«Капричос»

Чем старше становился Гойя, тем более свободной оказывалась техника его рисунка. Преуспевал он и в области офорта. Гравюры в те времена служили и как самостоятельные произведения, и как средство репродуцирования полотен, созданных разными живописцами в разные эпохи, – вот почему Гойя в свое время гравировал Веласкеса.

В конце последнего десятилетия XVIII в., после того как закончился – если, конечно, он вообще имел место – роман Гойи с Марией Тересой Каэтаной Альба, художник создал серию из 80 офортов, которую назвал «Капричос» («Капризы», «Причуды»). Первоначально это была серия карандашных рисунков, предназначенная для узкого круга близких людей, но потом художник выгравировал ее. Опубликованная в 1799 г., она поразила всех остротой беспощадного взгляда на человеческую жизнь во всех ее проявлениях. Здесь гротеск соединялся с реализмом. Они дополняли друг друга, и на стыке обоих методов рождался новый художественный язык.

Когда «Капричос» увидели свет, многие начали обвинять Гойю в безбожии, в скептицизме. Однако художник никогда и не думал отрекаться от католической религии, в которой был крещен; в письмах он простодушно признавался, как надеется на помощь Господа и особенно Девы Марии дель Пилар, почитание которой в Испании имеет древнейшие корни.

«Скептицизм Гойи – недоразумение, основанное на его нападках на священников и монахов в «Капричос». Но совершенно естественно, что человек из народа, гениальный, искренний, обладающий моральным чутьем, ясно видел грубость, лицемерие, приверженность к земным благам и развращенность окружавшего его духовенства. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Гойя обладал тем присущим народу инстинктом, который уже по самой природе своей резко враждебен всяким «законодателям», церковным или гражданским… Если он и прославляет человеческую свободу, то не потому, что жаждет бороться за нее или теоретически ее обосновать, а потому, что его влечет к ней непосредственное чувство» [2, с. 39]. «Капричос» по своему характеру являются карикатурой, но… карикатура не обязательно содержит в себе элемент комизма. <…> Когда в XVII в. появился термин «карикатура», он был связан с «игрой», со «злой насмешкой», с ударами, нанесенными «смелыми» рисунками» [2, с. 43].

«Капричос» – бунт души, несогласной с уродством и несправедливостью мира. Последствия болезни отразились не только на личности и здоровье художника. Раньше, в юности, он стремился прежде всего к успеху и процветанию. Теперь у него появилось все это; но физическое нездоровье парадоксально отвлекло его от эгоизма, от одних только собственных бед, развернуло лицом к несчастьям других людей, и не только испанцев – гораздо шире. Не забудем, что Гойя – выходец из народа. Он возмущен притеснениями бедняков, невежеством, порочностью владык, жадностью королевского двора, лицемерием и жестокостью духовенства. И он рисует мир, полный ужасов. Художник беспощадно разворачивает «зеркало» – свое изобразительное искусство – к обществу: смотрите, люди, это не порождения моей больной фантазии, это вы сами!

Искусствоведы любят повторять, что за внешностью каждого человека, изображенного Гойей на портретах, можно угадать черты животного. В «Капричос» уже ничего не надо угадывать – здесь все явно. Гойя с такой яростью нападает на людские пороки, что становится страшно. Если духовенство порочно, значит, мир заслуживает того, чтобы в нем существовали жестокие и беспощадные ведьмы. «Люди, не спите», – как бы возглашает художник.

В 1635 г. испанский драматург Педро Кальдерон де ла Барк написал пьесу «Жизнь есть сон». Считается, что одним из источников, вдохновивших автора, стала «Повесть о Варлааме и Иоасафе» – необычайно популярная в Европе и на Ближнем Востоке христианизированная версия жизнеописания Будды. Ее герои – знатные европейцы, хотя обстановка, как это было принято в классицизме, совершенно условна. Периодически персонажи засыпают, и, пока они спят, с ними случаются разные события; проснувшись, они оказываются в неожиданных местах и при негаданных обстоятельствах. Так они понимают, что все в их благополучной жизни может перемениться в любой момент, и становятся добрее, справедливее и благороднее, чем ранее.

Гойя, без сомнения, знал эту пьесу Кальдерона. Но, когда он называл одну из своих «Капричос» «Сон разума рождает чудовищ», он, конечно, спорил с Кальдероном. У испанского драматурга эпохи классицизма добро всегда побеждает зло; у Гойи, живущего на без малого два века позже, все наоборот. Закрывая глаза на жестокость и бездушие, мы усыпляем собственный разум. Но тогда не стоит задаваться вопросами, откуда в нашей жизни столько ужасного, ведь мы сами открыли ему дорогу.

