Глава 14
Знаки

Мы с Тайлом, папой и Элизой ужинаем в столовой, чего не бывало с тех пор, как умерла мама. Ужин приготовила Элиза, и я могу его назвать разве что «рагу». Она мне нравится, но все равно странно видеть ее в нашем доме, и мне тяжело смотреть на Тайла, с аппетитом уплетающего еду. Дело, разумеется, не столько в рагу, сколько в том, что я узнала за прошедшую неделю. В моей голове крутится один вопрос: «Мама изменяла папе?» Это звучит как фраза из плохого романа, но во всех моих воспоминаниях, начиная с раннего детства, родители улыбаются. Разумеется, у каждого из них существовала и своя жизнь, но вместе они всегда были счастливы. Единственный раз мне показалось, что что-то не так. Вернувшись с одиннадцатого дня рождения Рейчел-один, я услышала всхлипы, открыла дверь в ванную и обнаружила, что мама лежит на полу, а ее платье растянулось по полу, как парашют. Увидев меня, она заплакала еще сильнее. Я расспрашивала ее, что случилось, но мама только повторяла:

— Все в порядке, Луна, все в порядке.

Я помогла ей дойти до кровати и спустилась в кухню за водой. Отец сидел за столом с пустым стаканом в руке. Он не плакал, но выглядел совершенно убитым.

— Привет, Луна.

— Привет. Что случилось?

Он махнул рукой.

— Так, небольшие разногласия. Не стоит беспокоиться.

— Ясно.

Я уже поднималась, когда он произнес:

— Знай, что бы ни случилось, твоя мама и я всегда будем любить вас с Тайлом.

Я тогда подумала, что это не похоже на отца. Он никогда не выражался как герой детского фильма. Но отец говорил искренне, и я сказала себе, что все будет в порядке. Теперь, наблюдая затем, как Элиза тянется за второй порцией рагу, я сомневаюсь, было ли это «все» в порядке хоть когда-нибудь.

Весь следующий день — первый день после каникул — я тщательно слежу за тем, чтобы номер на моем предплечье не стерся. Теперь моя очередь обзаводиться тайнами.

Между четвертым и пятым уроками я встречаю в туалете обеих Рейчел. Они красят губы и выглядят очень собранными.

Полгода назад я казалась одной из тех, кто бродит по шоссе, — потерянной и, пожалуй, не совсем нормальной. Теперь я чувствую, что нашла свою дорогу, но не знаю, куда она ведет.

Впервые после маминой смерти я заплакала под конец приема после похорон. Почти все разошлись, но осталось несколько женщин. Они рассматривали журнал с фотографией моей матери. Я незамеченной подкралась к ним, чтобы взглянуть на страницу, которую они обсуждали. Там был снимок девочки моего возраста, одетой в короткие шорты и что-то, напоминающее спортивный бюстгальтер от-кутюр. Они возмущались, и одна из них произнесла с нескрываемым осуждением:

— Не представляю себе мать, которая выпустила бы свою дочь из дома в чем-то подобном.

Я никогда в своей жизни не напивалась, но думаю, мои ощущения в тот момент были похожими. Мне показалось, что тело неожиданно стало очень тяжелым, и я медленно опустилась на пол за диваном. Кто-то позвал этих женщин из кухни, и они собрались уходить. Я ощутила резкую боль в животе, как будто меня ударили. Было так больно, что я не могла дышать. Все перед глазами поплыло, и слезы потекли ручьем. Через некоторое время в комнату зашла Рейчел-один. Она села рядом, не пытаясь ко мне прикоснуться.

— Знаешь, что самое грустное? Твоя мама была такая прикольная, она не походила на обычную маму, понимаешь. А моя больше напоминает робота.

Оставим это на совести Рейчел-один. Где-то глубоко в душе она неплохой человек, но ее нарциссизм поражает.

— Она была мамой. Моей мамой, — ответила я.

Я еще несколько раз всхлипнула. Рейчел села поудобнее. Потом поправила свои браслеты, затем волосы.

— Ну ладно, увидимся в школе.

Она собралась уходить и протянула свою наманикюренную руку, чтобы помочь мне встать. Рейчел первой из класса начала носить серьги, пользоваться блеском для губ и мелировать волосы. Грустно, если это все, к чему ты стремишься в жизни. Эта мысль вновь заставила меня заплакать. Рейчел помогла мне встать. Все в комнате: диван, цветок в кадке, колышущиеся на сквозняке шторы — теперь выглядело по-другому. В этом доме больше не было мамы.

Отец ушел наверх, Тайл давно уже уехал с бабушкой, и в доме кроме нас — никого. В голове крутились обрывки мыслей, но одно воспоминание — возможно, самое первое — ясно стояло перед глазами. Это был мой шестой день рождения. Все ждали, когда же я попробую торт — на самом деле пирог — и у меня внезапно дрогнула рука. Знаете, бывает, что тело действует само, независимо от твоих желаний. Я уронила кусок вишневого пирога на белую блузку — разумеется, на мне была белая блузка — и остановилась как застигнутый врасплох зверь. Все, включая родителей, едва сдерживались, чтобы не расхохотаться, а мне казалось, время остановилось и моя голова вот-вот взорвется от стыда. И тут мама схватила начинку пирога и размазала ее по платью. Мне тут же стало намного легче, и прежде чем я поняла, что происходит, все гости пытались измазать друг друга пирогом. Да, сейчас, когда я это рассказываю, событие походит на сцену из тупой комедии, но на самом деле все выглядело не так. Мама всегда находила способ разрешить сложную ситуацию, пусть и не совсем обычный. Она всегда прикрывала мне спину и защищала, как львица своего детеныша.

