Глава 28
Северный Кавказ. Поселок Иноземцево. 11.05.2060

Я сидел на лавочке возле палатки и гладил по голове молодую черную овчарку, которая прибилась к нашему полупустому лагерю пару дней назад. Умная собака уворачивалась от рук и, видимо чуя, что на душе у меня не спокойно, пыталась лизать мои ладони. Мне вспоминалась прошедшая неделя.

Через речку Этока мы перебирались тяжело. Сама по себе она небольшая, в сухое лето, наверное, можно пройти с берега на берег, не замочив колен, однако сейчас, после прошедших в верховьях гор дождей и таяния снегов, она была полноводна и бурлива. Ко всему этому, добавлялось то обстоятельство, что с нами был комбат, который весил под сотню кило, пока еще живого веса. Пройдясь по берегу, мы нашли пару бревен, связали их вместе ремнями и, погрузив поверх этого убогого плотика, так и не пришедшего в себя Еременко, столкнули это средство переправы в воду. После чего, придерживая плот руками, направились вниз по течению. Мы были уставшие, изможденные, но не сдавались и, помогая друг другу, через час выбрались на левый берег Этока.

Светало. Бревна, не сдерживаемые больше ремнями, отправились вниз по течению, а нам предстояло дотянуть нашего командира в расположение воинских частей корпуса, где его могли бы быстро доставить в санчасть и оказать всю необходимую медицинскую помощь. Только тронулись в путь, как нас остановил лязг передергиваемых затворов и окрик:

— Стой, кто идет?

— Спецназ Кавказского корпуса, — откликнулся Исмаил.

— Какой спецназ, они же к горцам переметнулись?

— Вы чего, совсем тут офигели? Мы там гибнем, а вы нас за предателей держите? — со злостью спросил адыг.

— Ничего не знаю, разоружайтесь, и руки в гору, а не то стрелять будем.

— А сами вы кто?

— Дружина Пятигорска.

У нас при себе было три автомата, четыре пистолета и пара гранат, не густо и, повинуясь команде, мы бросили оружие перед собой и подняли руки вверх. Можно было бы, и побегать по лесу, оторваться от тех, кто нас задержал, но с нами командир, и это полностью меняло ситуацию.

Из густого кустарника появилось несколько бойцов с синими повязками на рукавах камуфляжа. Нас повязали и, подгоняя прикладами автоматов в спины, по тропинке, еле заметно петляющей меж деревьев, направили на выход из леса. Прошагав пару километров, вся наша группа вышла на большую поляну, где у местных воинов был разбит временный лагерь. Комбата, все так же тихо постанывающего на плащ-палатке, поволокли дальше, а нами занялся местный сотник, суровый мужик с лицом покрытым мелкими оспинами.

— Ну, что, спецназ, — нас усадили под кряжистым дубом, и сотник подошел ближе, — к врагам переметнулись?

— Что за хрень, дружинник? — спросил я его. — Мы приказ выполняли, Зольское захватили, подкреплений ждали, а вы нас кинули. Двое суток наш батальон более тысячи горцев держал, а помощи так и не дождались. Сотник, сообщи о нас в штаб корпуса, там знают, как на самом деле все было.

— Если вас в штаб корпуса сдать, сержант, — ухмыльнулся сотник, — то всех четверых сразу к стенке поставят, и лоб зеленкой намажут. Ваш комкор выходил с нами на связь, и мы имеем приказ, без разговоров расстреливать всех спецов, решивших обратно переметнуться.

— Тогда зачем с нами разговоры ведешь, расстреливай, раз такое дело.

— Успеется, и для начала, надо разобраться что происходит, а то странностей вокруг много, и я их не понимаю.

— Комбата нашего куда уволокли? Не в расположение частей корпуса?

— Нет, он у нашего лекаря на соседней поляне, тот в деле своем понимает хорошо, и думаю, что ваш полковник выживет.

