Тонга – прочная двухколесная повозка, в которую, как в английскую коляску, впрягается одна или две лошади. Помимо возницы в тонгу могут поместиться, усевшись вплотную друг к другу, от четырех до шести человек. Но эта тонга была в нашем полном распоряжении, и мы с мистером Холмсом вольготно расположились в ней вместе с нашим скудным багажом. В тонгаваллахи, или возницы, нам достался сморщенный седобородый старец в грязном красном тюрбане, намотанном вокруг костлявой головы. Мы ехали в прохладе омытого дождем рассвета. Несмотря на почтенный возраст, наш возница ловко правил парой катьяварских пони, и те резво катили повозку по Калкской дороге.

Много часов подряд тонга тряслась по жесткой, вымощенной канкаром дороге, и только раз возница остановил ее у придорожного парао – места для отдыха путешественников, чтобы дать нашим пони перевести дух. Мы тоже не преминули воспользоваться этой остановкой, чтобы размять ноги и выпить подслащенного пальмовым сахаром красновато-коричневого чая – единственного напитка, который можно раздобыть в этих небогатых краях.

Когда мы отъехали от Амбалы примерно на тридцать пять миль, далеко на севере из-за горизонта показались горы. Рано утром прошел небольшой дождь, и поэтому воздух был чист настолько, что горные вершины на фоне голубого неба светились и переливались на солнце.

– Смотрите, мистер Холмс, Гималаи! Обитель богов, как сказано в «Сканда Пуране».

Шерлок Холмс поднял голову. Лицо его удивительным образом преобразилось, глаза засверкали. Нет человека, которого не впечатлила бы первая встреча с Гималаями, но мистер Холмс, казалось, на мгновение стряхнул с плеч весь груз своих забот и тревог – подобно путнику, который долго странствовал и наконец вернулся домой. Некоторое время он молча созерцал далекие вершины.

– Как там было у Бетховена? – пробормотал он себе под нос. – «В вышине царит покой, чтоб молитвы возносить». Тра-ла-ла… ла… ла… ла… ла-ла… лирра-ла…

Мистер Холмс потянулся за скрипичным футляром и, открыв защелки, достал весьма бывалого вида инструмент. Прижав скрипку к плечу длинным подбородком, Холмс принялся ее настраивать. И вот он заиграл. Стоило ему извлечь из скрипки первые звуки, как в глазах его появилось мечтательное выражение. Должно быть, он играл Бетховена. Но сказать точно я не берусь. Вынужден признаться, что я несколько невежествен в вопросах музыки.

Как бы то ни было, игра мистера Холмса не могла не тронуть даже самого черствого обывателя. Я был очарован. Старик тонгаваллах крякнул от удовольствия, и даже усталые пони как будто оживились.

В мелодию вплетались все новые звуки: мерное тарахтение повозки, ритмичный стук копыт пони, журчание реки Гхагар где-то вдалеке, пение бородастиков и воркование горлиц в кронах тенистых джамунов, склонявшихся к дороге. Эта странная и восхитительная симфония природы стала своего рода гимном нашему приближению к подножию Гималаев.

Но вот пьеса закончилась, и ее последние незабываемые звуки растаяли в воздухе. Я на миг застыл в молчании, а потом неожиданно для себя разразился аплодисментами:

– Вах! Браво, мистер Холмс! Да у вас больше талантов, чем у бога Шивы рук.

Шерлок Холмс улыбнулся и едва заметно поклонился. Даже великий сыщик, при всем его сухом научном складе ума и уверенности в себе, не мог не растаять, столкнувшись с выражением искреннего восхищения.

На ночь мы остановились в Калке, но уже рано утром выехали в Шимлу. Когда мы миновали раскинувшиеся неподалеку сады Пинджоры, дорога начала то подниматься, то спускаться, скользя все выше и выше между горными отрогами. Со всех сторон слышалось журчание ручьев и речек, а кедровые рощи по бокам от дороги полнились трескотней обезьян. Движение на дороге тоже стало оживленнее. Британские офицеры на бадахшанских жеребцах, патханские конеторговцы верхом на горячих кабульских пони, местные семьи в битком набитых повозках, влекомых неспешными волами, пассажиры вроде нас в шумных тонгах и даже одинокий погонщик слонов в тюрбане верхом на правительственном слоне – всяк направлялся по этой извилистой горной дороге по своим делам и со своей скоростью.

