Глава тридцать вторая или «рожденный для войны»
— Я вас, товарищ майор, официально предупредил! — не так уверенно произнес начальник третьего отдела. Сказать о последствиях, напомнить о законе и ответственности, все входило в обязанности его службы.
Но не измену же задумал Царев, когда без приказа увел полк от удара. Откуда он знал, что немцы начнут именно сегодня? Или поверил в давно ходившие слухи? Вряд ли! Кто-то предупредил.
А не тот ли его капитан-однокашник, что с вооруженной охраной приезжал в полк, а потом «гудел» с их майором? И что дальше? Куда-то бежать и докладывать? Это война, настоящая война.
— Приготовиться к открытию огня! — проорал Константин, а после тихо сказал «особисту». — Молодец, что предупредил, а теперь бери грузовики и дуй с компохозом на склад за снарядами.
— Чей, хоть, склад? — поинтересовался техник-интендант, ведавший снабжением.
— Нашего корпуса, — не моргнув глазом, выдал Царев, — у нас есть час для вывоза оттуда снарядов.
— Что так мало?
— Смотрите в небо, — на восток вновь быстро летели двухмоторные самолеты с белыми крестами на фюзеляже. — Если они заметят наши грузовики, то… Короче, все поняли? Делайте, что хотите, но уложитесь в срок и обеспечьте охрану.
Действительно, чей же этот склад?
Однокашник не сказал. Но что там за боеприпас, какого года партия, в каких условиях хранились, расписал подробно. Калька и бумаги от Ненашева вызывали еще больший интерес. Интересно, где Максима так учили считать? Решение скрупулезно учитывало и число переменных зарядов для каждой цели. Не больше и не меньше.
Дело в том, что конструкция гильзы, позволяла аккуратно вынимать часть пороха, тем самым меняя начальную скорость снаряда. А благодаря способности вести огонь по разным траекториям, пушка «МЛ-20» обзывалась еще и гаубицей.
И сейчас корпусной полк должен сделать работу, для которой создавался. Хорошо прикрытую артиллерией УРовскую позицию, заполненную пехотой кавалерийским наскоком не взять. Есть примеры с линии Маннергейма и даже Мажино. Не все смогли обойти немцы, а иначе – иначе очень плохо.
Далее все напоминало привычные учения.
Артиллеристы в Красной Армии тренировались чаще всех. Пусть и без практических стрельб, всухую, но пушка в Красной Армии, как и пулемет, давно знакомое, требующее сноровки коллективное оружие.
Закрутился, заработал штаб, выписывая из данных Ненашева заранее подготовленные установки прицела, уровня и угломера по целям каждой из батарей.
Через двадцать минут наводчик, внимательно вслушиваясь в команды, мелом на щит вписывал основные данные для стрельбы. В грохоте можно все и не расслышать. После принялся крутить маховики, задирая ствол высоко вверх. Командир орудия в это время потел: правильно ли учел выданные командиром батареи поправки на износ ствола?
Замковый закрывает затвор. Заряжающий, могучий парень, других на такую должность до войны и не брали, с нарастающим ускорением, почти на выдохе дослал снаряд в зарядную камору.
Ему помогали, аккуратно подталкивая груз остроконечной специальной палкой. Очень тяжело, стрелять надо, как гаубица, уперев ствол выше к небу. «Чпок!», глухой звук удара известил, что снаряд «вмялся» в нарезы. Колпачок взрывателя свинчен, так, чтобы ударник мгновенного действия обеспечил почти мгновенный разрыв боеприпаса при встрече с преградой, выдавшего низкое, но очень широкое облако дыма. Затем чуть поколдовали над гильзой, далее – клацнул закрываемый затвор. Все, пушка готова к выстрелу.
— Огонь!
Наводчик, оставшись один на один с орудием, резко дернул за шнур и сразу, зажав уши, открыл рот. Бабахнуло так, что все дальше следует писать лишь заглавными буквами.
Осколочно-фугасный снаряд, вращаясь вокруг своей оси, полетел почти в небо, чуть зависнув над полигоном, где звучал грохот вражеских разрывов и клубился черный дым. Вновь набирая скорость, по параболической траектории, он устремился вниз к противоположному берегу Буга, неся возмездие.
Царев не знал, что они были одни из первых, кто в Красной Армии на практике вел огонь с закрытых позиций по команде артиллерийского наводчика с профессиональным образованием, нагло усевшегося прямо на переднем крае. Никакой новизны, прописан такой случай в документах, но кто же их читал?
Большинство тактических приемов известно до войны, даже задолго до боев с японцами. Да, было такое дело, когда цитировал будущий маршал Воронов действующему маршалу Блюхеру, что новые «кочующие» орудия супостата, давно учтены в наставлениях для артиллерии РККА.
Но зачем возмущаться? Очень толковое наставление 1912 года, но учить и, тем более, тренироваться его исполнять в русской императорской армии никто не спешил.
Чай, еще не война, отцы и деды достойно, без всяких новомодных штучек, справлялись. По той же привычке мирного времени и принялись спустя два года воевать с германцем, без окопов-укрытий, стоя рядом с пушками и безо всякой маскировки огневых позиций. Хорошо, хоть, стрелять не разучились, попадая в цель со второго снаряда и с закрытых позиций.
Ответный огонь немцы открыли через пятнадцать минут.
Вот тут Царев еще раз оценил, насколько грамотно Ненашев выставил позиции корпусных орудий. Стреляй они по другой траектории, не поздоровилось бы. А так, снаряды разносили в щепы деревья и взрывали землю с недолетом метров триста-четыреста. Лес и холм впереди надежно защищали гаубицы от обстрела.
****
«Пушки придают величие вульгарной бойне», вспомнил чью-то философскую мысль гауптман и посмотрел на часы. Через пять минут его солдаты должны двинуться вперед. Успех во многом зависел от быстроты. Нельзя мешкать, пока враг ошеломлен, растерян и не успел изготовиться к бою.
Оставляя следы на песке, подминая камыш и осоку, к воде тащили лодки. Первая волна наступающих осторожно грузилась в них, опасаясь перевернуться. Солдаты с опаской поглядывали на чужой берег, откуда не раздалось еще ни одного выстрела.
Там враг. Жестокий, коварный, по-азиатски беспощадный.
Артиллерия перенесла огонь вперед, завершив разгром погранзаставы, и слегка, для профилактики, обработав валы старого форта.
В небо взлетели ракеты. График движения строго рассчитан.
«Вперед! Весла на воду!», и лодки тяжело пошли к восточному берегу, выдерживая интервал метров в пятнадцать-двадцать. Сначала переправляются те, кто захватит плацдарм. Они должны прикрыть работу саперов.
Их задача – навести, для начала, два пешеходных мостика, до песчаного островка и дальше. По ним побежит на другой берег еще больше пехоты, протащат пулеметы на станках и 50-мм минометы. Рядом переправят на понтонах противотанковые пушки, 75-мм пехотные орудия и минометы, калибром 81-мм. Затем наведут мост, что выдержит бронеавтомобили и артиллерию с основательной массой.
Когда накопится достаточно сил, они вскроют захваченный на берегу плацдарм и атакуют укрепления русских. Взорвут бункера и продолжат двигаться дальше, создавая пространство, где, далее, развернутся моторизованные войска, что нанесут смертельный удар по войскам русских около Бреста. Не сумбурность, а хорошо продуманная и методичная последовательность действий всегда обеспечивала их успех.
В это время редкие наряды пограничников находились почти у уреза воды. Глубокие окопы вырыты за две ночи, грунт унесен в мешках, а не высыпан впереди бруствером. Бойцы терпеливо ждали, когда лодки и понтоны пересекут условную линию границы, проходящую посередине реки. Затем открыли огонь.
Немецкий берег реки ожил звуком пулеметов, прикрывающих переправу, и выстрелами стоящих наготове орудий. Вдруг где-то недалеко рявкнули минометы и тут же умолкли, не давая себя засечь.
Мины сначала взмыли к небу, а дальше, заканчивая описывать параболу, цепочкой взрывов легли вдоль берега, туда, где, суетясь, грузились в лодки новые солдаты. Затем минометчики перенесли огонь с разбегающейся живой силы на изготовленные к переправе плавсредства. Взлетевший вверх ил, вода и песок на три-четыре секунды закрыли часть восточного берега.
Пользуясь огневым прикрытием, «зеленые фуражки» немедленно отошли, проявляя не стойкость, изученную и без Панова, а гибкость в обороне. «Куда же нам без Хабибуллина и Карпенко», лишь улыбнулся Максим, вспоминая, кого Акимов и в прошлый раз послал в наряд к переправе. Совпали фамилии с «вратарями-хоккеистами».
Он лишь помогал им действовать. Далее последует вторая серия, с таким же убийственным результатом, но… Эй! Кто-то наверху, пославший меня сюда, сделай так, чтобы в этот раз они смогли отойти.
Людей на заставах немного, сплошной стены из них не создать.
Прикрыть весь берег пограничники не могли, и множество лодок врага пристало к берегу беспрепятственно.
Однако, в новейшей истории случилась яростная перестрелка у железнодорожного моста Бреста, и в десяти километрах на юге, у селения Кодень. После того, как штурмовые группы немцев убили часовых погранохраны, русские, успевшие и там незаметно отрыть окопы, открыли яростный огонь из пулеметов, обрекая на провал попытку внезапного захвата, а дальше, не имея взрывчатки, подожгли переправу, до последнего отгоняя от нее добровольных «пожарных».
«Вот и познакомились», — гауптман не был растерян. Скорее, обескуражен. И где здесь обещанная тактическая внезапность?
Вермахт обрел достойного соперника. Так, почти по секундам спланировать работу боевого охранения, надо уметь. Минута, и два десятка убитых, раненых и утонувших. Еще больше солдат потеряло оружие и снаряжение, когда выплывали из-под огня.
В выдержке русским не откажешь: подпустили лодки на дистанцию гранатного броска и лишь тогда начали стрелять в упор.
По заявке корректировщика артиллеристы еще раз принялись обрабатывать противоположный берег. Густые заросли кустарника затянуло дымом. Но гауптман не сомневался: противника там нет. Отошел! Он бы и сам так поступил.
Первая попытка форсировать реку сорвалась, вызывая замешательство. Быстрое течение уносило пустые, набравшие воды, лодки, а на песчаную отмель вынесло тела нескольких бедолаг в почерневшей от воды форме.
Пристрелочный снаряд упал около батареи, стоящей от них примерно в полукилометре, высоко вздымая в небо землю. Крупный калибр!
Последующий залп оставил следовавшие друг за другом невысокие, но обширные по площади, облака дыма, заставляя артиллеристов укрыться от осколков в заранее выкопанных щелях. Узкий и сильно вытянутый эллипс огня перечеркнул линию позиций немецких орудий. Никто и не думал геройствовать, слыша, как наверху визжат осколки.
Минута – и огневой налет прекратился. Офицеры пинками поднимали солдат. Недопустима даже малая заминка. Необходимо строго выдерживать заранее рассчитанный график огня.
Но огненный шквал взметнул в небо землю на позициях следующей батареи, заставив и там парней удрать в окопы или уткнуться носом в землю.
Время, за которое противник менял цели, гауптману определенно не нравилось. Его людям тоже. Они нервно вздрагивали при каждом далеком взрыве русского снаряда и, как оказалось, не напрасно.
Белые облачка шрапнельных разрывов появились над головами скопившихся для повторного броска солдат разведбатальона и саперов. Истошный вопль показал, что вновь нашлась работа санитарам. Под прикрытием гаубиц Царева, УРовский батальон немедленно использовал полученные пушки, накрывая район переправы.
Гауптман поежился. Метко и умело, ничего не скажешь. Разрывы выведены на высоту около ста метров, так, чтобы пучок круглых пуль поразил максимальную площадь. А перед ними открытый берег и около сотни метров реки. Искать на воде укрытие негде, а если оживет еще и минометная батарея, то многие утонут или останутся лежать на песке.
Большевикам не надо гадать о месте, где скоро наведут основную переправу. Не зря же до тридцать девятого года здесь стоял мост, взорванный поляками. Остатки опор до сих пор видны из воды. Удобный берег есть и дальше, вверх по течению, но нет там твердой дороги, удачно ведущей в обход Бреста.
Все было рассчитано на неожиданность. И они долго приучали большевиков, что ничего необычного тут не происходит.
А русский берег тревожно молчал. Разгоралась роща. Сначала дым валил небольшими клубами, а потом они становились все больше и больше, затрудняя наблюдение.
Спустя десять минут русские снаряды вновь упали у батареи. Удачно, взорвав сложенный возле одной пушки боезапас. Минус расчет и орудие. Остальные вновь ринулись в укрытия и сидели там до тех пор, пока командиры не принялись выволакивать солдат за шиворот, заставляя вновь встать к пушкам.
Похоже, у русских мало артиллерии. Они таким образом пытаются заставить их прекратить огонь. От сделанного вывода не легче. Попробуй, работать среди визжащих осколков… и, мой бог! Управляющий огнем большевик – настоящий снайпер!
Зато, теперь ясно, где сидят русские с биноклями. Так хорошо наблюдать берег, реку и работу их батарей возможно только со старого форта. И разведка их проморгала.
Эрих истерично заорал на артиллериста-наблюдателя, который что-то сердито бурчал в телефонную трубку:
— Шайсе! Когда, наконец, ослепнут эти проклятые корректировщики!
