Глава 20. Сокровищница
Небольшая деревня лежала у подножья холма и сверху была видна как на ладони. Но Гай все же вынул из чехла бинокль и долго молча рассматривал все происходящее внизу. Дождя не было со вчерашнего утра, и над главной улицей деревни висело облако пыли. Возбужденная толпа жителей, галдевших и размахивавших руками, вприпрыжку двигалась за каким-то темнокожим человеком в грязном и мятом белом костюме, стоптанных белых туфлях и продавленной шляпе; в его руках болтался красный чемоданчик. Через каждые десять-пятнадцать шагов странный человек останавливался, и толпа мгновенно вплотную прижималась к нему со всех сторон. Человек ярким платком вытирал лицо, затем вынимал из кармана огромную металлическую гребенку, широким жестом фокусника снимал шляпу и минуты две-три расчесывал волосы, затем доставал из чемоданчика толстую тетрадь и технический карандаш и, дымя папиросой, делал какую-то запись. Наконец водружал па нос огромные черные очки и смотрел на ручные часы. Толпа то в изумлении замирала, то одобрительно гудела, но человек продвигался дальше, а потом все повторял сначала.
Гай сидел с бельгийским инженером де Фоссом на веранде придорожной гостиницы и завтракал. Рядом стоял видавший виды автомобиль. Это происходило месяц спустя после выхода Гая из леса: пользуясь попутными машинами, он пробирался на юг, в район Верхней Катанги.
— Ничего не понимаю! Что там происходит? Де Фосс усмехнулся.
— Обычная в этих краях история. Подсекают на блесну.
— Кто? Кого? Это забава?
Инженер равнодушно поглядел вниз, пожал плечами и отхлебнул кофе.
— Это рыбная ловля. Шахтер, благополучно отработавший на предприятиях нашего Горнопромышленного союза Верхней Катанги положенный контрактом срок в пять лет, иногда получает честный расчет и бесплатное «приданное»: костюм, шляпу, ботинки и чемоданчик с разной галантереей. Потом отдел кадров забрасывает его вот сюда, в страну балуба. Здесь его возят по деревням в качестве приманки — парень демонстрирует населению чудеса нашей культуры. Вы видели — все сгорают от любопытства и зависти. Еще бы! Ведь сегодня это богатство находится в руках незнакомца, а завтра может принадлежать любому, если только он решится поставить в вербовочном листе крест против своего имени н своими руками, вполне добровольно, повесит себе на шею жестяной талон с номером. Потом будет и выпивка! Сейчас вербовщик поджидает вон там, в большой хижине в конце улицы — туда к нему, как к рыбаку, подведет косяк глупых карасей этот парень, играющий роль блесны. Никакого насилия, все согласно инструкции проводится на добровольных началах. Поняли, наконец? А? Слушайте, ванЭгмонд, садитесь в мою машину и махните со мной прямо на юг, в Катангу, взглянуть на кусочек африканской Европы! Такого чуда вы еще не видели!
Это предложение было с радостью принято: посещение Катанги входило в планы Гая.
Дорога оказалась глинобитным шоссе длиной в тысячу километров. В Кассаи и Нижней Катанге она вилась по склонам гор и холмов, среди нескончаемых лесов и редких плантаций, потом стала взбираться все выше и выше, пока не вынесла путешественников на высоту в полторы тысячи метров, на необозримые просторы плоскогорья Верхней Катанги — выжженную солнцем степь, лишь изредка оживляемую участками девственного леса, ветрозащитными полосами недавно насаженных эвкалиптов и полями арахиса, кукурузы, проса и сорго. Вдоль обочин дороги стеной стояла высокая слоновая трава или колючий кустарник. Как странно было увидеть сухие листья, услышать их мертвый шелест! Как непривычно прошел первый день без дождя! Вечера и ночи стали прохладными, исчезла такая тягостная в Конго влажность воздуха, и даже дневная жара теперь переносилась легко. Путники приободрились и вели машину по очереди, коротая время за неспешными разговорами и мирными спорами.
