Глава тридцать четвертая или «Граждане и гражданки Советского Союза»
Около полуночи в квартире Мареевой раздался телефонный звонок. Ей предлагали как можно быстрее с «тревожным» чемоданчиком прибыть на службу. О том, что случилось, можно было лишь гадать, и Полина, одев в этот раз форму, торопясь, побежала на остановку. Персональной машины ей не положено и надо успеть, пока ходит трамвай.
Семнадцатый, дребезжа, появился минут через двадцать и, стуча на стыках рельсов колесами, светя красно-голубым лобовым фонарем, повез ее до Арбатской площади.
Неужели немцы решились напасть в эту ночь? Что сейчас происходит на западной границе? У нее мучительно засосало под ложечкой. Как странно, все буквально ждут войны, но боятся даже друг другу в этом признаться.
В то, что немцы могут напасть в любую минуту, Мареева не сомневалась. Не имея доступа ко всем документам, она делала косвенные выводы.
И какие-то очень странные дела происходят в отделе, занимающимся немецким посольством. Какое напряженное лицо у Леонова, все чаще за последние дни появляющегося в управлении в штатском. Неужели нет времени даже переодеться?
— Не спи! Эй, «война», сейчас твоя остановка!
Кондуктор прервал ее мысли. Ни для кого не секрет, где находится Наркомат обороны, и даже обращение «война» Полину не удивило. Так в Москве часто называли любого человека, носящего форму Красной Армии.
В дверях пришлось немного задержаться, образовалась очередь. Как оказалось, подняли в Управлении всех.
Теряясь в догадках, она почти влетела в вестибюль и облегченно выдохнула. Неотвязный и мучительный вопрос, который звучал у нее в голове, благополучно разрешился. Тревога была ненастоящей. В обстановке строжайшей секретности в Разведупре начиналось штабное учение – условное нападение Германии на СССР.
Большинство сотрудников, прибывших по тревоге, занялось не отработкой вводной, а привычным делом. В игре участвовали не все. Отделов, не имеющих ничего общего с Германией, множество, и после проверки мобготовности, заключавшейся в простой перекличке, кто-то ушел, а часть людей расползлась по кабинетам. Трамваи уже не ходили.
Мареевой, вновь занявшейся переводами, стало скучно, до тех пор, пока дверь ее кабинета не открыл сам замначальника Разведупра Панфильев. Она встала, вытягивая руки по швам, зная, что человек он резкий, как в поступках, так и решениях.
Зрачки генерал-майора застыли, словно впиваясь в ее лицо.
— Можете мне объяснить это?!
Он бросил на стол книгу, которую держал в руках. Полина машинально отметила, что Арнимов вновь прислал бандероль, но теперь не ей. Никакой войны, действительно – сумасбродство или издевательство. Пьеса Островского «Гроза». Только название было дважды подчеркнуто красным карандашом.
— Не могу, товарищ генерал-майор! Вы пришли сюда, зная, что и мне пришла открытка и книга из Бреста?
— Да, мне сказали в канцелярии. Почему вы не доложили?
— Докладывать, на полном серьезе, что некто товарищ Арнимов собирает мне библиотеку?
— А что он вам прислал?
Так, значит что-то происходит, если Панфильев не вызывал ее к себе, а сам прибежал к ней! Кодовая фраза? Гроза? Она, не показывая, что смутилась, сунула в руки Павла Алексеевича томик Клотца с вызывающе торчащей закладкой.
— Не понимаю, что вас так встревожило. Я ничего не могу объяснить, одни предположения, что кто-то очень осторожно пытается выйти на контакт именно через меня. Как таковых, фактов нет.
— А ваш поход в немецкое посольство?
— Заметка о выставке сразу появилась в американской прессе. Я решила, что меня специально подставляют, но пошла. Потом, смотрите, какие в этой книге подчеркнуты слова, есть намек, что немцы решились на блицкриг.
Панфильев задумался. Действительно, откуда ей знать значение пяти букв, которые отмечены карандашом. И Леонов сейчас изолирован от всех, контактируя с источником в германском посольстве.
В пятницу агент сообщил, что нападение произойдет в субботу или в воскресенье – 22 июня. Но на сей раз, господин Кегель никаким документом свое очень эмоциональное убеждение не подтвердил. Вчера, после обеда, он вновь экстренно попросил о встрече, сообщив, что прошлой ночью из Берлина пришло указание: немедленно уничтожить секретные документы. Вот это был самый тревожный признак! Они, вместе с начальником Разведупра, долго думали, как объяснить ситуацию руководству, но так и не решились – нет убедительных доказательств.
