Глава 22. Смысл жизни
По приезде в Париж Гай получил, по его словам, два очень полезных удара палкой по голове.
Директор Ла Гардиа сердечно поздравил его с успехом: серийные снимки произвели большое впечатление, а множество негров в Париже помогут доработать газетные материалы о Конго: получится десяток, а то и два новых серий. Но особенно кстати оказались документальные снимки умершей в грязи сборщицы каучука и убитого жандармами безрукого старика: они — сенсация, перчик, и агентство за них уплатит вчетверо! Ведь эти снимки ясно доказывают полную неспособность бельгийцев управлять своей колонией и настоятельную необходимость скорейшей помощи со стороны гуманной Америки. Американский большой бизнес очень интересуется Конго. У Гая захватило дух от бешенства: он хотел повредить империалистам, а на самом деле помог им.
— Поздравляю, поздравляю! — тряс Гаю руку мистер Ла Гардиа. — Я читал ваш доклад всю ночь. Конечно, вы допустили кое-какие ошибки, досадные и опасные. Но в общем и целом хорошо выполнили задание и ответили на все вопросы, поставленные агентством. Получите в кассе деньги. Но это не все. Сегодня, шестнадцатого ноября, я на месяц за свой счет отправляю вас на отдых в Ниццу. Потом я на год отправлю вас в Вашингтон. Когда вы собираетесь быть в Ницце?
Они сидели в кабинете Ла Гардиа. Этого мгновенья Гай ждал столько месяцев. Он минуту молчал и наконец прошептал:
— Я не хочу ехать в Ниццу и Вашингтон, сэр!
Мистер Ла Гардиа растерялся, потом вынул очки и зачем-то водрузил их себе на нос.
— Что вы сказали, мистер ванЭгмонд? Вы не хотите ехать в Ниццу и Вашингтон? Гай перевел дух.
— Нет, — отрезал он твердо. — После того, что я видел и пережил в Африке, не могу. Понимаете? Не могу!
Они посмотрели друг на друга.
— Город, мистер Ла Гардиа, понятие не только географическое, но политическое и нравственное. По долгу совести мое место сейчас не в Ницце, а в Мадриде.
— В Мадриде?!
— Да. Я должен успокоиться, внутренне пережить Африку, мистер Ла Гардиа. Лучшее место для этого — фронт. Я еду в Интернациональную бригаду на помощь республиканцам. Сейчас дела республиканской армии идут неважно и лишний боец всегда на счету.
— А вы служили в пехоте? Умеете воевать на фронте?
— Нет,
— Ну, видите!
— Вижу, что время настало учиться и этому. Я перестал быть невключенцем и прошел путь искателя. Я нашел то, что искал, мистер Ла Гардиа!
— Что именно, сэр?
— Я понял, что жизнь в борьбе за правду, мистер Ла Гардиа. И в этом счастье!
Пятого декабря Гай проснулся рано: ему предстояло вы-тупить на передовую линию обороны Мадрида вместе с бойцами Интернациональной бригады, чтобы на позициях сменить один из батальонов 5-го полка испанской народной милиции.
Из рыбачьей деревушки на французско-испанской границе Гаю удалось пробраться в Испанию только через две недели, пока французский коммунист нашел рыбаков, которые перебросили на испанский берег его и двух других добровольцев. На рассвете туманного зимнего дня они высадились на испанскую землю недалеко от Барселоны. Около недели Гай изучал устройство испанского пулемета и практиковался в стрельбе вместе с группой французов, немцев и англичан. Наконец, 4 декабря новые бойцы прибыли в Мадрид и поместились в гостинице недалеко от разрушенного вокзала. Целый день ушел на оформление документов и получение оружия. Вечером Гая и других новоприбывших ознакомили с обстановкой на передовой линии, а часом позднее он попал в большой кинотеатр «Капитоль». Зал был набит солдатами до отказа. Белели марлевые повязки, темнели пятна запекшейся крови. Давали советский звуковой фильм «Чапаев». Снаружи доносился гул взрывов. Когда по ходу действия начинал строчить пулемет, зрители хватались за винтовки, иногда шарахались к выходу— поскорее в бой. «Чапаев не отступает!» — гремел в зале мужественный голос русского революционного бойца, и зрители— три тысячи человек — все как один встали и закричали: «Вива Руссиа!»
На следующее утро в серой предрассветной тьме Гай, ночевавший в номере бывшей гостиницы, съел ломоть хлеба и банку консервов. Кругом шевелились, одевались, ели. Из вестибюля доносились крики и стоны: там все было забито ранеными.
Отряд строился на улице, усыпанной битым кирпичом и стеклом.
