Глава девятая, в которой Лале рассказывает долгую историю, сидя в шкафу
— Лале? — негромко кашлянули за дверцей. — Не хотите ли отужинать?
— Нет, спасибо, Мило, — мрачно отозвалась я, по нитке распуская чулок. У моих ног уже лежала слабо блестящая в свете лампы кучка пряжи. — Не голодна сегодня что-то.
Снаружи почесали в затылке, вздохнули и, кажется, уперлись лбом в дверцу.
— Госпожа, вы не можете всю жизнь провести в шкафу.
— Разумеется, могу. Кто меня вытащит? Ты, что ли? Не смеши.
— Госпожа, — проникновенно прошептали в щелку. — Вы уже два дня безвылазно сидите в этом…
— Почему безвылазно? — последовало резонное возражение. — Я выходила четыре раза. Трижды в туалет, еще за лампой.
За дверцей с чувством выругались сквозь зубы и отступили. А через пол-оборота в темное нутро шкафа проник волшебный запах запеченного в специях мяса, хлеба и… м-м-м… кажется, свежего клубничного сока.
Я шумно сглотнула и временно отложила истерзанный чулок в сторону.
— Мило… — робко царапнули мои ногти дверь. — А мясо ты сделал с перцем?
— Разумеется, — прозвучал невозмутимый ответ. — С перцем и мягким сыром, смешанным с зеленью.
— А хлеб?…
— Наисвежайший. Только что из печи, горячий еще. А как корочка хрустит, послушайте!
В животе жалобно забурчало.
— А…
— А в клубничный сок я добавил две ложки сахара и украсил его сливками и мятой.
В душе моей скорбь боролась со зверским аппетитом.
— Мило… Отсюда я не выйду, не надейся… а можно передать тарелку в шкаф?
Снаружи вздохнули, а потом дверца медленно открылась, впуская свет и новую волну заманчивых запахов.
— По-хорошему, госпожа, мне надо было бы сказать, что нельзя, — вздохнул Мило, расставляя блюда. — Да жаль вашего здоровья. Так и пищеварение себе испортить недолго.
Я лишь рассмеялась в ответ — впервые за два дня.
— Ты, мой дорогой, ведешь себя, будто лекарь из больницы для бедных. Полно, ничего мне не сделается. Вот если бы я с дюжину дней здесь провела без пищи и воды, тогда уже и стоило бы проявить беспокойство. Впрочем, даже в худшем случае мне грозил бы лишь долгий сон без сновидений…
Мило покачал головою, улыбаясь чуть растерянно.
— Сколько живу с вами, госпожа, никак не могу взять в толк, как могут соединяться в вас самолюбие — и безразличие к себе, жестокость — и чувствительность, мудрость — и воистину детская наивность. Порою мне кажется, что вы упали в наш мир с одной из высоких звезд, где все устроено по-другому.
Сердце сжалось. Ах, мальчик мой, не так уж ты и неправ. Почти угадал… Выстрелил наугад, и сам того не зная, попал в яблочко. И, пожалуй, это знак. Слишком долго я пряталась от мира, слишком долго оставалась здесь чужой… Возможно мне нужно лишь довериться кому-то? Довериться… Мило?
— Послушай… — медленно произнесла я, глядя в сторону. — А хочешь ли ты узнать, как я попала во дворец? И… как я стала такой?
Ученик с готовностью подался вперед, чуть не уронив курточку с вешалки прямо в тарелку с кушаньем.
— Да! Конечно, хочу! Вы… вы правда расскажете? — голос его звучал недоверчиво. Думается мне, мальчик ждет рассказа о чудесах… боюсь, моя повесть его разочарует.
— Это будет глупая, несмешная история, Мило. История о девочке-неудачнице. Знаешь, ей…
— Вам, — твердо поправил меня Авантюрин. — Ведь это история о вас, госпожа. Не так ли?
Я усмехнулась. Снова прячусь за словами… Нет, пора выходить на свет.