Командир пятигорцев ушел, а мы все так же сидели у дуба, и не понимали, что же такое происходит в родном корпусе. Ладно, Гена на нас озлился, подставить решил, как-то своего отца очернить и Крапивину бяку сделать, но расстреливать без суда и следствия тех, кто до конца выполнял его приказ, это перебор. И так ситуацию вертели, и эдак, но никакого логичного объяснения происходящим событиям мы так и не нашли. Что творится, не понятно, стрельбы не слыхать, а значит, что и боя нет, хотя горцы уже должны были в наступление перейти. В лесу стоит тишина, и на поляне остаемся только мы, да десяток дружинников во главе со своим командиром и радистом.

Глядя на это окружающее нас спокойствие и не в состоянии хоть как-то повлиять на происходящие вокруг события, мы прижались к стволу дуба, и задремали. Спустя пару часов нас все же разбудили, и снова рядом с нами оказался пятигорский сотник:

— Подъем, спецназ.

Открываю глаза, что такое, что за суета, вся поляна забита вооруженными дружинниками, а нам руки развязывают.

— Что случилось? — только и спросил я местного командира.

— Гена Симаков на сторону противника переметнулся.

— Да, ну? — удивился я. — С какой стати? Он хоть и сволочь по жизни, но в Конфедерации фигура влиятельная, и ему это ни к чему. Откуда информация?

— Наш разведчик доложился, что у брода через Этоку, Симаков-младший с Алиевым встречался. Горцы беспрепятственно переходят на наш берег и двигаются по дороге на Пятигорск. Некоторые подразделения вашего корпуса идут вместе с ними. Кроме того, из резиденции князя сообщили, что в Иноземцево идут бои, а сам комкор объявил, что существовал заговор против президента, и сейчас там мятежников уничтожают.

— Кого он виновными объявил?

— Вас, штурмовиков, начальника штаба Рябова и представителей госбезопасности. В общем, кто есть кто, мы уже разобрались, и теперь остается только выстоять до подхода Крапивина и войск, которые с ним по основной транспортной магистрали от Минеральных Вод выдвигаются. Нужны сутки, а потому, гвардейцы, получайте свое вооружение, и решайте сами, куда вы пойдете, или с нами на Пятигорск, город защищать, или на Иноземцево к своему лагерю.

Разобрав наше оружие и пустые разгрузки, переглянулись, обсудили ситуацию, и решили идти за дружинниками, которые должны были обогнать двигающихся по дороге боевиков и закрепиться по левому берегу реки Подкумок. Местный сотник это наше решение одобрил, а его бойцы поделились с нами боеприпасами.

Спустя несколько часов, все же опередив «индейцев» и перешедших на сторону врага территориалов, мы оказались у моста через Подкумок. Позади нас бывшая улица Дзержинского, а впереди большой мост, который должен уцелеть в любом случае. Других транспортных переправ через реку просто нет, все порушены еще в Хаос, а нам в скором времени придется в наступление переходить. Силы наши небольшие, триста дружинников, пара минометов калибром 82-мм, да пяток пулеметов. На подходе еще около полутысячи ополченцев и княжеская охрана, сотня отличных воинов. Все они идут из нынешнего центра города, из района Бештау. У противника, после предательства комкора, более двух тысяч солдат и около тридцати пяти 120-мм минометов. Силы явно неравны, но мост держать все же полегче, чем позицию в чистом поле, и чего действительно стоит опасаться, это вражеских артналетов и обходных маневров по бродам раскиданных влево и вправо по берегу.

На мосту уже были укрепления, несколько блиндажей, окопы вдоль развалин и парочка основательных бетонных дотов, в которых стояли пулеметы, не станкачи, правда, а обычные ПКМы, но и они могли остановить любую пехотную массу вражеских войск. По большому счету мы здесь были не нужны, и на этой позиции остались только полсотни бойцов из местной дружины. Всем остальным защитникам города, задача простая, оборонять берега Подкумка.

Нас определили в десяток к одному из местных старожилов. Кроме нас четверых в этом десятке пятнадцать ополченцев вооруженных, кто чем. Тут тебе и три карабина СКС, и «Тигр» с навешенной на него оптикой, и охотничьи гладкостволы, и один непонятно как доживший до наших дней, пулемет Дегтярева, который я неоднократно видел в фильмах про Великую Отечественную войну. Закрепились в развалинах, сидим ждем, левее нас, в районе моста несколько раз вспыхивала ожесточенная перестрелка, чуть позже стали слышны минометные взрывы, и опять стрельба из нескольких сотен стволов. Так дотянули время до вечера, смогли передохнуть от всех испытаний выпавших на нашу долю в минувшие дни, и хорошенько подхарчиться из запасов наших новых товарищей по оружию.

