Глава 14

— Пётр Лексеич! Подымайтесь! — Онфимка толкнул дверь и с опаской глянул в спальню ангарского посла.

— Онфим! Говорил же, буди меня сегодня попозже! — вырвался у Карпинского протяжный стон.

— Я помню, — заявил паренёк.

Вот маленький засранец! Хотя маленький-немаленький, а такую же штуку имеет, подумал Пётр, вытаскивая из-под подушки револьвер с непривычно большим стволом. Ствол этот был постоянным объектом для шуток, хотя его работа такого не заслуживала. Убойная сила его была выше всяких пределов. Медведю-шатуну под Владиангарском, что нарвался на патруль, помниться, рёбра выломало нешуточно. Ухты! А в голове-то шумит, кстати. Ночные переговоры с граничной крепостью сказываются.

— Сейчас от Василя Михайловича приходил стрелец, сказал, что он будет ждать тебя сегодня к обеду. Посол глянул на Ленку — спит, конечно же. Что-то благоверная начинает лениться. Обычно она каждый день раньше мужа вставала на пробежку, несмотря на погоду. А последнюю неделю дрыхнет до обеда.

— Онфим, ты воду погрел?

Пострел уже потихоньку старался улизнуть из комнаты.

— Так дядька Макар ужо погрел! — воскликнул он, тут же ойкнув и посмотрев на Лену, не разбудил ли.

— Опять заставляешь его лазать! Сам грей, молодой ещё.

Онфим кивнул и скрылся за дверью.

— Ленка, ты в душ пойдёшь? — Карпинский посмотрел на любимого человечка.

— Нет, Петь. И что-то нехорошо мне, слабость гнетёт, — Лена уткнулась в подушку и закрыла глаза.

Он понял, конечно же, что его конопатая радость беременна, но не удержался от глупого вопроса, выскочившего совершенно нечаянно:

— Заболела что ли?

— Не говори нелепицу, Петя, просто у нас будет малыш, — пробурчала она, перевернувшись на спину и откинув одеяло.

Ну вот, подумал Пётр, она теперь будет в полной уверенности, что мужчины настолько глупые, что и родимого человека понять не могут. Взгляд его, однако, надолго удержался на округлых Ленкиных грудях.

— Что опять такое? — она потрогала пальчиками кожу подмышкой. — Нормально всё?

— Нормально-нормально! — рассмеялся он, выставив ладони в умиротворяющем жесте. — Поспи ещё, пупс. Онфимка завтрак принесёт, оденься.

Пётр поцеловал Ленку и поспешил освежаться. Он вспомнил, как заставлял её брить волосы! Вот была умора. А водичка в душе пошла, что надо, тёплая — Макар постарался, ценный кадр. Хорошо, что его в денщики выделили. А то говорили — старый-старый, а вот и нет, мужичина всё успевает: и в Енисейске перетереть с людишками и за хозяйством смотреть и Онфимку подгонять. А малый его грамоте учит, чтобы не прозябал в невежестве, а то не комильфо — ангарец и неграмотен. Так не должно быть! После завтрака из трёх варёных яиц, гречки с молоком и мёдом, пары кусков хлеба, Карпинский был готов к небольшому моциону. Честно сказать, верховая езда была ему не по нутру, ну не лежит у него душа к этому и всё тут! Даже малолитражка позднесоветского разлива сейчас казалась Петру верхом удобства и шика. Но многие из ангарцев приноровились к лошадям, а некоторым даже понравилось за ними ухаживать. Он же всякую заботу о выделенной Петру Весте переложил на Макара и Онфима. Но в Енисейск посол был обязан прибыть на коне, вернее на лошади. Уронить честь, передвигаясь, как бедняк, на своих двоих, когда можно доехать на лошади, было недопустимо.

У острожных ворот Карпинского уже ждали. Весту сразу же увёл в стойла молодой парень, лёгким поклоном поприветствовавший посла и сказавший о том, что Беклемишев его ждёт. И точно, Василий Михайлович стоял у крыльца приказной избы. Этот мужик нравился Петру — честный, достаточно открытый, прямой и идущий на контакт. Он, видимо, тоже относился к несчастным членам пропавшей экспедиции, с симпатией, хотелось бы на это надеяться, а основания всё же имелись. А ведь он человек государственный и должен всяко радеть о своём отечестве в первую очередь и лишь потом обо всём остальном.

Вчера ночью Карпинский разговаривал с Петренко. Ярослав сказал, что завтра во Владиангарск прибывает Соколов и ему нужен сеанс связи с Беклемишевым, а Петру, стало быть, надо организовать приказного голову на разговор. Задачка не из лёгких. Ну и как, думаете вы, рассказать ему о принципах радиосвязи? Ведь, не дай Бог, Василий Михайлович потребует окропить рацию святой водой. Надо что-то придумать, в принципе, он мужик толковый, может и получится. Встречает, как родного, даже неудобно как-то.

«А тесто — не очень» — думал Карпинский, жуя енисейские пироги.

— Очень вкусно, Василий Михайлович! — тут же пришлось отвечать на вопрос о них же минутой позже.

— Ведомо мне, что по весне князь твой желал, дабы люди ангарские до Руси пошли. Тако же и я ухожу через три седьмицы, как землица подсохнет. Надобно Вячеславу Андреевичу весть дать, с обозом енисейским идти, через восемь седьмиц. Когда ваш пароход самоходный придёт? — начал, наконец, говорить о деле Беклемишев.

«Пора!»

— Василий Михайлович, так ты сам князю и скажи, чтобы с тобой наши люди и ушли. Сегодня можно поговорить, — осторожно сказал Пётр.

— Нешто пароход сегодня придёт? Откель тебе знать оное? — вытирая о тряпицу жирные от мяса пальцы, отвечал приказный голова.

