Глава седьмая
Думаю, победа останется за мной

– И кто ваша знакомая? – спросил Рафферти, присоединившись к нам за ужином в ресторане отеля «Дуглас-хаус».

Основными пунктами меню были запеченный окорок, картофель, обжаренный в сухарях, горох и яблочный пирог, и Рафферти, который любил покушать, к тому моменту, когда всплыла тема Мэри Комсток, уже почти прикончил свою порцию. Я почувствовал, что Холмс ожидал подобного вопроса, поскольку прекрасно понимал, что Рафферти с такой же готовностью поглощает информацию, как и еду с тарелок.

– Откуда вы услышали об этом? – ответил Холмс в шутливой манере. – Должен сказать, мистер Рафферти, я начинаю подозревать, что у вас повсюду шпионы. Или это только мои домыслы?

– Нет, это правда, – признался Рафферти с улыбкой. – Думаю, в этом городе я лично знаком с пятьюдесятью жителями, а то и больше.

Невероятно широкий круг общения Рафферти стал у нас с Холмсом предметом шуток еще с тех пор, как мы побывали в 1896 году в Сент-Поле и своими глазами убедились, что ирландский здоровяк знает фактически всех в округе.

– Хорошо, мистер Рафферти, тогда расскажите нам, как же вам удалось перезнакомиться с таким количеством здешних жителей? – поинтересовался я.

– Никаких секретов. На самом деле давным-давно я был в этой местности коммивояжером.

Холмс, которого истории Рафферти всегда премного забавляли, хитро сощурился:

– Вы были коммивояжером, мистер Рафферти? Я никогда не слышал об этой ступени вашей долгой и разнообразной карьеры. Уж не виски ли вы продавали?

Рафферти бросил на Холмса сердитый взгляд:

– Нет, мистер Холмс, виски я никогда не продавал. Я торговал Библиями.

– Библиями?! – переспросили мы с Холмсом чуть ли не хором, поскольку мысль о том, что Рафферти распространяет слово Божие, казалась столь же невероятной, как если бы архиепископ Кентерберийский начал раздавать брошюры о поклонении дьяволу.

– Не надо так удивляться, – буркнул Рафферти, которого, судя по всему, действительно задел наш скептицизм. – Хотя сам я и не слишком религиозен, но против Бога ничего не имею, а на продаже Библий можно неплохо заработать. Это было еще в восьмидесятые, до того, как я открыл свою таверну в Риане. Я развозил Священное Писание по всей Миннесоте и Дакоте. Познакомился с кучей народу, как вы можете себе представить, и в итоге продал больше книг, чем кто-либо еще в этом районе.

Холмс с сомнением покачал головой:

– Мистер Рафферти, вы полны сюрпризов. И от продажи Библий вы сразу перешли к управлению таверной?

– Ну да, – признался тот, не подав и виду, что находит что-либо безнравственное в подобной смене поля деятельности. – Понимаете, мистер Холмс, я твердо убежден, что большинство людей ищет в этой жизни нечто такое, что утешило бы их в мирских заботах. Жизнь – это бушующее море невзгод, и множество людей рано или поздно спрыгнут с корабля, если только не найдут средство, которое сможет унять страдания от качки. Кому-то подходит религия, кого-то спасает бокал виски, поэтому я утверждаю, что содержание бара почти равносильно работе священника, просто в другое время суток.

– Не уверен, что церковные власти подписались бы под таким заявлением, – сказал Холмс, – хотя ваши аргументы не лишены логики.

– Благодарю покорно, мистер Холмс. Теперь, когда вы узнали маленький секрет из моего прошлого, возможно, вы расскажете мне и свой. Говорят, вы вроде как знакомы с миссис Комсток? Насколько я понял, это и есть та дама, к которой вы с доктором заходили сегодня днем.

Холмс рассказал Рафферти о нашем знакомстве в Мэри Комсток – тогда еще Робинсон – в Хинкли, а потом пересказал нашу беседу в ее номере.

Рафферти воспринял новость в обычной спокойной манере, а потом сказал:

– Судя по вашему рассказу, эта дамочка просто гренадер в юбке. Хотелось бы с ней познакомиться.

– Думаю, вам представится случай, – пообещал Холмс, – поскольку я даже не надеюсь, что миссис Комсток закончила с нами, да и мы с ней пока тоже не разобрались. Скажите мне, мистер Рафферти, какие у вас планы на вечер? Вы уже куда-то идете?

