Поскользнувшись на заляпанной грязью ступеньке, Ольга Ивановна едва не выпала из автобуса. Но удержалась, благополучно выбралась на тротуар и заторопилась домой. Сумки оттягивали руки, ноги болели, особенно правая, так что по-настоящему быстро идти не получалось. Но все-таки она старалась.

Да, не молодая. Не старая, конечно, – сорок два в наше время не возраст. Поизносилась, вот что…

В зеркало Ольга уже много лет заглядывала, только чтобы причесать волосы, ставшие тонкими и ломкими. Пакля, а не волосы. То ли дело в молодости – это были волосы! Тяжелая пепельно-русая грива, на которую мужики ох заглядывались, а подружки – завидовали. А к этим волосам – большие серые глаза под тонкими бровями, точеный нос, высокие скулы, неяркие, но в меру пухлые губы, твердый подбородок; а к этому лицу – осанка как у балерины, тонкая талия, сильные бедра, крепкие, красивые ноги… Русская красавица, аутентичный образец, как говорила классная руководительница Елена Григорьевна. В школе Ольгу так и называли – Царица. Фамилия, конечно, влияла – была она тогда Царькова. Но не только фамилия, нет.

Эх, где это все?..

Поскорее бы домой, да чтоб дома без шума, без скандала, без хлопот лишних. Устала. Сесть перед телевизором, посмотреть, ни о чем не думая, «Кривое зеркало», а уж потом – сготовить, Сережку накормить, ну уж и Василия, если, конечно, домой придет и если ужинать станет. Посуду перемыть, простирнуть того-сего, в квартире убраться – и все, можно спать. Мертвым сном. До полседьмого.

Да, хорошо бы успеть. Петросяна Ольга уважала. «Аншлаг» – так, не очень, Регина эта ее раздражала. А «Комеди клаб» – вообще не любила. Кривляются, ржут без причины…

А вот успеет или нет – это зависело от того, где сейчас находится Василий. Обычно он по вечерам сидит изваянием на одной из двух скамеек – либо около своего подъезда, либо около соседнего. С утра нажрется, днем проспится – и снова выходит. Как на работу. У соседей деньги клянчит. Дай, мол, полтинник, с получки отдам. Ну хоть чирик дай, отдам же с получки. Все знают, что никакой получки у Василия давно уж не бывает и не отдаст он никогда ни копейки. А некоторые все ж дают, чтоб только отвязаться. Стыдно перед людьми…

Насшибает рублей тридцать – и в ближний магазин, а там ему продавщица Люська вынесет бутылку паленой, в газету завернутую… Так и живет муженек. «На работу» ходит в гаражи. Там армяне авторемонт держат, нелегальный, наверное, вот Василий и ходит – вроде как помочь, подержать что-нибудь, больше-то ему не доверяют. А ведь раньше классный шофер был. Да и не только шофер, а вообще мужик классный. Высоченный, широкоплечий, сильный. И по характеру – самостоятельный, не боялся ни черта, прямо бесшабашный.

А потом, мало-помалу – покатился… Прав лишился, устроился слесарем в автосервис, да и оттуда выгнали. Пьяницы, сказали, не нужны, да еще на руку нечистые.

А армяне – то ли скандалов не хотят, то ли еще что – не гонят. Подержит Василий ключ какой-нибудь, посуетится, совет даст никому не нужный – ему рублей тридцать или даже пятьдесят. Вот на пол-литра и заработал. А то, глядишь, в тех же гаражах из соседей кто-нибудь нальет.

Выгнать бы его, пусть вон к матери переезжает, в Солнцево. Жить-то куда как легче станет. Да нельзя, пропадет ведь… Хоть сантехником устроился бы, в ЖЭК, что ли. Всё какая-никакая, а работа, какие-никакие, а деньги. Правда, вымогать с жильцов станет, а то и прямо воровать… А что заработает, то и пропьет…

Ничего не поделаешь. «Ладно, сдюжу, – сказала себе Ольга, – силы есть пока еще». Сережку бы только успеть поднять. Денег вот не хватает, надо все-таки гараж сдать. Машины-то уж давно нет, разбил ее Василий полтора года назад. Разбил, на запчасти продал за тысячу, которую конечно же пропил. Ольге только сто рублей дал, и на том, как говорится, спасибо.