— Знаешь, мне редко не везло, но если уж удача отворачивалась, то это почти наверняка сулило катастрофу. Так было всегда, с самого моего рождения. Память о тех временах словно подернута дымкой, но кое-что видится удивительно ясно. Приют — такой большой дом для детей, чьи родители слишком рано ушли искать высоких путей. Драки за кусок хлеба. Мошенничество и воровство… Попавшихся на преступлении ребятишек до двенадцати лет не трогали, но для старших наказания были предельно жестокими. Поставят клеймо или высекут — если повезет. Если же нет… Провинившихся отправляли в тюрьму, вместе с взрослыми. А там — болезни, голод и верховенство грубой силы. Лишь один из трех мужчин, попавших в темницы, выходил на волю — изломанным и слабым.
Дети и женщины не выходили вовсе.
Я… я всегда была очень маленькой и хилой здоровьем, но ума и хитрости мне было не занимать. Ловкие руки и нахальство обеспечивали если не разнообразное, то хотя бы сытное питание, а невысокий рост и хрупкое телосложение, так вредившие в драках, помогали смягчать сердца воспитателей и вызвать жалость, если уж меня все-таки ловили. Я охотно делилась добычей с другими детьми, много улыбалась и шутила, и потому вокруг всегда вертелось множество друзей — таких же голодных, чумазых и изворотливых ребятишек. И если случалось твоей госпоже в юности оставаться без ужина, то ночью кто-нибудь обязательно подкладывал ей в ладошку кусочек хлеба или яблоко. Знаешь, Мило, несмотря на голод, побои и постоянный страх за свою шкуру, тогда я была счастлива…
Все закончилось в одну ночь. Какие-то высокие, громко и зло кричащие люди разбудили меня пинком в бок, цапнули за шкирку и потащили в подвал. Кто-то донес, что это я стащила у воспитателя золотые часы и продала их на городском рынке. Меня и прежде ловили на кражах, поэтому тогда и разбираться не стали, правда это или злой навет. Мое наказание хотели сделать показательным, поучительным для остальных — тут уж, хоть волком вой, хоть щенком скули, все равно не поможет.
Ночь я должна была провести в подвале, а на рассвете — отправиться в тюрьму. Для меня, слабой, худой, хрупкой девчушки это означало всего лишь отсроченную смертную казнь. Конец жизни, конец пути… И в тот момент, когда я осознала это, мне стало так страшно, как никогда до тех пор.
Скоро наступит осень — но не для меня. Созреют в приютском саду мелкие, но сладкие груши — но я их не попробую. Не пробегусь по улицам, не залезу на старое дерево, не поколочу вредного мальчишку, который оттаскал меня на днях за волосы, не признаюсь другому, столь же вредному, но такому родному, что люблю его… Миллион несказанных слов, тысяча пропущенных рассветов, сотня невстреченных друзей, десяток непрощеных врагов…
Одна непрожитая жизнь. Разве этого мало?
Я беззвучно размазывала по щекам слезы, оплакивая свою судьбу, и меня колотило, словно в припадке. Сил оставалось все меньше. И когда сонная, тяжелая хмарь почти заволокла сознание, кто-то окликнул меня по имени и спросил:
«Ты боишься смерти?»
Как сейчас помню — сон слетел с меня в одну минуту, а сердце пропустило удар.
«Кто здесь? — хотела закричать я, но смогла лишь прошептать. — Что вам нужно? Или уже… пора?»
Незнакомец в темноте, казалось, улыбнулся — такое впечатление производил его тон.
«Нет, девочка моя, я не из твоих палачей. Меня сюда занес добрый ветер высоких путей, и как знать — возможно, он унесет и тебя с рассветом. Лишь ответь мне на один вопрос, не таясь: ты боишься смерти?»
Не знаю, почему, но тихий, но мелодичный звук голоса того человека вызвал у меня чувство абсолютного доверия, словно бы я говорила со своим отражением.
«Да! — страстно выдохнула я. — Я боюсь смерти».
«Больше всего на свете?»
«Больше всего на свете!» — твердо прозвучал мой ответ.
Невидимка рассмеялся, и смех этот был похож на звездные осколки — далекий, холодный и манящий.
«Скажи… если бы я предложил тебе путь к спасению — что бы ты отдала мне взамен?» — сказал незнакомец, и мне стало страшно.
Но смерть в холодной, сырой тюрьме от побоев или болезни пугала еще больше, и потому я колебалась недолго.
«Все, что угодно».
«Все? — насмешливо протянул человек в темноте, и по спине пробежали мурашки. — Если я заберу у тебя всю твою прежнюю жизнь, и ты лишишься своего прошлого — это будет справедливая сделка?»
