Массовый «выброс» в общество людей с лагерным опытом максимально усилил процесс люмпенизации определенных групп населения СССР. Маргинальные элементы (в узком смысле этого слова) — безработные, тунеядцы, мелкие базарные торговцы, хулиганы станут непременными участниками практически всех известных нам крупных беспорядков хрущевского времени. Их криминально организованная часть — блатные, неразличимые в толпе, растворявшие в общей сутолоке погрома, всегда играли в беспорядках свою отдельную тему и стремились к реализации целей, часто далеких от целей остальной толпы. В абсолютном большинстве случаев блатные не были главной движущей силой крупных волнений, хотя иногда и придавали им очевидный уголовный оттенок, делали жестокими и агрессивными, провоцировали участников на прямое столкновение с властями (нападения на отделения милиции и т. п.). Зато во множестве мелких групповых конфликтов и столкновений с властями именно эти "самоорганизованные полууголовники" были зачинщиками и лидерами.

Этому способствовало, прежде всего, то, что люди, которых особенно легко затягивало в воронку конфликта, испытывали глубокий социальный стресс, выпадали из нормального социума и легко подчинялись архаичным формам самоорганизации, привнесенным из Гулага. Страна, потерявшая 30 млн. человек во Второй мировой войне, имевшая на своем попечении миллионы послевоенных сирот, измученная террором и массовыми репрессиями, наполненная людьми с лагерным прошлым и осужденными при Сталине за самые незначительные проступки по различным экстраординарным указам и постановлениям, а также миллионами деклассированных крестьян, давно и тяжело страдала от множественных кризисов — демографического, "модернизационного", кризиса урбанизации.

Огромное количество людей, переживших и переживавших личный кризис идентичности, выпавших из устойчивого круга традиционного быта и бытия, было социально дезориентировано и — реально или потенциально — асоциально.

Неудивительно, что массовая амнистия 1953 г. не только сыграла роль пускового механизма неудержимого распада Гулага, но и открыла канал переноса специфически гулаговских и заведомо конфликтных практик в «большой социум». На свободе в одночасье оказалось множество неустроенных людей, утративших навыки жизни на воле, воспринятых «волей» как чужаки и изгои, может быть и хотевших начать все заново, но далеко не всегда имевших для этого силы и необходимый социальный опыт. По амнистии из лагерей и колоний было освобождено 1.201.738 человек, что составило 53,8 % общей численности заключенных на 1 апреля 1953 г. По этой причине было ликвидировано 104 лагеря и 1567 колоний и лагерных подразделений. Абсолютное большинство амнистированных уже к началу июля 1953 года оказалось на свободе и получило прописку. По данным на 1 июня 1953 г., 24,4 % были прописаны в республиканских, краевых и областных центрах, 31,1 % — в остальных городах, 42,7 % — в сельской местности. Значительная часть вышедших на свободу была, по официальным данным, быстро трудоустроена — 64,6 % по состоянию на 10 июня 1953 г. Лучше всего шло это трудоустройство в деревне (72,1 %), хуже всего — в столицах республик и областных центрах (52,3 %). Однако, учитывая кампанейский характер мероприятия, можно уверенно утверждать, что формальное трудоустройство еще не означало реальной социальной реабилитации личности и ее включения в систему нормальных отношений на воле.

После ареста Берии (июль 1953 г.) новый министр внутренних дел СССР С. Н. Круглов и Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко осторожно докладывали Председателю Совета Министров СССР Г.М.Маленкову: "Некоторая часть амнистированных из числа

рецидивистов-преступников после освобождения из мест заключения вновь стала на путь преступлений, вовлекая в преступную деятельность неустойчивую часть молодежи». Каждый четвертый преступник,

привлеченный к уголовной ответственности в апреле — июле 1953 г., только что вышел на свободу по амнистии. Круглов и Руденко писали, что «уголовный элемент из числа амнистированных активизировал свою преступную деятельность», хотя на борьбу с преступностью был не только мобилизован весь личный состав милиции, но и выделена «значительная часть сотрудников органов МВД, войск внутренней охраны и другие силы». Несмотря на эти усилия, отмечали авторы документа, «положение с уголовной преступностью в стране продолжает оставаться напряженным». В некоторых городах и районах начался настоящий криминальный террор.

27 февраля 1954 года министру внутренних дел и Генеральному прокурору СССР пришлось специально докладывать высшим советским руководителям о криминальной ситуации в Молотовской области, фактически вышедшей из-под контроля после июля 1953 г. Проблема заключалась не просто в беспрецедентном росте преступности. Приток в город и область амнистированных уголовников спровоцировал вспышку массового уличного хулиганства и других преступлений, а отвлечение основных сил милиции на раскрытие более опасных преступлений сделало хулиганство практически безнаказанным. Значительно выросла латентная преступность — насилие стало настолько обычным, что люди просто не обращались в милицию, чувствуя себя беззащитными жертвами тотального и ненаказуемого криминального террора. Все происходившее относилось на счет амнистированных, хотя в Молотове значительная часть тяжких преступлений была совершена людьми без уголовного прошлого.

В конце концов, жители Молотова потребовали от властей восстановления смертной казни за убийство и другие особо опасные преступления. В письме В.М. Молотову, в честь которого была в свое время переименована Пермь, 19 местных рабочих писали о «небывалом по сравнению со всем предыдущим временем росте уголовного элемента среди жителей г. Молотова (обл.). Со времени опубликования Указа об амнистии весной 1953 г. во всем городе, и особенно в районе рабочего поселка завода им. Молотова начались и продолжаются до сих пор, все увеличиваясь, грабежи, насилия, убийства. Все это начинается с 7–8 часов вечера, а воровство и притом просто отбирание у жителей часов, денег и одежды совершается зачастую и днем». Это, подчеркивали авторы письма, «только сотая доля процента от всего числа творящихся беззаконий, которые мы, советские люди, вынуждены терпеть».

«Молотовский синдром» быстро распространялся по стране. Весной 1955 г. по личному указанию Н.С.Хрущева МГК КПСС и МВД СССР проверяли факты активизации уголовных элементов непосредственно под боком у ЦК КПСС — в районе Марьиной Рощи, Киевского вокзала и улицы Арбат в Москве. Для борьбы с уличной преступностью и хулиганством понадобилось усилить патрулирование города в вечерние и ночные часы. Для этой цели дополнительно выделили 3100 человек из Московского гарнизона войск МВД. Кроме того, было создано 40 оперативных групп (200 человек) «в целях пресечения случаев хулиганства и карманных краж на городском транспорте и в торговых предприятиях». Партийные и комсомольские организации направили большое количество комсомольцев и молодежи в бригады содействия милиции¹.

Летом 1955 г. сектор писем ЦК КПСС собрал и отправил в МВД СССР «для выяснения и принятия мер» многочисленные жалобы и заявления жителей Череповца, Энгельса, Баку, Воронежа, Ногинска (Московская область), г. Ровенки (Ворошиловградская область) и зерносовхоза «Пятигорский» (Акмолинская область). Речь в основном шла о беспрецедентной волне уличного хулиганства и расползавшихся на этой почве слухах о «десятках убийств». Для того, чтобы снять повышенную нервозность населения и нормализовать обстановку в названных городах и населенных пунктах МВД пришлось усилить наружную службу милиции в наиболее злачных и опасных местах, а также в парках, скверах и клубах, увеличить число патрулей войск МВД на улицах, фактически принять экстраординарные меры.

В конце концов, дело дошло до принятия решений на высшем уровне руководства. В сентябре 1956 г. Секретариат ЦК КПСС принял специальное постановление, обязавшее правоохранительные органы навести порядок в городе Горьком. Криминализация района вокруг автозавода к тому времени достигла критической точки, сделав жизнь законопослушных жителей попросту невыносимой. Причем дело не ограничивалось только хулиганством. Речь шла об убийствах, разбойных нападениях, изнасилованиях. В дополнение ко всему автозавод стал зоной массовых мелких и крупных хищений запасных частей к автомашинам. Прибывшая на место бригада следователей и оперативников из Москвы сумела довольно быстро раскрыть несколько громких преступлений. Власти прибегли к мерам устрашения, организовав несколько открытых процессов над преступниками. Вскоре после сентябрьского решения Секретариата, аналогичный вопрос пришлось рассматривать уже Президиуму ЦК КПСС — теперь по Азербайджану. 4 октября 1956 г. члены Президиума, ознакомились с запиской министра внутренних дел Н.П. Дудорова и зав. сектором органов МВД административного отдела ЦК КПСС А.И. Еличева о расследовании обстоятельств убийства 16 июля 1956 г. в Кировабаде инженера Т.М.Булоховой. В постановлении Президиума ЦК КПСС прозвучали знакомые темы: неблагополучное состояние общественной безопасности в Кировограде и других городах и районах Азербайджана, борьба с уголовными элементами, терроризирующими население, не ведется. Предложениями Дудорова и Еличева по улучшению ситуации члены Президиума не удовлетворились, однако в свое постановление включили стандартный набор действий: поручение навести порядок и провести открытый судебный процесс над убийцами. Спустя неделю, 11 октября 1956 г., на заседании Президиума ЦК КПСС был, наконец, рассмотрен давно назревший вопрос: «О недостатках в работе Министерства внутренних дел СССР и мерах по их устранению».