— Успокойтесь, гауптман. Минута, и мы откроем огонь. Я дал заявку на батарею.
— Но почему так медленно?
— Вы не знаете? Большевик вторым залпом умудрился накрыть узел связи и разбил коммутатор. Через час линии восстановят и поднимут резервный аэростат.
— Так скоро? А где ваши радиостанции?
— У нас нет приказа использовать радиосвязь!
Внезапный залп минометов большевиков едва не накрыл их вместе. Шайсе! Наблюдатель наверняка заметил блеск оптики. Все вызывало невольное уважение к вражеским артиллеристам.
Гауптман не знал, что все четыре миномета для первого залпа наводил лично Ненашев, бегая под обстрелом, наскоро объяснял расчетам практику стрельбы. Жаль, они еще не умеют, как немцы, стандартно держать три-четыре мины в воздухе одновременно.
За прошедший год о них единожды вспомнили, а пользоваться так толком и не научили. Почему? Один выстрел! Ну, три за год! К стенке командиров за такую боевую подготовку ставить!
Жаль, рано поставили! Выкопать и поставить вновь. «В войсках до сих пор еще есть отдельные бойцы, прослужившие год, но ни разу не стрелявшие боевым патроном», стыдливо бормотал приказ в декабре тридцать восьмого года.
Так кто к ним придет по мобилизации из запаса?
«Панов, да ты чего?», пробормотал голос внутри.
Вспомни, как разительно отличался твой 6-ой гвардейский Волновахский, дважды Краснознаменный, орденов Суворова и Кутузова II степени, мотострелковый полк, дислоцированный в венгерской деревне Таборфальва от того, что бегало рядом с военно-морской базой в Баку.
Еще до апофеоза перестройки забыли войну командиры! Не помогла и афганская война. Боеготовых частей, как и энтузиастов-офицеров, единицы.
Остальные занимались чем угодно, но только не боевой подготовкой. Командир полка – шеф в полку, комдив – вообще, шеф. А командующий армией – не то дачный строитель, не то универмаг.
Саша заметил, что повторяет слова маршала Кулика, сказанные за полгода до войны.
Но он знал конечный результат. Даже видел, на фотографии сорок третьего года, донельзя заматеревших на войне мужиков, где «ППШ» казался естественным продолжением руки. Их уже просто не испугать ни «Тигром», ни «Мессершмиттом».
****
Противный писк зуммера, как глас небесный. Корпусной полк готов открыть огонь. Избиваемые артогнем войска получили дополнительный шанс.
— По батарее противника… Осколочно-фугасной гранатой… Взрыватель РГМ осколочный, — Ненашев чуть запнулся, смотря в блокнот и выдавая каждому из дивизионов угломер, уровень и прицел. — Пристрелочным орудием огонь!
По «Карлу» и «Одину» он не стрелял. Есть вещи поважнее. А два технических чуда сдохли сами, подавившись собственным боеприпасом в попытке поразить не крепость, а новые доты с гарнизонами из батальона майора Угрюмова. Самые, что ни на есть опасные для германской пехоты объекты, хоть и не готовые. Сумрачные гении теперь чешут затылок: чушку, весом в две тонны, толкнуть ли обратно или же стрельнуть?
Но если враг замолчал, не факт, что уничтожен. Если его артиллерия прекратила огонь, это не признак ее полного расстройства, а лишь подавление огня. А еще нормы, нормы, нормы! Они обоснованны, рассчитаны умными людьми и проверены на практике в боях и на полигонах.
Наставление 1964 г. по управлению огнем наземной артиллерии отводило на подавление батареи противника двести снарядов калибра 152-мм. Как ни странно, очень похоже на вермахт. Нет, это не намек на слабость Красной Армии. Статистика работала и на окопавшийся батальон Ненашева. Чтобы разрушить всего два погонных метра двухметрового окопа требовалось штук пятнадцать-двадцать шестидюймовых гаубичных снарядов.
Сейчас работало послезнание Панова, а еще знание, как вести контрбатарейную борьбу. Освежить память помогли найденные у подруги книги из библиотеки ее отца: «Наставление для действия полевой артиллерии в бою» двенадцатого года и такое же по «борьбе за укрепленные полосы» семнадцатого.
Да и первый том «Курса артиллерии», успевший выйти до войны, заставил Сашу быстро вспомнить теорию, что учил по специальности.
Ситуация же под Брестом такова.
Враг, желая быстро подавить сопротивление, собрал в компактный ударный кулак артполки трех пехотных дивизий, и добавил к ним приданные дивизионы РГК. Большинство русских c тяжелым вооружением идеально скучены в трех местах: цитадель, Южный и Северный военные городки.
Да, как и в прошлый раз, вермахт в расчетах в чем-то прогадал.
Снаряды калибром пятнадцать и двадцать один сантиметр не справятся с дореволюционной фортификацией. Даже красные стены казарм цитадели здесь обманчивы. Кирпичик в них неспроста обходился царю в шесть раз дороже. Хоть и будет там царить и смерть, и разрушения, но шанс выжить в укрытиях – огромный.
Зато вне крепких стен все будет уничтожено.
Панов надеялся, что бойцы, командиры, семьи не успевшие выскочить из цитадели, сидят сейчас по казематам и подвалам, пережидая артобстрел. Не попали, как в прошлый раз, сонные, в кровавую мясорубку.
А вот технику не спрячешь. Даже ту, которую можно перекатить на руках. Дело не в пулеметах. Допустим, «сорокапятку» внутрь затащить теоретически можно, но 76-мм «полковушку» или 120-мм миномет – с трудом.
Без тяжелого оружия много не навоюешь. Еще есть запасы патронов, снарядов и продовольствия. Как раз их точно не поднять и не вывезти. Пусть даже и не горели там автомашины.
Выводить людей нужно, но покинут цитадель не все, кто-то должен сдерживать врага, не пуская его на валы.
Вот только не надо думать, что после каждого залпа артдивизионов корпусного полка доблестные солдаты вермахта взлетали вверх целыми пачками, нет – вагонами утренних подмосковных электричек.
Об уничтожении речь не шла. Не могла идти, в принципе. Целей для двух дивизионов Царева много, снарядов мало и законы баллистики специально для него никто не отменял.
Нескоро появится компактный артиллерийский радар с компьютером на борту, рассчитывающий координаты места, откуда выпущен снаряд, пока он еще в воздухе летит по траектории. А для большей точности изобретут самонаводящийся, или корректирующийся, боеприпас. Та же «Акация», что не с гроздьями душистыми, а САУ, получила управляемый снаряд «Краснополь» и корректируемый «Сантиметр».
Но на плюсы и там найдутся минусы. Перед выстрелом к цели на расстояние километров в пять должен подобраться корректировщик с лазерным целеуказателем-дальномером, ноутбуком и рацией. Все бы ничего, если не считать где-то килограмм тридцати носимого железа.
Разрывам снарядов на своих позициях немцы больше пугались. И пусть спасаются, пережидая короткий огневой налет в укрытиях. Потом надо вылезти, привстать на задние лапки и испуганно осмотреться по сторонам, не летит ли снаряд, не горит ли что взрывоопасное рядом… ну, и сразу отгрести пинков от фельдфебеля на тему: «давай, вставай к пушке» или «что уши развесил, сворачиваемся, меняем позиции».
В зачет пойдет и такой случай. Результат засчитают, как успешное подавление цели.
Однако через час-два часа стрелять Цареву будет уже нечем.
Боекомплекты, которые Константин должен выпустить на головы врага, лежат на складе в Пинске. Подвезти что-то из крепости невозможно. Склад 22-й танковой дивизии пылает рядом, и грозиться рвануть в любой момент. Какой, интересно, умник сунул его между Южным городком и границей? Глупец или вредитель?
И в его батальоне далеко не порядок.
Для трехдюймовок батальона имеются шрапнель дореволюционного образца и немного осколочно-фугасных снарядов. То, что возможно без проблем быстро добрать на армейском складе. А бронебойных выстрелов, как у церковной крысы. Жуткий дефицит, пусть и качество у них не очень!
Вновь сорвала заказ оборонная промышленность, выдав продукции чуть больше, чем двадцать процентов от плана. На 22 июня военные приняли 26 тысяч штук бронебойных выстрелов, примерно по четыре штуки на ствол такого калибра. Да, опять возникли сложности с освоением уж больно заковыристой технологии и, как следствие, вновь шел массовый брак.
Ну, что же. При отсутствии других снарядов шрапнель с установкой трубки на удар может применяться и для стрельбы по танкам. По бортам! Вот только сработает ли? Больно у пушек ствол короткий, снаряду не разогнаться.
А пока два артиллерийских лейтенанта помогали майору корректировать огонь, восторженно глядя на собранный чуть ли не на коленках прибор, Механизированный огневой планшет, где ни грамма электроники.
Хуже, чем «счислитель» «ПУО-44». Почти детский сад по сравнению с «ПУО-9М», ящик, который он трепетно рассматривал в одной из своих командировок. Жив был дружок, и в двухтысячном году. Так и не дошли в канун миллениума до артиллерийских наводчиков давно обещанные компьютеры.
Рядом ударил снаряд, и пришлось вжаться в бетонные ниши. Ненашев реагировал подсознательно, не задумываясь:
— Что застыли, как мачты? Всем в укрытие!
Спустя мгновение наверху со свистом взлетели осколки стали и бетона. Немецкие наблюдатели, если не увидели, то логично предположили, где находится корректировщик, сорвавший им первую атаку и артподготовку.
Панов не унывал. Основная работа сделана, теперь можно последовательно работать по объектам, аккуратно сверяясь с секундомером, и изредка поднимаясь на наблюдательный пункт.
— Как пулеметы? Успели?
— Да, пристреляли.
По второй рации параллельно шла работа с гарнизонами дотов батальона. В момент, когда гаубицы Царева слали снаряды на немецкий берег, шла пристрелка пулеметов и пушек, установленных рядом и внутри бетонных коробок.
Форт нависал над северным флангом узла обороны, и было хорошо видно, как по выбранным ориентирам ложатся короткие очереди трассирующих пуль и чертят красные траектории бронебойно-трассирующие снаряды, выпущенные из «сорокапяток».
****
Ротный удивлено озирал каземат.
Какая-то неспешная здесь война, толстые стены глушат звуки выстрелов. Снаружи – черт те что, а тут спокойно чертят на кальке разноцветные линии. Кто-то, сверяясь с часами, то стирает, то пишет что-то мелом на стене. На нее смотрят и не по-русски быстро горланят в микрофон радисты.
Откуда-то сверху появился комбат, отряхиваясь от пыли и затейливо кряхтя, что в гробу видел свою работу. Чтобы ослепить НП немцы сейчас использовали минометы.
Ненашев посмотрел на осунувшегося, повзрослевшего на десяток лет командира роты, оборонявшей форт, и зло поинтересовался:
— Что приперся? Доложить, что Гитлер сдох?
У каждого здесь свое дело, и до атаки немецкой пехотой их артиллерийского НП дело еще не дошло.
— Товарищ майор, немцы. Разрешите открыть огонь.
Комбат, мучительно хмуря брови, кулаком потер проступившую щетину.
Что, опять «свободу Тельману»? Именно так у Шпанова ежедневно звучал лозунг межпланетного объединения юристов. Солдаты вермахта есть одураченные граждане-пролетарии, с мозгами, отравленными лживой пропагандой. Черт! Неужели и он, и Иволгин так отвратительно плохо вели дела? И зря привезли напоследок фильм?
А вечернее кино, на самом деле, могло подействовать не на всех. Про критику фильма «Александр Невский» Панов помнил. Читал газеты того времени. Нам, творческой интеллигенции, чего бы такого, менее эпичного, более исторически достоверного, а не лубок для народа. Вон, даже товарищ Черкасов недоволен, не дал режиссер артисту снять с князя «святой лик». В дискуссиях, проходящих не на кухнях, речь дошла и до бояр-предателей, навязавших народному вечу мнение, что с крестоносцами можно дружить. М-да, а ведь должны ходить строем, вразнобой стучать ботинками, выражая неизменный «одобрямс».
Комбат, подавляя рефлексию, задумчиво отвесил ротному легкий подзатыльник. Мальчишка! Если не научился еще ненавидеть врага, пусть переключится на него. Тоже дело!
— За что?
— Я те щас клизму с патефонными иголками вставлю! Какой приказ был, а? Ну, повтори!
— Ничего живого в радиусе трехсот метров не оставлять.
— И докладывать о них, как о лицах, пребывающих в потустороннем мире!
— Они остановились и я…
«Ура! Он лишь растерян!», возликовал Панов.
Не прочувствовал, не осознал, что сейчас началось. Диагноз примерно ясен: люди на его глазах еще не гибли. Отечественная война не объявлена. Мало ли что под Брестом происходит!
Максим машинально посмотрел на циферблат – до выступления Молотова еще примерно семь часов. Ох, скорее бы. Как нужна именно здесь на границе даже не директива Генштаба, а страшные слова из репродуктора.
— Выражаться надо точнее. Извини, был не прав, погорячился и так далее! Пошли смотреть!
Названное им расстояние, есть максимальная дальность эффективного огня среднего пехотинца Второй мировой войны с винтовкой или карабином. Когда цель хорошо видна невооруженным глазом. Все правильно, носители текущей передовой европейской культуры до форта еще не дошли.
В бинокль он их хорошо рассмотрел. Олени, блин!
