Глава 9. Точка зрения

«Вот это я олень!»

С такой мыслью трудно просыпаться. Слабо сказано — с такой мыслью жить не хочется, не то, что просыпаться!

Сколько раз я повторял про себя идиому про монастырь и устав, сколько держал себя, глядя на рукоприкладство и иные некрасивые вещи, творящиеся там, понимая, что корпусу больше ста лет, что не я это придумал и «это» будет существовать независимо от того, нравится оно мне, или нет? Что некоторые вещи нам изменить не дано? Но все равно не удержался.

Да, я сорвался. И что, той девочке от этого стало легче? Она скажет мне «спасибо»?

Наверное, скажет. Личное. За проявленную заботу. Но на ее обучении и службе это никак не отразится, и если ее не спишут (а ее вряд ли спишут), процесс ее балансирования на грани продолжится, словно ничего не произошло.

Она будет обучаться дальше. Ее взвод будет обучаться дальше. Катарина, как и остальные тренеры, будут заниматься тем же самым — тренировать и воспитывать новобранцев по тем же программам, используя те же звериные методы. А ты, Хуанито, как говорят русские, пойдешь… Далеко. Потому, что ты — именно олень, не могущий думать и держать себя в руках.

О, да, ты прекрасный аналитик! Сидеть, часами рассуждать о высоких материях, рассортировывая происходящее по полочкам, строить планы завоевания этого мира, или хотя бы как не получить в морду после школы — это ты мастер! Да только на деле, дружок, ни один твой высокоумный план не сработал! Ни один высокоинтеллектуальный кропотливый анализ не подтвердился! Тебя обводят вокруг пальца все, кому не лень, вьют веревки, а если у тебя что-то получается, то только от дикого, невероятного стечения обстоятельств!

Таких, как встреча с Бэль…

От воспоминания об этой девушке мне стало плохо. Захотелось вскочить и засветить кому-нибудь в физиономию. Или побиться головой о стену. Я поднялся, и тяжело дыша, побрел в ванную, чуть не снеся плечом дверной косяк. Нужно привести себя в порядок, и совсем не внешне.

Ледяной душ освежил, но это и все его достижения — большего для меня он сделать не мог. Зато поток негативных мыслей под холодной водой не только не прекратился, а наоборот, упорядочился, став отчетливее, сильнее, и теперь бил без промаха, прямо в незащищенную никакими аргументами психику.

Да, меня разводят, обводят вокруг пальца, как какого-то болванчика. А я, вместо того, чтобы набраться ума, показываю всем, какой я принципиальный и пытаюсь что-то доказать.

«Хуанито, в этом мире ты НИКОМУ НИЧЕГО не докажешь, — вякнул внутренний голос, подливая масла в огонь моих самобичеваний. — Этот мир прекрасно обходится без тебя и твоих принципов. Когда ты это уже наконец поймешь, и будешь расти, карабкаться вверх, а не оказываться в вонючей яме безысходности раз за разом, после каждого поражения?»

Я не знал, что ему ответить.

Мама ждала на кухне с горячим завтраком на столе. Молча кивнула на стул напротив.

— Рассказывай.

Я сел и сразу принялся за еду. Вкусно! Сколько уже не завтракал дома? С этими долбаными тренировками даже вкуса еды не замечал: или был не в состоянии что-то замечать, или запихивался поскорее, на ходу. Теперь, наконец, восполню этот пробел. Хоть какие-то плюсы от вчерашнего происшествия!

От этой мысли я улыбнулся и спокойно, будто говорил о биржевых сводках, выдавил:

— Меня выгнали.

Мама же отреагировала бурно, отложив вилку в сторону.

— То есть, как выгнали?

Я безразлично пожал плечами.

— Ослушался приказа. Бросился к девочке, которая упала с высоты, когда никто не бежал ей на помощь. Типа, так задумано, чтобы никто не помогал. Своя заморочка. А я, негодяй, схватил аптечку и помчался.

Мать отрицательно покачала головой.

— Не факт.

— Что не факт?

— Что выгнали. Тебе об этом сказали?

— Нет.

— Пока не скажут — не факт.

Я усмехнулся.

— Это по их меркам преступление — ослушаться приказа. Факт!