«Да!» — крикнула я.
«А если сотру твое имя, лишая тебя настоящего, — ты не отступишься?» — вкрадчиво продолжил мой соблазнитель.
«Нет», — сорвалось с моих губ.
На сей раз незнакомец молчал чуть дольше.
«Но что, если в этой сделке ты потеряешь свое будущее, девочка? И тогда ты ответишь согласием?»
«Будущее?» — мой шепот походил на шорох осенних листьев.
«Да, — голос его отдавал сталью. — Твою любовь — ибо впредь никто тебя не полюбит. Твой путь — ведь я выберу его за тебя. И… право на смерть. И тогда ты отправишься со мною в бесконечное путешествие?»
Признаться, после этих слов мне стало дурновато. Невольно вспомнились старые легенды о злых духах, стремившихся поработить человеческие души. Вдруг меня навестил один из таких духов? Но если я откажусь…
«Решай, милая, — произнес незнакомец. — Скоро рассвет».
Его слова стали последней песчинкой на весах судьбы — ведь мне хотелось увидеть не только этот восход солнца, но и следующий, и тот, что будет за ним, и еще миллион восходов…
«Я пойду с тобой».
Из темноты послышался смех.
«Я знал, что не ошибся в тебе. Протяни руку, девочка моя, и простись с этими стенами навсегда».
Робко подняла я ладонь, и мои пальцы переплелись с чужими — лихорадочно-горячими и сухими. Незнакомец шагнул, увлекая меня за собой…
— Вам было страшно, госпожа? — тихо спросил Мило.
— До оцепенения. И позже мне не раз приходилось сожалеть о своем решении, но изменить что-то было не в моих силах. Столько слез пролилось, столько проклятий слетало с языка в порыве отчаяния! Но тогда, в самом начале я чувствовала к своему наставнику лишь благодарность.
…К моему удивлению, мы не рассыпались тысячью искр и не провалились сквозь землю. Мужчина просто подошел к двери камеры и открыл ее… Но за ней обнаружился не знакомый до отвращения закуток с лестницей наверх, прочь из подвала, а роскошно обставленная комната, полная солнечного света, словно в полдень. А ведь до восхода солнца оставалось еще несколько часов! Право, не могла же я сойти с ума за эту бесконечно мучительную ночь под землей!
«Вот твои покои, Лале», — спокойно произнес незнакомец.
«Лале?» — рассеяно переспросила я, оглядываясь на чудесного спасителя, и замерла. Никогда прежде не встречалось мне таких людей! Будучи не особенно высокого роста, он, тем не менее, подавлял волю самим своим обликом и внутренней силой. Казалось, что передо мною стоял король — самое малое! Черные с сединой волосы незнакомца были заплетены в длинную, до пояса, косу, перевитую желтой лентой. Серые, будто остывший пепел, глаза в обрамлении угольно-четких ресниц взирали на меня с насмешкой — мол, что теперь скажешь, девочка? — но то была добрая насмешка. Прямой нос, полные чувственные губы, кожа оливкового оттенка… Во всем чувствовалась порода. В нашем приюте подобные люди были редкостью, даже среди воспитателей, Иногда из города приезжали богачи, члены попечительского совета — но даже они не могли сравниться в умении держать себя с этим человеком. Осанка и наклон головы, манеры и выражение глаз…
А какую одежду носил незнакомец! Ручаюсь, такой костюм половине попечителей наверняка был не по карману. Какая ткань, какой крой! Все — черное-пречерное, хоть бы нитка одна цветная. Блуза с бантом, сюртук, расшитый драгоценными камнями, брюки со шнуровкой по бокам, высокие сапоги на каблуках — будто из сажи.
«Чему ты удивляешься, девочка? — усмехнулся мужчина. — Я же говорил, что заберу твое имя… Но совсем без прозвания оставаться нехорошо, почему бы не дать другое взамен? Теперь ты будешь Лале Опал».
«А вы?» — спросила я.
«Мое имя Холо. Лорд Холо из рода Опал, как можно уже догадаться, — он любовно огладил один из черных переливающихся камней на рукаве. — И с этого момента ты заменишь мне дочь и наследницу».