Смеркалось, пару раз на правом берегу мелькали вражеские воины, и одного из них, местный охотник-следопыт, которого все звали дед Устин, с одного выстрела снял. Это вроде как обозначил противнику, что здесь пути нет и здесь бродить не надо. Горцы намек поняли хорошо и маячить у нас под носом перестали. Уже в сумерках, на той стороне замелькало что-то белое, по виду полотенце, а затем, появился плотного телосложения солдат в нашем армейском камуфляже, который с поднятыми вверх руками направился к охраняемому нами броду. Приглядевшись, я распознал человека. Это был тот самый старшина из Пятой охранной роты территориалов, который приходил в дом Елены Карповой забирать документы и оружие своих непутевых подчиненных.

— Сейчас я его, падлу эту изменную, сниму, — рядом со мной стоял дед Устин и уже пристраивал на выбитом из стены камушке свою винтовку.

— Погоди дедушка, — я остановил его, — походу свой это человек, послушаем, что скажет.

— Ладно, — убирая свой «Тигр», пробурчал невысокого роста дедок, и отошел в сторонку, — посмотрим, хто енто такой, с белой тряпкой над головой. Однако же, если он вам не нужен будет, мне его отдайте.

Тем временем старшина перебрался на наш берег, оглянулся и, заметив, как из развалин, где мы засели, ему машет головой десятник ополченцев, бегом направился к нам. Территориал заскочил внутрь, и сразу же выпалил:

— Не стреляйте, я сдаться хочу.

— Кто таков? — задал ему вопрос десятник.

— Старшина Приходько, Пятая охранная рота.

— Документы есть?

— Нет, остались в расположении роты, в Новопятигорске.

— Кто твою личность может подтвердить?

— Это действительно старшина из охранной роты, — сказал я.

— Допустим, — не отводя от Приходько своего взгляда, десятник кивнул, и продолжил задавать вопросы: — Как к горцам попал?

— Обычно, — старшина присел на корточки, — как и все. Вчера утром к нам в расположение прибыл комкор Симаков-младший, построил весь личный состав и объявил, что в Кавказском корпусе мятеж, и вскоре, к нам на помощь подойдут союзники с гор. Нам то чего, сказали и ладно, а потом по тревоге подняли и вместе с остальными территориальными подразделениями направили навстречу союзникам. Сегодня соединились, и тут выяснилось, что союзники наши, самые настоящие вчерашние враги, а комкор опять всех построил, и нам зачитали приказ, согласно которому, возрожденный пророк Магомед, назначает его своим наместником на всем Северном Кавказе и Кубани.

Приходько прервался и утер со своего лба пот, а десятник поторопил его:

— И что дальше?

— Принесли присягу на верность Новоисламскому Халифату, вот и все.

— Да, как же ты посмел, сволочь!? — в разговор вклинился дед Устин.

— А что делать было, — старшина всем телом подался вперед, — когда мы в чистом поле стоим, а вокруг «индейцы» с пулеметами позицию заняли. Человек пять отказались, так им головы отрезали, вот и все, а согласились бы, имели бы возможность к своим вернуться.

— Сколько людей Симаков-младший увел?

— Почти тысячу, всех территориалов, минометчиков, несколько десятков штурмовиков и половину батальона ВБР, который в городе стоял.

— А остальные?

— Штурмовики в Иноземцево, под командование Рябова и безопасников перешли, а каратянцы где-то в горах сидят, ни за кого воевать не хотят, и еще во время ночного перехода от общего строя отделились.

— Сам-то, как сбежал?

— Нашу роту на том берегу поставили, следить, чтоб ваши диверсанты в тыл не перебрались. Я к командиру роты переговорить подошел, чтоб, значит, к своим вернуться. Он меня поддержал и к вам отправил, а сам пятерку «индейцев», что за нами присматривает, отвлекал.

