Глава двадцать седьмая или «счастье мое я нашел в нашей встрече с тобой» (21 июня 1941 года, суббота. До войны 13 часов 20 минут)
Брест продолжал наслаждаться мирной жизнью.
Командование еще в четыре часа дня объявило: воскресенье для военных – первый выходной день в июне. В еще большее ликование привела отмена запрета на отпуска, введенная накануне. Люди облегченно вздохнули и искренне обрадовались.
Жизнь брала свое. Как жарко! Охота купаться и возможность есть, благо темные воды реки Мухавец и песчаный пляж рядом. Отдыхающих там постепенно прибавлялось, и лишь старожилы вспоминали о великолепном песке на противоположном берегу Буга. Ничего не поделаешь, там теперь граница.
Как и во всей стране, в Бресте вечером начнутся выпускные балы, где нарядные юноши и девушки начнут радоваться счастью вступления в новую, взрослую жизнь.
А она будет, просто обязана стать, счастливой. Там, где не было оркестра, играл одолженный патефон, звучала гитара или баян, а танцплощадку заменял луг, поляна с горевшим рядом костром. Впервые открыто поблескивали бутылки с вином, а юноши, еще ломкими голосами, предлагали друг другу закурить.
В воскресенье праздник продолжится. Физкультурный парад на стадионе, большой детский концерт в парке имени Первого мая. На областной смотр везут лучшие коллективы. Почти шесть тысяч детей приедут вечером в Брест.
Майор, следуя из города на потертой жизнью «эмке» за подругой, тещей и вещами, видел, как по улицам, радостно жестикулируя, кто-то уже вел в центр города пацанов и девчонок с красными галстуками.
Откуда у Ненашева машина? Елизаров распорядился, когда Максим объяснил, что отправляет «семейство» подальше от границы. И для местных знак, что комбат не шутит. На эвакуацию населения из прифронтовой зоны решился лишь враг с запада, и то не из-за гуманизма, а для секретности.
Но все имеет двойной смысл. Черт знает, что случится ночью, так что, вот тебе, Максим и охрана, и конвой. Как еще Панову воспринимать очень уверенного в себе пограничника, переодетого шофером-артиллеристом?
Ненашев молча пролез в раскрывшуюся перед ним дверцу автомобиля.
Догадка подтвердилась, когда он принялся шарить рукой за задним сиденьем. Единственное место в «эмке», куда можно сунуть что-то массивное, так, чтобы пассажирам было не видно.
— Товарищ капитан, может не надо?
— Будешь плохо вести, закатаю в лоб! — правда, до его лба еще надо допрыгнуть.
Максим нащупал, что-то мягкое, тяжело груженное металлом, и потянул вверх. Оказывается, «разгрузки» принялись шить и пограничники, как и приделывать к «ППД» знакомые ручки. Ага, такая заразная болезнь, которую не остановить. Майор молча затолкал туда свой вещмешок. К числу людей рядом добавилась еще одна единица.
— Один вопрос. Станешь мне родной матерью, а, если придется, и Отелло?
— Я больше Лермонтова люблю.
— Гляжу на будущность с боязнью, гляжу на прошлое с тоской, — пробормотал майор. — Намекаешь, что любимый поэт так и не стал призером в соревнованиях по пулевой стрельбе? А зовут-то тебя хоть как?
— Петр Сотов, — статный и красивый парень, лет двадцати пяти серьезно посмотрел на майора. Да, дал такое указание Елизаров. Охранять, но в безнадежной ситуации…
Ни при каких обстоятельствах комбат не должен попасть в руки врага или пропасть без вести. Утечки информации быть не должно.
*****
Солнечному дню, голубому небу и теплому ветру радовались не только здесь.
Утром в родной Севастополь вернулась усталая эскадра. По случаю завершения маневров на вечер намечен грандиозный концерт, плавно переходящий в скромный банкет, закончившийся около двух часов ночи.
Кроме заманчивого юга, где плещется теплое море, столичные артисты добрались и до города Полярный. А где профессиональных работников Мельпомены недоставало, за коварное дело принялись местные кадры. Выступали они хорошо, и публика хлопала от души.
Финалом субботнего вечера, как обычно, должны стать танцы до рассвета. Если повезет, под оркестр, но в ход шел весь доступный арсенал: гитара, баян, патефон.
Предвоенные ночные клубы, где застенчиво целовались и волновались под открытым небом, а из единственной пары туфелек частенько вытряхивали песок.
А может, традиция веселиться перед войной неизменна? Или опять нелепый выверт судьбы?
Первая Отечественная война двенадцатого года не обошлась без безмятежного праздника накануне.
В имении графа Беннигсена, рядом с польским городом Вильно, одиннадцатого июня тысяча девятьсот двенадцатого года танцевал император Александр Первый. Когда молодой царь пытался скользить по дубовому и не покрытому лаком паркету (не удался строителям новый павильон), чья-то рука на листе бумаги старательно чертила слова «Злодей Бонапарт заключил в Тильзите мир. После чего, на наших глазах готовится восемнадцать месяцев, и для поражения России собирает свои и союзные силы. Действует прямо на глазах по берегам Вислы и Немана. Сказывают, беда скоро будет, а от нас все ездит туда на переговоры дурак Румянцев».