Было ясно, что страна, пытавшая приспособиться к новым реальностям индустриального/послесталинского/послевоенного общества, тяжело болеет уличной преступностью и массовым хулиганством. Асоциальные практики уличного и бытового поведения становились образом жизни сотен тысяч людей, а судимость по «хулиганским» статьям УК стремительно росла. Если в 1946 году, даже несмотря на вспышку послевоенной преступности, за хулиганство было осуждено около 70 тысяч чел., то в последующие годы происходил рост числа осужденных за хулиганство, завершившийся резким скачком 1956 г. — почти 200 тысяч осужденных. Но осужденные были лишь каплей в море по сравнению с количеством арестованных за мелкое хулиганство и подвергнутых административному наказанию по решениям народных судов — почти полтора миллиона человек в 1957 г.. Рост уголовной репрессии и административных наказаний сочетался с входившими в моду мерами общественного воздействия (взятие на поруки трудовыми коллективами, «проработки» на собраниях, «профилактирование» правонарушителей в милиции). Все это говорило, как об усилиях властей обуздать уличную преступность, так и том, что хулиганская эпидемия продолжала распространяться по стране. Жалобы населения на безнаказанность мелких хулиганов не прекращались, хотя хулиганство вместе с нанесением телесных повреждений (обычно по пьянке и «на почве хулиганства») составляло больше 40 % всех зарегистрированных преступлений.

Все больше становилось «неисправимых» и «отпетых» хулиганов. Если в 1953 году доля повторно осужденных за хулиганство составляла 5 %, то в 1957 г. она увеличилась почти вдвое — 9,6 %. Более 10 процентов осужденных за хулиганство, уже имели тюремный опыт¹. Росло число убийств «на почве хулиганства», из-за ревности, ссор и других бытовых причин². Большинство осужденных хулиганов составляли рабочие (71,3 %), затем колхозники (16,8 %) и служащие (4,1 %). «Индустриально-урбанизационная» составляющая «хулиганского кризиса» очевидна. Процент рабочих среди осужденных за хулиганство в конце 50-х гг. значительно превышал долю этой социальной группы в населении страны. 9,9 % от общего числа осужденных за хулиганство составляли лица без определенных занятий и люди, «оставившие работу» — другими словами, классические пауперы³. Для понимания ситуации в целом, следует иметь в виду, что нищие или бродяги, вопреки утверждениям официальной пропаганды, были в то время довольно обычной частью городского пейзажа (за исключением, может быть, Москвы и Ленинграда). В первом полугодии 1957 г. более 75 тыс. таких людей были задержаны милицией, в тот же период 1958 г. — более 80 тыс.⁴.

Хулиганство было естественной прерогативой молодого и зрелого возраста. Вообще «крайне высокая преступность среди молодежи» существенно влияла на социальную конфликтность населения страны в целом. Молодые люди составляли почти половину всех привлеченных в 1956 г. к уголовной ответственности, а в Казахстане, Армении, Грузии и Белоруссии их доля была даже выше ⁵. Повышенную криминализацию молодежи МВД СССР напрямую связывало с социальным явлением, существование которого официальная пропаганда полностью отрицала — с безработицей. По неполным данным, только в Московской области насчитывалось около 20 тыс. человек в возрасте до 25 лет, не занятых учебой или работой, в том числе свыше 8 тыс. выпускников средних школ. Во многих крупных городах и промышленных центрах страны руководители предприятий отказывали молодежи в приеме на работу⁶.

1 См.: ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.32. Д.5602. Л.38–39.

2 См.: ГА РФ. Ф. Р-9401. Оп.2. Д.499. Л.175.

3 См.: ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.32. Д.5602. Л.38–39.

4 ГА РФ. Ф. Р-9401. Оп.2. Д.492. Л.34.

5 См.: ГА РФ. Ф. Р-9401. Оп.2. Д. 482. Л. 203–208.

6 ГА РФ. Ф. Р-9401. Оп.2. Д. 482. Л.204.

Особые затруднения при трудоустройстве испытывали молодые люди в возрасте до 19 лет (мужчины). Их, как правило, старались вообще на работу не брать, поскольку администрация предприятий не хотела тратить деньги и время на подготовку работников, которые через год-другой все равно должны были уйти на службу в армию¹. Десятки тысяч молодых людей, только что покинувших школу, находились вне зоны действия каких-либо социальных институтов (кроме милиции), накапливали опыт асоциальных действий и конфликтного поведения.

Особенностью молодежного хулиганства был его групповой, криминально-организованный характер. Благодаря этому сплоченные группировки молодых людей, связанных блатной круговой порукой и часто находившихся под контролем опытных уголовников, способны были стать дрожжами крупных массовых беспорядков. Чаще всего в таких сообществах уже "работали" нормы существования, заимствованные из уголовном мире. Иногда хулиганские цели группировки как бы декорировались юношеской романтикой, игрой в "секреты" и т. п., что, впрочем, никоим образом не стесняло хулиганской активности молодых «романтиков» и не влияло на их готовность вступить в конфликт с милицией.

Вечером 7 января 1954 г. в Ленинграде, на катке Центрального парка культуры и отдыха им. Кирова милиционеры задержали неизвестного подростка за нарушение общественного порядка. По пути в отделение на них набросилась большая группа молодых людей (человек 30 или 40), отбила задержанного и разбежалась. Три работника милиции получили телесные повреждения. Одного из нападавших удалось задержать. Им оказался шестнадцатилетний Н., член ВЛКСМ, учащийся 9 класса, из рабочей семьи. При личном обыске у него был изъят финский нож и записка:

"Я, член банды гангстеров "чистокровные американцы", перед лицом нашей банды клянусь, что я буду выполнять все приказы банды, хранить все наши дела в тайне, выполнять наш девиз — убивать тех, кто посягнет на честь нашей банды. Если я изменю, то вы меня прикончите как последнюю собаку или устроите суд «Линча»».

Дальше шли фамилии и подписи шести человек. Большинство из них оказались, как говорится, детьми порядочных родителей — полковника советской армии, начальника отдела крупного завода, механика института, директора магазина. Все "чистокровные американцы" были членами ВЛКСМ, имели неплохую репутацию в школе и хорошо учились. Ничего особенно опасного в действиях молодых людей милиция не увидела. Только один из всей группы был привлечен к уголовной ответственности за хулиганство и хранение холодного оружия. Может быть, к счастью для юношей (мы не знаем их дальнейшей судьбы) они были остановлены в самом начале своей блатной карьеры, после первого серьезного криминального эпизода — нападения на работников милиции.

Для нас эта история интересна с точки зрения "механики" возникновения преступных молодежных сообществ. "Чистокровные американцы" впервые объединились в ходе обычного молодежного, даже полудетского, столкновения с другими подростками в школе¹. Но, почувствовав силу сплоченной шайки, они стали использовать эту силу уже вне школы, подчиняясь законам групповой солидарности и вдохновляясь ощущением собственного могущества. Возможно, шестерка была частью другой, более обширной (и опасной) молодежного группировки. Откуда иначе взялись 30 или 40 участников освобождения задержанного?

«Чистокровные американцы» были не единственным и не самым типичным примером воплощения гулаговских алгоритмов самоорганизации. Упрощенным вариантом жизни блатных на зоне стал modus vivendi учащихся ремесленного училища № 5 латвийского города Лудза. Как сообщал в Генеральную прокуратуру в сентябре 1953 г. прокурор Латвийской ССР В.Липин, всего в училище обучался 201 человек. Половина — бывшие детдомовцы, подростки из Белоруссии, потерявшие родителей в годы войны. Дисциплины и порядка не было. Воспитанники совершенно отбились от рук. Мастера вели себя грубо, но это только раздражало учащихся. Чувствуя свою беспомощность, воспитатели все чаще обращались за помощью к работникам милиции, вызывая их в училище. Возник антагонизм между подростками и милиционерами, усиленный круговой порукой и внутригрупповой солидарностью учащихся. 1 сентября 1953 г. ученики старших групп к занятиям не приступили. Они дезорганизовали работу школы. Силой отбирали одежду, обувь и другие вещи у младших, избивали их. В училище процветало воровство. Старшие не только воровали сами, но и заставляли воровать других — в садах и огородах местных жителей.