— В первый раз в Африке я вижу такие несомненные проявления человечности по отношению к туземцам, — говорил Гай. — Из родных деревень будущих рабочих везут сначала на автомашинах, потом по железной дороге, они кормятся и спят на этапных базах. А как чисто готовится похлебка и каша! Да и порции были, на мой взгляд, достаточные… Отрадно, очень отрадно, де Фосс! Тем более, что такая гуманность обходится недешево вашему Горнопромышленному союзу, не так ли?
— Гуманист, смотрите вперед повнимательней: в траве может скрываться и камень и рытвина! Сами понимаете, поломка машины на безлюдной африканской дороге длиной в тысячу километров — это большая неприятность. Так вот о нашей человечности. Негр, повесивший себе на шею жетон с номером, делается домашним животным, скажем, ломовой лошадью с клеймом на крупе. Живая тварь в лесу не имеет объективной ценности, а эта, сидящая в вагоне, обходится хозяину дорого… Она — скоропортящийся товар, ее приходится беречь. Доставка завербованного на расстояние в 800—1000 километров стоит нашей фирме недешево. Ну-ка, подумайте над этим! Как же в этих условиях не быть заботливым?
Машину вдруг тряхнуло, что-то застучало под ногами путешественников. Оба испуганно выскочили и долго осматривали шины, колеса, вал, коробку передач. Но на этот раз все обошлось удачно, и после короткого перекура они покатили дальше.
— Так почему же все-таки рабочих не набирают в Верхней Катанге, вблизи от завода?
— Потому, что их там нет. В результате многих причин Верхняя Катанга — малонаселенный край. Потомки тех туземцев, которые жили здесь до нашего прихода, теперь работают на плантациях и полях союза — ведь фирме надо кормить двадцать тысяч своих черных рабочих и две тысячи белых служащих.
— Гм… Этих потомков тоже подсекли на блесну, де Фосс?
— Нет, проще: у них подсекли землю. По существу она была ничейная, и хозяин, истощив один участок, переходил на другой. Согласно генеральному договору с государством наша монополия получила права на использование десятков миллионов гектаров земли. Ковыряться с мотыгой стало некогда, но фирма платит сельскохозяйственным рабочим почти как промышленным: и те и другие ей одинаково ценны, ведь кукурузная крупа нужна не менее чем медь. Они взаимосвязаны.
— Однако у французов и португальцев я видел другое: там половина силой набранных рабочих погибает в пути!
Де Фосс насмешливо свистнул в ответ: к португальцам и французам он относился свысока.
— Э-э, там человеческий резервуар еще слишком велик, и незначительный спрос на людей легко покрывается даже в условиях бессмысленного разбазаривания рабочей силы. Здесь не то. В Катанге потребность в людях велика и растет дальше. В начале века наши заводы строились руками местных рабочих, но когда предприятия выросли, то исчезли люди— они плохо выносили условия строительства. Поэтому пришлось набрать множество агентов, которые стали рыскать по Нижней Катанге и добывать там рабочих. Контракты в те времена заключались не с рабочими, а с начальниками районов: дал взятку и получил определенное число голов! Гнали всех, кто попался под руку, — старых, больных, лишь бы выполнить задание по количеству. Гнали пешком. В пути списывалась первая половина, а по прибытии в заводские бараки, вследствие полной неустроенности быта, выбывала вторая. Огромные деньги летели в воздух, районы набора отодвигались дальше на север, а людей все же не хватало, и с каждым годом эта нехватка становилась острее и острее. Рост производства вынудил, наконец, решительно перестроить систему набора рабочей силы. В 1928 году принудительный набор был запрещен и заменен вербовкой. Скверный хозяин по необходимости стал хорошим хозяином, а вот приедем на завод — вы и не то увидите!
Наконец на юге, как раз там, куда вело шоссе, из-за горизонта показалась черная туча, низкая и тяжелая.
— Гроза надвигается! — озабоченно заметил Гай.
— Надвигается Европа! — не без гордости ответил де Фосс.
Через час запахло гарью и солнце потускнело: путешественники въехали в Катангу, сокровищницу несметных богатств.