Мысленно одев товарища Молотова в парик, камзол и привесив шпагу, Панов улыбнулся. Нелепый вид.
Потом вновь вздохнул и посмотрел на дверь дома. Его родственники все собирались, решая, что брать, а что нет. По-умному, надо бы весь флигель увозить, куда подальше отсюда. Еще деревню, город, область…
Максим даже успел пару раз приложиться к фляге с коньяком, делая по глотку и слегка поднимая тонус. Хорошо, обошлось без эксцессов. Он всерьез опасался, что мать или дочь упрутся и не покинут Брест.
Ему помог господин Новицкий.
— А что вы хотите лично для себя? — спросил его контрразведчик. Должен быть у человека интерес, иначе нет, и не будет ему веры.
«Может, я сапоги хочу мыть в Индийском океане…», буркнул про себя Панов. Он упрямо гнул свою деструктивную линию плана по приведению гарнизона города Брест в боевую готовность.
— Моя девушка и ее мать должны уехать из Бреста. Хочу забрать самое лучшее.
Пан Александр, понимающе улыбнулся. Ненашеву не удалось избежать обольстительных женских чар. Не зря дева Мария покровительница Польши. Глядишь, и получится потом из «Арнимова» если не шляхтич, то настоящий союзник.
Панов в ответ не улыбался. Ему обязательно отольется вся эта история с отъездом Чесновицких. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
Состояние свое отставной полковник определил верно. Медовой ловушкой обычно называют женскую… Короче, норку, намазанную медом, где гибнут захотевшие лакомства мотыльки. В общем, когда наш разведчик становится очень сильно привязан к женщине, живущей в стране его натурализации, и их близость мешает его работе, говорят: он попал в медовую ловушку, пока не придет в себя – дергать бесполезно. Правда слова «придет в себя» в буквальном изложении звучат несколько грубее.
— Хорошо, но мы ничего не обещаем.
— Мы поняли друг друга, — радостно и открыто улыбнулся Максим, а пан Александр вновь подумал, что предложенное капитаном дело того стоит. Гораздо лучше, чем оружейным салютом провожать большевиков. О них наверняка напишут в английских газетах!
*****
Майор успел просмотреть «Известия» и местную «Зарю». Теперь их читает водитель. В стране обычная мирная жизнь. Начался прием в вузы. Дочка его генерала оптимистично делилась планами на жизнь, написав еще по-детски наивные строчки в заметку «Буду инженером». А еще, сборная бригада московских артистов оперетты и эстрады дает концерт в местном театре.
Капитан их видел, но особого восхищения гости из Москвы не вызвали. Более интересной показалась гипсовая статуя пограничника в буденовке и с собакой, покрашенная известью в белый цвет.
Жаль, не послушать главную джаз-банду Белоруссии во главе с Эдди Рознером. Там танцевал кордебалет, не спасовавший даже от дыма знаменитой трубки и усов одинокого зрителя. А Леонид Утесов, приехав в Минск на гастроли, сокрушенно заявил своей команде: «Все ребята, едем дальше! Тут ловить нечего!».
Их визит для города, безусловно, событие. Ну, а ребята приехали немного подзаработать. В мае в стране закончился театральный сезон, и начались традиционные летние гастроли. Выступать перед военными любили. После спектакля или концерта благодарные и хлебосольные зрители со шпалами и ромбами в петлицах неизменно приглашали всех за стол. Ох, как гудели и сегодня еще погудят! Командующий Палов скоро поднимет рюмку за великолепную игру артистов МХАТа. После премьеры «Тартюфа» в минском Доме Красной Армии следовал торжественный ужин до часа ночи.
Панов не ерничал, вспоминая рассказы деда и родителей, когда даже поход в кино на новую привезенную картину считался праздником.
Ну, а по версии конспирологов, враги советской власти проводили тщательно спланированную акцию, направленную лично против вождя, товарища Сталина, и Красной Армии. Бомонд лицедейством подрывал боевую готовность.
Эх, знали бы они, как любили освобожденные территории даже московские артисты. Какие тут интересные шляпки когда-то носила буржуазия! Ну, а минские товарищи предпочитали одеваться в Западной Белоруссии с головы до ног. Кое-что в сентябре лавочники припрятали и по нужде понемногу распродавали.
Может в предатели записать и организаторов массовок? Так в довоенное время назывался выезд на природу, вместо нынешнего исконно русского слова «пикник». Компаний с пивом, водочкой немало сидит на берегу приграничных рек.
Взвинченное состояние Ненашева объяснялось просто. Примерно до часу-двух ночи в Бресте находилось множество генералов и полковников, которые, судя по написанным потом мемуарам, мучительно долго убеждали друг друга в неизбежности войны с немцами. Но никто ничего не желал слушать. Так и умершие люди начали лгать устами живых.