Криминальная активность блатных детдомовцев в конце концов выплеснулась в город. В середине сентября началась настоящая хулиганская "война". Ученики безобразничали на улицах города, приставали к жителям, пьянствовали и дебоширили. 17 сентября 1953 г. один из подростков был задержан милицией за некие "хулиганские действия у памятника погибшему подполковнику Советской Армии" (подробности неизвестны). Товарищи задержанного явились в районный отдел милиции, чтобы потребовать его освобождения, а в случае отказа — освободить силой. Только узнав, что задержанный ученик уже отпущен, подростки разошлись, но не успокоились.

Вечером 19 сентября группа учеников окружила и избила милиционера. 20 сентября, заподозрив, что комендант общежития жаловался на них директору, ученики 8-й группы пытались вломиться в его комнату. Выломать двери комнаты не удалось. Тогда пролезли в разбитое окно, избили и порезали коменданта, поломали мебель. В тот же вечер подростки ворвались в общежитие младших классов. Они избили несколько человек, забрали их вещи. Жаловаться запретили, пригрозив расправой.

Вечером 21 сентября — новое нападение на милиционера. Его окружила группа учеников и ударила камнем. Тот, в свою очередь, хлестнул нападавших уздечкой и спрятался в здании районного отдела милиции. "Пострадавшие" и их товарищи побежали в общежитие, заявили, что милиция бьет учеников, и потребовали, чтобы все немедленно пошли "бить милицию". Угрозами и силой им удалось собрать "ополчение" ремесленников, которое побежало к милиции, вооружившись палками и камнями. Здание забросали камнями, выбили 20 окон. После нападения в помещении милиции нашли 55 тяжеленных камней (до полутора килограммов каждый).

Милиция растерялась. Не получив отпора, хулиганы занялись поисками милиционеров. Одного из них нашли на занятиях в вечерней школе и избили. Ночью с 22 на 23 сентября город фактически был оккупирован подростками. Вооружившись палками и камнями, они до 4 утра патрулировали по улицам. В ту же ночь взломали двери гардероба общежития и разграбили все вещи учеников. Награбленные вещи спрятали в кустах и у жителей города. Напуганные хулиганским террором учащиеся младшего класса бросили учиться. Часть из них разъехалась по домам. Школа прекратила занятия.

Для наведения порядка потребовалась специальная милицейская операция, в результате которой 43 бывших детдомовца были задержаны. 17 чел., насильно втянутых блатными в преступления, в тот же день вернули в школу. 14 чел. направили на учебу в другие училища. 8 подростков арестовали, троих или четверых милиция предлагала направить в колонию для малолетних преступников'.

В 1955 г. события, подобные луздинским, произошли в Сычевском районе Смоленской области. Группа учащихся школы механизации сельского хозяйства (более 50 человек), вооружившись ножами и камнями, ворвались в отделение милиции и устроили дебош — выбили в окнах стекла, сломали дверь в камере предварительного заключения и освободили своего соученика, задержанного за изнасилование местной жительницы. Защищаясь от нападавших, работники милиции применили оружие и ранили двух человек¹.

Аналогичные сражения с милицией вели в 1955–1956 гг. молодежные группировки Магнитогорска (из числа все тех же ремесленников). Масштабы явления, так же как и продолжительность конфронтации значительно превосходили не только сычевский, но и лудзинский эпизод. В 15 строительных школах, ремесленных и технических училищах г. Магнитогорска обучалось различным специальностям более 5 тысяч молодых людей. Все эти учебные заведения, заполненные трудными подростками, страдали обычными для таких заведений болезнями: низкая дисциплина, плохое преподавание, хулиганство.

По вечерам, весной, начиная с апреля, на окраине города несколько сот ремесленников (в основном татар и башкир) собирались на стихийно возникшую танцевальную площадку. Сначала использовали освещенную асфальтированную улицу. Но потом, по требованию милиции, пришлось перебраться на темный пустырь, рядом с мусорной свалкой. На танцы большинство являлось в пьяном виде. Иногда возникали драки и потасовки, в которые милицию старались не втягивать — разбирались между собой. Это был особый мир, солидарно противостоявший внешним вторжениям.

Вечером 27 апреля 1955 г. во время очередных танцев милицейский патруль, состоявший из двух человек, вмешался в драку и задержал двух молодых людей. Для «выяснения личности» задержанных отвели в красный уголок близлежащего общежития. Обиженная вмешательством в свои внутренние дела, молодежь начала ломиться в двери и требовать освобождения товарищей. Выйдя на улицу, один из милиционеров предложил толпе разойтись. В ответ раздалась матерная ругань, затем посыпались камни. Чтобы сдержать разбушевавшихся молодых людей, сотрудник милиции два раза выстрелил в воздух из пистолета. Едва он вернулся в красный уголок, как опять начался стук в двери, снова в окна полетели камни. На этот раз милиционер вместе с подоспевшими бригадмильцами, задержал одного из пьяных хулиганов.

Милиция начала стягивать к общежитию свои силы. Подошло еще несколько милиционеров. Чтобы разрядить обстановку, одного из задержанных отпустили. Двух других повели в отделение милиции. Одна группа милиционеров пошла с задержанными, другая — двинулась по Уральской улице к пустырю. По дороге на нее напали несколько сот молодых людей и стали забрасывать камнями. Милиция ответила выстрелами в воздух. Обороняясь, милиционеры ранили одного из нападавших в тот момент, когда он готовился бросить камень. (Впоследствии было признано, что сотрудник милиции выстрелил правильно, пытаясь защитить своего коллегу. Его даже наградили медалью).

На протяжении весны — начала лета отношения милиции и хулиганов продолжали обостряться. 13 июня 1955 г. начались новые «бои». Встретив ночной патруль (около 12 часов ночи), неизвестный молодой человек сбил с одного из милиционеров фуражку. Возник конфликт, в результате которого большая группа ремесленников (около 100 человек) начала забрасывать милиционеров камнями. В ответ раздалось два выстрела. Один учащийся был легко ранен в ногу.

Услышав выстрелы и узнав о ранении товарища, толпа учащихся ФЗО (уже около 300 чел.) бросилась к отделению милиции и потребовала освобождения задержанного. Уговоры сотрудников милиции не помогли. Посыпался град камней. Были разбиты окна, электрические лампочки и даже вывеска отделения. Дежурный по отделению пошел на компромисс и впустил в помещение «делегацию» из трех человек. Они убедились, что среди задержанных нет ремесленников. Но почувствовавшая свою силу толпа потребовала освобождения неизвестного задержанного «героя» (сбил фуражку с милиционера) и даже выдачи для расправы «милиционера в белой гимнастерке» — одного из участников столкновения.

Когда на дежурного, вышедшего на крыльцо, посыпались камни, милиционеры ответили 12 выстрелами вверх. Но толпу удалось рассеять только после прибытия воинской части, открывшей огонь в воздух из автоматов. Суд признал, что массовые беспорядки были спровоцированы ранением ремесленника. Милиционер, произведший выстрел, был впоследствии по другому делу (за избиение задержанного) приговорен к двум годам лишения свободы.

Ремесленники затаили обиду. Милиция готовилась к новым столкновениям. Конфликт перестал быть обезличенным. Судя по всему, обе стороны находились в постоянном психологическом напряжении. Но самое главное — хулиганский террор не прекращался, а власти, кажется, не знали, что делать. Осенью 1956 г. (12 октября) произошло новое столкновение с милицией. Все на той же танцевальной площадке был задержан ремесленник, подозреваемый в избиении неизвестного молодого человека. Толпа учащихся ФЗО (около 40 чел.) напала на сотрудников милиции с камнями, требуя, по обыкновению, освобождения задержанного. Отбиваясь, милиционеры без колебаний выстрелили вверх. И все же задержанному молодому человеку удалось уйти от работников милиции. Вместо него в отделение милиции повели одного из участников «освобождения». Тут же собралось около 100 чел. учащихся. Снова требовали освобождения. Снова бросали камни — в окна отделения милиции и в квартиры мирных обывателей. Снова разбили вывеску отделения. Только с помощью сотрудников из других отделений милиции толпу удалось разогнать, а некоторых участников нападения — задержать. Всего работники милиции произвели 117 выстрелов из пистолетов в воздух.