– Да, мистер Холмс. Я тут провел небольшое расследование в городе, и пьющая публика в один голос заявляет, что вечер пятницы мистер Ларссон почти наверняка целиком и полностью проведет в своем любимом питейном заведении, в таверне «Маджестик».

– Хорошо. Тогда нам придется присоединиться к славному писателю. Что скажете, Уотсон? Вы готовы скоротать приятный вечерок за распитием спиртного и общением в одной из лучших пивных Александрии?

Идея провести вечер и ночь в кровати под теплым одеялом казалась мне куда более приятной, но было видно, что Холмс и Рафферти почему-то не разделяют моих надежд.

– Куда вы, туда и я, Холмс, – покорно сказал я. – Уверен, мы чудесно проведем время.

Как оказалось, мои слова были что ни на есть пророческими.

Таверна «Маджестик», по описанию Рафферти, была «второсортным заведением, где приходится вкушать напитки стоя», и располагалась всего в паре кварталов от нашего отеля. Шэд, который имел опыт в управлении баром, сообщил, что у хозяина «Маджестик» имеется одно неоспоримое достоинство, благодаря которому таверна и обрела такую популярность в городе: владелец, швед по имени Эриксон, наливал «честно».

– Все знают, – разглагольствовал Рафферти, пока мы ближе к десяти часам шагали по направлению к «Маджестик», – что вода – лучший друг нечистого на руку бармена. Если подливать ее в нужных количествах, то прибыли вырастут, это как удобрение для кукурузы, зуб даю! Но это целое искусство. Нальешь лишку – и клиенты, которые могут оказаться очень злопамятными, переметнутся в другое заведение, а то и затянут петлю на шее. Я такое как-то раз видел в Дедвуде, и хоть я не сторонник самосуда, но не могу сказать, что испытывал хоть каплю сочувствия к бармену-мошеннику, который дергался как оглашенный. Разумеется, если разбавляешь чуть-чуть, по капле-две на бутылку, то никакого навара не получишь, окромя риска быть пойманным за руку.

Холмсу эта речь показалась очень любопытной, и он сказал Рафферти:

– Ваши познания просто потрясают, сэр. Интересно, есть ли у вас практический опыт в подобном темном деле?

– Обидно слышать, сэр! – с полушутливым возмущением отозвался Рафферти. – Негодяй, который разбавит добрую бутылку виски, должен гореть в аду, по моему мнению, и определенно там окажется, если дьявол выполняет свои обязанности.

– Приношу свои извинения, – тут же сориентировался Холмс. – Я не сомневаюсь, что ваше замечательное заведение славится по всему Северо-Западу «честными» напитками, которые вы наливаете. Однако теперь прошу обратить внимание на наше сегодняшнее мероприятие. Все готово?

Меня вопрос несколько озадачил, а вот Рафферти, казалось, понял, о чем речь, поскольку ответил утвердительно.

– Отлично, – сказал Холмс, – тогда давайте посмотрим, что за чудеса припасены для нас в «Маджестик» сегодня вечером.

Как мы вскоре обнаружили, пивная и близко не соответствовала своему гордому названию. Она занимала нижний этаж неприметного деревянного здания в квартале от главной улицы Александрии, и мы издали услышали смех и разговоры, доносящиеся сквозь стены.

Холмс, как и обычно, шел впереди и беззаботно распахнул входную дверь, словно приехал в оперу. Внутри мы повесили наши пальто на длинный ряд крюков подле двери – правда, Рафферти отказался расстаться со своим плащом, сославшись на холод, – а потом изучили весьма потертое величие таверны. Она состояла из большого квадратного зала с дощатым полом и обитым жестью потолком; хлипкие стены были оклеены облезлыми обоями, а в дальнем конце возвышалась длинная деревянная барная стойка. Единственной попыткой хоть как-то украсить интерьер были картины, изображавшие сцены рыбалки. Неудивительно, что местечко насквозь провоняло табачным дымом и алкогольными парами, и я с отвращением заметил на полу следы от плевков, пролетевших мимо редких урн.

Несмотря на явную непривлекательность, заведение было забито грубоватыми парнями в простых рабочих комбинезонах. Посетители стояли за маленькими столиками и толпились возле барной стойки. Помещение освещали электрические лампы, и в их свете мы с Холмсом в наших костюмах с иголочки выглядели очень приметно. Рафферти, разумеется, выделялся главным образом своим телосложением – как и еще один из присутствующих мужчин, который стоял за барной стойкой в центре лицом к толпе выпивох.