Колвези с бурыми отвалами медной руды и обогатительным заводом, Жадовиль с электролитными установками и золотым блеском чистой меди, желтый Лубумбаши с серными рудниками и очистительным заводом, Лулуга и Луэна, посыпанные угольной пылью, розовые от примеси марганца ручьи в Кисенге, черные и фиолетовые пирамиды урановой руды в Шинколобве, оловянной в Лубуди, кобальтовой в Руаши, бесконечные составы, увозящие из Катанги чистый цинк, кадмий, вольфрам, тантал… Какое удивительное богатство! И в Гае проснулась жажда творчества — ведь он знал, что в Европу нельзя возвращаться с пустыми руками: материалы он должен собрать здесь, на месте. Подавленный великолепием сокровищницы, он после каждого снимка записывал цифры годовой добычи: они как будто бы громко кричали о том, что молча показывал фотоаппарат.
Это — Африка? Не верится… Вдоль политых мазутом и посыпанных углем железнодорожных путей высятся разноцветные горы руды, блестят аккуратные штабеля металлических болванок, громоздятся небоскребы ящиков, бесконечно тянутся ряды железных бочек. Непрерывно отходят тяжело груженые составы, поезда с грохотом мчатся один к морю с добытыми в Катанге богатствами, другие от моря с новыми, более мощными орудиями труда — тяжело бьется могучий пульс производственной жизни. Катанга никогда не спит, в три смены, днем и ночью работают ее заводы и шахты. Хилая трава, чахлые кусты, поникшие пальмы — все серое и черное от пыли и копоти, как эти закопченные склады и мастерские, как заводские корпуса и жмущиеся к ним рабочие бараки. Трубы дымят не отдыхая, едкая сажа повисла в воздухе, в клубах красного, черного и желтого дыма устало плывет серое солнце, подгоняемое пронзительными свистками, грохотом, лязгом и глухим ворчанием машин. Во всех направлениях спешат люди в грязных спецовках, и руки и лица черны, блестят только глаза: ну да, это — Эссен, Льеж, Уэльс!
В номере гостиницы Гай развесил по стенам свои работы, а сам сел в кресло и долго смотрел на них. Нет, нет… Не то!
Это были индустриальные пейзажи вообще, он мог сфотографировать такие и в Европе, и в Америке; цифры захватывали и поражали, но они ничего не объясняли — ведь сотнями тысяч тонн разные руды добываются на всех континентах. Ни пейзажи, ни цифры не открывали пока непонятного лица Верхней Катанги. Гай скользил по поверхности, не сумев вникнуть в самую суть явления… А потом, бессонной ночью, он вдруг понял: ключ к пониманию верхнекатангского чуда лежит не в экзотике труда и не в коллекционировании цифр. Только африканцы сделали этот край таким удивительным. Фотографом здесь быть мало, нужно быть человеком и попытаться сердцем постигнуть виденное.
Днем он наблюдал, как равнодушно африканские шахтеры, надвинув на лоб шлем с лампочкой, входят в клети, чтобы нырнуть под землю на глубину в двести метров; ночью он подолгу смотрел на рослые фигуры в брезентовой спецодежде, в широкополых шляпах и синих очках — как ловко и умело они в тучах искр разливали расплавленный металл в формы! Вот на рассвете приемщик с книгой и карандашом в руке зорко проверяет готовое литье, вот лаборант спокойно и серьезно рассматривает какую-то колбу… Это братья тех, что с перьями в волосах и шкурами на плечах не так давно исполняли перед Гаем священные пляски? «Это, — думал Гай, — кусочек молодой Африки, и такой она будет когда-нибудь вся целиком. Но как и при каких условиях это может произойти?»
— Наше несчастье заключается в том, что мы растем слишком быстро и не можем рассчитывать на естественный приток служащих и новых рабочих из Европы, — объяснял де Фосс Гаю, показывая детские ясли, больницы, дома отдыха и общественные кухни, выстроенные Горнопромышленным союзом для своих черных рабочих. Теперь они разговаривали в Кипуши, стоя перед несколькими белыми домиками. — У нас уже почти двадцать тысяч африканцев, переделанных из охотников, скотоводов и земледельцев в промышленных рабочих. Собрать такую массу туземцев, объединить их общими условиями труда и быта и, главное, научить их очень многому — это значит помножить фактор числа на фактор социального роста. Экономическое явление перерастет в явление социальное, а затем и в политическое.