Партийные власти города спохватились. Что-то явно не получалось ни у администрации школ ФЗО, ни у милиции. Один директор школы ФЗО был снят с работы, двое других получили партийные выговоры. Строгий выговор достался и начальнику многострадального 7 отделения милиции — «за непринятие мер по предупреждению хулиганских действий учащихся и за бесцельную стрельбу работников милиции». Заявления учащихся об избиении их в милиции проверка не подтвердила. Однако магнитогорский скандал уже дошел до Москвы. В него вмешались ЦК ВЛКСМ и Прокуратура СССР. Расследование показало, что город буквально оккупирован хулиганами. С 1954 по 1956 г. число хулиганский проявлений увеличилось почти в два раза. Московские ревизоры признали одной из причин непрекращавшихся столкновений «неправильное поведение отдельных работников милиции». Заодно выяснилось, что в 1955 и 1956 гг. 5 работников милиции Магнитогорска были привлечены к уголовной ответственности за превышение власти¹.

Хулиганские «оккупации» и «войны» 1953–1956 гг. показали, что власти явно не успевали за новыми мутациями старой социальной болезни. А милиция, к тому же, не имела и достаточных технических навыков контроля над большими стихийными скоплениями людей. Ее действия по наведению порядка в городах (иногда разумные, но часто поспешные и непродуманные) все чаще наталкивались на ожесточенную встречную агрессию хулиганов, в какой-то мере использовавших «воровские» и «сучьи» алгоритмы организации массовых волынок в лагерях. Милиционеры не знали, как обуздать хулиганов, не нарушая, в духе новых либеральных веяний, их законных юридических прав. Еще в конце августа 1953 г. на встрече с заместителем министра внутренних дел Масленниковым милиционеры резервного полка задавали вопрос о своих реальных служебных правах: «При задержании нарушителей общественного порядка и особенно при доставлении в отделения милиции хулиганов и пьяных, милиционеры подвергаются оскорблениям и нередко побоям. Не имея возможности оформить привлечение к ответственности таких лиц за указанные действия, так как во многих случаях граждане, могущие быть свидетелями, уклоняются от этого, ссылаясь на занятость или на боязнь мести остающихся безнаказанными хулиганов, милиционеры оказываются поставленными в условия, при которых они вынуждены сносить унижающие достоинство человека и работника милиции оскорбления словом и действиями».

Участники встречи были смущены тем, что «находящиеся на постах милиционеры совершенно беспомощны в обстоятельствах, когда при многочисленном скоплении публики, некоторые недисциплинированные граждане не подчиняются их законным требованиям, а другие возбуждают публику против милиционеров, всячески поносят и оскорбляют работников милиции», и требовали при разбирательстве таких дел в «судах оказывать больше доверия милиционерам, как лицам, состоящим на государственной службе, чем хулиганам и жуликам». Оперативным работникам еще только предстояло «продумать и проработать приемы изъятия из толпы хулиганствующего элемента» и доложить на утверждение начальника Главного управления милиции о «мероприятиях, более приемлемых и

целесообразных»¹. Другими словами, в середине 1950-х гг. милиция просто не имела достаточно надежной технологии "тушения" хулиганский волнений в момент их возникновения. Слишком часто из-за собственного бессилия и неумелости ее работники прибегали к крайнему аргументу — оружию, а иногда и сами становилась беззащитными жертвами хулиганской агрессии.

Хулиганские группировки обычно выступали естественными противниками мирных обывателей. Последние не только требовали от властей защиты, но часто готовы были оказать им помощь и поддержку. Однако при определенных условиях добропорядочные граждане вставали под знамена местных хулиганов. Часто это было связано с противоправными и жестокими действиями милиционеров, нарушениями законности со стороны работников правоохранительных органов. Людская молва обобщала подобные факты, и в некоторых местах милиционеры пользовались не очень хорошей репутацией. Антимилицейские настроения были прекрасной почвой для втягивания толпы мирных жителей в насильственные конфликты с милицией, особенно если проносился слух о допущенной вопиющей несправедливости. Так возникала питательная почва как для «коалиций» типа «толпа — хулиганы», так и для перерастания локальной хулиганской агрессии в массовые беспорядки.

Основания для антимилицейских настроений, а значит и для вовлечения добропорядочных обывателей в волнения и беспорядки, были. И это сильно тревожило высшие партийные и государственные инстанции. Милиция слишком медленно избавлялась от дурных замашек сталинского времени, что немало вредило ее репутации. Случаи серьезной уголовщины, а также коррупции и взяточничества были в то время очень редки среди работников милиции. Но хулиганство и недисциплинированность, также как и неуважение к закону, которыми болело все советское общество, были достаточно популярны и в милицейской среде. В большинстве случаев преступления и проступки совершались пьяными работниками милиции. Другими словами, ситуация в милиции была зеркальным отражением ситуации в обществе¹.

Пусковым механизмом многих столкновений хулиганов и милиции было задержание нарушителей общественного порядка, дурное обращение с ними в милиции, а фактором, способствовавшим углублению конфликта, нередко становилось применение оружия представителями власти. И именно эти виды преступлений были особенно распространены в милицейской среде. Среди нарушений законности, допущенных милиционерами, численно доминировали избиения задержанных и незаконные аресты. А неправомерное применение оружия чаще всего случалось при задержании и преследовании, а также при защите от нападений. В результате совершенных работниками милиции преступлений и чрезвычайных происшествий в 1955 г. пострадало 345 человек, в том числе убито 78 и ранено 89. Подобные случаи, многократно преувеличенные слухами (следует еще иметь в виду и высокую латентность милицейской преступности), создавали питательную почву для конфронтации милиции и населения.

Среди наиболее неблагополучных областей РСФСР, отличавшихся самой высокой «милицейской» преступностью, оказались и районы повышенной социальной конфликтности и распространения массового хулиганства (например, Кемеровская, Каменская и Молотовская области). Между «милицейской» преступностью и «хулиганизацией» территории существовала, вероятно, специфическая форма связи, своеобразный порочный круг. Хулиганская активность и «войны» с милицией могли быть спровоцированы нарушениями законности в милиции, неправомерным применением оружия и т. д. Однако подобные действия милиционеров, в свою очередь, могли быть вызваны жестким хулиганским прессингом на доверенную милицейскому попечению территорию и персонализацией отношений с местными хулиганами (личные обиды и т. д.). В милиции тоже существовала своеобразная групповая солидарность, доходившая в ряде случаев до круговой поруки. Некоторые милицейские начальники, ожесточенно отбивавшиеся от натиска хулиганов, склонны были смотреть сквозь пальцы, по крайней мере, на некоторые злоупотребления своих подчиненных¹. Каждый случай подобного «либерализма» не мог не раздражать население. Недаром так часто во время массовых конфликтов и беспорядков толпа требовала выдачи «плохого милиционера» для расправы. МВД СССР никак не удавалось ввести в берега активность некоторых своих сотрудников, провоцирующих население на конфликты и беспорядки¹.

В 1953–1955 гг. произошел только один серьезный массовый беспорядок, в котором толпа принимала участие в конфликте на стороне хулиганов — базарный бунт в Херсоне. 4 августа 1953 г. в 10 часов утра работник милиции М. задержал на центральном рынке тринадцатилетнего подростка Б. за продажу кукурузы. При задержании школьник (учился в пятом классе) испугался, начал плакать и сопротивляться. М., как сообщал в Совет Министров СССР Генеральный прокурор СССР Р.Руденко, «зная, что Б. имеет мать, работающую в херсонской больнице, и о том, что кукуруза не похищенная, все же задержал Б, применил к нему физическую силу, в результате чего нанес ему кожные повреждения-кровоподтеки, царапины и вызвал у Б. обморочное состояние».

Горожане — свидетели этого случая, отняли мальчика у М. и доставили в ближайшую аптеку. Там ребенка привели в чувство, а затем автомашиной скорой помощи отправлен в больницу. Поведение М. возмутило очевидцев происшествия. Собралась толпа (до 500 человек) — вначале у комендатуры милиции на рынке, а затем у здания областного управления милиции. Некоторые из собравшихся требовали выдачи М. для расправы, уверяя горожан, что мальчик убит. Когда же Б. с его матерью был показан собравшимся, послышались выкрики: "Это подделка милиции, мальчик не тот". Раздались угрозы матери ребенка, которая якобы "продалась милиции".