А Панов выбрал кодовое слово, ясное и понятное одним посвященным. Именно сигнал «Гроза» поступит из советского посольства в Берлине около двенадцати дня, в последней шифротелеграмме военных разведчиков, работавших под дипломатическим прикрытием.
— Я вас обрадую, Арнимов решил выйти на контакт, едет к нам сам – поездом. Но встретите вы его не одни – я распоряжусь.
— Вряд ли вы его там найдете, в поезде будет один курьер.
— Слушай, Полина, неужели ты никогда не ошибалась? — Панфильев нахмурился еще сильнее.
— А вы? — она пыталась унять бешеный стук сердца. Вот это да, какую серьезную пьесу написал Островский, заставляя бледнеть даже генералов от одного названия. Это явный код, это нападение немцев – блицкриг, война!
— В отличие от вас, я ошибался гораздо реже!
Да, Панфильев не ошибался, даже когда отправил бывшего военного атташе в Польше генерал-майора Рыбалко в войска. Дуракам в разведке нет места, особенно тем, кто переоценивает мощь врага. Вот только, когда польская армия Андерса отказалась воевать в СССР, Павел Алексеевич из начальника Разведупра вновь стал танкистом, и начал служить под командой того самого «дурака». Но воевал бывший разведчик храбро и честно, закончив войну командиром гвардейского танкового корпуса и Героем СССР. Вновь все по местам расставила война, но Панову было очень неприятно видеть, как в будущем легендарном «аквариуме» за первые два года войны сменилось аж два начальника, пока дело не поручили местному военкому.
В ответ женщина упрямо сжала губы, понимая, что генерал-майор напоминает о ее связи с «троцкистами» и их друзьями, неуклонно вычищаемыми из Разведупра. На некоторое время в кабинете воцарилась тишина, Панфильев задумался.
Вот дура! Она что, не понимает – это ее шанс! Его приятель, Ильин, вообще хотел выжить эту женщину из конторы, но так и не смог, вмешались особые обстоятельства. Может, это и к лучшему, Мареева оказалась толковым и, главное, скромным учителем, быстро натаскивающим новые кадры для работы. Он сам не кадровый разведчик, в здании на Знаменке всего год, а в новой службе оказалось немало неприятной сюрпризов.
В совпадения не верилось, но «грозы» в этом году случиться не могло. Пусть Мареева сама разберется, но под контролем, и не вынося сор из избы.
— Товарищ генерал-майор, война, — ворвался к ним дежурный, вытаращив глаза.
— Вы что, издеваетесь надо мной? Что за глупые шутки!
— Это не шутки. Голякова и вас срочно вызывают в Генштаб! Немцы бомбят наши города. На протяжении всей границы бьет артиллерия.
— Как – бомбят? — у Панфильева перехватило дыхание. Он же лишь полчаса назад, смеясь, кому-то доказывал, как дважды два, что хоть война с Германией и неизбежна, но этим летом невозможна. Надо ждать вестей, но не о боях на английском берегу Ла-Манша, а на Ближнем Востоке.
Не надо паники, ему еще в начале мая звонил сам товарищ Сталин и сказал, что «немцы нас хотят запугать, в настоящее время они против нас не выступят, они сами боятся СССР». В факте звонка Панов очень сомневался, поскольку его начальник Голяков в кабинете вождя перед войной был последний раз 11-го апреля и далее ограничивался лишь рассылками спецсообщений Сталину, Ворошилову, Молотову, Тимошенко, Берия, Кузнецову, Буденному, Кулику и далее по списку.
Зато еще с марта росла уверенность, что операция «Морской лев» не состоится. Не секрет, что воздушную битву за Британию Адольф Гитлер давно проиграл. Раздражение генерал-майора вызвал тот факт, что это уже третья война, о начале которой военная разведка узнает последней.
****
Первой военной приметой в столице стала милиция, неожиданно оцепившая здание посольства Германии около семи утра.
А так, улицы были спокойны. Еще ничего не зная, Москва жила обычной мирной жизнью. Трамваи, троллейбусы и автобусы шли переполненными, развозя жителей по местам воскресного отдыха. Подальше от городской духоты. И этот рассвет обещал особенно жаркий день.
Десять часов утра. С улицы раздался веселый смех, и Мареева машинально выглянула в окно. По Знаменке куда-то шла компания юношей и девушек. Одна счастливица, цокая каблучками, увлеченно поедала эскимо, а ее парень рядом так и норовил «случайно» коснуться руками плеч и бедер подруги.
Они шли по улицам, такие легкомысленные, свободные и веселые! Болтали, смеялись и радовались. Впереди вся жизнь, вечная молодость и обязательное всеобщее счастье.