А гараж можно, наверное, тысячи за три сдать. Ну хоть за две, все подспорье, и немалое.

Так, на скамейке у подъезда Василия не было. Значит – у соседнего. И слава богу, не будет у нее деньги выпрашивать. Успела, стало быть, на Петросяна.

Ольга вошла в подъезд, вызвала лифт, поднялась на свой тринадцатый этаж, открыла дверь в квартиру. В нос сразу ударил тяжелый запах. Так и есть, мужнина телогрейка тут, в прихожей, на полу валяется. Это как понимать? А Сережки, наоборот, нету. Ну, это как раз не загадка: с пацанами баклуши бьет, на семнадцатом этаже или, может, на восьмом. Интересно, уроки-то хоть сделал?

Ольга разделась, сунула ноги в разношенные шлепанцы, отнесла сумки на кухню и прошла в большую комнату. Василий, одетый, в грязных стоптанных ботинках, разумеется, пьяный, лежал, похрапывая, на расхристанной кровати, и было ясно, что он успел настрелять денег еще до прихода жены. Чтобы это понять, не требовалось даже видеть то, что Ольга увидела не сразу: пятисотенная бумажка, три сотенные и несколько десяток валялись на полу около кровати, очевидно выпав из кармана брюк.

– Господи, – простонала Ольга, – это-то откуда?

Ей стало страшно. Ограбил, что ль, кого? С него станется… И так жизнь не в радость, так теперь милицию жди, и от соседей совсем уж позор. А Сережке-то как?..

А может, не ограбил? Может… нашел? Заработал? Ох, вряд ли…

– Вася, Вася, – позвала Ольга.

Василий что-то промычал и отвернулся к стене.

– Вася, проснись! Снова напился? Где деньги взял, Вася, а Вася? – Ольга трясла мужа за плечо, потом попыталась перевалить его на спину, но где там… Ел Василий в последние годы совсем мало, видать, доставало ему калорий, какие в водке есть, но все равно тяжел был. Кость такая, плотная кость.

Ничего не получалось. Ольга, некстати подумав, что «Кривое зеркало» ей нынче улыбнулось, заплакала и побежала на кухню. Набрала в стакан воды, вернулась в комнату, склонилась над Василием и прыснула ему в лицо, на поросшую седой щетиной левую щеку.

Не сразу, но подействовало. Василий неразборчиво выругался, повернулся на спину, открыл глаза и тупо посмотрел на жену.

– Сукабля… – просипел он. – Чё те? Чё плюешься? Щас вот угандошу в лобешник…

– Я тебе угандошу! – плачущим голосом закричала Ольга. – Я тебе угандошу, ирод проклятый! Только тронь, горло ночью перережу! Гад ползучий!

Василий опять завел было глаза, но Ольга выплеснула ему в лицо остаток воды, проворно подняла с пола деньги и закричала еще пронзительнее:

– Говори, откуда деньги? У кого украл?

Василий, борясь со сном, пробормотал:

– Дура, блядь… Украл… Дура сраная… Гараж я сдал, поняла?

– Гараж сдал?… Кому? За сколько? Да что ж за наказание на мою голову?!

– Этому, сука, как его… ну его нах, чё ты прилипла, манда тупая? Иинахх, дура толстожопая, дай поспать, устал я…

Он снова повернулся лицом к стене и захрапел.

Ну, слава тебе господи, подумала Ольга, хоть не украл и не зашиб никого. Плакать она перестала, однако, если подумать, хорошего было мало – надежда по-нормальному сдать гараж таяла.