Ну, а НКГБ в ночь займется не поимкой шпионских диверсантов, а завершением «массовки», стопроцентно гарантирующей и награды и премии. Никто не мешает перевыполнять наши законы.
Так что, любую инициативу подрежут на корню. Тому же вечно подозрительному Суворову надо лишь поднять трубку и в протокол допроса еще успеют внести: за десять минут до инвалидности Ненашев все еще шутил и смеялся.
Вон, в Прибалтийском военном округе слишком самостоятельный комдив проявил инициативу и его тут же построили в две шеренги.
Прибывший на место корпусной комиссар велел немедленно отобрать у бойцов патроны и прекратить минировать поля, объясняя все возможной случайной провокацией со стороны наших частей.
Однако Панов знал еще один верный способ, как поднять войска. Есть пока в городе сила, способная сломить нерешительность генералов, перестраховавшихся вплоть до утраты инстинкта самосохранения. Главное, заставить ее действовать.
А пока, до полуночи, ловить нечего. Пауза. Наслаждайся пока, Панов, жизнью. И особо не мельтеши, желая еще что-то улучшить и исправить. Так что, щас забросит он вещички на вокзал. Потом с подругой нагрянет в Дом Красной Армии. Так сказать, кушать яички, поднимать потенцию. Теща обещалась самостоятельно доехать до вокзала. Железная тетка, пусть еще поговорит с соседями после демонстративной погрузки вещей.
Пущенный слух, который неизбежно станет реальностью, надо поддержать личным примером. Уж чем-чем, а погодой управлять не может никто
*****
«Эмка» остановилась. Дважды испеченный майор с усмешкой посмотрел на шикарный, даже по московским меркам, фасад «офицерского собрания».
Нет, Панов, по сути, не ошибся в формулировке. Хотя на здании и имелась вывеска «Дом Красной Армии», с недавнего времени двери тут чаще открывались перед командным и начальствующим составом. Времена, когда красноармейцы могли танцевать здесь с женами командиров, и вместе с их мужьями поднимать тосты и закусывать в буфете, прошли еще в прошлом году.
Но это совсем не значило, что визиты прекратились. Посещали они здесь утренники и выставки. Но развлекали бойцов больше полковые клубы. Пусть попроще, но не менее популярные.
Руководство Наркомата обороны, изгоняя революционную вольницу из войск, добралось до досуга. Командиры и красноармейцы дистанцировались друг от друга. Армия постепенно прекращала готовиться к гражданской войне.
С начала года завсегдатаями Дома стал командный и начальствующий состав, члены их семей. Тут есть все. Ну, или почти все. Столовая, буфет, закрытый магазин военторга, парикмахерская, прачечная, фотоателье, неплохая библиотека. Спортивный зал, где вечерами пятницы и субботы устраивали танцевальные вечера. Зрительный зал для торжественных собраний, кино и спектаклей.
Будете в Минске, обязательно загляните на Красноармейскую улицу. Редкий случай в городе, когда построенное до войны здание сохранилось. Тот Окружной Дом по убранству превосходил Дом Правительства. Четыре надземных и четыре подземных этажа. Крытый плавательный бассейн, лучшая сценическая площадка Советской Белоруссии, где сегодня выступали столичные артисты МХАТа с премьерной комедией «Школа злословия».
Еще не слыша сообщение Молотова, пойдут туда последние зрители, сокрушаясь о неудачном выборе времени и месте учений, прямо рядом с городом. Минск в первый день войны еще не бомбили, и ходила по улицам недоумевающая от бежавших куда-то военных городская публика.
Но не только развлечениями славен Высокий Дом Красной Армии. Делами. Тут изучали тактику, иностранный язык, радиодело. Стрелковые кружки, рукопашный бой, фехтование на штыках, бокс. При бассейне или собственной водной станции преподавали и плаванье.
Конечно, о поголовном охвате речь не шла. Однако ждали здесь многих.
Страна специально тратила немалые деньги, чтобы командир Красной Армии мог развиваться и в военном деле, и культурно, и физически. А не слоняться, как в двадцатых годах, бесцельно по улицам, желая лишь выпить да потанцевать.
Потому заведение, куда вел молодую жену Ненашев, являлось во всех отношениях элитарным, и оказаться внутри гражданину с улицы можно было только по специальному приглашению. Иначе – зачем караул у ворот?
Пару пропустили внутрь, удостоверившись, что мужчина законно носит фуражку и сапоги, а немного вызывающе одетая девушка по паспорту его жена. Да, пришлось предъявить документы. Шалили в городе всякие и без проверки пускали лишь тех, кого знали в лицо.
Если снаружи она, словно Золушка, цеплялась за своего «принца», то внутри Майя почувствовала себя увереннее. Да, на ее взгляд, манеры русских ужасны и дамы одеты безвкусно, но ощущение «дежавю» накрыло полностью. Как знакомы разговоры о грядущей войне!