— Пароход придёт позже, Василий Михайлович. А поговорить можно и сегодня, ближе к ночи, — посмотрел Карпинский на Беклемишева.

— Так Вячеслав Андреевич недалече? — удивился он.

— Нет, — закашлялся посол — он во Владиангарске.

— Пётр, говорили мне, что ты бесовщиной маешься, а жена твоя — ведьма. Не верил я в оное. И вот ты сызнова нелепицу речёшь. Как же я буду с Соколом говорить, коли он в крепости? Неужто колдовство учинять ты думаешь?

Ну и как ему объяснить? Эта унылая мысль плясала в голове и не находила ответа. Посему пришлось импровизировать:

— Понимаете, Василий Михайлович, у меня в доме есть умный прибор, то есть механизм, который… испускает волны, как круги по воде. Но он делает эти круги по воздуху — словами. А другой механизм, что стоит в крепости ловит эти волны той же железной палкой, что на крыше дома стоит. И передаёт те слова, что были сказаны.

Беклемишев, подперев кулаком голову, смотрел на меня, не мигая. Патовая ситуция, подумалось ангарцу.

— Как можно поймать слово железной палкой? Пётр, такого бесовства не бывает, — серьёзным наставительным тоном отвечал он.

— Бывает, только никак это бесовством назвать нельзя. Это лишь наукой зовётся, да знанием подкреплённое, — вздохнул Карпинский. — Вона, пароход наш — бесовство ли? Сам плавал на нём, ведь машина его толкает, а не черти!

— И что же, сегодня ты оное учинить можешь? — нахмурился Беклемишев. — Слова ловить будешь?

Кивнув, Пётр сказал, что заедет за ним вечером. Основное задание выполнено, оставался ещё один вопрос:

— Василий Михайлович, ещё вот что. В том караване, что вы привели в Енисейск, по пути погибло три десятка душ…

— И что же? — перебил ангарца собеседник, обгладывая куриную ножку. — На всё воля Божья, Пётр.

И тут ангарец впервые почувствовал отвращение к нему, да ещё и ножка эта! Кровь прилила к лицу. Ничего себе оправдание выдумал, Бог виноват!

— Как же так, Василий Михайлович? Что же вы Богом прикрываете свои упущения! — воскликнул Пётр.

Беклемишев опустил обглоданную ножку на стол и с укором посмотрел на собеседника:

— Лишку не реки! Божий промысел на то и есть. Всё что деется, то его руцею.

— А ежели мы караван сей поведём, да по уму? Снеди возьмём поболе, пути проторим меж реками, переправы паромные? Да к людям с ласкою?

— То дело твоё и княжье, а я в помощи тебе не откажу. Коли сподобитесь вы дорогу лучшую учинить — лепше станет от того. А злата у вас в достатке, — прищурился он.

Задумался приказный голова, а вот мне уходить пора. Пусть посидит — покумекает, может накумекает чего интересного. Распрощавшись, посол напомнил ему, чтоб ждал его к вечеру. Заскочу мол. А что? Сейчас можно заскакивать в прямом смысле этого слова. Заглянув в стойла, Карпинский хотел было позвать парня, что забрал Весту, но увидел его сразу. Тот, стоя спиной к входу, ласково говорил с посольской лошадкой, поглаживая её по морде.

— Здорово, паря! Лошадь моя понравилась? — сказал Пётр, стараясь сделать тон помягче.

— День добрый, пан посол! — юноша отскочил от Весты, будто та лягнула его копытом.

Карпинскому неприятно стало, что этот юноша столь пуглив.

— Как звать? — спросил ангарец, пока он выводил лошадь.

— Олесь, — отвечал тот, выходя на двор.

Пётр заметил, что у него рубаха была сзади изорвана, да не чинена. Непорядок.

— Олесь, чего в рванине ходишь? Почини.

— Дядька иглы не даёт, — пожал плечами парень.

Ангарец наконец взгромоздился на Весту и натянул поводья, поворачивая лошадь мордой к воротам.

— А ты заходи к Макару, в посольский острожек, он тебе даст иглу, — посоветовал он парню и направился в обратный путь, к Ленке.

В середине дня денщик Карпинского пришёл из Енисейска вместе со своим корешем из посадских. Огородник Серафим очень интересовался спичками, о которых ему говорил наущенный об этом послом Макар. О том, чтобы больше общаться с людьми из острога ему наказали ещё по приезду сюда, на берега Енисея. Карпинскому же Соколов говорил о том, чтобы тот как мог, привязал енисейцев к посольству. Вот они и начинали потихоньку бегать, а Онфим отдавал товары под запись. Ситуация напоминала то, что было в советской зоне Шпицбергена, о чём рассказывал Петру отец, некогда бывший там недолгое время. Работающие на угледобыче люди, в условиях запрета норвежцами хождения советских денег на архипелаге, удачно приватизированном ими в своё время, брали товары в местных магазинах бесплатно. Теперь также было и в посольской лавке, каждому бывшему в Енисейске человеку можно было получить себе совершенно бесплатно определённое количество спичек, мыла, свечей, иголок, небольших зеркалец и прочего. Платы Соколов брать не велел, а склад, меж тем, пустел. Енисейцы, кстати, всё пытались всучить что-нибудь взамен. Говорят, воевода Измайлов ревниво отреагировал на данный фортель ангарцев, поначалу даже пытался запретить ходить енисейцам к посольскому острожку. Но раз Беклемишев дал добро, то Василию Артёмовичу пришлось с этим смириться.

Когда Пётр возвратился из Енисейска, Ленка сидела во дворике на лавочке, погружённая в свои мысли. Хорошо, что он нарвал на лугу разноцветья, символический букетик пришёлся ей как нельзя кстати. Она с милой улыбкой уткнулась носиком в цветы, Карпинский же, обняв её, привалился на спинку лавки.