По мере того как мы приближались к Шимле, воздух становился все холоднее, растительность все пышнее, а дорога все круче. Мистер Холмс удовлетворенно покуривал одну из своих трубок, которых он возил с собой великое множество, и напевал про себя обрывки какой-то мелодии, слегка шевеля в такт длинными тонкими пальцами. Ужасы Бомбея остались далеко позади. Козни полковника Морана, человек, похожий на хорька, залитый кровью труп, смерть портье-португальца, ночное нападение тхагов – все это казалось теперь далеким и неправдоподобным, словно полузабытый ночной кошмар.

Но я не уставал напоминать себе, что отвечаю за безопасность Шерлока Холмса. Пусть до сих пор я сделал очень мало для того, чтобы оправдать его великое доверие, мне следует не терять бдительности, особенно если я не хочу запятнать честь нашего ведомства. Поэтому, когда мы наконец прибыли в Шимлу, я проявил изрядную осторожность и смотрел в оба, опасаясь, что полковник Моран вновь затеет недоброе.

Шимла, с 1864 года летняя столица Британской Индии, – город восхитительный и отвечающий самому тонкому вкусу. Европейская часть города, где располагается церковь, аллея для гуляний, увеселительный театр, резиденция вице-короля и все лучшие здания, дома и магазины, лежит на вершинах гор и на связующих их горных кряжах. Ниже раскинулся местный базар – этакое нагромождение домишек из ржавой жести и дерева, столь тесно лепящихся друг к другу на крутом склоне горы, что кажется, будто бы их насильно водрузили один на другой да так и оставили.

Позавтракав у «Пелети» и поселив мистера Холмса в гостинице «Голубиная лощина», я направился на нижний базар, где у меня была скромная квартирка. Мой верный слуга Никку напоил меня чаем и отчитался о событиях в Шимле. После этого я отправился беседовать с другими горожанами: водителями рикш, саисами, владельцами лавок, правительственными клерками, служащими гостиниц, нищими и даже с одной милой маленькой мусульманкой не слишком строгих правил. Ни один из собеседников не отказался снабдить меня нужными сведениями или выполнить небольшое поручение – конечно же, не без денежного вознаграждения, ad valorem. Зато я мог быть вполне уверен, что если полковник Моран, его похожий на хорька сообщник, а то и какой-нибудь наемный головорез попытаются совершить очередную гнусность или даже просто въехать в Шимлу, то первым об этом узнаю я – Хари Чандра Мукарджи, магистр искусств.

Два дня спустя мне удалось снять для мистера Холмса небольшой, но полностью обставленный загородный дом – коттедж «Раннимид», что неподалеку от Чота Симлы. Прежде его занимал известный жиголо, один из старейшин здешнего фешенебельного общества. По ряду причин, не последнее место среди которых занимало опьянение, он свалился с лошади в ущелье глубиной девятьсот футов, непоправимо испортив попутно маисовую грядку.

Меня тревожило то, что мистер Холмс, несмотря на все мои усилия, не хотел вписаться в здешнее общество и держал себя не вполне комильфо. Казалось бы, пережив столько трудностей и опасностей, он мог наконец позволить себе немного расслабиться и присоединиться к другим европейцам, наслаждающимся жизнью на этом курорте. Но не тут-то было. Он не представился вице-королю, не внес своего имени в список гостей в Доме правительства и даже не оставил визитной карточки в домах важных чиновников и людей света – собственно говоря, у него и не было визитных карточек. Поэтому его не приглашали ни на балы, ни на званые ужины, да и просто на обед не позвали ни разу. Однако такое положение дел удовлетворяло его во всех отношениях. Его не интересовали ни турниры Общества стрелков из лука в Шимле, ни даже скачки и соревнования по поло в Аннандале.

Я буквально лез из кожи, стремясь доставить ему удовольствие. Однако пытаться убедить мистера Холмса сделать что-либо, чего он сам не хотел, было, пожалуй, даже рискованно. Холодный и бесстрастный, он уже самой этой манерой поведения предупреждал любые посягательства на свою свободу. Поскольку я знал, что он любит музыку, мне показалось уместным предложить ему посетить увеселительный театр, где давали оперетту мистера Гильберта и мистера Селифана. Только много времени спустя я узнал, что к его музыкальным пристрастиям относятся скорее скрипичные концерты, симфонии и опера.

– Оперетта! Комическая оперетта! – воскликнул Шерлок Холмс в легком ужасе.

– Да, мистер Холмс, – ответил я с некоторым вызовом, – насколько я слышал, это веселое и зрелищное представление. В Шиле только о нем и говорят. Даже его превосходительство вице-король побывал на нем дважды.