Полина вновь включила радио, желая услышать «последние известия». Ну, что же: «…правительство Германии выразило свое сожаление и заявило о своей готовности компенсировать людские потери и материальный ущерб, причиненный бомбардировкой».
Слабой соломинкой замаячила надежда, Мареева встрепенулась и вновь поникала, вспоминая, что уже слышала, как немцы извинялись за ошибочный налет на Дублин. Ирландцев Гитлер старался не раздражать.
Что делать? Ожидание этого Арнимова становилось все более невыносимым.
Еще очень далеко от нее двигался по железной дороге поезд, спеша к Москве и, несмотря на задержку, обещая быть в столице к ночи. Время в пути на пару часов меньше суток.
Проснувшись около полудня, Майя вышла в неширокий коридор, где оживленно разговаривали два командира.
Она прислушалась, на станции Красное военные слышали, как диктор сказал, что в полдень по радио передадут сообщение чрезвычайной государственной важности. У репродуктора уже собирались взволнованные люди, а тот вдруг начал передавать одни бравурные марши, ревущий рокот которых начал еще больше взвинчивать толпу.
Вагон качался, колеса стучали и граждане, занявшие за деньги полки у железной дороги, постепенно приближались к Смоленску. Ненашева смотрела в окно. Вот, вывеска «Катынь» мелькнула за стеклом, а дальше пошел совсем унылый пейзаж. Бесконечно бегущие леса, лишь мелькнет, петляя дорога, то приближаясь к железнодорожному полотну, то вновь, скрываясь за деревьями.
— Давайте знакомиться? Меня зовут Иван, а это – Андрей, — разговор командиров как-то угас при виде хорошенькой, но почему-то грустной, девушки.
Майя промолчала и отвернулась.
— Ой, какая гордая! Как же тебя звать?
— Девушка, давайте погрустим вместе!
Бесцеремонность молодых людей стала ей докучать, и она вернулась обратно в купе, закрыв за собой дверь.
— Что, пристают? — очнулся Федор, он почти не спал, так, подремывал.
— Да, пристают.
— Ты красивая, дочка.
Поезд, между тем, подошел к Смоленску и в коридоре вдруг захлопали двери, послышался топот множества ног, раздались громкие голоса. Майя посмотрела, как машинально придвинул к себе вещмешок, сопровождавший их сержант. Что же такое лежит там?
— Что случилось? — она тоже вышла из купе.
— Война! Молотов выступает.
— Как, с кем? — ее сердце от страха упало в пятки.
— Известно, с кем! С заклятым другом, Германией!
— Матка бозка! — произнесла мама и осенила себя крестом.
— Ничего, дочка! Били мы уже этих колбасников, и еще раз побьем!
А в Вязьме, где паровоз минут двадцать набирал воду, они попали на митинг железнодорожников. Глаза немного рябило от обилия кумача, а с трибуны, где менялся один оратор за другим, доносилось:
— Новоявленных фашистских наполеонов наш народ разобьет так же, как разбил настоящего Наполеона в 1812 году!
— Грязные фашистские собаки осмелились протянуть свою лапу на территорию нашей священной Родины! Пусть пеняют на себя: их ждет смерть. На удар врага мы ответим тройным ударом!
— Ну, теперь совецкой власти точно крышка. Немцы – народ серьезный, коммунистов сразу всех на сук. А мы, без жидов, эх, заживем…
Не только она обернулась, но глаза выхватили лишь пустое место, сразу заполненное толпой.
Паровоз набрал воды из водокачки и двинулся дальше, неторопливо набирая скорость. Вновь мимо замелькали станции, деревни, поля, стены деревьев зеленеющего леса.
****
Мареева слушала обращение Молотова на улице. В управлении не сиделось, и еще очень хотелось не быть одной, а среди людей.
«Граждане и гражданки Советского Союза!»
Сразу все замерло. Оцепенело. На лицах растерянность. Что это, шутка? Нелепый дурацкий розыгрыш?
Женщина, стоя перед репродуктором, рыдала навзрыд.
— У нее муж на западной границе. Пограничник. Надо же, позавчера только уехал.
— Гражданка, успокойтесь! — в сердцах выговаривал ей парень лет восемнадцати. — Двух месяцев не пройдет, и он вернется! Героем! Орденоносцем!
— Цыпленок ты, вон шея тонкая! — бросил ему немолодой усач. — Горя еще не видел! Ой, беда-то, какая! — в его глазах стояли слезы.
— Зато теперь мы им дадим! Теперь немецкие рабочие точно поднимутся и свернут кровопийцу Гитлера!
— Ох, наверно сами и начали.
— Скажешь, что и города сами бомбили. Соломин, ты что, пива перепил? Думай, что несешь!
