Глава двадцать третья, в которой Лале выводит на чистую воду Его величество властителя вод Ларру и ступает в тени
Память безумцев жестока. Она не покрывает все спасительной пеленой, нет — отпечатывает четко, как сургуч.
— Ненавижу тебя, — кричит Мило, жмурясь, чтобы не видеть, не знать… — Убирайся!
По моему лицу струятся слезы. Губы выгибаются в улыбке — болезненной и привычной уже давно маске.
Убираться? Ты гонишь меня?
Хорошо. Как скажешь, милый. Как скажешь, любимый.
Мне пришлось потерять его, чтобы осознать, как он дорог моему сердцу.
Глупая, глупая Лале. На одну ночь… да что там — один оборот с Киримом ты променяла свое счастье. На больную, наколдованную страсть — истинную любовь.
Все старые страхи, оживленные рассказом о Лило, умерли, разбитые истинной жутью потери. Если бы вчера я осталась с Мило, то не было бы ничего этого — ни медленно темнеющего неба за его спиной, ни безумной пляски мотыльков в глазах.
Я ухожу — и закрываю за собой дверь.
Мы не встретимся больше. Я отпущу тебя — если таково твое желание, мальчик. Мой, Мило…
Медленно бреду по пустым коридорам. Кажется, весь дворец превратился в ловушку. Черные тени колеблются в свете фонарей, извиваются на полу. Перепрыгиваю через них…
Жду звона колокольчиков — но они молчат. И отчего-то это кажется смешным… но я плачу.
— Лале? — окликает меня знакомый голос. — Вы в порядке, дорогая моя?
Улыбаюсь.
Раз-два-три, идет дурак.
Телом бос, душою наг.
Все не то и все не так.
Молви, странник — ты мне враг?
— Лале?… — он в замешательстве.
Я остановилась и, приподнявшись на цыпочки, пригляделась к нему.
Странный. Похожий на меня — но другой. В моей голове будто хрустят под сапогом безумия осколки цветного витража — художник, Тарло, картины, путешествие… Но целиком его уже не собрать.
Я знаю все — и не знаю ничего.
— Вы в порядке? — Тарло — да, таково его имя! — смотрит на меня с ужасом. — Что-то не так в узоре Вышивальщицы?
Вышивальщица… Ах, да.
— Нет, — склоняю голову на бок. И снова жду звона бубенцов — напрасно. — На оба вопроса — нет.
Кажется, он терзается сомнениями. Но потом решает что-то и заглядывает мне в глаза.
— Лале, милая… неужели ваша карта одержала верх?
— Карта? — растерянно переспрашиваю.
Карта, художник, дорога, одиночество…
«Пустая карта истинно пуста».
Я вздрагиваю от пронзительно-острого ощущения — из осколков разбитого витража сложился новый, чудесный, смертельно необходимый.
Подаюсь вперед, оплетая художника руками, словно ядовитая лоза — каштан.
— Тарло… — шепчу его имя. Губы царапает жесткая ткань темно-серого сюртука. — Нарисуй мне Пустую карту. Нарисуй на ней дорогу.
— Что?
Я чувствую его дрожь. Он боится.
Ах, мой строгий Мило — чтобы ты сказал на это? Тебе неведом страх… ты бы поднял мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.
Но художник не таков. Он боится безумия. Как и все. Как и все…
— Нарисуй на Пустой карте — черным по черному, углем по углю, — слетают с языка слова, что шепчет в мои уши безумие. — Нарисуй на ней дорогу. И дверь. Наш Дом взаперти — освободи его.
— Лале, — пытается он отстранить меня. Глупый! Хохочу — мои руки сильнее, чем его. Я — Хранительница ключа…
Нет, хватит себе лгать. Я — Ключ от всех дверей. Вечная странница. Дочь Холо — подобная ему, идущая его путем.
Я открываю любые двери — если есть тот, кто направляет меня.