— Это — ерунда, — парировала она. — И ты не один из них, чтобы относиться к тебе, согласно принятым внутри их заведения критериям. Вот увидишь, они с тобой свяжутся.

Мама имела непрошибаемый вид. Она настолько была уверена в своих словах, что я…

А что, собственно я?

Меня бросило в жар. Потому, что во мне эта мысль вызвала приступ надежды. Надежды, о существовании которой я не догадывался, потому что похоронил идею корпуса вместе с ударами Катарины.

— Я не хочу туда возвращаться! — закричал я, но кричал, конечно, на себя, а не на маму. — Хватит! Сыт по горло этими властными сучками!

Мама меланхолично пожала плечами, дескать, ты еще убедишься в моей правоте, и вернулась к процессу поглощения пищи.

— Ты ведь думаешь, что я вернусь, да? — не выдержал я ее показного безразличия. Она кивнула. — Почему?

— А куда тебе идти? Ты сам загнал себя в угол. И со школой, и со своей Бэль. Так нельзя, сынок! Надо всегда оставлять себе свободу для маневра!

Ты взорвал все мосты, отрекся от прежней жизни в поисках апгрейда. И теперь вернешься туда, потому, что больше никуда идти не захочешь. Они позвонят тебе, можешь не сомневаться. И сообщат, что «простили», что тот эпизод не подпадает под их устав.

Мой желудок свело от ее пламенной речи. Ибо все в ней было сказано правильно.

— Ты ведь хочешь туда, как бы себе сейчас не врал. Ты уже все для себя решил, еще тогда, две недели назад, когда тебя привезли первый раз, побитого, но довольного. А теперь всего лишь пытаешься смириться с этим, убедить себя, что имеешь выбор, что можешь отказаться. Так?

Я вздохнул и опустил голову.

— Ты уже там, с головой. Я больше скажу, ты никогда таким не был, как эти дни: собранным, целеустремленным, жизнерадостным. Ни когда учился в старой школе, ни когда в новой. У тебя все эти дни глаза были… Горели они у тебя! Ты возвращался усталый и избитый, но ты был счастлив, сынок! Как тогда, во время соревнований, когда проходил в следующий круг. Или, как когда готовился к свиданию с той девушкой, аристократкой. Это трудно описать, но я — мать, я видела все это со стороны, и мне соврать у тебя не получится.

«Да я и не пытаюсь!» — хотел сказать я, но лишь глубоко и задумчиво вздохнул.

— Это неизбежно, ты вернешься. Когда они позовут.

Опешивший от такой тирады, я хрипло выдавил:

— Не позовут.

Но сам уже не был уверен в этом.

Мама мило, по взрослому, усмехнулась.

— Позовут.

— Почему ты так думаешь?

— Скажи, сколько лет этой… Как ее… Донье Тьерри?

— Мишель? Ну, за сорок. Точнее не скажу.

— Правильно! — она кивнула. — Ей не двадцать, и не тридцать. На такие должности ставят только опытных людей. Знаешь, почему?

Я отрицательно покачал головой.

— Потому, что они могут думать независимо, не отвлекаясь на порывы, свойственные юношеству. Ты ошибся, бывает. Все ошибаются. И старшие прекрасно об этом осведомлены. Старшие руководствуются не эмоциями, а целесообразностью, совокупностью разных факторов, и она примет верное решение, которое не примет, например, эта майор. Она заберет тебя, попомни мои слова!

Я хотел вставить, что майор не намного младше, но сравнил их и вдруг понял, что дело не в возрасте. Мишель именно «донья», сеньора, авторитетная женщина. Катарина же — молодящаяся дамочка, считающая, что тридцать пять — это чуть больше двадцати. Да, Мишель может так сделать. В отличие от Катарины.

— А есть еще и Лея, ее величество, не забывай об этом! — повысила мама голос. — Ее тоже может заинтересовать этот проект, когда она вернется. Для того она и нужна, носительница верховной власти — исправлять то, что пропустили мимо себя подчиненные. И тогда они все равно с тобой свяжутся, не может быть иначе.

— Они не всегда были взрослыми и мудрыми, — попытался усмехнуться я, приводя последний аргумент. — Когда-то они были молодыми и глупыми, причем уже сидели на этих же самых должностях.