У кого-то рукава засучены, воротники мундиров расстегнуты. Каски надвинуты по самые глаза. За поясными ремнями одна-две гранаты. В руках карабины. На шее пулеметные ленты, за спиной и на боку очень подозрительные брезентовые мешки.
Опаньки! Даже «байкер» пожаловал, весь в коже и с резервуаром «дуста» за спиной. А где пулеметчик? Наверняка где-то на позиции, прикрывает остальных.
— И какого черта ждешь?
При виде живого, готового стрелять в тебя врага, человек растерялся. Все теории вылетели из головы, не сработали и старательно внушаемые две недели инстинкты. А сам-то, когда-то? Первый бой, и все этим сказано.
Ну, начнем, а заодно, опробуем «тезку» по-боевому. Как там, «не привлекай на себя огонь противника, это раздражает окружающих людей».
Максим сел за пулемет, стоявший в глубине каземата. Его так не видно в темноте амбразуры, когда-то предназначенной для пушки. Спокойно подкрутил установки оптического прицела. Двукратное увеличение, ростовые мишени, дистанция прямого выстрела, что еще нужно человеку для счастья. Ах да, не бояться убить себе подобного.
Он аккуратно прицелился в грудь блестевшего на солнце кожаным костюмом немца. Глубоко вдохнул и на выдохе плавно нажал на гашетку, поведя стволом в сторону не более, чем на градус. Замечательная вещь, когда вес, по делу, имеет значение. Больше масса – меньше отдача.
А водяное охлаждение позволило «Максиму» жить в укрепрайонах до шестьдесят девятого года. Говорят, иные марки пулеметов на советско-китайской границе сильно перегревались. Потом, кто-то решил подключить шлангами кожух к трехзвенной батарее парового отопления…
Цель Максим опознал правильно, не промазал и, действуя по какой-то памятке, ухитрился еще и взорвать баллон с огнесмесью. Остальные едва успели отскочить от бьющегося в смертельной судороге живого факела.
Еще одна пуля лишь задела у следующей «мишени» каску. Но солдат, нелепо повернув голову, рухнул наземь. А мог бы и выжить, если бы не туго затянутый кожаный ремешок под подбородком.
Истошный визг сгорающего заживо человека парализующе подействовал не только на лейтенанта, но и на весь пулеметный расчет.
— «Как же я буду стрелять в немца, он такой же человек, как и я», — с передразнивающей интонацией произнес Ненашев, но не вызвал общего хохота, как несколько дней назад, отвечая на вопрос одного из бойцов. — Смотреть, всем смотреть, это он сейчас горит, а не вы!
А дальше шепотом в ухо лейтенанта:
— Раскис, как баба. Очнись, бойцы смотрят или, на хрен, сниму с роты. При всех сниму, как труса. Щадить не стану!
Дополнительный удар по самолюбию очень кстати, не надо ему тут недоуменных взглядов по теме «люди, что ж такое мы творим!». Ротный сразу выпрямился, как струна, чуть ли не вибрируя от злости, обиды и возмущения.
— По фашистским гадам!
— Стой, куда понесся! Смотри, стрелять не в кого, — Ненашев повторял давно изученную лейтенантами в теории истину, как поведет себя враг. — Они спрятались, мы подождем. Пусть вновь себя проявят. Вспоминай, как учились на занятиях, успокойся, так и действуй!
Все, волнение Панов ему сбил, и, как надеялся майор, еще и излишнюю горячность. А теперь последний шаг:
— Расчету объявляю благодарность за меткую стрельбу! Все слышали, стреляли – вы! Если узнаю, что треплетесь, разберусь не хуже, чем с тем немцем! Ясно?
— Есть, — теперь не только лейтенант, но и сержант, и остальные бойцы смотрели на него испуганными глазами, страшась еще больше, чем немцев. Все видели факел снаружи, значит, не пустые угрозы, решимости комбату хватит.
Ненашев, смотря на циферблат, делал выводы. Нарвалась на неприятность, вероятно, передовая штурмовая группа или усиленная саперами разведка. Начинать атаку по времени фрицам рано, не накоплено еще достаточно сил на берегу.
Черт! Мелкие каменные крошки больно ударили Максима в лицо, а бетонная пыль запорошила глаза. Что-то, визжа на рикошете, стукнуло в щиток. Камень? Пуля? — кто там разберет, но звенело громко и оставило царапину.
«Вот суки», он едва успел отскочить.
А по амбразуре принялись палить из двух стволов.
— Давай, работай. Да, не забудь, скоро завтрак.
«Это ты, Панов, зря!», слова о еде вызвали у лейтенанта такой спазм, что побелело лицо, но он справился с собой.
Минута – и в ответ врагу сухо защелкали выстрелы, а наблюдатели приникли к биноклям, старательно выискивая пулеметчиков. Без их поддержки немцы в атаку не пойдут.
До появления штурмовых винтовок «МГ» был главным оружием немецкой пехоты. Основной задачей отделения стрелков в бою было прикрыть пулемет и подносить боеприпасы. По инструкции пулеметчиками ставили самых проверенных и хладнокровных солдат.
Маневренная война для пехотного отделения вермахта выглядела примерно так: они двигались вперед, пока не сталкивались с противником. Далее устанавливали пулемет и выдавали точную и убийственную порцию свинца, сразу достигая огневого превосходства.
Если огонь не наносил врагу ощутимых потерь или не заставлял его убраться, куда подальше, с пути доблестных солдат, то отделение перемещалось вперед короткими перебежками, чертыхаясь и требуя прикрытия от пулеметчика..
Ну вот, первый «МГ» его ребята вычислили и обозначили ракетами. Все правильно, по азбуке! Бой – мероприятие коллективное, надо обязательно показать командиру и товарищам цель. Видя прыгающие по полю огоньки, открыл навесной огонь дот, отстоящий отсюда примерно на километр.
Пехотное прикрытие «НП» Ненашева постепенно втягивалось в бой, защищая корректировщиков.
Панов вынужденно предлагал немцам схематичную классику, практически – «Прорыв укрепленной полосы» по книге генерал-майора Смирнова.
— Так держать, молодцы! — Максим нервно вытер пот со лба и вернулся обратно. Теперь справятся без него, главное начать.
Как там, «стрелки, попавшие под прицельный огонь автоматического оружия, не могут двигаться вперед без достаточной поддержки танками или огнем артиллерии». Правило работало и во Вторую мировую войну.
****
— Стой! Куда прешь! — заорали на Суворова, и он досадливо осадил мотоцикл, пропуская очередной «Т-26», вползавший на Суворовский мост. Танки на северный берег Мухавца шли без интервалов. На уцелевших гусеничных тракторах волокли тяжелые орудия, часть которых пришлось бросить в парке.
План прикрытия госграницы на время, необходимое для всеобщей мобилизации, должен разочаровать поклонников первого удара или заставить выдвинуть следующий аргумент: превентивный разгон было решено начать с места сосредоточения в двадцати пяти километрах по прямой отсюда в селе Хмелево, что северо-восточнее Жабинки.
Разрывы снарядов в лагере, крепости и городе окончательно похоронили надежду Суворова на пограничный конфликт. А его комбат жестокий, чуждый всякого сострадания, человек. Как можно стрелять по деревне, там же гражданские люди? Свои, не чужие!
Владимир не был готов именно к такой войне.
Не страшась осколков, под огнем, он впрыгнул в мотоцикл комбата и помчался в Брест, спасать семью. Найти, вывезти в безопасное место и будь, что будет.
Потом он вернется в батальон и предстанет перед трибуналом. Пусть его разжалуют, посадят в тюрьму, но он обязательно добьется отправки на фронт. Он же не трус! А немцев обязательно отобьют, далеко не прав Ненашев!
— Товарищ старший лейтенант, еще раз сунетесь, будем стрелять.
— Мне очень надо на ту сторону!
— «Очень» надо всем. Ждите, пока пройдет колонна.
«Да когда она пройдет», вереница машин казалась бесконечной, но бросать мотоцикл Владимир не хотел, расчетливо думая, усадить в него жену и ребенка.
Прошло полтора часа, когда Суворову, наконец, удалось проскочить на северный берег. Помог случай: какая-то полуторка проскочила с того берега, чуть не тараня танки.
Он рванул в щель, чуть не сбил лейтенанта, выскочившего из наглого грузовика и бежавшего, что-то крича на ходу, к стоящему в открытой башне подполковнику, командиру колонны.
Начальник штаба батальона не видел, как обрадовался комроты, когда ему сбросили десять ящиков патронов. Тридцать тысяч патронов! Танкист сразу проникся просьбой: на полигоне находилась пулеметная рота совсем без боеприпасов, и лейтенант Щелканов не только прорывался к ней, но, сохранив голову холодной, спокойно думал о предстоящем бое.
Постепенно приводили себя в порядок танковый и мотострелковый полки, должные согласно довоенного плана, прикрывать отход дивизии. Губанов был далеко не дурак, предусмотрев и такой случай.
Через триста метров Суворову пришлось встать вновь.
Московская улица была вся усеяна людьми с узлами, мешками за спиной и чемоданами…
Поток, казавшийся нескончаемым, тек на восток. «Восточники» шли, ехали, спасаясь от фашистов.
Куда-то удачно попали пушки немцев, раздался взрыв и повалил густой черный дым. Звеня колоколом, туда устремилась пожарная машина, потом «скорая помощь».
Несмотря на обстрел, врачи и пожарные Бреста двадцать второго июня исполняли профессиональный долг, подбирая пострадавших и борясь с огнем.
С ревом моторов на восток пролетели перегруженные бомбардировщики с белыми крестами на крыльях. Вот, немецкие истребители пронеслись над городскими крышами, крутясь в «бочке» настолько низко, что видно, как летчики грозят кулаком. Люфтваффе еще не стреляло, на сегодня намечены цели поважней.
— Все, Советы, кончилось ваше время. Погостили и буде! Тикайте теперь до самого Сталина! — мелькнула рядом злорадная усмешка.
Суворов оглянулся. Человек, грозя кулаком, злорадно смотрел на хаос, воцарившийся на дороге. Поняв, что услышан, он быстро скрылся в подворотне. От очумевших после нападения германцев большевиков можно всего ожидать.
Их дело сторона, пусть разбираются друг с другом.
Нет, какие-то горячие юнцы, не вняв предупреждению, установили в слуховом окне пулемет, желая почетно проводить большевиков-оккупантов. Пусть навсегда запомнят Советы и «советки» дорогу обратно.
На пальбу приехал броневик, а за ним грузовик с разномастно одетой пехотой. Милиция, военные, люди в штатском, но с красными повязками на рукавах.
Пушка русских превратила молодых мстителей-романтиков в окровавленные тела, небрежно скинутые на мостовую с чердака.
Матка боска, пусть быстрее, без ненужных жертв и без задержек красные убираются отсюда. А те молодые идиоты, почему не дождались, когда основная масса схлынет, и потянутся одиночки.
Пограничники, милиция, введенные в город военные, и люди с повязками на руке вели локальные бои на чердаках и в подворотнях, контролируя центральные улицы, вокзал и берег Мухавца.
Елизаров хорошо понимал: действовать иначе, значит распылить силы. Ему давно сообщили: на окраинах грабят склады и магазины, но препятствовать этому он не стал, потому как не оставлять же добро немцам!
В то, что Красная Армия удержит город, верили лишь одни «восточники» или полные оптимисты.
Почти единодушно гражданское общество решило: побьет германец Советы. Как же иначе, эти солдаты почти все худые, в гимнастерках из непонятного слова «хабе», а у тех морды здоровые, ранцы из телячьей кожи, одно сукно на мундирах чего стоит!
Немцы, основательно и скрупулезно снарядившиеся на войну, вплоть до полевых маникюрных наборов в карманах, вызывали у местных гораздо больший пиетет.
Где же большевичкам удержаться? Побегут! А если нет, бодренько пойдут на божий суд.
Не страшась разрывов снарядов, они сейчас куда-то катили бочки, несли добычу в ящиках и мешках. Словно запасливые хомячки, жители города готовились продолжать жить после очередной смены власти.
И не найти было среди них ни коллаборационистов, ни погромщиков. Общее государственное добро, после удравшей или присоединившейся к расхитителям охраны, превратилось в ничье, постепенно переходя в категорию личного имущества.
Никто не хотел остаться обиженным.
****
Прорывавшемуся к дому Суворову пришлось постоянно лавировать, Люди ругались, но уступали дорогу, не желая связываться с человеком, у которого на шее висело небольшое «ружье» с массивным круглым диском.
Глаза старшего лейтенанта выхватили из толпы мальчика с громадной мороженой рыбиной в руках, потом пожилого человека с бурно пожившим лицом, тащившего куда-то ящик, звеневший стеклом.
«И это наши, советские граждане, которых мы освободили и должны защищать?», потрясенно смотрел он, а потом, злясь, нажал на сигнал.
Тетка, несущая в подоле груду семечек, споткнулась, высыпав их на землю. Тогда она рассмеялась, подняла с земли камень и метнула в уцелевшую витрину, со звоном осыпавшуюся стеклом.
Минута, и раскрасневшееся, ошалелое от неожиданно свалившегося счастья лицо, возникло вновь. Теперь женщина несла на каждом плече по аккордеону. Откуда-то стремительно возникший пацан начал скакать вокруг нее и, шмыгая носом, канючить один из них. Как же так, он не успел, прошагав половину Бреста под обстрелом ради инструмента.