Если начнут немцы, то завтра-послезавтра обязательно будем в Берлине. Сапоги! Главное почистить их, чтобы командир смотрелся перед чужим пролетариатом во всем блеске. И вообще, слова на лозунгах «война только на чужой территории», «ни пяди» и «наш напор и могуч, и суров» напоминали, что Красная Армия непобедима и способна дать адекватный ответ любому агрессору.
На гражданку Ненашеву смотрели с восхищением, и Панов невольно усмехнулся. Такая женщина рядом с мужчиной лишь повышает его статус.
Конечно, она выделялась. Красивая и обаятельная, знает, как вести себя на приемах. На тех, куда отправляла ее мама, и о которых презрительно говорил отец: тем офицерам важна не служба, главное – карьера.
Молодые лейтенанты танцевали хорошо, а люди постарше старательно изображали нечто, отдаленно напоминающее танго.
— Успокойся. Тут почти нет боевых офицеров, — шепнул ей Максим.
— А ты?
— Я просто ударник госкредита, — он улыбнулся ей, и, на зависть окружающим, умело крутанул вокруг себя партнершу.
В его время бальные танцы будущим офицерам Советской Армии перестали преподавать в обязательном порядке, но кружок в клубе военно-морского училища не пустовал.
То, что здесь боевых офицеров немного – правда. На одного командира в Красной Армии приходилось где-то шесть-семь красноармейцев, но далеко не факт, что все первые руководили вторыми.
Множество должностей, где в царской армии справлялся унтер или вольнонаемный, теперь занимал человек с «кубиками» и «шпалами» в петлицах. Как начнется война, все их дела: рот на замок, сундук на телегу и топай в тыл. Как раз они, в первые дни войны, будут засчитаны, как «мильоны» нежелающих сражаться и бежавших в панике командиров.
Потом они решили отдохнуть, и для начала заглянули в военторг, по случаю предстоящего выходного дня, работавший на час дольше, чем обычно.
«О! Какое изобилие», — удивилась девушка. По сравнению с городом тут существовал маленький торговый рай. Можно купить без очереди почти все, давно исчезнувшее из города. Цены особо не кусались, а на бирках женского платья чаще всего значилось «Белоруссия».
Майя подумала, что не зря жены командиров большевиков долго не замечали очередей в Бресте. Паек и деньги мужа позволяли жить комфортно. Магазин, хоть и небольшой, ломился от товаров, однако особых изысков в нем не было.
Теперь ей по-женски стало понятно, почему офицеры большевиков гонялись лишь за оставшейся после былой Польши «западными трофеями»: отрезами дорогой ткани, часами, сервизами, мебелью и коврами.
Так к чему все их разговоры о равенстве, справедливости и братстве? Если для избранных есть в буфете икра, шампанское, играющий в зале оркестр, и кем-то старательно отлакированный паркет для танцев.
Да, именно этот блеск раздражал ее какой-то фальшивостью. Паркет был точно таким же, как и хвастливые, нетрезвые слова про Берлин. Вас, большевиков, схизматиков, покарает за догматизм та же коричневая чума.
А они что, теперь люди второго сорта? Ни отец, ни мать не владели ни заводами, ни пароходами, чуждались митингов и сборищ, а старались честно служить своей стране.
И странный человек Ненашев, сделавший ее своей женой.
Пристальный взгляд подруги Максим перенес спокойно. Видели картинку и похуже. Торжественные фотографии. Заваленный балыками прилавок. Штабель, нет баррикада, из консервов в витрине магазина. Медленно подползающий к вареным ракам объектив фотографа. А внизу чей-то искренний и возмущенный комментарий «Оказывается, все было. Вот какую страну просрали».
Но тут же в сознании, словно призрак возник Зощенко, со своей бессмертной «Голубой книгой». Завидное предупреждение, перестройка явно шла с ее страниц. Там, в каком-то рассказе, бродили какие-то восхищенные люди по царскому дворцу, цокая языком и щупая пальцем гобелены. После потрясенно выражались: «жили же так люди!»
Если одно выдуманное общество не могло жить без дифференциации штанов, то в другом, для особого статуса, существовали специальные магазины, куда пускали не всех, или не каждому хватало денег.
В сороковом году, как всегда по инициативе трудящихся на двадцать процентов подняли цены на промтовары и продукты. Человек зачастую делает обобщающий вывод по одному документу или фотографии, не думая, что похож он на сводку средней температуры пациентов в больнице.
Странный парадокс. Кто не глянет мельком на предвоенную страну, то вечно лживой и виновной становится советская статистика. По одному документу или фотографиям делает человек обобщающий вывод, не думая, что похож он на сводку средней температуры пациентов в больнице.
Панов задумался, почему он всегда испытывал постоянную грусть по этому времени. Ну, хорошо, умыть можно любого… э-э-э, социального фантаста словами из предвоенного доклада НКВД Советской Белоруссии: «витрины оформлены такими товарами, которыми магазины не торгуют», и еще множеством документов, воспоминаний и цитат, убивавших на корню любые сказки о времени, когда жил якобы добрый дедушка Сталин и продавали очень вкусный пломбир.