— Петя, а ты откуда родом? Ты ведь мне так и не сказал до сих пор, — вдруг серьёзным взглядом стрельнула в мужа Лена.

— Ну…

Тут пришлось почесать затылок, соображая, что же сказать. В тайну появления ангарцев из числа переселенцев с Руси был посвящён только отец Кирилл и более никто. Насколько знал Пётр, большинство мужиков, женатых на переселенках, либо говорили о переселении предков, указывая известные города на Руси, либо помещали свои города на территории к востоку от Сибири. В общем, как-то объясняли, да и жёны особо не докапывались до них. Ленка же, как заметил Карпинский, уже пыталась получить ответ на свой вопрос, он же пытался отшутиться. Сейчас же врать или придумывать нечто ангарец не захотел и ответил так:

— Я с Севера, Кольский полуостров.

— В Кольском острожке уродился? — удивилась она.

— Ну почти, — немного запнулся Карпинский, вспомнив о Мурманске. — Там недалеко будет.

— А отец твой также с Колы? — продолжала она свой допрос.

— Нет, он с Волыни, Луцкий район, — брякнул я. — «Зачем?»

— Вот и князь Сокол, бают, с Луческа, — протянула Лена.

— Кто бает? — нахмурился муж.

— Люди, — пожала она плечами, — что с того?

Пётр пока не знал, что с того. Вот только зачем об этом говорят? Проболтался кто-то из наших, не иначе.

Наступил вечер и, съездив за Василием Михайловичем, посол привёл его в свой дом. При входе он кинул взгляд на торчащую из крыши длинную антенну и лишь покачал головой, опустив глаза. Лена по случаю визита дорогого гостя на пару с Макаром испекла медовые печенья с орехами. Беклемишев остался ими весьма доволен. Час с небольшим пролетел в разговорах, из которых каждый вынес что-то новое для себя. Оказалось, что Беклемишев всё же не столь чёрств, как Петру показалось утром. Он объяснил, что делал всё возможное для наилучшего исхода трудного пути. Вообще, если бы не делать оное по уму, то надобно было зимовать в Томске. И идти посуху, как раз летом к Енисейску добраться можно.

— А там уж ваш пароход, — закончил свою мысль приказный голова.

— Угу, ясно, — кивнул ангарец. — Но я предлагаю немного по-другому.

Взяв перечерченную с карты копию с подправленной географией, я принялся показывать путь от Москвы до Енисейска. Тот, что обсуждал с товарищами Соколов. По нашему проекту выходило вроде бы ладно. Но была пара проблем — на Кети надо было расширять Маковский острог, а на Енисее надлежало поставить ещё один причал, а меж ними проторить дорогу для телег.

— Там километров полтораста будет, — сказал Пётр Беклемишеву и, увидев непонимание, поправился, — сто сорок вёрст. Поэтому, на середине пути нужен ещё и острожек для отдыха.

— Дело верное, — согласился Беклемишев. — Я могу порадеть вам?

— Да, нужны люди, чтобы дорогу справить и острожки поставить. Мы уплатим за работу.

Хорошо, что в этом вопросе мы нашли полное понимание с Василием Михайловичем. Хотя Карпинского кольнула вдруг пришедшая в голову мыслишка. Дорога в Ангарию получится больно уж ладная и обещает быть проторена. А где провезли многие сотни переселенцев, проведут и тысячи солдат с пушками. А сам Беклемишев так не подумал ли, случаем? Пётр глянул на него — улыбается в бороду, хитрюга, и не поймёшь его. Вроде прост, как валенок. Так то и напускное может быть. Что в таких случаях делают? Послу тут же вспомнился момент из замечательного кинофильма «Россия молодая» — как русский чиновник в Швеции советовал нашему ливонцу быть осторожнее с медовухой — она мол, многим языки развязывала. Надо это учесть.

— Пётр Лексеич! Вызывает Петренко! — из чердачного лаза высунулась вихрастая голова Онфимки.

— Ну вот, товарищ приказный голова. Пойдём общаться с Ангарией, — Карпинский сделал приглашающий жест.

Поднявшись на мансарду, Беклемишев сразу уставился на стоящую на столе рацию. Ага, всё-таки большой чиновник заволновался! На стуле заёрзал, родной. Поглядывает на радиостанцию с опаской и блеском в глазах — интересно ему!

— Енисей! Крепость на связи! — чуть хрипло заговорил вдруг динамик.

Беклемишев аж подпрыгнул на стульчике. Хотел было и перекреститься, да увидев насмешливый взгляд Онфимки, сжал губы и продолжал смотреть на динамик.

— Кто это? — прошептал он.

— Это Ярослав Петренко, владиангарский воевода, — ответил ангарец. — Помнишь его?

Василий Михайлович кивнул.

— Крепость, Енисей на связи. Беклемишев со мной, — ответил Карпинский Ярославу.

— Понял тебя, Пётр. Соколов на связи, — отвечал уже Вячеслав Андреевич.

А посол уже одевал Беклемишеву наушники и показывал, что говорить надо прямо в эту штуку, что торчит перед губами.

— Доброй ночи, Василий Михайлович! Как здоровье твоё, дружище?

Беклемишев замялся. Пётр зажал клавишу и предложил ему говорить.

— Князь Сокол? Вячеслав Андреевич? — похоже, Беклемишев всё никак не мог взять в толк, что он разговаривает не с железной коробкой, а с человеком, но посредством этого железа.

— Да-да, Василий, это я, — засмеялся Соколов.

— Ты в крепости сиживаешь сейчас? — продолжал удивляться приказный голова.

Вячеслав, похоже, решил сразу перейти к делу, ведь Беклемишев может ещё долго изумляться, сидя в наушниках перед радиостанцией.

— Василий Михайлович, ты с Петром обсудил путь для караванов? Согласен ли ты?