Окуталась клубами дыма тюрьма на улице Карла Маркса. Заключенные, те, кто посмелее, постепенно разбегались через проломы в стенах, смешиваясь с выходящими из крепости по берегу Мухавца людьми. Другие сидели по корпусам, страшась выйти: вдруг за побег еще добавят срок.
Трое небитых, кисло пахнущих парней, поочередно прикладываясь к бутылке, добытой в разгромленном магазине, развалистой походочкой шли по улице, высматривая, чем бы еще поживиться.
Водка закончилась, а потом кто-то вспомнил, что есть тут рядом дом, где живет богатая и прижимистая «советка».
Жена Суворова привыкла не замечать враждебных взглядов, рыская по магазинам и рынку, и укоризненных, когда она с поклажей направлялась в Минск: «обманула нас власть, и эти потихоньку грабят».
За мужем жилось, как за каменной стеной, семью он обеспечивал, хватало содержать даже прислугу, вот она и занялась, как здесь выражались местные, «гешефтом», постепенно увеличивая достаток в доме. Жизнь постепенно налаживалась, принося в дом обычное житейское счастье.
— Ну, и где живет эта курва?
— Да вот ее окна!
Чужие, злые люди внезапно ввались в дом, запросто распахнув запиравшуюся лишь на ночь дверь, в тот момент, когда она заканчивала вязать узлы, кляня себя за строптивость. Грохот пушек с западного берега внушал мысль, что если и отобьется город, то без разрушений и смертей в уличных боях не обойдется.
У нее начался озноб, мужа нет, милиция скрылась, соседки, словно сойдя с ума, похватали первое попавшееся и побежали в штабы, что в центре города, а она, как видно на беду, всегда считала себя практичной.
— Деньги, сучка, где, где золото? — вытряхивая узел, зло спросил самый страшный из них.
Какие деньги, какое золото? Все тратилось на продукты с рынка, все нажитое богатство – швейная машинка да заветный сундучок с множеством отрезов на костюмы, платья и в приданое дочке. Ну, еще узел на продажу, что схватили первым и уже держали в руках.
Ее долго били, а когда порвали платье, больно схватили за грудь.
— Эй! Вы что, совсем охренели?
— Заткнись. У меня бабы, может, целый год не было.
— И у меня!
— Не трогайте ребенка! — она внезапно осознала, что никто ей не поможет.
— Какого ребенка? Смотри, уже титьки выросли, — нагло улыбаясь, сказал второй, схватив ее дочь за волосы и запуская пальцы в вырез платья.
Суворов опоздал ровно на пятнадцать минут. В петле висела истерзанная жена, а рядом лежала полуголая дочь, вся в ссадинах и кровоподтеках.
«Кто? За что? Почему? Фашисты еще не вошли в город», глаза старшего лейтенанта залили слезы, и почва уходила из-под ног. Его рука нашарила кобуру и ствол пистолета начал неумолимо приближаться к виску, но вдруг девочка шевельнулась…
*****
Шквал артиллерийско-минометного огня усиливался, и старый форт теперь напоминал извергающийся вулкан. Однако, огонь русских тяжелых гаубиц не ослабевал.
Попытка понять систему огня большевиков не удалась. Немецкие корректировщики стояли с секундомерами в руках, пытаясь определить закономерность огневых налетов, и тем самым хоть как-то вычислить невидимого корректировщика. Черные столбы разрывов постоянно накрывали позиции артиллерии.
Данные, полученные от звуковой разведки, пока разочаровывали. Район они определили верно, но русские умело использовали естественные преграды для звуковых волн, стреляя по навесной траектории, что не позволяло дать координаты для прицельной стрельбы.
Звукометрическая станция – довольно точный инструмент, в благоприятных условиях дающий ошибку в десяток метров. Но и ее можно обмануть, помня, знакомый со школы, закон распространения волн. Одновременный залп батареи, а лучше – дивизиона, размоет звук, а лес и холмы перед позициями пушек ослабят его раза в полтора.
Жаль, нет у Царева под рукой специальных зарядов, имитирующих звук орудийных выстрелов, что давно жили на вооружении РККА.
О звуковой маскировке знали, но особо не заморачивались. На зимней войне финны не могли похвастать огневой мощью, и когда открывала огонь их батарея, ее рано или поздно задавливали.
Немцам требовалась авиация, и, спустя тридцать минут, ее вызвали. В вермахте ничего не делалось мгновенно и, как везде, шло по инстанциям.
Легкий «Шторьх» начал кружить над лесом, высматривая в дыму позиции русских батарей. Попытка снизиться успеха не принесла, он внезапно задымил и понесся обратно на свой берег.
Бинокли вновь начали обшаривать русские позиции, наблюдатель не может быть один. Ну, невозможно, просто фантастика, так стрелять, умудряясь одновременно держать под огнем множество целей. Надо их ослепить или уничтожить.
Результат не заставил себя ждать. Кто-то из большевиков неуклюже повернул бинокль, блеснув зайчиком оптики, и сразу вызвал на себя огонь пушек и минометов.
Засветившийся бумажный «перископ» с кусочками зеркала «погиб» после первого разрыва. Смело не осколком, ударной волной. Заодно залп немецкой батареи немного подпортил ландшафтный дизайн железнодорожной насыпи, по которой скоро поползут части дивизии Моделя. Несколько воронок мелочь, но душе приятно за минуты, которые придется потратить на выравнивание пути.
Бег солнца по небу лишь начался. Но Ненашев знал, что немцы рано или поздно поймут, как их дурачат. А пока пользовался моментом, заранее выставив против оптической разведки врага «корректировочные» посты. Такие приемы включал и курс радиоэлектронной борьбы в военно-морском училище. Даже горящая на виду спичка, в нужный момент есть оружие против врага.
В добытом из памяти плане противник специально указывал, что данная цель уничтожалась приоритетно.
Целиком танковой дивизии Панов не ждал. В задницу, тех, вечно непобедимых немцев. До десяти утра отряды «пионеров» из команды обладателя монокля наводили переправы через Буг в районе Коденя.
Даже если бы остался целым сгоревший мост, он требовался немцам лишь для первого броска, чтобы захватить плацдарм. По нему танки не переправить – развалится.
А дальше? «Генерал Мороз» еще даже не задумывался воевать.
Зато «полковник Грязь» и «капитан Пыль» сейчас резвятся, потихоньку подгаживая моторам, гусеницам и колесам третьей танковой дивизии.
Нет плохой погоды. Лето жаркое, но не настолько сухое, чтобы иссушить все. А там, где все-таки иссушило, требовалось уметь ездить не одиночкой, а целой колонной по песку. Немцам пришлось тягачами тащить до шоссе и железной дороги буксующие грузовики, иначе они рисковали остаться без пехоты и боеприпасов. Разбитая гусеницами колея не доставляла радости и танкам, лязгая траками, они постоянно садились на брюхо.
Спасибо, партия, за это, что за весной приходит лето. Но лгут и немцы про вредную погоду, почему-то действующую в две стороны.
Товарищи курсанты, войне очень нужны метеорологи. А еще офицер, находящийся в здравом уме и твердой памяти, обязательно поинтересуется климатом места, где придется жить и воевать.
К черту теорию, теперь субъективные ягодки.
В результате заранее спланированного, наверное, самим Барбароссой, грамотного обходного маневра, две колонны техники Моделя свернули в давно обозначенное на карте болото, а Красная Армия добавила им еще драматизма.
Так лихо 22 июня для Моделя начинался блицкриг. Так начал воевать на востоке «главный пожарный Гитлера и гений обороны». Попутно – гений-апологет тактики «выжженной земли», за что ему, застрелившемуся, пусть вечно икается, пока он крутится в гробу пропеллером.
К исходу дня обладатель монокля прошел восемнадцать километров, причем половину из них – вытянувшись в две нитки по шоссе и железнодорожной насыпи, следуя чуть ли не параллельно советско-германской границе.
Пехота его в этот раз подвела.
Наступление тридцать первой дивизии приостановилось, наткнувшись на позиции укрепленного района с засевшей пехотой и полевой артиллерией. Со стороны леса били русские гаубицы, посылающие снаряд за снарядом на их батареи и понтонные парки.
За оборонявшимися русскими на железнодорожной насыпи полыхали костры вместо мостов. Еще несколько характерно зловещих дымов поднимались дальше, вероятнее всего, на шоссе.
На этом берегу требовалось вспомнить устав и атаковать по всем правилам. Разведать цели. Подтянуть к пехоте тяжелое оружие, расстрелять огневые точки прямой наводкой из артиллерии.
Их ждали, определенно, ждали, но почему-то не действовали всеми силами, а, очень похоже, что заманивали, как и Наполеона в 1812 году.
Паранойя у врага – тоже оружие. Удар из будущего. И они сами в этом сомневались, желая не повторять ошибку великого француза, а разгромить, уничтожить или деморализовать армию большевиков в приграничном сражении.
Первые два часа боя бывший полковник ожидаемо выигрывал по очкам.
Тем временем, к взорванному русскими железнодорожному мосту через Буг, медленно набирая скорость, приближался горящий железнодорожный состав, собранный из разнокалиберных цистерн с нефтепродуктами. Пригодилась и двойная колея.
Расстреливаемая из орудий прямой наводки сцепка из двух паровозов, в облаках пара, все-таки дотолкала груз до провала. Увлекаемые друг другом цистерны с заранее открытыми люками падали в реку, бились друг о друга, выплескивая мазут, керосин, масло и бензин.
Горящее пятно у моста, увеличиваясь, сползало в сторону почти готового понтонного моста. Течение у Буга сильное, стремительное, на быстринах и крепкого мужика снесет с ног.
Пусть «пионеры» вермахта переправу и не отстояли, зато не пустили огонь дальше, заставляя выгореть нефтепродукты именно здесь, сокрушаясь об утрате одного, очень ценного для блицкрига, понтонного парка.
*****
Едва перестала бушевать метель из осколков металла и бетона, Ненашев вновь полез в «скворечник». Дореволюционный русский железобетон выдержал обстрел, но поверхность форта местами больше походила на лунный пейзаж.
Из развороченной земли поднимался сизый дымок с неприятным запахом сгоревшего тротила. Судя по осколкам и размеру воронок, их обработали из пятнадцатисантиметровых пушек.
Неплохо! Чем больше калибр, тем больше уважения.
— Товарищ майор, смотрите!
Самолеты шли на батареи полка Царева. С каждой секундой уверенность в этом крепла.
Долго соображали. Хотя нет, наверняка больше часа вызывали пикировщиков, ругаясь с Люфтваффе. Полтора часа полковник отводил на каждый вызов авиации вермахтом, имея, как основание, сухую статистику. А вот и авианаводчики, хорошо корректируют налет с высоты.
Задача дня для авиации немцев – работать по аэродромам, пусть и в ущерб поддержке наземных войск. Но если выставили пикировщиков, значит, наступили они немцам на больную мозоль.
Есть такой рецепт против блицкрига, маневр артогнем тяжелой артиллерии. Массовым, когда стреляют не батареями, а дивизионом, полком на значительное расстояние, не успевая добраться до места прорыва колесами.
— Воздух! Царев, расчетам в укрытие! — проорал Панов связисту. Мало ли, не увидел, не осознал Константин опасности.
Девятка самолетов разделилась на две группы.
Три «Юнкерса» накренились на крыло, и один за другим вошли в пике. Панов знал, что сейчас завыли ветровые сирены. С каждой секундой звук становился все выше. Нырок с высоты пяти километров до девятисот метров обеспечивал примерно полминуты такого звукового воздействия. В бинокль Саша не видел, далеко, но знал, что сейчас отрываются от самолетов осколочно-фугасные бомбы.
Он плюнул и пожелал пилотам «штурцкампффлюгцойга» из семьдесят седьмой пикировочной эскадры, если не сдохнуть, то хорошенько проблеваться. Последнее как раз реально выполнимо. После полетов кабины часто мыли. Организм всегда страдает от воздействия перегрузок.
А внизу сейчас бойцы теряют самообладание, застывая в ступоре или впадая в панику. Так будет еще долго на войне. Потому как нет ничего хуже для необстрелянных войск «психических» бомбежек.
Но ничего, спустя несколько дней, навидавшись «художеств» пилотов Люфтваффе, в самолеты с крестами начнут стрелять из всего, что окажется под рукой: из автоматов, винтовок, пистолетов. Пусть с редким результатом, но, не впадая при этом в прострацию. Вешать на деревьях надо тех крылатых фашистов.
Счетверенные пулеметные установки с «Максимами» под разрывами бомб прекратили огонь. Ясно, первой целью стали скудные средства ПВО. Они на открытых позициях, из дыма стрелять не сподручно.
Следующая шестерка «Юнкерсов» заставила майора буквально зашипеть от злости.
Вот что задумали, гады! Решили не менять противоаэродромную начинку, а тем же боеприпасом ударить по площадям. Под крыльями в оптику виднелись не бомбы, а контейнеры. Два под крылом. В каждом чуть больше ста бомб с весом по два килограмма. «Дьявольские яйца», способные поразить квадрат где-то триста на триста метров.
«Дьявольским» прообраз кассетной бомбы назван самими летчиками Люфтваффе за непредсказуемость. Сумрачные гении рейха, словно издеваясь, заставили своих пилотов «высиживать» штучку с очень чувствительным взрывателем.
Недостаток покрывала эффективность. На земле вырастали первые «ковровые дорожки», поражающие технику и людей вне укрытий.
Для «SD-2» создали три разных взрывателя: ударный, замедленного действия и тот, который делал из бомбы неизвлекаемую мину. Последний вариант постоянная головная боль наших аэродромов, вошедшая в устную историю с незатейливым названием «лягуха» или «жучок».