И вот я осталась одна в комнате, где повсюду валялись смятые салфетки и стояли грязные стаканы. Я взяла один. Судя по запаху, в нем был скотч. Не знаю, зачем говорят, будто алкоголь заглушает боль. Мне он только обжег горло и захотелось почистить зубы. И все-таки я была готова хвататься за все. За все, что могло бы вернуть меня в тот день, когда мне исполнилось шесть лет, и худшее, что могло произойти, — испачкать одежду вишневым пирогом.

Рейчел-один окидывает меня высокомерным взглядом и выгоняет всех из туалета. Хорошо, что на мне сегодня голубое платье. Неприятно в этом признаваться, но я скучала по ней.

— Это Марк Джейкобс? — спрашивает она.

— Да.

— Как ты?

Ты не могла задать мне тот же вопрос на похоронах?

— Нормально.

— Выглядишь намного лучше.

— Спасибо.

Нет, мне правда не хочется придавать отношениям с Рейчел-один какое-то значение, но я улыбаюсь как полная дура.

— У меня новый сотовый, позвони, встретимся. — Она протягивает мне светло-розовую карточку, на которой светло-голубым курсивом напечатан ее номер.

— Ладно.

Рейчел выплывает, и заходит Жанин. Она неодобрительно фыркает, кивая на карточку у меня в руках.

— Возвращаешься в клуб? — Она распускает волосы и вновь стягивает их широкой красной резинкой.

— Ага. Ура!

— Забавно, сейчас все так жаждут одобрения от обеих Рейчел, но лет через десять они обе будут состоять в несчастливом браке и рожать детей одного за другим. Надоело.

Жанин скорее всего права. Она прогибается назад, и я замечаю, что грудь у нее намного больше моей. Я рассказываю ей немного про Оливера, и она предлагает как-нибудь встретиться вчетвером, с ней и ее парнем-мотоциклистом.

— Давай дождемся, пока он меня поцелует, — говорю я, показывая ей номер, написанный у меня на предплечье.

Она проводит пальцем по цифрам.

— Так романтично. Он определенно хотел оставить след в твоей душе.

— Будем надеяться.

После урока английского мисс Грей отводит меня в сторону. На ней сегодня джинсы для беременных и свитер от «Гэп», которому на вид лет десять. Но отсутствие вкуса не делает ее худшим человеком. После смерти мамы я ходила в школу только из-за мисс Грей. Она подарила мне маленький ежедневник и посоветовала каждый раз, когда захочется поговорить с мамой, записывать туда свои мысли. Я ни разу не последовала ее совету, но книжечка до сих пор лежит у меня в качестве напоминания о том, что кому-то не все равно. Первые три недели я разговаривала только с ней. У мисс Грей каждый в классе чувствует себя единственным в своем роде.

Я показываю ей свои снимки.

— Это твое призвание! — театрально шепчет она.

— Мне подарили старинный фотоаппарат «Сэндс энд Хантер». Потрясающая вещь.

— Здорово. Ты бы не могла показать его в классе?

— Но он не имеет никакого отношения к английскому.

— Я сделаю исключение. Давай, это будет действительно интересно.

— Хорошо, — соглашаюсь я, — я его принесу. Но у меня к вам вопрос. Помните, я вас встретила на занятиях по йоге, на которые ходила и моя мама?

— Да, милая. Что случилось?

— По каким дням Мэрайя проводит занятия?

— По средам и пятницам в четыре. А что?

— Ничего. Просто хочу позаниматься.

Мисс Грей понимает, что я говорю не все, и странно смотрит на меня с подозрением. Я оборачиваюсь, выходя из класса, и она произносит:

— Если тебе что-то нужно, обращайся.

— Спасибо.

По дороге домой Жанин без умолку болтает, но я не слушаю. Меня куда больше интересуют цифры на руке.

Добравшись домой, я несколько минут просто держу в руках телефон, прежде чем наконец набрать написанный на руке номер. Берет трубку мама Оливера, кажется, она рада, что сыну звонит девушка. Она старается этого не показать, но ей плохо удается.

— Спасибо, что выручил меня вчера, — благодарю я Оливера, когда он берет трубку.

— Не за что. Но откуда ты возвращалась?

— Это долгая история, но звоню я тебе именно из-за этого. Ты не мог бы мне помочь? Ну, в некотором роде.

— Хорошо. Что надо делать?

Рискуя казаться смешной, я говорю:

— Тут какая-то грязная игра.

Молчание. Я продолжаю:

— Я… как бы это сказать… пытаюсь расследовать смерть моей матери. Я нашла ее телефон, в котором оказалось семь непрослушанных сообщений…

— В каком смысле «пытаешься расследовать ее смерть»?

— Я объясню. Но, слушай, ты можешь… Можешь пойти со мной? На йогу?

Молчание. Мое сердце бешено бьется о ребра.

— Погоди.

Он говорит по-испански с экономкой, а потом я вновь слышу его дыхание в трубке.

— Во сколько? — спрашивает он.

— В четыре.

Экономка опять что-то говорит.

— Хорошо. Мне надо идти, Пятнадцать. Встретимся на улице в полчетвертого.

Стоит моему сердцу восстановить ритм, как я замечаю на столе фотографию Коула. Я сканирую изображение и, открыв картинку в «Фотошопе», увеличиваю его запястье. И вижу запонку в его манжете. Серебряную.