— Тарло… Милый мой художник… — я мурлычу, словно большая кошка. Могут ли люди превращаться в кошек? Наверное, да. Дергается из стороны в сторону невидимый хвост, топорщатся смешно ниточки-усы, прижаты к голове ушки — кошка охотится. — Ты нарисуешь дверь в пустоте и дорогу сегодня ночью. На той самой картине в кабинете госпожи нашей королевы. Лишь ты можешь это — оживить ее. Сделай это, иначе…
— Иначе — что? — голос его хрипл. Страх плещется в нем — чистый, незамутненный, лишь отчасти разбавленный предчувствием вдохновения…
Не бойся, художник. Радуйся! Я подарю тебе твой лучший шедевр…
— Иначе… — задираю голову — и ловлю его взгляд, в котором пронзительная бледная синь неба и прозрачность льда. — Иначе я позову тебя в безумие. Нарисуй дверь. Этой ночью. Или все будет зря.
Не знаю, что он видит в моих глазах — но нечто заставляет его вдруг улыбнуться бесконечно тепло и произнести:
— Не смею отказать девятой в раскладе.
Отталкиваю его — и смеюсь. Запрокидываю лицо вверх, к уплывающему потолку, кружусь на месте под звон немых колокольчиков.
Леди Тоска,
Наверняка
Гибель близка.
В пропасть — со скал.
Синь, глубина —
Небо без дна.
Леди Тоска —
Выпей со мною вина
И — в синь, пока
Не раскололась она…
Я вхожу в комнату — и там, на самом видном месте, на столе… Бутыль.
«Эликсир откровения».
И короткая записка: «Прости».
Ноги слабеют — опускаюсь на ковер.
Ты слишком безумен даже для меня, Незнакомец.
Всю ночь на пролет — сижу неподвижно, чуть запрокинув подбородок. Смотрю в небо за окном.
Оно такое разное.
Сначала — лилово-оранжевое, огневеющее. Потом в него словно наливают чернил — густых, дорогих, какие очень ценит Ее величество, госпожа моя Тирле. Чья-то рука рассыпает по небу светлые крошки фосфора… голубого, розоватого, золотистого, белого и серебряного.
А ближе к рассвету — в чернила вливают молока. Постепенно, медленно, пока блики звезд не теряются в посветлевшем небосклоне.
Восходит солнце.
Ее величество ждет меня.
Поднимаюсь на ноги — стремительно. Будто разворачивается пружина. Ступаю к двери. В мутной зеркальной поверхности мелькает отражение — рдяно-рыжая грива, темные глаза — цвета грозовых облаков, перепутанные пуговицы на сюртуке.
Останавливаюсь. Застегиваю сюртук правильно. Раздумываю мгновение — и развязываю серый бант под коленкой, чтобы стянуть волосы в хвост. Лишь лицо по-прежнему занавешивают неровные пряди.
Я прячусь? Возможно.
Шагаю — с порога своих покоев прямо в королевский кабинет.
Леди Теней, сгорбившись, сидит за столом. Седые локоны выбились из совершенной прически, под глазами залегла чернота.
Не только моя ночь — без сна.
— Госпожа, — кланяюсь низко. Бутыль с эликсиром оттягивает руку. — Все готово. Осталось заменить бокал Его величества и начать совет.
— В полдень, — медленно кивает Тирле и лишь затем поднимает на меня глаза — усталые, злые.
И — резко вдыхает, будто захлебываясь воздухом.
— Лале? — из горла ее вырывается смешок. — Тебе не кажется, что игра зашла слишком далеко?
Игра?
Нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу, морщу лоб.
Ах, да. Наш маленький спектакль для Ларры — «Безумица Лале».
— Я не играю, Ваше величество.
— Тебе не нужна… моя помощь? — Тирле смотрит в мои глаза, не отрываясь. Первая в раскладе слишком уверена в своем праве, чтобы бояться девятой. — Хочешь… вернуться?
Вернуться? Зачем? Все хорошо… Это смятение в мыслях, клубки тьмы в груди — лучше, чем боль.
Ведь я такая слабая.
— Благодарю. Возможно, позже.
Я безупречно вежлива. Мило гордился бы мною. Светлый мой мальчик…
Ее величество кивает и отводит глаза.
— Понимаю, — говорит она, и впервые — лжет. — До полудня еще долго. Подождешь здесь или в своих покоях?
— Здесь. Там пусто.
— Хорошо, — говорит королева. И снова лжет. Ей хочется сказать — плохо.