Это его страна, его Родина, его история, какая бы она ни была и будет. Так что, лучше уж Саша укажет единый маршрут гражданам и слева и справа, соглашаясь со словами Молотова: «условия жизни в стране были трудными, а мы еще сверху кричали „давай!“».
Давай производительность труда, давай то, давай это! Шла упорная подготовка к неизбежной войне, но учесть и успеть все просто невозможно. Страна впахивала без выходных, струна напряжения и терпения у людей была натянута до предела.
Вот и не надо «неправильно отображать советскую действительность, изображая жизнь советских людей, как праздное, легкомысленное времяпровождение».
Одобрено ЦК ВКП(б). Точка. Подпись. Дата – 26 мая 1941 года.
А так, при каждом маломальском значимом промышленном предприятии или учреждении находились небольшие магазины «для своих». Внутриведомственная торговля. Там рабочие и служащие покупали продукты и одежду, через них снабжали свои же столовые.
И военным грех жаловаться. Военторг через свои магазины обеспечивал товарами и продуктам гарнизоны. Там покупались и вещи для родных и друзей. Никакой экзотики, со скидкой на время, обычный ассортимент магазинчика шаговой доступности в спальном районе «полушки», «копейки», «пятерочки». Но с гарантированным наличием товара и небольшой очередью.
Очень неплохо по качеству и ценам кормила Панова ведомственная столовая, особенно во времена продуктовых магазинов, предлагавших широкий ассортимент полиэтиленовых пакетов, соли, уксуса и спичек.
А по поводу ковров, хрусталя и отрезов, спустя много лет надо спросить таможенников со станции Чоп. Какой багаж следовал в Советский Союз из Южной группы войск? Люди никогда не менялись, все время желая жить покомфортнее.
Из буфета рядом доносился шум голосов, призывный смех и многозначительный звон стекла. Довоенное пиво – это не его печальное подобие в эпоху суверенной демократии. Продукт качественный, всегда находил любителей, потому что не стучал фальшью градуса в неокрепший мозг.
Увлекались и бильярдом. В большой комнате стояли три стола, к которым организовалась очередь. Принцип простой – «на вылет».
Максим облизнулся, но аккуратно двинул подругу в комнату с роялем. Там как раз закончили терзать инструмент москвичи. Теперь ей пора работать на будущее.
Ненашева сзади хлопнули по плечу.
— Вижу, дела пошли в гору!
— Царев, что ты тут делаешь? — Панов стремительно про себя выругался. Неужели все пошло прахом? История так и норовила вернуться в привычное русло.
— Развлекаюсь. А ты? Кстати, познакомишь меня со своей очаровательной спутницей? Интересная женщина!
— Увы, женой. Тебе ничего не светит.
— Даже так? Решил, наконец, остепениться? Нет, так не пойдет! Это не по-товарищески лишать меня места за свадебным столом! А то знаю, раз курс на семейную жизнь, значит, дружбе – хана.
— Ну тебя, к Аллаху. Скорее – сделать вдовой.
— Что стряслось, Максим? Почему такой пессимизм сегодня?
— Хочешь дождаться, когда на улицах города начнут стрелять? К тебе никто, кстати, не приезжал, уговаривать сдать оптику на проверку, например, куда-то в Минск?
— Откуда знаешь?
Ненашев махнул Майе рукой и показал сначала на себя, потом в сторону буфета.
Та немного поджала губы, но осталась на месте. Ох, уж эти мужчины! Главное, чтобы не увлеклись.
Официантка, видя перед собой сразу двух майоров, мигом поставила перед ними по кружке пива. Оба хороши, но тот, что с часами, выглядит симпатичнее, с точки зрения женщины, что означает – солиднее и основательнее спутника. Она специально завербовалась в Брест, надеясь найти мужа.
— Возьмут его скоро. Заодно и тех, кто выполнял вредительские приказы. Жаль, сразу нельзя, руки пока связаны, — Ненашев пер напролом, потому, если не окажется вовремя Царев в полку…
Пушки-то майор растащил. А стрелять из них кто будет? Или вновь будут лежать по обочинам дороги разбитые тягачи и орудия?
Он, словно наяву увидел, как тонет в разрывах снарядов летний лагерь. Разбегаются бойцы, выскочившие из палаток в трусах и майках.
— Вообще-то, я здесь, чтобы понять обстановку, — чуть помедлив, объяснил Царев. — Не нравится мне все это.
Константин, перед тем, как уехать в город, всем приказал быть наготове. А в Бресте надеялся найти командира или начальника штаба корпуса.
— Дуй обратно в полк. Немедленно. Я не шучу, в четыре утра начнется.
— Ты не преувеличиваешь?
— Если и ошибся, то на пятнадцать минут. Около трех ночи жди от меня гостей. Со всеми бумагами, что в прошлый раз привозил.
