Уже написан «Гэтсби»: шлак и розы
ФСФ рвался писать романы, но лишь «По эту сторону рая» продавался достаточно хорошо. Трудно вообразить сейчас, что третий его роман, безусловный шедевр, стал популярным только спустя немало лет после его смерти. Поддерживать стиль жизни, полагавшийся звездам нью-йоркского света, Скотт мог лишь благодаря непрестанным займам у агента, Гарольда Обера, Перкинса и многих других. К этим расходам стали добавляться и все возраставшие счета за лечение Зельды. В своем позднем рассказе «Финансировать Финнегана» он описал и это. Богатые, богатство, растлевающая аура денег и вседозволенности – Фицджеральд ушел гораздо дальше обычных обличений, ища способ художественного отражения этих впечатлений. Как писал тот же Уолтер Аллен, «Великий Гэтсби» не только вобрал в себя (причем с исключительной экономией изобразительных средств) «век джаза», но и включил эту эпоху в общий курс американской истории» [1, 263]. Сейчас русский читатель воспринимает эту книгу совсем не как американский роман, хотя он не перестает им быть. Что такого есть в этой книге, чего мы сейчас не отыщем в нашей нынешней жизни?
Для молодых американцев Среднего Запада Нью-Йорк был тем же самым, чем Париж для персонажей Генри Джеймса, – тот же прекрасный ад, и Гринвич-Виллидж был ничем не хуже Монмартра. Джей Гэтсби, герой романа ФСФ, которого никак не могут увидеть пьяные гости на его громадном приеме, родом из Миннесоты, но им проще представить его то бывшим студентом Оксфорда, то немецким агентом, то гангстером или бутлегером. Когда рассказчик наконец знакомится с ним, то его потрясает именно обыкновенность – но не заурядность – этого молодого человека со старой душой.
Ко времени появления романа «Великий Гэтсби» Фицджеральда уже прочно связывали с эпохой, давшей ему славу и место в американской литературе. Поэтому новый его роман для многих поколений читателей – это прежде всего жестокая, печальная и элегантная сказка «века джаза», костюмная драма, украсившая бытовое убийство. Писатель и эпоха, в которую взошла его звезда, настолько отождествились в массовом представлении, что и книгу, оказавшуюся высшим завоеванием Фицджеральда, читали как еще одну грустную историю «века джаза», хотя ее проблематика намного сложнее. Сейчас она уже и не читается как американский роман – в ней нет ничего, что не узнает и не назовет другим именем наш современник.
Золотой Берег Лонг-Айленда «ревущих двадцатых», начинающий становиться роскошным и престижным, – место действия романа. Книга, как и почти все книги ФСФ, вписана в жестокую социальную историю Америки – процветающей, взрывающей удивительным джазом, неслыханной свободой женщины, легендарной и завораживающей в своей беспощадности преступности. Реалистическая литература научила ФСФ вниманию к деталям, приметам и символам эпохи, но они служат ему для другой магии. Начиная с одной из самых культовых вещей американца – с автомобилей, он увлекает читателя куда более значительной темой – культурой преступления, оплатившей самодовольную в своей роскоши машину Гэтсби «цвета густых сливок» и весь его дворец с бассейном, розарием, розовые костюмы и тысячу рубашек с монограммами. Одна из разгадок близости Фицджеральда нашему времени именно в том, что кричащая роскошь 1920-х в этом романе постепенно теряет специфику – она перекликается с любым веком, в том числе и с нашим, его контекст становится контекстом эры, а не эпохи.
ФСФ прекрасно знал эти места, эти дома и их владельцев; декорации «Великого Гэтсби» списаны с натуры, историки легко привяжут их к реально существовавшим особнякам и усадьбам. Вандербильты, Морганы, Уитни, Пратты, Херсты – все они строили на Золотом Берегу свои фешенебельные дома, замки в средневековом и восточном стиле, со вкусом и без, и во многих из них Фицджеральд бывал, как один из тех гостей, список которых в романе приведен с жестокой насмешкой. Рассказчик, Ник Каррауэй, долго держится в стороне от этой жизни, хотя живет рядом с дворцом Гэтсби – в «крытой толем хибарке» со служанкой-финкой, стареньким «доджем» и возможностью, «помимо вида на море, наслаждаться еще и видом на кусочек чужого сада и приятным сознанием непосредственного соседства миллионеров – все за восемьдесят долларов в месяц». Пролог служит еще и для того, чтобы утвердить сходство автора и героя-повествователя: оба молоды, оба южане, оба учились в университетах «лиги плюща», оба усердно работают, стараясь добиться успеха и независимости. Но чем дальше, тем очевиднее сходство автора и с главным героем, Джеем Гэтсби, особенно в самых фатальных событиях их биографии. ФСФ отдает Гэтсби службу в армии, хотя и куда более примечательную, чем его собственная. Он отдает ему встречу Бедного Офицера («Младший лейтенант Фицджеральд! – Сэр! Есть, сэр!») с Богатой Девушкой и свою отчаянную борьбу за богатство любой ценой, которое должно купить ее интерес и любовь к нему.