— А что, вспомни, как с финнами воевать начали. Небось, принялись по-тихому молотить Румынию, а отсюда бои разгорелись. Но, не знаю, как немцы смогли прорваться в СССР. Явно вредительство, или что-нибудь другое.
— Нет, ну вы слышали новость? Вот будет номер, когда их взгреют!
****
Солнце уже медленно опускалось к горизонту, когда мимо окна вагона промелькнула вывеска «Одинцово». Скоро Москва.
И вот он, Белорусский вокзал. Поезд, подойдя к перрону, несколько раз дернулся и остановился. К вечеру зной ослабел и стало как-то полегче. Освещение уже включили, но солнце, закатившись за горизонт, еще напоминало о себе красным заревом.
Выгрузив на перрон последний чемодан, гражданка Ненашева начала озираться. Максим же обещал, что здесь их обязательно встретят. Но никто не подошел, а Федор, что-то буркнув на прощание, ушел по своим делам.
— Майя Ненашева?
— Да.
— Документы при вас? — высокий военный, подпоясанный ремнем с портупеей, вместе с начальником поезда подошли к двум женщинам, молодой и пожилой, которым какой-то сержант помог вытащить чемодан из вагона.
— Да, — вновь ответила она и нарочито медленно, чтобы скрыть дрожь в руках, протянула паспорт.
— Мне поручено вас встретить. Пойдемте, у вокзала нас ждет машина.
— Твой майор, похоже, большая шишка, — прошептала ей на ухо мать.
Но она заметила безразличные глаза шофера. Ему все равно, куда и кого он везет. Здесь, в Москве, они всем чужие.
После недолгой езды по улицам «эмка», сделав несколько поворотов, остановилась перед старым, еще дореволюционной постройки, зданием.
В Управление их, естественно, не повезли, а воспользовались одной из квартир для оперативных целей, разбросанных по всей Москве.
Кухня была самым большим помещением. Такое впечатление, что тут раньше была коммунальная квартира, а потом кто-то по неведомой прихоти взял и возвел стену, отгородившую от остальных две комнатки метров в десять-двенадцать и огромное место, куда стащили газовую колонку, плиту, мойку, ванну, стол и внушительный дубовый буфет, потемневший от времени, весь в пятнах облезшего лака.
Черная тарелка репродуктора, закончив пересказ новостей, теперь передавала какой-то бравурный военный марш.
Майя не знала, что позавчера здесь переодевался Леонов, идя на встречу с агентом, служившим в германском посольстве, который сообщил ему о приказе на полную эвакуацию и уничтожение документов.
— Извините, одну минуту, — женщина средних лет в форме капитана РККА с орденом на груди разговаривала с кем-то по телефону. Ее лицо сразу внушило доверие, она немного хмурилась, зато глаза улыбались.
****
Ну, что же, прошло пару часов и Мареева вернулась очень встревоженной. Содержимое конверта вызвало эффект «бомбы», и если она рванет, то нет никакой гарантии в безопасности людей, читавших текст на этих нескольких листках.
— Вы читали эти документы?
— Нет, Максим сказал, что это может мне серьезно навредить.
— Вы его любите?
— Да.
— Тогда расскажите мне о нем очень подробно.
Чесновицкая задумалась, что же в Ненашеве волновало и смущало ее так сильно? Она нервно сглотнула.
— Мне кажется, что он не тот, за кого себя выдает. У него манеры, как у полковника.
— Значит вы ничего не знаете о его прошлом.
— Он не рассказывал. Зато Максим умеет предвидеть будущее.
«Еще как! Интересно сказать ей или нет», в конверте находилась лично адресованная записка с прогнозируемой реакцией на документ. О том, что существует секретный приказ Гитлера, известный ограниченному кругу лиц, агентура донесла еще в январе 41-го, но накануне так и не удалось получить доступ к секретной документации немцев.
Но и тут был представлен не оригинал, а конспективный пересказ документа № 33 408/40, он же «Директива № 21», он же план «Барбаросса» существовавший на бумаге в девяти экземплярах.
Текст Панов хорошо запомнил, и, как мог, старательно воспроизвел содержание нескольких листиков, немного добавив от себя – цели и задачи Гитлера, как политика, еще и методы решения славянского, украинского, еврейского, белорусского и прочих вопросов.
Большего пока не надо, потому что неважно, как будет метаться из стороны в сторону отдельный мехкорпус, а важно сколько и каких войск потом окажется на пути танковых клиньев врага.
Катастрофу в Белоруссии майор Ненашев предотвратить не мог. Около четырех дня высшее военное руководство искренне заверило товарища Сталина, что Красная Армия неприменно разгромит врага. Без четверти пять кабинет в Кремле опустел.