Холо улыбнулся и склонился над моей ладонью. Теплые влажные губы легко коснулись кожи. От неожиданности я сжала пальцы, царапнув его ногтями по подбородку.
«Почему вы пришли за мной?» — спросила я, пытаясь сгладить неловкость. К счастью, Холо продолжал спокойно говорить, словно не замечал ни пылающих щек, ни подрагивающих пальцев.
«Пришел? Куда? Ты выросла в этом доме», — безмятежно отозвался лорд Опал.
Вот что значит «лишишься прошлого», подумалось мне. Мужчина не шутил, когда говорил со мною в подвале. Значит, и все остальное правда? Ни свободы, ни любви… ни будущего? Я всецело принадлежу ему?
Против ожиданий, сердце наполнилось не страхом, а гневом.
«Как мы попали сюда?» — твердо спросила я, глядя своему хозяину прямо в глаза.
«Через дверь», — последовал ровный ответ.
Ни слова не говоря, я метнулась к выходу и дернула ручку на себя. Заперто.
«Она захлопнулась?»
«Она всегда была закрыта».
«Как мы прошли? И как вы попали в подвал? У вас был ключ?»
Холо вновь засмеялся, чуть откинув голову назад.
«Можно сказать и так. У меня есть ключ, который подходит ко всем дверям в этом доме».
«Хочу такой же!» — тут же воскликнула я. В конце концов, этот Холо ведь назвал меня своей наследницей, так что пусть подает ключ от дома. Не взаперти же сидеть, на самом деле.
Лорд Опал оглянулся по сторонам и расцвел улыбкой. Потом, приняв серьезный вид, он подошел к комоду и вынул из замочной скважины небольшой ключ затейливой формы.
«Этот — твой», — произнес Холо.
«А он правда открывает все двери в доме?» — недоверчиво протянула я, принимая подарок. Ключ показался мне волшебным: он сильно оттягивал руку и еще — источал тепло, будто живое существо. Возможно, его нагрели солнечные лучи, а что касается веса… откуда девчонке из приюта было знать, что золото куда тяжелее железа…
Вместо ответа Холо забрал у меня ключ и вставил его в замочную скважину. К моему изумлению, несмотря то, что форма их была разной, тут же послышался щелчок, и дверь отворилась. За нею, против ожиданий, обнаружился не мрачный закуток перед темницей, а другая, большая и светлая комната, оформленная в синем цвете. Я протерла кулаком глаза, ущипнула себя за локоть, но видение и не думало исчезать. Значит, мне не померещилось, и мы действительно покинули… мой мир?
Холо наблюдал за мной с понимающей улыбкой.
«Теперь твоя очередь», — произнес он, закрыл дверь и вручил мне ключ.
Нисколько не веря в то, что у меня получится, я повторила действия наставника. На сей раз за дверью оказалось помещение с огромными, во всю стену окнами и столом, уставленным разнообразными яствами.
«Ах, ты проголодалась, бедняжка, — хохотнул лорд Опал и потрепал меня по волосам. — Надо было сразу сказать, неужто я не накормил бы свою любимую доченьку?»
«Я вам не дочь», — мрачно отозвалась я. Образы настоящих родителей давно изгладились из моей памяти — и я была этому рада, но и тревожить их все еще было больно.
«Нет, дочка, — упрямо возразил Холо, заключая меня в объятия. Я неловко вывернулась и уперлась ему руками в грудь — не потому, что такая близость была мне неприятна, просто страшно стало запачкать его дорогие одежды, ведь в баню приютских водили только раз в неделю, да и ночь в подвале не прибавила мне чистоты. — Ладно, не хочешь быть дочкой — будешь ученицей, — смягчился мужчина, увидев на моем лице смятение. — Так пойдет?»
«Пойдет», — улыбнулась я впервые за много-много часов.
«Здесь ты научишься верить в чудеса, Лале», — серьезно пообещал лорд.
А я смотрела на него и чувствовала — так и будет.
— Что же случилось потом, госпожа? — осторожно поинтересовался Мило, когда пауза неприлично затянулась.
Я с сожалением отложила вилку. Тарелка опустела. Вот уж не думала, что могу так проголодаться, просто сидя в шкафу!