— День будет спокойный! — сказал командир, немецкий рабочий, служивший в прошлую войну артиллерийским унтер-офицером. — Туман. Самолетов прилетит мало.
Начало светать. Гул орудийной стрельбы нарастал. Вся улица лежала в развалинах. Они шли, исподлобья поглядывая по сторонам. Гаю запомнился шестиэтажный дом, расколотый авиабомбой пополам: одна половина упала, другая стояла, и с улицы были хорошо видны комнаты на шести этажах, цветные обои, мебель… На третьем этаже на зеленой стене криво висела картина в золоченой раме. С четвертого этажа свисала, зацепившись за выгнутую рельсу, детская кроватка с розовым одеяльцем.
Они прошли мимо президентского дворца. Позади него был парк Дель Моро и набережная с Сеговийским мостом: там уже шел бой, сквозь тяжелую пелену холодного тумана гулко доносились пулеметные очереди. Оттуда грузовики везли раненых и убитых…
Вот Северный вокзал. Справа — казармы Монталья. Гай поднял голову: он впервые услышал свист пуль. За прикрытием стен жались бледные женщины и дети. Маленькая девочка при каждом взрыве судорожно прижимала к груди куклу. На тротуарах лежали ряды окровавленных трупов, ящики с патронами. Несколько ослов понуро стояли под тяжелой ношей: привезли бочки с едой. В серой мгле призрачно вырастали и расплывались темные фигуры марширующих солдат. Дорогу отряду пересекала группа вооруженных рабочих. Их вела высокая худая женщина с пистолетом в руке. Это Кларидад, известная коммунистка, она вчера была в кинотеатре.
Гай улыбнулся. Женщины, которые давеча пугливо жались под стеной, при виде их бравого отряда подняли бледные, изнуренные лица и нестройным хором закричали: «Не сдавайтесь!», «Не отступайте!» И маленькая девочка с куклой в руках, подражая взрослым, тоже кричала, и Гай долго еще слышал хриплый детский голосок, повторяющий ему вслед эти слова. Он пылко клялся себе, что никогда не отступит.
За Посео де Росалес виднелась тюрьма Карсель Модело, которую уже несколько раз безуспешно штурмовали мятежники. Внезапно далеко впереди поднялся смерч огня, дыма и камней. Из низкого неба донесся глухой рокот моторов. «Юнкерсы» прилетели, несмотря на туман.
А вот и конец их пути — Западный парк. Пригнувшись, бойцы бежали среди развалин и сломанных деревьев. Все чаще попадались воронки, наполненные водой. На бегу Гай заметил, что из одной торчит белая как мел рука. Держа на спине ящик с пулеметными обоймами, он тяжело прыгнул через нее.
Их отряд расположился у невысокой стены, наспех сложенной из обломков дома. Когда новички переползли через развалины и опустились в грязные кусты у стены, сквозь которую торчали в сторону противника дула нескольких ружей и одного пулемета, навстречу им вышли пережившие сутки боя защитники — мокрые, грязные, до предела измученные.
— Грюци!
Гай по этому приветствию узнал швейцарцев. Их собралось около двадцати человек — плотных, крепких альпийских горцев, с открытыми загорелыми лицами. Швейцарцы передали пост и уползли, а Гай, лежа на животе в холодной грязи, бездумно поднял клочок оброненного письма.
«Я долго колебался, — писал кто-то по-немецки, — у меня трое детей. Старшему три года, младшему восемь недель. Но никто не может упрекнуть меня в бесчеловечном отношении к своим детям: нет, я люблю своих детей и семью, но я люблю также и моих испанских товарищей и их детей…»
Новый гарнизон крохотной крепости начал устраиваться. Каждый по-своему, как кому показалось удобнее, пристроил под рукой свое имущество — флягу, пакет с едой, патроны, перевязочные материалы. Гай разостлал найденное в развалинах пальто и лег на него у пулемета, а локти всунул в шляпу с лентами. Это казалось лучше, чем лежать на земле, прямо в грязи. Случайно он увидел на шляпе брызги крови. Чьей? Испанки, которая когда-то носила ее? Швейцарца, бросившего свою жену и детей, чтобы с оружием в руках защищать неизвестную ему испанскую женщину? О, дружба, о, великое единство трудовых людей всего мира! Гай встал, аккуратно сложил пальто и положил на него шляпу — пусть они останутся памятником честным людям и их драгоценной крови…
У окна находился полевой телефон и еще один ящичек — громкоговоритель городской трансляции. Они помогали коротать время. Перед собой Гай видел только обломанные деревья, грязную траву, вывороченные камни да серую пелену тумана и мелкого дождя: оттуда с быстрым посвистом налетела смерть.