Оперативная сводка Генерального штаба, подготовленная к десяти вечера звучала оптимистично «Германские регулярные войска в течение 22 июня вели бои с погранчастями СССР, имея незначительный успех на отдельных направлениях. Во второй половине дня, с подходом передовых частей полевых войск Красной Армии, атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника».
— Мое руководство пока считает вашего мужа провокатором. Очень талантливым и со всеми вытекающими последствиями.
Да, вот такой, но ожидаемый поворот!
А было, кстати, с чего! Очень многие в этот длинный день считали, что Англия сумела договорится с Адольфом Гитлером – за счет России, разумеется Для Германии война на два фронта означала неизбежное самоубийство. Политбюро Британской коммунистической партии уже заявило, что нападение на СССР это результат закулисных переговоров правительства Черчилля с Гессом. За последние двадцать пять лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем их «бульдог» с вечной гаванской сигарой-«торпедой» в зубах.
Литвинов вообще был уверен, что английский флот вместе с германским вошел в Северное и Балтийское моря для атаки Мурманска и Ленинграда.
Вся вброшенная Пановым информация по привычке воспринималась как очередная английской инсинуацией. Ну, кто еще может так умело подготовить бумаги! А кто привез? Певичка! Попахивало каким-то дешевым, шпионско-авантюрным, бульварным романом.
Только в два часа ночи в Москве облегченно услышат, как на радио Би-Би-Си выступит Черчилль, оглашая решении Правительства Его Величества: «мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем». Ну, что же, спасибо, и за добрые слова. Но, насчет помощи, против агрессора, которого они сами растили столько лет…
Официальные английские военные эксперты были уверены в скорой победе вермахта. И неутешительные сводки с фронтов скоро лишь подтвердят их мнение. Зачем напрасно вкладывать деньги в то, что неизбежно рухнет.
Так, что сочувствия, несмотря на проникновенные слова, не было никакого. Лишь интересы представителя крупнейшей империи, которая когда-либо существовала в мире. Но она рушилась, и так коммунизм оказался лучше нацизма.
— Этого не может быть! Он остался там, на границе, защищать вашу проклятую страну! Максим знал, когда нападут немцы и не прятал, в отличие от вас, голову в песок! — Майя все время сдерживалась, но теперь это не удалось. Она разревелась.
Сидевшая за столом Мареева нахмурилась. В ее голове воцарилась полная неразбериха, кто же такой это майор. То, что не приехал сам, понятно – он с самого начала знал, что ему не поверят.
— Упокойтесь! — Полина, старательно пропустив мимо ушей раздражающие ее слова, протянула Майе стакан воды. Зубы девушки сразу нервно застучали о стекло. — Теперь еще раз, прошу рассказать все подробно, до малейшей детали. Иначе, я не смогу вам доверять.
Так она работала на погранвойска НКВД, Ненашев сумел ее перевербовать и, мало того, ее куратор отпустил, снабдив подлинными документами, позволяющими пересечь старую советско-польскую границу. Любит ли он ее? Вряд ли – так подло не поступают!
Но то, что этот «Арнимов» не коллектив авторов, а существует во плоти и крови теперь для нее ясно, как никогда. Такие подробности не предусмотрены ни одной легендой. Мужчины даже не подозревают насколько внимательно женщины фиксируют все нюансы их поведения.
Кто он такой, Ненашев? Почему он выбрал именно ее, Марееву? Нет, здесь есть еще какое-то двойное дно! И эта очень важная встреча, о которой Максим обмолвился в последний момент. Встреча со связником? Пожилой немец в ресторане, которому очень обрадовался майор? А что, если в этих нескольких страничках все правда? От первого до последнего слова? Но откуда и как?
Стоп! Она уже где-то слышала эту фамилию. Полина наморщила лоб, вспоминая, какой резонанс вызвала статья в журнале «Военная мысль» — «Современные методики боевого планирования. Сравнительный анализ». Генерал-майор Пазырев неожиданно раскрылся как талантливый военный теоретик, показывая, как надо планировать шаги, идя к единой цели. В конце статьи он поблагодарил некого капитана Ненашева, своего ученика, на практике проверившего одно из основных положений его теории.
— Что с нами будет?
— Вы пока останетесь здесь. Решение еще не принято.
Дверь за Мареевой захлопнулась, звуки шагов на лестничной клетке, постепенно стихли. У Полины были гораздо более важные дела, чем успокаивать Майю Ненашеву. Голодный муж скоро вернется домой, ошалевший после работы в Коминтерне.