Опускаюсь прямо на ковер и замираю, как изваяние. Мне кажется, что кожа начинает каменеть, превращаться в мрамор. Если взять со стола Ее величества большую печать и ударить по моему плечу — разбегутся паутиной трещины, хрустнет что-то внутри — и я осыплюсь тысячью осколков.
Каменная оболочка… а внутри — ничего.
Течет песок из верхнего конуса в нижний. Из темно-синего — в бело-золотой. До полудня шесть часов, шесть тяжеловесных оборотов… Так мало! Но весь расклад и половина совета успевает побывать в королевском кабинете до начала собрания. Каждому дается задание.
Иногда на меня кидают удивленные взгляды. И — быстро опускают глаза вниз, догадавшись о терзающем меня безумии.
Все боятся. Они не стоят и ногтя Мило, моего храброго мальчика.
Я медленно качаю головой. Неслышно и глухо звенят колокольчики… призраки серебряных бубенцов.
Дзинь-дзинь-дзинь.
А песня Слепой Судьбы кажется мне исполненной смысла.
Нет ничего в груди… Лишь дин-дон — звонит костяной колокольчик… все дин и дон — звонит костяной колокольчик… и дин, и дон — звонит костяной колокольчик… Сердце мое разбито! Нет ничего в груди… Нет ничего в груди…
Как много она знает, эта странная девушка с повязкою на глазах… Как глубоко чувствует…
Когда шестой оборот почти завершен, мимо меня проходит художник. Я вижу черную краску под его ногтями — и улыбаюсь ему.
«Спасибо!» — шепчут мои губы.
Смотрю на карту над королевским столом — просто для того, чтобы убедиться. И перед моим взором из тени, рассеченной молнией надвое, выплетается изгиб приоткрытой двери… и все.
Я, Ключ, вижу это. А другие?
Вряд ли.
— Нам пора, милая Лале, — касается художник моего плеча. — Ее величество уже в зале. Ждут только вас, докладчицу… Идите. Я подойду позже, незаметно… Нужно завершить картину, — взгляд небесно-голубых глаз устремлен на Пустую карту. — За дверью должен быть путь. Или хотя бы комната…
— Верно, — киваю. — Спасибо, Тарло.
Поднимаюсь на ноги, отряхиваюсь. Огненные локоны вьются на плечах, словно змеи. Они должны шипеть — но почему-то молчат.
Наверное, потому, что нет колокольчиков.
Открываю дверь в зал. Делаю шаг, другой, третий… и с каждым становится все тише, пока не воцаряется мертвое молчание. Оно настолько неправильное, что я испуганно отшатываюсь — и смеюсь.
Лишь встревоженный взгляд Ее величества — ты справишься, Лале? — заставляет меня оборвать смех.
Карты спокойны. Ларра — замер в неподвижности, но вся его поза источает уверенность. Совет сливается для меня в единую субстанцию — лица, взгляды, шепоты. Но один человек выбивается из одинаковых рядов. Он высок, светловолос, облачен в темно-красный камзол с золотой вышивкой…
У края стола, за спиной у одного из волшебников, стоит Мило. На белом воротнике его, словно кровавое пятно — мотылек.
На то, чтобы равнодушно отвести глаза, уходят почти все силы.
Зачем ты здесь, мой мучитель?
— А вот и леди Опал, — немного недовольно — ах, как можно опаздывать! — произносит Тирле. — Мы заждались. Вы готовы начать рассказ о Приливе, или вам требуется время, чтобы приготовиться, Лале?
Скольжу бессмысленным взглядом по раскладу. Место художника пустует. Вышивальщица бледна и встревожена. Держатель Мечей, Страж Покоя и Волшебник готовы в любое мгновение подскочить и силою своей обуздать могущество Лорда Волн… или защитить от него расклад и совет.
— Нет, времени мне больше не нужно, благодарю. Дозволите начать, о госпожа моя?
— Дозволяю, — снисходительно кивает королева. Ни следа слабости или усталости нет в ее глазах. И это вселяет надежду — уверенный полководец есть половина победы.
— Благодарю, — склоняюсь в коротком, мужском поклоне. — Господа! — оборачиваюсь к собранию. — Тревожные вести пришли к нам издалека — грядет Прилив приливов. Трижды уже прокатывались волны морские от побережий и до северных гор… трижды мешались карты и размывались границы. Четвертый раз допустить нельзя.