Бодлер писал: «Гойя часто нисходит до грубого комизма и поднимается до комизма абсолютного; но общий аспект, под которым он видит вещи, в основном фантастичен, или, вернее, взгляд, который он бросает на вещи, способствует переводу всего в мир фантастики… Большая заслуга Гойи заключается в правдоподобии созданного им чудовищного мира. Его чудовища родились жизнеподобными, гармоничными. Никто не посмел дальше, чем он, пойти по пути возможного абсурда. Все эти искривленные фигуры, эти зверские лица, эти дьявольские гримасы пронизаны человечностью» [2, с. 53].

Мы поражены абсолютным правдоподобием фантазий художника. Наверное, с той же беспощадностью, с какой клеймил общество, он вытаскивал наружу и те пороки, которые были свойственны ему самому, – суеверие, грубость, невежество, капризы, сластолюбие. Но моральный импульс – способность интуитивно, без рассуждений, отличать добро от зла – был в нем сильнее всего. «Принято считать, что, создавая «Капричос», Гойя хотел отразить самые уродливые стороны политической, государственной и социальной жизни страны. Конечно же, нельзя отрицать ярко выраженную социальную направленность, намеренно подчеркнутую Гойей во многих листах серии, и все же в этих офортах немалый вес имеют листы, наполненные мрачной фантасмагорией, ярко выраженной чертовщиной. Каких жутких чудовищ, «порожденных сном разума», только не встретишь в этом творении мастера. Такое сочетание злободневной карикатуры и болезненной фантазии очень трудно трактовать однозначно. Нельзя не учитывать и глубокой религиозности художника, и его болезни, и всех тех демонов, которые разместились в его душе и временами переходили на бумагу» [4, с. 287].

Сатира на общественные нравы действительно соседствует в «Капричос» и с состраданием и сочувствием человеческому горю, и с адскими видениями. На одном листе, где изображены четверо несчастных бедняков, художник сделал надпись: «Не будите их, сон часто является единственным счастьем обездоленного». «В офорте «На охоте за зубами» женщина подходит к повешенному и вырывает у него зуб, он же словно протягивает руку, делает гримасу и этим рождает в ней нескрываемый ужас. «Идет бука» – закутанная в белое покрывало фигура пугает детей, прижимающихся к матери. «Правда умерла» – это мертвая полуобнаженная женщина, которую обступила толпа людей, среди которых виднеется пузатый священник и монахи» [1, с. 134].

Вот что писал об этой серии российский искусствовед М. В. Алпатов:

«Мир «Капричос» – особенный мир.

Место действия: небольшая площадка, где сгрудились фигуры и выставлены напоказ, как на трибуне. За ней ничего, не чувствуется даже неба.

Время: в сущности, почти ничего не происходит, преимущественно короткие мгновения, как вспышки молнии. Нет ни прошлого, ни будущего, все сосредоточено в миге.

Действующие лица: махи, кавалеры, разбойники, сводни-старухи, знать, попы, монахи, монстры, дьяволы, дьяволицы, ведьмы, ослы, обезьяны. И все они занимаются чем-то недозволенным: обманом, заговорами, драками, выпивают, наедаются, совершают свои дикие обряды.

Предметы: ушаты, метлы, ножницы, стулья (на головах), замки, очки, черные плащи, белые простыни, длинные шарфы, которые треплет ветер.

Освещение: то тьма кромешная, то ослепительный свет, яркие вспышки молнии. На небе нет луны, в камельке нет огня.

Звуки: то отчаянный крик, то еле слышный шепот, стук каблуков по камням, переборы гитары, бессмысленный смех, детский хохот.

Чувства: злоба, гнев, страх, ужас, жестокость, безнадежность.

Страшный мир, от которого немеют чувства, холодеет сердце, но обостряется восприимчивость, просыпается готовность ответить ударом на удар.

Мир Гойи предстает в процессе… распада, катастрофы. Под теми бурями, которые изобразил художник, неизменно шевелится древний хаос. Это общее ощущение было чем-то небывалым и новым. Оно не только наполняло его ужасом, но и вдохновляло его своей возможностью средствами графики доискаться правды» [1, с. 134, 135].

«Капричос» вызвали нарекания и кривотолки. Художник мог опасаться преследований, однако в 1803 г. Карлос IV принял в дар всю серию офортов, положив конец негативному отношению, грозившему обернуться преследованиями со стороны инквизиции. Вдобавок король назначил денежное содержание сыну Гойи. Карлос был так любезен, что публично заявил: он-де не усматривает в изображениях никаких намеков ни на себя, ни на Её Величество, ни на двор, ни на духовенство. Рты недоброжелателей вынуждены были закрыться.

А Гойя все больше и больше терял слух. Глухой, изолированный от мира звуков, он мог видеть, а значит, все в большей мере начинал принадлежать самому себе.