— Многое случилось, Мило… Всего и не вспомнить. Откровенно говоря, после стольких лет я позабыла даже свое настоящее имя, что уж говорить о житейских мелочах. Но некоторые вещи моя память хранит в неприкосновенности. Странно, не так ли?
…Холо не любил людей — это стало мне совершенно ясно еще в первые месяцы. В огромном поместье Опал не было ни кухарок, ни дворецких, ни горничных, ни даже приходящих слуг. Покои поддерживались в чистоте с помощью волшебства — основатель рода, поговаривали, баловался колдовскими штучками. Еду приносили раз в день из ближайшего трактира. Стайка молоденьких девушек под руководством повара споро расставляла кушанья на столе и тут же покидала негостеприимный кров. На следующее утро разносчицы возвращались, убирали остатки трапезы и заново накрывали стол. Обычай этот не менялся уже почти сорок лет, со времени смерти хозяйки дома, матери Холо — леди Лиониле Опал.
Мне, как «дочери» господина, приходилось соблюдать множество странных правил и помнить об ограничениях. Оглядываясь на свою тогдашнюю жизнь, я прихожу в ужас. Холо воспитывал из меня затворницу, такую же, как он сам. В то время это меня не тяготило, ибо лорд Опал мог заменить собою весь мир. Обучение премудростям новой моей жизни, этикету и географии, экономике и литературе, путешествия с помощью заветного ключа в дальние страны, дабы наяву увидеть все, описанное в учебниках, танцы и музыка, долгие истории перед камином по вечерам… Холо показал мне, как правильно готовить горячее вино с приправами, рассказал, как приветствуют короля и как — наследного принца, и почему нельзя приседать в реверансе, не придерживая юбки, почему гости из Осеннего Дома украшают свои прически, а из Дома Цветов и Трав — раскрашивают лицо, поделился секретом, как сорвать дипломатические переговоры и не развязать при этом войну… Если все знания, что вбивались в мою ошалевшую от впечатлений голову, написать на тончайшей бумаге, то получившиеся свитки не уместились бы и в библиотеке Ее величества!
Частенько Холо сопровождал свои рассказы красочными иллюстрациями, не чураясь использовать силу своей карты…
— Постойте-постойте, госпожа, — от растерянности Мило даже прекратил отщипывать кусочки от принесенного для меня хлеба. — Так лорд Опал состоял в раскладе?
— Именно, мой мальчик, — кивнула я, отпивая клубничного сока. Строго говоря, это был даже не сок, а толченые с сахаром ягоды. Интересно, Авантюрин сам приготовил мне лакомство или принес гостинец от Шалависы? — Холо был Незнакомцем-на-Перекрестке, последним в Доме Камней и Снов. После его ухода карта поблекла, выцвела, не желая принимать нового хозяина. Мы все еще надеемся, что когда-нибудь Дом снова обретет Незнакомца. Иллюзии и мечты — очень важная часть расклада, это настоящая сила, порой жестокая и равнодушная… Но Холо использовал ее исключительно для развлечения.
Королевский дворец, западные горы, Великий восточный океан, шумные ярмарки столицы и пустынные поля, засеянные золотой пшеницей, — все это я видела, словно воочию. Лорд Опал желал, чтобы мое внимание было поглощено лишь им, без остатка. Довольно эгоистичное желание, если рассудить… Да и жизнь мне он спас лишь потому, что хотел разнообразить свое существование. Будучи особой благодарной, я во всем потакала его капризам. Безвылазно сидела в поместье в отсутствие наставника, послушно осваивала возможности ключа, хотя до сих пор побаивалась волшебства, запоминала бесконечные правила и запреты и неукоснительно следовала им…
Но все это не помогало. Я чувствовала, что Холо тоскует, несмотря на свою привязанность ко мне. Частенько он впадал в уныние. В такие вечера он подолгу сидел у камина, глядя сквозь языки пламени, напевая одну и ту же песню. Плач его гитары и сейчас снится мне…
Мой полон дом. Горит огонь.
Здесь танцы, смех, бокалов звон,
Но мнится мне, что — только тронь,
Мой дом развеется, как сон.
Не греет пламя очага,
И в кубке не пьянит вино.
Себе хозяин и слуга…
Мне душно здесь, и так темно!
Пусть шепчет старый дом: забудь…
Пусть отдых ночь дает глазам, -
Я снова не смогу уснуть,
Я проклят тягой к чудесам.