Именно поэтому Ее величество, мудрая королева Тирле послала меня к маяку на Лунной косе, дабы приобщиться к мудрости древней библиотеки… И там, у самого моря, я отыскала способ предотвратить Прилив. Гибель приходит из волн — и спасение отыскалось среди них. Но справиться с Приливом можно лишь ценою общих усилий… И потому — осушим бокалы за союз Дома Камней и Снов и Дома Раковин и Песка.
За королеву Тирле и короля Ларру! За владык! — я подхватываю со стола чей-то бокал — не важно, чей — и выпиваю вино залпом.
И следом за мною поднимаются и остальные, салютуя бокалами.
— За союз и владык! — разносится нестройный гул голосов. — До дна!
Один за другим опрокидывают бокалы гости, и среди них — Ларра. Негоже владыке пропускать такой тост — политика.
Но в бокале Его величества эликсир, а не пьяное вино. Ларра делает глоток, другой… до последней капли.
Королева улыбается торжествующе — и я зеркалом отражаю ее улыбку.
— А теперь о Приливе, — я глядела на Ларру, не отрываясь. На его лице промелькнула тень неуверенности… Он заметил, что вино странное на вкус? Государь столь сведущ в западных отравах? Или сила его может противостоять любому яду — как у первого в раскладе Дома Плаща и Кинжала, принца Кэрри Калум?
Я опускаю глаза.
Прочь, сомнения. Я должна испытать Ларру. Ошибусь — значит, такова моя судьба. Она и так уже слишком замарана и изломана, чтобы бояться лишней трещины…
Сейчас — или никогда.
— Прилив — не просто бедствие, что приходит из моря. Это сила, которой можно овладеть… если найдется человек, готовый взять на себя кровь многих и многих, пойти на предательство и убийство, умеющий лгать с улыбкой… Безумец, так отчаянно желающий власти, что перед этим желанием меркнут любые доводы рассудка… — перевожу взгляд с одного лица на другое, пока не впиваюсь глазами в государя Дома Раковин и Песка. — О, Ларра Ночной Бриз, Лорд Волн… ты — этот безумец?
Он открывает рот — мне кажется это страшно медленным — нахмуривает брови… и вместо гневного «нет» произносит:
— Да.
— Ты желал призвать прилив, завладев раскладом Дома Камней и Снов? — повторяю вопрос иначе.
В глазах Ларры появляется ужас, но непослушный язык вновь подводит владыку:
— Да.
— Ты… — начинаю я в третий раз, но меня заглушает ропот голосов. Гневные выкрики, презрительные шепотки.
Ларра вдруг теряет королевскую самоуверенность и величественность. Он зажимает рот руками, а из глаз его текут слезы, мерцающие, словно жемчужины.
Мальчишка. Запутавшийся мальчишка, которого чуть не свело с ума обещание невероятной силы Прилива. Ларра не изображал из себя несведущего в интригах юнца — он и был таковым.
— Смерть предателю! — кричит кто-то из совета.
— Я невиновен! — сквозь слезы восклицает Ларра, и синие локоны рассыпаются по плечам. Но ему все равно — он смотрит лишь на королеву, бледную, потемневшую лицом, разгневанную, сурово поджавшую губы. — Я не знал, что придется убить тебя, Тирле! Теперь я ничего не хочу! Я ведь не успел ничего сделать… ты простишь меня?
Мне становится горько. Каждое его слово — правда. Но он прибыл в Дом Камней и Снов только с одним желанием — подчинить расклад и принести его в жертву Приливу.
А Тирле не прощает предателей. Мне ли не знать.
— Смерть! — кричит кто-то вновь.
Королева опускает ресницы. А губы беззвучно повторяют:
«Смерть!»
Вокруг стоит такой шум и гам, что я почти упускаю мгновение, когда из Ларры начинает хлестать сила… а дворец содрогается под упругими ударами подземных потоков.
Несмотря на то, что многие ожидали такого исхода — поднимается паника. Небо набухает грозой, врываются в окна потоки воды… Волшебник пытается утихомирить стихию, Держатель Мечей и Страж Покоя оберегают беззащитных людей… но все идет не так, не так! Слишком велика оказалась сила Ларры, слишком он испуган, а совет ведет себя, как стадо баранов.