Мама пожала плечами.

— Когда они были молодыми и глупыми, старшие и мудрые находились рядом с ними, в тени, давая советы и подсказывая, что и как надо делать. Просто теперь поколения сменились, и настал их черед быть мудрыми. Ничего не меняется в жизни, сынок. Пройдет тысяча лет, но старшие всегда будут рядом с младшими там, где те не справятся сами. Это закон жизни, ничто не в силах его изменить.

А тебе советую подумать над своим поведением. Тебе тоже когда-то придется стать старшим и мудрым: чему ты научишь идущих следом?

Как все сложно! Не думал, что мама может копнуть так глубоко. Точнее, не думал, что мама может копнуть так глубоко под корпус, разложив его по полочкам, с точки зрения обычных человеческих страстей. И мне все больше и больше кажется, что она права. И в том, что я хочу туда. И в том, что уже давно смирился, просто искал отмазки. И в том…

Господи, да она во всем права! Во всем во всем! Она лишь не учитывает маленькую деталь: я не могу… Не не хочу, а именно не могу туда вернуться. Я хлопнул дверью, и если вернусь, это будет означать, что я…

Мысль сбилась. Потому, что итог ее нравился мне не сильно.

«Ничего, баран. Ходи и понтуйся, какой ты крутой. „Человек сло-оова!“» — внутренний голос противно захихикал.

— Не пойду сегодня в школу. Надо прийти в себя, — промямлил я, вяло цепляя на вилку макаронину.

— Я уже поняла, — кивнула мама, встала и убрала свою тарелку в посудомойку. — Приходи. Думай. А я пошла на работу.

— Ты ж вроде сегодня выходная? — не понял я.

— Заказ. На дому. Да, кстати, тебе вчера снова звонила та девочка, которая высокая. Спрашивала, все ли у тебя в порядке и куда ты делся.

Мама, говоря это, стояла ко мне спиной, выставляя на посудомойке режим, но я почувствовал, как она ехидно улыбается, и покраснел.

— Ты ей нравишься, — заключила она.

Они что, сговорились?

— Давай не будем обсуждать эту тему? — вспылил я. Мама развернулась и пожала плечами.

— Хорошо, не будем. Но другая девочка, которая, как ты говоришь, с белыми волосами, не звонила. Пока, я убегаю!

Я чмокнул ее в щеку и она, действительно, убежала, оставив меня в глубоком смятении.

Да, мама у меня тот еще кадр! Надо же, так уколоть, и как-то походя, мимоходом. И не придерешься — сказала чистую правду.

Следующая мысль заставила задуматься: она не хочет, чтобы я встречался с Бэль?

Да, не хочет. Чтобы понять это не надо быть семи пядей во лбу. Ей не нравится мысль, что у меня будут какие-то отношения с аристократкой. Эмма не из бедной семьи, но она — средний класс, а Бэль — высший. Почему?

Итак, мама против того, чтобы я ввязывался в какие-либо дела с высшим классом, при этом четко указывая, что уровень Долорес — приемлемый. Значит ли это, что я сын аристократа, а она не хочет, чтобы я допускал какие-то ошибки, подобные той, что допустила в молодости она сама?

Возможно. Да, она не знает Бэль, не знает ее семью, но она мудрая, и сталкивалась с аристократией. Если моя версия верна, конечно же. А сейчас пытается таким вот ненавязчивым образом уберечь меня. Об этом стоит задуматься.

…Mierda! Она это специально сделала! Точно, знала как отреагирую и потому произнесла это вслух! И теперь я не могу нажать «Entrada»! Самую простую иконку, запускающую самый простой поисковик!

Я откинулся на спинку кресла и вымученно вздохнул. Ай да мама! Ай да… Мудрая женщина!

Планшетка, оставленная Эммой, с перечнем представителей знати, имеющих белые волосы, свернулась в капсулу, которую я бросил в ящик стола. Надпись «princesa Isabella» на экране сияла еще несколько мгновений, затем я нервно смахнул ее рукой, обнулив данные ввода. Mierda! Mierda! Mierda! Как все достало!