А девушка пребыла в депрессии. Ее словно выпотрошили, заставляя рассказывать о самом сокровенном и интимном. В подробностях, даже о том, что происходило между ними ночью. То, что перед ней сидела женщина, не имело никакого значения. Ненашев, как я тебя теперь ненавижу!
****
— А этот еще корчится!
Человек лежал на животе, вытянув руки вперед и пальцы на них медленно сокращались, царапая ногтями землю.
— Смотри, он думает что ползет, — засмеялся ефрейтор.
Подняв карабин большевика, он воткнул штык в тело. Послышался какой-то нечеловеческий всхлип, а затем свист судорожно вдыхаемого воздуха. Движение прекратилось, чтобы судорожно возобновится минуту спустя. Теперь русский «полз» чуть быстрее, началась агония.
— Словно жук на булавке. Ну-ка, еще раз.
— Хватит Вилли, — щелкнул пистолетный выстрел, и большевик окончательно затих.
— Пожалел обезьяну?
В ответ спутник осклабился и деловито принялся сдирать с мертвого петлицы, на сувениры.
— Ну что, разделим поровну? — попросил Вилли.
— Черта с два! Мой трофей, это я его убил!
— Прекратить! — заорал подбежавший к ним фельдфебель.
Гауптман равнодушно ответил на приветствие, пошел дальше по месту, которое недавно еще было полем боя. Оборона русских рухнула, немногими удалось отступить, но зато они успели уничтожить или серьезно повредить мосты через Мухавец за своей спиной.
Деревня рядом уже догорела, но еще дымились головешки пепелищ и кое-где сиротливо торчали печи. Там уже суетились жители, пытаясь найти уцелевшую домашнюю утварь, что не взял огонь.
На поле трупы, лежащие поодиночке, реже группами, где русские и их солдаты – все вперемешку. Кон с удовлетворением отметил, что мертвецов в фельдграу, гораздо меньше. Примерно столько же, сколько и тел в этих наколенниках. Надо бы и ему завести в батальоне такие, суть понятна сразу – гауптман не один раз неприятно натыкался коленом на камень.
«Какая жара!», он поморщился и вновь прижал к лицу платок.
Прошло лишь несколько часов, а тела убитых уже раздулись, создавая на лицах мертвецов ужасающие гримасы с выпученными глазами. Смердело паленым мясом, а на краю одной воронки лежала обгорелая половина того, что недавно было человеком. Кто он, большевик или солдат вермахта никому уже не дано узнать.
Он аккуратно перешагнул через эту головешку. В смерти нет ничего героического.
Ветер лениво шевелил валяющиеся на поле фотографии, письма, обгорелые и совершенно целые клочки бумаги. Похоже, у убитых кто-то вытряхнул карманы.
А вот кто-то в их форме. Гауптман отвернулся, ефрейтора долго кромсали лопаткой. Наверно это тот русский, в выгоревшей на солнце гимнастерки, что лежит лицом вверх и прижав руки к животу.
Он присел и вырвал из песка карабин большевика и дернул затвор – ни единого патрона и расколот приклад. Значит, дрался до конца. А вот еще один – до пояса весь целый, потом мокрое красное пятно, и вновь аккуратно намотанные на ноги обмотки. Все лицо облепили мухи.
Около взорванного дота стоял «штуг», весь закрытый остатками русских палаток. Защитники, сожгли эту самоходку бутылками с бензином вместе с экипажем, а запах очень раздражал, недавно поработавших здесь саперов.
На поле уже суетилась «похоронная команда», набранная из пленных. Русских они закапывали, где нашли, стаскивая в траншеи и воронки. У найденных рядом с телами винтовок открывали затвор и втыкали их штыками в землю. Так легче будет собирать трофеи.
Немцев сносили в одно, выбранное место. Потом следовало снять жетоны, вытряхнуть карманы и принести все находившемуся рядом писарю. За присвоение любой мелочи – немедленный расстрел.
Кон посмотрел на лица, суетившихся под охраной немецких солдат, большевиков. Настоящий людской зверинец. Подонки человечества, выращенные Сталиным.
Гауптман уже подходил к казарме «ЗЫ-ЖИ», когда его остановили.
— Дальше нельзя, господин капитан! Там еще держатся большевики, — остановил его солдат.
— Вы так и не справились со всеми?
— У саперов не хватило взрывчатки. Эти доты построены из дьявольски крепкого бетона, а обороняют их фанатики. Но утром мы с ними покончим!
— Или ночью они уйдут сами?
Солдат промолчал, а Эрих Кон развернулся и поехал в город.
Девушки он так и не нашел. Зато получил презрительный подарок, как бы намекающий, что задержаться в России придется до зимы. В вокзальном ресторане, куда он сунулся наводить справки, ему не только сообщили, что Ненашев вывез панну Майю куда-то в Россию, но и вручили надписанный сверток, внутри которого лежала пара добротных валенок.