Тирле вскидывает руки, призывая тени. Но могущество первой в раскладе не делит на своих и чужих, оно поражает всех… Пятна мрака выползают из углов, как уродливые слизняки. Скользят — быстро, так быстро! — к Ларре…
Хохочу сквозь слезы. Неужели судьба королевы еще злее моей — заточить в тенях возлюбленного собственными руками?
Кричит Кокетка, которую задело краем силы Тирле. Нанеле затягивает в сгусток мрака медленно, но неотвратимо… На какое-то мгновение зал замирает в суеверном ужасе, но попытаться спасти леди Хрусталь — значит, занять ее место. Мрак хищен — он поглотит любого, кто окажется рядом. Расклад знает это, а люди совета слишком дорожат своими жизнями… Нанеле обречена — никто не окажется настолько безрассудным, что…
— Держитесь! — растрепанный светловолосый волшебник падает на колени рядом с пятном и протягивает руку Нанеле. И — оглядывается на меня. Со странным выражением лица — сомнение, торжество, боль, надежда. — Держитесь, леди! Я вытащу вас, не оставлю здесь… одну!
Сердце мое осыпается каменной крошкой.
Мило. Благородный идиот.
Только не он. Кто угодно, только не он!
Бросаюсь вперед без раздумий — под серебряный перезвон колокольчиков.
Я быстрее человека. И сильнее. Я могу и успеть.
А если и не успею… Наплевать. Моя жизнь не стоит ничего. Чем вечное ожидание в одиночестве — лучше погружение в мир теней, ночных кошмаров и пророческих снов.
Тоже — вечное…
Успеваю в последний момент — выдернуть и извивающегося от боли Мило, и потерявшую уже сознание Нанеле… отбросить их подальше, прямо в руки подоспевшему Стражу — в безопасность…
…и замереть у края темной бездны, ловя взгляд Мило.
Ты простил меня? Мило…
Светлые, слипшиеся от влаги ресницы поднимаются.
Тьма манит обещанием покоя.
Прошу, скажи, что я нужна тебе. Помани за собой.
Но в его глазах — все та же тень обиды и непонимания. Мило хочет что-то сказать — губы шевелятся беззвучно… и он отводит взгляд.
Я… не нужна ему больше?
Осколки сердца превращаются в пыль. Нет ничего в груди…
Шагаю назад — и, раскинув руки, падаю навзничь.
Тьма принимает меня… и в самый последний миг чудится — только чудится, я не смею себе лгать — звонкий крик:
— Госпожа, нет! Лале!
И — на самой границе сознания:
— Не лезь за ней, дурак! Ее уже не вернешь…
Раньше я считала, что тьма — это подобие света. Нечто неощутимое, эфемерное, зрительный эффект… Теперь мрак для меня обрел запах и вкус — горький миндаль и соль. На ощупь — словно ласковый бархат.
Я плаваю в тенях, как в речном потоке. Без сомнений, без раздумий… Я — воплощенный покой.
Просыпаюсь резко — от пощечины, злой и обидной.
— Поднимайтесь, леди, — надменно возвещает голос. — Сколько можно лежать без дела.
Открываю глаза и сажусь. Вокруг меня — черное ничто, в котором вьется серебряная дорожка. На ней я и лежу, а рядом стоит и стучит нетерпеливо каблуком девушка с синей повязкой на глазах. В руках ее белый веер из резной кости.
— Слепая Судьба? — еще один бесполезный осколок разбитого витража.
— Верно, — склоняет она голову. — Поднимайтесь, леди. Вам предстоит нелегкий путь, если вы желаете вернуться.
Ответ рождается на губах прежде, чем я могу его осознать:
— А если не желаю?
Твердая рукоятка веера пребольно бьет мне по лбу.
— Желаете, леди, желаете. Так что поднимайтесь немедленно и идите вперед, — она брезгливо поджимает губы. — Благодарите этого несносного мальчишку, Шута. Он останется мне должен за ваше возвращение.
Желание спорить пропадает. Встаю на ноги, оглядываюсь… Дорога ведет лишь в одну сторону. Пара шагов назад — и обрыв в ничто.