Встал, заходил по комнате. Люблю ли я Бэль? Да, люблю. Любая мысль о ней приводила к непонятной боли, которую не описать, не передать словами. Мне хотелось выть, хотелось рвать и метать, пробить кулаками стену, и только осознание, что все это бесполезно, удерживало от глупых поступков. Я не люблю ее. Я ею болею!

Мне становилось не по себе, когда вспоминал ее волосы, вкус ее губ. Ее эротическое шоу в воде. Да, она не девочка, далеко не девочка, ее нравы… Мягко говоря раскованны, но где на этой планете найдешь паиньку? Потому, хоть меня и мучают уколы ревности при воспоминаниях о происшедшем на том озере, но в целом это задевает мало. Главное — понять, что будет дальше, нужен ли я этой девушке, или не нужен? Любит она меня, или не любит?

Эти дни, пока шли тренировки, Бэль как то ушла на второй план. Я думал о ней, эти мысли всегда были при мне, просто… Что бы я ни делал, я будто понимал, что это действие — ступенька, шаг к ней. Меня-сильного, способного защитить ото всех невзгод, она полюбит, непременно полюбит! И простит. А что теперь?

Может она оказаться принцессой? Учитывая, что ее охраняли мужчины? На девочек я насмотрелся за две недели, примерно представляю, как это должно выглядеть, но ее охраняли не девочки!

Может. Все равно может. Но изменит ли ее статус что-нибудь, окажись он реальностью?

Нет, не изменит, — ответил я сам себе. Главное не кто она, а как относится ко мне. Но найти ее и спросить об этом… Страшно!

Ей двадцать один. Родители не могут наказать ее, заперев дома, не давая выйти на улицу. В шестнадцать — возможно, в восемнадцать — маловероятно, но в двадцать один такую боевую девчонку родительский запрет не удержит. Значит, она не хочет меня искать. А это значит, я для нее — игрушка, с которой было интересно, но которую можно забыть за ненадобностью. Она — аристократка, а для аристократов простые люди — сор.

Поэтому я боюсь, поэтому рука стерла имя из поисковика. Мне страшно, что найдя ее, спросив, получу честный ответ.

…Нет, я, конечно, тот еще кабальеро, сижу и жду, пока прекрасная сеньорита сама меня найдет. Позорище! Но с другой стороны, не уверен, что мозолиться ей на глазах — хорошее решение. Лучше никогда не встречаться и не видеться, чем уйти, как побитая собака, услышав: «Хуанито? А, да, вспомнила тебя! Было дело, гуляли. И что тебе нужно?»

Такого я не переживу.

Маленькая Гавана. Когда-то здесь жили кубинцы, переселенцы с острова Свободы, но было это очень, очень давно.

Империя никогда не была однородной, в ней всегда имелись противоречия населяющих этносов. Кроме оси противостояния испаноязычных провинций с португалоязычной Бразилией, там всегда присутствовало недовольство малых народов, не получивших прав полного имперского подданства, например гаитян, ямайцев и жителей экзотического северо-востока континента. Про противостояние и борьбу за независимость африканских владений помолчу, на то они и владения, чтобы не иметь прав метрополии. Но кроме этого и внутри как Бразилии, так и испаноговорящих провинций всегда существовали свои трения. Жители Рондонии или Сеары, например, терпеть не могут представителей Мату-Гроссу или Сан-Паулу, а чилиец и уругваец с удовольствием будут болеть за команду с далекого Севера, даже из Бразилии, если она будет играть против аргентинского «Эстудиантеса».

Первые поселения на Венере полностью отражали пестрый национальный состав колонистов: венесуэльцы кучковались с венесуэльцами, перуанцы с перуанцами, а бразильцы — с бразильцами (последние, впрочем, забывали о внутренних распрях, в отличие от остальных). А кубинцы селились только рядом с кубинцами, чужаки в их первых поселениях не приветствовались.

Так прошло столетие. Колонии росли, ширились, и небольшие поселки строителей и горняков полуподземного типа ушли в прошлое, уступив более рентабельным огромным куполам. Нации были вынуждены перебираться в них, живя друг с другом в тесном соседстве, бок о бок, постепенно смешиваясь и забывая старые дрязги. Конечно, для этого потребовалось еще сто лет, но на что бизнес только не пойдет ради прибылей — даже на насильственную ассимиляцию людей.