— У вас рождается африканский пролетариат.
— Вот именно. С опозданием на сто лет в Африке начался знакомый нам по Европе исторический процесс, и с теми же последствиями. Едва появившись на свет, младенец уже начинает пробовать силы: стачка в 1921 году, волнения в 1926-м и 1927-м, забастовки в 1931 и 1932 годах, беспорядки в 1935-м. Скверно, а? Чуть не каждый год социальные конфликты… А будущее будет еще более сложным. Хотя мы кое-что предусмотрели.
Де Фосс указал на белые домики.
— Семейные индивидуальные квартиры.
— Вижу, — подтвердил Гай. — Вы собираетесь пристроить к этим еще девятнадцать с половиной тысяч?
— Мы не так глупы, мой милый. Производство требует пока лишь сотни две технически квалифицированных специалистов-мастеров, лаборантов, учетчиков, приемщиков. Только для них мы и будем строить такие домики и им одним создадим условия, похожие на наши собственные. Но потребности растут. Будет время, и оно уже недалеко: вот здесь, в Кипуши, вместо трех с половиной домиков будет стоять три с половиной тысячи. Там будут жить черные аристократы. Эта прослойка разъединит всегда недовольную рабочую массу, потому что она будет предана нам душой и телом. Понятно? На нее мы и будем опираться. Черный цвет их кожи будет работать на нас, белых. Вот тут-то и потребуется нам столь обожаемая вами гуманность, ванЭгмонд. Сотворенного нами человека необходимо сразу же перетащить на нашу сторону социальной перегородки. Видите?
Де Фосс глазами показал на кусты, позади которых щебетала стайка чисто одетых черных ребятишек под надзором няни в белом халате.
— Мы выращиваем новых людей Африки, как фермер растит породистых цыплят. Деньгами наши черные рабочие получают лишь жесткий прожиточный минимум, но услугами мы им выплачиваем еще столько же, если не больше. Почему? Потому, что мобильные людские резервы Верхней Катанги из племен бемба и балунда давно исчерпаны, сейчас мы подвозим сюда балуба из Нижней Катанги и Кассаи, но и этого становится мало. Заводские вербовщики теперь работают уже в районе Ломами, где я встретился с вами, то есть на границе Экваториальной провинции, и наши кадровики подумывают о массовом наборе рабочих в Уганде и Танганьике: там освоена едва треть черного населения. Рабочие у нас в порядке профилактики несколько раз в год проходят рентгенологическую проверку, их сытно кормят, дают отдых в специальных домах, лечат. Но чтобы у них головы не закружились от самомнения, мы постоянно в той или иной форме делаем им напоминание: например, в бараках помещаем всех вперемешку — балуба с баконго, конголезцев и угандцев. Хи-хи-хи!
Гай с недоумением посмотрел на собеседника.
— Что же в этом смешного?
— Месяц тому назад здесь, в Кипуши, во время очередной племенной драки было зарезано бритвами около пятидесяти человек!
Черные дети чинно прошагали мимо во главе с величественной няней. Гай задумчиво вертел в руках случайно купленную брошюру о Катанге. Де Фосс внимательно взглянул на него и заговорил снова:
— Финансовому отделу от резни убыток, отделу кадров— беспокойство, а нашему с вами делу, ванЭгмонд, делу культурного белого человека, желающего спокойно жить в Африке, от этого прямая выгода.
Гай поднял глаза.
— Нас здесь мало — раз. Мы совсем не кровожадные звери, мы просто желаем, чтобы своим трудом негры обеспечили нам возможность осматривать заповедники, болтаться по колонии на автомобиле, готовить материалы для прогрессивных книг об Африке — это два. Хотите еще, милый ванЭгмонд?
— Довольно.