После полудня посветлело. С замирающим сердцем Гай заметил вдали среди серых камней голубую точку: это был форменный берет фалангиста. Такие же береты для маскировки носили и гитлеровские офицеры.
Часа в четыре начался артиллерийский обстрел. Гай но понял, что это подготовка к атаке. Однако он сообразил, как опасны осколки камней и воздушная волна. Пришлось залечь в глубокую яму. Потом разрыв повредил провода: сразу замолчали и телефон и репродуктор. Гай выполз и соединил обрывки.
Вот это был бой. Гай стрелял, корректировал по телефону стрельбу своей артиллерии, тащил на себе раненых, возился с часто заедающим пулеметом. Он без отдыха работал. Вода кончилась, хотелось пить. Очень утешал громкоговоритель, звуки спокойного голоса. Иногда удавалось вслушиваться в смысл: передавали сообщение об утверждении в Москве новой Конституции.
Весь день перед глазами Гая простиралась безрадостная серая мокрая равнина, руины домов, искалеченные деревья и дым, серый, белый и черный дым, сквозь который фонтанами вздымался ярко-желтый огонь. Весь день одно и то же, только менялось число защитников: легкораненые сами уползали назад, в тыл; тяжелораненых оттаскивали товарищи. Среди серых камней все больше оставалось распластанных тел и все меньше бойцов. Часов в пять вечера он услышал далеко перед собой нестройный крик:
— Арриба Эспанья! Арриба Эспанья!
Это пошли в атаку марокканцы. Гай оглянулся — в сером тумане около пулемета он остался один.
Мгновенно позабыв о пулях, Гай высунул голову из-за каменного забора. Все поле было усыпано бегущими вражескими солдатами. Гаю показалось, что все они бегут прямо на него. Только на него.
В первый момент страх парализовал его: что-то сжалось в животе, руки и ноги стали невероятно тяжелыми. Но это продолжалось только секунды.
Гай вскочил и бросился бежать назад. Нагоняя его, подвывали пули. Но бежал он недолго: его путь пересекала длинная груда развалин — глыбы и комья скрепленных цементом кирпичей, стоящие дыбом железные балки. Выбираясь на этот каменный вал, Гай упал лицом на камни, сильно ушибся, впопыхах отер теплую кровь и хотел было подняться и бежать дальше, но вдруг с другой стороны вала из-за камней выглянуло загорелое лицо пожилой женщины.
— Ты куда? — басом спросила она. — Куда собрался? Тяжело сопя, она на четвереньках грузно переползла через гребень вала, поднялась и помогла подняться Гаю.
— Это твой? Скорей! Они наступают.
Женщина, не пригибаясь, стала карабкаться вниз к одиноко торчащему пулемету.
— Ты что же, испугался? Эх, милый… А еще из Интернациональной бригады! — Она задыхалась. — Я по одежде вижу. Ты запомни правило: не сдаваться и не отступать! Вокруг тебя ведь свои! Послушай-ка!
И Гай услышал, что справа и слева от него бешено захлебываются пулеметы. Свои пулеметы. Товарищи были рядом!
Женщина тащила две связки длинных пулеметных обойм: они были обернуты в обрывки обоев и перевязаны разодранной на ленты скатертью.
— Это я тебе. То-то. Ну, давай, давай!
Гай вставил обойму, нажал гашетку…
И сразу страх прошел. Наспех выпустив обойму, Гай огляделся: далеко перед собой он увидел серую равнину, по которой цепями ползли темные фигурки.
Тогда, не спеша взяв правильный прицел, он стал давать короткие очереди по тем частям цепи, которые особо выдвигались вперед.
Цепи залегли. Рокот пулеметов смолк.
— На, пожуй! — Женщина вынула из кармана кусок хлеба. На плече у нее болтался подвешенный на веревочке бидончик для молока. — И молоко у меня есть. Не смотри так: верно говорю. Бери-ка, хлебни глоток. Вкусно? Это сгущенные сливки. Я их разбавила кипятком. Сливки прислали нам русские. Хорошие люди! Друзья! Братья! Мне выдали для внучки, но она уже убита. Теперь пей ты. Сливки сладкие. Замечаешь?
Она быстро раскладывала обоймы. Придвинула ближе ящик с гранатами. Оба вслушивались в передаваемую из Москвы речь.
— Слышал? Какие слова, а? Вот сюда доходят! — Она положила черную корявую ладонь на грудь. — Ах, эти русские…
Закрыв глаза, торопливо перекрестилась. Губы ее дрожали.