Он их выкинул, а увязавшийся с ним барон, подобрал, хотя тоже находился не в лучшем расположении духа. В здании русского ОГПУ большевики долго отстреливались от его спецгруппы. В ответ на предложения сдаться и гарантию гуманного отношения летели гранаты и звучали автоматные очереди. Выкурить их, по понятным причинам, было невозможно могли пострадать документы во всем здании. Спустя два часа фанатики-коммунисты застрелились сами, но успели уничтожить содержимое большинства сейфов. Лишь в одном из них нашелся пофамильный список тайных агентов и осведомителей.
Процесс обогащения граждан закачивался. Немцы, не церемонясь, расстреливали каждого, кого находили на складах или видели несущим ящик или мешок. Затем сразу выставили часовых. Новость об этом быстро разошлась по городу и мало кто решил рисковать.
Зато собравшейся толпе нашлось новое развлечение – невесть откуда возникшие люди с винтовками и белыми повязками с одной красной полосой посредине, принялись извлекать из укромных мест не успевших убежать большевиков и советок.
— Повесить! Повесить коммуниста!
И вот какой-то доброхот уже лезет с веревкой на фонарный столб. Спустя минуту полурастерзанный, окровавленный человек судорожно забился в петле, вызывая одобрительные возгласы и хохот.
Немцы снимали и фотографировали, а «коллективный разум» с неутоленной жаждой хотел еще чей-то крови. Это же так весело и здорово.
— Пошли бить «советок»! — истошно заорал кто-то в толпе едва не вывихнув челюсть. — Отберем свое добро!
— А вот это уже лишнее, — сказал барон и приказал разогнать толпу. Карать и миловать исключительное право оккупационных властей. Они сами решают, когда и кого ликвидировать. Даже евреев убьют всех не сразу, а сначала запугают, вытрясут все ценности, а уж потом ликвидируют. Прагматичность и рачительность, исключительная черты немецкого характера, при Гитлере получили новый импульс к развитию.
Абверовец был доволен, им есть на кого опереться в России. Вон, как они, давая выход раздражению на прошлую власть, бьют памятник Сталину у входа в местный драматический театр. Криво выведенными буквами на нем уже выведено, что усатый азиат, в немецком переводе, «очень плохой человек».
****
Муж Мареевой уже был дома.
— Тебе принесли пакет, — сказал он и показал на дверь комнаты, сразу уходя на кухню и не любопытствуя. Если Полина числилась в кадрах, то товарищ Новак, вернувшись из Испании в 39-м году находился в распоряжении Специального (диверсионного) отдела «А» Разведупра Красной Армии.
Курьеров было два. По просьбе Ненашева Федор нашел ее домашний адрес, разыскивая совсем не Полину, а ее мужа через секретариат Коминтерна.
— Можете подождать?
— Да, майор Ненашев попросил меня откровенно ответить на все вопросы. В том числе и вашего мужа, — Мареева изумленно подняла бровь.
Панов знал, что для обсуждения военных вопросов ей неприменно потребуется консультант. Тут бывший начальник штаба 35-й интернациональной дивизии, отличившийся при обороне Мадрида мог чем-то помочь. Но самое интересное далее ниточка от него вела к его командиру, теперь одному из преподавателей военной академии имени Фрунзе. После парада Победы товарищ Сталин поднимет тост за генерал-лейтенанта Сверчевского: «За лучшего русского генерала в польской армии!..»
Главное, насколько мудро Мареева сможет распорядится информацией.
Толстая тетрадь с просьбой сразу посмотреть на последние страницы. Постепенно перенося на бумагу информацию по памяти Панову пришлось постоянно уточнять факты, что-то дописывать, вычеркивать, ссылаться на документы и источники. Времени переписать набело не было, так что в тексте царил сумбур, но, составляя оглавление, Саша писал название темы, номер листа и обведенного красным карандашом пункта. Древняя система, широко известная до перекрестных ссылок.
Два конверта, один адресованный личное ей, второй Майе – открытый с адресом в военкомат города Астрахани и штампом почты города Бреста. Она не удержалась и заглянула внутрь.
Извещение. Капитан (зачеркнуто), сверху надписано майор и номер приказа, Ненашев Максим Дмитриевич, уроженец такой-то области, такой-то деревни, в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге был подло убит вечером 21-го июня 1941-го года. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии, согласно приказу НКО № 20 от 13 июня 41-го года.
Теперь письмо ей.