— Да, обсудил, — хрипло проговорил он, — я согласный. Токмо государь оное приговорить должон, иначе никак.

— Это понятно, главное, ты согласен. Дашь ли людишек на торение пути? Оплатим!

Карпинский с умилением смотрел на этой картиной — люди, разделённые ранее тяжестью веков, волею неведомого оказавшиеся вместе, теперь увлечённо переговаривались по рации. А Василий Михайлович, умница, уже и наловчился клавишей на приём и передачу пользоваться. Ишь, его даже распарило. Беседа их длилась около получаса, Пётр уже и за морсом в ледник Онфима послал. Впечатлений у Беклемишева осталось после сеанса связи выше крыши, он с послом Ангарии делился ими с час. Но главные вопросы решили и слава Богу! Ангарский путь согласован. Из Владиангарска «Гром» выходит с посольством, позже присоединяясь к уходящему с обозом и казною Беклемишеву. И самое главное для Карпинского — он в составе посольства! А в Енисейск направляется новый посол. Ленку же увозят в Ангарск, под присмотр медиков. Чёрт! Только сейчас он понял, что случилось. Это же сколько времени уйдёт на дорогу до Москвы и обратно? Эдак вернётся посол, а дитятко его уже в школу пойдёт? Но, с другой стороны, когда ещё придётся увидеть столицу? Ведь Пётр видел её только по телевизору. Она будет не той Москвой, совсем не той и, честно говоря, интересней увидеть её такую, какая она сейчас.

Для амурских ангарцев эта зима не прошла впустую. Сазонов и Матусевич значительно укрепили влияние Ангарского княжества в регионе, проводя рейды и устанавливая ангарское подданство для всех посёлков, что были в пределах доступности. Сазонов начал строительство острога и на южном берегу Амура, переселяя туда приходивших в крепость амурцев-хлебопашцев. Албазинское воеводство значительно расширяло свои пределы. На восточной окраине Албазинского воеводства Игорь с бойцами оставался зимовать в Усть-Зейске, утверждая там ангарскую власть. За зиму он подчинил несколько находившихся в округе поселений, приведя тех к вассальной клятве даурскому князю Ивану и Ангарскому княжеству. Маньчжуры более не встречались, к сильному разочарованию майора. Ципинь, пленный чиновник, вёл себя смирно, с полной покорности угодничеством. Бежать он не только не пытался, но и не желал всей своей жалкой душонкой. Если бы он выбрался за пределы посёлка, да оказался без грозных лоча рядом — быть ему куском окровавленного мяса. Несколько раз он уже бывал жестоко бит роднёй девушек, обесчещенных им за время недолгого хозяйствования маньчжур в посёлке. Если бы подвывающий Ципинь не прятался за хохочущих бородатых лоча, как он выговаривал самоназвание русских, пришлось бы ему худо. Амурцы постоянно посматривали — не отстал ли маньчжур от своих защитников, чтобы отвесить ему лишний пинок. Спецназовцы же подмяв под себя округу и выбрав нового старосту посёлка из числа охотников, по весне заставили амурцев из нескольких поселений начинать подготовку к строительству острога и причала на Амуре. Была установлена и норма ясака — половинная от маньчжурского варианта.

В Албазине же спускали на воду два судна с небольшой осадкой, построенных поморами по проекту Фёдора Сартинова, капитана БДК «Оленегорский горняк», который остался без начальника у Новой Земли. Тяжело переживавший собственную глупость, как он считал своё желание прогуляться в новом мире, Фёдор Андреевич на долгое время замкнулся в себе и лишь с появившейся возможностью выйти на океанские просторы он нашёл в себе силы заняться любимым делом. Сартинов и его офицеры приняли самое деятельное участие и в строительстве судов, а не только в проектировании. Завершив монтаж паровых машин на корабли, занялись и их вооружением. Каждое судно получило по две отличных пушки новейшей ангарской разработки, сработанные из сто двадцати семи миллиметровых буровых труб с последующей установкой на него литого удлинённого казённика методом скрепления — кольцом и соединительной муфтой на горячую посадку. Орудия выдавали впечатляющие для того времени характеристики — при калибре в сто девять миллиметров они были способны посылать осколочные и примитивные шрапнельные снаряды весом в двенадцать килограмм на дистанцию до трёх километров. Одно орудие занимало место на носу судна, перед рубкой, второе — на корме. Установлены они были на поворотных тумбах, вращающейся на триста шестьдесят градусов. Капитан Фёдор Сартинов после спуска судов на воду, не медля, присвоил обоим названия — «Даур» и «Солон». Недолго думая, он решил считать эти корабли «канонерскими лодками». Ходовые испытания обе канонерки прошли успешно и в середине мая, приняв на борт людей, боеприпасы и прочее, корабли взяли курс на устье Зеи. Пугая периодическими громкими гудками и стелющимся чёрным дымом плавающих по Амуру местных рыбаков и жителей прибрежных поселений, канонерки за двое суток добрались до Усть-Зейска. Там приняли на борт людей Матусевича и оставили старшим в посёлке Петра Бекетова с дюжиной казаков и четырьмя десятками вооружённых винтовками тунгусов под командой Александра — сына одного из вождей ангарский тунгусов. Их задачей стало дальнейшее строительство острога.