Рафферти постарался в красках описать нам Магнуса Ларссона, но в реальности тот выглядел даже внушительнее, чем нарисовало мое воображение: ростом под два метра, с широкой грудной клеткой и рельефными мышцами, с окладистой светлой бородой и белокурыми кудряшками, которые ниспадали на плечи. Когда я рассмотрел писателя получше, меня поразила пронзительная синева его безумных глаз, напоминающих альпийские озера. Широкий нос, однако, был красным и весь в пятнах – без сомнения, в результате злоупотребления спиртным. Я на глаз определил, что Ларссону около сорока пяти, учитывая седые пряди, поблескивавшие в шевелюре и в бороде. Самой выдающейся чертой мне показался очень высокий лоб, изрезанный глубокими морщинами, что наводило на мысли о фьордах на родине самозваного рунолога.

Одет Магнус тоже был весьма необычно: в длинную красную рубаху, подпоясанную черным поясом и украшенную примитивными узорами в скандинавской манере. Короче говоря, перед нами стоял замечательный образчик древнего викинга, и если бы он внезапно вытащил меч и щит и начал угрожающе размахивать ими перед толпой, то я бы тут же принял его за скандинавского завоевателя, который вдруг вернулся к жизни в последние годы уходящего девятнадцатого века.

Магнус, когда мы вошли, что-то с пафосом рассказывал, и его барственный бас гремел в зале, словно пушка над водой:

– Колумб, мать его, всего лишь копировал викингов, господа, он открыл Америку не больше, чем папа открыл религию. Вся эта ерунда про тысяча четыреста девяносто второй год всего лишь вранье, не верьте ни на секунду. Нет, господа, это были ваши предки, викинги, с их большими сердцами и широкими душами. Именно они приплыли из Гренландии и впервые высадились на этом огромном континенте. История когда-нибудь докажет это, помяните мои слова. А теперь, хозяин, давай-ка налей мне полную, и мы выпьем за благородных рыцарей прошлых эпох!

Произнеся последнюю фразу под громогласное «ура!» хозяина и посетителей таверны, Ларссон наконец заметил Холмса, Рафферти и меня. Он отставил высоченную кружку с пивом и смерил нас долгим недоверчивым взглядом, словно узрел нечто неподобающее.

– Ну-ну, – сказал он, и его громкий голос с легкостью перекрыл гам в зале. – Кто это тут у нас? Мистер Рафферти, докучливый ирландец?

– К вашим услугам, – ответил Рафферти с легким поклоном. – Я оценил лекцию по истории, которую вы только что прочли, хоть и замолвил бы словечко за святого Брендана, если не возражаете.

Ларссон поднял кружку в шутливом приветствии со словами:

– Всеми средствами, сэр, воздадим ирландскому монаху должное, хотя лично я считаю, что кельты скорее доверяют фантазиям, чем фактам. – Затем, посмотрев на нас с Холмсом, Ларссон продолжал: – Вижу, мистер Рафферти, что вы привели с собой неких джентльменов, чтобы весело провести время и слиться с нами, простолюдинами. Что за двух пижонов вы притащили в это логово беззакония?

Остальные разговоры в баре внезапно стихли, и все уставились на нас. Махнув рукой в нашу сторону, Рафферти объяснил:

– Это и правда джентльмены, мистер Ларссон, они преодолели бурную Северную Атлантику, чтобы добраться сюда из самой Англии. Я хотел бы представить вам мистера Джона Бейкера и мистера Питера Смита, экспертов Британского музея, которые надеются изучить знаменитый рунический камень.

– Эксперты, говорите? Согласитесь ли вы выпить со мной, джентльмены, или же вы придерживаетесь сухого закона?

– Я лично не против стаканчика доброго бренди, – ответил Холмс с натянутой улыбкой. – Думаю, нам не повредит присоединиться к вам.

– Тогда подходите сюда, – позвал Ларссон.