Нет, этого не может быть! Роман «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Полина читала, но чтобы так? Смешно! Рассудок отказывался верить. Но девушка его же видела, мало того, была влюблена. И этот старшина видел Ненашева, мало того, они ему верили.
Полина позвала мужа и обратилась к Федору.
— Расскажите мне о майоре.
Тот рассказал, что видел. Все события последних дней, ответил на вопросы, а потом засобирался.
— Спасибо вам. Куда вы теперь?
— Какая разница, — Федор решил все же заехать домой, попрощаться, а потом вернуться в дивизию. Где искать саперный батальон неизвестно, так что его путь лежал в один из военных городков на Урале. — Прощайте, вряд ли мы когда-нибудь свидимся.
— А может?… — Полина мысленно перебирала варианты, как оставить гостя в столице.
— Максим Дмитриевич сказал, что тогда сами подведете себя. В Москве мне оставаться нельзя, и берегите девушку, — казак подхватил вещмешок и решительно вышел из квартиры. Никто больше в Москве его не видел.
— А что! Правильный человек, этот Ненашев, надо так везде людей готовить…
У нее жутко разболелась голова, так, что пришлось взяться пальцами за виски.
— Погоди, мне надо побыть одной!
В конце письма шли давно знакомые, но почему-то забытые слова. Ошибкой считать задачу разведки выполненной даже если она добыла, обработала и донесла до руководства информацию. Она должна бороться с любой попыткой ее игнорировать. Требуется величайшее гражданское мужество, ибо нет ничего легче, как затем говорить о том, что я, мол, вам об этом писал, а вы меня не послушались.
Ужасный гнетущий страх разрывал в клочки ее душу. Она словно наяву увидела, как в адском огне войны сгорают двадцать семь миллионов человек ее страны. Вот, что всегда носил в душе майор, а теперь и ей с этим жить!
И что потом? Жить дальше, дальше исполнять свою работу, как и все потерять мужа, стать забытым в будущем детском писателем, сверяя эти записи с происходящими событиями?
Нет! Никогда!
Вот почему этот человек встретил войну на границе. Он знал, что ему не поверят, но там, где мог постарался хоть что-то изменить. Пожертвовал жизнью, своей любовью…
Она не выдержала и первый раз за много лет расплакалась, беззвучно и сжимая губы, так, чтобы никто ее не услышал.
Стоп! Он своим «извещением» лишь вывел ее из-под удара. Если подтвердится, что она осведомитель погранохраны НКВД, а майор действительно убит… Нет, даже если он жив, официально для Москвы он будет мертв какое-то время, если не навсегда. А если еще и подтвердится все, в той бумаге, которою руководство Разведупра решило попридержать из-за откровенной фантастичности…
Она начала просматривать последний лист, заставивший ее еще раз вздрогнуть. Уверенность была полной. Как сказал бы Шерлок Холмс, «если отбросить все невозможное, то, что останется и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался».
Оказывается «Арнимов» хорошо знакомый не только с немцами, но и их кухней. Вечно одинокий, сторонившийся всех военный комиссар Разведупра постепенно прибирал к рукам дела в управлении, выкидывая из конторы всех, способных помещать ему в будущем.
Вот что на самом деле означали его выступления на партийных собраниях, когда клеймили начальников – «врагов народа». Но он и ее хотел выкинуть на улицу, отец и брат арестованы, сама она Мареева из «троцкистской» банды Березина. Лишь обращение к Ворошилову, лично поручившемуся за нее, заставило военкома на умерить свой пыл. Но самое интересное, что у Ильина все получилось и он, конечно не без ошибок, достойно руководил военной разведкой до конца войны.
Она вновь в игре и в строю.
— Полина, не надо так переживать! На Би-Би-Си выступает Черчилль! Британия поддержала нас! — ворвался к ней изумленный муж.
Спустя несколько часов придет сообщение и из США: «Гитлеровские армии – главная опасность для американского континента». Впрочем, и там не особенно сильно рассчитывали на длительное сопротивление Красной Армии.
У здравомыслящих людей, это вызвало чувство огромного облегчения. Не здравомыслящим надо напомнить слова сказанные еще в 39-м году с трибуны партийного съезда. Эти страны располагали населением в три раза больше, чем блок агрессоров, производили стали и электроэнергии в два раза, выпускали в четырнадцать раз больше автомобилей, добывали в пятьдесят пять раз больше нефти и производили в четыре раза больше продовольствия.
Пусть они ненавидят СССР, но зато они не вместе с Гитлером. Да, появятся еще неопровержимые факты торговли и сотрудничества их бизнеса с врагом, но империалистический мир в этот день не наступал на единственную коммунистическую страну единым фронтом. Что-то в мире начало меняться в этот день.