Зазвонил телефон. Кого еще черт несет?

– Слушаю, – глухо сказала Ольга в трубку.

– Ольчик, привет, это я, – раздался голос Ирки, подруги и соседки. – Давай покурим, а? Угощаю.

– Давай, – вздохнула Ольга. – У тебя на этаже.

Перекурить сейчас было в самый раз.

С Иркой они дружили с детства: учились в одном классе, да и жили в одном подъезде, только Ольга – на тринадцатом этаже, а Ирка – на шестнадцатом. Жизнь у Ирки сложилась получше, чем у Ольги, – и муж нормальный, и работа непыльная с неплохой зарплатой, и детей двое, всегда прилично одетых, и вообще…

Ирка уже ждала ее около лифта. С площадки этажом выше доносилось бряканье гитары и голоса подростков. Точно, и Сережкин голос вроде бы слышен.

Ирка, в джинсиках и свитере – все в обтяжечку, с модной короткой стрижкой, протянула Ольге тонкую сигарету и щелкнула зажигалкой.

– Ну и видос у тебя, – заметила она, выпустив струйку дыма. – Не виделись – сколько, недели две? – я уж и отвыкла от тебя. Оль, ты бы все-таки хоть чуток за собой следила.

– Да что видос-то? – возразила Ольга. – Обыкновенный…

– Вот именно, что обыкновенный, – с напором сказала Ирка. – Ты посмотри на себя: кожа дряблая какая-то, волосы – даже и не говорю, ужас один, талии нет, сиськи до пупа, задница обвисла, ноги отекшие. Кошмар! А что это за кофта, а? Оль, ну вспомни, в школе я с тобой рядом вообще никто была. А сейчас? Что ж ты с собой делаешь? Это все урод твой, так решаться же на что-то надо. Ну зачем он тебе, можешь объяснить? У него и не стоит давно, уверена, так что и там у тебя паутиной все заросло…

– «Решаться», – вполголоса откликнулась Ольга. – На что ж мне решаться, мне бы Сережку поднять…

– Тьфу ты, вот же ты дура! – повысила голос Ирка. – И как, скажи, пожалуйста, ты его с этим уродом поднимать собираешься? Ишачишь шваброй своей на двух работах, старухой стала в сорок лет, получаешь – это не деньги, это слезы, на Сережку ни сил, ни времени у тебя не остается, а он на папашу глядит – а чего, нормально! Учиться не надо, работать не надо, сшибай по мелочи у соседей да пьянствуй по-черному. Ничего, баба вытянет! Урод захребетный, а ты дура и еще раз дура! Кормишь его, обстирываешь…

– Да вы что ж, сговорились? – обреченно сказала Ольга. – И он мне «дура толстожопая», и ты туда же!

К ее горлу подкатил ком, в голосе опять зазвучали слезы.

– Он тебе?! – возмутилась Ирка. – Да он вообще молчал бы, урод уродский! Да ты хоть знаешь, где он сегодня деньги взял, чтоб пропить?

– Знаю, – сказала Ольга. – Гараж он сдал. Только не говорит кому и за сколько. А что он меня объедает, это ты, Ирка, не права, – торопливо вставила она, – он и не ест почти. Вот Сережке, тому много надо, растет же, и одевать-обувать его надо, как же мне не работать-то на двух работах, я б и на трех работала, только Сережку тогда совсем заброшу, а надо ведь…

– Погоди, Ольчик, не части, – прервала ее Ирка. – Гараж он сдал Прохоренке, знаешь его? Ну, Виталий, из второго подъезда, такой в очках, симпатичный, на «ниссане» ездит. За тысячу в месяц. Я как раз с Лариком возвращалась, он там, у подъезда, унюхал что-то, долго нюхал, так что вся сделка, можно сказать, при мне произошла. За тысячу, поняла? Нет таких цен, хоть лопни, а ему-то, уроду, по барабану! А ты дура и есть, что терпишь!