– Именно поэтому вы считаете, что там следует побывать и мне? Ну уж нет, ни за что. Пусть его превосходительство действует так, как считает нужным. Что до меня, odi profanum vulgus et arceo. Конечно, мысли Горация не вполне демократичны, но в эту минуту они совпадают с моими. – С этими словами он протянул мне длинный список. – Хари, если вы действительно хотите оказать мне услугу, спуститесь на базар и добудьте мне у какого-нибудь аптекаря вот эти реактивы.

Вот чего я тоже никак не мог понять в мистере Холмсе. Как читатель, должно быть, уже понял, я человек науки, однако в жизни не стал бы проводить в гостиной столь зловонных экспериментов. Но не таков был мистер Холмс. В тот самый день, когда мы въехали в коттедж «Раннимид», он заставил меня раздобыть полный набор мензурок, пробирок, реторт, пипеток, бунзеновских горелок и химических реактивов (причем некоторых в Шимле не оказалось, и пришлось выписывать их отдельно) и водрузил все это на полки в углу гостиной, выплескивая кислоты и прочие химикалии на великолепный грузинский стол, приспособленный им под верстак.

Меня бросало в дрожь от одной мысли о том, что в один прекрасный день мне придется возвращать дом вместе со всей обстановкой краснолицему освалу – агенту по найму, – ведь он не преминет взыскать с меня не только за этот стол, но и за глубокую трещину в каминной полке тикового дерева, к которой мистер Холмс пригвождал неотвеченные письма тибетским ритуальным кинжалом, купленным на базаре у торговца древностями. На той же полке валялись в вечном беспорядке многочисленные трубки, кисеты, шприцы, перочинные ножи, револьверные патроны и прочий мусор.

Но и это бы еще ничего. Однако как-то раз в мою квартиру буквально ворвался нанятый мною для мистера Холмса простодушный слуга-пахари и заголосил, что в доме стрельба и смертоубийство. Сердце мое отчаянно заколотилось, и я со всех ног помчался в коттедж, но лишь для того, чтобы увидеть, что мистер Холмс, целый и невредимый, сидит развалясь в кресле посреди комнаты, а вокруг него клубится пороховой дым. Возле кресла валялись револьвер и патронташ, а на противоположной стене, к моему ужасу, красовался мистический символ ОМ, выведенный при помощи пуль.

Единственной страстью Шерлока Холмса, которая не вызывала у меня возражений, была его неуемная библиофилия. Я и сам, признаться, ею грешил, однако по причинам сугубо материальным никогда она не заходила у меня так далеко, как у него. Он покупал книги не поштучно, а огромными кипами и внушительными связками, которые были разбросаны как попало по всему дому, доводя слугу-пахари только что не до слез. Любая прогулка, на которую мы отправлялись с мистером Холмсом, неизменно завершалась среди книг либо в лавке Уилера, либо в книжном магазине Хиггинботама.

Однако особое пристрастие Холмс питал к антикварной книжной лавке, которой владел мистер Ларган. Груды странных и редких книг, документов, карт и гравюр, покрытых толстым слоем серой пыли, заполняли пространство между не менее странными и разнообразными товарами. Ожерелья из бирюзы и украшения из нефрита, слуховые трубки из человеческой бедренной кости и серебряные молитвенные мельницы из Тибета, золоченые статуэтки Будды и бодхисатв, дьявольские маски и японские доспехи, связки копий, кханд и катаров, персидские кувшины для воды и тусклые медные курильницы, потемневшие серебряные пояса, спутанные, словно кожаные ремни, головные шпильки из слоновой кости и халцедона и тысячи других редкостей были спрятаны в ящики, сложены в кучи или просто разбросаны по комнате, так что свободное пространство оставалось только вокруг колченогого, заменявшего прилавок стола, за которым работал Ларган.

Понятное дело, он тоже числился по нашему ведомству и преуспел в обучении картографов, которых готовил к великим путешествиям в неведомое. Он был способен к языкам, коих знал великое множество. Ларган бегло говорил на английском, хинди, фарси, арабском, китайском, французском и русском языках. У нас были и общие интересы, к которым относились редкие верования и местные обычаи, но, должен признаться, в его обществе я чувствовал себя неуютно. Он владел приводившим меня в замешательство умением как бы по собственной воле расширять зрачки, а после сужать их до размеров булавочного острия. Помимо этого он обладал странными магнетическими способностями, и мне не раз доводилось наблюдать, как он воздействует с их помощью на людей. Поговаривали даже, что он занимается джаду, иначе говоря, колдовством! Вне сомнения, Ларган был самой загадочной фигурой из всех когда-либо завербованных индийской разведкой. О своем происхождении он рассказывал весьма расплывчато, утверждая, что в его жилах течет венгерская, французская и персидская кровь, но то и дело заменяя одну из них на другую в зависимости от настроения. Истинная биография Ларгана была известна только полковнику Крейтону, а полковник до того не любил распускать язык, что, видимо, собирался унести тайну Ларгана с собой в могилу.