Подобно Нику, Фицджеральд, правда, намного раньше поддался соблазну восхитительно легкой и внешне безмятежной жизни; но богатых он не обожествлял – здесь сходство с Гэтсби нарушается. «Век джаза» уводил его все глубже в один из своих мучительных конфликтов: женщина, которую он любил, обрекала его жить ради всего, что он, в сущности, презирал. Повторим – других героинь у ФСФ не было.
Вот и родственница Ника, Дэзи Бьюкенен, та самая Богатая Девушка, и ее подруга, профессиональная гольфистка Джордан Бейкер, с которой у Ника завязывается роман, – предательницы или жертвы.
Среди самых сильных сторон романа Фицджеральда – пейзажи. Утомительные нью-йоркские пригороды, начинающий становиться фешенебельным Лонг-Айленд и та самая «Долина Шлака» на полпути между Уэст-Эггом и Нью-Йорком. Больше всего она напоминает «Бесплодную землю» (Waste Land), поэму Т. С. Элиота, которая, кстати, уже была напечатана в 1922-м. «Бесплодные скитания под знаком неизбежного возмездия за растрату жизни» (В. Муравьев [6, 162]), упоминания о Тримальхионе, которого все время вспоминает и ФСФ, – перекличка сознаний выдающихся авторов века, родственных в ощущении времени. Гигантский пустырь, вывал серого шлака, отделяющий приморский поселок миллионеров от Нью-Йорка, постоянное напоминание о прахе и аде.
Над Долиной Шлака с рекламного щита смотрят глаза доктора-офтальмолога, чей бизнес уже давно закрылся. «Глаза доктора Эклберга, голубые и огромные – их радужная оболочка имеет метр в ширину. Они смотрят на вас не с человеческого лица, а просто сквозь гигантские очки в желтой оправе, сидящие на несуществующем носу».
Долина Шлака – это место встречи со смертью. Тут погибает Миртл Уилсон, любовница Тома Бьюкенена, кинувшаяся к автомобилю Тома, который гнала его рыдающая жена Дэзи, а рядом сидел Джей Гэтсби.
Глаза доктора Эклберга заменяют жителям Долины Шлака взор Бога – другого у них нет. Обезумевший после смерти жены, раздавленный доказательством ее неверности, мистер Уилсон шепчет соседу-греку:
– Я поговорил с ней… сказал ей, что меня она может обмануть, но Господа Бога не обманет. Я подвел ее к окошку. – Он с трудом поднялся и, подойдя к окну, приник к стеклу лбом. – Подвел и говорю: Господь, Он все знает, все твои дела. Меня ты можешь обмануть, но Господа Бога не обманешь.
И тут Михаэлис, став рядом, заметил, куда он смотрит, и вздрогнул – он смотрел прямо в огромные блеклые глаза доктора Т. Дж. Эклберга, только что выплывшие из редеющей мглы.
Фицджеральда-сатирика мы узнаем, читая набросанный Ником список гостей, съезжавшихся на шумные пиршества у Гэтсби, их имена почти по-твеновски пародийны, куски биографий еще фантастичнее в своей обыденности – от профессиональных светских львов и львиц до явных паразитов:
Из театрального мира бывали Гас Уэйз, и Орэйс О’Донован, и Лестер Майер, и Джордж Даквид, и Фрэнсис Булл. Кроме того, приезжали из Нью-Йорка Кромы, и Бэкхиссоны, и Денникеры, и Рассел Бетти, и Корриганы, и Келлехеры, и Дьюары, и Скелли, и С. В. Белчер, и Смерки, и молодые Квинны (они тогда еще не были в разводе), и Генри Л. Пельметто, который потом бросился под поезд метро на станции «Таймс-сквер».