Для успокоения толпы были приняты срочные меры — вызваны директора и преподаватели школ «с целью воздействия на учеников и их родителей»; работники обкома, горкома КП Украины и городского совета подходили к собравшимся и разъясняли, что виновные в незаконных действиях будут наказаны. После разъяснений часть людей ушла, но другие — приходили снова. Так продолжалось до 10 часов вечера. Кто-то выбил окна в комендатуре милиции на рынке и разбил окно в отделении. Попутно раздавались "выкрики антисоветского содержания".

Милиционер был арестован. Началось следствие.

В 1956 г. тенденция перерастания хулиганских агрессий в обширные массовые беспорядки обнаружила себя и в относительно благополучных прежде городах. И одной из основных причин этого были неправильные действия, нарушения законности самой милицией. 10 января 1956 г. МВД СССР информировало ЦК КПСС и Совет Министров ССР о групповом хулиганстве молодежи в Новороссийске. Вечером 9 января на одной из главных улиц города группа пьяных молодых людей (15–18 человек), взявшись за руки, загораживала дорогу прохожим, приставала к женщинам, оскорбляла встречных. При задержании один из хулиганов, восемнадцатилетний безработный Ч., оказал сопротивление, несколько раз ударил постового милиционера, за что и был задержан. Приятели Ч. попытались его освободить. В это время в находившемся поблизости кинотеатре закончился сеанс. У места событий собралось большое количество людей. Некоторые из них охотно присоединились к хулиганам.

Образовавшаяся толпа забросала отделение милиции камнями, ворвалась в помещение и напала на сотрудников. Часть работников милиции спряталась в помещении Госбанка. Туда же бросилась и толпа, швыряя в двери и окна камни и палки. Обороняясь, милиционеры применили оружие. Один из нападавших молодых людей был убит (при нем был обнаружен финский нож). У находившегося в помещении Госбанка пожилого работника милиции (62 года) начался сердечный приступ, от которого он впоследствии умер. Одновременно с нападением на Госбанк огромная толпа (около тысячи человек), швыряя палки и камни, попыталась ворваться в 1-е отделение милиции и на почту. Эта же толпа окружила и избила постового милиционера. Кто-то хотел отнять у него оружие и ударил ножом в спину. Для наведения порядка потребовалась помощь пограничников и военного патруля. Совместными усилиями работников милиции и военнослужащих (с применением оружия) хулиганские действия удалось прекратить. 15 хулиганов были задержаны. В результате беспорядков пострадали три сотрудника милиции и два офицера Советской Армии.

Спустя две недели после событий в Новороссийске вспыхнул базарный бунт в г. Клайпеда (Литовская ССР). Милиционеры почему-то называли его «волынкой» (этого понятия нет в уголовном кодексе), очевидно затрудняясь в уголовной квалификации происшедшего, но связывая события с лагерной моделью противостояния властям. 21 января 1956 г. в 11 часов 30 минут на базарной площади милицейский наряд получил сообщение бригадмильца о том, что известная ему спекулянтка незаконно (без разрешения) продает на рынке селедку. Милиционеры попытались задержать торговку. В это время на них с кулаками набросился ее муж Д. Милиция задержала нападавшего и доставила его в помещение оперативного пункта милиции при рынке.

Во время задержания и в оперативном пункте Д. продолжал буйствовать. У него начался припадок эпилепсии. Жена, увидев Д., корчащимся в конвульсиях на полу, подняла крик, что милиция, якобы, убила ее мужа. На крик сбежалась рыночная толпа — всего в беспорядках участвовало около 500 человек. Кто-то стал призывать: «Бей милицию». Уверениям, что Д. болен, и никто его не избивал, не поверили. (Самого Д. отправили на машине скорой помощи в больницу). Толпа бросилась на милиционеров с криками: «Почему убили человека?» В помещение оперативного пункта полетели камни и кирпичи.

Некоторым работникам милиции удалось выбраться из осажденного помещения и перейти в городское отделение милиции, расположенное на окраине базара. Хулиганы бросились туда же, забросали окна камнями. Шесть милицейских оперативников и 4 работника КГБ получили в результате столкновения телесные повреждения. Только после прибытия на рынок пограничников и надзирателей местной тюрьмы (около 50 человек) волнения удалось прекратить. Оружие не применялось. 15 активных участников беспорядков были задержаны. Семеро из них нигде не работали, четверо неоднократно задерживались за спекуляцию на рынке.

Летом 1956 г. пришло сообщение о кровавой стычке в г. Енакиево (Сталинская область Украинской ССР). Вечером 17 июня в городском парке группа молодежи (тридцать человек) напала на посетителей танцевальной площадки и начала избивать их железными прутьями и палками. При попытке милиции прекратить бесчинства хулиганы оказали сопротивление — стали бросаться камнями. Милиционеры сделали три предупредительных выстрела вверх. Из толпы хулиганов раздались ответные выстрелы. Один из работников милиции был ранен в голову. Несколько активных участников нападения были задержаны. А спустя час в 500 метрах от парка был обнаружен труп еще одного из нападавших. По свежим следам раскрыть это убийство не удалось. Но население, конечно же, подозревало милиционеров.

В октябре 1956 года массовые беспорядки вспыхнули в Славянске (тоже Сталинская область). Их сценарий почти дословно повторял события в Новороссийске. В городской отдел милиции 28 октября 1956 г. около шести часов вечера некие «граждане» (не милиция) доставили слесаря Б. (45 лет). (Б. был сильно пьян, матерился и оскорблял пассажиров автобуса, которые, вероятно, и сдали его в милицию). Вслед за этим в дежурную комнату милиции зашел какой-то неизвестный и потребовал освободить Б. Получив отказ, неизвестный вышел на улицу и поднял крик, что милиция избивает людей.

У здания городского отдела милиции стали собираться зеваки, вышедшие из кинотеатра после сеанса. Собралось около 500–600 человек. Неизвестный с группой хулиганов ворвался в дежурную комнату милиции, увел Б. на улицу и снова поднял крик об избиениях в милиции. В заверения работников милиции толпа не поверила. Раздались угрозы. Пользуясь большим скоплением людей, хулиганы начали забрасывать здание милиции камнями, попытались проникнуть в камеру предварительного заключения, но были остановлены предупредительными очередями из автомата. Беспорядки удалось прекратить только к десяти часам вечера с помощью милиции из соседних городов и делегатов городской партийной конференции.

Во время волнений были побиты окна здания городского отдела милиции, нанесены побои секретарю Славянского горкома КП Украины, секретарю горкома комсомола, следователю прокуратуры, ряду работников милиции и некоторым другим, не названным в милицейском донесении лицам (возможно, тем, кто пытался урезонить хулиганов). Были выявлены четыре активных участника беспорядков. Неизвестный оказался рабочим, ранее судимым за мелкие хищения. Аналогичный криминальный опыт был еще у одного задержанного. Третий четырежды привлекался к административной ответственности за нарушения общественного порядка. Четвертым был упоминавшийся выше Б.

Распространение «хулиганской» болезни и появление ее новых мутаций заставили власти действовать более решительно. 25 октября 1956 г. Совет Министров СССР и ЦК КПСС принимают секретное постановление «О мерах по улучшению работы МВД СССР», Президиумы Верховных Советов союзных республик — указы об усилении ответственности за мелкое хулиганство. Резко увеличилось количество «изъятий» с улиц хулиганов и пьяных. В первом полугодии 1957 года пьяных было задержано почти в два раза больше, чем за тот же период 1956 г.¹. В результате усиления милицейской службы и мер по наведению порядка в самой милиции массовые беспорядки городских маргиналов пошли на убыль. На какое-то время был восстановлен статус-кво.