Ларгану нравилось общество мистера Холмса, хотя я и не раскрыл ему, кем на самом деле был норвежский исследователь. В перерывах между долгими беседами о природе, метафизике и превратностях книготорговли в Шимле он угощал нас мелким ореховым печеньем и китайским зеленым чаем в чашечках из изысканного тонкого фарфора.

Как-то вечером, когда мы возвращались из лавки Ларгана в коттедж «Раннимид», Шерлок Холмс вдруг обратился ко мне:

– Ларган утверждает, что вы говорите по-тибетски.

– О, у меня очень скромные познания в этой области.

– Скромные? – сухо спросил Холмс. – Но ведь вы же автор наиболее авторитетной работы по тибетской грамматике и составитель первого тибетско-английского словаря.

– Отнюдь не первого, мистер Холмс. Никак нет. Первый тибетско-английский словарь составил мой покойный гуру, великий венгерский востоковед Александр Чома де Кереши. Более того, именно он заложил основы всех современных исследований тибетского языка и цивилизации.

– А почему вы тоже решили заняться изысканиями в этой области?

– Что ж, сэр, это долгая история, но я буду краток. В тысяча восемьсот шестьдесят втором году я получил степень магистра искусств в Калькуттском университете. Я был тогда молод, мне было всего двадцать четыре. Благодаря знакомству с сэром Альфредом Крофтом, начальником Управления народного образования Бенгалии, который был моим добрым другом и наставником, я получил должность директора школы-интерната Бхутья в Дарджилинге. Именно на этом замечательном курорте на границе с Сиккимом я и познакомился с Чомой де Кереши.

Это был замечательный человек и великий ученый – воистину один из величайших среди известных мне людей науки. Молодым человеком он покинул Венгрию и обосновался в этом гималайском городке, чтобы узнать о Тибете как можно больше. Он считал, что жители Венгрии – мадьяры – много веков назад переселились в Венгрию из Тибета. Поэтому его зачаровывало все, что только касалось этой необычайной страны. Когда я познакомился с ним, он был уже глубоким стариком, и, к огромному моему сожалению, мне не удалось вобрать в себя все, чем мог поделиться этот источник мудрости, поскольку год спустя он ушел из жизни. Тем не менее он разжег во мне огромный интерес к Тибету.

Видите ли, сэр, пристальное изучение тибетского языка и священных текстов привело де Кереши к выводу, что Тибет – последняя связующая нить между нами и цивилизациями далекого прошлого. Таинственные культы Египта, Месопотамии, Греции, инков и майя сгинули вместе с разрушением этих цивилизаций, и нам не дано больше ничего о них узнать. Напротив, Тибет, будучи естественным образом изолированным и недоступным для простых смертных, не только сохранил мудрость далекого прошлого, но и продолжает поддерживать его традиции, воплощенные в знаниях о скрытых силах человеческой души, в высочайших достижениях индийских святых и мудрецов и в их эзотерических учениях.

Я принялся усердно учить тибетский язык и установил дружеские отношения с раджой Сиккима (он по происхождению чистокровный тибетец) и многими высокопоставленными ламами этой страны, что дало мне возможность не только освоить язык, но и научиться читать и понимать древние книги. Со временем о моих знаниях в этой сокровенной области проведали власти, которые решили, что я сослужу лучшую службу индийскому правительству, если оставлю сферу народного образования и вольюсь в иное ведомство, где мои способности будут использоваться… как бы это сказать… более масштабно. Вот так, мистер Холмс, я и оказался здесь, в вашем распоряжении.

– Позвольте же мне тогда, Хари, распорядиться, чтобы вы обучили меня тибетскому языку, и тогда ваши услуги будут просто бесценны.

– Вы делаете слишком много чести моим скромным способностям, мистер Холмс, однако я готов поделиться с вами всем, что знаю. Но должен предостеречь вас, сэр: одно только знание языка не поможет вам попасть в Тибет.

– Что вы имеете в виду, Хари?