Эффект пропал, когда советские зенитчики наконец перестали суетиться, получили мелкозернистую по калибру артиллерию и очень возлюбили, как цель, низколетящий бомбардировщик люфтваффе.
А так, в начале войны, под матерки пехоты палили в белый свет, как в копеечку.
Тридцать штук таких бомбочек влезало и в «Шторьх». Панов спокойно полагал, что именно так и родился миф о наглых немецких летчиках, глушивших красноармейцев с бреющего полета чуть ли не ручными гранатами.
На втором заходе ведущий «Ю-87» слишком низко вышел из пикирования и исчез во вспышке взрыва.
«Я очевидец», непроизвольно усмехнулся Панов.
Редкое зрелище. В памяти всплыло, что, согласно немецким отчетам, так потерян один «лаптежник». Может и так, а здесь пилот допустил ошибку, зацепившись за деревья. Нет еще черных ящиков. Но от этого попавшим под удар людям не легче.
Второй из «Юнкерсов» наткнулся на уверенный огонь ожившего «ДШК» и, чуть задымив, отвалил в сторону. Кто бы ты ни был – молодец! Нашел силы вновь встать к пулемету.
Вот атака с воздуха прекратилась, однако дальше в дело вступил субъективный фактор.
Царев передал оповещение Ненашева, но охваченные азартом боя артиллеристы не думали об опасности. Никто под настоящей бомбежкой не был, и надеялись люди, как на манну небесную, на зенитные пулеметы, отогнавшие первый корректировщик.
Убитых и раненых на попавшей под удар батарее больше сорока. В мозг бойцов и командиров, после одуряющего воя, резко вонзались пронзительные крики товарищей, молящих о помощи. Смятение! Потом кто-то наступил на бомбу-мину и навсегда исчез во вспышке взрыва.
Из орудий еще можно вести огонь, осколками иссекло не всех, но люди на батарее не желали дальше сражаться. Незнакомая, незримая, непривычная смерть, откуда она идет? Бомбежка закончилась, обстрел утих, а в дыму их что-то рвет на куски. «Прочь! Прочь, бежать, спасаться», не говорил – кричал инстинкт.
Десяток оглушенных бойцов в зеленых фуражках не смог ничего сделать, но схватить за шиворот и уволочь в окопы командиров орудий и наводчиков оказалось им по силам.
Когда, наконец, перевязали, убрали раненых и увидели штуки, на которые ну никак нельзя наступать, командир батареи с гримасой отчаянья и злости скорбно посмотрел на старшину-пограничника.
— Помогите, мужики! Мы-то не побежим.
Рядом глухо стукнула о корень дерева лопата, уцелевшие артиллеристы расширяли воронку, чтобы похоронить мертвых товарищей.
— Батарея, к бою! Огонь!..
В расчетах нашлось два-три человека, заряжающих и подносчиков нет вовсе, вот и стали погранцы на время артиллеристами. Матерясь, надрываясь от непривычного веса, они понесли снаряды к пушкам. Два орудия медленно, но верно возобновили огонь.
Еще хуже обстояли дела рядом.
— Прекратить! Немедленно прекратить!
На радиста из группы Ивана надвигался прибежавший сюда командир второго дивизиона. Лицо его было белым, как мел, а губы кривились. Старший лейтенант был уверен, что именно излучение радиостанции навело бомбардировщики. Не могло быть иначе, им же объясняли на лекции про радиопеленгацию.
«Внимание! Противник подслушивает» он сам видел эту надпись на черных шильдиках, стоящих на каждом передатчике. Стоит только его включить, так немцы обязательно запеленгует, накроют артиллерией и разбомбят.
Нет, в обоз, непременно в обоз нелепые ящики. Даже выключенная аппаратура казалась опасной. Ходили слухи, что, наведя какую-то «индукцию», немцы даже так могут точно вычислить их расположение.
— Что прекратить?
— Все из-за вас! Из-за твоей рации нас засекли и теперь уничтожат! Прекратить передачу!
— Дурак ты, старший лейтенант! — не выдержал Иван и получил удар кулаком в лицо. Младший лейтенант очнулся на земле и ужасом смотрел, как напротив принялись вырвать «наган» из кобуры.
Но его противник и не думал стрелять в него, а направил ствол на деревянную коробку, что сейчас корректировщику была дороже жизни.
— Стой, гад! — извернувшись, Иван умудрился ударить по руке и пули из нагана лишь взметнули пыль у радиостанции, заставляя связиста посереть от страха.
— Ах, так! — теперь тот, кто поселился в голове командира дивизиона, желал поквитаться с вредителями, наверняка сознательно работавшими рядом с атакованной батареей.
Подлетевший пограничник с белым лицом, наконец, понял, почему Ненашев отправил его заставу охранять группу. О «радиобоязни» в РККА он не догадывался, но диагноз поставил правильно. Истерика, после бомбежки у артиллериста настоящая истерика. Вот тогда удар прикладом «ППД» между лопаток выбил дыхание у безумца, потом у него зло выкрутили из рук револьвер.
— Воды! — заорал подоспевший Царев.
Струя из поднесенного ведра обрушилась на голову командира дивизиона, заставляя, наконец, очнуться, освободить помутневший мозг от дурных мыслей и увидеть злого, как черт, командира полка. Его подержали еще немного, пока не услышали:
— Все, отпускайте!
Забыв о нагане и шатаясь, мокрый до пояса, старший лейтенант побрел на позиции своих батарей, скрывшись в кустах.
— Я с ним! — Акимов поправил фуражку и двинулся вслед за командиром дивизиона. Не дай бог, натворит еще дел.
*****
А Ненашева на самом деле интенсивно слушали. Специальные подразделения ближней радиоразведки в силу специфики как раз тем и занимались. Подразделения дальней разведки слушали советские радиостанции от полка. На каждом участке фронта работали постоянные команды, которые обязаны были знать наизусть применяемые ключи, позывные, псевдонимы и фамилии командиров Красной Армии, вплоть до отдельного батальона. Из восьми радиополков, подчиненных центру в Берлине, шесть направили на восточный фронт.
Но сейчас немецкие связисты понять ничего не могли. Максим заранее попросил Иволгина на связь подтянуть земляков, с добротным казанским говором, взяв самое честное слово, нигде и никому не разглашать задумку.
Он нарушал «Правила радиослужбы Красной Армии», где требовалось и речевые сообщения давать кодом. Код-то придумать не проблема, но еще научить людей не путаться… Вспомнил Саша выход.
Голливудское кино про «говорящих с ветром» тут ни причем. Им в морском училище преподаватель с кафедры радиоэлектронной борьбы рассказывал, как еще в годы Первой мировой в эфире пытались говорить на языке племени «чокто».
Точные координаты вермахт не мог получить. Существующая на сорок первый год аппаратура пеленгации в диапазоне коротких волн давала не точку, а обширный район.
Сыпались бомбы и снаряды на тех, кто перегнул палку при радиопередаче открытым текстом.
Почему нарушали? Не желали молчать, было бы еще хуже, обстановка менялась стремительно. Плюс время – везде кодировали вручную, старательно составленные таблицы превращали даже короткие сообщения в объемные криптограммы, передаваемые ключом по азбуке Морзе и принимаемые на слух. Потому и понадобились живые «шифраторы», способные выполнять работу «Энигмы».
— Костя, сколько, без НЗ, осталось «огурцов»?
— Алты кыяр.
«Шесть штук», майор понял без перевода и вздохнул. Шесть зарядов на орудие, неприкосновенный запас расходовать нельзя – нечем станет обороняться или подрывать не только пушки, но и технику.
Отпущенное время для работы 455-го корпусного полка подошло к концу. Больше не выйдет держать немцев на расстоянии. Настало время пехоты и дотов.
— Эй, на «Сахаре», сворачивайтесь.
— Удачи тебе, Максим.
— Дачи у моря, — буркнул Максим, пытаясь унять волнение.
Два лейтенанта-помощника увидели, как майор спокойно запечатал давно заготовленный конверт. Внутри – лишь одна фраза «прошу имярек и имярек зачислить в штат корпусного артиллерийского полка». Eго «однокашник» Константин такую власть имел.
— Через полчаса пакет должен быть у Царева! Бе-гом! — негромким голосом скомандовал он.
Панов делал командиру корпусного артполка царский подарок. Готовую корректировочную группу, умеющую на деле вести контрбатарейную борьбу. Людей знающих, что такое и зачем прибор управления огнем, понимающих и критерии вероятности. В общем, все, что Саша помнил из методики шестидесятых годов, когда еще считали на логарифмических линейках.
А вы думаете, по учебникам какого года курсанта Панова учили в «эпоху застоя»? Неужели? Ну, вы подумайте! Как раз по очень правильным учебникам, когда регулярная армия воевала с регулярной армией. Эффективная тактика рождается из практики, и даже военным профессионалам нашего текущего главного супостата рекомендовали узнать, как другие армии решают современные проблемы.
Новые правила стрельбы окончательно утвердят в Красной Армии в октябре сорок второго года. Тогда введут и особый раздел – «контрбатарейная борьба», существенно упростив метод пристрелки орудий и объяснив «планшет данного момента». А почему же не поторопить процесс, демонстрируя теорию на практике?
Даже маршрут отхода Ненашев дал Цареву заранее. Не рваться напрямик по шоссе, а идти проселочными дорогами от леса к лесу, как можно быстрее проскакивая открытые участки, c орудиями на значительной дистанции друг от друга.
Зенитного прикрытия нет, и Царев видел, на что способна авиация, действующая, как в полигонных условиях. Крюк порядочный, но дальше Бреста двадцать второго июня двинулась только силовая разведка немцев, и то вдоль «панцерштрассе», по ту сторону Мухавца.
Но, увы! Передача «В гостях у сказки» закончилась, настало время пехоты.
*****
Окутался дымом и взорвался грузовик, везущий в форт боеприпасы.
Все, хана его «логистике», путь к снабжению ему перерезали, значит, минометная батарея скоро замолчит. Вес лотка с тремя минами двенадцать килограмм. На ствол, во время атаки немцев, их надо в минуту штуки три. Для практической скорострельности не хватало этой самой практики. Ну и черт с ней, дело наживное, поскольку две мины в стволе майор не желал видеть ни при каких обстоятельствах.
— Нас обходят слева! — мрачно доложил телефонист информацию из видящего их дота.
— И справа тоже! — заорал в ответ Панов. — Скажи ему, чтоб не описался! Гасил их!
Небольшие группы немецкой пехоты просачивались по обе стороны форта, прячась в рельефе и растительности. Пусть ползком, под пулеметным огнем, но они смогли блокировать дорогу.
Тяжелый немецкий снаряд рухнул во двор перед горжевой казармой. Теперь развороченная земля чадила и мерзко пахла перегоревшим толом.
Ненашев поежился, на двадцать метров ближе – и накрыло бы. Даже без осколка, поднимет и сплющит взрывной волной.
Судя по калибру, за них принялись всерьез.
Вдвоем со связистом они вдохнули едкий дым, закашлялись и слетели по лестнице вниз.
Но и там как-то не очень. Десять минут огневого налета и от сотрясений в теле появляется тяжесть. Голова в каске словно разбухает, а мысли путаются.
Чувствуя, что тупеет, майор мотнул головой и пошел к амбразурам, выходящим юг. Что творится на поле перед его дотами? Западом интересоваться бессмысленно и смертельно опасно.
С той стороны интенсивность огня немецкой пехоты все нарастала. Они не атаковали, а использовали подавляющее огневое превосходство.
Нельзя даже на миг выглянуть из бойниц. Если заметят движение, мелькнет тень, то летит туда пулеметная очередь, снаряд из пехотного орудия или 37-мм пушки.
Но из боковых бойниц его бойцы пока контролировали ров с водой, не давая атакующим добраться до валов. «Кенигсберг сорок пятого, только наоборот», — Саша помнил, что и там с особой ожесточенностью велись бои за форт с пятым номером.
Участок до реки теперь полностью контролировали немцы. Пользуясь ситуацией, враг под их все более редким минометным огнем наводил переправу. Новички у «пионеров» обстрелялись, а ветераны пришли в чувство.
Полностью окружить форт не давали стоящие позади доты, оставляя относительно свободным узкий проход на юго-восток. Однако до догорающей рощи, способной укрыть отступающих дымом, оставалось метров пятьсот, из которых большая часть проходила по высохшему болоту.
Гарнизон медленно, но верно нес потери. Раненых, кто мог двигаться, тем маршрутом группами отправляли в тыл. Тех, кто не мог, по решению фельдшера выносили санитары. Как раз он, а не комбат, был первым после бога.
* * *
— Все, пристрелялись! Хватай «Максимку». Валим! — второй номер схватил ствол пулемета за прикрученную к стволу проволокой деревяшку и, стараясь не прикасаться к горячему кожуху, вместе с наводчиком понес пулемет на следующую позицию. Командир расчета бежал впереди, неся коробки с лентами.
К Ненашеву, в мокрой от пота гимнастерке, пришел командир роты.
— Комбат, нас окружают. Ползут, как тараканы!
— Да, пора уходить. Готовься, отходим через полчаса.
Они только что отбили третью, какую-то подозрительно вялую, попытку взять форт через канал, но вновь потребовавшую от них расхода мин и патронов. Дальше немецкие батареи опять принялись утюжить бетон.