До Сунгари шли двое с половиной суток. Ниже по течению попадалось всё больше обжитых человеком пространств, больше поселений и даже небольших городков, обнесённых частоколом или земляной стеной. Эта территория контролировалась маньчжурскими вассалами — князьями Гуйгударом, Балтачей и его военачальником князцом Толгой. Скоро они узнают о пароходах и, вполне возможно, что они увяжут появление на Амуре самоходных, без гребцов и парусов, изрыгающих чёрный дым и оглушительно свистящих судов с отпадением нижней Зеи от их владений. Сазонов, расспросив Ципиня, понял из его сбивчивой речи, что маньчжуры приходят на Амур спускаясь по Сунгари. А если её запереть, то у них останется лишь Уссури — не слишком удобный для них маршрут, но и его сбрасывать со счетов нельзя. В бассейне Сунгари на реке Хурха у маньчжур был северный форпост их государства Цин. В Нингуте десять лет назад была выстроена каменная крепость, а командовал тамошним гарнизоном мэйрэн-джангин Убахай. А гарнизон тот насчитывал год от года разное количество воинов, в крепости могло быть и три сотни и семь сотен человек.

— При чём не лучшего качества там солдаты, — уточнил Матусевич. — Все хорошие воины у китайской границы.

По словам Ципиня, хан Абахай в случае необходимости, мог прислать в Нингуту несколько тысяч воинов, да плюс силы вассалов — ещё две-три тысячи человек. Предельной же цифрой пленник назвал десятитысячную армию с аркебузами и артиллерией.

— А ну глянь! Такие пушки? — Сазонов поднял чехол с одного из орудий.

— Нет, наши пушки совсем другие, — уставился на ангарское орудие Ципинь.

Было видно, что ему досадно от созерцания вооружённых самоходных кораблей нового неведомого врага.

А в Приамурье уже пришло лето. Июньское солнце щедро заливало светом и теплом всё вокруг. Канонерки проплывали мимо небольших, зелёных ещё полей, лугов, полных высокой густой травы с пасущимися на ней коровами. Стадами это назвать было трудно, редко когда ангарцы видели более шести — восьми рогатых животных сразу. Однако всё говорило о том, что земля тут обильна и при значительном приложении сил и средств способна стать богатой частью Ангарской державы.

— Уже рядом, — обречённо махнул рукой Ципинь. — На правом берегу, за тем леском.

На берег, где лес вплотную подступал к реке, канонерки высадили спецназовцев и отряд казаков под началом Семёна Дежнёва. Сходя по мостку, Матусевич указал Сазонову на Ципиня:

— Алексей, он тебе ещё нужен? Давай, я его с собой заберу.

— Погоди, Игорь, пригодится ещё.

Спецназовец пожал плечами и отряд вскоре скрылся в густых зарослях высокого кустарника. А корабли, приготовив пушки к стрельбе с правого борта, на малом ходу пошли вверх по Сунгари. Вскоре, на невысоком холме Сазонов разглядел маньчжурское укрепление. В приближении рассматриваемый в бинокль объект выглядел не слишком грозно. Обычная крепостица амурцев, которая более всего похожа на старый Умлекан. Невысокий частокол, несколько домишек внутри него, башенка, да пара домишек снаружи, у холма. Было видно несколько лошадей. Алексей даже почувствовал некую досаду оттого, что данный объект был столь несерьёзен. Крепостица отстояла от берега метров на двести восемьдесят — триста, не далее. Канонерки встали на якоря и, рассчитав траекторию выстрела, экипажи ждали отмашки Сазонова. А Алексей, тем временем, связывался с Матусевичем:

— Игорь, что видишь?

— Алексей! В этом укрепленьице может быть не более двух с половиной десятков человек. Ким разглядел несколько местных, вооружённых луками. Пару раз видел солдата с огнестрелом. Ворота не закрыты, служба завалена, нападения не ждут вовсе. Женщин и детей не замечено, думаю, надо атаковать. Мои рассредоточились по леску вокруг. Я готов.

— Понял тебя, Игорь! Начинаю обстрел.

У пушек замерли канониры, ожидая приказа Албазинского воеводы.

— Мужики, по готовности, пали!

Одно за одним рявкнули четыре орудия, окутав дымом палубу. Корабли заметно покачнулись. Едва ветер рассеял дым, взгляду открылась картина последствий работы ангарской артиллерии. В одном месте частокол был напрочь разметён, башенки также не было видно, а пыль ещё не осела, клубясь над местом взрыва. Было видно, как несколько оглушённых людей, пошатываясь, выбираются прочь с холма.

— Алексей! Я подхожу к укреплению, — вышел на связь Матусевич.

— Понял тебя, вижу. Казачков попридержи, вперёд выходят. Там огнестрелы были.

Сазонов в бинокль наблюдал, как по высокой траве, охватывая со стороны леса полукругом укрепление маньчжур, приближались казаки и спецназовцы, держа холм на прицеле. Среди них был и Сергей Ким. Посматривая на обрушенный частокол в прицел СВД, он внезапно увидел то, что ожидал увидеть, но не так скоро:

— Тынджу…

Один из оглушённых солдат в крепостице был в типичном корейском круглом шлеме, плетённом из глицинии. Сколько раз Ким видел его и в южнокорейских исторических фильмах, и в малобюджетных сериалах, и в Сеульском историческом музее. И вот этот шлем здесь! Один из спецназовцев уже прицелился в присевшего на корточки солдата, обхватившего голову руками.

— Не стреляй! — крикнул Сергей. — Игорь! Тут корейский гарнизон!

— И что с того? — возмутился Матусевич. — А если он пальнёт в тебя и не посмотрит, что твой брат?

— Соколов говорил о том, что нам нужны связи с Кореей! Вот тебе ниточка к ней! — возразил Ким.

Майор кивнул и предупредил по цепочке бойцов о стрельбе на поражение, как о крайней мере. Стрелять и не пришлось, оставшиеся в живых шестнадцать вражеских воинов, из которых только четверо были корейцами, быстро были обезврежены спецназовцами. Восемь амурцев, вероятнее всего, солонов, пинками отогнали прочь, приказав им уходить домой, четверых маньчжур же связали. Ким с интересом оглядывал своих собратьев, одежда их мало отличалась от одежд амурцев, волосы нестрижены и заплетены лентами, висящими ниже ушей, у одного в середине в пучок собраны, а сзади висят свободно. У каждого из них на поясе висели деревянные пенальчики, заткнутые пробкой — меры пороха. Значит, они и есть те аркебузиры, о которых говорил Ципинь.