— Я вижу, что вы меня поняли. Теперь, — и де Фосс повернулся к черным детям, все еще чинно игравшим под надзором няни в чепце, — в заключение моего показа Катанги я сделаю самое главное. Заметьте себе, ванЭгмонд, — главное!
Он глазами выбрал наиболее взрослого мальчика, стоявшего поодаль с книгой в руках. На мальчике сиял чистенький белый костюмчик с тщательно заутюженными складками на брюках. Заметив, что два белых господина смотрят на него, мальчик вежливо приподнял полотняную шляпку, поклонился и сказал:
— Добрый день, мсье!
— Подойди сюда, мальчик! — кивнул ему де Фосс. Мальчик подошел, еще раз вежливо повторил:
— Добрый день, мсье!
Де Фосс прощупал его взглядом с ног до головы.
— Тебя хорошо покормили в интернате?
— Да, мсье!
— Что ты читаешь? Покажи-ка книгу!
Мальчик послушно повернул книгу обложкой вверх. С обложки на Гая задорно улыбнулся симпатичный конопатый проказник с рыжими вихрами, торчавшими в стороны вокруг головы на манер солнечных лучей: «Детские годы наследного принца Бодуэна».
— Я читаю книгу о нашем любимом принце, — ровным голосом, как на уроке, произнес мальчик.
— Нравится?
— Да, мсье. Очень. Мы любим нашего принца! — Лицо мальчика не выражало решительно ничего.
— Спасибо!
— Добрый день, мсье. — Мальчик приподнял шляпку, поклонился и степенно, как взрослый, отошел в сторону.
— Видели? Рассмотрели?
— Да, конечно!
— Запомните его, ванЭгмонд! Это самая замечательная ваша встреча в Африке!
— Кто этот мальчик? — изумился Гай.
— Это новый человек Африки!
В Жадовиле Гай зашел вечером в рабочие бараки. Теснота. Ни одного больного и много пьяных. Он постоял, насквозь пронизываемый взглядами, потом вышел, вобрал голову в плечи, точно в ожидании удара в затылок. Удара, конечно, не было. За грудой строительного материала он увидел опрокинутую телегу и сидящих на ней рабочих: один читал затрепанную газету, другой зачарованно слушал перевод. Потом зашумели, заспорили. Говорили на языке банту, но до слуха Гая долетело несколько французских слов: «страхование», «коллективный договор», «забастовка»…
«Нет, — подумал Гай удовлетворенно, — сладкая молочная каша для детей и медицинская помощь для взрослых — это не великодушная подачка и даже не рациональное отношение к людям труда, господин де Фосс! Это боевая добыча, силой вырванная африканцами из лап хозяев. Да, именно хозяев, но не владельцев, как это было еще совсем недавно. Больше того: эти черные люди в спецовках не просто африканцы, а заводские рабочие, и этим все сказано. Пролетарии! Сегодня они вырвали кашу, завтра вырвут ключи от здешней кладовой несметных богатств. Им не хватает только одного: руководства. Явится оно, и Катанга станет свободной, и свободной будет все Конго. Рабочий с газетой в руке освободит и себя и своих собратьев».
— Его святейшество папа весьма обеспокоен ростом социального недовольства среди наших рабочих, — задумчиво говорил темнолицый аббат Нкото. Он только что прибыл из Леопольдвиля, и Гай долго добивался возможности поговорить с ним наедине. — Поэтому особое внимание верховный пастырь уделяет выдвижению священнослужителей из конголезцев, вот таких, как я. Именно на наши плечи возложена благородная обязанность внести спокойствие в смятенные души африканцев, оторвать их от земных треволнений и вернуть богу. Это великое и почетное задание мы, конечно, выполним.
Дородный и красивый аббат скромно опустил глаза, но его лицо все еще светилось гордостью и довольством. Гай напряженно слушал: этого он никак не ожидал. В церковном саду было тихо, лишь сонно жужжали насекомые да издали доносился скрежет какой-то машины — невдалеке шла стройка.