Сменили тактику, теперь хотят измотать, добиться деморализации.
И что-то у них уже получалось. Люди выжидающе поглядывают на него. Не дурные, понимают: как отрезали снабжение, так и стал выбранный Пановым «шверпункт» для каждого смертельной ловушкой.
Передав через связиста просьбу о прикрытии, пусть выкинут пару «Максимов» в рощу, Ненашев, приказал сворачивать рацию. Затем, зло скалясь, словно к гире, примерился к ящику «шесть-пэка трет бока».
Как-никак, а средства связи терять нельзя. Еще пригодится! Эх, быстрее бы перестали бояться и осознали, что все эти стекляшки, проводочки, контакты, тумблера есть смертельное для врага оружие.
— Товарищ майор, а что с ранеными?
— Что с ранеными? — вздохнул майор. — Несем с собой!
Но через три минуты перед комбатом появился разгневанный военфельдшер.
— Я категорически запрещаю трогать тяжелых пациентов. Нужна машина или сразу убейте их сами! Пятерых вообще бесполезно куда-то нести.
Дальше медик продолжал шепотом:
— Еще два-три часа и… Понимаете? Так зачем их еще мучить? Должна же быть у вас совесть, чувство сострадания, наконец. Ну, не черствый же вы человек!
Панов пошел вместе с ним, но молчал в ответ.
Как хорошо в книжках: если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой.
А тут не в сюжет. Стонут и бредят раненые. Разворочена грудь, перебит позвоночник, осколком вырвало живот, снесена часть черепа, внутренняя кровопотеря, медленно, но верно убивающая человека.
Под ногами майора хрустели использованные ампулы, какие-то пузырьки, белели куски бинтов, испачканных кровью.
Вот еще один, внешних повреждений нет, лишь немного пожжена одежда. Но без сознания, вздут живот, дышит с трудом и, заходясь в непрерывном кашле, выплевывает кровавые сгустки изо рта.
Медик изумленно посмотрел, как Саша машинально щупает пульс и кладет сложенные указательный и средний палец на висок.
Скромных познаний в военной медицине, внушенных Панову, хватило понять – баротравма легких. «Смерть наступила от после взрывной декомпрессии», пробормотал в памяти знакомый голос вечно пахнущего спиртом и формалином судмедэксперта. Точно, запах!
Комбат, не морщась, прикрыл бойца до пояса, скрывая невольный позор, а после повернулся к нему:
— Укол сделали?
— Сделали!
Сколько мог ампул с морфием, столько комбат достал, за что медик был ему благодарен. Вкалывали обезболивающее средство, избавляющее от шока, в лучшем случае на батальонном медицинском пункте, до которого тут, как до Луны. Как страшно даже врачу слышать крики тех, кому ничем не помочь.
— И что вы предлагаете? — зло спросил его комбат.
Бросить раненых нельзя. Как дальше он сможет смотреть в глаза бойцам? Что они подумают? Мол, как потекла кровь, так ты сразу – ненужная обуза для командира. И остаться с ними нельзя. Напрасно погубит способных сражаться людей.
— Я останусь с ними!
— Что немцы с ранеными делают, известно?
— Это все ваша пропаганда. Не верю! И не надо, не спорьте со мной. А если даже так, вы что, самоубийца? Я у вас, Ненашев, слава богу, хоть что-то начал понимать в военном деле. И как вы думаете с таким грузом под огнем пробежать полкилометра?
— Хорошо, оставайтесь, — вздохнул майор.
Врач спасал ситуацию, позволял Ненашеву, как пишут в дурацких самурайских книжках, «сохранить лицо». К черту такое лицо!
И что, пропущен момент, когда надо было валить всем, вместе с корректировщиками? Нет, не верно!
Немцы ожидаемо вцепились в этот «шверпункт», опасаясь повторения. Ответный артогонь русские вели непрерывно более двух часов, подгадив «блицкригу» на юге Бреста везде, где можно. Далее события стали складываться для немцев еще хуже. Стрелковый батальон и пограничники постепенно вступали в бой с 130-м полком 45-й пехотной дивизии, активно же действовать немцам мешала четверка минометов и три станковых «Максима» с оптикой.
Все вместе они контролировали поле перед воротами крепости, выходящими на юго-восток, не давая немцам продвинуться более чем на восемьсот метров от реки.
Но это еще не все. В бинокль Ненашев ясно видел, как по южному и северному берегу Мухавца на восток шли люди. Единственный безопасный путь из цитадели мимо внезапно ставшего негостеприимным города.
Моряки не только выполнили свою задачу, но и умудрились завести в порту Бреста буксир, прицепив к нему баржу, немедленно облепленную бежавшим от войны народом.
Он орал, сообщая это, что придавало бойцам сил. Значит, воюют они не только за Родину, а спасают своих товарищей, женщин и детей, не давая врагу полностью замкнуть кольцо.
Мог уйти сам? Да, майор просто обязан перейти в более удобное и безопасное для управления место. Но… нельзя. Панов помнил, с чего обычно начинался, как бы это мягче сказать, отход в сорок первом. С глаз долой от полков уходил штаб дивизии, в том же направлении дальше тянулись и они, а комбат, бормоча: «что, я рыжий», уверенно снимал роты с позиций, всем сердцем веря, что начальство его бросило.
Нет, не от хорошей жизни всю войну пеняли начальникам: не отрываться от войск! — и заставляли приближать штабы к передовой.
То, что майор Ненашев с ними, добавляло людям стойкости. Начальство не драпает, ведет себя спокойно, записывая в блокнотик отличившихся для обязательного представления к наградам, значит, все нормально.
А теперь, неожиданно возникшее на юге крепости сильное звено обороны, исчерпало свои возможности к сопротивлению. Остаться означало минут за пятнадцать расстрелять последние патроны и, по желанию, бросаться в немцев кирпичами.
Ворвутся немцы, банально убьют гранатами. Невелика разница – сдохнуть от «М-24» или «М-39», разница лишь в форме влетающего в помещение боеприпаса. Обычная, почти скучная практика зачистки зданий и укреплений. Рвем кольцо, отпускаем скобу, кидаем, ждем, а после изумленно задаем странно звучащий вопрос: «кто здесь?». Те, кто не погиб, чаще всего ничего не слышат.
Панов не видел, но догадывался о степени ожесточенности боя, шедшего за руины госпиталя окружного подчинения на Волынском укреплении. Отступить там – значит потерять последний выход из крепости. По реке сновали катера пограничников, подвозивших боеприпасы. Как Саша и предполагал, маломерность и скорость позволяли им выживать под огнем.
Теперь приходила очередь третьего батальона 44-го полка, постепенно разогревавшегося и приходившего в чувство. Особых потерь там еще не понесли.
Попутно «обстрелялись», да и стрелковые ячейки успели выкопать в полный рост прямо перед дорогой, идущей из южных ворот крепости, используя кювет, как импровизированную траншею.
Если бы кто видел, как было там.
— Занять позиции!
Огневой налет немцев, длившийся около пяти минут прекратился. Там не желали выбрасывать снаряды по вновь скрывшейся от наблюдения цели. Битва за валы крепости шла с переменным успехом.
— Эй, а ты чего сидишь?
— Не трогайте меня! Я не хочу!
Человек, сидевший в «лисьей норе» враждебно посмотрел на лейтенанта и, пробормотав что-то невнятное, отвернулся.
Взводный вздохнул и, взяв красноармейка за шиворот, тяжело потащил его по траншее.
— Что, очко заиграло? Возьми себя в руки!
— Н-е-е-т! — боец на заднице проехал мимо… нет, не человека, а едва присыпанного обрубка, недавно бывшего его вторым номером и попавшего под шальную мину. Пулеметчик принялся отбиваться руками и ногами, пытаясь выскочить из окопа.
Лейтенант терпеливо удерживал его пару минут, пока не взорвался яростью сам. Уговоры не действуют, осталось последнее средство. Любой страх должен быть подавлен, иначе зараза может распространиться на всех.
— Трусишь? — перед глазами красноармейца замаячил черный зрачок «нагана», казалось заслонивший небо. Потом грянул выстрел.
Боец зажмурился, и ошарашено открыл глаза.
— Я, что, жив? Не надо меня больше, товарищ лейтенант!
Да, он был для них бесфамильным и неизвестным командиром, вместо их взводного, так и не дошедшего сюда из Бреста.
— Очнулся? Давай теперь, родной, дорогой и любимый боец, становись к пулемету.
Не так стали страшны немцы. Смерть, вот она, постоянно ходит рядом с тобой. И товарищи, вместо того, чтобы поддержать, укоризненно смотрят – ты же лучший в роте пулеметчик, что на тебя нашло?
И сразу стало все так, как написано в наставлении по стрельбе из «Максима». Станковый пулемет недоступен для пехоты, пока жив хотя бы один пулеметчик.
— А ты чего?
Боец, с лицом, искаженным от ужаса, сидел, поджав ноги под себя и уперев винтовку в землю. Закрыв от страха глаза, он посылал пулю за пулей в небо, часто не попадая на спусковой крючок, что-то шепча на родном тарабарском языке.
«Стране нужны герои, а бабы рожают, где и кого хотят», вспомнил лейтенант злую присказку Ненашева, урок и пример из Первой мировой войны. Но этот хоть стреляет!
Он посмотрел на юг. Там, где сидел сейчас майор, находился ад из раскаленного железа. Кусты взрывов постепенно вставали все реже и реже. Обработка огнем заканчивалась, теперь немцы вновь пойдут в атаку.
Ракеты, выпущенные из форта, объяснили все. Он поглубже надвинул каску и вздохнул, теперь их очередь. Спасибо тебе, командир, за выгаданное время.
— Взвод, залпом, пли! — старательно делая паузы, так, чтобы голос не дрожал, скомандовал он.
В стрелковой подготовке есть такой прием, как стрельба залпом по удаленным целям. Меткую стрельбу заменяет завеса одновременно выпущенных по цели пуль.
С появлением у пехоты автоматического оружия вещь ненужная, неэффективная, за что и убрали ее перед войной. А в уставе сорок второго залповый огонь ввели вновь, оценив и психологический эффект.
Единый винтовочный залп перекроет шум боя. Ты слышишь, что не один, живы и сражаются товарищи. Растет боевой дух, уверенность, а враг… Что, враг? Во все времена ему положено заметно скучнеть под плотным и дружным огнем, и инстинктивно искать укрытие.
Посмотрев в бинокль, где взметнулись пыльные фонтанчики от пуль, лейтенант скорректировал огонь.
— Метить в «каблуки»!
Установит боец в горячке бой прицел на нужную дальность или нет, хрен его знает. Не проверишь. Потому выдана неизменная установка, но целиться по команде надо в разные части тела, уменьшая ошибку.
— Пли, мать вашу! — голос командира сорвался на фальцет.
Лейтенант с «наганом» в руке, что-то крича, все продолжал метаться взад-вперед по импровизированной траншее. Иногда он клал руку на плечо бойцу, разговаривая с ним, а иногда зло совал кулак под ребра или отвешивал пинок.
Контроль командиром взвода подчиненных в бою выглядит чуть-чуть иначе, чем в кино. Но дело у стрелков постепенно шло. Чем больше времени они находились под огнем, тем больше росла уверенность – всех не убьют. А за их спиной из крепости продолжали выходить люди.
****
— Спокойно, сейчас выскочим!
Выскочить можно лишь в короткий миг, когда немецкие пехотинцы еще не начали атаку, а немецкая артиллерия уже прекратила огонь. Пулеметчиков сейчас у форта нет. Они отошли, опасаясь оказаться в зоне убойного разлета осколков.
Ага, разрывы начали стихать.
— Ракеты! — три белых огонька из ракетниц устремились в небо. Через пятнадцать секунд огонь неожиданно утих. На западном берегу немецкий корректировщик восхищенно выдохнул «Шнелле трупер».
Молодцы его камрады-пехотинцы, взяли русскую позицию, не страшась осколков его снарядов!
Цвет выпущенных Пановым ракет, согласно приказу на взятие Бреста, означал: «Мы здесь! Немедленно прекратите огонь!». Довершая неразбериху, он выстрелил в небо еще одним сигналом «Русские танки идут!»
Пользуясь замешательством, остатки роты вырвались из форта и бросились в сторону рощи.
— Быстрее, быстрее! Не растягивайтесь! Поршнями двигайте, мужики!
Ненашев, кружась вокруг группы, подгонял народ, поднимал упавших и тревожно озирался на форт. Мало-то как их стало, он привел сто двадцать человек, обратно возвращалось около шестидесяти.
Двигаться быстро не получалось. Под ногами не асфальт, не бетонное шоссе, а высохшее болото, изрытое воронками. Обливаясь потом, люди не шли, а буквально ползли несчастные пятьсот метров, волоча с собой раненых, пулеметы и минометы.
Чуда для всех не случилось.
Как и предполагал Панов, ворвавшиеся в форт немцы не только принялись зачищать помещения от большевиков, но и сразу выкинули на валы пулеметы. А ветер, коварно сменив направление, закрыл дымом обзор двум расчетам «Максимов», оставшихся их прикрывать.
Бойца, бежавшего впереди Максима, резко швырнуло вперед. Выронив карабин и падая на колени, он с хриплым свистом втянул в легкие воздух и нелепо ткнулся лицом в песок. Ненашев, споткнувшись о тело, кубарем полетел дальше, получая в прикрытый каской затылок рацией, закрепленной за спиной, и теряя сознание.