— Где я?
Судьба отчего-то радуется:
— О, проявляете любопытство? Это очень, очень хорошо! Значит, безумие не завладело вами полностью, леди. Мы на Сумеречных путях, Лале, — неожиданно тепло обращается ко мне она. — Чтобы вернуться, вам нужно пройти по этой дороге до конца. Не бойтесь ничего.
Девушка осторожно подбирает юбки, словно готовясь к прыжку.
Мне становится жутко.
— Я останусь здесь… одна? Вы уходите?
Она замирает.
— Да, Лале. Одна, — слова ее полны сочувствия. — Не бойтесь ничего. А мне пора возвращаться к супругу…
— Супругу? — спрашиваю я, чтобы хоть немного оттянуть наступление одиночества. — А кто имеет честь называться супругом самой Судьбы?
Девушка хохочет. В черной пустоте ее смех разлетается серебряной пылью.
— Безумный Шут, кто же еще? — кокетливо прикрывает она губы веером. — Порой влюбленные пары со стороны выглядят весьма странно… Не так ли? — усмехается Судьба… и прыгает с края дорожки.
Ворох бело-синих юбок мелькает в воздухе — и я остаюсь одна.
Есть ли у меня желание вернуться домой? Нет… Но и оставаться здесь я тоже не хочу.
Остается только идти вперед.
Но стоит мне сделать лишь несколько шагов — и тьма подергивается рябью. Из сумрака выплетается туманный сияющий силуэт…
Молодой мужчина сидит на качелях. Он кажется мне знакомым. Кудри светлее льна, дымчато-серые глаза с мечтательной поволокой, резкие скулы… Гитара стонет под прикосновениями тонких, чутких пальцев.
Красиво…
Внезапно он поднимает голову. Пальцы замирают.
— Лале? Что ты здесь делаешь, лисенок? — на его лице — удивление. — Неужели ты все-таки умерла?
И тут я вспоминаю. Только один человек на всем белом свете называл меня лисенком.
— Суэло! Это ведь ты, Аметист? — переспрашиваю взволнованно. Никогда не думала, что буду так счастлива, увидев своего врага.
— Узнала, — улыбается он невероятно обаятельно. Отставляет гитару… и через мгновение я оказываюсь в крепких объятиях, окутанная запахом сирени. — Знаешь, а я умер, — грустно говорит он и тут же смеется: — Это, конечно, скверно, но зато я опять молод. Старик из меня вышел отвратительный — уродливый, склочный и самодовольный.
Его слова странным образом пробивают мою завесу бесчувствия. Впрочем, это талант бардов — пробуждать людские сердца.
И хотя я знаю, что в груди у меня — пустота, что-то начинает рождаться внутри против воли… Нетерпеливое и способное болеть.
— Ты всегда был склочным и самодовольным, — отвечаю, отстраняясь. Хочется, чтобы меня обнимали совсем другие руки… но это невозможно.
— Что есть, то есть, — вздыхает Суэло и отпускает меня. Гитара вновь занимает свое обычное место на колене барда. — Знаешь, лисенок, я раньше тешил себя мыслью, что мне не нужен никто, звал себя эгоистом… Говорил, что песни пишу для себя, а все остальные должны благодарить судьбу за то, что я позволяю их слушать… А здесь есть только мы с моей гитарой — и все. И знаешь, лисенок, мне совсем не хочется петь. По правде говоря, мне совсем ничего не хочется…
— И долго ты здесь? — холодею от ужаса. Неужели мне предстоит то же самое?
— Довольно долго, — он смотрит на меня пристально. — Но время не имеет ровным счетом никакого значения… Я буду здесь до тех пор, пока кто-то там, наверху, извне, не позовет меня. Не ради песен… А просто так — полюбив. Как думаешь, могут живые любить мертвых?
— Не знаю, — качаю я головой. Мне становится жаль Суэло. Каким бы мерзавцем он не был при жизни, подобная участь слишком жестока. — Но твои песни любят многие.
Он сощуривается.
— А ведь ты жива, Лале… Почему же ты здесь, а не с теми, кто любит тебя?
Задумываюсь — но ненадолго.
— По той же причине, что и ты, Суэло. Я была слишком эгоистична в своем горе… и страхе. Считала, что никто не может меня понять… Как самонадеянно!