– Должно быть, мистер Холмс, вы слышали, что Тибет называют иногда «запретной страной». Это и есть запретная страна, когда дело касается чужестранцев, особенно европейцев. Духовные правители Тибета ревниво относятся к своей власти, богатству и тайнам и опасаются, что белые люди могут их отнять. Поэтому европейцам и их представителям запрещено въезжать в Тибет под страхом смертной казни. В последнее время положение даже обострилось, поскольку далай-лама, верховный священнослужитель тибетской церкви и правитель страны, еще не достиг совершеннолетия, и власть во многом перешла в руки представителя Маньчжурской империи в Лхасе.

– А что маньчжурцам нужно от Тибета?

– С тех пор как в начале прошлого века в Тибет вошла армия императора Юн Чжэна, маньчжурский престол настаивает на своих феодальных правах и даже посадил в столице Тибета, Лхасе, двоих маньчжурских представителей – их называют амбанями. Попытки империи добиться в Тибете исключительных прав не всегда были успешными, что тоже не могло не повлиять на положение тех, кто стремится попасть в Тибет. К несчастью, нынешний старший маньчжурский амбань граф О-эр-тай не только взял верх над далай-ламой и тибетским правительством, но и отличается неизбывной смертельной ненавистью ко всем европейцам, особенно к англичанам.

– Так-так… Понятно. А вам удавалось добраться до Тибета?

– Да, мистер Холмс. У местного жителя есть здесь кое-какие преимущества. Поэтому ведомство для разведки и проведения изысканий в местах, подобных Тибету, нанимает именно местных, а среди них предпочитает жителей пограничных с Тибетом областей.

Сам я путешествовал в Тибет под видом праведника, пандита, но, увы, вызвал подозрения у властей на полпути к Лхасе, в городе Шигатце, где находится великий монастырь Тешу-ламы. Мне в жизни не приходилось встречать более отталкивающего представителя Небесной Империи, чем маньчжурский офицер из расквартированного в Шигатце небольшого китайского гарнизона. Этот мерзавец, будь он проклят, готов был отрубить мне голову на основании всего лишь какого-то жалкого подозрения!

Клянусь Юпитером, мистер Холмс, вы себе даже не представляете, насколько безвыходно было мое положение. Но одиннадцать часов спустя меня спасла от меча палача мать Тешу-ламы, которую я некогда вылечил от легкого расстройства желудка шипучим лекарством собственного приготовления. Эта благочестивая леди дала упомянутому ранее офицеру крупную взятку, которая, к счастью, избавила его от большей части подозрений, касающихся моего положения в обществе и рода деятельности. Однако меня заставили свернуть исследования и спешно выслали в Дарджилинг. Так что, сэр, посещение Тибета – это вам, как говорится, не игрушки. А теперь добавьте сюда еще высоту, снежные бури, диких животных, разбойников и прочие тяготы – и у вас не останется сомнений, что это путешествие не из разряда легких.

– Что ж, Хари, вы подробнейшим образом живописали мне опасности путешествия в Тибет. Однако не бросать же начатое дело на полпути. А пока я, воспользовавшись вашей бесценной помощью, ограничу свои изыскания трудностями тибетского языка.

Я начал давать мистеру Холмсу ежедневные уроки. Он оказался завидным учеником, да еще и с хорошим слухом, позволявшим ему улавливать едва заметные тоновые модуляции, которые обычно доводят европейца до отчаяния. Скажем, тибетское ла, в зависимости от того, с какой именно интонацией оно произносится, может означать горный перевал, почтительную приставку к имени собеседника, бога, мускусного оленя, жалованье, потерю чего-то и даже душу.

Шерлок Холмс с легкостью освоил и почтительные приставки, ведь на самом деле тибетский язык – это не один, а три языка: обычный, почтительный и высокопочтительный. Первый используется в разговоре с простолюдинами, второй – с людьми знатного происхождения, а третий – с далай-ламой. Но не следует думать, что различия между ними сводятся к суффиксам и приставкам. Дело обстоит отнюдь не так просто: даже корни одних и тех же слов в этих языках иногда никак не связаны друг с другом.

Однако не буду утомлять читателя экскурсами в такие тонкости тибетского языка, которые могут вызвать интерес разве что у специалиста. Тем же из читателей, кому захочется получше разобраться в тибетском языке, я могу посоветовать свою книгу «Тибетский язык для начинающих» (одна рупия), опубликованную Книгохранилищем Бенгальской канцелярии, и «Грамматику разговорного тибетского языка» (две рупии четыре анна), выпущенную тем же издательством.