Ким поближе подошёл к тому, что был без шляпы:

— Ты кореец? — спросил Сергей на родном языке.

Воин с изумлением уставился на него и тут же быстро-быстро заговорил со своими товарищами. Учивший на Сахалине литературный сеульский диалект корейского языка, Ким не понял пленников, разобрав лишь несколько слов.

— Серёга, я смотрю, ты их не cовсем понимаешь? — усмехулся Матусевич, снимая с одного из корейцев поясок с пенальчиками отмеренного на выстрел пороха.

— Понимаю, просто мне сложно говорить с ними. Уже почти тринадцать лет, как я по-корейски не разговаривал. Сначала армия, потом это вот. Ничего, со временем всё вспомнится. А эти товарищи ещё и на диалекте каком-то говорят, похож на хамгёнский, это северо-восток Корейского полуострова, — пожал плечами Сергей.

— А порох неплохой! Не хуже нашего, — раскатывая пальцами тёмный порошок, сказал Матусевич.

Вытащив из кармана свёрнутую в трубочку бумагу он расправил её и высыпав на поверхность немного порох, попросил Кима чиркнуть спичкой. Порох мгновенно сгорел, оставив на бумажке лишь жёлтое пятнышко.

— Ну точно, отличный порох! — воскликнул Матусевич.

Тем временем, с кораблей подходили группки ангарцев. Пришёл и Сазонов, осмотрел, вместе с Сартиновым, результаты стрельбы. Первые выстрелы с обоих канонерок попали в цель — разметав половину укреплений и убив до трети находившихся тут воинов. Вторые же выстрелы легли рядом с частоколом, обдав градом осколков четырёх лошадей и немногих бывших вне частокола людей.

— А пушки надо на платформы крепить, а то второй выстрел уже с раскачивающейся палубы делается. Да и расшатаем так конструкцию к чертям, — заметил Сартинов, показывая Сазонову, как отклонился второй выстрел от цели. Вдруг Алексея окликнул пятидесятник Семён.

— Лексей Кузьмич, воевода! Пищаль манчурская, — Дежнёв держал в руках корейскую аркебузу. — Тяжеленная, зараза. Несподручно, опосля ангарки-то. Заберу, авось и пригодится.

Подошёл к Алексею и Матусевич:

— Дальше что, Алексей? На Нингуту пойдём?

— Нет, — покачал головой майор, — рано ещё. Надо запереть до зимы Сунгари и оставить наблюдателей на Уссури.

— Следующий ход хочешь им оставить? — кивнул на пленных маньчжур Игорь.

— Получается так, — согласился Алексей.

— А что с пленными делать, товарищ майор? — спросил у Матусевича Мирослав.

Игорь вопросительно посмотрел на Сазонова.

— Корейцев отведите на «Даура», маньчжур в расход. Патроны не тратьте. И надо будет сжечь остатки этого недоразумения, — Сазонов показал на полуразрушенную крепостицу.

— Токмо сначала пошурудить там надобно. Пороху взять, снеди какой, али железа, — сказал Дежнёв, отправляя на холм своих мужиков.

Ким, услыхав слова Семёна, тут же, хлопнув себя по лбу, метнулся вслед за казаками. Раз там были корейцы — должен быть и перец! Сергея уже давно болезненно мучило отсутствие этого продукта.

Когда дерево уже пылало, корабли, развернувшись, уходили вниз по Сунгари на Амур. Пленные корейцы смирно сидели на корме под присмотром казаков и то и дело посматривали на Кима, разговаривающего с человеком, что приказал убить их недавних командиров. Им не хотелось повторить бесславную смерть маньчжур, поэтому взгляды их были преисполнены немой мольбой. По их мнению, выручить их мог только тот высокий кореец, что служил у этих бородачей. По-видимому, он был из высокопоставленной семьи, наверняка сын кого-то из сеульских чиновников, бежавший от маньчжур на север.

— Слушай, Сергей, а когда это Соколов говорил о том, чтобы выйти на Корею? — недоверчиво поглядывая на пленных, отчего те прятали глаза в доски палубы, спросил Кима Сазонов. — Ты знаешь, Матусевич, вон, знает, а мне не ведомо это. Как так?

— Товарищ майор, он не говорил такого. Это я думал… — начал было Сергей.

— Ты думал?! — нахмурился майор.

— Понимаете, товарищ майор, в нашем положении у нас не так много вариантов для стратегического союза с местными народами. Более-менее развитое государство, имеющее большой опыт ведения войны с использованием тактики, схожей с нашей, то есть широкое использование огнестрела — это Корея, — скороговоркой выпалил Ким.

— Так нас прямо сразу и приняли в союзники, — недоверчиво протянул Алексей.

— Не сразу конечно, надо наладить связи. Нужно сначала продать им наши винтовки и кое-какие технологии и, конечно же, заявить о себе как можно громче.

— А мы потянем полноценную войну с Цин?

— А не будет полноценной. Вся эпопея русско-цинского противостояния семнадцатого века это серия локальных столкновений, в которых у нас отличные шансы. В отличие от полномасштабной войны на истощение. К тому же маньчжуры завязли в Китае, а если мы перекроем Сунгари — то они будут отрезаны от своих вассалов, а мы сможем устроить тем временем чистку на Амуре от проманьчжурских князей.

— Сергей, ты где был всё это время? Почему молчал?! — нахмурился Сазонов. — Почему только сейчас выдаёшь такую информацию?

Ким только разводил руками, а Алексей махнул рукой и стал пробираться по борту к Дежнёву на нос корабля.