— Как самонадеянно… — отзывается он эхом и вновь улыбается. Тепло, чего почти не бывало при жизни. — Иди дальше, Лале. В отличие от моего, твой Сумеречный путь короток… Прощай, несносный лисенок…
Его лицо начинает расплываться. И снова плачет гитара…
Делаю шаг, оглядываюсь через плечо.
Суэло сейчас похож на клуб тумана, источающего свет и музыку.
— Иди, лисенок… Извинись за меня перед Шалависой, ладно? И перед другими… кто еще жив…
— Обещаю, — шепчу. Но сияние уже гаснет.
Смаргиваю. Кажется, у меня на глазах слезы. Я плачу? О мерзавце Суэло? Об эгоисте, разбивавшем чужие жизни?
Нет. Об Аметисте, который слишком поздно понял свои ошибки.
— Спасибо за урок, Суэло, старый мой враг, — обращаюсь я серьезно к пустоте и тьме. — Когда-нибудь тебя обязательно полюбят и позовут… Таких, как ты, не забывают… — и тихо: — Прощай.
Иду вперед — долго. Ноги сводит от усталости. Иногда во мраке по краям дороги мелькают лица и фигуры… Но я слишком боюсь разглядывать их и слушать чужие истории. Лишь однажды бросаюсь вперед с отчаянным криком:
— Лило!
И светящийся силуэт замирает. Я не могу различить деталей, но чувствую, ощущаю всей кожей — это он, мой принц.
А Лило грустно улыбается.
— Ты совсем не изменилась, любовь моя. А пора бы. Отпусти меня уже… Я причинил тебе столько боли, столько горя… Зачем тебе помнить?
— Но я люблю тебя!
— Любила, — мягко поправляет он. — Сейчас в тебе говорит память. Отбрось прошлое — иначе твое будущее погибнет. И… прости меня, Лале… Каким же я был глупцом…
Он рассыпается искрами, и я падаю на дорогу в изнеможении. Но вместе с почти привычной болью и горечью, в моей крови растворяется… облегчение?
— Грустишь? Вот дура, — с чувством произносят над ухом. — Ну, я в тебе не сомневалась.
В испуге вскакиваю на ноги. Никого!
— Что вертишься? — интересуются насмешливо. — Не видишь, что ли? А под ноги заглянуть не пробовала?
Голос звучит так, словно говорящая находится за спиной, но там пусто. Приходится присесть и внимательно вглядеться в дорожку. Она присыпана серебристым песком. Стряхиваю его, всматриваюсь в прозрачный хрусталь… и вскрикиваю.
Внутри дороги… женщина в царских одеяниях. Почему? За что с ней так — даже более жестоко, чем с Суэло?
Сердце бьется в груди вполне отчетливо. Даже слишком. И как мне могло показаться, что там пустота!
— Не узнала? — спрашивает насмешливо женщина, заключенная в хрустале. Глаза ее закрыты, губы не двигаются, но у меня нет никаких сомнений в том, что говорит именно она. — А ведь мы, бывало, так с тобой спорили… и ссорились… Загляденье просто.
— Карле Пророческий Сон! — озаряет меня.
Она смеется.
— Предпочитаю зваться Карсой Сонной. После смерти титулы ни к чему.
Мне становится жутко.
— Что это за место такое, Карса? Мир мертвых? Я видела здесь и Лило, и Суэло…
— А Суэло все-таки помер? Ну и поделом, — хохочет она. — Поганец был знатный. Нет, Лале, это не мир мертвых. Куда бы ни уходили они — здесь их нет. Это Сумеречные пути, — повторяет она слова судьбы. — И тут нет никого, кроме тебя… и образов, что ты носишь в себе. Попавшие под чары Леди Теней могут веками бродить в здешних лабиринтах. Некоторые не выбираются вовсе… Ты ведь этого хотела? — голос ее становится ехидным. — Навсегда затеряться во мраке?
— Уже не хочу! — восклицаю, чувствуя, как меня поглощает ужас. — Я хочу выбраться!
Карса усмехается.
— Так позови на помощь.
— Кого? — теряюсь я.