Среди людей — я одинок.
Покоя сердцу не найти…
И мне сладка лишь пыль дорог,
Но хватит ли мне сил уйти?
Оставлю все, что близко мне,
И лишь тогда смогу вдохнуть.
И, улыбнувшись в тишине,
Ступлю на Бесконечный Путь…
Каждый раз, слушая его песню, я плакала и очень боялась, что он все-таки уйдет. Ведь несмотря на эгоизм и замашки тирана, Холо забрал мое сердце без остатка… Но месяц проходил за месяцем, год за годом, а мы по-прежнему жили в уединенном поместье Опал, наслаждаясь лишь обществом друг друга.
Так миновало девять лет. И однажды, любуясь своим отражением, я вдруг осознала, что за эту пропасть времени ни капельки не повзрослела. Фигурка так и осталась полудетской, рост ни чуточки не увеличился, даже кожа была столь же юношески свежей, как и десятилетие назад.
«Что это значит, наставник? — ворвалась я в кабинет Холо, пряча за гневом страх. — Почему я…»
«Осталась прежней? — с ласковой улыбкой закончил фразу лорд. — Разве тебя это огорчает, юная леди? Многие отдали бы все, чтобы оставаться вечно молодой».
«Но не девочкой же!»
Взгляд Холо стал жестоким.
«А что тебе не нравится? Самый, что ни есть, замечательный возраст для моей дочери…»
«Я не твоя дочь!»
«Ты моя, — холодно заметил лорд. — Этого достаточно. Верно, ты не повзрослела с тех пор, как попала ко мне домой и взяла ключ. Но лишь потому, что сама этого хотела. Каждый прожитый год приближает нас к смерти, а ее ты страшишься больше всего на свете».
В душе противными коготками заскреб ужас.
«Хочешь сказать, я стала бессмертной?»
Холо рассмеялся.
«Неужели ты лишь сейчас это поняла, дурочка? Потому я и сказал тогда, что любви тебе не испытать… Кто полюбит девчонку, да еще бессмертную? Нет, милая, вокруг тебя всегда будут лишь зависть и страх пополам с недоверием. Ни друзей, ни возлюбленных… Лишь я могу разделить с тобой одиночество. Без меня ты — ничто».
«Лжешь!»
«Посмотрим, что ты скажешь, когда придет время».
Время пришло через семь лет. Мне стукнул тридцать один год — неплохая цифра, верно?
Холо просто исчез. Однажды утром я проснулась в поместье совершенно одна. На столе лежало подписанное завещание и документы на имя Лале Опал, удостоверяющие мое право владеть домом, прилегающими землями и носить титул леди.
Поначалу я надеялась, что это всего лишь шутка. Холо и прежде порой пропадал на дюжину-другую дней… Но на сей раз путешествие оказалось не просто долгим, а Бесконечным. Мой наставник все-таки ушел.
Спустя четыре месяца начала медленно сходить с ума от одиночества. Тогда я и решилась впервые выйти в свет. И каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что Лале Опал уже хорошо знают при дворе, как Хранительницу ключа от всех дверей. Холо прежде часто меня так называл, но я и не представляла, что этот титул — легендарный.
Меня уважали, мне кланялись в ноги, словно королевне, но чаще предпочитали просто игнорировать мое существование. В жестах и взглядах сквозила опаска: мол, что еще придет ей в голову? Не откроет ли ключ дверь, за которой окажется погибель Дома? Среди аристократов и горожан не существовало, казалось, никого, кто не узнавал бы меня с первого взгляда, как бы я не маскировалась, ведь ключ всегда был со мною. Все попытки завести друзей под чужим именем с треском провалились. Стоило мне привязаться к человеку и поверить, что уж он-то точно примет Лале такой, какая она есть, и признаться в своем происхождении, как с другом происходили разительные перемены, и вскоре уже было не отличить его от десятков таких же пугливых и презрительных горожан.
Возможно, мне просто не везло. Не знаю, Мило. Но в какой-то момент мой рассудок окончательно помутился… Сколько я тогда глупостей натворила!