— И что, вся ваша рота готова обратно вернуться?

— Вся, — закивал головой старшина. — Служить южанам, это не для нас. Мы хоть и не святые, но у нас дома семьи остались, хозяйство, да и понятие Родина, для многих не пустой звук.

— Раз так, то нормально, — одобрил слова территориала десятник и, оставив вместо себя деда Устина, умчался на доклад к начальству.

Этой же ночью мы перешли брод и вышли к позициям Пятой охранной роты. Ожидалось, что именно нам придется заняться пятеркой горцев, приглядывающих за невольными изменниками. Однако, эти тюфяки, я имею ввиду территориалов, управились сами, а нам работы не нашлось и, вскоре, вся рота вместе с тремя минометами и их расчетами, перешла на наш берег и усилила оборонительные позиции Пятигорского князя.

Более, ни в каких активных военных действиях участия мы не принимали, так как после полуночи появились штурмовики, а к полудню следующего дня, большой тележный обоз, с которым прибыл генерал-лейтенант Крапивин, и как довесок к нему, четыреста гвардейцев из нашей родной бригады. Самый результативный полководец Конфедерации в очередной раз оправдал свое звание лучшего, медлить не стал, и с наступлением темноты перешел в наступление. Как проходила битва, мы не знали, так как нас отправили в расположение корпуса. Только позже, от раненых бойцов, прибывающих в Иноземцево, кое-что услышали и смогли представить себе, что же собственно происходило в ту самую ночь.

Крапивин не стал долбиться в оборону противника в лоб и, пройдя вдоль горы Машук, возвышающейся над Пятигорском, в районе улицы Фабричная, одним броском штурмовых групп форсировал Подкумок и нанес фланговый удар по всей группировке войск Алиева. Наши солдаты, обманом оказавшиеся на стороне врага, начали сдаваться в плен десятками, а «индейцы», поняв, что дела плохи, бросив минометы южан, быстрым маршем направились в сторону Зольской. Вместе с ними ушел Симаков-младший и семь десятков лично ему преданных солдат. Ну, да и хрен с ними, с предателями этими, еще достанем их, а вот то, что во время своего отступления, горцы вырезали полторы сотни территориалов, хотевших сдаться наступающим штурмовикам, помнить стоило особо.

Три дня нас не тревожили, и мы, или отсыпались, или дежурили у госпиталя, куда привезли нашего комбата. Что с нами будет, никто из нас не знал, а гадать не хотелось. Мы просто ждали, и вот, вчера, нас вызвал к себе сам Крапивин, вернувшийся в расположение базы корпуса. Догнать противника наши войска так и не смогли, вышли на границу, и остановились. В лагерь постоянно подходили подкрепления и тут же отправлялись в сторону Зольской. Судя по всему, готовилось мощное наступление на Кавказ, но нас это уже не касалось.

Впрочем, сейчас не об этом, а о нашей встрече с генералом. Когда мы все вместе вошли в кабинет комкора, то Крапивин, ссутулившийся пожилой человек в расстегнутом генеральском мундире, сидел за столом и подписывал какие-то документы. Стоим, не шевелимся, ожидаем, пока на нас внимание обратят. Наконец, спустя пару минут, генерал расписался в последней бумажке, и соизволил поднять на нас свои покрасневшие от недосыпания глаза. Он неспешно оглядел нас и спросил:

— Как настроение, воины?

Ему ответил Исмаил:

— Не очень, товарищ генерал. Сами понимаете, почему.

— Конечно, понимаю, — невесело усмехнулся он, — про ваши бои от самой Зольской я знаю, пленные горцы рассказали, как все дело было, — генерал прервался, почесал небритый подбородок, и продолжил: — Вы отличные солдаты и выполнили свою работу очень хорошо, и даже не смотря на предательство не посрамили нашу воинскую славу. Посему, все вы отправляетесь домой, на вашу бригадную базу в станице Павловской, и примете участие в возрождении батальона спецназначения.

— Разрешите вопрос, товарищ генерал-лейтенант? — обратился я к Крапивину.

— Да, сержант.

— Что насчет тел наших павших товарищей, которые в эти дни погибли?