Дальше педантичный, очень ответственно относящийся к делу пулеметчик, не спеша, словно в тире, расстрелял раненного бойца и ведущих его красноармейцев.
«Забавляется, скотина», зло подумал Сотов, волоча за шкирку Ненашева и за лямку распотрошенный пулей деревянный ящик. То, что рация бесполезна, пограничник не знал.
— Комбата! Комбата убило!
От полного расстрела группу спасла снайперская пара. Панов предусмотрительно не выдвинул их на передовую позицию, а оставил позади. С валов пятого форта никак нельзя дать работать немецким корректировщикам-наблюдателям.
****
А оставшихся с фельдшером раненых не убили.
Медик крикнул, что здесь одни раненые, а немецкий лейтенант придержал солдат, желавших отомстить за потери и пережитый ужас под огнем русских минометов.
Он зло посмотрел на обрадованного фельдшера. Если бы не приказ! Большевиков следовало хорошенько допросить, потому что слишком вызывающе выглядели нашлепки-чашечки на коленях и локтях оставшихся здесь мертвых и живых русских в светло-коричневой форме. Слух о присутствии здесь особой части большевиков подтвердился.
Но самое худшее произошло.
Ненашев на какое-то время перестал управлять боем, чем немедленно воспользовался противник, убедившись, что огонь из форта стих.
«Ауфтрагстактик», старательно разложенная по полочкам комбатом на занятиях, сработала с неизменным эффектом.
Право на самостоятельность решений, при знании каждым командиром общей задачи, позволяла действовать вермахту и без связи в верхнем звене. Нередко донесения и распоряжения из-за атмосферных помех попадали адресатам через часы, и даже сутки.
*****
В бетонную стенку дота словно ударила огромная кувалда. Очередное прямое попадание, немцы давно пристрелялись к голой бетонной коробке.
Объект номер пятьсот семь по проекту одноэтажный. Установка «ДОТ-4» с 45-мм пушкой на месте, в дыру под так и не пришедшую с завода пулеметную установку «НПС-3» смотрит «Максим», стоя на импровизированном лафете. Для огня по площадям его наводят по команде с пушки, где есть оптический прицел.
В угловой амбразуре командирского каземата почти на запад торчит ствол еще одного станкового пулемета. Вентиляции, освещения, системы охлаждения нет, пусть и проложены коммуникации, но не смонтировать агрегаты, еще не изготовленные на каком-то оборонном заводе.
Первый ключевой объект обороны УРовского батальона, вооруженный лучше всех.
К пороховым газам, режущим глаза добавилась густая цементная пыль, заставляющая кашлем надрывать легкие, а еще раньше забившая фильтры противогазов. Раскаленный воздух от оружия изгнал царившую здесь прохладу. Прямые попадания в дот вызывали сотрясения, из-за которых кровь текла из ушей.
«Все в дот!» и «Из дота на выход!» превратились в монотонный кошмар. Как только рядом разрывался тяжелый немецкий снаряд, следовало схватить пулемет и укрыться в бетонной коробке. А потом заставить себя вылезти, зная, что смерть на всех парах несется к тебе с зарядами взрывчатки, канистрами бензина и огнеметами в руках.
Ненашев недостроенные доты использовал и как коллективные убежища, но с одним очень важным условием: выиграть в гонке, кто быстрее.
Или наступающие солдаты вермахта, следующие за огневым валом в последнем броске, или обороняющиеся бойцы, судорожно выбегающие с оружием в руках из укреплений и занимающие места в траншее.
Отражать атаки и корректировать огонь помогал заранее укрытый наблюдательный пункт прямо на берегу Буга. На той высотке, где накануне позлил комбат полковника-немца. Корзинкин прекрасно видел спины штурмовых групп, наступающих на узел обороны.
Взрывы прекратились так же неожиданно, как и начались.
Поредевшая контрштурмовая группа неохотно вылезла наружу.
Вслед, закрывая за собой тяжелую, бронированную дверь, политрук мешком вывалился в ход сообщения.
Песок со стены траншеи сыпался за воротник, но он не замечал. От духоты у Иволгина мутился рассудок, он мало что соображал, лишь жадно глотал, кажущийся теперь прохладным, воздух.
Тем временем к одноказематному пулеметному доту рядом немцы тащили 75-мм пехотную пушку. Кто-то укрывался от пуль и осколков за ее щитом, откидная часть которого доходила до самой земли, а кто-то полз рядом, волоча ящики с боеприпасами, в дополнение к тем, что укреплены на однобрусном лафете.
Чертова страна, чертов фюрер, затеявший войну на два фронта. С неба все сильнее припекало солнце, обещая пекло. Но они и так, как свиньи, все в поту. В сапогах мокро от воды, а теперь к ней добавилась еще грязь и песок, превращая каждый шаг на восток почти в пытку.
Но главная напасть – проклятые, не желающие сдаться или разбежаться большевики.
Фельдфебель посмотрел в дикие, побелевшие от страха глаза подчиненных. Пули щелкали вокруг, все чаще ударяя в щит.
— Еще немного! Метров двадцать вперед, вон до той воронки, там окажемся в мертвой зоне второго дота русских. Или вас надо уговаривать? — он демонстративно похлопал по кобуре.
Ветеран знал, насколько с непривычки опасен шок. Спустя некоторое время они пообвыкнутся быть под огнем, но первый шаг в сторону стреляющего врага, даже у него вызывал неизменные мурашки.
Теперь он встал на колени, как и расчет, укрывшийся за щитом, внимательно рассматривая цель в бинокль и руководя наводчиком. Все зависит от них, доставившего к цели «лом», весом в четыреста килограмм и способный пробить брешь в обороне противника.
— Правая сторона проволочного заграждения. Левее десять, пулеметное гнездо. Огонь!
Саперы и группа разграждения рядом, готовые начать в ту же минуту, как только заткнется пулемет в долговременной огневой точке.
Первый выстрел был сделан целеуказующим снарядом, рассыпавшим картонные кружки красного цвета перед выявленной амбразурой дота и поднявший вверх дым. В это место сразу ударили минометы, ослепляя наводчика-большевика.
Далее последовали осколочно-фугасные снаряды, то взлетавшие почти по минометной траектории, то прямым выстрелом прицельно обрушивающиеся на окопы пехотного прикрытия русских.
Для навесной стрельбы у пехотной пушки, как у гаубицы, изначально предусмотрен переменный заряд, а наводчикам хватало курса математики средней школы и учебной артиллерийской практики.
И у нас на лафете «сорокапятки» в 43-м году появится трехдюймовый ствол, такой же малозаметный и катаемый расчетом по полю, взамен «полковушки» 27-го года.
Панов в ГАУ написал, не питая на его счет никаких иллюзий. Конструкция получится не универсальная, ни рыба, ни мясо против танков, даже с воткнутым кумулятивным снарядом в стволе.
Однако систему, как и тактику, отрабатывают годами. Так немцы всю войну использовали давно «устаревший» продукт фирмы «Рейнметалл» на деревянных колесах.
То, что получилось к осени 43-го, дает весомый аргумент, пусть и на двести килограмм более тяжелый, чем германский. Подходит любой, давно освоенный промышленностью трехдюймовый боеприпас, и пехота сможет подтащить пушку на прямую наводку к дзоту, пулеметному гнезду, выдавая из-за укрытого за щитом расчета убийственный пятикилограммовый аргумент.
Саперы двинулись вперед и плевком из огнемета окончательно ослепили русских. Мешками с песком заткнули амбразуру. Далее принялись выжигать дверь, спокойно расстреляв и облив струей пламени решившийся спастись гарнизон.
Умолкшая бетонная коробка прикрывала подход к своему более крупному собрату.
Пользуясь тем, что фланговый огонь утих, к доту Иволгина немедленно поползла группа подрывников. Группа разграждения еще ранее сунула под проволоку заряд на длинной доске, который, сделав проход, очистил дорогу.
Немцы двигались от одного укрытия к другому, аккуратно выбирая дорогу с тем расчетом, чтобы их не заметили из угловой амбразуры, откуда велся менее интенсивный огонь. Пока все внимание русских сосредоточено на юге, на группах атакующих их центральные позиции.
Двое волокли заряды, а ефрейтор – деревянный шест.
Они осторожно перебрались через почти засыпанную траншею с убитыми большевиками. В этот раз из казематов сюда никто не вышел. Артиллерия и минометы хорошо поработали, уничтожив прикрытие.
Устроившись в неглубокой воронке, саперы лихорадочно мастерили заряд и готовили дымовые шашки. Где-то рядом глухо лязгнула отрываемая дверь.
Ха! Поздно, гориллы! Без поддержки тяжелых пушек вы ничто!
Огнепроводный шнур догорал, когда ефрейтор, осторожно прижимаясь к бетонной стене, быстро сунул шест с зарядом в амбразуру и прыгнул в укрытие.
Все, как на долгих тренировках в учебном центре, устроенном в «трофейном» чешском укрепрайоне. Там вермахт тренировался перед прорывом линии Мажино, пока перед фюрером генералы не вынесли вердикт: «Можно!».
Хлопок взрыва сотряс воздух.
Иволгин, оглядываясь, приподнялся. Мертвы, все мертвы.
Вырвав из-за пояса гранату, он заученно кинул ее, стараясь попасть через дот, куда-то справа от амбразуры.
Описав дугу в воздухе, «РГД-33» скрылась с глаз. Грохнуло раз, затем сдетонировало что-то солидное. В воздух взлетела человеческая нога и, затейливо крутясь кочергой в полете, избавилась от сапога.
Политрук бросился обратно в каземат.
Искореженный «Максим» с установленным щитком, на который пришелся основной удар взрывной волны, улетел назад, превратив в мясо верхнюю часть тела пулеметчика. Второй номер просто лежал ничком. А у стенки, смущенно прикрываясь руками, сидел комендант.
Взрывной волной с лейтенанта снесло почти все обмундирование, оставив целыми сапоги. Нет челюсти, глаза. Но человек в полном сознании и осмысленно шевеля обрубком языка, потянулся руками к Алексею, пытаясь сообщить что-то важное.
— А-а-а! — заорал политрук, падая на землю и сжимая голову ладонями. Это слишком! Он уже не мог с собой бороться и, не желая того, терял рассудок.
Тогда комендант сам вышел в дверь дота, догадавшись, что его почему-то не слышат, и выстрелил из ракетницы, прося подмоги. Только тогда он удивленно позволил себе упасть. Ничего страшного не случилось, верно, мама?
****
Бледный и очень серьезный мальчик в матроске, лет четырех-пяти, с челкой из-под надвинутого на затылок берета, как-то нелепо держал в правой руке пучок сирени. Левой он прижимал к груди свою часть кумачового плаката «Мы гордимся нашими отцами-победителями». Панов потянулся к нему рукой, но кто-то вмазал ему по лицу, сбивая картинку…
— Комбат очнись! Немцы!
Ненашев помотал головой, затылок ныл, видать, приложило основательно.
— Куда ни плюнь, везде немцы! Конкретнее!
— Впереди.
— Дай бинокль! И брось ты этот ящик! Люди, люди где?
— Здесь, по воронкам лежат.
— Многих положил? — Ненашев кивнул в сторону форта.
— Человек пять. Потом умолк.
— Живы, значит, снайперы. А где прикрытие?
Сжав губы, Сотов лишь кивнул в ту сторону. Бинокль предъявил Панову разметанные взрывом тела и одиноко торчащий в небо ствол разбитого «Максима».
М-да, накрыло минометом, преступно долго задержались на позиции.
— Слушай мою команду! — заорал Максим, пытаясь перекричать канонаду. — Примкнуть штыки! Снять с гранат оборонительные рубашки!
— В штыковую пойдем?
— Ес-cтес-cтвенно, — растягивая слово, как змея прошипел Панов и нервно хохотнул. — Патронов-то почти нет! Резать будем.
Пограничник стал стремительно освобождаться от всякого, на его взгляд лишнего, потом отобрал у бойца карабин, сунув взамен «ППД». Да и Ненашев, видно, не новичок в предстоящем деле, если так аккуратно сует за пояс малую пехотную лопатку, стараясь прикрыть живот.
— Чего ждем?
Выдвинувшаяся вперед штурмовая группа окончательно привела к молчанию следующий дот, и теперь приближалась к объекту пятьсот семь. Сотов видел, как страшно умирают его, Ненашева, люди.
— Заткнись! — Панов ждал момента, когда полевая артиллерия, поддерживающая атакующих, начнет менять позиции, а вклинивание на несколько минут станет похоже на узкую кишку, если смотреть сверху. Вырезать с фланга, как аппендицит, раз и навсегда, но добраться надо так, чтобы немцы их приняли за своих.
— Ракетами, огонь!
Три сигнальных пистолета выстрелили почти параллельно земле.
Рядом с немцами появились дымовые облака разрывов шрапнельных снарядов, вызвавшие замешательство. Кто-то тут же на рефлексе бросился на землю. Правильно снаряженный двадцати шести миллиметровый патрон для сигнального пистолета может использоваться, как имитационное средство. Главное, всегда внимательно читать наставления.
— Контратака! — Максим, выкинул себя из воронки, оглядываясь по сторонам.
Молодцы! Большинство идет парами, желая не только заглянуть штыком в лицо врага, но и прикрыть друг друга.
— Ложись! Гранаты!
«Сотов, ты козел», — Максим больно пнул пограничника по голени, заставляя скатится с себя. Нашел время, когда прикрывать! Ему нужно видеть и не будет рукопашной. Будет резня.