Массовое хулиганство вернулось к более привычным формам. Но уже в сентябре 1958 г. исполняющий обязанности Генерального прокурора СССР А.Мишутин информировал ЦК КПСС об очередном массовом хулиганском нападении на работников милиции и людей, попытавшихся прийти к ним на помощь. На этот раз события произошли в столице Латвийской ССР городе Риге. Их спровоцировало покушение милиции на узурпированное местными маргиналами право распивать спиртные напитки в хорошей кампании прямо на улице. 7 сентября 1958 г. в 20 часов 10 минут группа местных пьяниц расположилась с бутылками на открытой площадке вблизи трамвайного кольца. Вероятно, при этом они громко ругались матом, вообще вели себя вызывающе. Пьяницы не реагировали на замечания постового милиционера, вступили с ним в пререкания, а после повторного требования «о прекращении распития спиртных напитков» набросились с кулаками. Заодно был избит пришедший на помощь сотруднику милиции рабочий. Милиционер вырвался и попытался убежать. Но один из хулиганов — кочегар строительной конторы, отломал доску от забора и погнался за постовым. После предупреждения милиционер выстрелил в нападавшего и убил его. Вызвав скорую помощь, он стал звонить в районное отделение милиции из павильона трамвайного парка. Собравшаяся к этому времени толпа, подстрекаемая друзьями убитого, выломала окна и двери павильона и жестоко избила милиционера и его пришедшего на выручку сослуживца. После этих событий Бюро ЦК КП Латвии приняло решение о необходимости сорокакилометровой зоны вокруг Риги с особым паспортным режимом, дающим возможность отказать в прописке лицам с паспортными ограничениями (судимым за опасные уголовные преступления и т. п.).

В мае 1959 г. заместитель Генерального прокурора СССР В.Куликов информировал ЦК КПСС о нападении группы хулиганов на членов народной дружины в Горьком. Двое пьяных (один нигде не работал) встретили дружинников, вспомнили, что те когда-то уже задерживали их за хулиганство и решили отомстить. Поблизости оказалось пять или шесть знакомых. Хулиганы напали на дружинников и начали их избивать. Один из дружинников (тот, на кого затаили обиду, — студент инженерно-строительного института) получил семь ножевых ранений.

В этом и ему подобных случаях хулиганы не сумели или не успели организовать толпу на массовые беспорядки. Однако внутримилицейские проблемы, создававшие питательную почву для коалиций «хулиганы — население», были далеки от своего разрешения. Поэтому хулиганская апелляция к чувству попранной справедливости (феномен «невинной жертвы» и т. д.) вполне могла мобилизовать толпу на волнения, превратить столкновение хулиганов и милиции в насильственный конфликт между населением и властью. Требовались дополнительные меры по наведению порядка в самих органах внутренних дел. 29 января 1958 г. ЦК КПСС принял постановление «О фактах нарушения законности в милиции». А 24 февраля Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко распорядился усилить прокурорский надзор и активнее возбуждать уголовные дела по фактам фальсификации материалов дознания, проверять жалобы граждан, обоснованность решений МВД, выявлять виновных в незаконном задержании и водворении граждан в КПЗ и т. д.. Однако «факты грубых нарушения законности» оставались хронической болезнью органов МВД. Как писал, например, Генеральный прокурор Руденко в июле 1960 г., «отдельные работники милиции при производстве дознания, а также в оперативнорозыскной работе, прибегают к незаконным приемам вплоть до физического воздействия на свидетелей и подозреваемых, к провокационному использованию агентуры и прямой фальсификации обвинения в отношении невинных граждан». Фактор риска оставался, сохранялся и социальный фон для конфронтации милиции не только с хулиганами, но и с законопослушными жителями городов.

Советский режим в поисках эффективных средств борьбы с массовым хулиганством, блатными группировками, хулиганскими «оккупациями» и «войнами» не мог опереться на современные формы самоорганизации населения страны. Более того, практически любые формы такой самоорганизации воспринимались властями как политическое преступление. Поэтому они каждый раз и оказывались в тупике, когда в силу необходимости вставали на путь относительного смягчения существующих порядков. Все социальные аномалии, неизбежные в любом обществе, в послесталинском СССР приобретали, в конечном счете, политическое звучание — как из-за масштабов своего распространения, так и из-за архаичных способов "лечения".

В свою очередь, хулиганская «антисоветскость» при определенных обстоятельствах могла играть роль мобилизующего фактора при спонтанном возникновении городских бунтов. В документах, описывающих волнения и беспорядки городских маргиналов эпохи раннего Хрущева, время от времени упоминаются некие «антисоветские выкрики», доносившиеся из взбудораженной толпы. Источник обычно не проясняет содержания этих высказываний. Но можно с уверенностью утверждать, что ничего особенного, исключительного, отличного от обычных нападок на власть разраженные, обиженные, а часто пьяные люди не кричали.

Реконструкция раздававшихся в толпе выкриков вполне возможна. Достаточно обратиться к делам об осуждениях по ст.58–10 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) и аналогичных статей уголовных кодексов других союзных республик (впоследствии ст.70 УК РСФСР). Всего по этой статье в 1956–1960 гг. было осуждено 4676 человек. Большинство из них (3380 или 72,3 %) были жертвами волны политических репрессий 1957–1958 гг. Нас в данном случае интересуют наиболее простые эпизоды (ехал пьяный в электричке и ругал Хрущева, был задержан милицией и «нецензурно выражался в адрес руководителей партии и правительства» и т. п.), «заборные» и «туалетные» надписи, матерные хулиганские письма на имя «вождей», распространенные в тюрьмах и лагерях татуировки и т. п.

Страдавшие от власти и враждебные ее порядкам и законам хулиганы, пьяницы, блатные, а тем более уголовники не принимали целей и ценностей своего естественного противника, а символы и атрибуты, идеологические и политические святыни власти подвергали поношениям и оскорблениям. Этой «антисоветчине» вряд ли можно (вслед за некоторыми не очень квалифицированными следователями 1950-х гг.) придавать особое политическое значение, повторяя в перевернутом виде ошибку анархиста М.Бакунина, считавшего преступника «прирожденным революционером». Преступники и маргиналы точно также не были «прирожденным революционерами», как и «антикоммунистами» — они как были, так и остались бунтовщиками, способными только на бессмысленную и беспощадную агрессию. Если и была в их выкриках и высказываниях «идеология», то идеология, прежде всего антигосударственная — с такой же страстью они отвергали бы принципы и атрибуты любой власти.

Однако советская ситуация все-таки была специфична. Обиду на власть чувствовали не только ее естественные оппоненты, но и миллионы людей, пострадавших от жестоких и несправедливых приговоров сталинского времени, когда большой срок заключения человек мог получить даже за опоздание на работу, за прогул, за незначительное хищение «социалистической собственности». Жестокость властей отторгала многих людей от нормальной жизни, превращала их в отбросы общества. И в этом смысле оскорбления начальства были более чем заслуженными. Неудивительно, что не только у людей с уголовным прошлым, блатных или злостных хулиганов под влиянием выпивки развязывался «антисоветский» язык. Время от времени, чаще всего именно в расторможенном, пьяном виде, люди, за которыми до сих ничего «такого» не замечали, вдруг разражались озлобленной руганью, «оскверняли» государственные и коммунистические святыни, выкалывали глаза на портретах «вождей» и т. п.

В хулиганской «антисоветчине» было, таким образом, множество оттенков и градаций. От «принципиальной» криминальной оппозиции до неконтролируемой спонтанной злобы или всплеска справедливой обиды на режим, «ни за что» перемоловший жизнь в своих жерновах. Среди маргиналов, вообще не отличавшихся сдержанностью и крепкими нервами, попадались просто люди «без тормозов», чья из ряда вон выходящая спонтанность делала их своего рода антисоветскими «громкоговорителями». Например, в ноябре 1956 г. опустившийся инвалид Л. (в конце концов, он украл и пропил чьи-то брюки), с незаконченным высшим образованием, имевший судимость за хулиганство, напившись пьяным, направился ни куда-нибудь, а прямо в городской отдел милиции и там стал «ругать условия жизни в СССР». Спустя несколько дней Л. порвал портреты Ворошилова и Микояна и сделал на них какие-то «антисоветские надписи». Много ругался Л. и по поводу вмешательства СССР в венгерские события¹. Причем делалось все это совершенно открыто, «расторможено». Окажись Л. рядом с каким-нибудь антимилицейским конфликтом, и у него были все шансы стать зачинщиком.

Водка развязывала языки не только блатным и маргиналам. Пивные и закусочные (в пятидесятые годы их было много в России и сравнительно недорогих) время от времени превращались в политические клубы, где «выступали» вполне законопослушные, но временно раскрепощенные алкоголем граждане. Помощник капитана рыболовецкого судна Д. 9 ноября 1956 г. в шашлычной «Находка» декламировал стихи Лермонтова «Прощай немытая Россия», Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», «Несжатая полоса». Потом, как бы связывая критический реализм 19 века с современность, громким голосом произнес: «Долой господ-коммунистов». И продолжал в том же духе: «У нас теперь не только полоски, а целые гектары пропадают», «пора покончить с коммунистами и советским правительством, пора рабочему классу взять в руки оружие и самому добиваться свободы, наше правительство не заботится о людях». Добавил и про Венгрию: «Давайте примкнем к Западу и покончим с коммунистами». В криминальной и полукриминальной среде вообще часто звучало обещание устроить «вторую Венгрию», «второй Будапешт», обычно вместе с другими распространенными антисоветскими клише.