Говорил он с сильным акцентом, совершенно не напоминавшим шведский: скорее, его речь звучала как у полукровок, вроде тех, что мы встречали на Манхэттене по пути в Миннесоту. Меня бы смутил его говор, если бы Холмс не предупредил заранее, что Ларссон – уроженец Нью-Йорка, сын шведских иммигрантов. Мой друг, как он выразился, «накопал» эту информацию еще до нашего путешествия через Атлантику. Среди прочего он узнал, что Магнус впервые съездил на историческую родину в двадцать два года, а в тридцать решил обосноваться там. Хотя Ларссон прекрасно владел шведским, он писал свои повести сначала на английском, а потом уже переводил их на шведский. «Он больше американец, чем швед, – сказал мне Холмс, – пусть и выставляет теперь напоказ свои скандинавские корни и любит называть собственные книги „эпосом“ своего народа».

А еще Холмс узнал, что Ларссон, несмотря на успех нескольких его романов, был таким транжирой, что летом 1898 года уехал из Швеции фактически без гроша, чтобы «изучать быт своего народа», как он выразился, в Америке. На самом деле, сообщил Холмс, отъезд Ларссона был связан не столько с литературными изысканиями, сколько с потребностью укрыться от толпы взбешенных кредиторов, наступавших ему на пятки.

Как только мы присоединились к Ларссону, бармен с мрачным лицом – видимо, тот самый Эриксон, владелец заведения, – спросил, чего мы изволим.

– Мы изволим ту же пивоподобную субстанцию, что потребляет мистер Ларссон, – заявил Холмс, чьи высокомерные манеры вряд ли могли понравиться самозваному потомку викингов.

Вскоре перед нами появились три большие кружки пива, после чего Холмс заметил Ларссону:

– Я удивлен, сэр, что вы не переживаете по поводу трагической смерти вашего друга мистера Вальгрена. В конце концов, вы же его хорошо знали.

– Знал, но это не ваше дело, – огрызнулся писатель. – На самом деле мы с друзьями весь вечер выпиваем в память о бедняге.

– Прямо как на ирландских похоронах, – вмешался Рафферти, – правда, без приятного соседства с телом. Хотя настроение ваше не слишком-то похоже на поминальное, мистер Ларссон.

Холмс, словно надеясь побыстрее вывести писателя из себя, тут же подхватил:

– Вы правы, мистер Рафферти. Вряд ли это достойные проводы друга. Должен признаться, мистер Ларссон, я нахожу ваше безразличие довольно странным, ведь вы были во главе тех, кто поддержал невероятное открытие мистера Вальгрена.

Ледяные синие глаза шведа уставились на Холмса. Ларссон заметил довольно раздраженно:

– Я не хочу говорить о мистере Вальгрене, сэр. Он умер, и точка. А как именно я выражаю сожаление по этому поводу, вас не касается, сэр. И я не нуждаюсь в уроках скорби от вашего тучного ирландского друга, премного благодарен. Однако меня интересуете вы, мистер Бейкер. Что вы за эксперт? В какой области?

– Моя специальность – древняя и средневековая Скандинавия, – ответил Холмс. – Особое же внимание я уделяю руническому письму. Вот почему я и хотел взглянуть на знаменитую каменную табличку. Это прелюбопытнейшая находка. Возможно, Британский музей захочет приобрести артефакт, если не останется сомнений в его подлинности – в чем я, правда, весьма не уверен. Однако, как мне сказали, вы тоже проявляли заинтересованность в приобретении камня.

– Кто вам такое сказал? – потребовал ответа Ларссон.

– В городе ходят слухи, – пожал плечами Холмс. – Значит, это неправда, так я должен предположить?

– Можете предположить все, что вашей душе угодно, – ответил Ларссон, который находился в сильном подпитии, судя по агрессивному поведению и несколько заплетающемуся языку. Он сверлил взглядом Холмса: – Давайте поговорим о рунах, сэр, раз уж вы себя выдаете за эксперта по этому вопросу. Вы, без сомнений, видели копию надписи на камне, иначе не приехали бы. И что же такой великий знаток рун, как вы, думает о тексте?

Холмс невозмутимо смотрел на Ларссона:

– Я пока еще не сделал определенных выводов, потому и надеялся изучить сам камень. Но у меня имеется довольно богатый опыт. Как вам хорошо известно, добрые шведские пахари известны своей любовью к подделкам рунического письма, так что я удивлюсь, если здешняя находка не окажется подделкой.