К разлетающимся осколкам и взрывной волне добавились пыль и песок, заставляя немцев не только оглохнуть, но и ослепнуть.
А красноармейцы теперь сблизились на дистанцию, где виден цвет глаз супостата. Удара в тыл не выдержит ни одна армия.
Панов, расстреляв из «ППД» расчет 75-мм пушки, меняя диск, увидел наяву самый страшный, «брошенный», удар трехлинейкой.
Сотов, удерживая ее одной рукой за цевье, штыком, как копьем, пробил грудь немцу, затем крутанулся таким финтом, что следующий противник скрестил руки и нелепо повернул карабин вверх боком.
В ближнем бою Панов себя крутым бойцом не показал. И не стремился.
Взявшись за лафет, он вместе с парой красноармейцев развернул пехотное орудие и отшвырнул обратно тех, кто начал дышать им в спину. В брешь немцы бросили резервы, развивать успех.
Выпустив последний снаряд, он вложил в ломавшийся, словно охотничье ружье, ствол трофейную гранату с длинной ручкой.
Рядом рявкнули его минометы, но промахнулись. Результат не обидный, использованы трофейные мины.
Теперь надо зачистить наш пулеметный дот, временно ставший враждебным немецким бункером. Оттуда стреляли, даже не думая поднять руки вверх.
Кто-то подобрал брошенный огнемет и, выпустив из «трофея» слишком длинную струю пламени, тут же отбросил от себя, завопив от боли.
Ненашев сначала зажал уши, а потом скривился, сжав нос – не такой уж и противный запах сгоревшей взрывчатки.
Жаль! И как теперь внутрь поставить пулемет? Там стопроцентно нормальный, невозмутимый и хладнокровный человек за пять минут поседеет или милосердно сойдет с ума.
К черту! Пора вновь становится комбатом, а не идиотом, геройски сражавшимся, но потерявшим управление.
— Я на основной НП. Теперь здесь ваша позиция? Как считаешь, справишься?
Нужно заставить работать не эмоции, а его голову, или грош тебе, Панов, цена.
Ротный внимательно посмотрел на него и, беззвучно шепча, начал что-то прикидывать.
— Справлюсь! Но…
— Не горюй. Пришлю подмогу.
Плохо-то как, на ногах всего человек двадцать. Саша сейчас, почему-то, не задумался о раненых.
— С пленными что делать?
Панов заиграл желваками, думая, как поступить. По-хорошему, шлепнуть и все дела. Деды их и после Сталинграда в тыл чаще всего не доводили. Часто попавший в плен немец вспоминал, как молился богу, оказавшись в штабе полка «господи, создатель, в этот день я выжил в плену».
Ладно, начнем, без озверения.
— Пусть вычистят дот, и гони их, без мундиров, в шею. Но противогазы не давай.
— Да вы что! — лейтенант отшатнулся от него. Конвенции там, и все остальное все же преподавали после финской войны.
— Сынок, это приказ! Откажутся – стреляй, это диверсанты! Войну ведь нам еще не объявили? Провокаторов и диверсантов уничтожать на месте. Верно? А мы даем им шанс.
Мы? Как иезуитство первой степени, но Саша угрызений совести не испытывал. Чернозема хотели, так нюхайте удобрения.
Ведь до чего, суки, дошли, землю с полей срезали и перед отступлением вывозили в Германию. Никогда еще не было, и пусть никогда не будет такой войны.
Так, ну и где обещанная мемуарами стрелковая часть?
Панов вновь сверил текущую действительность с циферблатом. Верно, еще рано! А разгоревшаяся стрельба на левом фланге заставила его быстрее взять ноги в руки.
****
Солнце пекло неимоверно.
Трясущаяся рука обер-лейтенанта взяла и вновь уронила сигарету.
Тогда Кон сам сунул заранее зажженную ароматную белую палочку в рот командира роты, глядя, как скачет огонек на губах.
Выглядел тот не очень. Рукав вывоженного в грязи мундира распорот чем-то острым, лицо черно от копоти, сапоги белы от пыли. Вот, как его встречает «Матушка-Россия».
Кон начал учить русский язык.
— Спасибо, гауптман! Но я туда парней не поведу. Сейчас – не поведу. Мы не выполним приказ, солдатам нужен отдых. И мне надо прийти в себя. Да, и посмотрите на этого ежа.
Действительно, еж!
Казалось, что теперь русские используют все пушки и пулеметы, поддерживая высокую плотность огня, и не давая приблизиться к своим позициям. Попытки вклинивания в свою оборону большевики отбили маневром, огнем и вовремя появившейся контрштурмовой группой, ударившей во фланг его людям.
Русские выучились у финнов и французов в Мажино.
— Все в порядке, нас отводят, — успокоил его Кон, понимая, что обер-лейтенант совершенно выдохся. — Полковник принял разумное решение, он не хочет больше потерь в разведбатальоне. Что там случилось?
— Русские. Откуда-то возникли с тыла. Они не стреляли, а просто перебили нас штыками и прикладами. Рубили лопатами, как заправские мясники! Эрих! — он ухватил гауптмана за лацканы мундира, снизив голос до шепота – Эрих! Это ужас, я видел, как они, не церемонясь, сожгли саперов из их же огнемета. Ты бы слышал, как те кричали! Такого никто не вынесет…
— Приди в себя, — Кон чуть ли не вбил фляжку в губы обер-лейтенанта. Страх, который этот офицер давил в себе весь бой, теперь волнами дрожи выплескивался наружу, делая черным лицо.
Ему нужен отдых.
Гауптман, не подавая вида, злился.
Их обманули. Эта мысль впервые возникла еще на разгромленной, как оказалось, полностью деревянной батарее.
И сектора огня другие. Русские постоянно маневрировали, уходя от огня артиллерии и минометов, прячась в бункерах и не страшась вновь выйти оттуда.
Но, ничего. После того, как наведут мост, с капитаном Ненашевым рассчитаются «Буйволы». Не рогатые звери, этот позывной принадлежал дивизиону штурмовых орудий.
****
— Пехота подошла! Пехота!
«Пехота?» — Панов зло подумал, как же меняется реальность.
Батальону до форта «ЗЫ» в два раза ближе, чем до Новых Прилук, но опоздали они на целых двенадцать минут.
Два бойца в пока еще чистой форме спрыгнули в окоп, испуганно озираясь вокруг. Затем аккуратный капитан, изумленно поднявший глаза, увидел человека в донельзя грязной и где-то рваной форме.
— Вы командир второго батальона восемьдесят четвертого полка? — Панову было не до церемоний, если утихло, значит, мохнатая песцовая пилотка, неизбежно накрывающая его опорный пункт, становилась еще больше. Противник неуклонно наращивал силы на восточном берегу.
— Отвечать! — комбат чуть не дал голосом петуха, но никто этого не заметил.
— Так точно! Вам пакет от генерала Азаренко.
Ненашев взял конверт, заранее зная приказ.
Стоять насмерть, удерживая позиции.
То, что командиров 42-й и 6-й дивизий не двинут отвоевывать границу, Панову было ясно не только с прошлого раза. Правила тактики гласили, что глупо, преступно глупо начинать разворачивать необстрелянные части под артиллерийским огнем врага, не имея еще и достаточно боезапаса. Логика требовала отойти, привести себя в порядок, пополниться патронами, снарядами и на новом рубеже встретить врага, прикрываясь частью сил.
Вот он и был сейчас этой самой частью сил.
— Как вас усилили?
— Батареей полковых орудий и… — пехотинец чуть смутился, — пристали три пулеметные роты 125-го стрелкового полка.
— «Пристали», говоришь? А, вот это дело.
Прорвавшийся через мост Щелканов принял под команду не только свою роту, но и всех пулеметчиков, выехавших накануне для проведения учебных стрельб.
Ненашев разделил прибывших повзводно, усиливая остатки обстрелянных бойцов новичками, не рискнув действовать целым стрелковым батальоном.
Не знают местности, задачи, огневых средств, карточек огня и больно еще чистенькие. А роты Щелканова, вместе с оставшимися минометами, расположил сзади, на железнодорожной насыпи, зная, что недолго осталось тут куковать. Те могли вести дистанционную войну, видя врага, как фигурки-мишени.
И где, черт возьми, замполит Иволгин? Среди убитых и раненых его нет, неужели не осталось от него ничего, или, того хуже, попал в плен?
Внезапно ожил давний недруг Панова. Из раструба-репродуктора донеслось: «Выпрямляясь, поднимите руки в стороны, ладонями вверх! Встаньте! Присядьте!», и майор, окончательно выкипая, снес его вторым выстрелом.
Потом взглянул на часы. Ох, не то еще говорит людям Москва
****
Когда-то проворовавшийся саперный старшина, ведя пополнение к умолкшему доту, сквозь грохот боя услышал какой-то звук. Рядом в воронке кто-то причитал: «мамочка родная, спаси меня».
Политрука била дрожь, и он все время пытался подтянуть колени к лицу. Плохо дело, если так расширены зрачки. Человек, столь уверено державшийся под огнем, достиг предела стойкости.
«Устал от войны», писали в диагнозе немцы-врачи. «Настрелялся досыта», выражаются и сейчас.
Как можно выдержать творящийся вокруг кошмар? И человек бросал оружие, протестуя против смертоубийства, не думая в тот миг о последствиях. Это не трусость, не паника, не деморализация, не исключительно личное желание жить и выжить. Не редка и пуля, выпущенная самому себе в голову, лишь бы прекратить, не видеть кошмар.
Последняя «отрыжка человечности», так бы неосторожно выразился Панов, зная цену милосердия на своей недолгой войне.
— Ничего, сынок, мы притертые, не помрем, выживем и всегда по-своему повернем. А ну, повторяй за мной! Давай! — старшина так затряс Алексея, что голова политрука беспомощно заметалась из стороны в сторону, но остановилась, а глаза, наконец, застыли, требуя у него помощи и опоры.
— Я… вас… слышу…
— Что? Страшно было? Тогда просто повторяй. Не презирая милосердие и человеколюбие твое, Христе, согрешивших, но по немощи человеческого естества…
Комиссар вслед за ним послушно проговаривал слова, постепенно впадая в ритм.
После, близкий разрыв снаряда встряхнул не только землю, но и включил разум Иволгина. Он же коммунист! Что творит?
— Ну, как, полегчало? — осторожно спросил старшина.
Он делал дело, как умел, как подсказывал старый опыт.
— Не могу продохнуть! Гарь в горле! — на выдохе прошептал Иволгин.
— Ты мне на жизнь не жалуйся! Давай, дыши глубже!
— Только вы – никому, хорошо? — устыдившись собственной «трусости» попросил политрук.
— Ничего, с каждым бывает.
Старшина облегченно выдохнул. Человек вновь взял себя в руки. Это хорошо. Тут ему бойцы доверяли и верили.
«В окопах неверующих нет», — Иволгин вспомнил усмешку Ненашева на одном из занятий. Комбат советовал: если страшно, то проговаривайте про себя что-то длинное и, желательно, знакомое с детства. Наверняка успокоит и поможет настроиться на привычный лад.
«Молитву, что ли?», — пробурчал кто-то.
«Лучше карточку ведения огня, а то вечно прицел путаете!» — усмехнулся комбат и закрыл тему.
Иволгин, злясь на прошедшую слабость, приник к винтовке. Хоть одного, именно сейчас, для уверенности!
«Что за черт», политрук несколько раз моргнул и еще раз попытался совместить прорезь, мушку и голову в каске.
Не получилось! Глаза залил пот, оружие в руках ходило ходуном. Он нашел цель и мушку, но потерял прорезь. Нашел прорезь, но мушка расплылась в глазах.
Как же так? У него же значок! Рядом рванула мина, инстинктивно заставляя присесть. Дождем посыпался песок, градом застучали по каске мелкие камни.
Тогда он принялся шептать другие, знакомые с детства слова, вкладывая в них силу и подстраивая дыхание под ритм. Иволгин заставил себя действовать лениво, как в тире, ловя на пришедшую в повиновение мушку серо-зеленую фигурку.
Он нажал на спусковой крючок.
Перебегающего дорогу немца отбросило назад, и он упал, подняв немного песка и пыли.
А вот еще кто-то ползет к ним с огромным подрывным снарядом на спине. Он опять нажал на спусковой крючок, но вместо взрыва услышал неистовый русский мат.
Черт! Это им сюда тащат, как выразился майор, «плотный завтрак».
— Смотреть надо, в кого стреляешь! — руки бойца из хозвзвода ходили ходуном, а глаза выражали обиду. — Я тебе… вам, товарищ политрук, пожрать принес, а вы меня за фашиста приняли!
— Чего приперли-то? — поинтересовалась недоумевающая, но пришедшая на помощь, пехота. На стартовую немецкую артподготовку, где боекомплекты тратятся десятками, она смотрела с галерки.
Но и термосов в их батальоне сроду не было. Видели издалека, на отдельной от них, командирской кухне.
— Гречневая каша с луком и шкварками. Квас, холодный! Разведенный спирт на усмотрение командира во фляжках. И, подставляйте котелки, иначе кушать будете салат вместо свекольника!
— Во! Так воевать можно! И что я не служу в укрепрайоне?
— Ты в немца хоть один раз попади, стрелок наш, ворошиловский!
Иволгин покраснел, вновь посмотрев на обмотанный индивидуальным пакетом корпус, из-под которого, как из раны, тихо сочилось, что-то фиолетово-малиновое.