Для отпетых уголовников был характерен демонстративный антисоветизм. Высшим шиком считалось запечатлеть свою органическую враждебность власти в татуировках. Известно много случаев таких антисоветских надписей на теле. Ж. (две судимости, одна за убийство, другая за побег) сделал себе на животе наколку «с призывом к свержению одного из руководителей партии и правительства и восхваляющую Трумэна». Похожую надпись «учинил у себя на теле» заключенный Г. (четыре судимости). Он же заодно с сокамерником еще и написал на стенах камеры собственной кровью «призывы к свержению советской власти».

Уголовники часто накалывали портреты Ленина и Сталина и использовали их как «наглядную агитацию». То покажут на вытатуированный портрет Ленина и скажут: «Из-за него мы мучаемся в тюрьмах». То, буяня в каком-нибудь станционном буфете, распахивали на груди рубаху и кричали, показывая на Ленина и Сталина: «Я этих (обзывал нецензурными словами) ношу на груди». Подобные татуировки покрывали иногда чуть ли не все тело. Известен случай осуждения Ц. за нанесенные сокамернику татуировки. На шее — «жертва КПСС», на щеках — «раб Ленина» и «смерть КПСС», на затылке — «Ленин людоед», на темени — «долой Ленина» и «Ленин палач». А трижды судимый за воровство Н. даже наколол на своем теле некую «приветственную татуировку к США»⁸.

В криминальной мифологии 1950-х гг., осмысливавшей действительность по принципу «враг моего врага — мой друг», вообще важное место занимала некая далекая и враждебная советскому начальству «Америка», с ее замечательным президентом «Трумэном», который однажды начнет войну против СССР, а потом освободит уголовников из тюрем. Этот полуфольклорный персонаж — «Трумэн-освободитель», потом «Эйзенхауэр-освободитель» — пользовался в среде осужденных уголовников и блатных исключительной популярностью. Братья К., осужденные за разбойное нападение в 1955 г., прямо в суде стали говорить о неизбежности войны с Америкой, заявили, что скоро придет Эйзенхауэр, освободит их и тогда они будут бороться против советской власти и «убивать от малых до больших работников партии и правительства». Двадцатидвухлетний И. (имел три судимости) кричал во время оглашения приговора: «Долой Советскую власть, да здравствует Эйзенхауэр!». В камере говорил, что если бы дали ему автомат, то он бы перестрелял всех коммунистов, и в первую очередь Хрущева и Булганина.

Заключенный О., осужденный за хищения, в лагере систематически распускал слухи о неизбежности войны с Америкой, о предстоящем поражении СССР и даже о необходимости готовить людей, которые перейдут на сторону США³. Другой заключенный, девятнадцатилетний З. в коридоре и штрафном изоляторе неоднократно писал лозунги: «Конец скоро будет советской власти, расцветай капиталистический строй в Америке», «Долой Булганина с Хрущевым, да здравствует Эйзенхауэр и Чан Кайши», «Долой советскую власть и ее правительство, привет США»¹.

Аналогичные лозунги, но уже в более пространной форме, сочинял четырежды судимый Т. 20 октября 1957 г. он выбросил из окна камеры две листовки: «Долой власть большевиков. Советам пора выбросить кусок ленинского тухлого мяса из мавзолея, чтоб не разлагался. Да здравствует и процветает Эйзенхауэр, Даллес и соединенные штаты капиталистических стран»; «Долой власть Советов.

Да здравствует Эйзенхауэр с Даллесом и Соединенные Штаты Америки. Долой социализм и коммунизм. Да здравствует капитализм». 25 октября и 18 ноября 1957 г. Т. нарисовал на стене камеры фашистскую свастику и написал: «Долой власть Советов!», «Смерть Коммунизму», «Отдать гнилой труп Сталина Даллесу!».

Д., инвалид войны, трижды судимый за хулиганство, без определенных занятий и места жительства, безуспешно добивавшийся от властей выплаты пенсии, нашел, можно сказать, изощренную форму демонстративного протеста. Он ходил по Министерству социального обеспечения СССР с приколотой к одежде листовкой. Листовка содержала «призыв к свержению советской власти и восхваление Эйзенхауэра».

На месте мифической «Америки» (или вместе с ней) вполне мог оказаться мифический «Гитлер» или любой другой, вчерашний или сегодняшний враг власти. Дважды судимый, сбежавший из ссылки Ж. (без определенного места жительства и занятий), напился пьяным и отправился в кино. Во время демонстрации фильма «Урок истории» (об организованном нацистами процессе над Г.Димитровым), а потом и в милиции, он не просто ругал матом партию, Ленина, Сталина и Димитрова, но и кричал: «Да здравствует Гитлер! Да здравствует фашизм! Да здравствует Америка!».

Совмещение в неразвитом сознании сразу двух врагов советского режима — прошлого (нацистская Германия) и нынешнего (США) было довольно обычно. Автор этой книги, сам жертва пропаганды эпохи «холодной войны», прекрасно помнит, как в пятилетнем возрасте (было это в 1955 г.) рисовал сражения «наших» и американских истребителей, но почему-то изображал на крыльях американских самолетов в качестве опознавательного знака свастику. Противник № 1 каким-то образом ассоциировался с самым ужасным врагом недавнего прошлого, с абсолютным злом, с фашизмом.

Самой же свастикой, которая стала как бы символом хулиганской антисоветчины, были в моем детстве изрисованы заборы и стены домов (мы жили в небольшом переулке неподалеку от Садового кольца в Москве). Все знали, кто это делает — обычная местная шпана и подражавшие ей мальчишки. Увидев однажды около двери нашей квартиры опасный символ, я испытал почти мистический ужас (как бы на нас не подумали!) и немедленно переделал изображение свастики в рисунок решетки.

«Америка» была не единственным альтернативным образом, распространенным в маргинальной среде. В качестве такой альтернативы могли выступать и провозглашенные самим коммунизмом цели. Тогда звучала тема измены («разве это коммунисты, это предатели» ), слегка окрашенная примитивным эгалитаризмом. Это был чрезвычайно важный новый акцент в маргинальной «агитации», сближавшей ее с «серьезной антисоветчиной» и как бы облагораживавший примитивную ругань, возвышавший ее почти до социального протеста, противопоставлявший неправедной власти ее же собственные ценности, мифы и утопии.

Сорокашестилетний А., неоднократно судимый, без определенных занятий и места жительства, в июле 1957 г. на пассажирском пароходе «Усиевич» (маршрут Москва-Горький) не просто матерился на Хрущева и Булганина. Он называл коммунистов «советскими буржуями», говорил, что они получают громадные деньги, имеют большие квартиры, дачи и о людях им думать не приходится. Слесарь московского завода Ч. в июне 1957 г. на Казанском вокзале Москвы говорил, что в СССР «происходит реставрация капитализма, и рабочий класс имеет плохое материальное обеспечение, что Хрущев и Булганин опошлили идеи Ленина и предали Россию». Рабочий Ф., ранее дважды судимый, в апреле 1958 г. в клубе г. Белогорска во время лекции о международном положении назвал выступление лектора болтовней и сказал, что Хрущев устраивает приемы, «где пропивают рабочую копейку». На следующий день Ф. был вызван секретарем парторганизации, но повторил то же самое и добавил, что Хрущев и Булганин причастны к сталинским репрессиям. Летом 1958 г. он ругал Хрущева и называл его речи болтовней, «развели братьев китайцев да корейцев, прежде чем им помогать, надо создать в Советском Союзе нормальную жизнь».

Вместе с мифом «Америка» или без него, но использование ценностей, утопий и ритуальных клятв самого режима для его же критики и обличения представляло собой гораздо более сложную идеологическую конструкцию, чем обычные ламентации об «отнятии всей жизни» или возмущенная антисоветская матерщина. Отличие же маргиналов от «идейных антисоветчиков» заключалось в том, что у первых значительно сильнее и «почвеннее» звучал советский парафраз старого российского мифа о «добром царе» и его «злых слугах». Милиционеры, применившие силу против того или иного хулигана, могли восприниматься как «неправедные государевы слуги», поправшие мудрую волю высшего начальства, непогрешимых вождей. Но в этом качестве (своего рода прогресс, может быть, даже принципиальное культурное изменение по сравнению с крестьянской традицией 19 века) выступали обычно вожди вчерашние — умерший Сталин, расстрелянный Берия, изгнанный с поста Председателя Совета Министров СССР Булганин, члены «антипартийной группы» Молотов и Маленков, исключенные из Хрущевым из высшего партийного руководства.