– Детали, сэр, я требую детали! – рявкнул Ларссон, которого явно обидело прямолинейное и скептическое замечание Холмса. Он вынул маленький толстый блокнот из заднего кармана и потряс им перед носом Холмса, словно каким-то талисманом: – Видите вот это? Здесь все необходимые доказательства. Я провел долгие месяцы, собирая информацию о камне, и она вся здесь черным по белому записана. Здесь только факты, голые факты, а не домыслы мнимого эксперта. А факты указывают на единственно возможный вывод: артефакт подлинный. Так что повторюсь, сэр: дайте мне какие-нибудь детали, или же я вынужден буду заключить, что вы не более чем английский шарлатан, сующий свой нос куда не надо.

– Как хотите, мистер Ларссон, – сказал Холмс, пропустив мимо ушей последнее оскорбление. – Если вы желаете подробностей, вы их получите. Начнем с того, что в надписи присутствует достаточно много сомнительных знаков: скажем, дважды используется «р», перевернутая заглавная «К», очень нестандартная «н», странная «а» с точками и так далее. Таких букв нет в стандартном футарке или в верифицированных средневековых образцах шведского рунического письма, так что все эти надписи, а значит, и камень, на котором они вырезаны, выглядят крайне подозрительно. Пятеричные цифры тоже не внушают доверия, как и использование слова «oppagelsefarb», которое обозначает «путешествие» и мне лично кажется слишком современным. Короче, мистер Ларссон, есть много причин поставить под сомнение аутентичность камня.

Разбор по косточкам слабых мест надписи разозлил Ларссона – возможно, отчасти из-за высокомерной манеры, в которой прославленный детектив доносил информацию до слушателей. Должен признаться, ответ Холмса удивил и меня, поскольку в наших предыдущих беседах он, казалось, относился к камню без предубеждений.

– Господи, сэр, на каждое из ваших возражений легко ответить! – завопил Ларссон, ударив кулаком по барной стойке с такой силой, что на другом конце кружки подпрыгнули и звякнули, словно бы таверну сотрясло небольшое землетрясение. – Для начала…

– Ах, увольте, – отмахнулся Холмс. – Я слышал все доводы «за», и они неизменно зиждутся на тоненькой прослойке спекуляций.

Ларссон окончательно рассвирепел. Я даже испугался, что он может ударить Холмса, но вместо этого писатель выплеснул обиду в словесной форме:

– Вы, так называемые экспертишки, все одинаковы: мелкие людишки с мелкими идеями! Вы настолько полны решимости продвигать старое вранье, что не открываете свое сознание для новых возможностей. Почему бы викингам и не побывать здесь пятьсот лет назад? Они были самыми умелыми моряками во всем христианском мире, с самыми лучшими кораблями, и, насколько я знаю, вполне могли добраться до Скалистых гор. Доказательство тому – камень, ныне украденный, свидетельство того, кто в действительности открыл Америку. Если же вы ищете повод для подозрений, то стоит задуматься, кто именно украл камень и зачем. Вот что я скажу вам, сэр!

После спонтанной речи, которую прочие посетители выслушали молча, зал взорвался бурей громких возгласов.

– Налейте выпить мистеру Ларссону! – прокричал кто-то, и другие голоса присоединились к хору: – Ja, ja, налейте ему выпить!

Холмс подождал, пока гам стихнет, и сказал:

– Я куплю вам выпить, мистер Ларссон, поскольку меня восхищают люди, которые могут столь бесстрашно и пламенно озвучивать свое мнение, пусть даже и совершенно ошибочное. Если вам интересно, я тоже сделаю вам предложение.

Ларссон, который с трудом держался на ногах, подался вперед, чтобы они с Холмсом оказались нос к носу. Теперь их лица разделяла всего пара дюймов.

– Предложение? Да вы говорите как дешевая бергенская шлюшка, сэр, или же я вас неправильно понял?

Грубое сравнение вызвало раскат смеха среди местных выпивох, которые теперь окружили нас, словно бы предчувствуя кровавый ритуал боксерского поединка.

Не обратив внимания на оскорбление, Холмс спокойно поинтересовался у Ларссона:

– Скажите, сэр, вы любите заключать пари?

– К чему этот вопрос? – с подозрением ответил Ларссон, покачиваясь на пятках, словно пытаясь удержать баланс.