– За тысячу? – растерянно проговорила Ольга. – Я-то думала за три сдать, а он – за одну…

– Ну, три – это ты, положим, махнула, – сказала Ирка. – А две – две с половиной, это реально. Вполне. Только тебе-то что? Он эту тысячу все равно пропьет…

Постояли, помолчали. Потом Ирка сказала:

– А насчет Сережки – вот послушай меня. Ты его, может, и поднимешь. Школу кое-как окончит, в армию пойдет, если, конечно, в тюрьму не загремит. Ага-ага, что ты на меня уставилась? Ты его компанию видела? Вот то-то. Ну, предположим, обойдется. Отслужит. Может, и там обойдется, почки не отобьют или что там… А дальше? Как папаша? Оль, заниматься надо сыном, за-ни-мать-ся, а не просто кормить-одевать! – Она затянулась, резко выдохнула и тихо спросила: – Вот скажи мне, подруга дорогая, чего ты хочешь? Так, по-крупному. Так и будешь все терпеть? На себе крест поставила, сына, того и гляди, потеряешь… Чего ради? Почему ты его, урода твоего, не прогонишь раз и навсегда?

– Чего хочу? – переспросила Ольга. – Сережку поднять хочу. Ничего больше не хочу. – Она аккуратно положила сигарету в консервную банку, стоявшую на батарее, и добавила: – Нет, еще хочу. Что бы он сдох, наконец. А пока жив, тянуть буду. Пропадет он без меня. Я, может, сама виновата: не уследила. Он ведь раньше хороший был…

– «Хороший»… Жлоб он всегда был, – ответила Ирка. – Ну тебя, живи как знаешь. А насчет гаража – я тебе, значит, рассказала.

– Спасибо, – сказала Ольга. – Ну пойду, надо еще Сережку покормить. Пока.

Ирка ушла к себе, а Ольга выглянула на лестницу и крикнула сквозь шум:

– Сергей!

Секунд через тридцать Сережка неторопливо спустился на полмарша и угрюмо спросил:

– Чего?

– Ты уроки сделал? И ужинать иди!

– Нам не задавали, – ответил Сережка. – Ужинать потом буду, сейчас не хочу. Оставь на кухне, я тут пока.

– Серый, твоюматьблянах! – заорал кто-то невидимый. – Сколько тебя ждать, бля?

Раздался звон разбитого стекла, заржало несколько голосов, среди них два или три девчоночьих.

– Да иду, иду! – закричал Сережка и, не глядя на мать, кинулся вверх.

Ольга вздохнула и отправилась домой.

Василий по-прежнему спал. Ольга стала готовить ужин, размышляя тем временем, что этот Виталий поступил нечестно. Он ведь наверняка знает, сколько нынче стоит снять гараж. Надо будет к нему сходить и поговорить. На этот-то месяц уж ладно, а со следующего, скажет она, две с половиной платите. А то съезжайте, я другому сдам. А он скажет: я, мол, не у вас снимал, Ольга Ивановна, а у мужа вашего. А я ему скажу, совести у вас нет, Виталий, не знаю, как вас по отчеству, обманули вы Василия, вот что. А он мне…

Что-то нескладно выходило. Ладно, решила Ольга, утро вечера мудренее, завтра додумаю да и поговорю. Все равно сегодня уже сил никаких нет.

Она поела немного, выпила стакан жидкого чая, перемыла посуду, оставила Сережке ужин под салфеткой, убралась на кухне, в прихожей и в Сережкиной комнате, подстирнула по мелочи.

Посмотрела на часы. «Кривое зеркало» давно закончилось. Можно «Дом-2» посмотреть, только телевизор-то – в большой комнате, а там Василий храпит, и дух тяжелый.

Она вытащила из кладовки раскладушку, поставила ее в прихожей, постелила, принесла будильник, проверила – все правильно, на полседьмого – и легла спать.

Спала, как всегда, без сновидений.