— А кто будет корректировать, если с той стороны начнут?
— Я. И приказ открыть огонь – будет. Про склад не забудь, нет его еще на немецких картах. Вот, держи, вместо свадебного стола!
Царев ахнул. Какой подарок! Циферблат со светящимися стрелками, календарь. Плавные обводы почти круглого корпуса. Мягкий кожаный ремешок. Просто воплощение совершенства, статусная вещь. Умеют делать вещи буржуи!
— Ты шутишь! — Константин неверяще посмотрел на Максима.
— Бери на память, но я человек меркантильный, знаю – еще лучше найду.
В этом Панов был уверен, как никогда! И стрелки подводить не надо, владелец утром предусмотрительно выставил их точно, по сигналам берлинского времени.
— Насчет вдовы, ты серьезно?
— Помолчи, Костя, помолчи… Если утром ничего не случится, лягу на пол и пинай меня, сколько хочешь. А теперь давай быстро вали обратно в полк, — прошептал он, чуть ли не беря Константина за грудки.
Блин, слетелись на этих артистов… Эх, взять бы еще с Царева самое страшное пионерское слово, что на деле поддержит артиллерией…
Внезапно перед ним грохнулась еще одна кружка пива, но он поморщил нос и ушел, не замечая огорченного взгляда официантки. Если мужчина может делать друзьям подарки ценой более чем ее три месячных зарплаты…
****
Майя взглянула на мужа. Он теперь один, и как искажено его лицо! Совсем не ревностью, она бы распознала сразу.
Что-то странное происходит, если его собеседник не только помрачнел, но и стремительно покинул здание.
А вокруг нее толпились люди, прося спеть вновь. Она не отказала.
«Мы мчались, мечтая постичь поскорей, грамматику боя, язык батарей».
Вот теперь Ненашев, с едва заметной усмешкой, смотрел на Майю. Стихи Светлова знали многие, но вот так резко, почти аллегро, начали петь в середине шестидесятых. Похоже, Панов угадал эффект, выхолостив лишь один куплет.
Польку четвертый раз вызывали на бис. А один командир с орденом боевого Красного Знамени чуть не плакал. Как же она сказала: «для тех, кто дрался под испанским небом».
Тот полковник тоже поддался общему чувству, запоминая слова «над нами коршуны кружили, и было видно, словно днем». Только поет она неправильно, «Юнкерсы» из эскадрильи «Кондор» висели над их головами.
Отдав Майе песни, Панов старался не перегнуть.
Он долго вспоминал знакомые тексты, выбирая те, где поется о товариществе, любви, преданности, мужестве и надежде. Скоро рухнут довоенные стереотипы. Людям надо опереться на эти вечные ценности, а не на казенные слова пропаганды. Радио и газеты еще долго будут следовать старой линии, а история продолжать катиться по старым рельсам.
Панов и Майю сделал оружием против немцев. Ненавидишь, так воюй музыкой и текстами.
Но не нужен в 41-м Высоцкий. Вреда больше чем пользы. Понять его песни можно, лишь пережив горечь поражений, страх окружения, панику, неразбериху, смерть друзей.
Панов поморщился. Жив еще момент, про который после «эпохи гласности» все забывают.
Цензура, она, родная, иначе пани не придется хвастаться новой манерой исполнения. И, вообще, песнями. Посадят, не посадят, но даже в детский сад на утренник не пустят.
Ходит по Москве товарищ Садчиков, ответственный за культурный репертуар партийный и ученый кандидат наук, а с тридцать восьмого – главный уполномоченный по военной цензуре.
Тут не забалуешь. К делу подход серьезный. Перед самой войной уполномоченный успешно отчитался за компанию по ликвидации политически недопустимых имен среди подопечных несознательных животноводов. «Лениных» и «Сталиных» там не было, но бычки, именованные ранее «Наркомами» теперь дрожали при крике «Наркоз!» А что, все согласно присланным из центра рекомендациям.
И до сих пор дурь идет по земле с серьезным выражением лица.
Когда Чебурашку заставили лечь вверх ногами, а после обвели мелом на Литейном мосту в Питере, образовав, тем самым эротично встающий символ, власть, вместо поливальной или пожарной машины, вызвала пресс-конференцию, заставив ржать над собой целый город.
Но стихи Суркова «В землянке» посчитали упадническими. Пришлось менять текст. Панов помнил самый ранний вариант сорок второго, где «мне дойти до тебя нелегко, все дороги пурга замела».
«Смуглянка» – «несерьезная» песня ждала конца сорок четвертого, пока не попалась на глаза Александрову, руководителю главного ансамбля Красной Армии.
Потом возникло убеждение, что после Победы людям не нужны трагические песни, словно не оставила война после себя горя. Нет, редакторы их слушали, плакали, вытирали слезы, а после, будто заранее сговорившись, объявляли: «такое мы на сцену/в эфир не пустим».
А может так и нужно? Думать о живых, поднимать из руин страну?