Единая нация, «венериане», сформировалась совсем недавно, чуть больше ста лет назад. Формирование ее было ускорено многими факторами, не только строительством больших куполов, не стоит вспоминать здесь их все. «Кубинцами», «венесуэльцами» и «эквадорцами» стали называть свежих переселенцев, только-только прилетевших со старушки Земли, в пику более-менее единой нации аборигенов, но названия районов и кварталов остались прежние.

Как я уже говорил, Альфу заложила еще Алисия Мануэла, будучи всего лишь генерал-губернатором: заложила, как собственную резиденцию, город со столичными функциями, какого до той поры на планете не существовало. Потому город сильно пострадал в войну за независимость, был буквально стерт с лица земли — столицу имперцы бомбили остервенело, вымещая бомбежками злость за поражения пехоты на поверхности. Но люди, населявшие город, выжили. И так называемая «кубинская» диаспора, жители одного из уничтоженных районов, настояла на восстановлении собственного маленького квартала в новой, построенной заново Альфе.

Город отстроили, улучшили, расширили. Прошли годы, Альфа выросла, земля подорожала, Гавана постепенно превратилась из окраинного района для небогатых людей в самый центр города, и о том, чтобы тут жили какие-то «кубинцы» больше не могло быть и речи. Так или иначе, населявшие квартал люди рассеялись по более дешевым районам, а этот превратился в туристическую жемчужину.

Венера — это не только бордели. Это еще и казино, и парки, и экзотические аттракционы, и различные направления экстремального туризма, альпинизм, парапланеризм и многое другое. А еще это столица гонок Солнечной системы, от легальных сверхскоростных магнитных до полулегальных, вроде «Las carreras de Delta». Веласкесы притащили на планету все, на чем можно заработать, особенно то, что запрещено на старушке Земле или в каких-то отдельных ее частях. Туристических жемчужин несколько, они тянутся друг за другом цепочкой, единой ниткой из нескольких куполов, каждый из которых имеет свою направленность, от полуизвращенского Красного квартала, столицы туризма сексуального, до интеллектуально-делового «Puente de barco», «Лодочного моста» — места тусовки состоятельных людей, прилетевших потратить большие деньги. Все эти купола пронизывает насквозь большая многокилометровая аллея, самая длинная улица Солнечной системы, от которой расходятся аллеи поменьше, боковые и параллельные, купольного значения. Здесь весело, свежо, растут настоящие деревья, и несмотря на огромное количество туристов, даже местные приходят сюда отдохнуть. Эти аллеи, естественно, кишат разнообразными торговыми точками, на которых можно купить любую сувенирную продукцию или редкость со всей Системы, не считая банального быстрого питания и уличных ресторанов любой кухни мира.

Гавана — первая, исходная жемчужина, ворота туристической зоны, оканчивающейся далеко-далеко Красным кварталом. Пестрота ее поражает воображение, здесь можно увидеть представителей любой нации, любого цвета кожи и разреза глаз. И если есть на планете где-нибудь место, где можно забыться, отвлечься, пустив мысли в другое русло, то только здесь.

Я бродил по аллеям уже несколько часов, утопая в фоновом режиме в том, до чего до сих пор не дошли руки — в музыке, скачанной накануне первого похода в обитель амазонок. Направление, названное лаконично: «Скала». Классная вещь! У этой музыки есть особенность, которую я до сей поры встречал нечасто — она способна влиять на настроение, изменять его, успокаивать слушающего. Может, наоборот, бодрить, но я выбирал треки спокойные, под которые хорошо взгрустнуть или задуматься о смысле жизни. Пока больше всего понравилась группа с мерзким названием «Скорпионы». Но несмотря отталкивающее название, содержание их творчества оказалось лирическим, романтическим, хотя и спокойными их баллады вроде как не назовешь. Как раз такие, какие нужны под мое настроение.

Я решил сорваться в город, чтобы не сойти дома с ума в одиночку. И, кажется, не прогадал — мало того, что настроение изменилось, так еще и начала проходить, депрессия, которая навалилась на меня в связи событиями последних недель.