— Вы напрасно так горячо обвиняете бельгийцев в жестокости, а нас, цивилизованных конголезцев, в каком-то предательстве наших национальных интересов. Нет, нет, господин ванЭгмонд, вы не сказали мне этого прямо, я понимаю, но такое заключение само собой напрашивается из всего хода ваших мыслей: англо-бельгийцы — эксплуататоры, а значит, и мы, их помощники, тоже эксплуататоры или, по крайней мере, прислужники. Это неверно.
Он остановился. Подумал. Веско продолжал:
— Экономический и культурный рост и у вас в Европе сопровождался многими отвратительными явлениями, и все дело только в том, что у вас этот процесс растянулся на сотни лет, и все накладные расходы поэтому теперь стали малозаметными. Наша страна не идет к культуре, она прыгает в нее головой вниз: земледельцы и охотники в течение нескольких лет превращаются в рабочих, а вожди и знахари— в предпринимателей. Человеческие души сгорают в огне такого фантастического перерождения! Но это неизбежно, господин ванЭгмонд! Строя заводы для себя, бельгийцы вконечном счете строят их и для нас. Я не агент иностранцев! Я конголезский священник, преданный душой и телом бельгийцам потому, что они раз и навсегда поставили меня самого на путь, по которому идут все культурные люди Европы. Если я агент, то самого себя, моей семьи, моего общественного круга. Мой старший брат — крупный торговец фруктами; мы происходим из бедного местного племени бемба, но брат женат на дочери одного из выдающихся вождей балуба, а балуба до прихода бельгийцев имели могучее государство, и тесть моего брата — влиятельный феодал, человек знатный и богатый. Мой младший брат сейчас учится в бельгийском университете. Мы не о бельгийских интересах печемся, а о СВОИХ собственных, конголезских, об интересах родины, поймите вы, мсье ванЭгмонд! Мы— патриоты, а Конго и Бельгия — это одно и то же: ведь мы — лучшая часть нашего народа, единственно образованная его прослойка, мы имеем право на руководство, не так ли? Мы те, из числа которых когда-нибудь будут выходить министры, миллионеры, архиепископы, ученые.
Аббат замолчал и строго посмотрел на Гая. Потом твердо и убежденно закончил:
— Англо-бельгийцы и просвещенные конголезцы — это не две силы, а одна. Второй силы здесь нет!
— Мы — вторая сила в Верхней Катанге!
Мистер Джон Гопкинс ванЛарт ласково улыбнулся и провел пухлой ручкой по лакированной поверхности стола так, как будто бы любовно гладил Верхнюю Катангу и своего собеседника. Голливудские фильмы изображают американских инженеров, работающих в диких дебрях где-то за границей, рослыми, сильными и грубыми. Заместитель директора американских урановых разработок в Шинколобве был мал ростом, бледен и толст, но зато истекал добротой. Гай сидел в его затемненном кабинете, они пили холодное пиво, и американец излагал приезжему репортеру свои мысли о перспективах развития Африки вообще и этой колонии в частности.
— Да, не удивляйтесь! — склонив лысую голову набок, говорил ванЛарт. — Мы здесь вторая и в будущем ведущая сила. По моей фамилии вы сами видите, что мой отец был бельгийцем, мать — англичанкой. Я— надлежащий человек на надлежащем месте, чтобы представлять в Верхней Катанге Америку, страну тысячами нитей связанную и с Бельгией, и с Британией: американский бизнесмен в Конго — друг среди друзей. Таково положение сейчас. А тенденции? На кого работает время? В экономике, мистер ванЭгмонд, оно всегда работает на самого сильного, а это значит — на самого богатого. Капиталы Горнопромышленного союза уже достигают полумиллиарда долларов, лет через тридцать они перевалят за миллиард. Гора денег, а? Еще бы! Но дядя Сэм, сэр, еще богаче, его могущество растет быстрее, чем объединенные силы англичан и бельгийцев, и на определенном этапе нашим сердечным друзьям окажется выгоднее включить в свой союз и нас, а потом, быть может, даже передать нам на хранение ключ от своей подземной сокровищницы. Не поднимайте брови так удивленно! Где вы храните деньги, мистер ванЭгмонд?
— В банке, сэр.
— И какой банк вы предпочитаете?
— Самый мощный: он надежнее.