Вверх по Амуру пошли только после небольшого путешествия к устью Уссури. Сазонов хотел показать свои канонерки как можно большему числу амурцев, чтобы о них пошла гулять молва средь них. Назад, к Усть-Зейску шли медленно, с частыми остановками в пути. Остановки Сазонов старался делать в непосредственной близости от более-менее крупных городков. Зачастую, старосты поселений, возле которых ангарцы становились на отдых, присылали мальчишку — узнать, что нужно не проявляющим явной агрессии гостям. И тогда за нехитрые железные изделия и стеклянные поделки — разноцветные бусы и разного рода фигурки амурцы приносили к кораблям свежий хлеб, яйца, молоко и парное мясо. Сазонов позволил даже взять и местного вина. Кстати, на каждом ангарском изделии, что меняли амурцам, стояло клеймо — пикирующий сокол. Это нужно было, чтобы ангарцев впредь сразу узнавали, такой же герб был прикреплён и к бортам обоих кораблей. Наконец, спустя дней, канонерки уже приближались к Зее.

— Острог они уже должны скоро закончить, — сказал Сазонову Матусевич. — Там осталось башни поднять, казарму поставить и пушку поднять на стену.

— Отлично, потом будем на Сунгари острожек ставить. До зимы может успеем хоть зимовье сладить, — отвечал Алексей.

Ким, тем временем, пробовал разговориться общением с пленными корейцами. Выходило пока с трудом, но с каждым часом общения Сергей чувствовал, как улучшается его разговорная речь после долгого тринадцатилетнего перерыва в общении. Так он начинал понимать то, что ему говорили пленные. Оказалось, что корейский король Ли Инджо по каждому требованию Айсиньгиоро Абахая был обязан выставлять воинов для нужд Цин. В связи с дефицитом у маньчжур огнестрельного оружия, корейские аркебузиры были как нельзя кстати. Часто маньчжуры вызывали своих вассалов, чтобы они усмиряли сунгарийских людишек, что бывали непокорны Цин. Совсем недавно корейцы участвовали и в разгроме князя Бомбогора, после чего амурцы признали себя вассалами Цин.

До Усть-Зейска оставалось пара часов хода, когда над рекой дальними раскатам пророкотал пушечный выстрел. Едва услышав его, и Сазонов и Сартинов, каждый на своём корабле, скомандовали машинистам полный ход. По мере приближения к посёлку всё чаще звучали сухие винтовочные выстрелы, да ещё раз громыхнула пушка. У Сазонова было невесело на душе, ведь именно он затягивал возвращение канонерок, проведя несколько лишних дней на Амуре. Алексей оглядел своих людей — лица товарищей были напряжены и исполнены холодной решимостью, пальцы их сжимали оружие. Ким уже был на своём месте, в небольшом гнезде над рубкой.

— Это не могут быть маньчжуры, — пролепетал Ципинь, отвечая на вопрос Сазонова.

— А кто тогда? — рыкнул на него Матусевич.

Маньчжур едва снова не обделался, как при первой встрече с майором:

— Это Гуйдагур или Толга! — завизжал Ципинь, прикрывая голову руками. — Я передавал их людям приказ хана Абахая.

— Какой ещё приказ, собака? — спросил его переводящий слова ангарцев тунгус Пётр, схватив маньчжура за шкирку.

— Воевать против даурского князя Ивана и его большеносых военачальников, принудив его стать вассалом Цин, — судорожно выплёвывал слова Ципинь.

— Сколько у них воинов? — продолжал давить на маньчжура Матусевич.

— Не знаю… Тысяча, две, три! Я не знаю! — заверещал тот и Игорь, подняв его за ворот, отбросил Ципиня на доски палубы.

Время шло в тяжком ожидании. Сазонов боялся непоправимого, ведь кроме дюжины казаков и Бекетова в строящемся остроге находились четыре десятка необстрелянных тунгусов-выпускников удинской военной школы. Лишь некоторые из них успели пройти стажировку во Владиангарске и как они поведут себя в первом бою при многократном численном перевесе врага, было неизвестно. Наконец, показалась Зея. Ещё немного, пять сотен метров и покажется острог.

— Ким! Высматривай богато разряженных амурцев на конях, вали их в первую очередь! Без князей они разбегутся, как крысы.

Однако, к великому изумлению Сазонова, ожидавшего увидеть нечто похожее на кадры из фильма про индейцев, где чингачгуки осаждают английский форт, вокруг недостроенного острога толп пускающих стрелы туземцев не наблюдалось.

— Это казаки! Товарищ майор, это не амурцы! — закричал сверху снайпер.

Прильнув глазами к биноклю, Алексей жадно осматривал приближающийся посёлок. На берегу напротив острога находилось несколько больших плоскодонных лодок — дощаников, как называли их казаки, служившие в Ангарии. Тени бородачей в кафтанах мелькали меж деревьев недалеко от реки. То и дело слышались выстрелы их фитильных ружей, защитники острога, появляясь над стеной или между бойниц, отвечали им из винтовок. Пушка! У казаков была своя медная пушечка. На берегу, прикрытые кустарником, несколько казаков снаряжали своё орудие. Ещё раз осмотрев стены острога и мысленно похвалив тунгусов за их чёткое взаимодействие при стрельбе, Сазонов заметил, что часть стены со стороны леса не так давно горела. Брёвна были обуглены, а закоптившаяся чернотой смотровая башенка заваливалась набок. Казаки, что заряжали пушку, заметили канонерки и, указывая на них, повернули пушку к реке. Казаки, бывшие в лесу и прятавшиеся от выстрелов из осаждаемого ими острога тоже заметили канонерки, но уже было поздно. Едва четыре орудия окутались дымом, в леске разорвалось четыре снаряда, подняв там кучи пыли. С кораблей были слышны доносившиеся оттуда вопли ужаса и радостные крики защитников острога.