Послевоенную криминальную статистику Панов знал, как было нелегко возвращать ожесточившихся людей обратно к мирной жизни: «Говорят, мостов осталось мало, значит нужно больше дать металла. Нелегко? Но я – бывший фронтовик, да я к трудностям привык»..
Однако, музыку и слова, что тронули душу и сердце, люди не забыли.
Будете в Воронежской области, посмотрите на стоящий в Семилуках настоящий «серый камень гробовой».
В шестидесятом году на официальном концерте, после четырнадцатилетнего перерыва, Марк Бернес рискнул спеть «Враги сожгли родную хату» и многотысячный зал встал, и так слушал песню до конца.
И «День Победы» Тухманова и Харитонова в семьдесят пятом году не пошел сразу, пока «чуждый народу фокстрот» на День Милиции не спел Лещенко.
Но… лучше все же так. Настоящая вещь всегда пробьет себе дорогу.
В его обществе человек, обреченный властью вычеркивать и вырезать всю гниль, окончательно впал в маразм, забывая о простой санитарной гигиене.
Панов поморщился, «сиськи и письки» еще ничего, по сравнению с ощущениями, полученными от очень пиаристого «великого» фильма. Уши и глаза сразу захотелось вымыть с хозяйственным мылом.
*****
Майя ликовала. Максим сотворил чудо. И где эти, его авторы? Почему он сказал, что их еще нет?
В ожидании предстоящего банкета в здание вернулись московские артисты. После второй-третьей рюмки появились и первые предложения. Мол, будете в столице, то тогда… Вы иностранка? Ах, нет! Она жена советского командира!
Это все меняет! Своеобразная манера исполнения, милый акцент, несомненно, вызовет интерес у столичной публики. Ничего-ничего, репертуар мы вам подберем.
Майя удивлялась, как штамп в новеньком паспорте мгновенно сделал ее своей. Она теперь тоже «советка» и «большевичка». И какая у них смешная, но милая мода, одевать вместе туфли любого цвета и белые носочки!
Она, сменив статус, теперь легко приобщалась к новой обстановке.
Ох, Ненашев, как с тобой одновременно легко и сложно.
А какие рядом роились огнедышащие комплименты. Командиры красных так и норовили перенять нравы покоренной Польши… Или тех «друзей», нелестно обзываемых отцом? Максим правильно предупредил, про «боевых офицеров».
«Первый сокол – Ленин, Второй сокол – Сталин. Возле них кружились Соколята стаей…», следующая песня быстро привела публику в чувство.
На секунду ее майор, сложив губы трубочкой, подмигнул ей.
Максим объяснил Майе, что у профессии певицы в СССР есть некоторые неизбежные и обязательные издержки. Но можно так не делать, пусть самостоятельно определит замах на паркет больших и малых народных театров.
«Я его ненавижу, как Гитлера», сказала она.
«Тогда думай, где хочешь остановиться», ответил он, далее стараясь подобрать наиболее простые и понятные слова.
Панов никогда не считал отца народов добрым дедушкой, но какой странный, необъяснимый логикой парадокс!
Люди, ходившие в лаптях и пахавшие сохой, стали неумелыми рабочими. Их дети – мастерами. Следующее поколение – инженерами, а дальше так случилось, что нарожали, выкормили и вырастили они «гуманитариев», твердящих про «потерянное поколение» и плачущие, что не досталась им та, былая и «счастливая» крестьянская доля. Круг замкнулся, но что-то в деревню массы не едут.
«Как хочешь. Ты умная девочка, но что есть у нас, то есть. И был у вас такой человек, дедушка Пилсудский, после смерти которого, пошло в Польше все наперекосяк. И не оставил вам преемника».
Майя неожиданно успокоилась. Ой, Ненашев, как ты непрост!
Да, так и шли у них дела перед проклятой войной. Отец, придя с похорон маршала, все сокрушался: ждут Польшу плохие времена. Никто не станет думать о державе. Продажные политики передерутся и погубят страну.
Когда ухаживания становились слишком назойливыми, она, как броней, прикрывалась нежданным мужем. Перед взглядом ее майора сдувались все. Конечно, с таким-то лицом. Просто памятник на пьедестале. Вот возьмет и скажет, как у этого, русского Булгакова: «Почто боярыню обидел, смерд?»
Она неожиданно представила Ненашева своим импресарио в Варшаве. Великолепно. Самый верный способ стать единственной примадонной Польши. Остальных Ненашев испепелит взглядом или превратит в каменные статуи.
Панов, глядя на ее насмешливое лицо, криво улыбнулся. Потому как, никто пока не умер, все еще живы, все, все.
*****
Примерно так все длилось до одиннадцати, а потом, со словами «нам пора», Ненашев пресек все разговоры и увел ее из красивого зала.
Внизу их ждали. Знакомый шофер и солдат, который тогда приходил с Максимом чинить забор, но в новом обмундировании, щегольской фуражке и наганом в кобуре. Медаль саперу не дали, но зато дали отпуск. Но не это главное, в машине сидела ее мать с каменным выражением лица.