Как так получилось — не знаю. Всегда считал себя крепким, сильным, а тут… Раскис! И отчего бы, спрашивается? Подумаешь, повоевал немного в школе, немножко отхватил по морде, немножко пендаля от администрации получил. Ну, увидел королеву, потрепавшую за щечку. События выдающиеся, но не экстраординарные. Ну, погулял с девочкой мечты, потанцевал и потерял ее, хотя последнее высказывание спорно. А потом вообще долго-долго занимался нудными физическими упражнениями… Но нет, с катушек съехал.

Действительно, я не железный. Все вместе в сумме по психике двинуло. И с этим пора завязывать — надо приходить в норму, прекращать заниматься самоуничижением и начинать думать, что делать дальше. Ведь жизнь не окончена, Бэль не потеряна, и даже из этого гребанного корпуса со мной могут в любой момент связаться — официально-то мне не объявляли, что я не подхожу, а под возникшую паузу потом можно будет подвести все, что угодно.

Хочу ли я возвращаться? Не знаю. Честно, не знаю. Не могу понять. Слишком противоречивые одолевают чувства. Катарину ненавижу, да, но она далеко не самая главная в этом заведении. «Я с ними, но я там ничего не решаю» — ее слова. А есть еще ее величество, и мама права, ее непременно заинтересует этот проект.

Бэль…

С нею тоже надо определиться, с моим к ней отношением. Хочу я ее найти, или все-таки боюсь. На самом деле это гораздо более сложное решение, чем проблемы в школе, в корпусе и прочие вместе взятые. Там я смел и бесстрашен, там я могу выйти против превосходящего противника, уверенный в себе и своих силах, но когда дело касается нее, у меня будто колени подкашиваются. Я просто боюсь принимать решение — как искать ее, так и выбросить из сердца.

— Синьоль! Синьоль! Купи! Коёсо, да!

Я обернулся. «Лицо узкоглазой национальности» неопределенного возраста (они все неопределенного возраста после пятнадцати и до пятидесяти) ходило вокруг лотка с сувенирами и нудно приставало к каждому прохожему, чтобы у него что-нибудь взяли, хотя бы из желания поскорее от его занудства избавиться. Китайский маркетинг, тудыть его…

— Ты вначале испанский выучи! — наехал я на узкоглазого, приглушая музыку в берушах.

Он меня не понял. Вообще. Посмотрел тупым взглядом мимо, ни один мускул на лице не дрогнул, и тут же продолжил:

— Нидояга! Исклюзиф! Коёсо купи! Пятьтисят ипелиал!

И указал мне на футболку с портретом Фиделя Кастро.

— Евоюсия! Исклюзиф!

Я обреченно вздохнул. Что с него взять? Как с таким разговаривать? И как их вообще в страну пускают, без знания языка?

— Евоюсия! Сьвобода! Купи! Нидояга!

Да, слово «купи» — единственное в их лексиконе, что они знают по-испански, сходя с трапа лайнера.

— Свобода? Ты это мне рассказываешь? — усмехнулся я, указывая на футболку.

Он меня вновь не понял.

— Пийтисят импелиал. Нидолага! За свабода низарка!

— Не жалко… — поправил я и вымученно вздохнул. — Двадцать.

Последнюю фразу он понял. И я бы удивился, будь иначе.

— Нон твасать! Пийтисят! — Узкоглазый замотал головой и показал оттопыренную пятерню.

Я точно знал, что в другом месте такая стоит не больше десяти. Пять концов чистой прибыли только за то, что здесь — Гавана, столько тут переплачивают земляне. Я, конечно, не землянин, но вот футболку купить отчего-то захотелось: как символ некой абстрактной свободы, которую я обрел за последние дни, финальной точкой которой стал вчерашний вечер. Но ехать за нею в другое место, где дешевле — муторно, потому решил поторговаться.

— Давдцать пять! — Я показал ему два пальца, затем пять. — Или я пошел!

И задвигал теми же пальцами, будто это человеческие ноги, указывая другой рукой в противоположный конец аллеи.

— Нон посол. Посол плоха! Нинада ходить! Солок.

— Тридцать!

— Солок!

— Я такую в другом месте куплю за десять! Тридцать, и по рукам!

— По юкам? Трисать пять, и по юкам!

Я был неумолим. Гость с Дальнего Востока долго жался, но в итоге согласился.

— Трисать. Коросо! По лукам. — И когда я расплатился, тут же протянул мне другую фигню.