— Через час они будут похоронены в общей могиле, которая готовится за территорией лагеря. Еще есть какие либо вопросы или просьбы?

— Разрешите наших воинов похоронить отдельно.

Этот сутулый и уставший человек, встал из-за стола, подошел ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Зачем?

— Мы хотим поставить на месте захоронения своих друзей памятник, и сделать эту могилу нашей батальонной святыней.

— Ты считаешь, что все остальные, не достойны того, чтобы лежать рядом с вашими погибшими?

— Никак нет, но…

— Нет, сержант, все погибшие в этих боях будут лежать в одном месте, а если хотите поставить памятный знак, то ставьте на общей могиле. Нет никакого разделения меж павшими за общее дело, все погибли по разному, но заодно.

— Я понял.

— Раз так, то в канцелярии получите проездные документы и с первым же конным обозом можете отправляться на родину. Идите.

Покинув штаб, получили необходимые нам бумаги, и отправились на кладбище, расположенное за лагерем. Здесь, в большой яме, вырытой территориалами-штрафниками, лежали обернутые в белую холстину тела погибших. Кто чей, сейчас и не разберешь, и все происходило очень буднично, без всяких речей, отпеваний и прочих ритуалов. Люди жили, люди погибли, и теперь их место эта общая могила на краю базового лагеря Кавказского экспедиционного корпуса.

Все было готово к погребению. Появился офицер, невысокого роста крепыш из разведбата нашей бригады, и с ним наряд бойцов, вооруженных карабинами. Капитан дает команду, и работяги сноровисто закапывают могилу. Спустя десять минут, только невысокий, не более полуметра в высоту, холмик, указывает на местоположение захоронения. Вновь звучит команда офицера, солдаты дали в воздух три залпа из карабинов, а мы поддержали этот последний салют в честь павших, из своих пистолетов. Капитан с солдатами покидает это место, вслед за ним, с лопатами на плече уходят территориалы, и мы остаемся одни.

Наше тягостное молчание нарушает Исмаил:

— Мне служить, всего две недели осталось. Как буду свободен, так на охоту за Геной Симаковым отправлюсь. Сам жить не буду, а гниду эту достану. Матерью своей, которой не видел никогда, клянусь, что убью этого подонка. Если у меня не выйдет, хочу, чтобы им кто-то из вас занялся. Вы как?

— Согласен, надо гада завалить, — подтвердил я. — Если у тебя не получится, я в работу включусь.

— Да, смерть предателю, — это отозвался Север.

— По любому, а за своих братков посчитаться надо, — соглашается Бурый.

— Раз так, то пошли собираться, завтра возвращаемся в бригаду.

Такими были эти дни. Прищурившись, я посмотрел на весеннее солнышко, выглянувшее из-за туч, и еще раз погладил овчарку по голове. Из палатки вышли Север и Бурый с рюкзаками на плечах, и одновременно с ними появился Исмаил-ага, ходивший госпиталь.

— Как комбат? — задал я ему вопрос, и встал с лавочки.

— Нормально, начал разговаривать. Врачи говорят, что знахарь пятигорский, который им занимался с самого начала, просто чудо сотворил, и ему не придется ногу отрезать. Для строя он теперь не годен, но жить сможет вполне нормально. Теперь ему главное отлежаться, слишком много он крови потерял и контузия сильная.

— А сам-то он что говорит?

— Речь у него еще нечленораздельная, но я ясно разобрал слова «удача» и «рад».

— Что обоз?

— Только нас и ждут. Пошли.

Рюкзаки на плечи, и вперед. Конный обоз, пять десятков телег, отправляющийся в Конфедерацию, в самом деле, уже был готов отправиться в путь. Мы заняли свои места на одной из повозок, раздалась команда старшего колонновожатого, которому здесь все подчинялись, и мы направились домой. От всего батальона, не считая раненых по госпиталям и тех, кто был в Павловской, нас оставалось четверо, и для нас четверых война была окончена. Настроение не очень, и радоваться было особо нечему, но нам повезло, мы выжили, и хотели жить дальше, мы были молоды и перед нами была вся жизнь.

Конец Первой Книги.