– А вот к чему. – Холмс повысил голос так, что он теперь звенел по всему залу: – Я полагаю, сэр, что вы заблуждаетесь относительно камня, который наверняка является всего лишь грубой подделкой, сварганенной на скорую руку местными фермерами, которым нечем было заняться долгими зимними вечерами. Но, как я понимаю, убедить великого Магнуса Ларссона, – последние три слова он произнес с презрением, – в том, что очевидно и ребенку, задача непосильная. А потому я предлагаю простое состязание – дуэль, чтобы разрешить наш небольшой спор раз и навсегда. Вам хватит храбрости?

Провокационное предложение привлекло внимание общественности: теперь собравшиеся жадно глядели на Ларссона в ожидании ответа.

Презрительно хмыкнув, писатель отодвинулся от Холмса и сказал:

– Так вы хотите дуэли, сэр? Почему бы и нет? И что же это будет, мистер Бейкер? Пистолеты, ножи? Нет, вряд ли. Чем дальше я смотрю на вас, тем больше мне на ум приходят женоподобные англичанишки в бриджах, размахивающие маленькой сабелькой.

И снова толпа отреагировала на оскорбление из уст Ларссона радостным улюлюканьем. Однако я не мог больше терпеть этого пьяного писаку и уже собирался врезать по бородатой челюсти, как вдруг Рафферти схватил меня за руку, прошептав на ухо:

– Нет, доктор, не время для мордобоя.

Холмс тем временем являл собой образец хладнокровия:

– Вообще-то, я довольно искусный фехтовальщик, но вряд ли мне доставит удовольствие располосовать такого идиота, как вы. Нет, я замыслил другое оружие. – Великий сыщик повернулся к бармену Эриксону и распорядился: – Две бутылки лучшего аквавита, пожалуйста.

Толпа была поглощена маленькой драмой, разворачивавшейся перед ними, как и сам Ларссон, который с неприкрытым любопытством смотрел, как Эриксон извлек откуда-то две бутылки по кварте бледно-желтой жидкости и поставил перед спорщиками на барную стойку.

Холмс взял одну из бутылок, некоторое время рассматривал, а потом передал Рафферти со словами:

– Ну что, мистер Рафферти, одобряете?

Я уже совершенно растерялся; оставалось лишь ждать вместе с прочими зеваками, что же произойдет дальше. Рафферти внимательно изучил бутылку, словно ювелир прекрасный алмаз, а потом вытащил пробку, предварительно обернув емкость полой плаща, чтобы рука не соскользнула. Наконец он поднес бутылку к носу и понюхал:

– Стопроцентная гарантия, не меньше, не будь Шэдвелл Рафферти лучшим хозяином таверны в Сент-Поле.

– Хорошо, – сказал Холмс, забирая бутылку обратно и поставив ее перед Ларссоном. – А вот, сэр, и мое предложение. Если вы готовы к состязанию, то я намерен перепить вас, употребив такое количество этой замечательной жидкости, какое потребуется. Но перед тем, как вы упадете на пол, лишившись чувств, я жду от вас извинений за вашу несдержанность, которая меня начала утомлять.

Я не поверил своим ушам. Хотя Холмс время от времени мог выпить бокал бренди или пинту горького пива, но в общем-то он был весьма воздержан, когда речь шла о спиртном, и за годы нашей дружбы я никогда не видел его злоупотребляющим крепкими напитками. А теперь он собирался перепить этого огромного пьянчугу, который наверняка может вылакать немереное количество алкоголя.

– Ну же, мистер Бейкер, – попытался вмешаться я, в то время как губы Ларссона растягивались в злорадной усмешке. – Мне эта идея кажется не слишком удачной.

– Не сейчас, – раздраженно отмахнулся Холмс. – Ну, мистер Ларссон, вы готовы к состязанию?

– Ха! Вопрос в том, готов ли к нему английский денди. Что ж, я с удовольствием погляжу, как вы валяетесь на полу в вашем дорогом костюме и вас тошнит прямо на него. Принесите стопки, мистер Эриксон, повеселимся сегодня вечером. – Обращаясь к толпе, швед добавил: – Что ж, ребята, трижды «ура» в честь англичанина, который вскоре пожалеет о своей самонадеянности!

Толпа сразу же принялась болеть за соперников, и так начался самый странный эпизод за всю длинную историю наших взаимоотношений с Шерлоком Холмсом. Правила соревнования, если можно это так назвать, были просты. На барной стойке перед участниками установили длинные ряды стопок. Холмс и Ларссон должны были наливать себе спиртное и выпивать залпом, а потом дожидаться, пока противник сделает то же самое, и так до тех пор, пока, как выразился Рафферти, «один из джентльменов не займет удобную позицию на полу».