— Ета купи!

Почему фигню? Потому, что путнего у них ничего не бывает, так, хлам, поставить на комод в память о поездке на другую планету или прилепить на магнит на кухонную панель.

Эта же вещь меня заинтересовала. Это оказались большие шарики, которые нужно катать в ладони.

— Двасать импелиал!

Я взял шары у него из рук. Каменные. Как раз по размеру руки. Я слышал о таких, их надо вертеть в руке так, чтобы они не соприкасались, это влияет на какую-то там энергетику, а заодно расслабляет, успокаивает. Как раз то, что мне сейчас необходимо. Я кивнул.

— Десять.

— Питнасить! — расплылся в улыбке узкоглазый.

Но не только музыка помогла мне расслабиться и прийти в себя. Я ведь не просто так поехал именно сюда, подышать воздухом можно и в Центральном парке. Я приехал сюда смотреть на людей, изучать, анализировать. И я смотрел.

Людей здесь много: сотни, тысячи, самых разных национальностей, полов и возрастов. И каждый из них — собственный мир, неповторимый, непохожий на все остальные. У каждого есть радости, проблемы, свое горе и свое счастье. Я смотрел на их лица, пытался понять, о чем они думают, что чувствуют, сравнить с собой. Ты не поймешь себя, свое горе и свои проблемы, пока не осознаешь их глубину, а как можно осознать глубину, если не с чем сравнивать?

«Все познается в сравнении». Тот кто это сказал, был очень мудрый человек. Например, вот семейная пара из Юго-Восточной Азии, сеньор и сеньора лет пятидесяти. Важные, одеты хорошо, респектабельно. Они смотрят на окружающий мир стеклянными глазами, как бывает, когда тебе не интересно, но посмотреть нужно для галочки. Потому, что так положено: кто посмотрел «это» — тот молодец, а кто нет — неудачник. «Эйфелева башня» — одна штука. «Золотая пагода» — одна штука. «Иисус Корковадосский» — одна штука, водопад Игуасу — одна штука. Я могу посмеиваться с них про себя, но таких, как они — миллионы. У подобных людей особый настрой, особый мир, и он имеет такое же право на существование, как и мой и любой другой.

Идут они под ручку, улыбаются, но при этом не разговаривают друг с другом. Они не любят друг друга, но зато уважают. Вообще, в Азии мало где практикуются браки по любви, выдавать замуж по договоренности — обычное дело, но договоренность не гарантирует автоматическое уважение, и в этом они молодцы. Хотя, скорее дело в другом. «Жена — одна штука, муж — одна штука…» Уважение в семье для таких людей — показатель респектабельности, и как бы они не относились друг к другу, их семья будет крепкой, потому, что так положено. Иначе они не будут считаться состоятельными и важными, а это дискомфорт. А какие люди любят дискомфорт?

Традиции, не всегда они плохие, не всегда хорошие, но они рулят, особенно на Востоке. Мы можем не понимать таких людей, но пытаться это сделать обязаны.

А вот иная картина. Парень с девушкой, наверняка молодожены. Эти любят друг друга, видно издалека, по глазам, хотя стоят и кричат друг на друга на всю аллею, оживленно жестикулируя. Горячие латинские корни! Эти договорятся, общий язык найдут, но им плевать на респектабельность, когда дело касается взаимоотношений. Будут ли они счастливы, как та пара? Вряд ли. Но с другой стороны, кто сказал, что критерии счастья унифицированы? Может быть сейчас, доказывая что-то друг другу на пол-улицы, оскорбляя друг друга, они и находятся в состоянии счастья? А в разлуке, в самых тепличных респектабельных условиях, будут чувствовать себя обманутыми и ущербными, лишенного смысла жизни?

Все в мире относительно, даже счастье. Все зависит от точек зрения, а последние могут быть самыми разными. Это главная мысль, которую подарила мне сегодня Гавана. Пожалуй, стоит вернуться и вновь окунуться в жизненный процесс, и попытаться найти свою точку зрения. Точку зрения на себя самого.

Я сделал звук погромче и, катая в руке купленные шары, направился в сторону метрополитена. Группа с мерзким названием убаюкивала и подтверждала, что понял я сегодня всё верно.