Знаешь, меня несколько раз пытались убить. Из мести за слишком болезненную шутку или из зависти — кто теперь скажет. Один такой случай закончился смертью нападавшего — сила ключа сожгла его подчистую. Другой мог бы увенчаться успехом для убийцы… Меня оглушили, связали и бросили в реку. Как было страшно очнуться на дне! Ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни даже сознание потерять… Чудом удалось мне развязаться и добраться до поверхности. Разумеется, я хорошо запомнила своих обидчиков, и вскоре их ждал очень неприятный сюрприз в виде ядовитых змей под подушками. Пока я возилась с рептилиями, они пару раз запустили в меня свои смертоносные зубы, и появился лишний повод убедиться в правоте Холо.
После этих событий меня стали бояться еще больше. Если раньше поведение общества было похоже на равнодушие к неугодной особе, то сейчас меня начали сторониться, как дикого зверя. Я из кожи вон лезла, чтобы понравиться людям — по-своему, конечно. Красила волосы, наносила дичайший макияж, одевалась, как бродячая циркачка…
К чему все это привело, ты знаешь. Вдовствующая королева Ширле, Леди Теней, получила нового Безумного Шута, а я — титул королевской любимицы и первого настоящего друга, Лило-из-Грёз… Но эту историю я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.
Воцарилось долгое молчание. Я бездумно катала по полу пустой стакан. Мило сидел, устремив взгляд в одну точку. Свеча в фонаре давно растеклась лужицей воска, и пламя на огрызке фитиля чадило и мигало, будто на сильном ветру, хотя в шкафу стояла страшная духота. Что ж, неудивительно, два взрослых человека дышат, да еще и огонь горит… В сдвинутых на одну сторону костюмах было уже не различить цвета, но зато короткие вспышки света четко высвечивали мелкие детальки: неровный шов на рукаве, свисающую с полы нитку, масляное пятнышко на белоснежной ткани, паука, торопливо пересекающего пространство между тарелками… Тени убегали от свечного огонька прочь, по стенкам с вытертым от времени и растрескавшимся лаком, по ворохам ткани — и, покружив, возвращались назад, чтобы сплясать танец на наших лицах.
— Я должен извиниться перед вами, госпожа, — тихо произнес, наконец, ученик. — Мне и в голову не могло прийти, что на самом деле это было настолько страшно.
Я лишь передернула плечами. Стакан с хлопком накрыл несчастного паука. Ужасно не люблю этих тварей. Надо будет потом подбросить в комнату к какой-нибудь противной фрейлине.
— Не понимаю, о чем ты, Мило.
Авантюрин залился краской и отвел глаза.
— Я говорю о том портрете. Помните, как Танше поспорил с Тарло? Я с умыслом посоветовал им изобразить одиночество. Мне думалось, что если вы вспомните, как скверно вам было раньше, то освободитесь от своих страхов, и начнете радоваться тому, что сейчас у вас есть, и еще… еще…
— Продолжай, Мило, — подбодрила его я. — Чего еще тебе думалось.
— Я надеялся, что вы начнете больше ценить меня… — совсем тихо прошелестел мальчик. — Вы не сердитесь?
Сердце сжало болью.
— Глупый… Ну как на тебя сердиться? Терзаешься такими нелепыми вещами… Страх одиночества — не из тех болезней, что лекарь может исцелить прижиганием. Такие раны, будучи растревоженными, ноют еще сильнее… Лучше позволить им заживать самостоятельно. Но откуда тебе знать, Мило, — вырвался у меня вздох. — Ты еще так молод!
— Мне тридцать четыре года, — сверкнул глазами ученик. — Пора бы вам уже перестать считать меня ребенком. Я не был им даже в шестнадцать лет, когда мы впервые встретились. Улицы быстро старят.
Я не смогла не улыбнуться. Право, какой наивный мальчик!
— Мне не хотелось обижать тебя, лорд Авантюрин, — слова прозвучали немного иронично. — Но мой возраст исчисляется столетиями. Ты для меня всегда останешься ребенком, сколько бы ты не прожил.
— А себя вы, значит, считаете взрослой особой? — моментально нахохлился Мило. — И эта взрослая особа сидит второй день в шкафу, потому что огорчена смертью котенка?
— Да что ты понимаешь! — вспылила я. — Впрочем, думай, что душе угодно. Я никоим образом не претендую на роль нормального человека. Безумный Шут, видишь ли…
Мило фыркнул.