Я был в ужасе от самой идеи, и не только потому, что знал нелюбовь Холмса к алкоголю, но и ввиду особенностей напитка, который он выбрал в качестве «оружия». Я пробовал аквавит лишь раз, тремя годами ранее, когда мы вели дело о ледяном дворце, но его горький и едкий вкус надолго остался в памяти. Это было самое низкопробное пойло из всех, что мне доводилось потреблять, и я просто не мог представить, как Холмс собирается пить стопку за стопкой этой дряни.

Однако мой друг, казалось, был совершенно готов к заданию. Налив первую порцию, он высоко поднял стопку, чтобы все убедились в его честности, и приветствовал толпу типично американским «ваше здоровье», одним из многих усвоенных им американизмов, а потом выпил ужасную жидкость залпом.

Ларссон последовал примеру, и вскоре они с Холмсом уже опрокидывали одну стопку за другой на радость толпе, которая сжималась вокруг все плотнее, чтобы поглазеть на это дешевое соревнование.

Изначально Холмс и Ларссон пили молча, но после приличного количества стопок начали, как это называет Рафферти, «тостовать» – пить за здоровье друг друга, рассеивая взаимную неприязнь. Время шло; все больше стопок пустело; Холмс и Ларссон вели себя друг с другом все более дружелюбно, заодно обмениваясь бессмысленными шуточками, которые пьяным – но отнюдь не трезвым наблюдателям! – кажутся такими забавными. В ходе этой пустой беседы Холмс ослабил галстук, снял пальто, и я с тревогой заметил, что он с трудом стоит на ногах и начинает запинаться в процессе разговора. Поднимая, должно быть, десятую стопку аквавита, Холмс предложил тост за своего противника:

– За опытного пьяницу Магнуса Ларссона. Вы прекрасно справляетесь, мои комплименты!

Ларссон, который был в том же состоянии, что и Холмс, ответил на тост:

– За вас, сэр, я пью за вас! Я-то думал, что мы к этому моменту уже будем подымать вас с пола, но для тощенькой английской собаки вы прекрасно пьете. Просто чудесный человек!

Еще две стопки отправились в их желудки. Холмс, еле стоявший на ногах, казалось, удерживал себя в вертикальном положении исключительно силой воли, а голова покачивалась на длинной шее, словно воздушный шарик, и я мог лишь представить, насколько сейчас затуманен его замечательный интеллект. И тут, к моему категорическому неудовольствию, я услышал, как он хихикает. Этот звук был столь немыслим, что мне стало ясно: Холмс полностью утратил над собой контроль.

Дикое хихиканье Холмса оказалось заразным, и вскоре Ларссон тоже неудержимо смеялся без особой на то причины. Отсмеявшись, Ларссон приобнял моего бедного товарища за плечо и начал горланить какую-то песню на шведском. Импровизированная ария сопровождалась развратными жестами, и это дало мне основания полагать, что слова не предназначены для ушей детей и женщин. Холмс вскоре присоединился к пению, и представление, которое они разыгрывали с Ларссоном, выглядело столь болезненно абсурдным, что я умолял Рафферти положить этому конец.

– Нет, доктор, – прошептал доблестный ирландец. – Нельзя лишать человека удовольствия, даже если он Шерлок Холмс.

Оба противника уже порядком набрались и, закончив пение, начали кричать что-то невразумительное зрителям, а потом пустились в пляс, то кружа друг вокруг друга, то трясясь мелкой дрожью, словно в припадке безумия. Как они умудрялись удерживаться на ногах во время всех этих вращений, осталось для меня загадкой, но после танца оба, шатаясь, вернулись за стойку за новой порцией алкоголя.

Холмс налил себе аквавита и произнес настолько заплетавшимся языком, что я с трудом его понял:

– Так выпьем за рунический камень, мой друг, за величайшую подделку в истории Америки!

Ларссон, чью агрессивность смыло мягкими и теплыми волнами алкоголя, поднял стопку и ответил:

– Тост, сэр, но за правдивость! Эта штуковина настоящая, как вы не поймете, такая же настоящая, как эта стопка. Слово даю, милейший, слово даю!