У Гэтсби сомнительная репутация среди элиты Лонг-Айленда, но это его нимало не заботит: «…то общество, которое пользовалось гостеприимством Гэтсби, любезно платя хозяину тем, что ровным счетом ничего о нем не знало». Богатство его еще сомнительнее, но это не мешает ему быть Тримальхионом Лонг-Айленда. На другой стороне залива живет Дэзи Бьюкенен, которую Гэтсби встретил и полюбил еще во время войны и которая досталась другому, богатому и беспечному плейбою.
В мирное время эта встреча никогда не состоялась бы, но тогда, в Луисвилле, он был молодым офицером и, стало быть, на время – джентльменом. Дэзи «была первой «девушкой из общества» на его пути… и Гэтсби с ошеломительной ясностью постигал тайну юности в плену и под охраной богатства, вдыхая свежий запах одежды, которой было так много, – а под ней была Дэзи, вся светлая, как серебро, благополучная и гордая, бесконечно далекая от изнурительной борьбы бедняков.
Не хочется думать, что война Гэтсби, храбрость, майорские погоны и боевые ордена – такая же фикция, как он сам. Выдуманную биографию он рассказывает Нику Каррауэю и показывает ему весьма сомнительную награду, которую таскает в кармане. Пару лекций для офицеров в Оксфордском университете он выдает за обучение, но ему хватает мужества признаться во лжи. Дэзи уже давно замужем за Томом Бьюкененом, великолепным бездельником, игроком в поло и выпускником Йеля, озабоченным судьбой белой расы.
Гэтсби при помощи Каррауэя вновь встречается с Дэзи. Но зачем эта встреча и все, что последует за нею?
– Вы слишком многого от нее хотите, – рискнул я заметить. – Нельзя вернуть прошлое.
– Нельзя вернуть прошлое?! – недоверчиво воскликнул он. – Почему нельзя? Можно!
Он тревожно оглянулся по сторонам, как будто прошлое пряталось где-то здесь, в тени его дома, и, чтобы его вернуть, достаточно было протянуть руку.
Смерть настигает и Гэтсби – от руки человека из Долины Шлака, Уилсона, мужа любовницы Тома Бьюкенена. Том Бьюкенен, по сути дела, направляет руку обезумевшего мистера Уилсона, пусть даже спасая Дэзи. Но Гэтсби все же дорог Нику – он вспоминает о нем с сожалением, и тем грустнее ему понимать, кто в конечном счете уничтожил Джея:
Они были беспечными существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними.
Фицджеральд научился у Джозефа Конрада рассказывать через рассказчика, который наделен умом, характером и зоркостью. Каррауэй не сразу попадает под очарование своего нового знакомого: Гэтсби для него одновременно и любопытен, и заслуживает осуждения. Он почти всегда приятен, обаятелен, добр. ФСФ напоминает нам о его темной стороне, деля его, как стивенсоновского персонажа, на славного Гэтсби и мерзкого жирного мистера Вулфшима, гангстера с волосатыми ноздрями. Чем больше Ник узнает о Джее, тем труднее ему сделать окончательный вывод:
Джеймс Гетц – таково было его настоящее или, во всяком случае, законное имя. Он его изменил, когда ему было семнадцать лет… Вероятно, это имя не вдруг пришло ему в голову, а было придумано задолго до того. Его родители были простые фермеры, которых вечно преследовала неудача, – в мечтах он никогда не признавал их своими родителями. В сущности, Джей Гэтсби из Уэст-Эгга, Лонг-Айленд, вырос из его раннего, идеального представления о себе. Он был сыном божьим – если эти слова вообще что-нибудь означают, то они означают именно это, – и должен был исполнить предначертания Отца своего, служа вездесущей, вульгарной и мишурной красоте. Вот он и выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца…
Вульгарность – розовый костюм, тысяча рубашек с монограммой, чудовищный автомобиль «цвета густых сливок» и нуворишеские интерьеры – сочетается с мальчишеской незрелостью. Однако для Фицджеральда важно еще и то, что «…Гэтсби… вырос из его раннего, идеального (платоновского) представления о себе». Гэтсби – это Америка, та самая «…единственная нация, которая гордится безрассудством, гордится своей Американской Мечтой…». Фицджеральд пристально и недобро всматривается в эту черту национального характера, тянущегося из «идеального представления о самом себе». Начав, казалось бы, вполне ностальгическое и романтичное любование бытом и нравами, писатель уходит далеко в душу своей страны.