Американец долго молчал, улыбался и кивал головой: он как будто еще слышал тающую в воздухе соловьиную трель.
— Я так и думал, — наконец подтвердил он. — Когда-нибудь то же подумают и наши друзья: они не глупее нас с вами. Приятно иметь всякого друга, но еще приятнее иметь среди друзей могучего великана. Так ведь, а? Все дело в динамике развития, время ведет всех нас доброжелательной, хотя зачастую и жесткой рукой. Великан может ненароком и больно толкнуть, но спина у него широкая, за ней удобно прятаться. Однако это не все. Вы, мистер ванЭгмонд, происходите из Голландии, старой империалистической страны; бельгийцы и англичане переполнены предрассудками. Положение наших друзей в отношении африканцев очень сложное. С другой стороны, Америка никогда не имела колоний, это свободная страна, и в Африку она приходит с чистыми руками. Посмотрите на Южную Америку, сэр! Вот именно там особенно видны плоды нашего общеполезного труда — мы даем работу стопятидесяти миллионам людей и приобщаем их к нашему образу жизни! В Южной Америке самое маленькое государство всегда машет национальным флагом, но самый большой небоскреб там всегда наш! Вот вам идеал, вот вам перспектива: поверьте, Африку ожидает судьба Южной Америки! Мы всем друзья и защитники, мы пока что вторая сила в Верхней Катанге, а третьей здесь не бывать!
— Ван Эгмонд! Вставайте! Скорее! На ремонтном началась забастовка. Хотите взглянуть?
Врач Рообрук тряс сонного Гая за плечи: тот устроился на ночь на веранде больницы, потому что в гостинице все номера оказались занятыми. Было уже часов восемь утра. С вечера они долго и горячо спорили, и Гай сказал, что хотел бы своими глазами посмотреть на настоящую африканскую забастовку. Сказал вечером, а утром уже подвернулся такой великолепный случай!
Они энергично зашагали к ремонтному железнодорожному заводу. По дороге врач успел сообщить, что забастовка будет недолгая, скучная и мелкая — спор на маленьком заводике из-за порядка оплаты сверхурочной работы.
Площадь перед заводом и заводской двор были пусты. Офицер и человек двадцать белых полицейских с винтовками в руках скучали у открытых ворот.
Даже ворота не заперты! — сердито ворчал Гай, словно чем-то разочарованный. — А где же штрейкбрехеры?
Рообрук захохотал.
— Успокойтесь! Здесь Африка! Штрейкбрехеров у нас не бывает — нет безработных и резервной армии труда: ведь привезенный из деревни земледелец не сможет заменить металлиста, а металлисты все забастовали. «На запас» здесь специалистов не готовят, это опасно. Локаут тоже невозможен. Вот вам и характерные черты африканской забастовки! А ворота не заперты потому, что забастовка — экономическая. Обе стороны нуждаются друг в друге, пошумят, поторгуются и договорятся. Слышите галдеж? Это наши бунтари идут из бараков на поклон к дирекции! Только вначале подготовят свои позиции диким шумом под окнами. Они это любят. Ну, смотрите!
Гул толпы, слышавшийся уже несколько минут, стал быстро нарастать и превратился в нестройный рев. Полицейские бросили сигареты и приготовились. Врач и репортер отошли в глубину двора. Потом за забором показалась толпа. В просвете ворот выстроились цепочкой спины полицейских, а дальше бурлила плотная масса рабочих, десятки курчавых черных голов, сотни гневно вскинутых рук и над всем этим — плакат: старое брезентовое полотнище, наспех привязанное к двум бамбуковым шестам. Между пятнами нефти и дырами в беспорядке были рассыпаны корявые буквы, и Гай с трудом понял смысл надписи:
НЕТ БЕЛЬГИЯ СВОБОДА ДА!
Офицер тоже понял надпись.
— Назад! Назад! Оторвитесь от толпы! — заревел он своей команде сквозь невероятный шум. — Живо! Вглубь двора! Лезьте в окна!