— А кто затащил тебя в наш мир? Вот с того и спрашивай, — советует сердито. — А мне спать пора… Тяжело быть тенью прорицательницы… Вечно спать и видеть сны о том, что будет, чтобы та, настоящая Карле, могла изрекать предсказания… Ох, тяжело… А вы, глупые, все ходите ногами по своему будущему… Тяжело мне…
Она замолкает. Зову ее, стучу кулаками в хрусталь — все бесполезно. Я вновь одна на бесконечном пути. И, чтобы не утонуть в океане отчаяния — куда уж там Приливу Приливов! — начинаю размышлять над словами старой королевы.
Позвать на помощь того, кто затащил меня в наш… в их мир… Это Холо — других ответов нет. Но как мне позвать его, спрашивается? Просто кликнуть по имени?
— Эй, Холо! — говорю неуверенно. — У меня неприятности… учитель. Помоги мне!
Тьма поглощает слова, не откликаясь даже эхом.
— Холо! — кричу громче. — Да где же ты!
И вновь — тишина.
— Холо, вороний сын! — злюсь я от души, срывая обиду за все свои ошибки на наставнике. Речь моя становится совершенно непочтительной. — Бросил в чужом мире — и сбежал! Разве так делают? Ах, ты…
— Бедная девочка… Опять заблудилась?
Я осекаюсь на половине ругательства и резко оборачиваюсь. Холо, как ни в чем ни бывало, стоит на дорожке, старательно разравнивая ногой песок. В косе мужчины — желтая лента, сюртук черен, как и всегда, хоть и выглядит престранно… А вот вместо угольных брюк на нем какие-то узкие штаны из грубой ткани темно-синего цвета. И ботинки… я приглядываюсь… на завязочках.
Ну и дела.
— Заблудилась, — стоило мне увидеть Холо, как исчезли и злость, и страх, и обида… Я снова стала маленькой девочкой, которую он спас от смерти в заключении. — Я такая глупая…
— Просто молодая, — на полных губах — чуть виноватая улыбка. — Всегда молодая — и за это можешь благодарить только меня, — смеется он над собою. — Вот ведь учитель тебе достался… Не бойся ничего, моя Лале, — он вдруг оказывается рядом и нежно гладит по спутанным волосам. — Ты не можешь потеряться или заблудиться. Такие, как мы с тобой, гуляют по путям миров свободно… Просто открой дверь домой, девочка.
— Но как? — растерянно переспрашиваю, подаваясь вперед за ласковой рукой. Наставник… как же я все-таки по тебе скучала…
— Как угодно, Лале… Хочешь — придумай себе дверь. Хочешь — нарисуй ее на песке. Это не имеет значения. Все пути открыты тому, кто свободен душою. Ну же, попробуй, — мягко отступает он назад.
Я наклоняюсь к песку, вытягивая ключ из-за ворота. Аккуратно рисую железкой в песке контуры двери — маленькой, в такую надо проходить, сгибаясь в три погибели. Холо садится рядом и чуткими пальцами подправляет рисунок — там добавил ручку, там — завитушку, здесь разбросал песок ладонью — словно тень легла.
— Вот видишь, милая. Это не сложно, — улыбается он. — А теперь просто шагни — и все. Смотри на меня.
Холо вдруг подмигивает мне… и дергает за нарисованную ручку.
Песчаная дверь отворяется. Даже не дверь — люк.
Наставник свешивает ноги с края и прыгает куда-то вниз.
Крышка захлопывается. Я остаюсь одна перед смазанным контуром.
Домой… а ждет ли меня кто-нибудь? Или, подобно Суэло, я оставлю по себе лишь песни и сказки?
— Не будь трусихой Лале, — говорю я себе и толкаю дверь.
Нарисованная створка легко поддается… и я соскальзываю с края. Неловко приземляюсь на ноги в полной темноте, взмахиваю руками, задеваю что-то, с грохотом падающее на пол… и теряю равновесие, чувствительно прикладываясь затылком об стену.
— Кота твоего об стену! — с чувством ругаюсь.
Поднимаюсь на ноги, иду вдоль стены, пока не нащупываю ставни… и распахиваю их настежь.
Скудный свет, исходящий от ночного неба и растущей луны, озаряет мою спальню.
Я дома. Я вернулась.
И я лишь в начале пути…