— Да к ворону ваше безумие! Возможно, то, что я скажу сейчас, удивит вас, госпожа, но, поверьте: вы совершенно нормальны. Настоящим безумием здесь и не пахнет.
— Да что ты говоришь! — насмешливо протянула я. — Желаешь поспорить?
— Госпожа, поверьте мне, прошу, — спокойно откликнулся Мило. — Не спорю, вы инфантильны, эгоистичны, порою жестоки и нелогичны, абсолютно избалованы, легкомысленны. Многие поступки леди Опал не вписываются не то, что в рамки дворцовых приличий — а даже и в то, что можно назвать обыкновенным поведением. Но безумицей я вас назвать никак не могу… И поэтому то, что вы сейчас прячетесь в шкафу — не более, чем детский каприз, — уверенно завершил Мило.
Я прищурилась. С таким менторским тоном, по-взрослому прищуренными глазами и иронично приподнятыми уголками рта, Авантюрин и вправду походил на мужчину, а не на мальчика. Хм, думаю, это какой-то странный оптический эффект.
— Мир слишком жесток. Он наполнен злом и страданиями, не удивительно, что порою мне хочется отдохнуть от него.
— В одиночестве? — едко уточнил Мило.
— В одиночестве, дорогой. У этого слова множество граней, и не все из них ранят.
Он склонил голову набок, пристально разглядывая меня.
— Моя госпожа… Позвольте мне доказать, что вы не правы.
— Ну, попробуй, — мрачно откликнулась я.
— Закройте глаза… Прошу не подглядывать, — повеселел Мило и завязал мне глаза скользким шелковым платком. — Одну секунду… Так лучше.
Поверх платка лег пояс. Кажется, бархатный.
— Видно вам что-нибудь?
— Нет.
— Чудесно.
Мило осторожно поднял меня, прижимая к плечу. О, так мы покатаемся? Как прелестно!
— Мальчик мой, если нам нужно куда-то попасть побыстрее, то не лучше ли будет воспользоваться ключом?
— Не думаю, госпожа, — отозвался Авантюрин. — Не волнуйтесь, у волшебников свои способы сокращать пути. Потерпите немного.
Пахнуло свежим воздухом, и кожу приласкал порыв ветра. Шелковый шарф на голове изрядно приглушал звуки и запахи, а свет и вовсе не достигал моих глаз. Я чувствовала себя потерянной. Мы на улице, или Мило просто открыл окно? Любопытно…
Вдруг Авантюрин резко выкрикнул гортанную фразу, и тело наполнила восхитительная легкость. Это продолжалось всего несколько минут, а потом меня привычно потянула к себе земля.
— Долго еще?
— Уже все, госпожа, — он бережно поставил меня на ноги, и встал позади, осторожно придерживая за плечи. — Смотрите! — и сорвал с моих глаз повязку.
Мы стояли на смотровой площадке самой высокой башни дворца. А вокруг была… жизнь, наверное… И она накрывала с головой, как неудержимая приливная волна.
Запахи, миллионы запахов. Сухая трава, цветы, сладкие дуновения из пекарни, земля и разогретые камни.
Свет. После бесконечных дней в темном, забитом одеждой шкафу даже восходящее солнце слепило. Небо было разрисовано розовой и золотой краской, словно воздушная ткань из западных гор.
Ветер сбивал с ног. Птичий гомон оглушал.
— Ну что, госпожа? — вкрадчиво поинтересовался Мило. — Стоит ли прятаться в шкафу? И кто вы после этого, взрослая женщина?
— Нет, Мило… — прошептала я, сраженная этим невыносимо ярким, свежим миром вокруг. — Я не знаю, кто я… Но, кажется, мне нравится быть собою.
Я прошу — улыбнись!
За окном столько света,
Там деревья, и птицы, и запах дождя…
И небесная высь
Так ярка нынче летом,
И скользит по реке белой птицей ладья.
Оглянись с высоты:
Этот сад так прекрасен!
Видишь? Дети играют у яблонь внизу,
Собирают цветы
И хохочут от счастья,
И мне кажется, смех — замечательный звук.
Слышишь — птица поет…
И пусть дождь льется где-то,
После гроз будет лучше нам солнце светить.
Леди, сердце мое…
И в тебе — столько света!
Как иначе меня ты могла ослепить?