Ближе к полуночи подали поезд, и на вокзале началась большая суета. Освещения было мало, и в поисках своего вагона люди метались в один конец состава, в другой…
— Всем стоять! Дайте дорогу! — прогудел почти над ухом Майи чей-то голос.
Между ними внезапно возник оцепленный коридор, по которому люди в синих фуражках пронесли один, а затем второй тяжелый ящик.
«Вывозят картотеку, — проводил их глазами Ненашев. — Все же нашлись в Бресте разумные люди».
Первую директиву, связанную с войной, в НКГБ СССР Меркулов отдаст в воскресенье, в девять часов десять минут.
Однако, в пассажирский поезд чекисты ничего грузить не стали, а проследовали куда-то дальше, к эшелону с одним пассажирским вагоном и паровозом, видимо, сейчас набиравшим воду.
«Ай-яй-яй, Панов. Ты этого не учел, верно?»
Ненашев нахмурился. Да чтоб они лопнули со своей вечной секретностью! Все, что связано с картотекой госбезопасности, тайна покрытая мраком. Хотя, не верно – молчи-молчи и юли-юли.
Авторитетный ветеран КГБ города Бреста в газете утверждал, что вывез архив старший лейтенант, но герой был убит бомбой.
Представитель обкома в докладной записке 41-го года отписал, что сотрудник и следовавший с ним товарищ грохнуты их группой лично. Обознались, приняв за фашистских диверсантов.
Но расстрелы по захваченным спискам немцы в июне повели. Ликвидировали негласную агентуру чекистов, больше трехсот человек, обнаружив бумаги в одном сейфе.
За несданные в секретную часть перед отпуском документы офицера серьезно наказали. До конца войны в «архипелаге» он чем-то руководил в лагере. Саша не придумывал, цитируя газетный текст.
Ну что же, конвой в вагоне должен испугаться, но большей частью уцелеть.
Отменить нападение поляков на эшелон нельзя.
Как иначе? Нарушится цепочка старательно выстраиваемых им «случайных» событий. «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею» или как за счет одного процесса вызвать другой, машинально вспомнил Панов стратагему из китайского трактата.
Размен тридцать человек на, примерно, двадцать тысяч еще оставшихся в крепости и городе. Панов считал всех – и военных и гражданских. Неплохо, если из города успеет уйти хотя бы половина.
«Богу привет и привет Сатане», именно так. За два тысячелетия сознательной истории человечества суть войны не менялась. Даже мировая гармония стоит слезинки ребенка, и не надо перевирать то, что бормотал Алеша Карамазов, герой Достоевского, закончив словами «Я тоже хочу мучиться».
А как еще? Панов вздохнул, вчера разведка положил на стол Сталина шифродонесение резидентуры НКГБ из Лондона: Черчилль планирует нанести бомбовый удар по нефтепромыслам в Баку. Десятого мая самый высокопоставленный официальный сумасшедший рейха Гесс выбросился с парашютом над Англией. Так чему же верить?
****
У входа в тамбур Майя растерянно обернулась. Почему все так?
Прощальный поцелуй стал слишком официальным. Нет, просто дежурным. Какие сухие губы у Максима. Она старалась держаться бодро, а он, наверное, не замечал, что творится в ее душе. Никто из них не улыбался. А так хотелось уткнуть нос в воротник его гимнастерки, стремясь надышаться родным запахом на все время разлуки.
Но мама лишь благожелательно кивнула. Она радовалась, что Майя, наконец-то, перебесилась, хотя бы так обретя мужа.
— Отправление, граждане, — предупредил проводник.
Поезд двинулся, поплыло окно, оставляя на перроне какого-то сердитого Ненашева, потом огни исчезли. Темнота, словно и нет ничего в мире, кроме вагона, идущего на восток.
Майя с ненавистью посмотрела на свое взъерошенное отражение в темном стекле вагона. Она находилась в смятении от того, что все события последних дней промелькнули с пугающей быстротой, и тут же, неожиданно для себя, всхлипнула и заплакала. Было жаль и погибшего в проклятом городе отца, и своего недолгого счастья, будто навсегда оборванного этим коротким прощанием.
В два часа ночи поезд прибыл на станцию Береза-Картузская, где простоял чуть ли не час. Потом осторожно двинулся вперед, и людям открылась жуткая картина.
Рядом, на разъезде, догорали два пассажирских вагона.
Свет пламени высвечивал какие-то обломки, разбросанные вещи и выложенную на земле небольшую линейку из человеческих тел. Крушение? Диверсия?
— Граждане пассажиры, прошу без паники. Немедленно отойдите от окон! — чуть не закричал проводник. Он сам не понимал в чем дело.
Поезд «Москва-Брест», в котором возвращался из отпуска начальник погранотряда майор Ковалев, обстрелял неизвестный самолет. С ближайшей станции Ивацевичи начали звонить в дорожный отдел милиции на Брестском вокзале, но связь прервалась.