Полицейские повернулись и под градом насмешек побежали через двор к окнам завода. Толпа остановилась у ворот, вполне довольная легкой победой. Сзади, с улицы, напирали сотни людей, но дети и женщины все же протиснулись вперед.
Тогда из окон грянул залп.
Все последующее вспоминалось Гаю с удивительной ясностью — команды и выстрелы, крики и проклятия, отчаянные попытки стоявших впереди людей отодвинуться назад. Он едва успевал фотографировать. Десяток людей повалился. Четверо раненых сделали вперед несколько шагов, прежде чем упасть на грязный асфальт двора. Через них потащили назад уроненный ими же плакат, но полицейские захлопнули ворота, и полотнище повисло между створами. По дырам и пятнам нефти, по косой безграмотной надписи теперь протянулась полоса свежей крови…
В эту ночь потрясенный Гай не спал: перечеркнув свои прежние работы широким крестом туши, он на их тыльной стороне делал наброски сцен забастовки. Рождалась серия, которая должна будет показать историю конголезца, затянутого в жестокую производственную машину, начиная от ловли на блесну в лесной деревушке и до гибели у заводских ворот с плакатом в руках. Серия будет называться: «Нет Бельгия. Свобода да». Легко работая карандашом и кистью, Гай в то же время думал:
«Напрасно дирекция объясняла все случившееся горячим темпераментом конголезцев. Да и стреляли полицейские совсем не из-за бесчинства забастовщиков. Толпа вела себя очень смирно. В быстром перерастании экономической стачки в политическую демонстрацию повинен не темперамент туземцев, а газета, иногда попадающая в руки черных пролетариев. Полиция стреляла в нее, в этого невидимого организатора, то есть в пробуждающееся политическое сознание африканцев. Она стреляла в политическую идею, идею Освобождения! Да, Верхняя Катанга — это сокровищница, но не только минеральных богатств! Это прежде всего сокровищница новых людей, которым суждено бороться, умирать и побеждать! Серый брезент плакатов сами колонизаторы поливают рабочей кровью, и он неизбежно станет красным знаменем…
Третья сила в Африке есть, и только ей одной принадлежит будущее!»
Сама по себе Катанга мало интересовала агентство печати — здесь не хватало экзотики. Но Гай отправил господину Ла Гардиа и заведующему оперативным отделом господину Робинсону срочный обстоятельный доклад, доказывая необходимость здесь на месте, в Африке, тщательно доработать все серии материалов, потому что в условиях Европы, рисованных кулис и наемных статистов воссоздавать африканский быт будет труднее и дороже. Разрешение задержаться еще на один-два месяца было получено по телеграфу, и Гай с увлечением принялся за работу — днем он бегал по производственным объектам, столовым, стадионам и баракам в поисках материалов о настоящем Новом Человеке Африки, а вечерами приятно проводил время на больничной веранде в тихих беседах с приютившим его врачом.
Показ Нового Человека Африки не клеился, и Гай сам чувствовал это. Он понимал, что причина лежит в нем самом — он сам неясно представляет себе, кто именно этот Новый Человек, где его искать и как подать зрителю и читателю. Гай всем сердцем сочувствовал африканцам, но одного сочувствия для успеха работы недостаточно. Собирательным и истинным героем борьбы за освобождение явилась организованная масса, вооруженная большой идеей, — он ее видел сквозь цепочку белых полицейских в воротах ремонтного завода. Но эти люди разбежались под выстрелами, и на следующий день Гайтщательно выискивал своего героя среди сотен рабочих, стоявших у станков: это были молчаливые люди, покрытые сажей, обыкновенные рабочие, обыкновенные африканцы. Они были вежливы, но замкнуты, и Гай не продвигался вперед в своих поисках.
С другими сериями дело обстояло проще. В деревнях он легко смог найти красиво сложенную молодую женщину, которая для агентства печати повторила танец Черной Пантеры, Великой Матери Африки. Работа для Ла Гардиа была сделана быстро и добротно.
Нет, голым людям в лесу свободы не добыть, а к людям в кожаных фартуках, стоящих с защитными очками на носу у пылающих горнов, он подступа найти не смог и, очевидно, не сможет из-за условий местной жизни.