Гай искоса смотрел на старуху. Накануне в фильме «Чапаев» он видел молодую женщину у пулемета. Это была хорошая артистка — милая, чистенькая, симпатичная. На нее было приятно смотреть. Теперь рядом с ним в грязи сидела растрепанная седая женщина, обыкновенная испанка, каких он уже видел много, с густыми черными бровями и мясистым носом. Лицо ее было измазано грязью. Видно, не раз она падала на этих камнях. Темное мокрое платье и пестрый фартук были порваны. По смуглому лицу катились капли пота.
— Что, грязная? Ну, здесь, милый, фронт. Ты сам-то не больно красив, не думай. Она спрятала за спину бидончик.
— Арриба Эспанья! — вдруг донеслось издали. Фигурки вскочили на ноги. Гай снова нажал гашетку.
Он прижимал их к земле, он вдавливал, вгонял их в землю: под струями пуль цепь ложилась и исчезала. И снова враги бежали вперед, с каждым разом все ближе и ближе.
Гай уже различал фески и шаровары марокканцев, светлый перекрест амуниции и даже черты их темных, искаженных утомлением и ненавистью лиц.
Слышал вопли и проклятия раненых. Падали многие, и многие не поднимались. Позади цепей поле было усеяно черными пятнышками, как будто мухи сидели на бархатной серой скатерти.
Цепи редели, но двигались одна за другой.
— Вилли! — Гай вдруг услышал издали голос немецкого офицера. — Ползи на левый фланг! Будем поднимать фланги по очереди: пока эта свинья поворачивает дуло и целится, мы будем бежать как можно дальше. И готовь гранаты! Ну, гони своих черномазых!
— Ладно, Фреди!
— Это немцы. Сволочь, — проговорил Гай женщине сквозь зубы, зорко всматриваясь в цепи наступающих.
— Не немцы, а фашисты, — ответила та, громко сопя. — Ты ведь тоже немец, милый. Ну, видишь…
Теперь прижимать их стало труднее: они продвигались не одновременно, а частями — то справа, то слева. С обеих сторон строчили свои пулеметы.
«У них грязные и потные лица. Они устали, — думал Гаи. — Но их много. Добегут». Они совсем близко. Гай ясно видел гитлеровца на правом фланге.
Офицер полез правой рукой за спину, за гранатами. Будет последняя перебежка.
— Подай гранаты, мать. В ящике. Нашла? Фалангист скомандовал:
— Вперед!
Поднялся и, нагнув голову, как бык, побежал прямо на Гая.
— Гранаты! Гранаты!! Мать, где ты?! — закричал он в исступлении.
Женщина молчала. Держа пальцы на гашетке, Гай обернулся. Она лежала на боку, странно подогнув руку и вытянувшись. Стиснув зубы от беззвучного крика, он вскочил и схватил гранаты из ящика. Ненависть и любовь переполняли его: ненависть к фашисту, любовь к неизвестной испанке. Матери. И в то же время он услышал за спиной топот сотен ног и громовой раскат:
— Они не пройдут! Вперед!
Фалангист был совсем рядом, он уже перевалил за бруствер.
— Да здравствует смерть! — натуженно захрипел наемный убийца из Иностранного легиона, бросаясь на Гая. Он сунул гранату в карман, теперь в его правой руке сверкнул нож.
Гай прыгнул навстречу. Он чувствовал, что это и есть настоящее счастье, и крикнул:
— Да здравствует жизнь!
Немец покачнулся и рухнул ему под ноги. А сзади, из тыла, бежали уже бойцы Интернациональной бригады. Заговорил пулемет Гая, ему ответили пулеметы на флангах.
Гай вдруг оказался не у дел. Кругом копошились бойцы: разбирали завалы, пристраивались за камнями с винтовками, кто-то принялся перевязывать раненых.
— Иди в тыл, ты сделал свое дело — они не прошли, — сказал Гаю командир в синем берете, лихо сдвинутом на ухо. — Иди отдыхай…
Гай вытер пот, заливающий лицо, наклонился и подмял тяжелое тело женщины. Из бидончика вылились остатки молока…
Задыхаясь от беззвучных рыданий, Гай крепко прижал свою ношу к груди и пошел. Он был уже далеко, когда услышал громкие крики «ура!», и понял, что республиканцы пошли в атаку.
Так кончился первый бой Гая на испанской земле. После этого было еще много боев, были победы и поражения, была горечь отступления, когда пришлось покинуть залитую кровью и ставшую такой дорогой землю республиканской Испании.
Но именно здесь окончательно определилась участь Гая: он уже не мог вернуться к мирной жизни невключенца, он стал в ряды профессиональных борцов с фашизмом.
Его ждали новые испытания.