— Игорь, твоя работа сейчас, — повернулся к Матусевичу Алексей.

— Ближе к берегу! Быстрее! — крикнул рулевому спецназовец. — Пока не очухались!

Бойцы уже надели свои бронежилеты и каски, казакам же, имеющих лишь прототипы защитных лат, что недавно начали делать в Железногорске, велено было идти во вторую очередь. Наконец, мостки были перекинуты и спецназовцы устремились в лес.

Оглушённые разрывами начинённых пироксилином снарядов казаки вязались, а их попытки устроить рукопашную пресекались слаженными действиями бывших бойцов антитеррористического спецназа КГБ. Казаков валили на землю, вязали им руки. Бородачей, пытавшихся убежать — догоняли, сбивали с ног, опять же вязали. Бойцы работали прикладами, кулаками, используя профессиональную выучку. Слышались лишь короткие команды, да смачная ругань, присущая работе бойцов. Нечасто слышались выстрелы и лязг железа. Обескураженные столь резким поворотом казаки, казалось, сопротивлялись вполсилы. Наконец, все, кто смог уже убежал, остальные же вповалку валялись в лесу, на берегу, да у острога. На берегу показались и ангарские казаки, а из острога вышел гарнизон, принявший участие в отлове отступающего врага.

— Товарищ майор! — Мирослав Гусак подбежал к осматривающему пленных Сазонову, — беглых преследовать? Они к Зее ушли!

— Не надо! Прочешите ближний лес, до Зеи. Там холм вниз уходит, оставьте посты, наблюдайте.

— Ясно, — Мирослав, поправив висящую на ремне винтовку с окровавленным прикладом, вскоре исчез в высоком кустарнике.

Когда всё успокоилось, пришло время для печали — пришлось подсчитывать ущерб, нанесённый по настоящему вероломным нападением казаков московского царства. Сазонову было очень обидно, до слёз. Как и прочие бывшие граждане России он переносил на Московскую Русь свою Родину, не без оснований считая её эдаким старшим братом, для каждого по-своему священной землёй. Поэтому повторное нападение на Ангарию, после попытки штурма Удинска енисейцами Андрея Племянникова, эта атака стала ещё одним потрясением для Алексея. Он скрипел зубами от злости, поносил казаков последними словами. Теперь, по словам Фёдора Сартинова, ангарцы должны избавиться от иллюзий и видеть в Москве не столько родную мать, сколько партнёра. И привёл в пример отношения с енисейцами, которые после их конфузии теперь развивались ровно и доброжелательно, главным образом из-за того, что Василий Беклемишев поднял эти отношения на новый качественный уровень. Эти же… Оглядывая бородатые рожи, бесстрастно смотревшие из-под густых бровей на прохаживающего близ согнанных в круг пленённых казаков начальственного вида мужчину, Сазонов вдруг ощутил насколько эти казаки отличаются от тех же енисейцев. Хоть енисейский воевода Василий Измайлов и с прохладцей относился к ангарцам, с ним можно было общаться, эти же какие-то чужие! Вскоре из леса показался Бекетов со своими казаками, а затем и спецназовцы, которые привели последнюю партию пленных.

— Пётр Иванович, родной! Рад видеть тебя во здравии, — обнялся с Бекетовым Сазонов. — Как ты, рассказывай.

Присев на одно из брёвен, что были предназначены для острожной стены, он рассказал, что происходило в Усть-Зейске с самого утра. Ещё в предрассветной дымке с Зеи прибежал один из тунгусов, что сидели там в секрете. Он рассказал, что совсем недавно на реке появилось несколько больших лодок, наполненных оружными людьми, по виду схожими с казаками. Бекетов тут же приказал следить за ними, куда они пойдут далее, на Амуре — вверх али вниз по реке. А сам, тем временем, поручил своему заместителю тунгусу Александру провести эвакуацию жителей посёлка и их имущества в лес. На стену подняли бывшую в остроге литую пушку, а казаки и тунгусы приготовились к обороне. К сожалению, именно Усть-Зейск был целью пришлых казаков. Как оказалось, на посёлок ангарцев напала сборная ватага казаков из Охотского и Якутского острогов под началом Дмитрия Епифановича Копылова и Ивана Юрьевича Москвитина. После вмешательства канонерок, Москвитин, как говорили люди, спешно ушёл к Зее, Копылов же, будучи ранен и оглушён, был пленён. Всего в плену у ангарцев оказалось тридцать девять казаков, трупов насчитали шестнадцать, да до четырёх десятков ушло, либо отлёживалось в округе. Матусевич уже поработал с пленными, так что информация была проверенной.

— Каковы потери, Пётр Иванович? — с волнением спросил Бекетова Сазонов, поглядывая тунгусов, что собирали гильзы у стены острога.

— У казачков моих Митрофан Рябой Богу душу отдал. Поймал, бедняга, грудью свинчатку на стене. И раненые есть, но выживут все. У тунгусов же… А вона, Сашко идёт!

Подошедший тунгус поприветствовал албазинского воеводу и доложил о потерях:

— Четырёх потерял, товарищ воевода. Раненых много, а тяжёлых трое, до вечера не доживут.

— Ясно, — с досадой скакал Алексей. — А боязно не было, не палили абы как?

— Никак нет! Мы бы и так отбились бы, да погнали бы их, — с уверенностью заявил тунгус.

— Что же, молодец, Александр, — Сазонов пожал ему руку. — Объявляю тебе благодарность и своей властью присваиваю тебе чин сержанта с годовым окладом в четыре червонца и фамилию Зейский. Всё, иди, отдыхай.

Прочёсывание близлежащей территории вокруг посёлка не прекращалось. А Сазонову теперь предстояло разобраться с пленными и выяснить, чья была идея напасть на ангарский острог. Если это была воля царских воевод, то:

— Дело дрянь, — процедил Алексей.