложил о происшествии руководству МВД Грузии. Когда же о событиях у дома связи стало известно милицейскому руководству республики, был отдан приказ о «выявлении организаторов данного происшествия». История в конце концов дошла до ЦК КПСС.
В марте 1957 г. произошло некое «хулиганское нападении на студентов русской национальности Тбилисского института инженеров железнодорожного транспорта». Именно в такой формулировке этот вопрос был поставлен на заседании Президиума ЦК КПСС. В доступном нам тексте протокола больше ничего нет:
«ЦК Грузии сказать.
С[екретариа]ту поручить подумать.
Ограничиться обменом мнениями.
В протокол не записывать». Очевидно, речь снова шла о проявлении грузинского национализма, который продолжали упорно отрицать партийные руководители Грузии.
События в Грузии были лишь наиболее болезненной (в силу отягощенности национальным фактором) реакцией общества на умирание великого сталинского мифа, страшным концом страшной эпохи. Разоблачение Сталина психологически обезоружило наиболее преданных и фанатических сторонников режима — на их нерассуждающей преданности, так же как и на тотальном насилии держалась сталинская система. Великий святой оказался великим дьяволом. Но его развенчание было построено не по законам мифа — не было «падшего ангела», превратившегося в Сатану. Для преданных почитателей Вождя оскорбительным и невыносимым было не низвержение кумира, в этом еще можно было бы найти некое потустороннее величие, а простота и обыденность, с которыми оно совершилось. Сталин оказался простым смертным, но это означало, что теряла смысл вся мессианская проповедь мирового коммунизма. Жертвы становились бессмысленными, жестокость — неоправданной, жизнь — потраченной напрасно. На место великого и страшного вождя пришел лысый толстяк Хрущев. К нему можно было относиться, как к равному, его можно было ругать и поносить как обычного человека — не так, как проклинают и наказывают своих идолов язычники, не так как проклинали антихриста Сталина его враги.
Идейно-психологический кризис, который пережило общество в результате половинчатых разоблачений Сталина, а кульминацией этого кризиса были волнения в Грузии, насторожила коммунистических олигархов. Они поняли, что полное развенчание мифа будет означать и полную потерю легитимности режима, обесценение всех его реальных и мнимых достижений. «Переоценка» роли и значения Сталина началась слишком быстро. Массовое сознание и даже привыкшие «колебаться вместе с генеральной линией» партийные функционеры растерялись. События в Тбилиси стали сигналом власти. Если идеологические устои режима и способны были выдержать разоблачение сталинских преступлений, то легитимность нового лидера страны — Хрущева — явно оказалась под вопросом.
Хрущев сигнал понял — до 1961 г. (XXII съезд КПСС) официальная критика Вождя отличалась заметной умеренностью. Были сохранены многие «сталинские» названия — городов, улиц, площадей, поселков, колхозов. Тело Сталина осталось в мавзолее вместе с Лениным, что имело бесспорный символический смысл. Сталина как бы постепенно «выдавливали» из массового сознания, но на его месте уже невозможно было представить никого другого. Время фанатической веры в коммунистических кумиров и идолов прошло. Можно было возродить ритуалы и заклинания, но никто уже не воспринял бы их всерьез. Миф умирал, «великая коммунистическая мечта» оборачивалась фикцией. Система переставала работать. Попытки Хрущева мобилизовать народ на «новые исторические свершения» — «строительство коммунизма за 20 лет» (а «программа строительства коммунизма» была принята одновременно с новой атакой Хрущева на Сталина в 1961 г.) уже не были ни мифом, ни великой утопией — они были наивным обманом «начальников», который народ, «живущий повседневностью», многозначительно проигнорировал. Фанатичных сторонников Хрущева не было, его отставка стала будничным делом, которая никого не взволновала и не задела, а некоторых обрадовала настолько, что они снова принялись писать анонимные письма в «инстанции» с руганью в адрес свергнутого «Никиты». Эпоха вождей, великих и страшных, закончилась.
Стихийная мобилизация толп под знаменами поверженного кумира ушедшей эпохи оказалась кратковременной и осторожной. Большинство здравомыслящих людей, затянутых в воронку массовых беспорядков в Тбилиси, испытали страх и желание уйти в сторону. Некоторые почувствовали, что их иллюзиями и политическим страстями пытаются манипулировать. Делалось это либо в узко политических целях — заставить Хрущева «притормозить», чтобы сохранить остатки коммунистической легитимности, либо для того, чтобы переключить «культ личности» на «культ нации». Апелляция к национализму, сама по себе превратившая имя Сталина из символа коммунизма, в символ оскорбленного национального чувства, была симптомом будущего кризиса «советской империи» — не в меньшей степени, чем уже начавшегося кризиса «русского коммунизма».
Кульминация этих кризисов и их катастрофическая развязка были еще далеко впереди.

 

Назад: ГЛАВА 6. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЕПОРТИРОВАННЫХ НАРОДОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА. ВОЛНЕНИЯ РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ В ГРОЗНОМ В 1958 ГОДУ
Дальше: ГЛАВА 8. ВОЛНЕНИЯ ВЕРУЮЩИХ