Вождь, который потерял свой пост, приобретал все мыслимые и немыслимые черты идеала. Он был как бы товарищем по несчастью и хорош был именно потому, что уже не имел власти. Так, вернувшийся из заключения по амнистии П. пришел на прежнее место работы, устроил в кабинете начальника дебош, подрался с милиционерами, называя их фашистами, гадами, предателями, а заодно обвинил их в том, что они «отравили Сталина».

Один из заключенных писал матери (с жуткими грамматическими ошибками): «Спрашивается, за что сняли из ЦК партии Молотова, Маленкова, Кагановича, а то, что Маленков стал создавать рабочим и крестьянам условия, чтоб народ расцветал. А Хрущеву не понравилось, нашел нужным обвинить старых наших революционеров, которые строили социализм, и они оказались враги народа…».

Носители подобного типа сознания были способны (именно в силу своеобразия своего манихейского, черно-белого восприятия реальности) к стойкому сопротивлению. Из них иногда получались сознательные враги режима. Тот же автор письма, которого судили как раз не за уголовщину, а за «политику», в судебном заседании сказал: «Мне незачем защищаться. Против вас я буду защищаться тогда, когда у меня будет оружие. Я писал такие письма и буду писать. Нас таких много. И нам надо объединиться для общей борьбы…»¹.

Как видим, распространенная мифологема о «давших народу жить Маленкове и Молотове» питала не только уголовную оппозиционность власти. В ней было заключено фундаментальное недоверие к власти как возможному источнику «блага». Поэтому все, кто пытается «дать народу жить», не могут оставаться у кормила правления. Зло, заключенное во власти, немедленно расправится с ними.

Исчезновение вождя с политической арены превращало его в символ протеста. Чем хуже представляла поверженного кумира официальная пропаганда, тем большей святостью могли наделять его маргиналы. Дважды судимый рабочий И., школьник 10 класса Ч. и безработный А., постоянно слушавшие передачи «Голоса Америки» и Би-би-си, не только осуждали подавление революции в Венгрии и рассказывали антисоветские анекдоты, то есть занимались вроде бы осмысленной антисоветской пропагандой, но и хулигански выкрикивали на улицах «Бей коммунистов», уверяя, что если бы «агент империализма» Берия совершил переворот, то жилось бы лучше¹. Так что даже кровавый Берия, уничтоженный и, казалось бы, полностью дискредитированный своими противниками, в мифологическом сознании мог получить лавры положительного героя.

В пантеоне униженных и оскорбленных вождей можно было встретить даже Троцкого. К., прежде судимый за хулиганство, который как раз «восхвалял врага народа Троцкого»², родился в 1919 году и, следовательно, никаких личных воспоминаний о революционных заслугах одного из главных руководителей большевиков в первые годы Советской власти иметь не мог. Значит, он исходил из того, что если советская пропаганда Троцкого ругает, то он точно был «за народ». Здравствующие вожди, напротив, были плохи по определению³.

Интересно, что похвалы в адрес бывших коммунистических лидеров иногда замечательным образом сочетались с изображениями все той же свастики и другой вполне антикоммунистической символикой⁴. Это лишний раз доказывает: поверженные вожди для определенного типа сознания были не альтернативой «хорошего» коммунизма «плохому» коммунизму, а убедительным подтверждением того, что хороший человек среди начальства долго не удержится. Этим психология маргиналов существенно отличалась от психологии многих «идейных антисоветчиков» 50-х гг., уверенных в осуществимости «хорошего» коммунизма.

Поверженный вождь мог выступать и роли «исчадия ада» (результат сохранявшейся «приоткрытости» личности для официальной пропаганды и готовности следовать ее мифам, а не творить свои). Тогда, соединяя обидчиков (милиционеров, тюремных надзирателей и т. д.) с абсолютным воплощением зла, человек как бы отказывал своим врагам в праве представлять власть и пользоваться ее защитой. Агрессия же приобретала некую моральную мотивировку. Например, заключенный С. (30 лет, две судимости), наряду с выкриками в камере штрафного изолятора «Бейте краснопогонщиков! Долой советскую власть. Приходи Эйзенхауэр. Дайте сюда Трумэна!», называл работников тюрьмы «бериевцами»⁵. Т., находясь в заключении и считая себя несправедливо осужденным, называл коммунистов кровопийцами и «булганинцами», добавляя, что когда к власти придет Маленков, он (Т.) повесит

1 ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.31. Д.79317.

2 ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.31. Д.84969.

3 ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.31. Д.89379.

4 См.: ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.31. Д.86402.

5 ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.31. Д.78897.

председателя Президиума Верховного Совета СССР.

Сознание маргиналов, особенно пьяных маргиналов, могло интерпретировать реальность как миф и соединять несоединимое. Когда тридцатишестилетний К. (прежде судимый, нигде не работал), напившись пьяным, хулиганил, дрался, обещал избить председателя поселкового совета, он не только попутно ругал советское руководство, а заодно евреев, украинцев и грузин, но и «восхвалял врага народа Берию» (очевидно, за знаменитую амнистию), который, подчиняясь законам мифа, как бы уже и не был грузином.

Иногда в пьяных выкриках «вынужденных уголовников», например, П. (шесть судимостей за прогулы и самовольное оставление производства во времена Сталина), устанавливалась «правильная» связь между вождями и их национальностью. Обиженный отказом солдата-грузина выпить с ним в буфете на вокзале в Красноярске П., чтобы усилить оскорбления, принялся ругать не просто грузин, но еще и Сталина — главного своего обидчика, тоже грузина, дурные свойства которого он как бы приписывал своему «оскорбителю», присовокупляя к нынешней обиде еще и все прошлые.

Тема враждебных «других» — коммунистов, начальников, представителей других национальностей и т. д., которые не дают жить «нам», которые ответственны за все зло этого мира, иногда отдавала отвратительным запахом кондового антисемитизма. Встречались среди уголовников и маргиналов (и не только среди них) совершенно патологические антисемиты, строившие свою «картину мира» на образе «зловредных евреев», а программу спасения видевшие в печально известном кличе дореволюционных погромщиков: «Бей жидов! Спасай Россию!». Именно эту фразу постоянно выкрикивал в пьяном виде опустившийся экспедитор З., участник войны, награжденный орденом, исключенный из ВКП(б) и судимый в 1945 году¹. Такое объяснение он нашел своей личной жизненной драме.

«Хулиганская антисоветчина» — повышенно эмоциональная и спонтанно агрессивная — наиболее близка к интересующим нас «антисоветским выкрикам» во время массовых беспорядков. Люди, способные на более сложные, неспонтанные, не имевшие асоциального характера «цивилизованные» формы протеста — от написания анонимных трактатов и писем до создания подпольных кружков, групп и организаций, имели более рациональные мотивы, иную логику рассуждений, более организованное речевое поведение и в волнениях городских маргиналов не участвовали. А обычные городские обыватели (нормальные, более или менее довольные своей жизнью люди), даже если им и свойственно было мифологическое восприятие действительности, еще достаточно зависели в 50-е годы от коммунистической мифологии, действие которой многократно усиливалось тотальной пропагандистской обработкой. Для того, чтобы такие люди втянулись в волнения городских маргиналов и даже поддержали их против милиции, должна была произойти либо вопиющая политическая ошибка, либо очевидное злоупотребление властью. Сохранявшиеся среди населения СССР романтические мечты о светлом коммунистическом будущем и настоящем и создававшие психологическую основу стабильности режима, становились тогда мотивом агрессии, а попранная справедливость (действительно или мнимо попранная — в данном случае значения не имело) превращала городских обывателей в пассивно сочувствующую либо даже активно действующую толпу, которую вели за собой маргиналы. В этом смысле, как это не парадоксально, прагматический цинизм и деградация «коммунистической мечты» в 1970-е — 1980-е гг. создавали гораздо меньше возможностей для вовлечения городских обывателей в беспорядки. Они приспособились к власти и ее несправедливостям, знали действительную цену ее мифам и совершенно не собирались рисковать собой ради легенды о «настоящем коммунизме».