Холмс, раскачивавшийся из стороны в сторону, словно от порывов невидимого ветра, ответил долгой и шумной отрыжкой. Потом он потянулся к своей уже почти пустой бутылке. Дрожащими руками детектив кое-как налил себе очередную стопку и медленно поднес к губам, а потом наконец сказал:

– Итак, камень подлинный. Вы убедили меня, сэр! Вы настоящий гений, что увидели это, как есть гений! Думаю, именно поэтому вам хватило мозгов попытаться купить его у этого придурка Вальгрена.

Ларссон с жаром закивал и потянулся к своей бутылке:

– Разумеется, я заключил сделку, но она мне вышла боком. Чертов фермер! Подписал бумагу, а потом отказался, сукин сын! А теперь камень пропал. Он спрятан где-то на его вшивой ферме. Готов поспорить!

Холмс участливо кивнул:

– Люди вообще дурны по своей природе, мой друг, вот как я скажу. Честный человек вроде вас заключил честную сделку, а что получил в итоге? Удар в челюсть, а все потому, что пройдохам, таким как Вальгрен, просто нельзя доверять. Старый обманщик получил по заслугам, я считаю.

– Точно, – сказал Ларссон, заглатывая очередную стопку. – Но я бы хотел найти чертов камень, а иначе не видать нам наших денежек.

Холмс долго и печально тряс головой.

– Не видать, – повторил он несколько раз. – Вы правы, Магнус. Оскар не заплатит, если у вас не будет камня.

– Нет, вы не понимаете, – ответил Ларссон, притянув к себе Холмса и положив обе руки ему на плечи, словно обращался к самому лучшему другу в мире. – Есть и другой король. В Чикаго. Спичечный король. У него полно деньжищ. И он хочет заполучить камень.

– Тогда давайте выпьем за спичечного короля, – предложил Холмс, выскальзывая из объятий Ларссона, а потом шатающейся походкой проследовал к бару, где налил себе еще одну стопку, расплескав половину, и дрожащим голосом сказал: – За спичечного короля, за мистера… – Внезапно его пьяная физиономия вытянулась в замешательстве; Холмс замолчал, видимо пытаясь выудить нужное имя из затуманенной алкоголем памяти, а потом пробормотал: – Магнус, старина, а как звать этого спичечного короля, а?

Но Ларссон, раскачивающийся, словно огромное дерево на ветру, казалось, не слышал вопроса. Вместо этого он сильно стукнул Холмса по спине и внезапно сказал:

– Женщина – вот кто мне нужен. Да, и я знаю одну подходящую. Вы ее видели.

– Да, – громко ответил Холмс. – Я ее много раз видел. Да, разумеется, я ее видел.

Мой друг облокотился на стойку, и мне на мгновение показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Однако, хотя поезд его мыслей был на грани крушения, великий сыщик как-то смог поднять голову и произнести:

– Я ее видел много раз. Как ее зовут, о ком речь-то?

– Мэри Комсток, о ком же еще? – Ларссон широко осклабился, как сатир. – Эта такая женщина, что мужчина может потеряться, но я не против подобного путешествия. Она может такое творить, что…

Эти слова стали последними для Ларссона в тот вечер. Он обернулся к толпе, причем глаза его были столь неподвижными и остекленевшими, что я засомневался, видит ли он что-то вообще. Потом писатель внезапно начал сползать на пол, а затем рухнул и больше не двигался.

Холмс, выглядевший ничуть не лучше, чем поверженный соперник, посмотрел на толпу, не верившую своим глазам, и хихикнул:

– Ну, думаю, победа останется за мной.

Рафферти тут же взял ситуацию под свой контроль:

– Мистер Смит, будьте любезны осмотреть мистера Ларссона, все ли с ним в порядке. А потом нам лучше сразу же уйти.

Я склонился над шведом. Дыхание, как и следовало ожидать после такого количества алкоголя, было поверхностным и затрудненным, но пульс оставался нормальным, поэтому я счел, что ему ничто не угрожает.

– Ему нужно проспаться, – сказал я Рафферти, – и, думаю, завтра утром его замучает ужасная головная боль.

– Хорошо, тогда давайте попрощаемся с этим гостеприимным заведением. Помогите мне увести вашего хихикающего и глупо улыбающегося друга.

Мы взяли Холмса под руки и вытащили из таверны, а он тем временем начал распевать старинную английскую застольную песню, слова которой мне стыдно повторить.